Настройки шрифта

| |

Фон

| | | |

 

Грэм Грин

Брат

Коммунисты появились первыми. Человек двенадцать быстро шагали по бульвару, который тянулся от Комбá к Менильмонтан: молодой мужчина с девушкой чуть отставали, потому что у него болела нога, а она помогала ему идти. На их лицах читались нетерпение, досада и отчаяние, словно они пытались успеть на поезд, в глубине души осознавая, что поезд этот уже ушел.

Хозяин кафе увидел их издалека: горели уличные фонари (вскоре лампы будут разбиты пулями и этот парижский квартал погрузится во тьму). Собственно, на всем широком пространстве бульвара больше никого не было. С наступлением сумерек в кафе зашел только один человек, а после того, как солнце село, со стороны Комба послышались выстрелы. Метро давно закрылось, однако хозяин не торопился опускать жалюзи, то ли из врожденного упрямства, то ли из нежелания отступать перед превратностями жизни. А может, от жадности. Наверное, он и сам не назвал бы истинную причину. Прижимаясь широким желтоватым лбом к стеклу, он старался разглядеть, что творится на бульваре справа и слева от кафе.

Но когда появились те люди, которые определенно куда-то спешили, он решил, что пора закрываться. Прежде всего предупредил об этом своего единственного посетителя, который лениво гонял бильярдные шары, прохаживаясь вокруг стола и пощипывая усы. Его лицо в полумраке отливало зеленью.

— Красные идут, — сообщил хозяин кафе, — так что вам, пожалуй, пора. Я опускаю жалюзи.

— Не мешайте. Мне они вреда не причинят, — ответил посетитель. — У меня очень сложный шар. Так-так, красные наступают. Лучше отойти в сторону. А то затопчут, — и он ударил, но шар, вместо того, чтобы попасть в лузу, отскочил от борта.

— Я понимаю, тут ничего не поделаешь, — кивнул лысой головой хозяин кафе. — Но вам лучше пойти домой. Только сначала помогите мне опустить жалюзи. Жену я отослал.

Посетитель сердито глянул на него, повертел в пальцах кий.

— Из-за вас я промазал. Вам-то, небось, есть чего бояться. А я — бедный человек. И мне ничего не грозит. Можно не суетиться. — Он подошел к вешалке, достал сигару из кармана пальто. — Лучше принесите пива. — Вновь повернулся к столу, прицелился кием, шары со стуком раскатились, а сердитый хозяин двинулся к стойке, сверкая лысиной. Пива он не принес, вместо этого принялся опускать жалюзи. Медленно, неуклюже. Он все еще продолжал возиться с окнами, когда коммунисты оказались рядом с кафе.

Хозяин застыл, наблюдая за ними с тайной неприязнью. Боялся, что дребезжание жалюзи привлечет их внимание. «Если буду вести себя тихо, они, возможно, пройдут мимо, — подумал он и со злорадством вспомнил о полицейском кордоне на площади Республики. — А там уж с ними разберутся. Так что до поры до времени лучше быть тише воды, ниже травы». При этой мысли он испытал глубокое удовлетворение, поскольку нехитрая житейская мудрость как нельзя лучше соответствовала его натуре. Он замер у окна, желтушный, пухлый, осторожный, из соседней комнаты до него доносился стук бильярдных шаров, а он смотрел на молодого человека, который брел по тротуару, сильно хромая и опираясь на руку девушки. Потом все остановились и растерянно повернули головы в сторону Комба.

Однако когда коммунисты вошли в кафе, хозяин уже встречал их за стойкой, улыбаясь и кланяясь; от его взгляда не укрылось то, что группа разделилась, и шестеро из двенадцати побежали в ту сторону, откуда все они явились.

Молодой человек уселся в темном углу, рядом с лестницей в подвал, другие остались у двери, будто чего-то ждали. У хозяина возникло неприятное ощущение, что в кафе они зашли не для того, чтобы выпить. Просто знали, что именно произойдет в самом ближайшем будущем, тогда как он, хозяин, ничего не знал и не понимал. Наконец, девушка нарушила томительную паузу. «Коньяк», — произнесла она, направилась к стойке, но, когда он налил ей коньяку, — не то, чтобы мало, но и не много, — пить не стала, приблизилась к сидящему в темноте мужчине и дала ему отхлебнуть из стаканчика.

