Андрей Танасейчук

Майн Рид: жил отважный капитан

Автор выражает признательность Джону Хуксу, Шэрон Гаррисон, Джейсону Даймонду из Банбриджа (графство Даун, Северная Ирландия) за предоставленные контакты и материалы о Баллирони и окрестностях; Дону Коллинзу из Королевского академического института (Белфаст, Северная Ирландия) за ценные сведения о раннем периоде в истории учебного заведения, в котором учился Майн Рид; Джону Уинроу из Морского музея Мэрсисайд (Ливерпуль) за информацию об особенностях морского сообщения между Великобританией и США в 1830–1840-е годы и, конкретно, о корабле «Дамфрисшир»; энтузиастам из Общества ветеранов Мексиканской войны (Техас, США), собравшим и издавшим «Записки стрелка в цепи», а также Б. Бердичевскому (Израиль) за великолепный сайт, посвященный писателю и содержащий массу ценной информации и малодоступных текстов Рида. Особые слова благодарности любимой жене Марине — неизменно доброжелательному и требовательному читателю и редактору моих книг.
Моему дорогому отцу, научившему меня любить книги
Знаменитый неизвестный



Странное, согласитесь, сочетание: знаменитый и в то же время неизвестный. Но оно с полным основанием применимо по отношению к Томасу Майн Риду. С трудом можно представить нашего соотечественника, которому было бы неизвестно его имя. Популярность этого писателя в России поразительна. А ведь его книги на русском языке читают без малого полторы сотни лет[1], их продолжают издавать и сейчас, — и они востребованы читателем. «Всадник без головы», «Оцеола, вождь семинолов», «Квартеронка», «Морской волчонок», «Отважная охотница» — кому из нас не знакомы эти заглавия? Его романы сопровождают нас с детства, открывая мир удивительного и прекрасного: захватывающих приключений, экзотических стран и благородных героев. Повзрослев, мы их помним, они согревают и возвышают наши души.

Парадоксально, но о самом Майн Риде, об обстоятельствах его жизни и творчества, о своеобразии его духовного облика известно совсем немного. Полтора десятка статей — главным образом предисловий и послесловий к отдельным изданиям и собраниям сочинений — лишь из них русскоязычный читатель имеет возможность что-либо узнать о Майн Риде. Содержащиеся в них сведения носят самый общий характер и не только не дают адекватного представления о писателе, но, более того, насыщены фактическими ошибками и содержат массу противоречивых сведений о его жизни и творчестве. Наиболее достоверной среди русскоязычных биографических публикаций о Майн Риде является статья С. М. Червонного — послесловие к завершающему, двадцатому, тому собрания сочинений писателя, вышедшему в 1995 году в харьковском издательстве «Фолио». Она содержит весьма ценные уточнения биографического и библиографического характера, но, в силу своей лапидарности, не может быть исчерпывающей.

Отсутствует и полная биография писателя на английском языке. Основным источником сведений о жизни классика юношеской литературы продолжают оставаться изданные еще в XIX веке книги Элизабет Рид — вдовы писателя. Ею написаны «Воспоминания о Майн Риде»[2] и (совместно с американским литератором Чарлзом Коу) книга «Капитан Майн Рид. Его жизнь и приключения»[3]. Они, безусловно, ценный источник информации, поскольку созданы самым близким писателю человеком — свидетелем побед и поражений, спутником непростой жизни, прямым и непосредственным участником многих событий. Но в этой близости таится и опасность. Элизабет Рид, несомненно, любила своего мужа. И как влюбленный человек, бессознательно идеализировала супруга и, тщательно дозируя информацию, отсекала всё, что могло, по ее представлению, хоть как-то его скомпрометировать, бросить тень на драгоценную для нее память о муже. К тому же и знала она далеко не всё: многое (особенно касавшееся раннего — «долитературного» периода жизни) ей было известно лишь со слов супруга, отличавшегося, скажем так, изрядной склонностью к преувеличениям и саморекламе. Да и сама, движимая любовью, она легко искажала факты, «подчищала» реальные события, стремясь к тому, чтобы в глазах современников и потомков ее возлюбленный выглядел в наиболее выигрышном свете. Нельзя забывать и о том, что у нее был иной «социальный кругозор»: родом из английской аристократической семьи, она очень многое не разделяла в воззрениях мужа, многие симпатии и антипатии Рида были ей совершенно непонятны и чужды. И это непонимание нашло отражение на страницах её книг. Беглый, но довольно глубокий обзор этих — вольных или невольных — искажений представила американка Джоан Стил, опубликовавшая в 1978 году исследование творческого наследия писателя под названием «Капитан Майн Рид»[4]. Хотя ей удалось уточнить ряд очень существенных фактов и обстоятельств из жизни писателя, книга ее, к сожалению, не может претендовать на роль полноценной биографии, поскольку как ученый она ставила перед собой литературоведческие и культурологические цели — изучить, какое место занимает творчество Томаса Майн Рида в викторианской литературе и, в частности, в формировании «рынка» приключенческой беллетристики для детей и подростков.

Выход исследования Д. Стил завершает недлинный список книг, в которых можно познакомиться с биографией Майн Рида, почерпнуть сведения об обстоятельствах его жизни и творчества. Едва ли есть надежда (во всяком случае, в обозримом будущем) на появление исчерпывающей англоязычной биографии писателя: в отличие от России, где его любят, продолжают читать и активно издают его романы, классик приключенческой литературы почти забыт у себя на родине. Сохранились и дом, где он родился, и церковь, в которой служил его отец и которую он посещал подростком и юношей, но нет ни мемориальных досок, ни музея, не проводятся конференции, нет «майн-ридовского» общества, да и книг его на английском издается куда меньше, нежели на русском. Эпизодически в США и Великобритании, других странах появляются статьи о писателе, но их немного, а их авторы не ставят перед собой задачи составить подробное жизнеописание. На этом, вероятно, можно было бы поставить точку в разговоре об источниках информации о Майн Риде[5]. Можно, если не вспоминать о его романах.

Российский автор одной из статей о Майн Риде утверждал: «Майн Рид ничего не писал по книгам и устным рассказам, всё, что им написано, он видел, испытал сам, узнал сам наделе». В действительности это не так. Майн Рид много путешествовал, но никогда не бывал ни в Южной Африке, ни в дебрях Амазонки, не довелось ему побывать на Ямайке, острове Борнео, в горах Тибета. А в этих местах развиваются действия многих его романов. Но ему были знакомы Канада и северо-запад США, с экспедициями натуралистов и охотников, караванами торговцев он немало попутешествовал по американскому Юго-Западу и Дальнему Западу, отлично знал Мексику, жизнь, быт и нравы мексиканцев. Почерпнутые там знания, собственный опыт он широко использовал при написании многих (особенно ранних) произведений. Следовательно, и они могут служить ценным источником сведений — в частности об американском периоде жизни. Да и те романы, действие которых развивается в краях, Майн Риду незнакомых, тоже могут многое сказать об авторе: о его неуемной тяге к новым знаниям, о постоянном учении, о книгах, которые он читал, о его увлечениях, социально-политических симпатиях и антипатиях.

Предлагаемая читателю биография Майн Рида не будет исчерпывающей, и она не может быть иной в силу очевидной «аберрации дальности»: существующей временной и социокультурной дистанции. Знаменательно, однако, что выходит она на русском языке. Заслуга в этом, прежде всего, русского читателя — в его неуемном интересе к романам писателя, в долгой — более чем полуторавековой — неугасающей любви к его героям. Нужно ли говорить, что Майн Рид этой любви достоин.

Часть I

Ирландия: 1818–1839





В современном Соединенном Королевстве Великобритании и Северной Ирландии большой популярностью пользуются пешие прогулки. Таких маршрутов по Англии, Шотландии, Уэльсу, другим частям государства проложено великое множество — счет идет на тысячи. Это огромная туристическая индустрия, практически не требующая каких-либо особенных капиталовложений. Да и путешественникам эти прогулки обходятся совсем недорого. Есть длинные маршруты — на десятки миль, а есть довольно короткие, которые пешеход может без труда одолеть за два-три часа. Большинство из них, кроме любования ландшафтами, животным и растительным миром, предполагают знакомство с местными достопримечательностями, коих в Великобритании — стране с удивительно насыщенной, богатой историей — великое множество. Есть среди них и тот, который проходит по родным местам Томаса Майн Рида — по южной окраине округа Банбридж графства Даун в Северной Ирландии.

На самом деле, это удивительно красивые места — живописные, с яркими красками, среди которых летом в солнечную погоду преобладают два цвета: зеленый — цвет листвы деревьев, полей и болот, и серо-голубой — возвышающихся на юго-востоке Мурнских гор и вод реки Банн, вдоль которой в основном и проходит маршрут. Начинается он в окрестностях городка Ретфрайлэнд, идет по полям, пересекает несколько проселков, вьется вдоль огромного Лаканского болота, минует пресвитерианский храм начала XVIII века и входит в деревеньку под названием Баллирони, в которой путеводитель советует прежде всего осмотреть здание бывшей железнодорожной станции и моста, отстроенных в 1880 году из красного кирпича. Железной дороги давно нет — ее разобрали в 1950-х, но перрон и мост остались, сохранилось и здание вокзала, которое превратили в жилое строение. Сохранился и дом пресвитерианского священника. Он стоит на холме, справа от дороги, ведущей в Баллирони, но на нем путеводитель не акцентирует внимание туристов, просто сообщая, что называется он «Мурн Вью» и в нем «родился автор приключенческих романов ХЕХ века капитан Майн Рид». Туристам настоятельно рекомендуется следовать дальше и «насладиться великолепным озером Аннахинчиго» у подножия Мурнских гор, «на водах которого можно нередко видеть лебедей», полюбоваться яркой болотной растительностью и полетом стрекоз, коих здесь великое и разнообразное множество, а затем вступить в «сказочный край Бронте» — так, с едва скрываемым восторгом, местные гиды называют местечко Эмдейл и его окрестности по соседству с Баллирони. Хотя ни одна из знаменитых сестер — ни Шарлотта, ни Эмили, ни Энн — здесь никогда не бывала, но Эмдейл действительно имеет прямое отношение к сестрам-писательницам: здесь родился и провел молодые годы их отец[6]. Этим обстоятельством очень гордятся местные жители. В Эмдейле даже существует музей, посвященный писательницам и их отцу. Тот факт, что поблизости от него, на окраине Баллирони, появился на свет и провел первые 20 лет своей жизни знаменитый писатель Томас Майн Рид, почему-то не вызывает восхищения у соотечественников. Как объяснить это? Ответ довольно прост — Майн Рид не только не обладает статусом «классика», но (в отличие от России) изрядно подзабыт у себя на родине.

Что ж, пусть любопытствующие британцы продолжают свой путь в «страну Бронте», а мы уже пришли — в Баллирони, на родину капитана.

Малая родина: Баллирони и окрестности

Дом, в котором родился будущий писатель, не поражает своим внешним видом. Сложенный из местного серого камня, приземистый, одноэтажный, он не радует свежестью архитектурных решений. Хотя строение обладает собственным именем — «Мурн Вью» (Мойте View можно перевести как «вид на Мурнские горы»), стоит на невысоком холме, и из его окон действительно открывается живописная панорама недальних Мурнских гор, — это вполне заурядный сельский коттедж, построенный в середине XVIII столетия. В этом доме и родился Томас Майн Рид.

Почти во всех отечественных публикациях (в том числе и в Большой советской энциклопедии) содержится утверждение, что по национальности Майн Рид был ирландцем. Логика проста и понятна: был ирландцем, потому что родился в Ирландии. Это важное утверждение. Оно позволяет многое объяснить в воззрениях и судьбе писателя: стихийный демократизм и нелюбовь к британской монархии, симпатии к революционерам и участие в революционной деятельности, эмиграцию в США и многое другое. На самом деле, хотя Майн Рид и родился в Северной Ирландии, ирландцем он не был. Давно установлено, что родина его предков (как по отцовской, так и по материнской линии) — Шотландия.

Будущий писатель появился на свет в религиозной семье. Его родители (как, впрочем, многие шотландцы и жители Северной Ирландии) относились к числу последователей пресвитерианства — умеренного крыла кальвинизма. По рождению он принадлежал к духовному сословию — по мужской линии не только отец, но и дед, и прадед его являлись священнослужителями. Дочерью пресвитерианского священника была и его мать.

Деревня Баллирони, его «малая родина», расположена в округе Банбридж графства Даун — на юго-востоке современной Северной Ирландии в составе Соединенного Королевства. Ее трудно даже назвать деревней — настолько она мала, поэтому не стоит искать этот населенный пункт в списке деревень современного округа Банбридж. В наши дни Баллирони обозначена как hamlet, то есть даже не деревня, а так, деревушка, хуторок — сейчас здесь проживают всего несколько десятков человек. В XVIII — XIX веках Баллирони (как, впрочем, и Ирландия в целом) была куда населеннее — в деревне жило несколько сот жителей, и она была центром богатого церковного прихода.

Баллирони была не только малой родиной будущего писателя, но и настоящим семейным гнездом для нескольких поколений его предков. Первым здесь обосновался Томас Майн — прадед писателя. В 1749 году, по завершении духовного образования, он покинул родную Шотландию, чтобы стать приходским священником в североирландском графстве Даун. Это был человек высокой нравственности. Несомненно, он пользовался большим уважением среди прихожан — ничем иным не объяснить то обстоятельство, что он исполнял обязанности местного пастыря более пятидесяти лет — ведь у пресвитериан священники не назначаются епископом (этот институт отсутствует), а избираются самими прихожанами. Прадед выстроил и Мойте View — дом, где родился будущий писатель. У Томаса Майна не было сыновей — рождались только дочери. Одна из них вышла замуж за преподобного Джона Рида — тоже шотландца и сына священника. Своего первенца мужского пола супруги нарекли в честь деда, дав имя Томас Майн Рид. Ему-то и суждено было стать отцом знаменитого автора приключенческих романов.

По семейной традиции (и внутренней склонности) Томас Майн Рид-старший получил теологическое образование. По его завершении он женился на дочери известного и весьма уважаемого пресвитерианского богослова преподобного Самюэла Рутерфорда. Рутерфорды, как Майны и Риды, имели шотландские корни. К тому же они весьма гордились своим семейным прошлым — первые Рутерфорды попали в Ирландию вместе с войсками Вильгельма Оранского. Отличившись в решающем и весьма кровопролитном сражении у реки Бойн в 1690 году, они в числе многих были удостоены земельных наделов в одном из графств Северной Ирландии, да так там и укоренились. Интересно отметить, что по линии Рутерфордов Майн Рид приходится родственником великому Вальтеру Скотту: мать писателя Энн Рутерфорд — троюродная племянница родительницы шотландского барда. Ее семейная история, насыщенная событиями, как известно, в свое время вдохновила В. Скотта на создание знаменитой поэмы «Мармион» (1808).

Молодая чета обосновалась в Мойте View. Томас Майн Рид-старший унаследовал не только дом своего деда, но и его приход. На протяжении нескольких десятилетий он исполнял обязанности настоятеля пресвитерианского храма в Клоскилте — местечке, расположенном по соседству с Баллирони. Из окна Мойте View и сейчас легко разглядеть массивное здание храма. В XVIII–XIX веках оно стояло в центре соседней с Баллирони деревушки Клоскилт. Но за последние полтора столетия места эти пообезлюдели, и о просуществовавшем полтысячелетия поселении сейчас напоминают только название местности — Клоскилт и церковь, прежде стоявшая в центре деревни.

Как и деда, настоятеля храма в Клоскилте чтили и уважали прихожане. Да и было за что: скромный в быту, почти все средства он направлял на храм, — именно при нем здешняя церковь была перестроена и приобрела современный величавый вид. Единственное, что увлекало настоятеля помимо прихода (и в этом он отличался от своего деда, посвящавшего досуг, главным образом, чтению религиозных трактатов и написанию проповедей), — это сельское хозяйство. Майн Рид-старший завел при доме обширный огород и разбил сад с фруктовыми деревьями и цветником. Разводил он также овец, была и конюшня с лошадьми. Можно предположить, что позднейший интерес его сына к сельскому хозяйству истоком своим имел прежде всего детские впечатления.

У преподобного Майн Рида была большая семья, что, впрочем, обычно для того времени, когда высокая рождаемость корректировалась изрядной младенческой смертностью. Долгое время у них с женой рождались только девочки. Данное обстоятельство, безусловно, огорчало отца, который надеялся обрести в сыне наследника своим благочестивым трудам. Будущий писатель стал долгожданным первенцем мужского пола и появился на свет 4 апреля 1818 года. По семейной традиции (так же, как отца, деда и прадеда) его нарекли именем Томас.

О детских и юношеских годах писателя известно довольно мало. К сожалению, никто из его детских приятелей и школьных товарищей не оставил каких-либо воспоминаний или заметок. Основным источником информации об этом периоде жизни романиста продолжает оставаться книга Элизабет Рид «Жизнь и приключения капитана Майн Рида». Сведения, которые в ней содержатся, восходят, вероятно, не только к самому капитану, но опираются и на свидетельства сестер, брата и матери писателя. Они довольно скудны, но не противоречивы, и рисуют портрет весьма живого и непоседливого мальчугана. «Он рос отважным и весьма уверенным в себе мальчишкой, — писала вдова. — Среди своих товарищей по играм он был безусловным лидером, поскольку явно превосходил их всех в ловкости, физической силе и выносливости». В какой мере это соответствовало действительности, можно только гадать, но, судя по неугомонному нраву уже зрелого капитана, вероятно, так оно и было. Сам писатель, как свидетельствует вдова, в общении с ней и другими людьми нередко замечал: «Мощь интеллекта я унаследовал от Ридов, а моя строптивость и предприимчивость — это кровь Рутерфордов». Конечно, это поза, но то, что темперамент, а следовательно, и характер человека закладываются еще до его рождения — неоспоримый факт. Условия жизни, воспитание и образование, влияние семьи и так далее способны лишь в той или иной мере скорректировать его.

Будущий писатель рос на свободе, основную часть времени проводя на открытом воздухе. Позднее родители сокрушались, что не смогли направить судьбу своего старшего сына в русло духовной карьеры. Едва ли в этом есть их большая вина. Майн Рид не обладал качествами, необходимыми священнику, а у родителей не было времени, чтобы их развить. Мать хлопотала по дому и занималась воспитанием многочисленных сестер и брата, который появился следом за первым сыном. Служение отнимало львиную долю времени отца, а досуг поглощало увлечение садоводством и огородничеством. Да и слуги (хотя их было совсем немного), и все немалое хозяйство требовали постоянного присмотра. Поэтому характерное для ювенильных романов Майн Рида сиротство и неприкаянность его маленьких героев едва ли стоит воспринимать только в качестве удачного литературного приема — в нем легко расслышать отголоски собственного детского и подросткового опыта и обстоятельств жизни.

Нельзя сказать, что в ранние годы Майн Рид был полностью предоставлен самому себе, но обладал, видимо, большой свободой. Ее источником была, конечно, не только занятость родителей, но и то, что люди здесь жили во многом еще традициями предыдущего — XVIII века, предоставлявшего детям куда большую свободу, нежели век грядущий — викторианский. К тому же жизнь протекала в сельской глубинке — в краях довольно безопасных и, если не считать постепенно осушаемого Лаканского болота, давно и хорошо обжитых. Во главе ватаги соседских мальчишек Томас носился по окрестностям. Дети играли во всевозможные игры, нередко довольно далеко уходя от деревни. Были проказы, шалости, непослушание и проступки, за которые ребенка нередко наказывали. «Случалось и так, — отмечала вдова, — что соседи были вынуждены жаловаться священнику, который пользовался огромным уважением в округе, на проделки сына».

Среди героев «Морского волчонка» — одного из наиболее известных романов Майн Рида, есть персонаж по имени Гарри Блю. Если читатель помнит, он играет очень важную роль в судьбе юного героя книги — не просто дружит с ним (он старше, опытнее), но выполняет функцию наставника, учителя, того, кто в трудную минуту обязательно придет на помощь и спасет. Легко заметить, что уроки Гарри Блю не только воспитали у подопечного отвагу и сформировали морские навыки, но, по сути, предопределили «морскую судьбу» поначалу вполне «сухопутного» «волчонка», все течение его жизни. В судьбе юного Майн Рида тоже был свой Гарри Блю, только звали его по-другому — Хью Маллой. Неизвестно, как завязалась дружба между этими людьми, но немногочисленные биографы писателя отмечают влияние Маллоя на становление подростка. Это был уже немолодой, но еще крепкий человек с богатой биографией и большим жизненным опытом, — в свое время ему довелось немало постранствовать, ходить по морям, быть солдатом. В биографических источниках Хью Маллоя обычно называют слугой в семье Ридов. На самом деле это не совсем так — он не был лакеем (то есть «слугой в доме»), а исполнял обязанности плотника и конюха. Можно предположить, что необходимость в опеке была вызвана обеспокоенностью отца проделками сына, жалобами соседей на непоседливого проказника. Как бы то ни было, очень скоро Томас и Хью прониклись искренней симпатией друг к другу. Именно этому человеку юный Майн Рид обязан навыками, которые весьма пригодились в дальнейшей жизни. Он приохотил мальчика к наблюдению за животными и птицами, к изучению их повадок, научил мастерить силки и капканы и умело ими пользоваться. Сам прекрасный стрелок и наездник, Маллой довольно скоро и своего подопечного обучил хорошо стрелять и уверенно держаться в седле. Почти ежедневно они совершали длительные конные прогулки, охотились, рыбачили, изучали окрестности. Прогулки эти были весьма увлекательными для мальчика. К тому же они не только развивали силу и выносливость, но и будили любознательность ребенка, воспитывали уверенность в собственных силах.

Конечно, родители видели своего старшего сына будущим священником и, следовательно, человеком образованным, получившим для этого необходимую сумму знаний. Но до двенадцати лет будущий писатель не посещал школу. Он воспитывался и получал начатки образования дома. Его первым учителем, скорее всего, стала мать — таковы были традиции и общая практика. Хотя она не посещала школу, являлась человеком образованным — в традициях Рутерфордов было учить не только сыновей, но и дочерей. Дома Майн Рид научился читать и писать, выучился счету, познакомился со Священным Писанием.

Данное обстоятельство, вероятно, удивит нашего современника. Но в Британской империи до 1871 года (то есть до принятия Закона об образовании) не существовало сколько-нибудь внятной общенациональной системы учреждений образования. От юных граждан страны не требовалось обязательного посещения школы. Родители решали, где будет учиться их ребенок — на дому или в школе — и будет ли учиться вообще чему-нибудь. Система закрытых «публичных школ», чей расцвет придется на поздневикторианскую эпоху и первую половину XX века, в начале XIX столетия находилась еще в процессе становления. Впрочем, едва ли у юного Майн Рида были шансы учиться в Регби, Итоне или Хэрроу — по рождению он не принадлежал к семействам, управлявшим империей. Для третьего и второго (духовного) сословий формальное обучение начиналось обычно в так называемой классической, а в Шотландии и Северной Ирландии, чаще всего, — в приходской школе. Для этих школ не существовало единой общей программы. Обычно они были очень небольшими. Нередко в таких школах учитель одновременно был и ее владельцем, и директором, и единственным педагогом.

«Любой человек, доказавший свою непригодность к какой-либо другой профессии, имел право без экзамена и без проверки знаний открыть школу в любом месте, — с возмущением писал современник Майн Рида Чарлз Диккенс в предисловии к своему роману «Жизнь и приключения Николаса Никльби», немало строк в котором посвящено изображению английской школы 30-х годов XIX века. — Люди, промышлявшие скупостью, равнодушием или тупостью родителей и беспомощностью детей, люди невежественные, корыстные, жестокие, которым едва ли хоть один рассудительный человек поручил бы содержание лошади и собаки, — эти люди послужили краеугольным камнем английской школы».

Конечно, далеко не все школы в Соединенном Королевстве соответствовали шокирующему «портрету» заведения мистера Сквирса из романа Диккенса. Встречались исключения, как находились и учителя, по-настоящему талантливые и способные к образованию и воспитанию детей. Их было, вероятно, меньшинство, но они имелись. К одному из таких учителей повезло попасть юному Майн Риду.

Весной 1830 года подростку исполнилось 12 лет. Настало время получать формальное образование. Поначалу его определили в школу, что располагалась здесь же, в Баллирони. Но, вероятно, то, чему и как обучали в этой школе, не соответствовало представлениям преподобного Томаса Майн Рида о качественном образовании. К тому же мальчик оставался в привычном для него окружении товарищей по детским играм, шалостям и проказам. И это не только отвлекало от занятий, но и едва ли способствовало формированию дисциплинированности и усидчивости, необходимых не только для успехов в учебе, но весьма желательных для будущего священника.

Преподобного Томаса Майн Рида никак нельзя было отнести к числу родителей, равнодушных к судьбе собственных детей. Наведя справки и посоветовавшись, отец решил отправить своего сына в расположенный по соседству Кэйтсбридж, в котором уже несколько лет функционировала «классическая» школа. По отзывам родителей, она воспитывала детей «в духе благочестия и христианской добродетели». Во главе ее стоял священник, к тому же (что было немаловажно для имевшего шотландские корни отца ребенка) шотландец — преподобный Дэйвид Макки. Последние обстоятельства, вероятно, более всего расположили настоятеля храма в Клоскилте в пользу Кэйтсбриджа, и новый учебный год будущий писатель начал в этой школе.

В начале XIX века Кэйтсбридж был совсем не таким, как в наши дни. Сейчас это деревня с населением в полторы сотни жителей, а тогда, когда юный Майн Рид поступил в местную школу, Кэйтсбридж можно было назвать пусть совсем небольшим, но все же городком. Судя по всему, невелико было и учебное заведение, в котором учился мальчик. Сейчас невозможно установить, сколько человек занималось с ним в одном классе, какого они были возраста и сколько вообще учеников обучалось в школе. Но тот факт, что преподобный Макки в одном лице совмещал функции и директора заведения, и единственного его учителя, вполне красноречиво говорит о размерах школы.

Как уже отмечалось, в те времена не было единых стандартов образования. Каждый владелец школы сам решал, чему будут обучаться его питомцы, сам составлял программу, определял плату, нанимал (если у него была такая возможность) учителей. Какие предметы изучали питомцы Макки? С большой долей уверенности можно утверждать, что, как и в других так называемых «классических» школах того времени, в Кэйтсбридже обучали письму (в том числе чистописанию), счету (арифметике), истории, изучали латынь (возможно — древнегреческий) и конечно же большое внимание уделялось изучению Священного Писания. К этому обычному набору дисциплин Дэйвид Макки добавил еще и естествознание (в те времена предпочитали другое название — «естественная история»), — конечно, в том виде, в каком он себе его представлял. Можно предположить, что в основном изучение предмета сводилось к ознакомлению с окружающей природой, прежде всего с местной флорой и фауной. Постоянный настойчивый интерес писателя к животному и растительному миру, который он демонстрирует едва ли не в каждом своем сочинении, показывает, что кэйтсбриджский учитель не только обладал незаурядными педагогическими способностями, но и то, что его уроки не пропали даром. А посвящение «дорогому Дэйвиду Макки», которое писатель предпослал своему роману «Охотники за растениями» (1858), недвусмысленно указывает на школьного учителя как на один из несомненных источников характерного для Майн Рида интереса к неустанному изучению мира природы.

