Мартел потер руки, потом они безвольно повисли вдоль ручек кресла. Он встал и подошел к окну.

Алексей достает из кармана носовой платок и протягивает Анастасии, та стирает со щеки грязь. Вертит платок в руках. Делает из платка фигурку зайца с длинными ушами и дразнит ею Алексея.

Помнишь, каких зверей тебе делал мсье Жильяр из платка, когда ты болел?

– Я не могу этого сделать. Я отказался. Я просил политическое убежище, и они обеспечили его мне. Большего я не могу желать.

АЛЕКСЕЙ. Конечно, помню. Чудак. (Забирает у Анастасии платок и делает из него другую фигурку.) Он со мной обращался как с ребенком. А я, между прочим, царь.

– Вы хотите ее смерти?

АНАСТАСИЯ. Ты любил его?

Он повернулся, точно ему выстрелили в спину, весь его лоб покрылся холодным потом.

АЛЕКСЕЙ. Нет. Но он был забавный.

– Нет, нет! Для нее нет никакой…

АНАСТАСИЯ. А у меня никогда не было забавных гувернанток. Все были зануды, одна хуже другой.

– Тогда вы – приз, Мартел. До тех пор, пока не заговорите, вы большая ходячая мишень для разного рода стрелков – и ваших, и наших. Выбирайте между любовью к своей стране и любовью к Еве Верд. Сейчас вы находитесь между ними, но можете потерять и то, и другое.

АЛЕКСЕЙ. Да помню я, помню. Помнишь, как ты подкладывала кнопки на сиденье мадемуазель Дижон?

Это его добило. Я пришел слишком быстро, и решать надо было сразу. Мартел рухнул в кресло и закрыл лицо руками. Затем поднял на меня глаза и сказал:

АНАСТАСИЯ. Это не я. Это Маша.

– Я не могу… не могу говорить.

АЛЕКСЕЙ. Нет, ты.

АНАСТАСИЯ. Честное слово, не я.

– Где она, Мартел? Он покачал головой. Глаза его помертвели.

АЛЕКСЕЙ (берет руку Анастасии и целует). Ладно, пусть не ты. Но я-то помню, что ты.

– Я не знаю! Не знаю!

АНАСТАСИЯ (пренебрежительно). Что ты можешь помнить!

– Если они поймут, что все это из-за женщины, то она умрет. Они будут на месте, как только вы выдадите себя одним неосторожным словом, и убьют ее, а потом и вас. Он поднялся с кресла.

АЛЕКСЕЙ. А вот и помню.

– Если бы я был уверен, что она в безопасности…

АНАСТАСИЯ. Ладно, сдаюсь. Это не Маша, это я делала.

Алексей вдруг выпускает руку Анастасии, встает, подходит к пятой портьере, которую Анастасия пропустила, и резким движением отдергивает ее. Там пусто. Алексей задергивает портьеру и возвращается на место.

– Наши агенты найдут ее.

(Усмехается.) Ну что?

АЛЕКСЕЙ. Прости.

– Но у нас есть свои люди среди ваших, не забывайте! И как только…

АНАСТАСИЯ. Прощаю.

АЛЕКСЕЙ. Ты всегда меня обманывала, всегда. Всегда жулила. В фанты жулила, в лото жулила, в шашки жулила. Никто так не жулил, как ты.

Я взглянул на часы. Пора было сматывать удочки.

АНАСТАСИЯ. Как это можно жулить в шашки, хотела бы я знать.

АЛЕКСЕЙ. Почему-то у тебя дамок получалось больше, чем было шашек.

– Если она будет в безопасности, вы заговорите? Он посмотрел на меня, на мой 45-й и кивнул.

АНАСТАСИЯ. Ничего подобного.

АЛЕКСЕЙ. Все про тебя говорили, что ты не ребенок, а наказание Божие. Непоседа и егоза. Мама даже плакала из-за тебя.

– Если она… то да.

АНАСТАСИЯ. Ну, это только один раз, из-за глобуса.

АЛЕКСЕЙ. Еще из-за шляпки и из-за кролика.

Когда я добрался до холла, они все еще угоманивали тех двоих из Ньюарк-Контроля, только теперь к ним присоединились два копа, и все уже входило в колею – скандал затихал. Я выбрался из отеля, поехал к себе и позвонил Рондине. К телефону никто не подошел.

АНАСТАСИЯ (огорченно). Я не знала, что из-за шляпки и из-за кролика мама плакала.