— Три франка, — подал голос хозяин. Не обращая на него внимания, девушка сама пригубила коньяк, потом вновь поднесла ко рту мужчины, повернув стаканчик так, чтобы он коснулся его губами там же, где она. Потом опустилась на колени, прижалась лбом ко лбу мужчины, да так и застыла.

— Три франка, — нерешительно повторил хозяин кафе. Молодого человека теперь совсем не было видно, его заслоняла собой девушка: из темноты выступала ее спина, худенькая, жалкая, обтянутая черным платьем из хлопчатобумажной ткани. Девушка по-прежнему стояла на коленях, наклонившись вперед и приникнув щекой к лицу молодого человека. Хозяин опасался прежде всего тех четверых у двери: он понимал, что они — красные, то есть не уважают частную собственность, могут выпить его вино и уйти, не заплатив, могут изнасиловать его женщин (впрочем, у него была только жена, да и ту он отправил домой), ограбить банк, убить его самого только за то, что он им чем-то не понравился. Страх заставил его смириться с потерей трех франков. Он решил, что лучше не привлекать к себе внимания.

А потом случилось самое худшее из того, что он мог себе вообразить.

Один из мужчин подошел к стойке и велел налить четыре стакана коньяка. «Да, да, — забормотал хозяин кафе, возясь с пробкой и моля Деву Марию прислать ангела, прислать полицию, прислать мобильный отряд жандармерии, сейчас, немедленно, до того, как пробка выйдет из горлышка бутылки. — Двенадцать франков».

— Вот уж нет, — заявил мужчина. — Мы тут все товарищи. А товарищи должны делиться. Послушай, товарищ! — Он облокотился о стойку, в голосе послышалась откровенная насмешка. — Все, что у нас есть, такое же твое, как и наше, — и отступил на шаг, чтобы хозяин мог получше рассмотреть его мятый галстук, потертые брюки, худое от недоедания лицо. — Следовательно, все, что принадлежит тебе, наше, товарищ. В том числе и четыре порции коньяка. Так что будем делиться.

— Конечно-конечно, — торопливо ответил хозяин. — Я пошутил. — Он поднял бутылку, и тут внезапно стаканы на стойке зазвенели. — Пулемет, — заметил он. — На Комба, — и улыбнулся, увидев, как мужчины мигом забыли про коньяк и стали тревожно вглядываться в дальний конец бульвара. «Кажется, я скоро от них избавлюсь», — подумал хозяин кафе.

— Пулемет? — В голосе красного слышалось изумление. — Они пустили в ход пулеметы?

— Ну, ладно вам! — Хозяин явно осмелел, услышав пулеметные очереди. Он решил, что мобильный отряд жандармерии уже близко. — Вы же не станете притворяться, будто у вас нет оружия. — Он наклонился над стойкой и доверительно продолжал. — В конце концов, вы знаете, эти ваши идеи... они не для Франции. Всякая там свободная любовь.

— Кто говорит о свободной любви? — вскинулся красный.

Хозяин кафе пожал плечами, улыбнулся, мотнул головой в сторону темного угла. Девушка так и стояла на коленях спиной к залу, только теперь положила голову на плечо молодого человека. Они молчали, и стаканчик с коньяком стоял рядом с ними на полу. Берет девушки сполз на затылок, один чулок «поехал» от колена до лодыжки.

— Ты о тех двоих? Они не любовники.

— А вот я, со своими буржуазными взглядами, подумал...

— Он — ее брат, — пояснил красный.

Подошли остальные, посмеялись над хозяином кафе, но совсем тихо, словно в доме кто-то спал или был тяжело болен. Все это время они к чему-то прислушивались. Поверх их голов хозяин кафе мог разглядеть противоположную сторону бульвара, угол Фобур-дю-Тампль.

— Вы кого-то ждете?

— Друзей, — ответил красный. И поднял руки, раскрыв ладони, словно говоря: «Видишь, мы тоже всем делимся. Даже ничего не скрываем».

На углу Фобур-дю-Тампль началось какое-то движение.

— Еще четыре коньяка, — заказал красный.

— Как насчет тех двоих? — спросил хозяин кафе.