Обучение в кэйтсбриджской школе продолжалось четыре года. Это был важный этап в становлении подростка. Дело даже не только в той сумме знаний, которую он здесь приобрел, хотя и это немаловажно. Школьные годы были годами взросления, первым опытом самостоятельной жизни. Хотя Кэйтсбридж недалеко от Баллирони — от «Мурн Вью» до школы около десяти километров пути, — Томаса не могли ежедневно отвозить в школу и привозить обратно. И пусть большую часть учеников составляли дети местных жителей и окрестных фермеров, были среди них и те, кто оставался на пансионе — то есть жил, питался, готовил уроки при школе. Их было немного, среди них и юный Майн Рид. Домой его забирали только на субботу и воскресенье, а в понедельник он вновь должен был сидеть за партой в Кэйтсбридже.

Трудно преувеличить социальное значение опыта детских и юношеских лет. Очевидно, что именно в них следует искать истоки характерного для писателя демократизма. Хотя по рождению он принадлежал к духовенству — то есть привилегированной прослойке британского общества, у него не было возможностей развить «классовые инстинкты». Этому мешал круг общения в детские годы, этому препятствовали обычаи семьи, чуждой снобизму. Демократизму учил стиль поведения и преподавания любимого учителя Дэйвида Макки; воспитывало длительное сосуществование бок о бок с детьми фермеров, арендаторов и небогатого местного духовенства разных конфессий; способствовала дружба с Хью Маллоем, со сверстниками — детьми людей самого простого звания. Конечно, его демократизм не был осознанным — он был стихийным, но очень стойким и, сформировавшись в юные годы, превратился со временем в одну из ярких и неизменных черт характера.

Образование в Белфасте

Школу в Кэйтсбридже Майн Рид окончил в 1834 году. Ему, как и большей части его одноклассников, было 16 лет. В те годы в этом возрасте большинство его британских современников (конечно, имеются в виду те, кому вообще довелось учиться) обычно завершали свое формальное образование. Но если для детей арендаторов и фермеров данная ситуация вполне понятна, то объяснимо и то обстоятельство, что будущий писатель, при полном одобрении родителей, продолжил свое обучение.

Особенных сложностей с выбором учебного заведения для будущего священника не возникло. Дед, прадед и, вероятно, отец Томаса Майн Рида-младшего необходимое для священнослужителя образование получали в Шотландии — в этой своеобразной цитадели британского пресвитерианства. Данное обстоятельство вполне объяснимо — в XVIII веке в Ирландии не существовало учебных заведений, в которых мог бы учиться будущий пресвитерианский священник (включая респектабельный, но слишком светский Trinity College в Дублине). С наступлением нового, XIX столетия ситуация стала меняться. В 1814 году в главном городе Северной Ирландии, в недальнем от Баллирони Белфасте, было открыто «Королевское Академическое учебное заведение» (Royal Academical Institution). Туда и решено было отдать будущего писателя.

«Королевское Академическое учебное заведение», в котором Майн Рид учился с 1834 по 1839 год, — весьма примечательное учреждение, и о нем необходимо сказать несколько слов. До его появления во всей Ирландии единственным высшим учебным заведением был уже упоминавшийся Колледж Святой Троицы в Дублине. Он был основан в 1592 году и, прежде всего, представлял собой цитадель англиканского протестантизма в католической, по преимуществу, Ирландии. Поначалу единственной основной специальностью в нем была теология и готовил он англиканских священнослужителей. В XVIII веке спектр специальностей начал постепенно расширяться, из стен Тринити-колледж стали выходить дипломированные юристы, врачи, специалисты в других областях знания. Но университет продолжал оставаться оплотом англиканства. Приверженцы других ветвей британского протестантизма, по сути, лишены были возможности получать высшее образование. К тому же Тринити-колледж не давал «практического» — то есть коммерческого образования, столь необходимого в условиях энергично развивающихся в Ирландии капиталистических отношений.

В пресвитерианском по преимуществу Белфасте единственным отдаленно отвечавшим новым требованиям учебным заведением была так называемая «Академия Белфаста», которую на протяжении нескольких десятилетий возглавлял доктор Уильям Брюс. К началу XIX столетия стало ясно, что «академия» Брюса, несмотря на довольно высокий в целом уровень преподавания в ней, не отвечает современным условиям. К тому же она не давала высшего образования, открывавшего путь к замещению определенных должностей и, следовательно, к более высокому социальному статусу.

В 1809 году в Белфасте был создан комитет из числа состоятельных и уважаемых горожан (главным образом негоциантов и пресвитерианских священников) с целью учреждения школы нового типа, которая должна отвечать насущным нуждам и, как гласил опубликованный в местной газете меморандум, «соответствовать представлениям о полном, стройном и обширном образовании». Инициативу поддержал крупнейший местный землевладелец лорд Донегалл. Он же предоставил землю под строительство. Комплекс зданий взялся проектировать Джон Соун[7]. Горожане собрали необходимые средства. Осенью 1814 года в академии начались занятия. На открытии прозвучало, что задачей нового учебного заведения «является распространение полезного знания, особенно среди средних слоев общества — как необходимость, а не роскошь жизни».

Обучение в академии было двухступенчатым. В «классической» школе оно длилось четыре года (в ней обучались дети в возрасте 12–16 лет). Затем желающие могли продолжить образование на так называемом «коллегиальном», то есть университетском отделении, предполагавшем получение высшего образования. Оно также предусматривало четырехлетний курс. Подавляющее большинство из тех, кто продолжал обучение, готовились со временем занять церковную кафедру и стать пресвитерианскими священниками. Теологические дисциплины формировали основу учебного курса. Студенты изучали историю Церкви, богословие, труды комментаторов Священного Писания, особое внимание обращалось на критическое осмысление Ветхого Завета (показательно, что студенты учили древнееврейский язык). Изучались, конечно, не только теологические дисциплины, — отнюдь не все учащиеся коллегиального отделения готовились в священники, и велась серьезная подготовка в области математики и геометрии, физики («натуральной философии»), древней и новой истории, географии, классических языков (в добавление к древнееврейскому учили латынь и древнегреческий). Если студент, например, видел себя в будущем врачом и его интересовала медицина, он мог прослушать курсы анатомии и фармакологии. Особое место занимали риторика и логика — ведь священник должен быть хорошим оратором и умелым полемистом. Занимались спортом, преподавался иностранный язык (французский), весьма основательно готовили по английскому языку (главное внимание уделялось правописанию) и классической литературе.

Плата за обучение была довольно высока. Когда Томас Майн Рид-младший стал студентом коллегиального отделения, в среднем (не все дисциплины были обязательными, и это давало возможность несколько снизить стоимость учебы) она составляла более 20 фунтов стерлингов в год — весьма значительные по тем временам деньги. В эту сумму, понятно, не входили проживание, питание и т. п. В отличие от школьников, студенты могли жить вне стен академии, но за все должны были платить сами — точнее, их родители. Несмотря на то, что нести такие расходы было нелегким бременем, преподобный Томас Майн Рид шел на это в уверенности, что через четыре года его старший сын получит высшее образование и со временем, так же как и отец, станет пресвитерианским священником.

Надеждам его не суждено было сбыться. Не стоит думать, что будущий писатель оказался нерадивым студентом. Напротив, в целом, учеба давалась ему довольно легко. Особенно преуспевал он в языках, изучении классической литературы, математике, в ораторском искусстве, считался одним из первых спортсменов академии. Но с теологией у него совсем не ладилось. В своих мемуарах вдова писателя приводит весьма красноречивый эпизод, когда студенту Риду поручили прочесть молитву, а он начисто забыл текст и замолчал после первых же произнесенных им строк. Впрочем, его самого это обстоятельство, похоже, не слишком расстраивало, — видимо, он довольно быстро понял, что у него иное призвание, не связанное с церковной кафедрой. Какое? Едва ли тогда он много думал об этом. В конце концов, 17 лет — не тот возраст, когда размышляют о будущем — больше живут в настоящем.

Как и многие студенты, Майн Рид жил вне стен учебного заведения. Вместе со своим товарищем по коллегиальному отделению и двоюродным братом Арчибальдом Ридом они на двоих снимали квартиру неподалеку от академии. Можно только гадать, какое место в их совместном времяпрепровождении принадлежало учебе, но ясно то, что в табели приоритетов их повседневной жизни явно не она занимала первую строчку. Молодой человек, впервые очутившийся за пределами привычного провинциального окружения, с головой окунулся в столичную (а Белфаст, без преувеличения, можно считать столичным центром, — по крайней мере, в пределах Северной Ирландии) жизнь. Большие дома и мощеные улицы, экипажи, элегантные господа и нарядные дамы, балы и вечеринки, походы в оперу и театр — весь блестящий мир крупного города — это по-настоящему должно было увлечь и захватить юношу, никогда прежде не покидавшего пределов Баллирони и Кэйтсбриджа и не изведавшего ничего, кроме деревенской жизни. Убедиться в том, что это произошло, помогает эпизод, о котором уже в зрелые годы с улыбкой вспоминал сам писатель. Суть его сводится к следующему. Преподобный Томас Майн Рид, частенько посещая Белфаст по делам прихода, неизменна навешал сына. И вот однажды, уже ближе к вечеру, Арчибальд Рид и его кузен собирались на бал. Повсюду в их комнате были разбросаны предметы мужского туалета, а на самом видном месте (на столе) возвышалась только что доставленная посыльным покупка — пара элегантных кожаных бальных туфель, их молодой Майн Рид приобрел для танцев и грядущим вечером намеревался обновить. Внезапно он расслышал знакомые шаги — походку отца невозможно было спутать: тот прихрамывал и при ходьбе опирался на трость. Сейчас он тяжело поднимался по лестнице (студенты снимали комнату на втором этаже). Немедленно пакет с обувью полетел под кровать, одежду, скомкав, сунули в шкаф, но в суете не успели убрать главную улику — щипцы для завивки. Майн Рид-старший вошел в комнату и сразу обратил внимание на этот достойный осуждения инструмент.

— Это принадлежит тебе? — сурово спросил он сына.

— Нет, этот предмет принадлежит мне, — смущенно ответил племянник. И хотя это несколько смягчило священника, но отнюдь не уберегло молодых людей от очередной порции увещеваний в расточительности и наставлений о пагубности тщеславия.

Справедливости ради необходимо заметить, что подобные наставления юношам приходилось выслушивать от пожилого священника каждый раз, когда тот навещал их скромное жилище. Но для этого у последнего имелись веские основания: дело не только в том, что отец вообще полагал тщеславие пороком, но по прошествии первых недель учебы сына в Белфасте он заметил у того стремление уделять слишком большое внимание своей внешности — модно стричься, наряжаться, говорить вычурно. Беспокоили и счета — хотя и небольшие, но траты, по его мнению, были совершенно ненужные: старший сын заказывал себе перчатки, шелковые носовые платки, галстуки. Все это, по мнению Майн Рида-старшего, было суетой и тщеславием. Когда он учился на священника, у него были совсем другие интересы.

Надо сказать, что юный Майн Рид получал немного денег на карманные расходы и экономил на всем, на чем только мог. Труднее всего ему было экономить на одежде: жизнь в большом городе в считаные месяцы превратила его из провинциала, мало заботящегося о своем внешнем облике, в отчаянного щеголя. Как известно, щегольство — одна из ярких черт писателя. Современников он неизменно поражал элегантностью, даже экстравагантностью, количеством и разнообразием нарядов, изяществом и органичностью своих костюмов и вообще отличался умением носить одежду. Очевидная приверженность к дендизму — первое, что бросалось в глаза любому, кто хотя бы однажды встречался с ним. Щегольство Майн Рида — своеобразная «притча во языцех», эту его черту неизменно отмечали все, кто общался с этим человеком. Именно здесь, в Белфасте, необходимо искать истоки этой характерной особенности писателя.

С точки зрения обыденной психологии этот феномен вполне объясним. Привыкший с раннего детства верховодить сверстниками, быть первым везде и всегда, где бы он ни находился и что бы ни делал, — в Баллирони, в Кэйтсбридже, в собственной семье, в учебе или в играх, — будущий писатель оказался в большом городе среди множества людей, где, конечно, он не мог первенствовать и поэтому нуждался в самоутверждении. Обитая в Белфасте, он заметил, какую огромную роль играет то, как выглядит человек в глазах других людей — как одевается, как говорит, каковы его манеры. Способ самоутверждения через внешний облик показался ему наиболее приемлемым и эффективным. Повзрослев, приобретя опыт, он, конечно, понял, что одной внешности для того, чтобы и другие признали твои достоинства, недостаточно. Позднее он нашел иные средства для самоутверждения — путешествия, участие в войне, журналистику, литературу, а затем и политику. Ну а страсть элегантно одеваться, приобретенная в Белфасте, так и осталась с ним на всю жизнь, превратившись в одну из ярких черт этого человека.

Между тем учеба шла своим чередом. Закончился первый год, второй. Неминуемо приближался последний год обучения, венцом которого должно было стать вручение сертификата о высшем образовании, что в обозримом будущем давало право стать пресвитерианским священником. Таким образом, юный Майн Рид приближался к воплощению мечтаний его родителей. Но в том-то и дело, что это были не его мечтания, а надежды его отца и матери. Вероятно, постепенно ему удалось бы заставить себя запомнить слова необходимых молитв, преуспеть в богословии, разобраться в деталях службы, подготовиться и сдать необходимые экзамены. Но он чувствовал неодолимое неприятие к тому, что должно было стать делом всей жизни. И чем дольше он учился, тем отчетливее понимал, что духовная карьера — это не его призвание. Вероятно, он неоднократно заводил разговор на эту тему с родителями, но те не понимали его и отказывались слышать его аргументы. Позднее, уже превратившись в известного писателя, Майн Рид говорил: «Моя мать, безусловно, предпочитала, чтобы я стал священником с годовым жалованьем в сто фунтов, нежели стяжал славу самого известного человека в истории». Хотя эти слова были произнесены много лет спустя, — к тому времени он давно состоялся как литератор, — в них нетрудно расслышать и горечь, и обиду. Можно только догадываться об остроте дискуссий, вспыхивавших в семье по этому поводу, но легко предположить, что их накал только возрастал по мере приближения к окончанию обучения в колледже. Время, конечно, лечит. И с годами, постепенно, родители, вероятно, примирились с выбором сына. Тем более что настоящим утешением для них стал младший брат писателя — Джон, который продолжил семейную традицию и пошел по стопам отца: он не только стал священником, но и унаследовал церковную кафедру. «Не подвели» и дочери — почти все вышли замуж за священников и все стали добропорядочными матерями семейств.

Томас Майн Рид окончил колледж в июне 1838 года. Джоан Стил, американская исследовательница творчества писателя, в своей монографии выражает сомнение, что ему удалось получить степень (сомневаясь, таким образом, что нашему герою вообще удалось завершить обучение в Королевском академическом учреждении в Белфасте и получить высшее образование). Действительно, Майн Рид не получил степени — в том смысле, как это традиционно происходит по окончании колледжа в современных Англии и США. Но в те годы, о которых идет речь, завершение обучения в высшем учебном заведении не всегда подразумевало получение степени бакалавра. На начальном этапе своего существования (в 1820–1830-е годы) не присваивало степени и коллегиальное отделение академии в Белфасте. Как и другие выпускники, Майн Рид получил так называемый «генеральный сертификат» — документ, в котором поименованы изучавшиеся дисциплины и удостоверявший, что его обладатель «успешно окончил коллегиальное отделение Королевского академического учреждения в Белфасте» — то есть имеет высшее образование. Особенность эту можно объяснить отсутствием общегосударственных стандартов образования. Единых стандартов была лишена не только британская система школьного образования — они отсутствовали и в высшей школе. Таким образом, Майн Рид, сообщая в объявлении, опубликованном в газете «Нэшвилл Юнион» за 1 декабря 1840 года и уведомлявшем об открытии «классической школы», что у него есть степень, вовсе не обманывал родителей своих потенциальных учеников. Он лишь приспосабливал британские реалии к американским, совершенно справедливо рассудив: в США понятнее и проще упомянуть, что у владельца школы есть степень, нежели объяснять американскому обывателю, что обладатель «генерального сертификата» королевского колледжа в Белфасте имеет высшее образование.

Но до Америки было еще далеко. И мы не знаем, когда у Майн Рида созрело желание покинуть Ирландию — произошло это в студенческие годы или позже. Среди тех, кто писал о Майн Риде, широко бытует мнение, что отказ старшего сына от духовной карьеры спровоцировал его ссору с отцом и что именно она обусловила эмиграцию будущего писателя в США. Но так ли это на самом деле? Если такая ссора и была, едва ли она имела столь катастрофические последствия. Хорошо известно, что после завершения образования летом 1838 года Томас-младший вернулся в Баллирони и вновь поселился в отчем доме. К тому же подрастал младший брат Джон, который, в отличие от старшего брата, демонстрировал твердое намерение продолжать семейную традицию и стать священником. К моменту водворения будущего писателя в «Мурн Вью» тот уже начал занятия на коллегиальном отделении в Белфасте.

Из Баллирони в Америку

Казалось бы, полученное высшее образование открывало широкие перспективы. В теории, Майн Рид мог бы реализовать себя на государственной службе, в международной торговле, в сфере юриспруденции и т. д. Но на самом деле перспективы были отнюдь не блестящи. Чтобы сделать карьеру в одной из упомянутых областей — особенно в Северной Ирландии, — нужны были связи или деньги. А лучше — все сразу. Но у семьи не было ни того ни другого. Понимал ли Томас-младший, что, когда отец с матерью всеми силами «подталкивали» его к духовной карьере, ими двигали не только искренняя любовь к Богу и убежденность в том, что быть священнослужителем — лучшая судьба? Был и банальный расчет: только в таком случае они могли реально помочь сыну и не опасаться за его будущее. Возможно, но молодости свойствен максимализм. А Майн Рид, безусловно, был максималистом и не допускал возможности для компромисса. Таким образом, перспектив у вновь испеченного выпускника Королевского колледжа было совсем немного. Одна из наиболее реальных — попробовать свои силы в педагогике. Здесь ни деньги, ни связи не имели какого-либо значения — важнее были рекомендации. Рекомендаций у молодого человека, понятное дело, не было, как не было и никакого опыта преподавания. Но что за беда? Лучшей рекомендацией являлся сам факт наличия у него высшего образования. Подобным преимуществом на заре Викторианской эпохи могли похвастаться лишь очень немногие британские педагоги.

Обосновавшись в Баллирони, Майн Рид занялся поисками места. Наиболее выигрышной для него могла бы стать должность домашнего учителя в каком-нибудь благородном или просто в богатом семействе. В Великобритании XVIII — первой половины XIX века подобная практика — приглашать домашних учителей — была широко распространена не только в аристократических домах, но и в семьях буржуазных, обладавших большим достатком. Учителей приглашали не только к мальчикам, чтобы подготовить их к школе, но и к девочкам и девушкам, которые получали главным образом именно домашнее образование. История Уолтера Хартрайта из романа У. Коллинза «Женщина в белом», приглашенного в качестве учителя рисования к дочери аристократа, вовсе не является чем-то исключительным. Подобных историй в английской литературе и в повседневной жизни Великобритании — великое множество. Молодой выпускник колледжа в Белфасте не мог учить рисованию, но он мог преподавать классические языки и французский, обучать правилам английской грамматики, учить истории, арифметике и началам биологии. Вероятно, его знания имели бы спрос в богатой Англии, но в Северной Ирландии, где люди жили в основном очень небогато, а аристократических (да и просто состоятельных) семейств в округе насчитывалось совсем немного, шансов найти достойное место у него почти не было.

Тем не менее почти сразу же ему удалось получить работу домашнего учителя в одной местной семье. Вполне возможно, что какую-то помощь в поиске оказал и отец — Томас Майн Рид-старший. Но, к сожалению, работа была временной и продлилась очень недолго. Есть сведения, что будущий писатель предпринимал также попытки добиться должности учителя в одной из окрестных школ. Но поиски эти не увенчались успехом — местные «классические» школы были невелики, в них вполне управлялись их владельцы, не нуждаясь в ассистентах. Тогда, при поддержке отца, Майн Рид-младший попытался открыть свою собственную дневную (то есть без пансиона) «классическую» школу и даже снял для этой цели дом на окраине Баллирони. Школа просуществовала всего лишь один год — с осени 1838-го по июнь 1839 года. С экономической точки зрения ее деятельность была совершенно не оправдана. Владельцу не удалось набрать достаточного числа учеников. Видимо, слишком велика была конкуренция при малом спросе. Расходы на ее содержание превышали доходы от преподавания, и, в конце концов, он вынужден был отказаться от этой затеи.

Среди биографов писателя бытует мнение, что Майн Рид, движимый «врожденным свободолюбием», чуть ли не со школьных лет мечтал уехать в Америку и даже требовал от отца, чтобы тот разрешил ему прервать обучение в Белфасте и отправил его в США. Действительно, в «Квартеронке» — одном из наиболее «автобиографических» романов писателя — можно найти такие слова: «Хоть я и вышел из стен классического колледжа, я не чувствовал никакой склонности к классическим знаниям. За десять лет, проведенных над напыщенными гиперболами Гомера, однообразными стихами Вергилия и скучными нескромностями Горация Флакка, я не проникся тем восхищением перед классической литературой, какое испытывают — или притворяются, что испытывают, — почтенные ученые с очками на носу. Я не создан, чтобы жить в мире отвлеченных идей и мечтаний о прошлом. Я люблю окружающую меня жизнь… Жажда романтических приключений заставила меня покинуть родной дом. Меня увлекало все яркое и необыкновенное, ибо я был в том возрасте, когда человек больше всего влюблен в романтику». Можно (и, вероятно, нужно) верить в романтический настрой двадцатилетнего Майн Рида. Но, как мы видим, факты все-таки утверждают иное. Он не только преуспевал в колледже по всему спектру дисциплин, за исключением теологических, и ему нравилось учиться, но он явно не собирался уезжать в Америку, не завершив образования. Да и решение эмигрировать, скорее всего, стало во многом результатом бесплодных усилий устроиться на родине. В ином случае Майн Рид зарезервировал бы себе место на корабле, отплывающем в Новый Свет, сразу после окончания колледжа. Но он почти полтора года потратил на поиски работы и, лишь осознав тщетность попыток найти для себя дело на родине, решил уехать из Ирландии.

Косвенным подтверждением этому могут служить слова, произнесенные много лет спустя уже состоявшимся литератором. Он писал: «Одним из первых серьезных потрясений в моей жизни — случилось оно незадолго до начала моего трансатлантического существования — стало открытие моей собственной полной никчемности. Я мог указать на свой стол и сказать: «Вот лежат доказательства моих знаний — мои награды за успехи в колледже». Но какой от них толк? Сухие теории, которым меня учили, — оказалось, их нельзя применить в реальной жизни. Моя логика была болтовней попугая, познания в классической филологии неподъемными бревнами лежали в моем сознании. И я был так же хорошо подготовлен к борьбе с жизнью — как и мои товарищи по колледжу, — словно окончил курс китайской мнемоники. О, вы, убеленные сединами профессора, что обучали меня синтаксису и комментированию, вы верно сочтете меня неблагодарным, но я вынужден выразить то презрение и негодование, которое я к вам тогда испытывал, — когда смотрел на десять бесполезных лет, проведенных под вашим наставничеством. Я считал себя образованным человеком, а затем иллюзия рассеялась — я пришел в себя и понял, что ничего не знаю». Горечь, звучащая в этих словах, конечно, питалась не разочарованием в полученном образовании, но осознанием того, что знания эти не могли дать ему средства к существованию на родине. Судя по всему, это печальное открытие и заставило его решиться на эмиграцию.

Наверняка решение покинуть родину далось Майн Риду нелегко. Существует расхожее представление, согласно которому в Новое время Ирландия — это страна, каждый житель которой стремился ее покинуть. На самом деле эмиграция в те годы была совсем невелика. До начала 1820-х годов ее практически не было, потому что сельское хозяйство, составлявшее основу экономики острова, процветало. В 1820-е Ирландию ежегодно покидало примерно пять тысяч человек. И хотя цифра эта постепенно росла — к концу 1830-х она достигла 25 тысяч человек в год, — для острова с восьмимиллионным населением это было совсем немного. Массовый же исход ирландцев начался в 1846 году и был связан с тотальным голодом 1845–1849 годов. Вот тогда (с 1846 по 1851 год) остров покинули более полутора миллионов человек. Но происходило это на фоне голодных смертей и эпидемий (количество умерших точно не известно, но оно вполне сопоставимо с цифрами уехавших). Ирландцы уезжали потому, что остаться чаще всего означало умереть. Да и британское правительство активно поощряло эмиграцию. Но если после 1845 года из Ирландии уезжали прежде всего крестьяне — не только неграмотные, но нередко даже и не владевшие английским языком, то, по сведениям Общественного архива Северной Ирландии (PRONI), в благополучные годы остров покидали, в основном, люди образованные. В Ирландии не было работы, соответствующей уровню полученного образования, и поэтому большинство из них вынуждены были отправляться за океан в поисках лучшей доли. Молодые образованные ирландцы уезжали в США и Канаду, в Индию и Южную Африку, кое-кто даже отваживался на путешествие в Австралию или Новую Зеландию. В 1838–1839 годах Майн Рид на собственном опыте осознал невозможность самореализации у себя на родине и, по сути, был вынужден ее покинуть, как, кстати, и многие из тех, с кем он учился в колледже.

Путешествие через океан было серьезным предприятием. В те годы еще не существовало океанских пароходов — на морских просторах безраздельно господствовали парусные суда. Путешествия длились долго и были сопряжены с риском. Многое зависело от погоды, важным было состояние судна, играли роль мастерство капитана и слаженность команды. Люди небогатые вынуждены были полагаться на удачу и выбирать транспорт подешевле. Те, у кого водились деньги, подходили к делу серьезнее и учитывали указанные факторы. Очевидно, что семейство Майн Ридов принадлежало к последним.

Проще и дешевле было отправиться непосредственно из какого-нибудь порта Северной Ирландии. Корабли ходили в Америку из Белфаста, Лондондерри, Дублина, многих других ирландских портов. Но в основном они возили грузы, а среди тех, что специализировались на перевозке эмигрантов, было совсем немного судов недавней постройки и с приемлемым уровнем комфорта. К тому же большинство кораблей из Ирландии направлялись в Канаду, а не в США. При удачном стечении обстоятельств путешествие к побережью Канады занимало около сорока дней и потому было наиболее дешевым. Путь в Нью-Йорк или Филадельфию был дольше и дороже. Но будущий писатель решил отправиться еще дальше и плыть в Новый Орлеан.

Почему Майн Рид выбрал именно этот город на юге США? Сам писатель никогда не комментировал свой выбор. Не дают ответа ни мемуары Элизабет Рид, ни публикации биографов. Совершенно очевидно, однако, что этот выбор определил его судьбу, тот набор впечатлений и опыта, который обусловил тематику будущих произведений и вообще жизнь писателя. Трудно представить, какой была бы литературная судьба Майн Рида, если бы он отправился не в Новый Орлеан, а, как большинство его соотечественников, в Канаду или в Нью-Йорк.

