Настройки шрифта

| |

Фон

| | | |

 





Г.Ананьев

КОТОВСКИЙ



«Молодая гвардия»

МОСКВА 1982

ЖЗЛ-623





1

Бессильный гнев душил Григория Котовского. Связав по рукам и ногам, холопы помещика Скоповского избили его и вот теперь куда-то везут по тряской дороге на телеге. Болит все тело, отекли туго перетянутые руки, но Котовский словно не чувствует этого, он вновь и вновь переживает позорную сцену избиения.

По распоряжению помещика Котовский переправил в Кишинев большую партию свиней и, выгодно продав их, вернулся в имение. Но вместо того чтобы немедленно отчитаться перед хозяином, пошел проведать больного батрака и отдать купленные для него лекарства. И надо же такому случиться, что и Скоповский пожаловал в барак. И не один, а с ключником и конюхами. Помещик считал, что батрак симулирует, поэтому решил его наказать. С бранью слуги Скоповского накинулись на больного батрака, начали бить, заставляя идти на работу.

- Прекратите! - не выдержав, крикнул Котовский и оттолкнул конюхов от больного.

Скоповского это вмешательство взбесило, и он приказал связать управляющего.

…В степи телега остановилась, Котовского сбросили на снег.

- Развяжите! - потребовал Котовский, понимая, что его хотят оставить на верную гибель.

- Барин не велел, - спокойно ответил приказчик. Февральский холод начал пробирать до самых костей, но, как ни напрягался Григорий Котовский, ему никак не удавалось даже хоть чуть-чуть ослабить веревки. Выход один - найти какое-нибудь дерево и тогда, поднявшись, перетереть веревку о шершавую кору. И Котовский покатился по снегу, проклиная Скоповского и его холуев.

«Дерево нужно. Дерево, - отчаянно повторял Котоз-скии. - Тогда спасусь!»



Григорий Котовский родился в июне 1381 года в небольшом молдавском селе Ганчешты в 35 верстах от Кишинева. Отец его Иван Николаевич Котовский, как записано в церковной метрической книге, - мещанин Каменец-Подольской губернии города Балты, мать - Акулина Романовна… Но Иван Николаевич не мещанин, а сын потомственного дворянина, храброго полковника, служившего под началом генерал-фельдмаршала Воронцова.

У него было много боевых наград, но это не помешало уволить его из армии с должности командира полка за сочувствие польскому освободительному восстанию 1863-1864 годов, особенно его левому крылу, так называемому «красному». Крыло это возглавляли Ярослав Домбровский, будущий герой Парижской коммуны, Зыгмунт Падлевский и Зыгмунт Сераковский.

После смерти опального его дети Петр и Иван, покинув не единожды заложенное имение в Подолии, перебрались в Балту и приписались к сословию мещан. Иван Николаевич нанялся к известному на всю Бессарабию предприимчивому князю Манук-Бею заведующим машинным отделением винокуренного завода и получал 50 рублей в месяц. Детей с рождением Григория стало четверо, вот и приходилось, что говорится, сводить концы с концами. Но все же дух гордой независимости, традиционной для рода Котовских, семья Ивана Николаевича не растеряла в борьбе с житейскими невзгодами. В духе семейных традиций воспитывал Иван Николаевич и Гришу.

Едва мальчику исполнилось два года, как утонул в княжеском пруду старший брат Николай. Потрясенная смертью любимого сына, Акулина Романовна заболела горячкой, у нее начались тяжелые преждевременные роды, но в Ганчештах не было ни врача, ни акушерки. Так и не поднялась Акулина Романовна с постели.

Сиротское детство Гриши как могла скрашивала крестная мать - Софья Михайловна Шаль, подруга Акулины Романовны.

Когда Гриша подрос, отец соорудил у дома голубятню. Турманы, дутыши и любимые сизари доверчиво садились на Гришины плечи, ворковали, клевали с руки зерно, а потом, подчиняясь лихому свисту, стремглав взлетали ввысь. А соседские мальчишки стояли с разинутыми ртами, и каждый из них много бы отдал, чтобы стать владельцем вот таких же красивых голубей.