АЛЕКСЕЙ. Совсем немножко.

– С этим покончено! К черту! – разозлился я и рухнул на кровать, даже не снимая с себя пальто. Потом закрыл глаза и стал думать о завтрашнем дне.

АНАСТАСИЯ. Я не хотела никого огорчать, клянусь.

«ПЛАТОН», – сказал Грэди. Смертельный случай. Он знал почти все, но конец этого дела был ему так же неясен, как и всем остальным. Я должен был дойти до конца или хотя бы дожить до него. Если нет, то где-то кто-то нажмет красную кнопку, и из маленького столкновения вырастет Война – та, которая превратит весь наш маленький шар в сплошную массу атомного горючего. А то, что знает один человек, может, в конце концов, привлечь лучших людей на нашу сторону.

АЛЕКСЕЙ. Да она почти и не плакала.

Сперва я не услышал стука в дверь. Когда же постучали снова, я взял оружие в руку и встал, готовый открыть огонь, если в дверном проеме возникнет кто-то, кого я не имею чести знать.

АНАСТАСИЯ. Если б я могла вернуть все обратно, я бы никогда ее не огорчала. Я бы никого не огорчала.

– Войдите, – спокойно произнес я.

АЛЕКСЕЙ. Ты и не огорчала. Я просто так сказал. Тебя любили больше всех нас.

Дверь открылась. В свете, который падал из холла, я увидел, кто это, и вложил револьвер в кобуру.

АНАСТАСИЯ. Зачем, зачем ты мне сказал, что она плакала из-за кролика!

– Хэлло, киска, – кивнул я Рондине.

АЛЕКСЕЙ. Да не плакала она. Я это придумал.

АНАСТАСИЯ. Ах, зачем, зачем…

Она увидела оружие и выражение моей физиономии – пасть тигра-людоеда, который повсюду видит опасность. Оживление медленно погасло в ее глазах, и она шепнула:

АЛЕКСЕЙ. Перестань, прошу тебя.

АНАСТАСИЯ. О, если бы все вернуть обратно…

– Тайгер!

АЛЕКСЕЙ. Никогда ничего нельзя вернуть обратно.

АНАСТАСИЯ. А у нас в палате одна женщина говорит, что можно.

Я не дал ей закончить.

АЛЕКСЕЙ. Так она, должно быть, сумасшедшая.

АНАСТАСИЯ (вздыхает). Да, наверно. Я как-то об этом не подумала.

– Как ты сумела меня найти? Она вошла в комнату и слабо улыбнулась.

АЛЕКСЕЙ. Расскажи про свою палату.

АНАСТАСИЯ. Не знаю, что рассказывать.

– Тот клерк, который дежурит у портье, оказался очень вежливым. Он знал, кто искал меня и не застал дома, поэтому он позвонил мне сам и сообщил о мистере X. Талдоне, который звонил мне дважды.

АЛЕКСЕЙ. У вас есть буйные?

АНАСТАСИЯ. Нет, у нас все тихие. Ау вас?

– За такие вещи люди, подобные мне, умирают на месте. Как ты сюда попала?

АЛЕКСЕЙ. У нас тоже.

АНАСТАСИЯ. А санитары у вас злые?

Рондина села и вытянулась в кресле.

АЛЕКСЕЙ. Не очень. Меня сильно били только два раза.

АНАСТАСИЯ. И меня только два.

– За мной никто не следил. Я немного интересовалась этим и тренировалась в ваших классах, прежде чем попала в Америку. Помнишь?

АЛЕКСЕЙ. Сильно — два или всего два?

АНАСТАСИЯ. Сильно.

– Может быть, крошка, но ты не знаешь все ходы и выходы. Теперь мне нужно срочно отсюда выбираться.

АЛЕКСЕЙ (гладит ее руку). Бедная моя…

– Прости, Тайгер, но ты часто звонил мне и раньше…

АНАСТАСИЯ. Ну, не так уж сильно.

– Забудь об этом.

АЛЕКСЕЙ. Вообще-то у нас хорошо. Кругом зелень, деревья.

АНАСТАСИЯ. И у нас.

Я успел сообразить, как больно могу ранить ее своим тоном, и улыбнулся, чтобы смягчить его, но было поздно. Я стоял, рассматривая неправдоподобную красоту женщины, которую чуть не прикончил недавно, которую, как я думал, остро ненавижу, потому что был убежден, что она настоящая Рондина, чуть не убившая меня когда-то.