Выбрав Луизиану, Майн Рид мог отплыть туда из Белфаста. Как показывает проведенное автором настоящих строк небольшое расследование, в 1839 году (и раньше, и позднее) корабли оттуда в Новый Орлеан ходили. Но отец будущего писателя купил сыну билет на судно, отплывавшее из Ливерпуля. Данное обстоятельство дает основание утверждать, что решение было не спонтанным, а взвешенным и продуманным. Между Ливерпулем и Новым Орлеаном существовало регулярное пассажирское сообщение. Суда, обеспечивавшие эти перевозки, были новыми, а капитаны опытными. Билет из Ливерпуля стоил значительно дороже билета из Белфаста (три фунта стерлингов против полутора). К тому же необходимо было пересечь пролив, добраться до Ливерпуля и быть готовым еще какое-то время ждать отплытия (парусные суда зависели от ветра и иных капризов погоды!). Тем не менее Риды выбрали именно этот — как наиболее надежный — вариант.

Томас Майн Рид-младший отплыл из Ливерпуля на корабле «Дамфрисшир» 17 ноября 1839 года. Судно было новым. Согласно регистру Ллойда, его построили в Нью-Браунсвике (Канада) в 1837 году, и управлял им опытный капитан Джон Гоуан. Корабль был спроектирован специально для перевозки пассажиров. Большой трехмачтовый парусник водоизмещением в 827 тонн, он мог перевозить до шестисот человек, но в тот рейс отправился с меньшим числом пассажиров на борту. Впрочем, последнее обстоятельство лишь облегчало путешествие — давая возможность разместиться более свободно и несколько лучше питаться.

Через много лет Майн Рид писал: «Подобно другим выпускникам колледжа, я не смог обрести счастья дома. Меня охватила страсть к путешествиям; я мечтал увидеть мир, знакомый мне пока только по книгам. Вскоре мне удалось осуществить мою мечту. Без всякого сожаления смотрел я, как холмы моей родины скрываются за черными волнами. Мне было все равно, увижу ли я их когда-нибудь снова». Насколько он был искренен, произнося эти слова? Едва ли это возможно установить. Но поскольку они были написаны много лет спустя, — состоявшимся взрослым человеком и писателем, уже добившимся успеха и признания, — едва ли стоит относиться к ним с доверием. Наверняка были и волнения, и запоздалые сожаления, но выбор был сделан, и действительно «черные волны» холодного и сумрачного — ноябрьского — Атлантического океана поглотили «холмы родины».

Часть II

Америка: 1840–1849

Новый Орлеан

Капитаны парусных судов — люди суеверные. Едва ли кто-нибудь из них назовет вам дату, когда его корабль придет в порт назначения. Неизвестна она была и пассажирам «Дамфрисшира». Они могли лишь предполагать, когда это произойдет. В те годы плавание из Ливерпуля в Новый Орлеан длилось чаще всего больше пятидесяти, но обычно меньше шестидесяти дней. Длительность путешествия зависела от многих факторов. Свою роль играли погода, состояние судна, мастерство и опытность капитана и т. д. Но если за судно и капитана пассажиры парусника могли быть спокойны, то зимняя Атлантика могла внести свои коррективы. И, видимо, внесла их, поскольку плавание «Дамфрисшира» длилось несколько дольше шестидесяти суток, но все-таки окончилось благополучно.

Это было первое путешествие Майн Рида через океан и вообще его первое серьезное знакомство с морем. Едва ли короткий вояж в сотню с небольшим морских миль через Ирландское море из Уорренпойнта (скорее всего, он отплыл именно оттуда, поскольку Уорренпойнт был ближайшим к Баллирони морским портом) в Ливерпуль в ноябре 1839 года можно считать таковым. Испытывал ли он опасения, отправляясь в путь по зимней Атлантике? С большой долей вероятности на этот вопрос можно ответить положительно. Такие опасения — в принципе, нормальная человеческая реакция, — тем более во времена, когда кораблекрушения случались довольно часто и не все корабли приходили в порт назначения. Надо сказать, что будущий писатель выказал себя человеком предусмотрительным и подумал о своей безопасности. В одном из романов — а писатель, как известно, сочиняя, широко использовал свой личный опыт (что особенно характерно для ранних произведений), есть такая реминисценция: «В моем чемодане лежало очень простое приспособление, которое я обычно вожу с собой: спасательный пояс. Я всегда держу его сверху, под рукой. Требуется не больше минуты, чтобы надеть его, а в нем я не боялся утонуть в самой широкой реке и даже в море». Конечно, в случае кораблекрушения едва ли упомянутый спасательный пояс действительно смог бы его спасти: в ледяной воде зимней Атлантики он сумел бы подарить только час-другой жизни — и все. Впрочем, сам факт показателен: бесшабашный Майн Рид на самом деле был, оказывается, вполне предусмотрительным и весьма разумным молодым человеком. К счастью, спасательный пояс не понадобился и «Дамфрисшир» хотя и с задержкой, но вполне успешно добрался до пункта назначения.

В отличие от Ливерпуля, где уже в XVIII веке велся неукоснительный учет всех судов, покидавших и приходивших в порт (фиксировались даты ухода — захода, тоннаж судна, имя капитана, груз, регистрировался список пассажиров и т. п.), в Новом Орлеане строгих правил на сей счет тогда, видимо, еще не существовало. Ничем иным не объяснить то обстоятельство, что точная дата прихода корабля в порт назначения до сих пор так и неизвестна. К тому же капитан парусника не составил и не представил местным властям список пассажиров своего судна. Позднее, примерно с середины 1840-х годов (то есть с начала массовой эмиграции из Ирландии в Новый Свет), когда начали вести учет всех вновь прибывающих эмигрантов, эта процедура стала обязательной и выполнялась неукоснительно (кстати, поэтому для многих американцев — потомков тех, кто прибыл в США после 1845/46 года — установить свои «корни», в общем-то, не очень сложно). Тем не менее совершенно достоверно, что «Дамфрисшир» пришел в Луизиану и ошвартовался в порту Нового Орлеана во второй половине января 1840 года.

Новый Орлеан, в котором очутился будущий писатель, в те годы был, пожалуй, одним из наиболее динамично развивающихся городов США. По темпам развития тогда его опережал лишь Нью-Йорк. Расцвет Нового Орлеана был связан прежде всего с тем, что город возник на пересечении важных торговых путей: из стран Старого Света сюда завозились европейские товары, а американская продукция вывозилась в Европу. Очень важно, что город находится в устье Миссисипи, поэтому в Новый Орлеан стекались товары не только с Юга США, но и со всех территорий, расположенных по течению великой американской реки и ее притоков — Огайо, Миссури, Ред-Ривер, Арканзас и др. Вверх по реке шли товары из стран Старого Света. Это обстоятельство превращало город в торговую и экономическую столицу поистине огромного региона.

Приток капиталов обеспечивал энергичное развитие инфраструктуры: город интенсивно строился — возводились новые кварталы, портовые сооружения и дамбы, осушались окрестные болота, прокладывались дороги и рылись каналы. Скорее всего, данным обстоятельством — экономическими перспективами — можно объяснить выбор Майн Ридом именно Нового Орлеана, а не, например, одного из портов Канады, Нью-Йорка или любого другого города США. Но, вероятно, лишь отчасти. Поскольку имелись и другие причины. И, возможно, главная среди них: до начала массового исхода ирландцев со своей исторической родины (то есть до 1846 года) Новый Орлеан был именно той точкой на карте США, куда стремились жители Ирландии.



По широко распространенному тогда в эмигрантской среде представлению Новый Орлеан (Луизиана и Юг США в целом) был именно тем местом, где могли преуспеть образованные и амбициозные люди. Если обратиться к городской статистике того времени, легко заметить, что выходцы из Ирландии составляли значительный процент населения города (около 20 процентов жителей или почти половину горожан-эмигрантов в первом поколении). Так что Новый Орлеан отчасти был и «ирландским» городом. Конечно, эмигранты — выходцы из Ирландии в первом поколении, едва ли стремились обособиться и успешно ассимилировались в среде пришельцев-американцев. «Пришельцев» — потому что город не был американским в полном смысле этого слова.

Как известно, Новый Орлеан был основан французами в 1718 году и до наших дней продолжает сохранять черты не совсем американского города. Американцам он принадлежит с 1803 года, но его коренные жители — креолы еще не растворились среди активно осваивавших Луизиану американцев, а держались особняком, сохраняя свой язык, свою культуру, традиции и стиль жизни. Это придавало городу особый экзотический колорит, которым Майн Рид был положительно очарован.

Вспоминая первые дни в этом необычном городе, он писал: «С небольшим запасом денег в кармане и очень небольшим запасом знаний в голове я бродил по улицам Нового Орлеана, удивленно озираясь кругом». Позднее, в своих сочинениях и письмах писатель неоднократно признавался в любви к этому городу, его коренным жителям, и, судя по всему, вполне искренне. При очевидном восхищении устройством американской жизни и ее институтами («В Америке, — писал он, — я мог наблюдать если не совершенную форму общества — ибо таковой она будет лишь в далеком будущем, — то, во всяком случае, наиболее передовую форму цивилизации, из тех, что в наше время существует на Земле») молодой человек воспринимал луизианских креолов и их мир осколком ушедшей в прошлое эпохи — романтической, возвышенной и благородной. Чтобы убедиться в этом, достаточно раскрыть страницы «Квартеронки» — одного из «креольских» романов Майн Рида и восхититься благородством и самоотверженностью его героев. Да и в других произведениях писателя нередко появляются креолы, и чаще всего они воплощают в себе самые лучшие, но, увы, почти утраченные современниками писателя человеческие качества.

Майн Рид хорошо узнал современный ему Новый Орлеан и особенности его социального и культурного уклада. Вот что он писал о городе полтора десятилетия спустя: «Новый Орлеан распадется на два совершенно не схожих между собой города. И в том и в другом имеется своя биржа, свой особый муниципалитет и городские власти; и в том и в другом есть свои кварталы богачей и любимый проспект, или променад, для щеголей и бездельников, которых немало в этом южном городе, а также свои театры, бальные залы, отели и кафе. Но что всего забавнее — достаточно пройти несколько шагов, и вы уже переноситесь из одного мира в другой. Пересекая Кэнел-стрит, вы как бы попадаете с Бродвея на парижские бульвары». Несмотря на вполне естественный и объяснимый «культурный шок» человека, очутившегося в совершенно новой для него среде, он отчетливо ощущал ее особенности. «Жители этих двух миров, — замечал он, — резко отличаются друг от друга. Американцы торгуют предметами первой необходимости. Это владельцы складов продовольствия, хлопка, табака, леса и всевозможного сырья. Тогда как предметы роскоши — кружева, драгоценности, туалеты и шляпки, шелк и атлас, ювелирные изделия и антикварные редкости — проходят через искусные руки креолов, унаследовавших сноровку и вкус своих парижских предков. Во французском квартале немало и богатых виноторговцев, составивших себе состояние ввозом вина из Бордо и Шампани, ибо красное вино и шампанское особенно щедро льются на берегах Миссисипи». Отчетливо видел он и соперничество между старожилами и «пришельцами» и отмечал это противостояние. «Между двумя этими нациями, — писал он, — идет глухое соперничество. Сильный, энергичный кентуккиец делает вид, что презирает веселых, легкомысленных французов, а те, в свою очередь — особенно старая креольская знать, — смотрят свысока на чудачества северян, так что стычки и столкновения между ними не редкость. Новый Орлеан по праву может именоваться городом дуэлей. В разрешении вопросов чести кентуккийцы встречают в креолах достойных противников, не уступающих им ни в мужестве, ни в искусстве схватки. Я знаю немало креолов, имеющих на своем счету несметное число дуэлей. Словом, — заключает писатель, — не думайте, что жизнь в Новом Орлеане бедна приключениями. К этому городу менее всего подходит эпитет прозаический».

Несмотря на прекрасную осведомленность писателя о реалиях «столицы Юга», прямые свидетельства о жизни самого Майн Рида в городе отсутствуют. Отсутствуют достоверные сведения и о том, сколько времени провел он в Новом Орлеане, чем занимался, с кем общался. Однако в нашем распоряжении уже упоминавшийся роман «Квартеронка», повествование в котором ведется от лица Эдварда Рутерфорда — своеобразного «alter ego» молодого Майн Рида. Для нас важно не только то, что автор ведет повествование от первого лица (этот прием вообще типичен для Майн Рида, который таким образом стремился добиться правдоподобия и вызвать у читателя доверие к разворачиваемой коллизии) и даже наделяет своего героя девичьей фамилией матери, но и то, что в романе неизбежно должны были отразиться — и, безусловно, отразились! — собственные впечатления, его собственный опыт пребывания в Новом Орлеане.

В романе утверждается, что Эдвард Рутерфорд прожил в Новом Орлеане полгода. Но, как следует из сюжета, герой имел серьезную финансовую поддержку — ему присылали деньги его родственники из Англии. У реального Майн Рида такой поддержки не наблюдалось — он не мог рассчитывать на помощь родителей, а должен был полагаться только на самого себя. Конечно, деньги у него с собой были, но не такие суммы, которыми оперирует Рутерфорд. Ни 500, ни даже 200 фунтов, о которых упоминается в романе, он не имел и не мог иметь в принципе. Хотя бы потому, что годовой доход отца, скромного сельского священника, едва ли сильно превышал две сотни фунтов стерлингов. Рутерфорд все шесть месяцев в Новом Орлеане вел праздную жизнь — он совершал экскурсии, охотился, посещал увеселительные заведения и ходил в театры, развлекался, играл в карты и другие азартные игры. Несомненно, что и его протагонисту эти занятия были хорошо известны — в том числе и то, что связано с азартными играми. Иначе откуда у него такие знания: ему знакомы адреса и интерьеры игорных заведений, игры (рулетка, кости, разнообразные карточные игры) и их правила, мир шулеров — их внешний облик, жаргон, повадки, их уловки и т. д.? В романе Рутерфорд сетует, что немало денег перетекло из его карманов в карманы профессионалов. И горечь его неподдельна. Едва ли приходится сомневаться, что в основе его эмоций — реальные переживания и личный опыт будущего писателя. Очевидно, что и Майн Рид играл и немало претерпел от новоорлеанских профессионалов карточной игры.

Но если мы обратимся к роману, то увидим, что куда большую горечь у его автора вызывает осознание собственной неприспособленности к здешней жизни, никчемность тех знаний, что он получил на родине. И эта горечь вполне объяснима. Он отправился в Новый Орлеан с надеждой обрести в Новом Свете то положение, которое соответствовало полученному им образованию и которое он не смог занять в Старом. Но и здесь его диплом выпускника колледжа оказался невостребован. Рутерфорд мог иронизировать по этому поводу и продолжать вести жизнь, подобающую джентльмену. У Майн Рида такой возможности не было, и он был вынужден искать работу.

Можно представить, какие усилия прилагал будущий писатель в ее поисках. Едва ли мы ошибемся, утверждая, что он просматривал объявления в газетах, обращался к новоорлеанским знакомым, к землякам — тем, кто покинул родину раньше его и уже как-то приспособился к здешней жизни. С большой долей вероятности можно также предположить, что и сам он давал объявления в газетах, предлагая услуги школьного или домашнего учителя. К сожалению, газеты, выходившие тогда в Новом Орлеане, большей частью не сохранились. В тех, что доступны, таких объявлений немало, но у автора нет оснований утверждать, что какое-либо из них могло принадлежать Майн Риду. Как бы там ни было, но места, которое соответствовало бы уровню его образования, ему найти не удалось. «Полгода я храбро грешил. Теперь я был полон раскаяния и хотел исправиться, — повествует Рутерфорд. — Я даже охотно поступил бы на службу. Но вся моя школьная премудрость, которая не помогла сберечь мне кошелек, была теперь бессильна пополнить его вновь. Во всем этом кипучем городе я не мог найти занятия, к которому был бы пригоден». В этих словах — отзвуки реальной ситуации, в которой очутился молодой человек. Но, в отличие от литературного героя, его прототип нашел работу.

Годы спустя, уже состоявшись как писатель, Майн Рид не любил вспоминать о том, чем он занимался в Новом Орлеане. Очень лаконично — буквально парой строк — упоминает об этом опыте в своих воспоминаниях и его вдова. Ее можно понять: едва ли этим опытом стоило гордиться. Майн Рид устроился работать в один из торговых домов Нового Орлеана. История не сохранила его названия, но это и не слишком важно. Таких торговых домов в то время — период экономического бума — было множество. При всем великом разнообразии в названиях и масштабах этих фирм, их деятельность в основном сводилась к нехитрой операции: они закупали крупные партии товаров, а затем перепродавали эти товары мелким оптом. Разница между ценой покупки и продажи и составляла доход фирмы.

Должность Майн Рида называлась «комиссионер», то есть «уполномоченный представитель фирмы, имеющий процент с дохода от операций». Однако это не совсем соответствовало тем функциям, которые он исполнял, и тому участию, которое он принимал в доходах предприятия, поскольку процентов с продажи не имел, а находился на фиксированном окладе. По сути, он был клерком в фирме, но его должностные обязанности были довольно разнообразны: он получал и передавал товары, оформлял документы, занимался поиском потенциальных продавцов и покупателей, участвовал в торгах и аукционах.

В те времена в Новом Орлеане практически не было торговых домов, которые специализировались на определенных группах товаров. Покупали и продавали все, что могло принести прибыль: сахар-сырец, табак, хлопок с плантаций Луизианы и Миссисипи, кукурузу и пшеницу из Огайо, Индианы и Теннесси, виски и окорока из Кентукки, пушнину, которую доставляли из Западных территорий; ткани и промышленные товары из Англии и Голландии, вина и парфюмерию из Франции и Италии и, конечно, крупные и мелкие партии рабов.

Американская исследовательница Джоан Стил в своей книге утверждает, что Майн Рид оставил должность после того, как отказался наказывать рабов, препорученных ему для продажи на одном из аукционов. Эту версию активно поддерживали и советские биографы писателя. К сожалению, данное утверждение не находит подтверждения. Да и едва ли оно могло соответствовать действительности. Комиссионер лишь выставлял товар на продажу, следил за ходом торгов и за тем, чтобы документы купли-продажи были оформлены верно. Наказание рабов не могло входить в его компетенцию — для этого существовали специальные люди — надсмотрщики (как правило, они — во всяком случае, со стороны продавца — обычно находились тут же — на месте совершения сделки). Для него как для комиссионера рабы были таким же товаром, как, например, кипы хлопка, ящики табака, копченые окорока, бочки с солониной или бренди. В то же время описание продажи рабов с плантации Безансонов в «Квартеронке», подготовки и самого процесса торгов доказывает, что автор не только наблюдал, но и сам (и, скорее всего, неоднократно) принимал участие в этой процедуре. Другое дело, что Майн Рид не мог относиться равнодушно к позорному действу.

Впрочем, как показывает внимательное прочтение этого и других «американских» романов писателя, его отношение к рабству как институту не было столь уж однозначным. Он, безусловно, порицал его, искренне сочувствуя «человеку с черной кожей, имевшему несчастье родиться в США», и полагал такое положение позорным для свободной страны.

«Чем мы можем восхищаться здесь, — восклицал он, — на полях Юга, покрытых золотистым сахарным тростником, султанами кукурузы и белоснежным хлопком? Чем восторгаться в этих прекрасных домах, окруженных оранжереями, среди цветущих садов, тенистых деревьев и тихих беседок? Все это создано потом и кровью рабов!» «Черный человек здесь раб, — продолжал он, — и три миллиона людей его племени находятся в таком положении. Мучительная мысль! Но горечь ее смягчает сознание, что в этой обширной стране все же живет двадцать миллионов свободных и независимых людей. Три миллиона рабов на двадцать миллионов господ!» Майн Рид утверждал, что рабство в современной ему Америке — зло и позор для демократического государства, но допускал мысль, что доброе и ответственное отношение белых господ к людям с черным цветом кожи (подобное, например, тому, что имело место быть на плантации Безансонов) способно стать спасительным компромиссом при современном положении вещей.

Очевидно, что он был довольно далек от набиравшего тогда в Америке силу аболиционизма — движения за отмену рабства в США. Его отношение к положению американских негров было весьма далеким от радикализма. Он порицал рабство, впрочем, как любой либерально мыслящий человек своего времени. И, как любой либерал, к чернокожим невольникам Майн Рид относился вполне патерналистски: в его романах мы не встретим негра, чей интеллектуальный уровень можно было уравнять с интеллектом белого — даже «самого плохого» белого. Для писателя, как и для подавляющего большинства его современников, превосходство белой расы над чернокожими (краснокожими, желтолицыми) очевидно и не подлежит обсуждению. Оно присутствует а priori.

В его романах негры как дети — добрые, наивные и совершенно неприспособленные к жизни в современном цивилизованном обществе — настоящие «дети природы». Они нуждаются в постоянной опеке, заботе и мудром, благожелательном руководстве. Они навлекут на себя только горе и несчастья, если окажутся предоставленными сами себе. Такое восприятие человека с темным цветом кожи было вполне обычным в то время. Даже писатели-аболиционисты — та же Гарриет Бичер-Стоу в знаменитой «Хижине дяди Тома»[8] — воспринимали американского негра-раба примерно в том же русле. Единственное, что необходимо американскому рабу по-настоящему — заботливые «отец» или «мать». К тому же в одном из романов, написанном через несколько лет после завершения Гражданской войны в США, Майн Рид вспоминал, что «среди плантаторов нередко встречались и те, кто обращались со своими невольниками человечно и даже баловали их. Если же большая часть плантаторов и отличалась жестокостью, то вовсе не в силу природного бессердечия или злобы, а вследствие дурного воспитания и глубоко укоренившегося мнения, что с неграми необходимо обращаться как можно жестче; следует принять во внимание и сильно укоренившийся взгляд о превосходстве белой расы над остальными».

Поэтому, если бы его либеральное сердце действительно так ранили сделки по купле-продаже невольников, он мог покинуть Юг и перебраться на свободный от невольничьих аукционов Север страны. Следовательно, едва ли институт рабства и связанные с ним эксцессы могли стать подлинной причиной, по которой будущий писатель оставил место комиссионера в торговом доме. Тем не менее они были. Но носили главным образом социально-экономический характер. Социальный, потому что его не удовлетворял собственный общественный статус. Он, человек с редким в то время в Америке высшим (тем более европейским!) образованием, занимал неподобающее место и подвизался в профессии, не вызывающей безоговорочного общественного одобрения. Да и платили ему по местным меркам совсем немного. К тому же это место было временным, и он это понимал отчетливо. Дело в том, что летом почти вся деловая активность в городе замирала — значительная часть состоятельных горожан покидала Новый Орлеан, устремляясь на север.

Эта временная — но довольно массовая миграция — была обусловлена расположением города и особенностями местного климата. Новый Орлеан, как известно, находится в дельте Миссисипи и со всех сторон окружен огромными болотами и водоемами. Летом температура повышается и достигает порой 40 градусов по Цельсию. Это повышение происходит на фоне обычной для этих мест стопроцентной влажности воздуха. В городе становится невыносимо жарко и душно — как в бане.

Но не это заставляло жителей покидать город, а угроза желтой лихорадки. Эту болезнь переносили москиты, для жизни и размножения которых окрестные болота, жара и влажность создавали идеальные условия. Желтая лихорадка, которую местные обитатели мрачно-шутливо окрестили «Желтый Джек», — тяжелое инфекционное заболевание. Бороться с ней тогда еще не научились, и поэтому она ежегодно уносила множество человеческих жизней. «Желтый Джек» обычно приходил летом — в середине — во второй половине июня.

Вот как описывал начало «мертвого сезона» в городе Майн Рид: «Наступила середина июня, стояла изнурительная жара, и с каждым днем ртуть в градуснике поднималась все выше. Температура доходила до 100 градусов по Фаренгейту. Через неделю-другую можно было ожидать ежегодного, хотя и нежеланного, гостя, по прозвищу «Желтый Джек», которого одинаково боялись и старый и малый. Страх перед желтой лихорадкой выгонял все высшее общество из Нового Орлеана, и оно, подобно перелетным птицам, устремлялось на север». К этому времени город пустел: закрывались кафе, рестораны и театры, прекращало работу большинство магазинов, не проводились торговые аукционы, сворачивали свою деятельность торговые дома и посреднические фирмы. Те, кто мог позволить себе несколько месяцев ничего не делать, уезжали в Мемфис, Сент-Луис или поближе, но туда, где можно было не бояться заболеть малярией. Деловые люди позволить себе подобную роскошь не могли и перебирались в Натчез — в те годы именно этот город на летние месяцы превращался в торгово-экономическую столицу Юга. «Я не храбрее других, — утверждал Эдвард Рутерфорд, герой романа «Квартеронка». — У меня не было никакого желания познакомиться с этим страшным болотным дьяволом, и я считал, что мне тоже лучше убраться подобру-поздорову. Для этого стоило только сесть на пароход и отправиться вверх по течению, в один из городов, куда не проникает тропическая лихорадка». В отличие от Рутерфорда, Майн Рида из Нового Орлеана вынуждала уехать не столько тропическая малярия (хотя и это обстоятельство, безусловно, сыграло свою роль), сколько необходимость думать о хлебе насущном.

Вверх по Миссисипи

Натчез находится примерно в 300 километрах от Нового Орлеана вверх по течению Миссисипи. Он расположен в очень живописном месте на восточном берегу реки и стоит на возвышенности. Это очень здоровое место — болот в округе нет, и «Желтый Джек» сюда не жалует. Хотя город находится на территории штата Миссисипи (он даже был столицей штата до 1822 года), его облюбовали богатые плантаторы Луизианы: они покупали здесь участки, строили резиденции и проводили в них летние месяцы. Сюда же на это время перемещался и центр деловой активности: здесь торговали теми же товарами, что и в Новом Орлеане, к тому же до начала Гражданской войны между Севером и Югом Натчез считался одним из крупнейших центров работорговли. На летние месяцы в городе открывались рестораны, магазины, театры и многочисленные казино.

Как и многое в событиях личной истории Майн Рида, точная дата его приезда в Натчез неизвестна. Однако с большой долей вероятности можно утверждать, что произошло это в начале — второй половине апреля 1840 года. Какие основания позволяют сделать это? Их два. Первое. Известно, что в 1840-м Майн Рид принял участие в торговой экспедиции в Новую Мексику. Неизменным отправным пунктом торговых и переселенческих караванов, продвигавшихся на Дикий Запад (на северо-запад — в Орегон и Британскую Колумбию; на юго-запад — в Новую Мексику и мексиканскую Калифорнию), в то время был город Сент-Луис, расположенный при впадении Миссури в Миссисипи. На Запад караваны всегда отправлялись в одно и то же время: в конце апреля — в мае. Это давало возможность путешественникам иметь в пути достаточное количество корма для животных и миновать прерии до начала сухого сезона, а тем, кто собирался вернуться, сделать это до наступления снежной зимы. Второе. 7 мая 1840 года над городом и окрестностями пронесся торнадо — ураган ужасающей силы. Он принес большие жертвы: погибли более трехсот человек. Хотя основная часть погибших находилась на кораблях, скопившихся в акватории (большинство из них составляли суда с товарами, ожидавшие разгрузки), сам город получил серьезные разрушения и многие здания были изрядно повреждены. Ни в воспоминаниях вдовы писателя, ни в произведениях Рида — нигде не упоминается об этом событии. Если бы писатель был свидетелем разрушительного катаклизма, который вошел в анналы американской национальной истории, — это впечатление обязательно бы «всплыло». Следовательно, 7 мая в Натчезе его уже не было. Тем не менее это, пусть и краткое, пребывание в городе оказалось важным этапом в судьбе будущего писателя.