Гриша знал, что почти все, у кого голуби (таков уж закон голубятников), пытались .заманить и турманов; и трубастых саксонских, и сизарей в свои голубятни - осадить и загнать, пусть потом выкупает. Но чаще всего выкупать приходилось им самим - голуби Котовских возвращались домой, увлекая за собой чужаков.

Птица платила верностью за ласку и заботу.

Иван Николаевич не запрещал сыну ходить в бараки к рабочим, прощал ему детские шалости, не журил и за драки между «заводскими» и «верхнеуличными», в которых Гриша почти всегда участвовал. Отец справедливо считал, что жизнь - лучший учитель.

И жизнь учила борьбе. Даже право купаться в манук-беевском пруду приходилось отвоевывать. Ганчешты делились иа две части - крестьянскую и заводскую. Крестьян называли «верхнеуличными», по расположению улицы, иа которой они жили. У них имелись хоть и убогие, но все же свои дома. А «заводские» ютились в бараках. Тайная вражда между ними и выливалась в частые драки.

Красивы стены княжеского замка из красного кирпича. Можно долго любоваться добротной кладкой, строгими бойницами и изящной формой сторожевых башен; но табунок ребят с Верхней улицы бежит, не замечая всей этой роскошной красоты, к пруду, где купаются дети заводских рабочих. И вот боевой клич проносится над прудом, сходится стенка на стенку, кряхтят упрямцы, тузят друг друга, трещат по швам рубашонки. Вот-вот дрогнут ряды «заводских», и в это время испуганный крик остановил всех - в пруду захлебывался Фиша Кройтер. Гриша Котовский не раздумывая кинулся в воду и вытащил на берег уже потерявшего сознание Фишку.

Забылись сразу распри, все кинулись помогать сверстнику. Откачали. И Фиша, благодарно и виновато улыбнувшись, сказал тихо:

- Спасибо.

В тот день они купались вместе: «заводские» и «верхнеуличные».



Гриша рос крепышом. И так получилось, что в любых играх, любых шалостях он оказывался первым. А сверстники стали воспринимать это как должное. Иной бы, может, и сам хотел стать первым, да побаивался силы и подчинялся.

Отец часто брал Гришу с собой на завод, чтобы тот видел, как трудно достается людям хлеб, а вечерами серьезно, как со взрослым, говорил о чести, о долге, о сострадании к обездоленным.

Отца и доброго наставника лишился Гриша, когда ему не исполнилось еще 12 лет.

Зима для винокуренных заводов - самая напряженная пора. И как раз в это время испортился один из паровых котлов. Иван Николаевич сам полез в еще горячий котел. Более часа пробыл там и вылез мокрый от пота. Поберечься бы ему, сменить насквозь промокшую одежду, а он остался в топочном отделении, где всегда сквозняки, чтобы самому убедиться в исправности котла. Это стоило ему жизни. Сильно простудившись, он проболел около года и умер от чахотки.

Ходатайствовать за младшего брата к Манук-Бею пошла Софья. И Манук-Бей устроил его в реальное училище.

И хотя хорошо сдал Гриша вступительные экзамены и учиться начал прилежно, его вскоре отчислили как «неподходящего». Предлог - плохое поведение.

Гриша вернулся в Ганчешты. Но Манук-Бей вновь сделал добрый жест - предложил Григорию протекцию в Кокорозенское сельскохозяйственное училище, и тот с благодарностью принял эту помощь. Не задумывался он тогда над тем, отчего Манук-Бей так благодушно заботлив, не понимал, что тот блюдет свой интерес. Справедливо считая, что по лозе и гроздь, помещик хотел подготовить себе честного, как и его отец, работника.

Кокорозенское сельскохозяйственное училище создано было в 1893 году губернским земством и содержалось на средства бессарабских помещиков и монастырей. В училище настойчиво внушалось будущим агрономам: живи и работай ради хозяина, ставь интересы хозяина превыше всего, и тогда хозяин тебя не обидит.