АЛЕКСЕЙ. у меня хорошая кровать. Самая лучшая в палате.

Даже теперь я чувствовал огонь желания, и это было так сильно…

АНАСТАСИЯ. У окна, да?

– Ты лишил меня свадьбы, Тайгер. Я долго ждала своей первой брачной ночи, и уже некоторое время пытаюсь забыть…

АЛЕКСЕЙ. У окна.

– Когда наступит наша ночь, крошка, тебе не захочется ее забывать! Я все объясню…

АНАСТАСИЯ. А моя кровать у двери.

Она медленно покачала головой, и ее темно-рыжие волосы упали вдоль лица тяжелыми прядями.

АЛЕКСЕЙ. А кормят вас хорошо?

АНАСТАСИЯ. Третьего дня на обед была лапша по-флотски.

– Ты еще не рассчитался со мной, Тайгер. Ты можешь забыть па время об этом, а я – нет.

АЛЕКСЕЙ (радостно). У нас тоже! Люблю лапшу по-флотски. В Ставке мы часто ели лапшу по-флотски.

– Послушай, крошка…

АНАСТАСИЯ. А я не люблю. А сегодня должна быть гречневая каша. И кисель.

– Прежде чем ты исполнишь свой долг, отдай мне брачную ночь.

АЛЕКСЕЙ. Я не люблю киселя.

– Рондина…

АНАСТАСИЯ. А я люблю.

– Я знаю все, что должно произойти. Я теперь знаю то, что не знала прежде и не могла бы узнать никогда.

АЛЕКСЕЙ. Помнишь, как ты пролила вишневый кисель на юбку мадемуазель Леруа?

Она мягко улыбнулась, встала с грацией какого-то большого прелестного животного и очень медленно стала снимать свой твидовый костюм. Все, что под ним было – это тонкая ночная рубашка из черного прозрачного нейлона, которую она приобрела специально для этой ночи. Она так плотно прилегала к телу, что казалась ее второй кожей, сквозь которую просвечивала еще одна, серебристая. Прекрасная симметрия се грудей и бедер, тяжелых, словно снопы пшеницы… Когда она повернулась и направилась к кровати, то их призывное колыхание было как вызов мне – ее мужчине.

АНАСТАСИЯ. Во-первых, не вишневый, а молочный. Во-вторых, я сделала это не специально.

Она откинулась на подушки и призывно посмотрела на меня.

АЛЕКСЕЙ. Так я тебе и поверил.

Я уже знал, на что это будет похоже, – дикая радость плоти, непомерный огонь желания, – потому что однажды, чтобы удержать ее, я был с ней близок. Теперь она хотела удержать меня, заставив иметь ее вторично, и знала, что я не смогу ей отказать.

АНАСТАСИЯ. А как ты сам забросил в речку зонтик баронессы Буксгевден?

Я шагнул вперед и, теряя над собой власть, коснулся ее тела. Неожиданно раздался звонок. – Пусть, – прошептала она. – Пусть! Я поднял трубку.

АЛЕКСЕЙ. Ты откуда знаешь? Это было в Ставке.

– Талдон слушает.

АНАСТАСИЯ. Ольга рассказывала. А дяде Георгию кто шею маслом намазывал? Кто кидал в генералов хлебными шариками?

АЛЕКСЕЙ (смущенно). Это когда я был совсем маленьким ребенком.

– Рей Уоттс, Тайгер. Ты приказал позвонить тебе, как только я что-нибудь разнюхаю. Ты чистый?

АНАСТАСИЯ. Не таким уж и маленьким. А кто нахлобучил арбуз дяде Сергею на голову?!

– Валяй, Рей.

АЛЕКСЕЙ. Не я.

– Мы проследили крошку Верд из Солнечной Долины до Л. А. [2] Во время пути она четыре раза меняла документы. Некоторое время она работала на оптическом производстве, что-то связанное с художественной фотографией, потом в качестве технического советника под именем Элен Велн.

АНАСТАСИЯ. Ты, ты. Про тебя тоже говорили, что ты не ребенок, а наказание Божие.

АЛЕКСЕЙ. Неправда.

– Почему она сменила имя?

АНАСТАСИЯ. Правда, правда. Скажи, у тебя вправду никогда не было жены?

АЛЕКСЕЙ. Не было. А ты была замужем?

– Все, что мы могли предположить, так это то, что она хотела избежать огласки и всего, что связано с прошлым. На нее слишком косились несколько лет подряд.