Майн Рид появился в городе до начала летнего «сезона». Была своя логика в том, что он приехал сюда загодя: у него оставалось время осмотреться и выбрать занятие по вкусу. Он ехал сюда в надежде добиться больше того, что имел в Новом Орлеане, — например, получить место домашнего учителя в богатом плантаторском семействе или стать секретарем крупного политика. Последнее намерение не было лишено оснований: Натчез связан с именами крупных политических деятелей Америки XIX века: в свое время здесь жили Аарон Бэрр, Генри Клей, Эндрю Джексон, Закария Тейлор[9] и много других политиков рангом поменьше. И до и после пребывания здесь молодого Рида Натчез был богатым городом, и здесь жили богатые люди. Однако заполучить то, на что он рассчитывал, ему не удалось. Но он не отчаялся и согласился на то место, которое не могло унизить его достоинство. Это была должность продавца в большом магазине, торговавшем самыми разнообразными товарами. Позднее писатель вспоминал, что справлялся со своими обязанностями весьма успешно — покупатели и владельцы его хвалили. Естественно, он не собирался оставаться в торговле надолго и не задумывался, сколько времени проживет в городе. Как это часто бывает, в его жизнь вновь вмешался случай.

Среди клиентов магазина значительную часть составляли торговцы. Через магазин, в котором работал Рид, они реализовывали свои товары, закупали необходимые припасы и амуницию. Натчез расположен неподалеку от впадения в Миссисипи Красной реки — важной транспортной и торговой артерии, связывающей с южной Луизианой ее северо-западную часть, а также и более отдаленные районы — северо-восток Техаса, Оклахому, Канзас. Поэтому основную часть торговцев составляли обитатели этих территорий. Но среди них были и те, кто отправлялся еще дальше: сначала вверх по Миссисипи до Сент-Луиса, а затем с торговыми или охотничьими экспедициями на Запад по «Орегонской Тропе» в Орегон и Британскую Колумбию или по «Тропе Санта-Фе» в Новую Мексику и южную Калифорнию. Читая романы Майн Рида, нетрудно заметить, что в восприятии современников эти люди — в высоких сапогах, в куртках и штанах из оленьей кожи, с загорелыми, обветренными лицами, богатые, энергичные и успешные — были окружены романтическим ореолом.

Майн Рид написал несколько романов, в которых отразились его собственные впечатления об экспедиции на Запад. Конечно, любой роман — вымысел, но это вымысел, в основании которого неизбежно лежит реальный опыт автора. Иначе роман лишается главного — художественной убедительности. Внимательное чтение этих текстов — естественно, с неизбежной поправкой на действительные обстоятельства и известные нам факты — помогает с достоверностью реконструировать и обстоятельства личной истории писателя.

В романе «Охотники за скальпами» — одном из ранних произведений (1851) — описывается путешествие в Новую Мексику с караваном торговцев. Главный герой романа, молодой ветеран американо-мексиканской войны, отставной капитан Галлер — один из «сквозных» героев писателя: он выступает в качестве главного действующего лица также в романах «Вольные стрелки» (1850) и «Жилище в пустыне» (1852). Учитывая военный опыт писателя, его капитанство, нетрудно установить автобиографический характер этого образа. В связи с этим и действие романа отнесено к послевоенной поре — к концу 1840-х — началу 1850-х годов. В реальности путешествие Рида относится к 1840 году. В романе есть сцена, в которой Галлер знакомится с торговцами. Вот она: «Одновременно с Галлером приехало в Сент-Луис и остановилось в той же гостинице небольшое общество джентльменов, — по-видимому, хорошо знакомых друг с другом и находившихся в приятельских отношениях. Они вместе бродили по улицам города, сидели рядом за табльдотом и, как заметил Галлер, требовали самых тонких вин и самых дорогих сигар, какие только можно достать в гостинице. Маленькое общество приковало внимание Галлера. Ему бросились в глаза и своеобразное их поведение, и их непринужденность, свободные манеры, и юношеская веселость, столь характерно отличающая уроженцев Западной Америки. Обращало на себя внимание еще и то, что все они были почти одинаково одеты и очень похожи друг на друга. Все они носили длинные волнистые волосы до плеч, а на некоторых были отложные воротнички, обнажавшие здоровые загорелые шеи». Галлер выясняет, что это «степные купцы — торговцы из Санта-Фе». У него есть рекомендательное письмо к одному из них, он знакомится с ними и просит принять в компанию. В романе у Галлера есть 10 тысяч долларов. Это превращает его в полноценного участника экспедиции — позволяет закупить товары, амуницию, купить, снарядить и нагрузить товарами фургон, нанять возницу и помощников и отправиться в экспедицию вместе со своими соратниками.

В реальности знакомство Рида со «степными купцами», скорее всего, произошло в Натчезе. У него, конечно, не могло быть никаких рекомендательных писем к кому-либо из них. Возможно, он действительно жил с ними в одной гостинице, но, скорее всего, личное знакомство произошло в магазине. Конечно, Рид не мог обладать столь существенной суммой, как у Галлера. Безусловно, какие-то накопления у него были, но они не могли превратить его в полноценного партнера торговцев: достаточным количеством денег для этого он не располагал и занять их ни у кого не мог. Как бы там ни было, услышанные им рассказы, облик торговцев, их богатство и, наконец, внешний их вид, их костюмы (к элегантным нарядам, как известно, Рид всегда был неравнодушен!) не могли не воспламенить воображение молодого человека, заставили его сняться с места и отправиться в Сент-Луис.

Можно только предполагать, была у него какая-то конкретная договоренность со «степными купцами» или ее не было и он доверился только рассказам. Но (и это необходимо учесть!) предыдущая его история показывает, что, принимая решения, молодой Рид не полагался «на авось», был человеком отнюдь не импульсивным, но, напротив, довольно трезвым и рассудочным. Следовательно, какая-то договоренность с торговцами у него, скорее всего, все-таки была.

Джоан Стил, ссылаясь на неопубликованную рукопись воспоминаний Хелен Кроми, племянницы писателя, утверждает, что в Натчезе он познакомился с легендарным Уильямом Гурье. Если это было так, то данное знакомство действительно могло подвигнуть молодого человека отправиться в экспедицию. В истории освоения Дальнего Запада американец французского происхождения У. Гурье (Guerrier) более известен под именем Билл Гэри. Этот человек принадлежал к племени пионеров — первопроходцев Запада. Он жил охотой и за годы странствий по лесам и прериям накопил немало сведений не только о повадках животных и способах охоты на них, но свел знакомство с индейцами и превратился в знатока «свободных территорий» Запада. Его нередко нанимали в качестве проводника как государственные учреждения (в частности, военные), так и частные коммерческие предприятия. Он был одним из тех, кто прокладывал знаменитые «Орегонскую Тропу» и «Тропу Санта-Фе». В его личной истории нет сведений о пребывании в Натчезе — его «вотчиной» была северо-западная часть «свободных территорий», и если его и можно было увидеть, то скорее в Миссури — в Сент-Луисе или Индепенденсе, нежели в Натчезе. Но теоретически он мог попасть туда, — например, возвращаясь по территории Техаса, а затем вниз по реке Ред-Ривер из экспедиции в Санта-Фе. Весьма интересным и плодотворным в этом смысле представляется тот факт, что Билл Гэри (как литературный персонаж) появляется на страницах «Охотников за скальпами» — романа, посвященного путешествию по «Тропе Санта-Фе».

Как бы там ни было, Майн Рид отправляется в Сент-Луис с совершенно конкретной целью — стать участником торговой экспедиции в Новую Мексику и добраться до Санта-Фе.

В те годы из Натчеза в Сент-Луис можно было попасть только одним способом: сесть на пароход и проплыть вверх по реке без малого две тысячи километров — то есть совершить очень длительное путешествие. В романах писателя его герои постоянно путешествуют на пароходах. Меняются названия судов, их размеры, маршруты путешествий и времена года, пристани и порты отправления и прибытия, но почти всегда его герои плывут по Миссисипи. В этом нет ничего удивительного. Позднее — в 1850–1870-е годы Рид плавал по рекам и озерам, ходил по морям на самых разных паровых судах, но первое его знакомство с этим удивительным видом транспорта произошло на Миссисипи в 1840 году. Нескрываемое восхищение сквозит в его описаниях миссисипских пароходов, и оно вполне объяснимо. Живя в Англии, он не только никогда не поднимался на палубу парохода, но, скорее всего, ни одного из них и не видел воочию — ведь первый парусно-пассажирский корабль («Грейт Вестерн») был построен и совершил свой первый переход из Англии в США всего лишь за год до отъезда Рида из Северной Ирландии — в 1838 году.

Очутившись в Америке, оказавшись впервые на борту парохода, он был поражен — и воспринял это средство передвижения (в отличие от Англии, уже широко распространенное в США) как очевидное свидетельство торжества прогресса и американской цивилизации. Поэтому совершенно не случайно в своих романах он так подробно описывает миссисипские пароходы. Например, он пишет: «Пароходы, плавающие по Миссисипи и ее притокам — чисто речные пароходы, они не могут выходить в открытое море. Корпус у них построен так же, как и у морских судов, но значительно отличается глубиной трюма. У этих судов такая мелкая осадка, что остается очень мало места для груза, а палуба поднимается всего на несколько дюймов над ватерлинией. Когда же судно тяжело загружено, вода доходит до самого фальшборта. Машинное отделение находится на нижней палубе; там же установлены и большие чугунные паровые котлы с широкими топками. Там же из-за тесноты трюма размещают и большую часть груза; по всей палубе вокруг машин и котлов навалены кипы хлопка, бочки с табаком и мешки с зерном». Он не инженер, поэтому его восхищают не только техника и механизмы, но — явно еще больше — «обитаемая» часть судна. Вот он описывает надстройку корабля: «Представьте себе двухэтажный дом длиною около двухсот футов, выкрашенный в ослепительно белый цвет; представьте вдоль второго этажа ряд окошек с зелеными переплетами, или, вернее, дверей, открывающихся на узкий балкон; представьте себе плоскую или полукруглую крышу, покрытую просмоленным брезентом, а на ней ряд люков для верхнего света, словно стекла в парнике; представьте себе два огромных черных цилиндра из листового железа, каждый десяти футов в диаметре и чуть ли не ста футов высотой, возвышающихся, как башни, — это дымовые трубы парохода; сбоку — цилиндр поменьше, или труба для выпускания пара, а впереди, на самом носу корабля, длинный флагшток с развевающимся флагом». Он поражен интерьерами и внутренней отделкой. «Войдите внутрь, — приглашает он читателя и утверждает, — в первую минуту вас поразит неожиданное зрелище. Вы увидите роскошный салон длиной около ста футов, украшенный богатыми коврами и красиво обставленный. Вы отметите изящество обстановки, дорогие кресла, диваны, столы и кушетки; красоту расписанных и отделанных позолотой стен; хрустальные люстры, спускающиеся с потолка; по обеим сторонам салона десятки дверей, ведущих в отдельные каюты, и громадные раздвижные двери из цветного или узорчатого стекла, за которыми находится запретное святилище — дамский салон. Короче говоря, вы увидите вокруг богатство и роскошь, к которым вы совершенно не привыкли, путешествуя по Европе. Вы только читали о подобной обстановке в какой-нибудь волшебной сказке или в «Тысяче и одной ночи»».

Стоит отметить, что цены на билеты не были слишком велики и путешествие на пароходе мог позволить себе любой работающий американец. Причина этого кроется, прежде всего, в огромной конкуренции как между пароходными компаниями, так и отдельными судами. Американский ученый У. Файерти, изучавший историю развития пароходного транспорта на Миссисипи, свидетельствует, что, например, в 1841 году только в Сент-Луисе было зарегистрировано 186 пароходов. В течение года они совершили 1928 рейсов и перевезли в совокупности 263 681 тонну грузов. Можно представить сколько было перевезено пассажиров! При этом необходимо помнить, что по всем этим показателям Сент-Луис занимал вторую строчку в рейтинге, а первое место принадлежало Новому Орлеану.

Специализированных пароходов — исключительно грузовых или пассажирских — тогда еще не существовало, и они перевозили все: и людей, и грузы. Характер груза зависел от того, вверх или вниз по течению шел корабль (вверх везли главным образом европейские товары). На палубе располагалась и часть пассажиров — беднейшая часть. Как замечает Рид, среди последних «вы никогда не увидите американцев. Некоторые пассажиры — ирландские поденщики, другие — бедные немецкие эмигранты, направляющиеся на отдаленный Северо-Запад, а в основном — негры, иногда свободные, а чаще всего рабы». На близкие расстояния — в сотню-другую миль — среди мужчин не было принято занимать каюту: время коротали за сигарой и напитками в креслах под тентом на открытой палубе в носовой части корабля или за карточным столом в салоне.

Первый раз на палубу речного парохода Майн Рид ступил, как уже сообщалось, в апреле 1840 года, он плыл из Нового Орлеана в Натчез, и его первое путешествие длилось недолго. Теперь ему предстоял значительно более длительный вояж — его путь лежал в Сент-Луис. История не сохранила ни названия судна, ни его тоннаж и размеры. Впрочем, это не особенно важно, поскольку при существовавшем тогда уровне развития техники и технологий конструкции миссисипских пароходов не слишком различались. Уровень комфорта судов, перевозивших пассажиров, был примерно одинаков, не отличались они и скоростью хода. Неторопливое движение вверх и вниз по реке замедляли поломки паровой машины и механизмов — ненадежная техника того времени нередко давала сбои. Мешали и мели, коих наблюдалось великое изобилие в нижнем и среднем течении широкой, но мелководной и очень своенравной реки.

Естественно, что ни о каком регулярном расписании движения судов не могло быть и речи. Не существовало и практики предварительной покупки билетов. Об условиях и стоимости проезда (единые тарифы отсутствовали, стоимость услуг по перевозке определялась складывавшейся на данный момент конъюнктурой) потенциальные пассажиры должны были договариваться непосредственно по приходу судна с помощником капитана или даже (что случалось нередко) с самим капитаном. Решившие плыть на пароходе были вынуждены ждать (в лучшем случае — часами, чаще — днями) на пристани или в гостинице поблизости. Длительность стоянки корабля тоже никак не регламентировалась и зависела от количества принимаемого (или разгружаемого) груза и пассажиров. Не было уверенности и в том, что идущий сверху или снизу пароход обязательно причалит. Если с корабля никто не сходил на этой конкретной пристани, а на борту было достаточно груза и пассажиров, капитан мог запросто пройти мимо, несмотря на отчаянные призывы желающих уехать.

Эти реалии пароходного сообщения по Миссисипи нашли отражение на страницах романов писателя. Неизвестно, как долго пришлось ждать Риду парохода в Натчезе, чтобы отправиться в Сент-Луис. Но едва ли это ожидание было долгим, поскольку в городе начинался «летний» торговый сезон и корабли постоянно подвозили все новые и новые партии товаров из Нового Орлеана, Сент-Луиса, из других мест, разгружались и спешили за новым грузом. Майн Рид торопился: в конце апреля — в начале мая традиционно стартовало большинство экспедиций на Дальний Запад. Но путь по Миссисипи до Сент-Луиса на так называемом первоклассном пароходе даже в самом лучшем случае занимал не меньше десяти-двенадцати дней. И это при условии, что корабль не сядет основательно на мель, не случится поломки машины или механизмов и не будет продолжительных стоянок по пути следования.

Вообще само плавание на пароходе до Сент-Луиса — весьма скучное занятие. В начале мая Миссисипи еще довольно полноводна. В нижнем и среднем течении она разливается очень широко (ее ширина может достигать 20 километров), но и в это время года мели подстерегают капитана судна, опасность представляют (особенно для тех, кто плывет вверх по течению) и топляки — полузатопленные деревья — их несет течение, поэтому пароход движется не слишком быстро. Воды реки мутные, бурые. Корабль в основном идет довольно далеко от берега, поэтому пассажиры лишены возможности любоваться проплывающими мимо живописными ландшафтами.

Как коротали время в пути пассажиры? Об основных способах времяпрепровождения — картах, напитках, прогулках и полудреме в шезлонгах на открытой носовой части — мы уже упомянули. Не было сказано еще об одном — совершенно американском «развлечении», которое Рид очень порицал — как изустно, так и на страницах своих романов. Речь идет о гонках пароходов. Если читатель помнит, одну из таких гонок — между так называемыми «первоклассными» пароходами «Красавица Запада» и «Магнолия» — он описал в романе «Квартеронка» как совершенно типичное для судоходства на Миссисипи явление. Рид объясняет это соперничество чисто экономическими причинами — оно было выгодно для судовладельцев и капитанов. «Победившее судно завоевывает себе популярность среди публики, — утверждает он. — Самый быстроходный пароход становится и самым модным, и хозяин может быть уверен, что списки его пассажиров будут всегда заполнены, несмотря на высокую плату за проезд, ибо у американцев есть такая слабость: они готовы истратить последний доллар, лишь бы потом говорить, что путешествовал на самом фешенебельном пароходе». Но многих пассажиров привлекало не только само зрелище и возбуждение спортивного азарта, но и азарт совсем иного рода — возможность заработать, сделав ставку на одного из соперников. «Я заметил, — пишет Рид, — что большинство держит денежные пари. Сознаюсь, в ту минуту я предавался довольно грустным размышлениям. Я пускался в плавание, и мне вспомнились многочисленные рассказы про взорванные котлы, пробоины в корпусах и судовые пожары. Я слышал, что гонки нередко приводят к подобным катастрофам, и у меня были основания верить этим рассказам».

Как, вероятно, помнит читатель, соревнование между «Красавицей Запада» и «Магнолией» привело именно к такому итогу — взрыву машины, гибели парохода и множества людей. Плачевный результат, описанный Ридом, не принадлежал к числу событий экстраординарных. Напротив, он был довольно типичен. Взрывы и пожары на миссисипских пароходах случались довольно часто: в иной год счет катастрофам шел на десятки, а жертвы исчислялись сотнями. Судя по всему, писателю неоднократно приходилось быть свидетелем подобных состязаний. Вероятно, и тот пароход, на котором он плыл в Сент-Луис, участвовал в какой-нибудь гонке. Но для Рида его плавание закончилось успешно — корабль не взорвался, не сгорел, не утонул, а благополучно доставил своих пассажиров в порт назначения.

По «тропе Санта-Фе»

Точная дата прибытия будущего писателя в Сент-Луис неизвестна, но, учитывая расстояние от Натчеза и скорость пароходов того времени, едва ли это могло произойти раньше второй недели мая 1840 года.

Тогда Сент-Луис был относительно небольшим (его население в 1840 году составляло чуть больше 20 тысяч), в основном деревянным, довольно хаотично застроенным, но стремительно развивавшимся городом: в 1850-м здесь постоянно проживало уже около 80 тысяч жителей, а в 1860 году — почти 170 тысяч. Интенсивному развитию Сент-Луиса способствовало его местоположение: он находится в устье второй по величине и значению американской реки Миссури и примерно посередине Миссисипи. Уже это превращало его в важнейший центр внутренней торговли и речного судоходства. Не менее важным было и то обстоятельство, что в первой половине XIX века город являлся форпостом американской экспансии на Запад — своеобразными широко распахнутыми «Воротами на Запад» бурно развивающейся страны. Сент-Луис довольно долгое время был самым западным из американских городов. Великие Равнины, неконтролируемые правительством США и не заселенные американцами, начинались всего в нескольких десятках миль от городских окраин. Неосвоенные территории простирались отсюда на многие тысячи километров до самого Тихого океана. Здесь в первой половине XIX века формировались и отсюда отправлялись все без исключения (особенно многочисленные в 1830–1840-е годы) торговые, военные, научные и переселенческие экспедиции на северо-запад, запад и юго-запад. Здесь был пункт сбора и того торгового предприятия, в котором предполагал принять участие молодой эмигрант из Северной Ирландии.

Караван Рида направлялся на юго-запад в город Санта-Фе, торговый и административный центр мексиканской провинции Новая Мексика. В 1848 году в результате американо-мексиканской войны и город, и вся огромная территория Новой Мексики перейдет под юрисдикцию США, но тогда это еще была территория Мексики и торговля с ней была для американцев очень выгодным делом.

Караванную тропу в Санта-Фе проложили в 1821 году. Первым по ней прошел знаменитый первопроходец и удачливый торговец У. Бэкнелл (Beckneil, 1787–1856). До провозглашения Мексики республикой (1821) испанцы запрещали торговать с США. Бэкнелл загрузил несколько фургонов мануфактурой, отвез и продал ее в Санта-Фе. Он утверждал, что выручил в 20 раз больше против того, что вложил в товар в Сент-Луисе. Мексиканцы платили золотом, серебром и пушниной. По пути, проложенному Бэкнеллом, устремились другие торговцы. Как утверждает статистика, в начале 1840-х годов по «Тропе Санта-Фе» ежегодно перемещалось до пяти тысяч фургонов, а торговый оборот составлял несколько миллионов долларов. Конечно, постепенно доходность предприятия падала, но в романе «Охотники за скальпами», фоном для которого является подобная торговая экспедиция, Рид утверждает, что торговцы «удваивают и учетверяют свой капитал», — то есть доход от торговой операции составлял от 200 до 400 процентов, и у нас нет оснований не доверять ему.

В каком качестве Майн Рид мог отправиться в Санта-Фе? Казалось бы, это не очень важно. Но на самом деле — вопрос не праздный. От ответа на него в определенной мере зависит адекватность наших представлений о личности романиста. Что им двигало, когда он отправлялся в это долгое и рискованное предприятие? Вдова Рида утверждала, что мужа во всех его путешествиях влекла исключительно романтика приключений. Утверждение это возникло, безусловно, с подачи самого писателя, который на протяжении всей жизни сознательно формировал собственный образ как образ романтический — человека отважного и бескорыстного — настоящего рыцаря в поисках приключений. В свое время он утверждал, что именно романтика странствий увлекла его в Америку. Как мы видим, это было не совсем так — у себя на родине он не смог обрести достойного положения и, прежде всего, поэтому отважился на эмиграцию. Этим же стремлением был продиктован выбор в пользу именно Соединенных Штатов, а не, например, Канады; Нового Орлеана, а не Нью-Йорка; переезд в Натчез, а затем и отъезд оттуда в Сент-Луис.

Повторим, Майн Рид не мог отправиться со «степными торговцами» в качестве полноценного компаньона — у него для этого не было достаточно денег. Естественно, он не мог быть проводником, он не умел управлять волами, запряженными в фургоны с товарами, и, конечно, не стал бы наниматься поваром или разнорабочим. Но он умел хорошо держаться в седле, отлично стрелял и обладал кое-какими охотничьими навыками. И это было немало.

Торговые караваны отличались от переселенческих. И у тех и у других дорога была очень долгой, дальней и опасной. Но если последние были многолюдны и поэтому могли постоять за себя в стычках с индейцами и мексиканскими бандитами, то торговые «поезда» нуждались в тех, кто помог бы успешно противостоять опасностям. Хотя в связи с этими угрозами конгресс США еще в 1825 году принял закон, согласно которому торговые караваны должны передвигаться в сопровождении боевого охранения регулярных войск, на практике лишь небольшая часть (обычно самые крупные из них) двигалась по «Тропе Санта-Фе» в сопровождении солдат. Войск на всех не хватало, и большинство вынуждены были самостоятельно заботиться о своей безопасности. Поэтому в качестве охранника Майн Рид с его навыками мог весьма пригодиться. Но его служба не была вульгарным наемничеством. Наемники опасны: вооруженные люди, спаянные материальным интересом, легко могут из наемных работников превратиться в хозяев. Поэтому «степные купцы» нанимали не группу, а лишь отдельных, подходящих для них людей и давали им товарный кредит — не очень большой, но достаточный, чтобы эти люди были кровно заинтересованы в успешном окончании торгового предприятия. Среди огромной — тянувшейся нередко на несколько сот метров — вереницы фургонов находился и фургон, часть груза в котором принадлежала «младшему компаньону», а по сути — охраннику. И он был кровно заинтересован в том, чтобы груз был доставлен в целости и сохранности и с максимальной выгодой продан в Санта-Фе. Конечно, Рид был человеком любознательным. Нельзя забывать и о том, что он совсем молод: накануне, в апреле, ему только исполнилось 22 года. Безусловно, он хотел увидеть новое и познать неизведанное, но тогда — в 1840 году — главным стимулом в его решении отправиться в торговую экспедицию был все-таки экономический расчет.

Когда он прибыл в Сент-Луис, у него осталось совсем немного времени (подавляющее большинство караванов уходило на Запад до конца мая) на сборы. Но поскольку он имел предварительную договоренность, у него не было необходимости покупать фургон, животных, товары и припасы — обо всем этом позаботились «степные торговцы» — хозяева каравана, работодатели.

Караван, с которым он отправлялся через Великие Равнины, принадлежал фирме под названием «Бент, Сент-Врэн и К⁰». На рубеже 1830–1840-х годов это было самое крупное предприятие, осуществлявшее торговлю с Новой Мексикой. В одном из романов Рид дает описание владельцев фирмы. Наверняка он видел их. Можно предположить, что он был даже лично знаком с Биллом Бентом или Чарлзом (настоящее имя Серэн. — А. Т.) де Сент-Врэном, на паях владевшими компанией. Вполне вероятно, что именно здесь он свел знакомство и с упоминавшимся прежде Биллом Гэри — в 1830-е — начале 1840-х годов тот в качестве проводника активно сотрудничал с компанией и его можно было нередко видеть в Индепенденсе или в Сент-Луисе, где располагалась контора фирмы. В таком случае понятно, почему Рид отправился в Санта-Фе именно с их караваном и был уверен в коммерческой выгоде этого предприятия.

Покупка одежды и необходимой амуниции отняла у Рида совсем немного времени. В романе «Охотники за скальпами» он подробно описывает костюмы и экипировку своего героя и других участников экспедиции. Его описания дают исчерпывающее представление об обычном внешнем облике «степных торговцев». Он пишет: «Все были одеты в охотничьи куртки из дубленой оленьей кожи желтого цвета; на ногах были надеты темные рейтузы и тяжелые сапоги с массивными медными шпорами. Пестрая полотняная рубашка, шелковый галстук и непромокаемая шляпа довершали костюм, при котором каждому обязательно было иметь еще по два одеяла под седлом». Каждый участник каравана был хорошо вооружен. Вооружение, как замечает автор, было также почти одинаковое у всех. Например, у Галлера, героя романа, «было два больших револьвера, прикрепленных к недоуздку лошади, за кушаком еще два меньшего калибра, а через плечо висело превосходное ружье. Кроме того, у него был еще широкий, американской системы нож, который мог служить и оружием, и для еды, охотничья сумка и пороховница; последние две принадлежности висели у него на правом боку».