И система учебы была продумана так, чтобы выпускник училища мог бы с одинаковой сноровкой вырастить саженцы плодовых деревьев, заложить виноградник, готовить вино и сыр, консервировать фрукты и овощи; обязан уметь подковать лошадь, подоить корову, сложить печь, сделать оконную раму либо дверь, отремонтировать локомобиль, наладить сноповязалку.

Были в училище и такие, как Иван Саввич Лысенко - преподаватель русского языка и литературы, исключенный за неблагонадежность из Киевского университета. Иван Саввич дружил с украинским писателем-вольнодумцем И.С. Нечуй-Левицким. На уроках литературы Гриша, слушая учителя, начинал сомневаться в том, что нужно ли ожидать, как призывали их на уроках закона божьего, пока господь соизволит ниспослать то благодатное время, когда «милость и истина сретятся, правда и мир облобызаются»?

Биться за него нужно как Спартак, Степан Разин, Пугачев…

А потом в Кокорозенском училище тайком от надзирателей прочитал он «Овода». Книга потрясла его.

А тут и листовки, запрещенные книги и брошюры. В те годы в Кишиневе еще не было крепкого марксистского ядра революционеров, больший политический вес имели тогда в Бессарабии народники и «экономисты», вот их листовки чаще всего и попадали в училище.

Не обходили вниманием училище и анархисты.

В одних листовках восхваляли террор, в других проповедовали лишь один метод борьбы - экспроприацию помещичьей собственности, третьи призывали бороться только за то, чтобы помещики и фабриканты раскошеливались посмелей да платили пощедрей…

Григорий Котовский увлеченно читал запрещенную литературу, горячо спорил на сходках, но и не отказывался петь в церковном хоре. Он защищал слабых, всячески им помогал, но вынужден был мириться с жестокими порядками в училище, с тем, что ребят заставляли работать не меньше, чем батраков, а кормили скудно. Только в те дни, когда готовились к встрече бессарабского губернатора фон Раабена, выдали всем ученикам новую форму, в столовой появились мясные блюда, творог и масло, но на второй же день после отъезда губернатора все вернулось «на круги своя». Форму отобрали. Кормить, как и прежде, стали одними клецками с брынзой и галушками с молоком.

Он старался и учиться и работать больше и лучше всех. Не случайно же управляющий училищем И.Г. Киркоров говорил, что Котовский все работы исполнял с любовью и усердием, служил примером для других товарищей. В свободное время Григорий успевал прочитывать все специальные книжки, интересовался и русскими классиками, книги ему разрешалось брать из собственной библиотеки Киркорова. Гриша Котовский в течение четырех лет считался одним из самых лучших учеников.

И лишь один раз отважился Григорий на открытый протест. Ребята тогда работали на сборе початков кукурузы. Физическая нагрузка большая, а питание - все те же клецки да галушки. Полуголодные подростки начали роптать, а однажды даже подняли шум у окна раздачи, требуя добавки. Когда же на шум прибежал надзиратель Комаровский, чтобы успокоить учащихся, Котовский первым потребовал справедливого к ним отношения.

Этот «бунт» усмирял урядник. Зачинщику грозило исключение. Но, к счастью, все закончилось предупредительным письмом опекуну Горскому - мужу сестры Софьи.

В последних классах Кокорозенского сельскохозяйственного училища Григорий Котовский усиленно изучал немецкий язык, рассчитывая по окончании училища, поработав немного в каком-либо из частных хозяйств и получив отличные характеристики, поехать в Германию и поступить при финансовой поддержке Манук-Бея на высшие сельскохозяйственные курсы. Не знал Котовский, что «бунт» учащихся не обошелся без последствий, полиция взяла его на заметку, а после одной из сходок, которая чуть не закончилась провалом (кто-то донес о ней надзирателю Комаровскому, ребята, однако, успели попрятать листовки), попал он в список поднадзорных полиции. Его не исключили из училища и не посадили в тюрьму лишь потому, что не нашли прямых улик.