АНАСТАСИЯ. Нет, не была.

АЛЕКСЕЙ. Это хорошо.

– У нее есть семья в Германии?

АНАСТАСИЯ. Почему хорошо?

– Нет никого. Это единственная причина, которая помогла ей прижиться здесь.

АЛЕКСЕЙ. Потому что когда нас отпустят, ты не пойдешь к своему мужу, а останешься со мной.

– Где она сейчас?

АНАСТАСИЯ. Я не уверена, что нас отпустят.

АЛЕКСЕЙ. Но ведь мы не позволили им узнать правду. Мы их запутали.

– Неделю назад подходящая по приметам женщина вышла из автобуса «Л. А. – Нью-Йорк». Мне кажется, она у нас где-то под боком. Может, покопаться еще тут, в Нью-Йорке?

– Нет, я займусь сам, так будет быстрее.

АНАСТАСИЯ. Да, я думаю, запутали. Но… я не уверена. Ах, я вообще ни в чем не уверена. Даже в том, что я — это я.

АЛЕКСЕЙ. А ты уверена, что я — это я?

– У меня есть фото. Она настоящий атлет, и ты ее сразу опознаешь.

АНАСТАСИЯ (берет руку Алексея и целует). Да.

АЛЕКСЕЙ. Мы ведь не только для них разыгрывали спектакль, верно?

– Как у нее с политикой?

АНАСТАСИЯ. Да, верно.

АЛЕКСЕЙ. Еще затем, чтоб не говорить друг с другом о важном.

– Брось это, дружище. К ней сразу подступило несколько групп, которые хотели использовать ее перебежку на нашу сторону в своих целях, но она не пожелала иметь с ними ничего общего. Она придерживается данных, записанных в ее гражданских бумагах.

АНАСТАСИЯ. Да.

АЛЕКСЕЙ. Но когда-то нужно говорить о важном.

– Под каким именем?

АНАСТАСИЯ. Нужно.

АЛЕКСЕЙ. Как ты… ты действительно щупала мой пульс — там? И тебе показалось, что я мертв?

– Под старым.

АНАСТАСИЯ. Я могла ошибиться.

АЛЕКСЕЙ. Ты решила, что я умер.

– Адрес?

АНАСТАСИЯ. Я ошиблась.

АЛЕКСЕЙ (с обидой). Ты обучалась работе сестры милосердия. Ты не должна была ошибиться.

– Дом 165, Хунгосс, Л. А.

АНАСТАСИЯ. Боже мой, в том состоянии, в каком я была…

– Когда ее ждут обратно?

АЛЕКСЕЙ (кричит). Ты не должна была одна прыгать с грузовика! Ты должна была забрать меня с собой!

АНАСТАСИЯ. Я ошиблась. Прости меня.

– Л. Г. «Продикцион» начинает новую картину через два месяца, и она работает там дублером, то есть подменяет звезд – трюкачка. Я понимаю, особая известность ей ни к чему, но с се фигурой она и сама скоро прославилась бы.

АЛЕКСЕЙ. Ты не имела права меня там бросить!

АНАСТАСИЯ. Прости…

Я мог бы еще добавить, что она слишком умна для трюкачества, но промолчал.

АЛЕКСЕЙ. Да нет, ничего.

АНАСТАСИЯ. Расскажи, как ты…

– Билл Коплейн просил передать, что ждет твоего звонка. Он чист. Отель на 30-й улице.

АЛЕКСЕЙ. Когда я очнулся, нас уже бросили в колодец. Грязь была у меня во рту, в носу, я задыхался. В грязи плавали тела отца и… и всех. Но тебя не было. Вверху были какие-то доски. Я снял с отца поясной ремень, забросил на доски и вылез. Это я так рассказываю, будто я сразу вылез, а на самом деле я лез, наверное, час или пять часов, не знаю…

– Хорошо, Рей, я ему позвоню.

АНАСТАСИЯ. А потом?

АЛЕКСЕЙ. Рядом был лес, и я побежал туда.

Я повесил трубку, нашел в справочнике его домашний телефон и позвонил. На втором гудке кто-то поднял трубку и спросил настороженным голосом:

АНАСТАСИЯ. Как ты мог бежать? Ты был ранен, и твоя нога…

АЛЕКСЕЙ. Я сам не знаю как. Но я бежал.

– Да?

АНАСТАСИЯ. Куда ты бежал?

АЛЕКСЕЙ. Искать тебя.

– Билла Коплейна.