— Оставь их в покое. Они сами о себе позаботятся. Сам видишь, люди устали.

Да, они действительно устали. И эту безграничную усталость нельзя было объяснить походом по бульвару от Менильмонтан. Нет, они прошли гораздо более дальний путь, и дался он им куда труднее, чем их спутникам. Они изголодались сильнее остальных и чувствовали себя куда более беспомощными, сидя в темном углу, в стороне от общего разговора и дружелюбных голосов, из-за которых в голове у владельца кафе все смешалось, и на мгновение ему даже показалось, что он — хозяин, развлекающий желанных гостей.

Он рассмеялся, отпустил какую-то шутку в адрес парочки, но его не поддержали. Может, их следовало жалеть из-за того, что они устроились отдельно от своих товарищей, столпившихся у стойки, может, остальным следовало завидовать такой крепкой дружбе. Хозяин кафе вдруг, непонятно почему, подумал о серых, голых деревьях в саду Тюильри, напоминающих ряды восклицательных знаков на фоне зимнего неба. Удивленный, растерянный, утративший ощущение реальности, он смотрел через дверь в сторону Фобур-дю-Тампль.

У всех было такое чувство, будто они давно не виделись друг с другом и вскоре им вновь предстояло расстаться. Не отдавая себе отчета в том, что делает, хозяин кафе наполнил четыре стакана коньяком. Красные протянули к ним натруженные руки.

— Подождите, — остановил он их. — Для вас у меня есть кое-что получше. — И вдруг осекся: до него наконец-то дошло, что происходит на противоположной стороне бульвара. В свете уличных фонарей поблескивали синие стальные каски, жандармы перекрыли Фобур-дю-Тампль, и на окна кафе смотрело дуло пулемета.

«Ну вот, — подумал хозяин, — мои молитвы услышаны. А теперь я должен сыграть свою роль: делать вид, что ничего не замечаю, не предупреждать их, а сам пытаться спастись. Интересно, они взяли под контроль черный ход?»

— Сейчас принесу другую бутылку. Настоящий коньяк «Наполеон». Делиться так делиться. — К своему удивлению, он не испытывал торжества, выбираясь из-за стойки. Попытался идти медленно, направляясь к комнате с бильярдом. Нельзя было спугнуть красных. Он старался сдерживать себя, думая о том, что каждый его неторопливый шаг спасает Францию, его кафе, его сбережения. Ему пришлось переступить через ноги девушки; она спала. Он заметил острые лопатки, торчащие под черной материей, а посмотрел на ее брата и увидел в его глазах боль и отчаяние.

Хозяин кафе остановился. Понял, что не может пройти мимо, не проронив ни слова. Словно у него возникла насущная потребность объяснить, что он не относит себя ни к тем и ни к этим. С наигранной веселостью он взмахнул рукой, в которой держал штопор, перед лицом молодого человека.

— Еще коньяку, а?

— Разговаривать с ними бесполезно, — послышался голос красного. — Они — немцы. Ни слова не понимают.

— Немцы?

— Поэтому он и хромает. Концентрационный лагерь.

Хозяин кафе чувствовал: надо поторопиться, как можно скорее проскользнуть за дверь, потому что развязка близка, но его задержал на месте беспомощный взгляд молодого человека.

— Что он здесь делает?

Ему не ответили. Видно, сочли вопрос настолько глупым, что даже не стали отвечать. Понурившись, хозяин кафе прошел мимо. Девушка спала. Он чувствовал себя чужаком, покидавшим комнату, где теперь оставались только друзья. Немец. Они не понимают ни слова. Из темных глубин памяти, несмотря на жадность и сомнительное ощущение победы, всплыли несколько немецких слов, которые он запомнил в далеком прошлом: строка из «Lorelei»[1], выученная в школе, Kamerad[2], с отзвуком оставшегося после войны страха, и, взявшееся ниоткуда, mein Bruder[3]. Он скользнул в бильярдную, закрыл за собой дверь, мягко повернул ключ.