Окончив училище, Григорий Котовский получил направление в имение Скоповского Валя-Карбуна на должность управляющего. Помещик принял его радушно, сразу же выдал деньги для покупки одежды, жилье выделил приличное во флигеле.

К своим обязанностям Котовский относился добросовестно, к зимовке скота все подготовил заблаговременно. И к весеннему севу загодя очистил зерно, отремонтировал плуги и сеялки, а недостающий инвентарь закупил в Бендерах и Тирасполе. Побывал он и в колонии Шабо. Виноделы приехали сюда еще при Екатерине II из французской Швейцарии и прижились на благодатной земле. Много перенял у колонистов Котовский и применил затем в имении Валя-Карбуна.

Все, казалось, шло хорошо. Но вот как-то гостили у Скоповского соседи-помещики, и в их присутствии хозяин Валя-Карбуна похвалил своего молодого управляющего но добавил при этом:

- Батракам потакает только. Щедр непомерно. Вот беда.

- А возможно, он руководствуется правилом: не гони коня кнутом, а гони его овсом, - предположил кто-то из помещиков.

- Батраки - тоже люди! - резко ответил Котовский. - Этим я руководствуюсь в обращении с ними.

- Вот как?! - с деланным недоумением воскликнул Скоповский.

Так произошла первая размолвка.

А тут еще молодая жена Скоповского. Она не любила и боялась надменного мужа, и, когда в имении появился молодой красивый управляющий, потянулась к нему. Узнав об этом, Скоповский устроил скандал, состоялось неприятное и тяжелое объяснение, после которого Котовский уехал из имения.

Новым хозяином Григория Котовского с мая 1901 года стал Якунин, владелец имения Максимовка. Хозяйство большое, хлопотное, но Котовский со свойственной ему энергией успевал делать все: вести финансовый учет, контролировать полевые работы, заботиться о фруктовом саде помещика, о винограднике и ферм? И еще он всякий раз проверял, как кормят батраков, из колодца ли, а не из пруда привозят им воду.

Недолго, однако, длилась спокойная жизнь Котовского в новом имении. Осенью, когда уже были окончены основные полевые работы, Григорий Котовский поехал на несколько дней в Одессу. Дома у него осталось около 200 рублей помещичьих денег. Когда он вернулся, обнаружил, что шкаф взломан, а деньги похищены. Котовский пошел к Якунину, чтобы сообщить о краже, но тот уже знал о ней со слов Осадчего - помощника управляющего. Тот ловко повернул дело так, будто деньги Котовский израсходовал, а вину решил свалить на другого. Потому имитировал воровство.

Оскорбленный Котовский взял расчет. Тем более что за несколько недель до скандала получил от Скоповского письмо с приглашением вернуться в его имение.

И вот вновь Валя-Карбуна. Но примирение было недолгим. Скоповский начал подозревать управляющего в том, что он распространяет крамольные листовки, и ждал случая расправиться с вольнодумцем управляющим в назидание другим.

2

Григорий Иванович не замерз той лютой ночью. Ему удалось освободиться от веревок. Добравшись на следующий день до Балты, решил ехать в Кишинев, искать работу. Но получить приличное место без хорошего отзыва от прежних хозяев или рекомендации какого-либо влиятельного лица было невозможно. Ради куска хлеба пришлось соглашаться на любую временную работу. Даже грузить баржи. В те месяцы скитаний Котовский познакомился с социал-демократической, марксистской литературой.

Политическая обстановка в Бессарабии к тому времени значительно изменилась. В Кишиневе все больший вес приобретали марксисты. Южная группа содействия «Искре» командировала Леона Гольдмана в Мюнхен к В.И. Ленину. Из Вильно в Кишинев был доставлен ручной печатный станок, а И.И. Радченко, соратник Ленина, привез в крестьянской телеге восемь пудов типографского шрифта. Вскоре из одноэтажного белого домика, расположенного как раз напротив полицейского участка, начала вывозить «няня» семьи Гольдмана Г.А. Корсунская коляску с ребенком, под матрасиком у которого были аккуратно уложены большевистские листовки и брошюры.