«Степные купцы» двигались верхами: кто-то ехал на мулах, большинство на мустангах, но у некоторых под седлом гарцевали даже чистокровные арабские скакуны. Но главным в караване был груз. Его везли в фургонах, обычно запряженных волами. В зависимости от величины и типа фургона в упряжке могло быть четыре, шесть или даже восемь быков. Реже использовались мулы — они не столь выносливы, как волы. Фургонами управляли возницы — по одному человеку на фургон. Караван или, как тогда его обычно называли, «поезд» был окончательно сформирован и отправился в путь в последних числах мая.

Дорога до Санта-Фе была долгой. Предстояло преодолеть около 1300 километров по маршруту хотя и хорошо знакомому большинству участников экспедиции (некоторые из них проделывали его неоднократно), но от этого не менее трудному и порой весьма опасному.

Самым простым был первый этап пути — от Сент-Луиса до городка Индепенденс на южном берегу Миссури. Некоторые из торговцев проделывали этот отрезок по воде, поднимаясь вверх по Миссури — так экономились силы животных, но большинство из соображений экономии выбирали сухопутный маршрут — через городок Франклин к Индепенденсу, который расположен у самой границы, отделяющей штат Миссури от современного штата Канзас. За «околицей» Индепенденса заканчивалась «цивилизованная» часть страны и простиралась «свободная» территория, где не действовали американские законы. Здесь формально начиналась «Тропа Санта-Фе» и фактически самая трудная часть пути в Новую Мексику.

Впечатления от этого путешествия нашли отражение в целом ряде произведений писателя, в том числе в романах «Охотники за скальпами» (1851), «Жилище в пустыне» (1852), «Белый вождь» (1855), «В поисках белого бизона» (1853), «Тропа войны» (1857), «Голубой Дик» (1868), в нескольких рассказах. Полученный опыт отразился также и в романах, действие которых развивается в Техасе — «Приключения на границе» (1856) и в знаменитом «Всаднике без головы» (1865).

В одной из своих книг Рид, рассказывая о «Тропе Санта-Фе», называет ее «наезженной дорогой, ведущей в Санта-Фе». Он не слишком грешит против истины, потому что со времени «открытия» этого пути по нему прошли сотни, если не тысячи караванов. Но хотя дорога и была «наезженной», от этого она не становилась короче и безопаснее. На сотни километров вперед перед путниками простирались практически безлюдные пространства. Но не в том смысле, что они были совершенно необитаемы, а в том, что на Великих Равнинах тогда еще не было поселений белого человека. На них жили индейцы — шайенны, арапахо, кайова, апачи, команчи и другие племена, живописной чередой проходящие через книги Рида. Именно там — в путешествии по «Тропе Санта-Фе» — будущий писатель познакомился с ними впервые.

Индейские земли начинались тогда на территории современного штата Канзас. Торговая экспедиция, участником которой был Рид, вступила на нее уже к концу первого дня своего путешествия. В романе «Охотники за скальпами» писатель говорит о небывалом энтузиазме — своеобразной «степной горячке», охватившей главного героя и всех участников экспедиции, едва они ступили на эти необжитые свободные земли. «Силы его росли, — описывал он состояние своего героя, — он испытывал особый душевный подъем, особую телесную бодрость и жажду деятельности, которых никогда еще в такой степени не чувствовал; всякая деятельность была ему радостна. Как будто быстрее и горячее струилась кровь в его жилах, как будто обострились все внешние чувства». Можно ли усомниться, что он описывал собственные эмоции, обуревавшие его поздней весной 1840 года? «Степная горячка! Воспоминание о ней сохранится еще на долгие годы в душе путешественника. Долго-долго после того, как перед глазами его перестанет расстилаться бесконечная равнина, пальцы его все еще будут сжиматься, как бы порываясь натянуть поводья, колени все еще будут стремиться сжать благородное тело коня, и все еще сохранится жажда скакать без цели по зеленым волнам степного моря…»

«Поезд» продвигался медленно — со скоростью едва ли большей, нежели скорость неторопливого пешехода. Вот как описывает его движение Майн Рид: «Длинный ряд повозок тянулся и извивался, немного похожий на колоссальную змею, то взбираясь на небольшие возвышенности и красиво выделяясь на матовом фоне зелени, то продвигаясь по роскошным речным долинам и делая крюки, чтобы отыскать брод и переправиться на другой берег». Передвигались днем, преодолевая в среднем по 20–25 километров ежедневно. Время от времени приходилось делать остановки, длившиеся нередко по нескольку часов — в пути случались поломки, фургоны застревали, приходилось сообща их вытаскивать, и тогда движение замедлялось. На ночь фургоны ставили кругом, загоняя внутрь быков, мулов и стреноженных лошадей. Обязательно назначали часовых, а в центре разводили костер, готовили пищу и вели разговоры, рассказывая друг другу о событиях, свидетелями которых были сами или о которых слышали. Рид пишет: «Необычайные, почти неимоверные рассказы, которые Галлер выслушивал на ночных привалах у костра, ошеломляли и восхищали его романтизмом новой жизни». Нетрудно понять, что он передает собственные впечатления, очевидно, что они увлекали и восхищали будущего писателя не меньше, чем одного из его любимых литературных героев. Они насыщали память Рида впечатлениями, которые затем будут долгие годы питать его творческую фантазию, помогая создавать увлекательные коллизии.

В течение первых двух недель путешествия ничего экстраординарного не происходило. Была весна, лето еще не началось, и Великие Равнины утопали в роскошной в это время года густой зелени. Рид пишет: «Трава была превосходная, и мулы и быки не только не худели в пути, но с каждым днем еще и тучнели». Индейцы их совсем не беспокоили и даже ни разу не попались на глаза. Впрочем, индейцы-шайенны, обитавшие здесь, отличались миролюбием и вообще старательно избегали контактов с пришельцами-американцами. Лишь к концу второй недели путешествия они впервые увидели группу индейцев вдалеке: те были на лошадях и, видимо, наблюдали за их караваном, но не делали попыток приблизиться. Несколько дней затем то и дело вблизи каравана показывались большие или маленькие группы этих темнокожих воинов. Те, кто уже прежде ходил по «Тропе Санта-Фе», утверждали, что это индейцы-поуни, — поезд торговцев вступил на их территорию. В романе «Охотники за скальпами» Рид писал, что держаться на расстоянии индейцев «заставляли длинные ружья бледнолицых». Едва ли это справедливо по отношению к поуни: как и шайенны, они были довольно миролюбивы и так же, как их соседи, предпочитали не контактировать с бледнолицыми.

Через две недели караван вышел на берег реки Арканзас — самой серьезной водной преграды на пути к Санта-Фе. Некоторое время путешественники двигались вдоль нее вверх по течению, отыскивая место для переправы. Переправившись на другой берег полноводной реки, они вступили в другой мир: земли к югу от Арканзаса принадлежали воинственному племени команчей, которые нередко нападали на торговцев и переселенцев, грабили караваны, угоняли лошадей и скот.

Современные историки утверждают, что сведения о жестокости этих индейцев в действительности сильно преувеличены, и это подтверждает статистика: с начала сообщения по тропе до 1843 года индейцы убили всего лишь одиннадцать человек — граждан США. Наибольшие потери белые понесли в период войн с команчами (1864–1869): применительно к этому периоду времени речь действительно могла идти о десятках и даже сотнях погибших. Тем не менее слухи о зверствах индейцев уже тогда настойчиво циркулировали и широко обсуждались в среде тех, кто осваивал Дальний Запад, и заставляли торговцев держаться настороже.

Изменились не только обстановка и атмосфера, изменилась и природа. Лето еще только начиналось, но, переправившись на западный берег Арканзаса, путники вступили в зону с засушливым, резко континентальным климатом. Летом здесь выпадало совсем мало дождей и потому травы были не такими густыми, как на востоке. Изменился и ландшафт: ровная, как стол, равнина уступила место предгорьям, тут и там вздымались холмы, из земли дыбились отвесные скалы, попадались каменистые осыпи. Здесь обитали и наиболее примечательные представители животного мира прерий — американские бизоны. Поголовье этих величественных существ, да и сам ареал их обитания уже тогда начали стремительно сокращаться: их хищнически уничтожали — не только белые, но и индейцы, для которых бизоны были основным пропитанием. «Степные торговцы» немедленно устроили охоту на животных. Хотя в «Охотниках за скальпами» она представлена весьма драматически, в реальности охота на великанов прерий для людей, вооруженных дальнобойным огнестрельным оружием, не таила особых опасностей. Вообще, герои романов Майн Рида убивают бизонов десятками, и в этом нет никакого преувеличения — так и было в действительности: бизонов убивали не потому, что нечего было есть, а потому, что это было легко и престижно — убить такого великана! Тем более ничем не рискуя.

В романах писателя охоте вообще уделено очень много места. У него есть даже «специальные» — «охотничьи» романы («Охотники на медведей», «Охотник на тигров», «Юные охотники», «Охота на левиафана» и т. п.). Есть романы, напрямую с охотой не связанные, но почти во всех охота занимает особое место. Не только потому, что писатель сам любил охотиться, но и потому, что в восприятии людей той эпохи охота считалась делом, достойным настоящего мужчины. Именно тогда — в первой половине XIX века — начали устраивать сафари. Они быстро вошли в моду, и богатые джентльмены организовывали специальные охотничьи экспедиции в экзотические страны с целью добыть необычных животных. Так что история с сыновьями российского барона Гродонова и их егерем, унтер-офицером с милой любому русскому сердцу фамилией Пушкин (роман «Охотники на медведей»), колесящими по миру и поставившими перед собой цель добыть шкуры всех разновидностей медведей, обитающих на Земле, была, конечно, преувеличением, но преувеличением в рамках достоверности.

Майн Рид любил охотиться с детского возраста. Под опекой Хью Маллоя он стрелял водоплавающую дичь, зайцев и лис в окрестностях Баллирони в Северной Ирландии, а перебравшись в Америку, охотился на оленей и антилоп в Луизиане, ловил черепах и бобров и даже добывал аллигаторов в дельте реки Миссисипи. Но экспедиция по «Тропе Санта-Фе» знаменовала совершенно новый этап в его охотничьей карьере: никогда до той поры он не охотился с таким размахом, никогда прежде в прорезь его прицела не попадало такое множество самых разнообразных животных.

Откроем страницы романов, в которых нашли отражения впечатления от экспедиции в Новую Мексику. Мы увидим, что участники торгового каравана не только много охотились на разнообразных животных (от бизонов и антилоп до диких индюков и дикобразов), но что охота была, по сути, единственным развлечением «степных торговцев» и занимала значительное место в их каждодневном существовании на просторах Великих Равнин. И это занятие, как нетрудно заметить, очень нравилось Майн Риду: он не только со знанием дела, но и с видимым удовольствием описывает охоту на самых разных диких животных и птиц. Но современного читателя в романах писателя поразят, скорее, не приемы и сцены охоты на различных представителей фауны североамериканских прерий, а количество убиваемых охотниками животных. Хотя охота для «степных торговцев» была единственным способом пополнения съестных припасов в долгом пути, их охотничьи трофеи многократно превышали их потребности. В безумном количестве добываемой дичи нет преувеличения — настолько изобильна тогда была девственная природа Америки, животные многочисленны и не пуганы, а в охоте главным был не промысел, а спортивный азарт. Кладовые и ресурсы природы казались безграничными, а прагматичный романтизм эпохи не допускал ни малейших сомнений в естественном праве человека убивать столько животных, сколько ему заблагорассудится. Человек середины XIX века энергично открывал, покорял и обустраивал мир, он был его самоуверенным властелином, был глубоко убежден в собственной непогрешимости и в естественном праве пользоваться его дарами так, как ему представляется верным. Очевидно, что Майн Рид являлся одним из многих проводников этой нехитрой философии: он был просвещенным человеком, но мы не услышим и капли сомнения, а тем более — сожаления по поводу жизней животных, загубленных просто ради забавы.

Впрочем, в отличие от своих товарищей, он не только развлекался, но и с жадностью познавал этот новый, только что открывшийся ему мир. В романах, в том числе в тех, где ощутимы реминисценции путешествия будущего писателя по «Тропе Санта-Фе», мы не увидим самолюбования на фоне охотничьих трофеев. Куда больше, чем собственные охотничьи подвиги, его занимают описания внешнего вида животных, их повадки и особенности жизни. Характерно и то, что интерес Рида сосредоточен не только на фауне, но и на флоре Великих Равнин. Он с увлечением рассказывает о растениях, которые здесь произрастают. Причем его интересуют не только гиганты — деревья, но и карлики: различные виды кустарников, злаки и травы. Многие из них уникальны и растут только здесь. Об этом тоже пишет романист. Интерес к жизни растений, как мы помним, зародился у Рида еще в школьные годы, когда он с энтузиазмом изучал ботанику в Кейтсбридже под руководством преподобного Макки. Он сохранился и у 22-летнего путешественника, который с увлечением исследовал мир растений, зарисовывал их, собирал гербарий и расспрашивал о своих находках у ветеранов степных караванов. Очевидно, что у молодого Рида были задатки настоящего ученого. Кто знает, как текла бы его жизнь, если бы он не покинул Британию и не стал писателем. Сложись личные обстоятельства более благополучно, вполне возможно, что английская наука в лице Рида приобрела бы со временем даровитого зоолога и ботаника — неутомимого исследователя животного и растительного мира. Но его судьба распорядилась по-другому, и тогда — летом 1840 года — он с караваном «степных купцов» шел на запад вверх по течению реки Арканзас.

Примерно через семь недель после того, как караван покинул Сент-Луис, торговцы достигли юго-западной границы современного штата Канзас. Здесь «Тропа Санта-Фе» раздваивалась: часть караванов продолжала движение на запад вдоль реки Арканзас, часть поворачивала на юг и, пересекая плато Симаррон (или так называемую Симарронскую пустыню), выходила к горному хребту Сангре-де-Кристо, обогнув который, оказывалась в Санта-Фе. Первый маршрут был длиннее и сложнее: он проходил по отрогам Скалистых гор, тяжелогруженые фургоны с большим трудом преодолевали горные тропы. Второй путь был короче первого на 160 километров. Он проходил по ровному, как стол, каменистому плато, — фургоны по нему передвигались и легче, и быстрее. Но даже при очевидной трудности первый был значительно безопаснее: те, кто двигались через горы, во-первых, могли почти не опасаться нападения индейцев, а во-вторых, не страдали от недостатка воды. При движении через пустыню риск нападения команчей многократно возрастал, неизбежно возникали проблемы с питьевой водой и кормами для животных: на всем более чем трехсоткилометровом пути через пустынное нагорье единственным источником воды была река Симаррон, рассекавшая его примерно надвое. Симарронский маршрут сокращал путь на целых десять дней, поэтому больше половины торговых «поездов» сознательно шли на риск, но избирали именно его. Через пустыню двинулся и караван, принадлежавший фирме «Бент, Сент-Врэн и К°», а вместе с ним и Томас Майн Рид.

Едва ли есть смысл подробно останавливаться на особенностях перехода через пустыню. Писатель неоднократно рассказывал о них в своих «американских» романах. Отметим только, что, пожалуй, наиболее подробно Рид описывает западноамериканскую пустыню и повествует об испытаниях, связанных с передвижением по ее просторам, в «Жилище в пустыне» — одном из ранних своих романов (1852). Как бы там ни было, караван благополучно — без потерь и столкновений с команчами — преодолел Симарронскую пустыню, а затем вышел к верховьям знаменитой своим каньоном реки Рио-Гранде. В романах Майн Рида упоминания о ней и ее описания встречаются довольно часто. Но носит она другое название — Рио-Браво-дель-Норте — «Северная Река». Этому не следует удивляться: среди жителей Новой Мексики в обиходе было именно это название — так они называли верхнее течение реки Рио-Гранде.

Торговый «поезд» Рида прибыл в Санта-Фе в последних числах июля. Там было распродано основное количество грузов. Часть каравана двинулась дальше на юг, в другой мексиканский город — Чиауауа — центр одноименной провинции. Такова была обычная практика. «Бент, Сент-Врэн и К°» реализовывали свои товары не только в Санта-Фе, но и в расположенном по соседству Таосе (там в основном велась торговля с индейцами), а также южнее, в городах северной Мексики — Эль-Пасо и Чиауауа. Рид мог отправиться с ними — в новое, семисот с лишним километровое путешествие по Мексике, — но предпочел остаться в Санта-Фе с тем, чтобы затем вернуться обратно.

В романах Рида нет подробных описаний Санта-Фе. Но есть, например, описание другого — явно вымышленного — новомексиканского города Сан-Идельфонсо. Как полагают некоторые исследователи, именно Санта-Фе стал прототипом Сан-Идельфонсо в романе писателя «Белый вождь. Легенда из жизни Северной Мексики» (1855). Хотя в книге легендарный город расположен в паре сотен километров юго-западнее реальной столицы Новой Мексики и стоит на берегу вполне реальной реки Пекос, описания городской архитектуры, торговой площади и участников ярмарки, развлечений и праздничной толпы в целом и отдельных ее представителей, испано-мексиканской знати, ее привычек, внешнего вида и т. п. источником своим имеют впечатления от жизни и наблюдений в Санта-Фе. Впрочем, пребывание в столице этой мексиканской провинции не могло быть долгим: американцы уже тогда — еще до начала американо-мексиканской войны — не были желанными гостями на мексиканской территории. Хотя до открытых столкновений еще не доходило, уже тогда в Мексике в ходу была презрительная кличка американцев — «гринго». Да и с финансовой точки зрения длительное пребывание Рида в Санта-Фе едва ли имело смысл. Тем не менее характерное для писателя глубокое и достоверное — из первых рук — знание Мексики, ее нравов, обычаев и реалий берет начало именно здесь, с дней, проведенных в Новой Мексике летом 1840 года.

Скорее всего, тогда же, в июле, Майн Рид двинулся в обратную дорогу. Каким путем он возвращался? В какой компании? На этот счет нет каких-либо прямых свидетельств, приходится опираться на косвенные.

Подавляющее большинство «степных торговцев» обычно возвращались той же дорогой, что пришли — по «Тропе Санта-Фе» в Индепенденс, а затем в Сент-Луис. Значительно меньшая часть избирала иной маршрут и двигалась на юго-восток. От Санта-Фе они шли к верховьям одного из притоков Рио-Гранде реке Пекос, затем продвигались вдоль ее русла вниз по течению. Достигнув плато Льяно-Эстакадо, путники поднимались на него (высота плато колеблется от 700 до 1500 метров) и пересекали в восточном направлении. Проделав более 400 километров по безводным пустынным пространствам плато, они спускались вниз и выходили к верховьям реки Бразос, а затем к верховьям Ред-Ривер. Далее путь шел вдоль ее русла примерно до современного техасского города Гейнсвилла. Отсюда начинались более цивилизованные места — здесь уже были поселения белого человека, а река становилась судоходной. Отсюда можно было спуститься вниз по воде и добраться до Натчеза или Нового Орлеана. Обычно этим путем пользовались охотники и местные торговцы — по Ред-Ривер они везли пушнину, зерно, продукцию животноводства. Конечно, так высоко пароходы не поднимались. Но для плавания вниз по течению прекрасно обходились и без них — строили плоскодонные баржи, грузили их, а затем, распродав товар, продавали и сами баржи. Интересно, что в одном из романов Рид сообщает: бизнесом этим занимались в основном не местные — техасцы, а пришлые, главным образом выходцы из штата Кентукки. Указанный маршрут выбирали немногие. Хотя таким образом можно было быстрее добраться до цивилизованной части страны, этот путь был труднее — приходилось преодолевать обширные безводные полупустынные пространства, и опаснее — часть дороги пролегала по землям воинственных индейцев-команчей.

Какие основания позволяют утверждать, что Майн Рид избрал именно этот маршрут? Их несколько. Первое. В книге о жизни супруга Элизабет Рид писала, что ее будущий муж в 1840 году отправился из Натчеза с охотниками и торговцами в экспедицию по Ред-Ривер. Второе. Романист также утверждал, что бывал в Техасе и путешествовал по Ред-Ривер. Третье. В творческом багаже писателя есть книги, в которых действие развивается как раз в тех местностях, где мог проходить его маршрут. Например, в романе «Белый вождь» события разворачиваются в Новой Мексике и, конкретно, в долине реки Пекос; Рид детально и с очевидным знанием реалий описывает природу этой страны, нравы и обычаи ее обитателей. Подробное описание Льяно-Эстакадо содержится в романе «Уединенное жилище». В Техасе развивается действие нескольких произведений писателя (романов и рассказов). Среди них отметим «Приключения на границе. История о ранних днях техасской республики» и, конечно, знаменитого «Всадника без головы». Понятно, что все эти книги едва ли могли быть написаны, не обладай Рид собственными впечатлениями о жизни в этой части Американского континента.

Расстояние от Санта-Фе до впадения Ред-Ривер в Миссисипи составляет около 1500 километров. Майн Рид и его спутники, двигаясь налегке — верхом на лошадях, без всякого обоза, могли преодолеть это расстояние за месяц. Идти к своей цели в таком случае они должны были, устраивая лишь ночные привалы. Учитывая демонстрируемое в романах хорошее знание реалий техасской жизни (охотничьей, скотоводческой, фермерской и т. д.), можно прийти к выводу, что «ускоренным маршем» они передвигались только в начале путешествия — по безводным пространствам плато Льяно-Эстакадо, а оказавшись на территории Республики Техас, перемещались уже значительно медленнее — охотясь и устраивая длительные остановки на техасских ранчо. Обстоятельством, косвенно свидетельствующим в пользу данного предположения, может служить, например, один из первых «юношеских» романов писателя — «В поисках белого бизона» (1853): маршрут юных охотников проходит по территории Республики Техас и в основном совпадает с тем маршрутом, который избрали Рид и его спутники для возвращения к «цивилизации». Вероятно, молодой путешественник и его товарищи могли даже принимать участие в операциях техасских рейнджеров против команчей или мексиканцев на границе республики. Во всяком случае, некоторые эпизоды в романе «Уединенное жилище» дают основания для такого предположения.

Скорее всего, именно в Техасе происходит и более близкое знакомство Рида с индейцами — с их бытом, нравами, особенностями взаимоотношений между собой, с индейцами других племен и с европейцами. Основываясь на воспоминаниях мужа, Элизабет Рид в своей книге писала об этом: «Река (Ред-Ривер. — А. Т.) протекала по территории, населенной индейцами; на ее берегах и в отдаленных районах отважный искатель приключений провел несколько месяцев среди краснокожих; он менял свои товары на меха и шкуры, учился их языку, осваивал их навыки жизни в лесу, ночевал в их жилищах и делил с ними пищу у костра. Индейцы и белые охотники были его учителями; он охотился с ними на буйволов и медведей-гризли, ловил бобров и выдр и с помощью лассо арканил диких лошадей или мустангов». И у нас нет оснований не верить ей.

Скорее всего, отправляясь по техасскому маршруту, Рид не только стремился сократить путь, побывать в новых местах, набраться впечатлений, но и заработать торговлей и охотой. Похоже, его интересовал Техас и собственные перспективы в этой самопровозглашенной республике. Возможно, он даже подумывал перебраться туда на жительство. В те годы Техас приковывал внимание не только Америки, но и всего мира. Эта часть Мексики, населенная в основном американцами, в 1836 году провозгласила себя независимым государством, а затем без всякой помощи извне сумела отстоять свою самостоятельность, разбив войска мексиканского диктатора генерала Санта-Анны. К 1840 году республику уже признали Англия, Франция, Голландия и Бельгия. Живя в Новом Орлеане, Рид, конечно, много слышал о Техасе и техасцах. Будучи сотрудником торгового дома, он наверняка вел с ними дела, — в условиях морской блокады, устроенной мексиканским флотом (Мексика отказывалась признать самопровозглашенное государство), свою торговлю Техас вел в основном через Новый Орлеан, здесь ремонтировались немногочисленные торговые и военные техасские суда, здесь были склады и торговые представительства. Здесь же молодой Рид познакомился с командующим военно-морским флотом республики Эдвином Муром. Общение с последним могло совершенно особым образом повлиять на молодого человека и заставить его обратить свой взор на Техас.

Не сохранилось свидетельств, при каких обстоятельствах произошло знакомство будущего писателя с Муром. Известно лишь, что тот провел зиму и весну 1840 года в Новом Орлеане, наблюдая за ремонтом и оснащением кораблей и параллельно занимаясь вербовкой матросов и офицеров для своего флота. Хотя Рид не имел морской практики, скорее всего, именно поиски пополнения для техасского флота свели их. Эта встреча не была единственной. Есть сведения, что позднее, когда Мур жил в Нью-Йорке, они встречались, а позднее переписывались. Весьма симптоматично, что Муру писатель посвятил один из своих первых романов — «Охотники за скальпами» (1851). Несомненно, этот человек достоин того, чтобы сказать о нем несколько слов.

Э. Мур[10] вышел из семьи потомственных моряков. Его дедушка и дядя — морские офицеры — принимали самое активное участие в американской революции. Он пошел по их стопам, окончил военно-морскую академию и с пятнадцатилетнего возраста служил на флоте. В его послужном списке — плавания в Атлантике и Средиземном море, командование шлюпом и борьба с пиратами. Но в американском флоте продвижение по службе было очень медленным. Прослужив 14 лет, он достиг лишь звания первого лейтенанта, а рядом с ним служили те, кто получил лейтенантские погоны еще в годы войны с Англией (1812–1814) и продолжали носить их. Двоюродный брат морского офицера, живший в Техасе и вхожий к тогдашнему президенту республики М. Ламару[11], уговорил его поступить на службу в создаваемый военно-морской флот. В 1839 году Мур уволился из флота США и подписал контракт с техасцами. Он пришел не один, а привел с собой несколько офицеров и около сотни матросов, которых по поручению Ламара завербовал в Бостоне. Президент Техаса присвоил ему звание коммодора и назначил командовать военно-морским флотом республики. Мур зарекомендовал себя талантливым организатором и флотоводцем. За несколько месяцев он сумел превратить вверенные ему суда в серьезную силу, а затем во многих схватках нанести целый ряд поражений мексиканскому флоту (в частности, именно ему принадлежит слава единственного в мире флотоводца, под командой которого парусные корабли смогли нанести поражение паровым судам). Когда Рид познакомился с Муром, тот уже командовал флотом и имел адмиральское звание, хотя и был всего на восемь лет старше (тогда ему еще не было и тридцати).

Знакомство с таким человеком могло воспламенить честолюбие молодого эмигранта и заронить в его душу смутные, но от этого не менее грандиозные мечты, связанные с Техасом. Однако те несколько недель (возможно, и месяцев), что будущий писатель провел на территории самопровозглашенной республики, видимо, не способствовали их развитию. Он мог отправиться в столицу Техаса и попытаться начать строить там свою карьеру, но предпочел не расставаться со своими товарищами и по реке Ред-Ривер вернулся в Соединенные Штаты. Осенью — скорее всего, в конце октября — начале ноября — его первое большое путешествие закончилось там же, где и началось весной — в Натчезе, штат Миссисипи.