— От борта в левый угол, — объявил посетитель и наклонился над столом; пока он целился, сощурив и без того узкие глаза, загремели выстрелы. Раздались две очереди, а между ними — звон разбившегося стекла. Девушка что-то выкрикнула, но этого слова хозяин кафе не знал. Послышался топот бегущих ног, хлопнула дверца, ведущая за стойку. Хозяин кафе привалился к бильярдному столу, ожидая продолжения. Из-под двери и сквозь замочную скважину до него не долетало ни звука.

— Сукно. Боже, сукно! — воскликнул посетитель, хозяин кафе опустил глаза и увидел свою руку, которая вворачивала штопор в бильярдный стол. — И когда закончится этот абсурд? — задал посетитель риторический вопрос. — Пойду-ка я домой.

— Подождите, — остановил его хозяин кафе, — подождите. — Он прислушивался к голосам и шагам в зале. Эти голоса он слышал впервые. Подкатил и отъехал автомобиль. Кто-то подергал ручку двери.

— Кто там? — спросил хозяин кафе.

— Кто вы? Откройте дверь.

— Ага, — в голосе посетителя слышалось облегчение. — Так на чем я остановился? Ага, от борта в левый угол, — и он начал натирать мелом кий.

Хозяин кафе открыл дверь. Да, прибыли жандармы, он опять в полной безопасности, хотя витрины и разбиты. Красные исчезли, будто их и не было. Он посмотрел на распахнутую дверцу, ведущую за стойку, на разбитые лампы и осколки бутылочного стекла, разбросанные по полу. В кафе толпились вооруженные мужчины, и он со странным облегчением вспомнил, что не успел запереть дверь черного хода.

— Ты — хозяин? — спросил офицер. — Кружку пива каждому, а мне — коньяк. И побыстрее.

Хозяин произвел быстрый подсчет.

— Девять франков пятьдесят сантимов. — Склонив голову, он наблюдал, как монеты ложатся на прилавок.

— Видишь, — со значением произнес офицер, — мы платим. — Он мотнул головой в сторону двери черного хода. — А те, другие, они заплатили?

Нет, признал хозяин кафе, не заплатили, и сметая монеты с прилавка в кассовый ящик, рассеянно повторил заказ офицера: «Кружку пива для каждого?» «Те, другие, — думал он, — вот и все, что можно о них сказать. Четыре стакана коньяка. И, конечно же, они не заплатили».

— А мои витрины, — спохватился он. — Как насчет моих витрин?

— Не волнуйся, — отмахнулся офицер, — государство заплатит. Тебе нужно лишь послать счет. И поторопись с коньяком. Некогда мне болтать.

— Сами видите, бутылки разбиты, — не унимался хозяин кафе. — Кто за это заплатит?

— Все будет оплачено, — заверил его офицер.

— А мне теперь нужно спуститься в подвал за новыми.

Он сердился, что приходится вновь и вновь поднимать вопрос об оплате. «Они пришли в мое кафе, — думал он, — разбили мои витрины, командуют мной и думают, что все это хорошо, потому что они платят, платят, платят». Ему вдруг пришло в голову, что эти люди — незваные гости.

— Поторопись, — повторил офицер, повернулся и рявкнул на жандарма, который прислонил винтовку к стойке.

Подойдя к лестнице в подвал, хозяин кафе сделал несколько шагов, остановился. Лестницу скрывала темнота, но света из зала хватало, чтобы различить очертания тела, лежащего на нижних ступеньках. Хозяина начала бить дрожь, прошло несколько секунд, прежде чем ему удалось зажечь спичку. Молодой немец лежал на спине, головой вниз, кровь стекала на ступеньку. Открытые глаза смотрели на хозяина кафе с прежним отчаянием. Тому не хотелось верить, что молодой немец мертв. «Kamerad! — Держась одной рукой за стену, он наклонился вперед, спичка в пальцах другой руки догорела, погасла, а он все пытался что-то вспомнить на немецком, но в голове крутилось только одно: — Mein Bruder». Хозяин кафе резко повернулся, взбежал по ступеням, замахал рукой со спичечным коробком перед лицом офицера, истерично взвизгнул, обращаясь к нему, жандармам, посетителю, вышедшему из бильярдной: «Salauds![4] Salauds!»

— В чем дело? В чем дело? — воскликнул офицер. — Ты сказал, что он — твой брат? Это невозможно. — Он недоверчиво хмурился, глядя на хозяина кафе, и позвякивал монетами в кармане.