Полиция жестоко боролась с искровцами, то и дело проводились обыски, аресты. «Искра» изымалась полицией в Кишиневе, в Аккермаие и в других городах Бессарабии.

В ночь на 23 ноября 1901 года на конспиративной квартире комитета РСДРП в Кишиневе полиция захватила склад нелегальной марксистской литературы. В перечне изъятой литературы была прокламация В.И. Ленина «Начало демонстраций» и его же брошюра «Задачи русских социал-демократов».

Но, несмотря на все попытки полиции захватить подпольную типографию, «Искра» продолжала выходить в Кишиневе. Здесь же были выпущены отдельными оттисками тысячи экземпляров статей В.И. Ленина «Начало демонстраций», «Новое побоище», «Борьба с голодающими». Вполне вероятно, что Григорий Котовский читал и приветствие «Искры» по случаю образования в Кишиневе комитета РСДРП, и прокламацию «К товарищам», которую выпустил вновь созданный комитет. Не мог не слышать и о приказе военного коменданта города Кишинева о применении оружия против демонстрантов. Приказ тот опубликовала «Искра», и он вызвал возмущение всего трудового люда своим средневековым деспотизмом: «Его Высокоблагородию Г-ну Ротному Командиру …ского Пехотного полка. Отношение. Предлагаю В. В. назначить роту в 32 ряда для подавления могущих возникнуть в городе беспорядков. Находиться в ведении Г-на полицмейстера. Выступать по приказу. Действовать решительно и ни перед чем не останавливаться. Каждому нижнему чину иметь 15 боевых патронов и одну веревку…»

Возможно, что именно в то время возникли у Григория Ивановича мысли о необходимости бороться силой оружия против тех, кто жестокими репрессиями подавлял любые выступления народа. Неожиданный арест окончательно убедил его в этом.

1 октября 1902 года Григорий Иванович явился в воинское присутствие в Балте для отбывания воинской повинности. Но там ему сказали, что призыв откладывается до ноября. Тогда Григорий Иванович едет в Ганчешты проведать сестру. А там узнает, что по распоряжению мирового судьи и судебного следователя он разыскивается становым приставом. За что? Теряясь в догадках, Котовский пошел к приставу, но был арестован и отправлен в Кишинев. Ему предъявили обвинение в том, что он якобы растратил 77 рублей, когда работал у Скоповского, и посадили в арестный дом.

Да, не успокоился Скоповский на том, что вышвырнул управляющего, связанного и избитого, в морозную ночь. И вот уже скорый и позорный суд с загодя известным исходом. Виновен невиновный. Месяц лишения свободы.

С тоскливым скрипом закрылась дверь в сырую и холодную камеру. Жизнь осталась там, за толстыми прочными стенами.

Не знал Котовский, что привыкнет он позднее к ржавому скрипу тюремных дверей, к прочным стенам, к застоялому тюремному удушью, которым, казалось, пропитаны не только стены, нары, двери и решетки, но и одежда, все тело, и что после каждого очередного ареста первой станет мысль о побеге. Сейчас же свой первый арест он воспринял с болезненной озлобленностью.

Медленно, словно иззябшая черепаха, ползло время. Такими же тягучими и безрадостными были рассказы крестьян и мастеровых, с которыми оказался в камере Котовский.

Через несколько дней после ареста Котовский заболел нервной горячкой. Его перевели в тюремную больницу, а после выздоровления вновь вернули в камеру. Вид его был настолько жалок, что даже тюремный врач Василевич предложил следователю освободить Котовского, оставив его под надзором полиции.