Учитель: Вторая попытка

Сколько времени на этот раз пробыл Рид в Натчезе, неизвестно. Тем не менее его финансовое положение значительно улучшилось по сравнению с весной: он неплохо заработал в путешествии и мог позволить себе небольшой отдых. Но едва ли он продлился долго: известно, что в начале ноября Рид уже находился в Нэшвилле, столице штата Теннесси, где был принят в качестве домашнего учителя в семью Пейтона Робертсона — видного местного политика и юриста, члена Верховного суда штата. Этот факт из жизни будущего писателя хорошо известен. Увы, очень мало данных и о семье Робертсонов, и о тех конкретных обстоятельствах, что привели Майн Рида туда. Попробуем внести ясность.

В своей книге о творчестве писателя Дж. Стил называет П. Робертсона генералом. Вдова Рида ничего не говорит о генеральстве Робертсона, а называет его «доктором». Она также сообщает, что глава семьи и дети искренне полюбили своего учителя. На самом деле ни то, ни другое не совсем точно соответствует действительности.

Начать с того, что Пейтон Робертсон не имел генеральского звания. Генералом был его отец — по-настоящему крупная фигура в США. В историю своей страны генерал Джеймс Робертсон (Robertson, 1742–1814) вошел как основатель города Нэшвилла и штата Теннесси, герой американской революции и войн с индейцами. Его младший сын занимался куда более мирным делом — юриспруденцией, но был человеком очень заметным в штате и весьма состоятельным. Он действительно являлся доктором права. В этом смысле истина на стороне Элизабет Рид. Но она, конечно, ошибается, говоря о дружбе между доктором и учителем. Рид и Робертсон не могли подружиться: доктор скоропостижно скончался от апоплексического удара 17 сентября 1840 года, — то есть за несколько месяцев до появления Рида в Нэшвилле. Следовательно, они просто не могли быть знакомы. Но Рид действительно был домашним учителем в его доме.

Уходя из жизни, Робертсон оставлял большую семью: вдову, урожденную Эллен Дэвис, и пятерых детей: дочку Элис — в 1840 году ей было всего три года, и четверых сыновей. Старшему, Флавиусу, исполнилось 16 лет, Джеймсу — 12, Александру — 9 и младшему Джону Блаунту — 5 лет. Кроме детей, на попечении вдовы покойного Пейтона Робертсона оказалась и его мать — вдова генерала Джеймса Робертсона — Шарлотта Ривз Робертсон. На момент кончины сына ей было 89 лет, она жила в его семье и умерла в 1843 году.

Можно предположить, что знакомство Рида с Робертсонами состоялось в Натчезе. Натчез был курортным городом — местом, где любили отдыхать состоятельные семейства южан. Но Робертсоны находились в трауре. Поэтому едва ли тогда могли там оказаться. К тому же семья была довольно многочисленна. Это также делало вояж проблематичным. Скорее всего, Рид встретил в Натчезе кого-нибудь из друзей семьи, кто отрекомендовал его вдове. Учитывая ситуацию, в которой оказалась женщина, она явно нуждалась в помощи по воспитанию детей. Как бы там ни было, в начале ноября 1840 года будущий писатель уже находится в Нэшвилле.

Вдова писателя в своей книге о муже удивляется метаморфозе, превратившей вчерашнего траппера — отважного охотника и торговца в скромного домашнего учителя. Однако если вспомнить многочисленные попытки Майн Рида — на родине, в Северной Ирландии, и уже здесь, в США — найти применение своим знаниям, его горькие сетования на то, что вся его книжная премудрость и в Америке оказалась никому не нужной, едва ли это превращение покажется таким уж неожиданным. К тому же и прежде — в Новом Орлеане, и в Натчезе — Рид предпринимал попытки найти возможность для продолжения учительской карьеры. Тогда из этой затеи ничего не вышло. Теперь ситуация изменилась и он мог попытаться воплотить в жизнь свое давнее намерение.

Довольно скоро вся семья доктора Робертсона крепко подружилась с учителем. Известно также, что одного из младших Робертсонов и писателя связывала многолетняя переписка, которая прервалась лишь со смертью последнего. Нетрудно установить, что корреспондентом Майн Рида мог быть только младший из сыновей Робертсона — Джон Блаунт. Потому что никто из его братьев не пережил Рида. Самый старший из сыновей доктора — Флавиус — пал, сражаясь за конфедератов в 1862 году. Джеймс Пейтон погиб (скорее всего, в результате несчастного случая) в 1846 году; Александр Кэмбелл умер от желтой лихорадки в Новом Орлеане в 1857 году. Джон Блаунт Робертсон, напротив, прожил долгую жизнь (умер в 1900 году), занимался, как и отец, юриспруденцией и пробовал свои силы в беллетристике. Весьма красноречивым в этом смысле представляется тот факт, что одному из персонажей — другу главного героя — единственного теннессийского романа «Отважная охотница» Рид дает имя своего бывшего ученика. Его зовут Блаунт, и едва ли это случайно. Дружба между учителем и учеником, сохранившаяся так долго, помимо многого, говорит еще и том, что Рид обладал, видимо, незаурядным педагогическим даром.

Успехи на учительском поприще и поддержка со стороны семьи Робертсонов вдохновили Рида на расширение педагогической деятельности: 19 ноября 1840 года в газете «Нэшвилл Юнион» появляется объявление, извещающее, что с 1 декабря начинает работать «Новая английская математическая и классическая школа». В объявлении была представлена краткая программа новой школы с перечнем предметов. Майн Рид предполагал обучать своих питомцев следующим дисциплинам:


«Математике, а именно: элементам геометрии, простой и сферической тригонометрии, алгебре, измерениям и составлениям планов местности, арифметике и т. д.
Натуральной философии, а именно: законам движения, механике, гидростатике, гидравлике и астрономии.
Английской грамматике, географии, истории, чтению, правописанию и риторике.
Классической филологии, а именно: греческому, латинскому и древнееврейскому языкам».


Объявление в газете уведомляло родителей потенциальных учеников и о квалификации учителя. Характеризуя себя, Рид писал: «Я являюсь дипломированным выпускником Королевского колледжа в Белфасте, Ирландия. Моя степень подтверждает мою квалификацию обучать всем вышепоименованным дисциплинам».

Если придерживаться точных формулировок, Майн Рид несколько исказил истину, заявляя о наличии степени, полученной в колледже. Но это искажение не содержало никакого преувеличения. Повторим, проще было объявить, что такой-то обладает степенью такого-то колледжа, нежели объяснять американскому обывателю, что Королевское академическое учреждение в Белфасте, в отличие от американских колледжей, не присваивает степень своим выпускникам, а вручает «генеральный сертификат», который является аналогом диплому бакалавра.

Впервые объявление было опубликовано в номере «Нэшвилл Юнион» от 19 ноября 1840 года. Затем оно воспроизводилось в каждом субботнем номере газеты в течение декабря, а затем и января 1841 года.

Майн Рид подошел к делу серьезно. Он не просто объявил об открытии новой школы и о наборе учеников, но отстроил для нее специальное здание. Вдова писателя сообщает об этом факте с гордостью и нескрываемым восторгом от размаха предприятия. Ее можно понять: едва ли в Англии XIX века пришло бы кому-нибудь в голову, открывая обычную, небольшую «классическую» школу, возводить для нее специальное здание. В Великобритании для этих целей помещения обычно снимались. Но англичанке Элизабет Рид, скорее всего, было невдомек, что здание, которое построил для своей школы ее муж, разительно отличалось от тех, что ей приходилось видеть в Англии. У нее на родине сооружали каменные дома — солидные, с мощным фундаментом, способные стоять века. На американском западе того времени таких домов почти не строили.

Задавался ли читатель когда-нибудь вопросом, почему с такой скоростью множились — возводились и развивались американские города XIX столетия? Страна энергично заселялась эмигрантами, стремительно раздвигая свои границы. На Великих Равнинах — на западе, юго-западе, северо-западе создавались новые штаты, на этих недавно совершенно необжитых территориях буквально в считаные недели возникали города с тысячами жителей. Выдающийся американский историк и культуролог Д. Бурстин, вдохновленный этим феноменом американской культуры, написал капитальный труд под названием «Американцы: национальный опыт», в котором в числе многих ответил и на этот вопрос. Возводя свои молодые города, американцы не строили капитальных строений, а, чтобы ускорить процесс, изобрели каркасно-щитовые дома. На легком фундаменте собирали из бруса каркас дома и обшивали его щитами из досок или просто досками. Собрать такой дом можно было за несколько дней, а в случае необходимости — разобрать и перенести строение на другое место. Кстати, большинство современных частных американских домов имеют такую же конструкцию.

Аналогичным было и здание школы, построенное Ридом — длинное, одноэтажное, обшитое досками. В Нэшвилле, тогда еще совсем молодом городе, большинство зданий выглядели так же. Практичнее и проще было построить дом, чем искать подходящий для аренды. Да и стоил он недорого. К тому же не надо покупать землю. Достаточно было просто арендовать ее.

Судя по всему, Рид пользовался любовью и уважением жителей города. Через несколько лет после того, как он покинул Нэшвилл и уже прославился на Мексиканской войне, местная газета «Нэшвилл Америкэн» опубликовала очерк о своем прежнем школьном наставнике. Вот как в нем выглядел бывший учитель: «Не старше двадцати пяти лет, прекрасного телосложения, около пяти футов десяти дюймов ростом; с лицом классических очертаний, не полным, с запоминающимися чертами. Он производил самое доброе впечатление на любого, кто знал его. В разговоре он был ярок, в манерах очень приятен. Он очень любил поэзию и в кругу товарищей мог на память декламировать стихи любимых поэтов. Будучи учителем, он пользовался большой популярностью. Очень много передвигался верхом; владел отличной лошадью и ездил на ней очень смело».

Несмотря на уважение горожан, дела в школе у него, видимо, шли все-таки не блестяще. Возможно, велика была конкуренция, возможно, далеко не все горожане полагали необходимым обучать своих отпрысков. Скорее всего, этими причинами было обусловлено появление в газете «Нэшвилл Юнион» новой серии объявлений Рида с приглашением получить образование в его школе. Текст отличался от предыдущего. На этот раз рекламодатель сделал упор на возможностях практического применения тех знаний, которыми смогут овладеть ученики. Ссылаясь на свой собственный опыт, он утверждал никчемность и бесполезность так называемого «классического» образования для повседневной жизни. В соответствии с заявленными целями Рид изменил программу обучения и сделал упор на естественно-научные дисциплины. Из новой программы «выбыли» классические языки, обучение английскому сводилось главным образом к выработке навыков «правильного чтения, письма и речи». «Изучение географии и истории, математики и философских наук (под последними тогда понимались естественные науки. — А. Т.) в сочетании с их практическим применением в жизни, — утверждал педагог, — формируют основополагающие принципы моей системы обучения». Очевидно, что прагматизм американской жизни заставлял и Рида быть более прагматичным, — в том числе и в сфере педагогики.

Первое из этих объявлений было опубликовано 1 марта 1841 года. Затем оно воспроизводилось в каждом субботнем выпуске газеты на протяжении марта, апреля, мая и первой половины июня. Последний раз реклама была напечатана в номере от 14-го числа первого летнего месяца. По этой рекламе можно судить, что в ближайших планах у Рида не было намерения покидать Нэшвилл. Он готовился к новому учебному году, к приходу грядущей осенью новых учеников.

Первого июля учебный год закончился и Рид распустил своих питомцев на каникулы. О дальнейшей судьбе «Английской классической и математической школы» Майн Рида ничего не известно. Осенью школа свою работу не возобновила. Скорее всего, учитель прекратил занятия и с детьми Робертсонов. На этом окончательно завершается педагогическая карьера будущего писателя.

Что принудило Рида оставить дело, к которому он, как мы видим, явно и довольно долго и упорно стремился? Вдова писателя утверждала: «Спокойная жизнь в школе наскучила Майн Риду, и он отправился на поиски новых приключений». Публикация рекламных объявлений в нэшвилльской газете, безусловно, противоречит этой версии. Скорее всего, его педагогическую карьеру разрушили плачевные финансовые обстоятельства, которые, вероятнее всего, были связаны с недостатком учеников в школе.

В любом случае, вряд ли он мог покинуть Нэшвилл раньше начала следующего учебного года — то есть сентября 1841-го. Ситуация с «контингентом» едва ли могла проясниться прежде, чем закончилось лето. К тому же ему необходимо было какое-то время, чтобы завершить дела в городе. Например, хотя бы продать принадлежащее ему здание школы.

Но если причины отъезда Майн Рида из Нэшвилла более или менее ясны, не очень понятно, куда он направился, покинув город. Элизабет Рид писала, что ее будущий супруг перебрался в Цинциннати, штат Огайо, и здесь «присоединился к труппе бродячих актеров, но вскоре убедился, что сцена — не его призвание». Хотя вдова писателя указывала, что «этот маленький эпизод из своей жизни он всегда тщательно скрывал», объясняя это тем обстоятельством, что «все его родственники были пресвитерианами и смотрели на актеров чуть ли не как на воплощение дьявола», утверждение это выглядит сомнительным. Даже если этот эпизод действительно имел место, он должен был быть очень кратким — речь может идти о нескольких неделях (едва ли месяцах) зимы 1842 года. Скорее всего, это все-таки плод фантазии писателя, который имел привычку «преображать действительность», «подправляя» факты собственной биографии. Естественно, это создает дополнительные преграды на пути достоверной реконструкции его личной истории. Хотя Рид и проявлял позднее очевидный интерес к театру, — написал и в 1849 году опубликовал пьесу, а затем (в 1860–1870-е годы) подвергал некоторые из своих романов драматургической переработке, — едва ли его стоит связывать с этим довольно сомнительным эпизодом из биографии. Тем не менее не подлежит сомнению сам факт пребывания Рида в Цинциннати. Возможно (и скорее всего), он был довольно кратким, но важным в жизни Майн Рида.

Почему автор полагает его важным? По двум причинам. Первая. Скорее всего, именно в Цинциннати у Рида впервые возникает (вероятно, еще неотчетливое) намерение заняться литературной работой. Вторая. Именно здесь он приобретает первые знакомства в литературной среде: в Цинциннати он познакомился и подружился с братьями Донном и Абрахамом Пайаттами, которые учились в местном университете на отделении юриспруденции и довольно активно занимались литературной деятельностью, сотрудничая в местных газетах, публикуя статьи и сочиняя стихи. Позднее мы подробнее расскажем об этой дружбе, сыгравшей свою роль в литературной судьбе писателя, сейчас лишь отметим значимость этого эпизода.

Д. Стил выдвигает версию, что Рид вернулся в Натчез и оттуда «предпринял две продолжительные торговые экспедиции с участием индейцев вдоль Ред-Ривер». Учитывая некоторый торговый опыт Рида, в принципе, это возможно. Но более вероятным все-таки представляется, что Майн Рид, покинув Нэшвилл, какое-то время (осень и зиму) оставался в Теннесси. Какие есть основания для этого? Прежде всего, время года: трудно представить, что Майн Рид мог отправиться в дальний путь осенью. Как правило, в те годы подобные экспедиции предпринимались весной. К тому же их организация требовала изрядной подготовки. Главным же представляется факт существования романа под названием «Отважная охотница» (1861), значительная часть действия которого развивается в Теннесси. Вряд ли, живя в Нэшвилле, Рид имел достаточно возможностей подробно познакомиться с особенностями жизни и уклада тех, кто населял «глубинку» штата — лесорубов, охотников, скваттеров. Живя в столице, все свое время он посвящал преподаванию (напомним, Рид не только ежедневно вел занятия в школе, но учил еще и младших Робертсонов). Сюжет романа, напротив, демонстрирует глубокое знание местных проблем и реалий, быта лесных жителей. Да и само время года, когда разворачивается действие романа — осень, так называемое «индейское лето» (конец сентября, октябрь и начало ноября). Автор очень подробно и со знанием предмета описывает осенние леса Теннесси, климатические и погодные особенности этого времени года в регионе, местную флору и фауну, повадки животных, приемы и способы охоты и т. д. Наконец, сам Рид утверждал, что какое-то время путешествовал по лесам и охотился в низовьях реки Теннесси, а это довольно далеко от Нэшвилла.

На «Орегонской тропе»

Достоверные сведения о периоде жизни будущего писателя, начиная с зимних месяцев 1842-го по весну 1843 года, практически отсутствуют. Довольно невнятно и противоречиво повествует о нем вдова писателя, «благополучно минует» его и Дж. Стил. Однако известно, что в апреле 1843 года Рид находился в Сент-Луисе и готовился отправиться в экспедицию на северо-западные территории. Ряд косвенных свидетельств указывает на то, что Рид объявился в Сент-Луисе уже за год до этого — весной 1842 года, после осени и зимы, скорее всего, проведенных в Теннесси. Госпожа Рид мельком упоминает, что ее муж организовывал и водил охотничьи экспедиции на запад — по «Орегонской Тропе». Несмотря на то, что Рид действительно обладал изрядным охотничьим опытом, вряд ли он мог выступать в качестве организатора (не обладая для этого необходимыми связями и репутацией), а тем более проводника. Но здесь уместно вспомнить о его знакомстве с Биллом Гэри — известным, очень опытным местным следопытом и траппером. Достоверно известно, что тот на протяжении нескольких лет занимался этим делом. С большой долей вероятности можно предположить, что и Майн Рид принимал участие в его предприятиях или экспедициях других охотников.

Что это были за экспедиции, как долго они длились, много ли было участников и на кого они охотились? Ответы на эти вопросы не вызывают особенных затруднений. Писатель достаточно подробно — но, конечно, не без вымысла — отвечает на них своими, в первую очередь так называемыми «охотничьими» романами. Среди них очевидный интерес (и, пожалуй, наибольшее доверие) вызывает «Охотничий праздник» (1854). Роман этот рассказывает как раз о такой охотничьей экспедиции. Конечно, эпизоды, связанные с охотой, не могли не содержать вполне понятных преувеличений, но одной из главных задач писателя было создание правдоподобного произведения, поэтому едва ли Рид мог сильно погрешить против истины, описывая то, что не нуждалось в преувеличениях — подготовку и маршрут экспедиции, экипировку ее участников, оружие, одежду, фургоны и т. д.

В те героические времена основным объектом охоты были, конечно, американские бизоны, тогда еще в изобилии водившиеся на просторах «никому не принадлежащих» Великих Равнин. Это превращало их в настоящее Эльдорадо и своеобразную Мекку для охотников. Как можно судить из текста романа, поохотиться сюда приезжали состоятельные господа — не только из разных частей США, но и Европы, прежде всего из Англии. Для них и устраивались охотничьи экспедиции — своеобразные сафари.

В начале — середине 1840-х годов в Сент-Луисе устройство подобных «охотничьих праздников» являлось уже хорошо налаженным бизнесом, в орбиту которого были вовлечены многие. И об этом читаем в романе: «…я прибыл в Сент-Луис летом 18… но все гостиницы были переполнены беглецами из Нового Орлеана, приезжими из Европы и… охотниками, которым надоело гоняться за мелкой дичью и которые были не прочь принять участие в охоте на бизонов».

Главный герой принадлежит к числу респектабельных охотников. «Через несколько дней после моего прибытия в Сент-Луис, — повествует рассказчик, — я уже познакомился с пятью охотниками, и у нас образовалось маленькое общество. Мы немедленно занялись обсуждением плана предстоящей экспедиции. Решено было, что каждый из нас может экипироваться сообразно со своими вкусами и средствами, но покупка лошади или мула была признана обязательной для каждого охотника. Затем организовали общую кассу, чтобы на собранные деньги приобрести фургон, упряжку, палатки, съестные припасы и кухонную посуду. Кроме того, мы решили пригласить с собой двух профессиональных охотников, хорошо знакомых с прериями и могущих служить нам проводниками».

Для нас особенно ценно последнее замечание: о найме профессиональных охотников. Несмотря на давнюю, глубокую и искреннюю любовь к охоте, едва ли Рид имел средства, чтобы стать пайщиком экспедиции. Но, имея знакомства в среде «профессионалов», обладая к тому времени уже богатым опытом и соответствующими навыками, он вполне мог выступить в ипостаси охотника-проводника. Тем более что в отличие от прислуги — возницы фургона и обязательного повара — в обязанностях охотника-проводника не было ничего, унижающего достоинство. Напротив, проводники пользовались большим уважением и обладали непререкаемым авторитетом, да еще и получали плату за свой труд.

«Мне остается описать наших двух проводников, — пишет Рид. — Их звали Исаак Брадлей и Марк Редвуд. Оба они были трапперами, но внешне сильно отличались друг от друга. Редвуд был высокий и плотный мужчина, очень сильный. Его же товарищ — небольшой и сухощавый. Открытое лицо Редвуда дышало мужеством и обросло густыми бакенбардами, а безбородое и медно-красное лицо Брадлея напоминало индейца. Оба проводника были в кожаных костюмах, но в совершенно разных. Куртка, штиблеты[12] и мокасины Редвуда были просторны и хорошего покроя. На енотовой шапке торчал кверху пушистый хвост. Одеяние Брадлея было очень узко, и казалось, что оно составляет одно целое со своим владельцем. Его штиблеты, куртка и мокасины были сильно поношены и грязны. На нем висел ягдташ из лоснившейся от жира кожи и маленький буйволовый рог, служивший пороховницей, а за поясом торчал большой охотничий нож с рукояткой из оленьего рога. Старинное ружье Брадлея имело ствол длиной около шести футов. Ружье Редвуда тоже отличалось значительными размерами, но было новейшего устройства, а также пороховница, пояс и ягдташ были подобраны с большим вкусом, чем у Брадлея, который, по-видимому, не придавал большого значения своей внешности». Как утверждает автор, «в описании наших проводников нет ничего вымышленного, но все взято прямо с натуры». Очевидны и симпатии рассказчика. Они принадлежат элегантному Редвуду. Конечно, очень заманчиво провозгласить Рида прототипом Редвуда, но у нас нет для этого бесспорных оснований.

Основываясь на сюжете романа, можно установить и примерный период времени, необходимый для подготовки к походу. «Приготовления наши заняли около недели, — замечает рассказчик. — И, наконец, из предместья Сент-Луи по дороге, ведущей к прериям, выехала маленькая кавалькада и вскоре исчезла из виду за холмами, окружавшими город».

За бизонами охотничьи экспедиции отправлялись в юго-западном направлении, по «Тропе Санта-Фе», хорошо знакомой писателю. Хотя тогда американских бизонов еще можно было встретить практически повсеместно на пространствах прерий, «ближайший пункт, в котором можно было рассчитывать на встречу с буйволами, — утверждает Рид, — находился от нас на расстоянии двухсот миль». Рассказчик восклицает: «Надо было быть страстными охотниками, чтобы предпринять двадцатидневное путешествие в поисках бизонов!» С этим замечанием нельзя не согласиться, но в этой ремарке интересно другое: она дает возможность узнать примерную продолжительность экспедиции. Итак, путь до места предполагаемой охоты занимал, по меньшей мере, двадцать дней. Столько же дней требовала обратная дорога. Какое-то количество времени — неделю или больше (в зависимости от желания и удачливости охотников) — поглощала сама охота. Таким образом, продолжительность сафари вместе с подготовкой не могла быть меньше шестидесяти дней — то есть двух месяцев. Движение по «Орегонской Тропе» и «Тропе Санта-Фе» завершалось в октябре, самое позднее — в начале ноября. Следовательно, «охотничий сезон» длился шесть-семь месяцев. Поэтому весной-осенью 1842 года Майн Рид мог принять участие максимум в трех, но скорее всего — в двух экспедициях за американскими бизонами.

Основываясь на внимательном прочтении текстов «охотничьих» и иных «американских» романов писателя, нетрудно выяснить, что располагались «охотничьи угодья» Рида вдоль северного участка «Тропы Санта-Фе».

Как известно, в первом своем путешествии по тропе с караваном торговцев «Бент, Сент-Врэн и К⁰» будущий литератор двигался по южному маршруту — через плато Симаррон. Теперь он осваивал местность в бассейне северных притоков Арканзаса и в предгорьях Скалистых гор. На это указывают подробные описания природы и климата тех мест, флоры и фауны, а также упоминания о фортах компании — Сент-Врэн и Бент. Эти форты были выстроены компанией в 1830-е годы и служили опорными пунктами торговли в этих диких местах.

В истории освоения Запада одним из наиболее известных, безусловно, является форт Бент. Он был выстроен в 1834 году на северном берегу реки Арканзас. В первое свое путешествие Рид не мог побывать в нем, но в 1842-м он неизбежно должен был там оказаться.

Форт назвали по имени одного из владельцев «Бент, Сент-Врэн и К⁰» — Уильяма (Билла) Бента. В нем неизменно останавливались не только караваны компании, но и другие «поезда», набираясь сил перед самой длительной и трудной частью пути. Он служил промежуточной базой и для участников «охотничьих праздников». Форт был нужен не только как место для отдыха, но и как торговая фактория — место, где трапперы-охотники сбывали пушнину, покупали необходимые им припасы. В форте располагались склады компании, отделение конторы, жили ее служащие. Форт был и крепостью — на тот случай, если возникнут недоразумения с индейцами. Сохранилось и его описание, вероятно, небезынтересное современному читателю: «Форт окружен стеной, сложенной из необожженного кирпича, толщиной шесть футов в основании и четырех в верхней части; полы в помещениях глиняные, крыши крыты глиняными пластинами, основания и оконные проемы укреплены камнем. В северо-западном и юго-западном углах стены возвышаются круглые башни тридцати футов высотой, они имеют десять футов свободного пространства в поперечнике; в них проделаны бойницы для артиллерии и стрельбы из ружей. Вход в крепость расположен на востоке, его закрывают тяжелые двустворчатые деревянные ворота. Изнутри форт поделен на две части: в одной располагаются контора, жилые помещения и склады; другая предназначена для фургонов, скота и т. д.».

Форт Бент играл важную роль в освоении Великих Равнин американцами. Позднее, во время американо-мексиканской войны, он служил перевалочной базой для снабжения, местом отдыха и сбора при передвижении американских войск. По окончании военных действий, утратив свое значение, форт постепенно пришел в упадок и в 1852 году был разрушен самими владельцами.

Рид, повторим, не мог миновать форта Бент, он неоднократно упоминает его в своих романах, подробно описывает другую укрепленную факторию компании — форт Сент-Врэн в романе «Желтый вождь», более известном русскоязычному читателю под названием «Голубой Дик». Этот форт был назван в честь второго компаньона — Серэна де Сент-Врэна. Он мало отличался от Бента и служил тем же целям, хотя был построен несколькими годами позже, имел меньшее торговое и военное значение и был «скромнее», нежели его расположенный юго-восточнее «собрат».

* * *

«Охотничий праздник» Рида неизбежно должен был закончиться в ноябре 1842 года. Остался ли он на зиму в Сент-Луисе, куда обязательно должен был вернуться осенью, или направился в иное место? Хотя Сент-Луис фигурирует во многих романах писателя, читатель нигде не встретит описаний зимнего города, нет упоминаний и о том, что кто-нибудь из его героев зимовал здесь. Конечно, это очень слабый аргумент в пользу того, что писатель на время покинул Сент-Луис. Но если вспомнить то, что из своих странствий по Дальнему Западу писатель «выжимал» впечатления по максимуму, он вполне красноречив.