АНАСТАСИЯ (опять целует руку Алексея). Прости меня, прости… Я не должна была бросать тебя. Я не должна была ошибиться…

– Кто его спрашивает?

АЛЕКСЕЙ. Ну вот, а потом меня подобрали крестьяне. Они были добрые. У них была родня в Курске, и меня отправили туда. Дальше… (Машет рукой.) Дальше была, кажется, какая-то жизнь.

– Это неважно, приятель. По делу, из агентства. Позовите его.

АНАСТАСИЯ. Какая? Та, в которой ты работал на заводе?

АЛЕКСЕЙ. Не помню. Забыл. Ты не должна была бросать меня там, в колодце!

– Да, но…

АНАСТАСИЯ. Прости, прости!

АЛЕКСЕЙ (трет рукой лоб). Видишь, я стал нервным. Прости меня. Все хорошо. Я верил, что мы встретимся.

– Тогда забудь, – буркнул я и положил трубку.

АНАСТАСИЯ. А я не верила.

АЛЕКСЕЙ. Ты никогда ни во что не верила. Ладно, довольно об этом. Скажи… скажи, у тебя были… ты знала мужчин?

АНАСТАСИЯ (после паузы). Это неприличный вопрос.

Потом позвонил Вилли Гиббонсу и осведомился, что происходит у Коплейна. Ему не составило труда быстро ответить:

АЛЕКСЕЙ. Почему неприличный?

АНАСТАСИЯ. Потому что потому.

– В газетах уже промелькнула заметка: самоубийство при помощи газа. И адрес, и имя были Билла Коплейна, тридцати шести лет, не женат, работает в агентстве Реймонд с командировками в Лос-Анджелес.

АЛЕКСЕЙ. Ах, значит, неприличный. А кто изводил Ольгу и мадемуазель Дижон расспросами, откуда дети берутся? А когда они смущались и краснели — кто злорадно хихикал?

АНАСТАСИЯ. Не я.

Он еще что-то говорил, но я поблагодарил Вилли и повесил трубку.

АЛЕКСЕЙ. А кто под подушкой держал неприличные картинки?

АНАСТАСИЯ. Это не я.

– Тебе опять надо убегать?

АЛЕКСЕЙ. Так ты знала мужчин? Отвечай.

– Не я выбираю дорогу.

АНАСТАСИЯ (отодвигается со своим стулом). Да.

АЛЕКСЕЙ (двигается за ней). Матросы? Крестьяне? Мещане? Советские служащие? Кто они были? Говори — кто?

Я не мог смотреть на нее, поэтому схватил пальто и шляпу, влез в них, проверил, есть ли у меня запасные обоймы к 45-му, взял «лейку» и вышел. Когда я закрывал дверь, мне показалось, что послышались рыдания, но я снова уходил в джунгли, а там не плачут.

АНАСТАСИЯ (отодвигается). Разные.

АЛЕКСЕЙ. Это ужасно! Ты не должна была…

АНАСТАСИЯ. Знаю. Но ничего не поделаешь. Без помощи мужчин я бы не выжила. Я была красива, мужчины мне помогали… иногда. Даже следователь… И один санитар…

АЛЕКСЕЙ. Какой ужас! Замолчи! (Зажимает руками уши.)

АНАСТАСИЯ. Ты сам спросил. Не надо было спрашивать.

АЛЕКСЕЙ (отодвигается со стулом в обратную сторону). Ты меня ужасно расстроила. Не знаю, как я теперь смогу с тобой говорить.

4

АНАСТАСИЯ (придвигается к нему). Ну и не говори. А ты что же, прожил все эти годы, не зная женщин?

АЛЕКСЕЙ (отодвигается еще дальше). Я мужчина. Это другое дело.

В коридоре собралась небольшая толпа. Некоторые были в пижамах, некоторые в пальто, накинутых поверх нижнего белья. Они оживленно обсуждали событие. Патруль в форме и пожарный оставались до тех пор, пока не убедились, что помещение очистилось от газа. Обычных любопытствующих зевак было мало, и все скоро разошлись.

АНАСТАСИЯ. Ничего не другое. (Берет со стола вышивание и продолжает вышивать.)

АЛЕКСЕЙ (усаживается напротив нее). Право, не знаю, как я теперь смогу на тебя смотреть.

Я использовал свой репортерский жетон, чтобы пробиться через полицейский патруль. В это время один из копов произнес:

АНАСТАСИЯ (не поднимая головы). Ну и не смотри.