Но не выпустили Григория Ивановича из тюрьмы. Последние сутки показались особенно длинными, считал часы и минуты. Твердо решил после освобождения поехать в Ганчешты к своей сестре. Как будет добираться до Ганчешт, не думал. Денег ни копейки. Да и силенок кто бы дал взаймы.

Ужаснулась Елена, когда увидела брата, так он похудел.

- Ах, Гриша, Гриша! Ну когда же ты будешь жить как все?! - в отчаянье воскликнула она.

Григорий промолчал. Одним словом не ответишь, а разве время сейчас говорить о том, что он пережил и передумал, что решил посвятить свою жизнь борьбе за правое дело, борьбе с притеснителями народа?

Но прежде чем он возьмет в руки оружие, пройдут месяцы. Он еще до дна выпьет горькую чашу нужды и скитаний, будет трудиться чернорабочим в экономии, а затем поденным рабочим в имении Недова, вновь окунется в самую гущу революционной агитации, а затем побывает в Харькове и Киеве, где, как теперь все более уверенно делается предположение, встретится с руководителями комитетов РСДРП, которые и дадут ему задание сформировать боевую дружину. Выполнит он его тоже не сразу. Сменит еще не одну фамилию и, перейдя на нелегальное положение, начнет подбирать наиболее надежных и верных товарищей. И в это время его вновь арестуют за «уклонение от воинской повинности».

3

«…Балтское уездное полицейское управление, рассмотрев переписку о задержанном в г. Кишиневе балтском мещанине Григории Ивановиче Котовском, нашло, что Котовский подлежал отбытию воинской повинности в 1902 году, но к исполнению таковой до сих пор не являлся, скрываясь в разных местах, а потому постановило: названного Григория Котовича (так в документе. - Г. А.), в целях воспрепятствования дальнейшего уклонения от исполнения воинской повинности, содержать под стражей при полиции, впредь до открытия заседания Балтского воинского присутствия 3 февраля 1905 года, о чем ему объявить, а копию сего постановления препроводить товарищу прокурора по Балтскому участку.

Пом. исправника :

Журавский».



Вскоре заседание воинского присутствия состоялось, и Котовского препроводили в 19-й пехотный Костромской полк, который был расквартирован в Житомире. А уже 31 мая (13 июня по новому стилю) 1905 года Григорий Котовский, воспользовавшись тем, что его положили на лечение в лазарет, бежал, и полковник Воронов подписал приказ «исключить его из списков полка, роты и больных Житомирского местного лазарета».

Не мог Котовский стать солдатом армии, которая расстреливала петербургских трудящихся, мирно шагавших 9 января с иконами и царскими портретами к Зимнему дворцу, надеясь получить защиту у царя от притеснения алчных хозяев. Узнал о Кровавом воскресенье Котовский буквально за день до ареста в Кишиневе. В этот же день пришла весть о расправе над батраками Ганчешт. Голодные, отчаявшиеся крестьяне поднялись всем миром, самовольно стали забирать муку у торговцев. Но в Ганчешты вошли две роты солдат, и началась расправа. Крестьян пороли, хотя еще в 1903 году царь официально отменил телесные наказания.

Дезертировавший из армии Григорий Котовский в конце июня вернулся в Бессарабию, где в то время проходили стачки, митинги, демонстрации. 21 августа в Кишиневе состоялась организованная комитетом РСДРП всеобщая забастовка, которая на следующий день переросла в политическую демонстрацию. На улицах Кишинева, Аккермана, Белграда и других городов все чаще появляются лозунги: «Долой самодержавие!», «Долой царя!», «Долой эксплуатацию!»

Усиливаются к тому времени в Молдавии и крестьянские волнения, которые охватили почти все уезды. Власти направили туда карательные отряды, чтобы потопить в крови народное движение за землю и свободу. Не задумываясь, Котовский становится на сторону поднявшегося на борьбу трудового люда.

1 декабря 1905 года в Иванчском лесу, между Кишиневом и Оргеевом, отряд Котовского конфискует деньги и ценности у дворянина Дудниченко, затем у купца Когана. Часть этих средств Котовский использовал для нужд боевой группы, остальные раздал беднякам.