Вдова писателя, основываясь на воспоминаниях мужа, утверждала, что зиму 1842/43 года ее супруг провел в Питсбурге, штат Пенсильвания. От Сент-Луиса до Питсбурга — путь неблизкий, но, учитывая статус города как пароходной столицы США, вполне преодолимый: от Сент-Луиса до Питсбурга вверх по Огайо постоянно курсировали пароходы, на любом из которых будущий беллетрист мог легко преодолеть это расстояние, благо что средства для этого у него после летнего сезона должны были быть. Вдова между тем сообщает, что зима эта далась ему тяжело (в связи с финансовыми обстоятельствами) и он вынужден был даже обратиться к помощи «земляков» — североирландских соотечественников. В Питсбурге действительно была значительная «диаспора» шотландцев ирландского происхождения (соотечественники Рида возглавляли городской совет, владели недвижимостью и большинством промышленных производств в городе), и вполне возможно, что Рид надеялся найти там подходящую работу и, вероятно, даже осесть в городе. Но Питсбург ему решительно не нравился — промышленный, задымленный, грязный, он представлял собой целый конгломерат заводов, занимавшихся выплавкой чугуна и железа. Люди в городе жили в ужасных условиях, дыша заводской копотью и гарью, страдая от болезней, вызванных скученностью и нездоровой атмосферой.

Каковы бы ни были его первоначальные планы, связанные с Питсбургом и Пенсильванией, им, видимо, не суждено было сбыться, и весной 1843 года будущий писатель вновь возвращается в хорошо знакомый Сент-Луис.

Как и минувшей весной, Рид снова отправляется в экспедицию. Теперь его путь пролегал по иному маршруту. Если в предыдущий раз он осваивал северо-западную часть «Тропы Санта-Фе» и прилегающие к ней территории, то сейчас он направлялся на северо-запад — по «Орегонской Тропе», так называемому северному маршруту, к верховьям реки Миссури.

«Орегонскую Тропу» проложили в начале XIX века трапперы — охотники и торговцы пушниной. В 1810–1820-х годах монополистом в США по добыче мехов и торговле пушниной была «Американская меховая компания (American Fur Company)» миллионера Джона Астора. На него работали сотни охотников, добывавших бобра, выдру, куницу, соболя, лису, шкуры других животных; десятки торговцев, скупавших у них и у индейцев меха в факториях и фортах, выстроенных на Тропе. В конце 1820-х годов все большее значение (особенно в западной части Тропы) стала приобретать англо-американская «Компания Гудзонова залива». На рубеже 1830–1840-х годов спрос на меха во всем мире стал падать (связано это было с развитием легкой промышленности и с революционными изменениями в стиле одежды) и значение «Орегонской Тропы» (в отличие от «Тропы Санта-Фе») как торговой артерии резко снизилось, в упадок пришли фактории, многие из них прекратили существование. Ренессанс Тропы происходит в середине 1840-х годов, когда начинается массовая миграция американцев на запад континента — сначала в Орегон и Юту, а затем (с началом «золотой лихорадки» в 1849 году) в Калифорнию.

«Орегонская Тропа», так же как и «Тропа Санта-Фе», начиналась в Индепенденсе, штат Миссури, и проходила по территориям современных штатов Канзас, Айова, Небраска, Северная и Южная Дакота и Монтана. Позднее, в 1830-е, проложили южный маршрут. Он был короче и шел через Небраску, Вайоминг и Айдахо.

Экспедиция, в которой участвовал Майн Рид, двигалась по северному маршруту — сначала вдоль берегов реки Миссури вверх по ее течению, а затем через территорию Северной Дакоты в Монтану. Известно, что это было не торговое предприятие, а исследовательская или охотничья экспедиция.

Элизабет Рид утверждала, что ее муж принял участие в экспедиции выдающегося американского натуралиста Дж. Одюбона[13], автора знаменитого фундаментального труда «Птицы Америки». Что интересно, вдова заявляет, что не Рид сопровождал Одюбона, но, напротив, «Одюбон сопровождал» будущего писателя, «получая особое наслаждение (! — А. Т.), делясь с Майн Ридом своими обширными познаниями». Данное утверждение даже не выглядит правдоподобным, хотя, теоретически, Рид мог принять участие в предприятии натуралиста, работавшего тогда над подготовкой другого выдающегося исследования под названием «Четвероногие обитатели Северной Америки». Дж. Стил отвергает вероятность участия Рида в экспедиции Одюбона, аргументируя свою точку зрения несколькими обстоятельствами. Во-первых, в составе исследовательского отряда были задействованы в основном французские и канадские трапперы-охотники. Во-вторых, отряд Одюбона был слишком многочислен и включал более ста человек. А в-третьих, значительную часть пути вверх, а затем и вниз по Миссури участники экспедиции проделали по реке, сформировав для этого целый караван судов, а такой способ путешествия едва ли заинтересовал бы Рида.

Действительно, довольно сомнительной выглядит версия о сотрудничестве Рида и Одюбона. И причина не в аргументах американской исследовательницы. Истоки версии госпожи Рид, скорее всего, восходят к самому писателю, который вполне мог козырнуть своим знакомством с выдающимся ученым (возможно, Рид действительно знал его, или как минимум — видел: знаменитый натуралист готовил — последнюю в своей жизни — экспедицию в Сент-Луисе весной 1843 года). Нельзя сбрасывать со счетов и литературный источник: одним из центральных персонажей «Охотничьего праздника» является натуралист (знаток птиц и растений) по фамилии Одюбсон. В романе последний действительно постоянно и с видимым удовольствием делится своими обширными познаниями с автором.

Профессор Стил выдвигает другую версию: Рид принял участие в экспедиции У. Стюарта[14] — шотландского аристократа, известного путешественника и охотника. Он неоднократно охотился в прериях и действительно снаряжал свою охотничью экспедицию в Сент-Луисе тогда же, когда и Одюбон. У. Стюарт и его спутники двигались по суше, но примерно по тому же маршруту, что и автор «Птиц Америки» — по «Орегонской Тропе» через Дакоту и Монтану к юго-западной границе Канады. Его экспедиция была немногочисленна, но в ее составе были не только проводники и охотники, но и ученые-натуралисты. По характеру и устремлениям Риду, безусловно, больше «подходила» экспедиция шотландского лорда. Но утверждать, что будущий автор приключенческих романов был спутником знаменитого охотника, нет достаточных оснований. В «Охотничьем празднике» есть герой — аристократ-англичанин, и его можно соотнести с лордом Стюартом, но этот образ своим источником, безусловно, мог иметь и десятки других британских охотников-путешественников. Великолепная охота на неосвоенных западных территориях и богатые трофеи привлекали многих состоятельных соотечественников Майн Рида.

Как бы там ни было, отсутствие прямых указаний на участие в какой-либо конкретной (Одюбона, Стюарта и кого-либо еще) экспедиции не ставит под сомнение сам факт путешествия. Скорее всего, Рид отправился к истокам рек Северный Платт, Шайенн и Биг-Хорн, известным как великолепные охотничьи угодья, с небольшой группой охотников-трапперов в надежде хорошо заработать на пушном промысле. Достоверно, что весну (конец апреля и май), лето и, вероятно, сентябрь 1843 года Рид провел в странствиях по просторам Великих Равнин. Аккумулированные там впечатления легли в основу нескольких (как «юношеских», так и взрослых) романов беллетриста, дали ему бесценную информацию о животном и растительном мире северо-западной части США, ландшафтах, климате, природе тех мест, куда еще редко ступала нога белого человека.

Предыдущие охотничьи экспедиции не только напитали его впечатлениями, но и принесли Риду кое-какой доход (впрочем, если вспомнить о тяжелой зиме в Питсбурге — он был едва ли велик). Итоги путешествия 1843 года ограничились главным образом впечатлениями: заработать приличные деньги Риду не удалось. Он и его товарищи интенсивно охотились, били не только бизонов, оленей и лосей, но и выдру, бобра, куницу, не брезговали даже ондатрой (мускусной крысой) и надеялись неплохо заработать на пушнине. Но 1843 год стал самым плохим в истории меховой торговли. Она находилась в глубоком кризисе. Меха почти не находили сбыта на традиционном европейском рынке, ими были забиты склады «Компании Гудзонова залива» и Русско-американской компании. Только этими обстоятельствами объясним тот факт, что осенью 1843 года Майн Рид навсегда расстается с Дальним Западом и покидает ставший почти родным Сент-Луис.

Филадельфия: Эдгар Аллан По и другие

Даже нашего современника — человека, привыкшего преодолевать огромные расстояния, перемещаясь на автомобилях, поездах и самолетах, — не может не удивлять поразительная мобильность Майн Рида, масштабность передвижений будущего писателя по североамериканскому континенту. За несколько лет, путешествуя верхом, пешком, на пароходах и других судах по рекам и озерам, он в своих странствиях преодолевал огромные расстояния, перемещаясь от границ Канады на севере до центральной Мексики на юге и от Скалистых гор на западе до Нью-Йорка на востоке. В своем первом романе он писал: «За десять лет я не прожил на одном месте и десяти недель. Я исколесил американский материк от крайнего севера до крайнего юга, пересек его от океана до океана. Нога моя попирала вершины Анд и взбиралась на Кордильеры Сьерра-Мадре. Я спускался на пароходе по Миссисипи и поднимался на веслах по Ориноко. Я охотился за буйволами с индейцами племени поуни в степях Платтэ и за страусами в пампасах Ла-Платты. Сегодня я дрожал от холода в эскимосской юрте, а через месяц нежился в гамаке под тонкой, как паутина, листвою пальмы коросо».

Строки эти написаны в 1850 году и полны преувеличений: на самом деле его нога никогда не «попирала вершины Анд», и, конечно, он не охотился «за страусами в пампасах Ла-Платты». Преувеличение содержит утверждение, что он «и десяти недель не прожил на одном месте»: несколько месяцев он пробыл в Новом Орлеане, почти год провел в Нэшвилле. Но если Рид и исказил истину, то совсем ненамного: в 1840-е годы его «адреса» и занятия менялись в калейдоскопическом ритме. Соблазнительно было бы объяснить этот калейдоскоп в духе Элизабет Рид: Майн Рид был подлинным «искателем приключений» и в поисках новых неустанно колесил по Новому Свету. Читатель, однако, видит, что это не совсем соответствует истине: головокружительные перемещения будущего писателя были обусловлены не столько стремлением к новым впечатлениям, сколько необходимостью обеспечить достойное существование. Едва ли приходится сомневаться, что у Рида была своя собственная «американская мечта», и материальному благополучию в ней отводилось не последнее место. Для того чтобы убедиться в этом, достаточно вспомнить о его попытках начать карьеру в Северной Ирландии, о мытарствах в Новом Орлеане и Натчезе, об учительстве в Теннесси и о попытках заработать, занимаясь торговлей и добычей пушнины в прериях. Кризис, поразивший торговлю мехами в начале 1840-х годов, кратковременный, но глубокий упадок экономической активности на пограничье привел Рида к выводу, что дальнейшее пребывание на Западе не принесет ему преуспеяния. И тогда он обратил свой взор на восток США. Первой попыткой «порвать с Западом» можно считать зиму, проведенную в Питсбурге. Но возникшие там трудности бытового характера и тяжелые финансовые обстоятельства заставили его вновь пытать счастья в прериях. Фиаско, постигшее Рида на ниве добычи пушнины и меховой торговли, окончательно отвратило его от Запада.

В конце сентября 25-летний Майн Рид покинул Сент-Луис, чтобы никогда больше не возвращаться в этот город. Никогда более его нога не ступала и на пространства так полюбившихся ему прерий — Великих Американских Равнин.

Как и прошлой осенью, путь его лежал в Питсбург. На этот раз Рид пробыл здесь недолго — неделю или чуть больше. И вновь город разочаровал его — за прошедший год грязи на немощеных улицах не стало меньше, зато железа и чугуна, как с гордостью сообщали ему его земляки-промышленники, выплавлять стали больше, да и жителей — рабочих металлургических предприятий явно прибавилось. Но было и положительное: уже после отъезда Рида в Сент-Луис в 1842 году местная газета «Питсбург кроникл» опубликовала несколько его стихотворений. Они были подписаны псевдонимом Poor Scholar — то есть «Бедный школяр».

Надо сказать, поэзией он начал увлекаться еще в Белфасте, учась в Королевском колледже. Но родители относились к увлечению сына (а увлекался он поэзией английских романтиков и, в частности, восхищался Байроном) неодобрительно, полагая это греховным. Возможно, что уже в Белфасте Рид начал сочинять и сам, но никаких сведений об этих ранних поэтических опытах не сохранилось. К тому же, если они и существовали, юноша вынужден был скрывать их от своих близких. К сожалению, не сохранились также ни тексты, ни даже заглавия тех стихотворений, что были опубликованы в «Питсбург кроникл».

Казалось бы, невелика честь — опубликовать несколько лирических стихотворений на газетных страницах, заполненных в основном объявлениями и рекламой. Но для Рида это означало многое. Во-первых, поэт — это было так романтично! Во-вторых, он почувствовал себя литератором, писателем — со всеми вытекающими отсюда последствиями — и решил, что сможет прокормить себя литературным трудом. В то же время он прекрасно понимал, что реализовать свой талант (в котором был совершенно уверен!) в промышленном Питсбурге невозможно. Этим объясняется его скорый отъезд в Филадельфию.

В первой половине XIX века Филадельфия — не только один из самых богатых и процветающих городов Соединенных Штатов, но и город с богатыми культурными и историческими традициями, колыбель американской революции и американской демократии. Город энергично развивался и, в отличие от промышленного, но по сути своей провинциального Питсбурга, был настоящим культурным центром. Здесь выходили газеты и журналы, издавались книги, работали библиотеки, университеты и колледжи, кипела политическая жизнь, а люди были образованнее, чем где бы то ни было в стране. Очень значительной в Филадельфии была и шотландско-ирландская община. Сам ли Рид принял решение перебраться в этот город, или ему посоветовали — неведомо. Но известно, что в Филадельфию он ехал не «на авось», но «вооруженный» адресами и рекомендательными письмами, которыми его снабдили земляки в Питсбурге.

Переезд в Филадельфию для Рида стал судьбоносным. Те несколько лет, что он провел в этом городе, оказались для него этапными и определили его будущую — литературную — судьбу.

О Филадельфии начала — середины XIX столетия написано немало. И все писавшие о ней сходятся во мнении об этом городе как о своеобразных «Афинах Америки». Начать с того, что город имел совершенно не американский, но европейский облик. Герви Аллен, американский биограф Эдгара По, жившего и творившего тогда здесь, так писал о Филадельфии 1840-х годов: «Город в ту пору был почти целиком застроен домами из красного кирпича с отделкой из белого камня и полированными мраморными ступенями. Улицы с проложенными посередине каменными сточными желобами мостили булыжником, сменявшимся на перекрестках плотно пригнанной брусчаткой. Для пешеходов во всех жилых и деловых районах были устроены сложенные из кирпича широкие и тенистые тротуары. Здесь было множество обнесенных оградами садов и церковных дворов, часто встречались открытые пространства, среди которых выделялась площадь Франклина со знаменитым фонтаном, — город чрезвычайно гордился своей системой водоснабжения, тогда одной из лучших в мире». Интересной «была планировка города, расчерченного на квадраты пересекающимися под прямым углом и последовательно пронумерованными улицами. Дома с их до странности правильной и точной нумерацией, казалось, всем своим гордым и строгим видом говорили о степенстве и добропорядочности их обитателей».

Особенно респектабельной была нижняя часть города. Здесь располагались Коммерческая биржа, банки, офисы компаний, театры и лучшие магазины. Там же находились многочисленные редакции газет и журналов, издательства, ближе к порту — типографии и граверные мастерские, которых тоже было немало. «У находившейся рядом речной пристани теснилось целое скопище судов всех родов и оснасток, чьи паруса и мачты высились над плоскими крышами выстроившихся вдоль набережной складов, отделенных друг от друга узкими, мощенными камнем проходами. Мимо них с оглушительным грохотом, сопровождаемым проклятиями кучеров и беспрерывным щелканьем длинных кнутов, катились по булыжной мостовой груженные тяжелыми тюками с товаром телеги и фуры, набитые пассажирами линейки, юркие кабриолеты и шарабаны… С наступлением сумерек начинали свой обход ночные сторожа, останавливаясь на углах, чтобы зажечь заправленные ворванью уличные фонари, постучать колотушкой или зычным криком «Все спокойно!» возвестить о прошествии еще одного ночного часа. На рассвете город просыпался от стука лошадиных копыт и громыхания телег и фургонов, в которых восседали дебелые и краснощекие немецкие фермерши, прижимая к себе глиняные горшки со сливочным маслом и набитые буханками ржаного хлеба и кругами сыра корзины. Эти караваны направлялись к длинным, приземистым рыночным павильонам, протянувшимся на целые кварталы вдоль Верхней (Рыночной) улицы. Сюда, под их высокие, покоящиеся на сваях крыши, на перегороженные деревянными стенками прилавки, свозились поражавшие чужестранцев своим богатством плоды одной из самых изобильных земледельческих областей в Соединенных Штатах. То был цветущий и щедрый мир». Разумеется, он не только контрастировал с существованием на границе, привычным Риду, но разительно отличался от хаотично-суетливого, пыльного Сент-Луиса, бессистемно застроенного дощатыми домами, претенциозного, но провинциального по своей сути Нэшвилла и грязного, прокопченного Питсбурга.

Можно представить, какое впечатление «цивилизованная» Филадельфия должна была произвести на молодого Рида. Добавим к этому — в начале 1840-х годов Филадельфия являлась вторым по количеству населения городом страны, уступая в многолюдности лишь Нью-Йорку и, безусловно, опережая его по благосостоянию и (что важно) образованности горожан. Стоит ли удивляться, что в описываемый период Филадельфия превратилась в настоящую литературную столицу США.

В 1840-х годах здесь кипела интенсивная художественная жизнь, издавались газеты и книги, выходили разнообразные литературно-художественные журналы и альманахи, многие из которых имели общенациональную аудиторию и распространялись по всей стране. Наиболее известным среди них являлся «Грэме мэгэзин» (Graham’s Magazine), на страницах которого печатались крупнейшие американские писатели — прозаики и поэты — того времени: Дж. Фенимор Купер, Н. Готорн, У. Лонгфелло, У. К. Брайент, Дж. Р. Лоуэлл, Э. А. По. С именем последнего связано становление журнала и начало его расцвета: с февраля 1841-го по апрель 1842 года По был редактором журнала и за этот короткий период превратил его в ведущее литературно-художественное издание страны, подняв число подписчиков с трех с половиной до двадцати пяти тысяч. Разумеется, выходили и другие литературные периодические издания. Назовем лишь самые известные: «Гоудис ледис бук» (Godey’s Lady’s Book), «Бартоне джентльмене мэгэзин» (Burton’s Gentlemen’s Magazine), «Филадельфия сэтеди мьюзеум» (Philadelphia Saturday Museum), «Аткинсоне Каскет» (Atkinson’s Casket). Э. П. Оберхольтцер, автор энциклопедической по обилию информации «Литературной истории Филадельфии», называет период с конца 1830-х по середину 1840-х годов самым плодотворным в литературной истории города. В него отовсюду устремились опытные и сведущие редакторы, маститые и начинающие авторы. Среди последних был и Майн Рид. Конечно, в том, что он очутился в это время в Филадельфии, была изрядная доля случайности, но и удачи: начинающий литератор, безусловно, оказался в нужное время в нужном месте.

Творческий багаж Рида был совсем невелик и составлял, как известно, всего лишь несколько опубликованных стихотворений. Но в городе ощущался дефицит авторов и открывался широкий простор для приложения усилий поэтов, прозаиков, публицистов, критиков и журналистов самого разного свойства. Рекомендательные письма и предприимчивый характер Рида открыли ему двери многих филадельфийских изданий. Свою роль, вероятно, сыграли также и его неизменная элегантность, присущая ему доброжелательность и уверенность в своих силах, безукоризненно правильная речь, английское происхождение и английское высшее образование. Он был принят в доме владельца «Филадельфия сэтеди мьюзеум» Томаса Кларка и нередко там обедал, можно было встретить его и на званых ужинах известного своим хлебосольством Джорджа Грэма — хозяина «Грэме мэгэзин». Рид сотрудничал в нескольких изданиях одновременно. Его статьи и стихотворения печатали «Грэме мэгэзин», «Филадельфия сэтеди мьюзеум» и «Гоудис ледис бук». Рид не состоял в штате какого-либо издания, а был, что сейчас называется, «фрилансером», сочиняя статьи для того или иного издания и получая за них плату, если они подходили журналу. Такая форма сотрудничества была общепринятой в те времена, когда подавляющее большинство материалов в газетах и журналах публиковалось анонимно. Наиболее активно Майн Рид сотрудничал с «Гоудис ледис бук». В этом ежемесячном альманахе ему удавалось публиковать не только статьи и очерки, но и свои поэтические опусы.

«Гоудис ледис бук» был, безусловно, наиболее успешным в коммерческом плане предприятием среди периодических изданий не только Филадельфии, но и всей страны: по своим тиражам он намного опережал любые американские журналы того времени, а по полиграфическому исполнению не уступал ведущим британским изданиям. Несмотря на то, что журнал был довольно дорог (годовая подписка стоила три доллара — достаточно серьезные по тем временам деньги!), в начале 1840-х количество его подписчиков достигало пятидесяти тысяч, а в 1850-е перевалило за сто. Как можно догадаться из названия, журнал прежде всего был ориентирован на женскую аудиторию. Периодики подобного рода в Америке того времени издавалось множество. Только в Филадельфии, кроме «Гоудис ледис бук», выходили еще «Элбам энд ледис уикли газетт», «Ледис Литерари Портфолио», «Каскет, о Флауэсов Литрэче, Вит энд Сентимент», «Ледис Гарлэнд» и целый ряд других изданий, но с «Гоудис ледис бук» никто из них не мог соперничать. Уже современники сетовали на «всеядность» и тривиальность журнала, на потакание невзыскательным вкусам публики. Действительно, журнал нельзя было упрекнуть в чрезмерной интеллектуальности. Он был также принципиально аполитичен. Его страницы в изобилии заполняли невзыскательные назидательные истории, сентиментальные стихотворения и поэмы о любви, рассказы о привидениях и преступлениях, разнообразные, очень популярные в то время головоломки и шарады, картинки и кулинарные рецепты, самого различного свойства статьи, очерки и зарисовки (главным образом познавательного и практического характера) и т. п. Большое место неизменно принадлежало обсуждению новинок моды. Хотя это и было затратно для издателя, но в каждом номере журнал обязательно помещал несколько цветных иллюстраций, на которых были изображены дамы в нарядах новейших фасонов.

Откровенно тривиальный характер издания не мешал публиковаться в нем ведущим американским писателям того времени. Его страницами не пренебрегали не только начинающие, но и такие крупные фигуры, как Вашингтон Ирвинг, Н. Готорн, Дж. Полдинг, У. Г. Симмс, другие маститые литераторы. Несколько своих рассказов, критических статей и стихотворений напечатал в нем и Э. А. По. Журнал хорошо платил своим авторам. Но не только это влекло к нему писателей. Неизменный на протяжении нескольких десятилетий (с 1841 по 1877 год) редактор «Гоудис ледис бук» миссис Сара Хейл одной из целей журнала провозгласила «развитие национальной литературы» и активно привлекала американских (особенно начинающих) авторов к сотрудничеству. Политикой журнала стал отказ от перепечаток из английских источников (такое «пиратство» было обычной практикой в Америке). Помимо очевидных достоинств (развитие национальной словесности), эта позиция имела и оборотную сторону: неизбежное поощрение дилетантизма. Не нам судить об эксцессах, но для Майн Рида (и десятков других начинающих литераторов) это было благо — ведь он и был тогда самым настоящим дилетантом в литературе.

В связи с традиционной для газетно-журнальной практики того времени анонимностью достоверно неизвестены характер и количество материалов, опубликованных Ридом в «Гоудис ледис бук» и других изданиях, наверняка это были небольшие очерки, статьи и заметки. По сути — обычная «литературная поденщина», которая может представлять лишь культурноисторический интерес. О чем мог писать начинающий литератор? Можно предположить, что это были небольшие очерки об охоте, животном и растительном мире, заметки и зарисовки этнографического характера, посвященные быту, нравам, обычаям и нарядам мексиканцев и вообще латиноамериканцев — перуанцев, чилийцев, боливийцев. Таких анонимных материалов в «Гоудис ледис бук», в других филадельфийских журналах и альманахах в то время печаталось множество. Все латиноамериканское вызывало тогда живейший интерес у американской, особенно женской, аудитории. Что-то Рид мог почерпнуть из собственного опыта, о чем-то писал, опираясь на сведения из вторых рук и литературных источников.

Под псевдонимом «Бедный школяр» он публиковал поэтические тексты. Наиболее известным из них является весьма пространная поэма под названием «Ла Кубана (то есть девушка-кубинка. — А. Т.). Романс островов». Большой объем произведения не предполагал возможным напечатать ее целиком и сразу. «Кубинка» публиковалась частями в «Гоудис ледис бук» в четырех номерах с февраля по май 1845 года.

«Кубинка» — самый крупный, но не единственный поэтический опыт Рида. Его стихотворения регулярно появлялись на страницах «Гоудис ледис бук» и «Грэме мэгэзин» в течение 1844–1846 годов. Увлекался версификацией он и позднее, уже состоявшись как романист — автор приключенческих повествований для юношеской и взрослой аудитории, но как поэт Рид так никогда и не превзошел дилетантский уровень. Нельзя не согласиться с выводом Дж. Стил, которая утверждает: «Стихотворения Рида, публиковавшиеся в журналах «Гоудис» и «Грэме», едва ли представляют художественный интерес. В основном они невелики по объему, их тематика — неразделенная любовь и красоты природы — вряд ли действительно волновала молодого автора».

В филадельфийский период Майн Рид не создал ничего значительного и, будем честны, не особенно выделялся на фоне весьма многочисленной когорты литераторов, подвизавшихся здесь на ниве изящной словесности. К тому же занимался он больше журналистской поденщиной, нежели беллетристикой. Но нельзя недооценивать опыт, полученный Ридом в Филадельфии. Это был период ученичества, осознания себя как литератора, поиска собственных тем и сюжетов, погружения в литературный контекст эпохи и ее предпочтений, практический урок существования в литературной среде. Важнейшей составляющей в этом процессе были литературные и человеческие контакты Рида, его знакомства, круг общения — местные беллетристы, журналисты и редакторы, с которыми он каждодневно взаимодействовал.