АЛЕКСЕЙ. Скажи мне их фамилии.

– Второй этаж… Что-то вы поздновато. Все ваши ребята уже разошлись.

АНАСТАСИЯ. Я не помню их фамилий.

АЛЕКСЕЙ. Скажи мне фамилию этого санитара, я убью его.

– Я по другому делу, приятель, – осторожно ответил я и вошел в помещение.

АНАСТАСИЯ. Не скажу.

АЛЕКСЕЙ. Не представляю, как мы сможем жить с этим.

Дверь в комнату была открыта настежь, окна по обеим сторонам балкона – тоже, но чувствовался запах газа. Я прошел дальше, к репортерам, которые выспрашивали подробности у полицейского, а потом вышел в кухню, где лежало тело, покрытое простыней. Двое парней из морга укладывали его на носилки, чтобы снести на труповозку. Пожарные стояли тут же и с полным пренебрежением к покойнику весело перебрасывались шуточками. Они привыкли к такого рода соседству.

АНАСТАСИЯ. Ну и не представляй.

АЛЕКСЕЙ. Лучше б я тебя не встретил. Лучше б я думал, что ты умерла.

– Можно взглянуть? – попросил я.

АНАСТАСИЯ (берет со стола папиросу и разминает ее). Лучше всего было бы, если б я вправду умерла.

АЛЕКСЕЙ. В монастырь бы тебя — да жаль, не те времена.

Один из полицейских пожал плечами и кивнул, продолжая разговор. Один из санитаров откинул простыню и я взглянул на то, что осталось от Билла Коплейна. Да, он выглядел красавцем, хотя никто из покойников не бывает красив. Он лежал на спине возле плиты, его руки были сложены крестом на груди, а под головой – подушка.

АНАСТАСИЯ. Перестань сейчас же дуться, это глупо. Дай мне спички.

АЛЕКСЕЙ. Не дам. Ты не смеешь курить.

– Чудно, до чего же им хочется устроиться поудобнее, когда они решают свести счеты с жизнью, – проронил один из санитаров, показывая на подушку. – У нас это третий за последние две недели. Один даже подстригся, побрился и переоделся в лучший костюм, чтобы гробовщикам было меньше работы.

АНАСТАСИЯ. Хочу и смею. Дай спички!

– Спасибо, – вздохнул я.

Алексей молча швыряет через стол коробок спичек.

Анастасия достает из кармана юбки мундштук, вставляет в него папиросу и закуривает. Теперь она держит папиросу очень изящно.

Он задернул простыню и взял за ручки носилки. Вошел детектив, который разговаривал с пожарным, и спросил:

АЛЕКСЕЙ. Ты очень изменилась.

АНАСТАСИЯ (пускает дым ему в лицо). А ты совсем не изменился. Такой же противный маленький ханжа.

АЛЕКСЕЙ. Я ханжа?!

АНАСТАСИЯ. Да, ты. Ханжа, ябеда и подлиза. Всеобщий любимчик. Всех шантажировал своей болезнью. Тебе все позволяли, а нам ничего.

АЛЕКСЕЙ. Вот, стало быть, каким ты меня запомнила.

АНАСТАСИЯ. Да.

– Снимать не будете?

АЛЕКСЕЙ. Так вот почему ты бросила меня там, в грузовике!

АНАСТАСИЯ (тушит папиросу). Нет. Нет. Прости меня, я сорвалась и… Прости. Я люблю тебя.

– Не стоит трудиться. Как это случилось?

АЛЕКСЕЙ. Не любишь.

АНАСТАСИЯ. Люблю. Бога ради, прости…

– Один из соседей почувствовал запах газа и позвонил в полицию. Он уже давно отдал концы, так что помочь ему не смогли. Старая история…

АЛЕКСЕЙ. Не знаю, когда ты обманываешь, а когда говоришь правду.

АНАСТАСИЯ. Сама не знаю. Но сейчас говорю правду.

Я достал блокнот и выразительно уставился на копа. Он начал вещать монотонным голосом:

Со стороны пятого окна раздается громкий храп.

Алексей и Анастасия вздрагивают и оборачиваются.

– Билл Коплейн. По бумагам – репортер в агентстве. Думаю, что он из Калифорнии. Из соседей никто о нем точно ничего не знает, а с его агентством мы еще не связывались.

Храп повторяется. Алексей резким движением смахивает со стола все — стаканы, тарелки, папиросы. Храп обрывается.