Через двенадцать дней Котовский со своей группой в Бардарском лесу (что между Кишиневом и Ганчештами) конфискует деньги у ганчештских купцов. А 22 декабря между Кишиневом и Оргеевом экспроприировал деньги у шестерых помещиков и купцов.

Деньги эти Григорий Иванович раздал землякам.

Но не только деньги и ценности экспроприировал отряд Котовского, а и оружие.



В декабре 1905 года революция достигла своего высшего подъема. 7 декабря восстали московские рабочие. Эхо Декабрьского вооруженного восстания в Москве докатилось и до Бессарабии. Вот что об этих событиях писало «Русское слово»: «Десятитысячное население Комрат - центр белградского района - в руках восставших. Объявлена автономия, власти низложены и арестованы. Драгуны бессильны».

Десять дней жила Комратская республика трудящихся. С большим трудом власти сломили упорное сопротивление восставших. Их жестоко избивали, многие из них были отданы под суд и сосланы в Сибирь на каторгу.

По всей Бессарабии поднимались крестьяне, готовились взяться за оружие революционные силы Кишинева.

В начале 1906 года дружина Котовского расширила свою деятельность, стала нападать на полицейских, отбирая у них оружие, отбивала у военных конвоев арестованных за аграрные беспорядки крестьян.

Долгое время полиция не могла напасть на след отряда Котовского, ибо он пользовался защитой и поддержкой рабочих и крестьян. Выходить на облавы они отказывались, всякий раз предупреждая Котовского о появлении больших групп полицейских либо воинских подразделений. Кроме того, Котовский попросту подкупил некоторых полицейских. Так секретный агент Новацкий, состоявший непосредственно при губернаторе и получавший по 50 рублей за каждого арестованного по его доносу «опасного преступника», столько же брал и с Котовского «за услугу». Помощник пристава 3-го участка Зильберг постоянно сообщал не из-за симпатии, конечно, к Котовскому, о намечавшихся засадах. Но Зильберг готовился и к тому, чтобы подороже продать самого Котовского. Однако до поры до времени отрабатывал получаемые от Котовского деньги.

Росло число нападений на помещиков, купцов, полицейских и конвойных. Имя Котовского наводило ужас на эксплуататоров. Буржуазная газета «Бессарабская жизнь» и особенно черносотенные газеты «Бессарабец» и «Друг» старались вовсю изобразить Котовского как атамана бандитской шайки, главная цель которой - грабеж. Властям такая трактовка борьбы вооруженной группы Ко-товского была выгодна.

Но факты говорили о другом. Даже следователь Кишиневского окружного суда отмечал, что нападения группы отличались как крайней смелостью, так и строгой планомерностью в действиях. А в составе группы, судя по протоколу Кишиневского окружного суда от 20 января 1906 года, были люди, ранее обвинявшиеся в хранении и распространении антиправительственных брошюр и газет.

Когда полицейские арестовали одного из членов вооруженной группы Котовского, П. Демянишина, они нашли при обыске у него «Призывную песню». Вот отрывок из этой песни:

Ой вы, руки народные сильные,

Вы берите цепы молотильные,

Обмахните слезы соленые,

Отбивайте вы косы каленые,

Топоры навостряйте тяжелые…

Вот встает оно, войско народное.

Не спасут тебя пули свинцовые,

Не укроют и стены дворцовые.

Ой держитесь, министры-правители,

Палачи, кровопийцы, мучители,

Челядь царская, сволочь приспеншая,

Жадных коршунов стая кромешная.



Ненавистью к угнетателям, к самодержавию проникнута песня. Она зовет на борьбу, она полна веры в конечную победу народа.

Не случайно и то, что отряд Котовского постоянно стремился добывать оружие. Ведь только у исправника, который вез оружие из Пересечина в Оргеев, группа Котовского отняла 30 ружей. А сама группа в то время состояла из 17-18 человек, хорошо вооруженных. Больше группа не увеличивалась. А оружие куда-то уходило, кому-то передавалось. Не кишиневским ли рабочим-революционерам для создания боевых дружин?