* * *

Все, кто касался истории жизни и творчества писателя, непременно упоминали о дружбе Майн Рида с Эдгаром Алланом По. Знакомство начинающего литератора с великим американцем — бесспорный факт. Его подтверждают все биографы поэта: от авторов «классических» жизнеописаний По — Артура Хобсона Квина и Герви Аллена — до современных биографов. Сам Рид даже утверждал, что целый месяц делил кров с поэтом и его семьей, живя в его доме. Учитывая стесненные обстоятельства, в которых существовала семья По, это утверждение вызывает сомнения. Но Рид был действительно вхож в дом, хорошо знаком не только с поэтом, но и с его женой и тещей, с бытовыми условиями каждодневного существования семьи. Подтверждение тому, прежде всего, — содержание очерка под названием «В защиту умершего» (Dead Man Defended), опубликованного Майн Ридом в 1869 году в журнале «Вперед» в связи с двадцатой годовщиной со дня смерти поэта. Рид пишет в своем очерке: «Около четверти века назад я знал человека по имени Эдгар Аллан По. Я знал его очень хорошо — настолько, насколько может один человек знать другого после тесного и почти ежедневного общения в течение двух лет. Тогда он был уже известным поэтом, а я лишь скромным поклонником муз».

Все написанное здесь — правда. Действительно, уже тогда репутация По-поэта была исключительно высока, а Майн Рид только делал первые робкие шаги на литературном поприще. Рид несколько преувеличил насчет двух лет: их знакомство и общение продолжалось с осени 1843-го по весну 1844 года, когда По с семьей перебрался в Нью-Йорк, а Рид остался в Филадельфии. Но календарно он здесь не слишком преувеличил.

Те, кто жил в городе в это время и знал По и Рида, часто видели их вместе. Нередко, например, они присутствовали на ужинах у крупного издателя, владельца «Филадельфия сэтеди мьюзеум» и «Филадельфия ивнинг пост» Т. К. Кларка, которые тот регулярно устраивал. Они приходили туда вместе и обычно вместе же уходили. «Одним из близких приятелей По, — вспоминал Говард Пол, племянник издателя, — был капитан Майн Рид, и когда они встречались за столом у моего дядюшки, а случалось это часто, между ними начинался обмен мнениями и суждениями в совершенно очаровательной, неподражаемой манере…» О Риде он отзывался следующим образом: «Майн Рид был велеречивым и совершенно неутомимым рассказчиком; особенно блистал он, когда дело касалось его приключений и путешествий». Э. По, по его словам, считал, «что Майн Рид обладает бьющим через края и исключительно изобретательным воображением — особенно когда рассказывает о своем собственном опыте».

Обстоятельства их знакомства достоверно неизвестны, но, судя по всему (существуют свидетельства), приехав в Филадельфию, Рид поселился в том же районе, в котором жил тогда поэт. Позднее он вспоминал: «Когда я познакомился с По, тот обитал в пригороде Филадельфии, который назывался «Спринг Гарден»… Это был тихий и спокойный пригород, известный тем, что здесь селились местные квакеры. Я хорошо помню, что он жил по соседству с одним из них… Тот проживал в великолепном четырехэтажном строении, сложенном из красивых — цвета коралла — кирпичей, коими так славится Филадельфия, а поэт обитал в маленьком — из трех комнат и чулана — щелястом домике, больше походившем на мансарду. Он был сколочен из досок и жался к боку своего более претенциозного соседа». Биографы поэта утверждают, что речь идет о «маленьком домике», упоминаемом По в своей переписке, который занимала его семья на Шестнадцатой улице. Этот район располагался неподалеку от центра, но наем жилья здесь обходился дешевле, чем в других районах города. Судя по всему, где-то поблизости поселился и Рид, перебравшись в Филадельфию.

«Могу сказать, что в этом скромном жилище я провел много самых приятных часов своей жизни и, безусловно, самых интеллектуально насыщенных», — пишет Майн Рид в своей статье. Можно заметить, что его совершенно очаровала юная супруга поэта — Виргиния. «Эти часы проходили в обществе самого поэта и его жены — ангельски прекрасного существа, — вспоминает он. — Никто из тех, кто помнит эту темноглазую и темноволосую дочь Виргинии — насколько я помню, имя ее совпадало с местом ее рождения, — ее грацию, красоту лица, ее поведение и манеры, такие сдержанные и достойные, что их нельзя не отметить, никто, кто хотя бы час провел в ее обществе, не может отрицать сказанного выше».

Майн Рид познакомился и поддерживал дружбу с поэтом в трудную пору его жизни. Незадолго до их знакомства По потерял должность редактора в «Грэме мэгэзин» и жил на гонорары, которые причитались ему за публикации статей, стихотворений и рассказов. Писал он много. Рид отмечает: «Бывало так, что он на целый месяц запирался в своей хижине, прислонившейся к особняку богатого квакера, и все свое время посвящал перу и бумаге — упорному труду, за который мало платили». Великий поэт и его жена не отличались практичностью. Рид замечает, что они постоянно брали в долг и едва сводили концы с концами, но у них был ангел-хранитель — мать жены поэта, без которой им едва ли удалось бы выжить. Рид восхищался этой женщиной. Он пишет: «В хижине рядом с поэтом и его удивительной женой обитал еще один человек. То была грузная особа средних лет совершенно мужеподобной внешности, с лицом и фигурой, мало напоминавшими женскую. Незнакомец был бы поражен — как в свое время был потрясен я, будучи ей представлен: оказалось, она — мать того ангельского существа, что была назначена делить судьбу с Эдгаром По… Когда вы узнавали эту женщину ближе, внешняя ее мужеподобность совершенно растворялась в истинно женской сущности ее характера; перед вами представала одна из тех великих Американских матерей, что жили в эпоху укрепленных поселений и домов, которые нужно было защищать; такие женщины выплавляли пули в своих раскаленных докрасна кастрюлях и перезаряжали ружья для своих сыновей и мужей, что вели из бойниц огонь. Такая женщина была тещей поэта По. И если ей не довелось оборонять свой дом от набегов дикарей-индейцев, то сражалась она с едва ли менее безжалостным и неумолимым врагом, победить которого было не легче, — с бедностью. Она была неусыпным стражем этого дома, борясь с безмолвной, но неумолимо подступавшей нуждой, что с каждым днем становилась настойчивее и ближе. Она была единственной служанкой в доме, но все содержала в чистоте; единственным посыльным, осуществлявшим связь между поэтом и его издателями, и часто приносила холодные ответы: «Статья не принята» или «Чек будет выдан не раньше такого-то числа», а ежедневные расходы требовали денег немедленно». Помимо очевидного восхищения тещей поэта, в словах Рида обнаруживается глубокое и подлинное знание жизненных обстоятельств семьи, что источником своим, разумеется, имело тесное и продолжительное знакомство. Можно понять, что Рид был частым гостем в доме и, в числе других, расположенных к поэту людей (прежде всего «коллег по цеху»), как мог, пытался помогать его семье.

Что могло сблизить таких разных людей: открытого весельчака и балагура, щеголя и холостяка, оптимиста и литератора-дилетанта 25-летнего Рида и Эдгара По — сумрачного, порой едкого и циничного, обремененного семьей и долгами, почти 40-летнего опытного писателя, вполне осознающего свой незаурядный дар и его невостребованность? Можно сказать — общая профессия. Так объясняют их приятельство биографы великого американского поэта, неизменно упоминая Рида в качестве автора детских приключенческих романов, невольно повышая таким образом литературный статус молодого англичанина и невольно «подверстывая» его к уровню По. Герви Аллен, например, так характеризует его: «Капитан Майн Рид — молодой, располагающий к себе писатель, внешне чем-то похожий на Наполеона III, автор романа «На бревне по Амазонке», который печатался с продолжением в детском журнале «Ауэр Янг Фолке» и держал в трепетном напряжении целую армию юных искателей приключений». Все, кроме внешнего облика, противоречит действительности: Рид еще не был капитаном, он не публиковался в упомянутом журнале и не написал не только «На бревне по Амазонке» (произведение было написано и опубликовано двадцать с лишним лет спустя — в 1866 году!), но вообще не сочинил еще ни одного романа. Да и журнал под таким названием выходил позднее: он издавался с 1865 по 1873 год.

Да и едва ли По-художник мог относиться к Риду-литератору как к равному. Было бы даже странно, если бы великий поэт, всегда судивший об искусстве «по гамбургскому счету» — невзирая на лица, — считал равным себе версификатора-дилетанта. Можно добавить, что в своих оценках, если это касалось литературы, По не стеснялся и мог быть жестоким и пренебрежительным даже к тем, кто его любил. Судя по всему, Рид помнил это и обижался на покойного даже двадцать лет спустя. Хотя в статье в защиту памяти поэта Рид очень высоко оценивал его как прозаика и говорил о том, что «его проза, по классической чистоте и острой аналитической силе, до сих пор не превзойдена в республике литературы», о поэзии великого американца он там же высказал совершенно вздорное суждение: «Не хочу говорить о его поэтическом таланте. Сам я никогда не считал его дар великим, тем более что знаю — стихотворение, ставшее краеугольным камнем его славы, создано не Эдгаром Алланом По, но Элизабет Баррет Браунинг (английская поэтесса «второго ряда», жена поэта Роберта Браунинга. — А. Т.). В «Ухаживании леди Джеральдины» вы найдете оригинал «Ворона»». Тем не менее отношение Э. По к Риду было все же в основном доброжелательным. Хотя поэт и говорил, «что Майн Рид — колоссальный лгун», но добавлял, что лгун он «исключительно живописно-изобретательный». «Он выдумывает совершенно невообразимые вещи, но делает это так искусно и художественно убедительно, — свидетельствовал По, — что я всегда внимательно его слушаю».

Бытует версия и том, что их якобы сблизило увлечение охотой. Действительно, известно, что По любил охотиться. И такой умелый и опытный охотник, как Майн Рид, мог составить ему неплохую компанию. Но, живя тогда в крайней нужде, По едва ли мог позволить себе это увлечение, да и Рид нигде не упоминает о совместной охоте с поэтом. Если бы нечто подобное имело место, Рид не преминул бы сообщить об этом.

Эдгара По и молодого Майн Рида сблизил общий социально-литературный контекст. Они ходили по редакциям одних и тех же журналов, общались с одними и теми же людьми, бывали на одних и тех же обедах и ужинах. Наконец, у них были общие знакомые. С некоторыми, кто был близок к Э. По, познакомился и подружился и начинающий литератор М. Рид. Среди тех, с кем в трудный для него период наиболее тесно общался поэт и кто его поддерживал, биографами чаще всего упоминаются имена Томаса Инглиша, Джорджа Липпарда и Генри Хирста. С ними был дружен и Рид. Они познакомили его с великим американцем, ввели его в дом поэта.

В истории американской литературы Т. Инглиш, Дж. Липпард и Г. Хирст довольно хорошо известны. Конечно, их известность несопоставима с известностью крупнейших писателей США XIX века. Но они и не относились к числу выдающихся явлений национальной словесности, хотя в преддверии Гражданской войны многие их произведения пользовались популярностью. Можно утверждать: не только каждый из них сыграл свою роль в судьбе Рида-литератора, но и общение с Ридом оказало свое влияние на их творческий облик. Тогда, в середине 1840-х годов, все они были молоды, амбициозны и, подобно Риду, делали первые шаги в литературе, но, в отличие от Рида — приезжего, являлись коренными филадельфийцами.

Томас Инглиш[15] в истории литературы США известен не столько своими литературными достижениями, сколько своей ссорой с Эдгаром По. Она случилась в 1845 году и вылилась затем во взаимные обвинения и ряд взаимных литературных пародий. (Инглиш в 1846 году опубликовал роман «1844», в котором одного из героев зовут Мармадьюк Хаммерхэд (то есть Тупоголовый), он является автором знаменитого стихотворения «Черная ворона», в котором рефреном звучит знаменитое «nevermore» По. В ответ По опубликовал новеллу «Бочонок Амонтильядо», пародирующую роман, а позднее и другую пародию — рассказ «Прыг-Скок».) Но тогда (с 1842 по 1844 год) Инглиш был, пожалуй, самым близким к По человеком, посредничал в переговорах поэта с издателями, выполнял просьбы и поручения, сопровождал его на прогулках, часто бывал у него дома и т. п. В 1843–1844 годах рядом с Инглишем и По часто можно было видеть и Рида.

Столь же неразлучен с По был и Г. Хирст[16] — начинающий поэт и юрист. Великий американец весьма высоко оценивал версификаторские способности своего друга. В середине 1840-х Хирст много печатался как поэт в «Грэме мэгэзин», «Гоудис ледис бук» и других периодических изданиях Филадельфии, занимался редакторской работой. Он помогал По и советами юридического свойства, поддерживал его идею основать собственный журнал.

Третьим в этой группе был Джордж Липпард[17]. С ним у Рида сложились наиболее тесные отношения: можно говорить не только о приятельстве, но и о возникшей между ними дружбе. Липпард был на четыре года моложе Рида, ему импонировал богатый опыт старшего товарища, он с восторгом внимал его рассказам о приключениях в прериях, об охоте на бизонов, о жестоких индейцах и мужественных охотниках-трапперах, о живописных нравах и обычаях обитателей Новой Мексики. Конечно, в своих историях Рид по привычке давал волю воображению, но, поскольку сочинял он довольно складно, многому его приятель, безусловно, верил. Рассказанное Ридом легло в основу тогда же написанной Липпардом истории «Красавица прерий» (The Belle of Prairie Eden), которая была опубликована в «Гоудис ледис бук» в 1844 году, и стимулировало интерес молодого писателя к Мексике. Позднее результатом стала книга под названием «Легенды Мексики», изданная в 1847 году.

Липпард был моложе Рида годами, но куда опытнее его как литератор и журналист. Ему не сравнялось еще и двадцати, когда он стал сотрудником филадельфийской «Сэтеди ивнинг пост». Он начинал как полицейский репортер, рассказывал о преступлениях, совершенных в городе, писал о нравах обывателей, особенно интересуясь жизнью городского «дна», ночевал с бездомными в ночлежках и заброшенных домах. В газете он опубликовал и свои первые рассказы. В начале его излюбленным жанром был сенсационный рассказ, позднее он начал писать большие романы (они выходили объемными изданиями в трех и даже в четырех томах). Сюжеты свои он извлекал из национального и городского прошлого, «оснащая» их атрибутами «готического» повествования. Автор называл их «легендами», и они пользовались большой популярностью у местной читательской аудитории. «Популярность произведений Липпарда в конце сороковых — начале пятидесятых была столь высока, — отмечал Э. Оберхольтцер в своей «Литературной истории Филадельфии», — что — его читали даже те — ремесленники, рабочие, продавщицы в лавках, фермеры и их жены, — кто не только никогда не брал книг в руки, но нередко и не видел их прежде воочию».

В сближении двух молодых людей сыграли свою роль несколько факторов. Прежде всего, Рид нашел в Липпарде благодарного и восторженного слушателя, что ему, безусловно, льстило. У Липпарда были обширные связи и знакомства, и он щедро делился ими с Ридом. Риду, в свою очередь, нравилось то, что и как писал его младший друг, и он, будучи человеком открытым и восторженным по складу характера, не скрывал своего восхищения. Но, вероятно, еще больше их сближал общий радикализм во взглядах. И тот и другой исповедовали демократические убеждения, им претил капитализм и капиталистическое отношение к человеку, они с негодованием говорили о положении иммигрантов и возмущались антииммигрантскими погромами в Филадельфии, были противниками рабства. Можно утверждать, что общение с Липпардом способствовало развитию демократических убеждений Рида: эти убеждения писатель пронес через всю жизнь, они воплотились в его романах и существенно повлияли на личную судьбу писателя.

Сближало их и отношение к Великобритании: и тот и другой были яростными противниками британской великодержавности и высокомерия. Как раз в те годы родину Рида — Ирландию поразил жестокий голод, который ежегодно уносил до 300 тысяч человеческих жизней. Рид многое мог рассказать Липпарду: о нищете и бесправии своих соотечественников, о жестокости и лицемерии британской администрации, об отсутствии школ, больниц и — шире — жизненных перспектив для коренного населения острова. Его рассказы неизбежно должны были тронуть сердце яростного демократа. Риду импонировал и патриотизм Липпарда. С негодованием обличая пороки Америки, его товарищ, тем не менее, считал свою страну лучшей в мире и в этом убеждении находил горячего сторонника в лице Рида.

Уже тогда Липпард размышлял о социальном реформаторстве и вынашивал идею создания некоего союза, который объединил бы всех, кто хочет деятельно бороться с нищетой и преступностью. В 1850 году он основал «Братство Союза» — тайную благотворительную организацию, каждый член которой действовал под конспиративным псевдонимом. «Братство» действовало в США долгие годы и прекратило свое существование только в 1994 году. Джордж Липпард был утопистом и, определяя цели и задачи учрежденного им союза, говорил: «Он призван разрушить то социальное зло, которое производят нищета, алкоголизм и преступление. Он направлен на устроение правильных взглядов на отношения между трудом и капиталом, таких, при которых ни капиталист не мог дольше быть тираном, ни рабочий его жертвой, но оба превратились бы в партнеров по труду на общей платформе права и справедливости». Липпард смог осуществить свою мечту после публикации в 1845 году авантюрного романа «Город квакеров». Тогда этого термина еще не существовало, но мы смело можем назвать книгу главным бестселлером Америки того времени: только в 1845 году она разошлась тиражом почти в 60 тысяч экземпляров, а затем в течение почти десяти лет продавалась в количестве примерно 10 тысяч экземпляров ежегодно. За пять лет роман Липпарда выдержал 27 изданий. Успех превратил автора в одного из наиболее высокооплачиваемых писателей предвоенной Америки: ежегодно роман приносил автору от трех до четырех тысяч долларов — огромные по тем временам деньги.

Эти обстоятельства не могли не повлиять на Рида. Успех Дж. Липпарда и материальные блага, вдруг ставшие доступными человеку, который недавно, в прямом смысле, не имел крыши над головой, безусловно, способствовали тому, чтобы Майн Рид укрепился в решении связать свою жизнь с литературой.

Среди тех, с кем контактировал Рид, были, конечно, и люди очень далекие от литературы и искусства — те, кто составлял его «социальное окружение»: квартирные хозяева, где он снимал жилье, владельцы пансионов, в которых он жил (он менял адреса неоднократно), а также булочники, мясники, молочники, портные, парикмахеры и т. п. — то есть те, кто обеспечивал и насыщал его быт. История не сохранила — да и едва ли могла сохранить! — имена этих людей — никто из них, к сожалению, не оставил никаких воспоминаний, которые могли бы помочь восстановить обстоятельства повседневной жизни начинающего литератора в Филадельфии.

Неизвестно также, сколько зарабатывал Рид своим литературным трудом. Однако едва ли речь может идти о каких-то значительных суммах. Хотя в то время филадельфийские журналы платили своим авторам неплохо — столько не платили ни нью-йоркские, ни бостонские журналы. Самыми высокими гонорарами отличались «Гоудис ледис бук» и «Грэме мэгэзин», с которыми сотрудничал молодой писатель. Но ставка оплаты зависела прежде всего от известности автора. Крупному поэту, такому, например, как Лонгфелло, могли заплатить 50 долларов за стихотворение, и даже больше. Необремененному семьей человеку на эти деньги в тогдашней Америке вполне можно было существовать несколько месяцев. Но Рид был начинающим, никому не известным автором. Его тексты публиковались в основном анонимно, редко — под псевдонимом, его гонорары не могли быть высоки. Можно поэтому утверждать, что тех денег, которые он зарабатывал пером, на жизнь ему конечно же не хватало. Отсутствуют сведения, имел ли он дополнительные заработки (может быть, вернулся к преподаванию). Но известно, что ему время от времени помогали родители. Из этих поступлений и складывался его небогатый бюджет.

Как и его молодые приятели, Рид в Филадельфии вел вполне богемный образ жизни. Но не в том смысле, как это нередко понимают, имея в виду бесконечные пирушки и сомнительные приключения (все это, безусловно, было, но, в отличие от своих товарищей, — например Хирста, — Рид не прослыл истовым поклонником Бахуса). Неприкаянность, отсутствие «дома» и уверенности в завтрашнем дне, долги и вечный недостаток денег — все это объемлет та самая «богемность» — «невыносимая легкость бытия», которую ощущал молодой литератор в Филадельфии.

Недостаток средств для существования, а не «истовая любовь к театру», как полагала Элизабет Рид, подвиг ее будущего супруга пробовать свои силы в области драматургии.

В те годы Филадельфия была подлинной театральной столицей Америки. Так сложилось исторически: Пенсильвания, крупнейшим городом которой является Филадельфия, изначально формировалась как наиболее либеральный штат Америки — с присущей ей веротерпимостью и широким плюрализмом. С самого начала здесь отсутствовали религиозный фанатизм, пуританский аскетизм и нетерпимость, столь характерные для других северо-восточных частей страны. В то же время Пенсильвания, чуть ли не изначально, была самым экономически и интеллектуально развитым штатом. Все это обусловило не только расцвет газетного и журнального дела в Филадельфии и ее «литературный ренессанс» в первой половине XIX века, но и интенсивное развитие театра в городе. На 1830–1850-е годы приходится его апогей.

Когда Майн Рид жил там, в городе функционировало до полутора десятков театров различного уровня и репертуара, в том числе старейший в США «Театр на Уолнат-стрит» (основан в 1809 году и функционирует до сих пор). Столица Пенсильвании привлекала талантливых актеров со всей страны, существовали театральные династии, работали талантливые антрепренеры и организаторы театрального дела, среди них, например, знаменитый Ф. Т. Барнум[18], заложивший в Филадельфии основу своего театрально-циркового бизнеса.

В отличие от рискованного и довольно скудно оплачиваемого литературного труда, написание пьес могло принести их автору серьезные деньги в случае удачи — постановки на сцене и аншлага в зале. Причем в данном случае не надо было неделями ждать выхода журнала и альманаха, а затем тревожиться по поводу чека и суммы, в нем обозначенной. Драматург получал определенный процент от сборов, а зависел он от успеха пьесы у публики.

У театральной Филадельфии были свои кумиры-драматурги. Э. Оберхольтцер в «Литературной истории Филадельфии» выделяет целый ряд успешных местных авторов, поставлявших свои творения в городские театры. В основном они писали мелодрамы, комедии и исторические драмы. Излюбленными источниками сюжетов были античная и национальная история (эпоха Революции и Войны за независимость), латиноамериканская экзотика (преобладала любовная тема), итальянское Средневековье и Возрождение. Весьма интересный и важный факт: сочиняя свои творения, местные драматурги боролись не только за благосклонность публики, но и за специальную премию, учрежденную местным богатеем и театральным меценатом Эдвином Форрестом. Увлеченный театром, он создал специальный премиальный фонд размером в 20 тысяч долларов, из которого ежегодно (на протяжении почти четверти века) выделялась премия в тысячу долларов. Ее присуждал не сам Форрест, а комитет из филадельфийских и нью-йоркских литераторов. Миллионер был одержим идеей развития национальной драматургии и полагал пагубным наблюдаемое им засилье низкопробных комедий и мелодрам. Высшим достижением он считал жанр возвышенной трагедии, и потому премия его присуждалась «лучшей трагедии в пяти актах».

Увлеченный финансовыми и иными перспективами, Майн Рид принялся за сочинение трагедии. Есть сведения, что он начал писать ее в конце 1845 года, писал с перерывами, многое исправлял и переделывал в тексте. Работа была завершена летом 1846 года. Первоначально Рид планировал назвать ее «Роковая любовь, или Супруг», но в окончательной редакции она получила иное название — «Мученик любви».

Судя по всему, Рид подошел к делу весьма серьезно, тщательно изучив местные вкусы и предпочтения, и рассчитывал как на успех у филадельфийской театральной публики, так, вполне вероятно, и на присуждение награды Форреста. Во всяком случае, он постарался угодить и тем и другим. В пользу этого свидетельствует несколько фактов. Во-первых, жанр и композиция пьесы: «Мученик любви» — так называемая высокая «трагедия в пяти актах». Во-вторых, ее тематика: это история о роковой любви, преданности и предательстве. В-третьих, исторический колорит: действие развивается в «Венеции и ее окрестностях в 1400 году». Сюжет сводится к следующему. Командующий венецианской армией генерал князь Казимир женат на юной красавице Маринелле. Он не молод, глубоко любит супругу. Маринелла ему верна и всячески выказывает свою любовь. Генерал доверяет ей. В Маринеллу влюблен негодяй граф Юлиан Караффа. Он предпринимает попытку объясниться в любви красавице, но его ухаживания с негодованием отвергнуты. Тогда он решает погубить генерала, чтобы добиться власти над Маринеллой. У Маринеллы есть брат граф Бэзил, он офицер и ближайший сподвижник Казимира. Близким к Маринелле человеком является ее духовник монах Лоренцо. Однажды он открывает своей воспитаннице тайну: ее брат — приемный сын ее отца, который таким образом пытался сохранить имущество семьи от передачи ее Венецианской республике. Эту тайну, помимо Маринеллы, узнает Караффа — он подслушал разговор между юной дамой и духовником. Лоренцо предостерегает княгиню от поцелуев и объятий с братом, поскольку тот не брат ее по крови. Генерал и Бэзил возвращаются с победой, одержанной над войсками Милана. Лоренцо встречается с генералом и открывает тайну Бэзила и ему, уверяя, однако, в верности жены и целомудренности отношений между Маринеллой и братом. Казимир проводит расследование и убеждается в правоте Лоренцо, но слышит также и разговор, из которого следует, что Бэзил любит Маринеллу, а та любит его. Но, верные чести, они отказываются от своей любви: Маринелла остается преданной женой, а Бэзил решает покинуть Венецию и присоединиться к войскам французского короля, чтобы воевать с Австрией. Тем временем негодяй Караффа выступает в сенате республики и обвиняет Казимира в измене. В качестве доказательства он представляет дожу и его советникам подложные документы. Дож, который ненавидит Казимира и завидует его славе, отдает приказ арестовать его. Караффа спешит к Маринелле и пытается овладеть ею, объяснив, что теперь только он способен спасти ее супруга от смерти. Маринелла сопротивляется и зовет на помощь. На крик прибегают ее муж и брат. Бэзил вызывает негодяя на поединок, но ему запрещает драться Казимир, дерется сам и убивает Караффу. Вскоре в доме появляются солдаты, пришедшие арестовать Казимира по обвинению в измене и убийстве Караффы. У Казимира есть шанс оправдаться, но он отказывается от него, потому что знает, что, пока он жив, его возлюбленная Маринелла не сможет обрести счастья — соединиться с Бэзилом, и… идет на плаху.

В том же году пьесу Майн Рида поставили на главных подмостках Филадельфии — в «Театре на Уолнат-стрит». Однако даже игра лучших актеров не смогла обеспечить успех трагедии. Пьеса не провалилась, но до аншлага было далеко, и после нескольких представлений (вдова Рида сообщает о пяти вечерних спектаклях) ее сняли. Неуспех постановки огорчил автора, он не считал его заслуженным. Тем не менее он счел необходимым переработать сочинение. О том, что правка была, свидетельствуют надпись на титульном листе рукописи, сделанная пером самого автора, и дата «20 ноября 1846 года», когда она была закончена. Очевидно, что Рид собирался «продвигать» пьесу в другие театры: в 1849 году он небольшим тиражом и в «театральном формате» издал ее на свои средства в одной из типографий Филадельфии.

«Дух времен»