Политический характер борьбы отряда Г.И. Котовского вынуждены были признать даже чиновники Кишиневского окружного суда и департамента полиции. Когда Григорий Иванович бежал из кишиневской тюрьмы, департамент полиции в секретной телеграмме сообщал: «Бежал опасный политический преступник». Не случайным явлением, не единичным, основанным на мести, была борьба Котовского и его боевого отряда. Она являлась звеном в той героической борьбе, которую вел революционный народ против ненавистного царизма. После восстания на «Потемкине» Котовский стал называть свою группу «черноморцами», объясняя это тем, что цели борьбы у них одни и те же.



Полиция, жандармерия и армейские подразделения, выделенные для борьбы с выступлениями трудящихся, делали все возможное, чтобы подавить революцию. Министр внутренних дел П.Н. Дурново в январе 1906 года требует от генерал-губернаторов истреблять мятежников и сжигать их дома при сопротивлении, силою оружия выбивать у крестьян убеждение, что земля принадлежит им…

Упорно обороняясь, революция шла на убыль. И именно в этот период был арестован Котовский. Предал его Зильберг. Выгодно для себя предал. Зная одну из конспиративных квартир партизанского отряда (на улице Куприяновской, в доме 9), Зильберг долго держал ее под постоянным наблюдением. И вот 18 февраля 1906 года Котовский появился в этой квартире. Дом тут же оцепили, но ворваться побоялись. Ждали, когда Котовский выйдет на улицу.

Не подозревая измены, Котовский собирался в лес, к своему отряду. Он натянул ботфорты, надел мягкую куртку, шляпу и вышел на крыльцо. Тут его и схватили.

Сопротивляться было бесполезно. Вмиг с ним бы расправились. Это сразу понял Котовский. Сказал только с сожалением:

- Разрушен теперь весь мой план.

Полицейские перевернули в доме все, но, увы, улик в их руках оказалось весьма немного: денег 4 рубля 25 копеек, свисток, маска и записная книжка.

В тот же день в доме на Киевской улице были арестованы и закованы в кандалы Прокопий Демянишин и Игнатий Пушкарев, а через несколько дней задержали и других членов отряда. Арестовали и хозяев конспиративных квартир отряда Ирину Бессараб и Акулину Жосаи.

Зильберг получил солидное вознаграждение - 1000 рублей.

Котовский вновь в тюрьме. Она, с высокими сторожевыми башнями и узкими, в виде креста, окнами, напоминала средневековый замок, и только колючая проволока, которой были густо опутаны тюремные стены, нарушала это сходство. Теперь двойные железные ворота захлопнулись не на месяц, как в первый его арест, а на многие месяцы. Но не испытывал Котовский отчаяния. Он вовсе не собирался ждать решения суда и терпеть произвол тюремной администрации. Уже в апреле он пытается установить связь с оставшимися на свободе товарищами. Записку, однако, перехватили стражники. Но это не остановило его. Он продолжает готовиться к побегу, и не один, а вместе с другими политическими заключенными.

В середине апреля комратцы (так называли в кишиневской тюрьме организаторов Комратской республики. В 1905 году содержалось их здесь более шестидесяти человек) объявили голодовку, Заключенные выступили против избиений на допросах, против унижений й оскорблений. Комратцев поддержали политические, а затем под влиянием Котовского и многие уголовники.

Такая значительная поддержка требований комратцев привела к успеху. Часть их распоряжением губернатора была освобождена вовсе, иных отпустили домой под залог, третьих - на поруки, Авторитет Котовского и его друзей еще более возрос, и они, понимая это, решаются на организацию массового побега из тюрьмы.

Сложную задачу ставили перед собой боевой отряд и его сообщники - им предстояло разоружить более пятидесяти охранников, поэтому действовать предстояло не только решительно и смело, но и хитро.

План разрабатывали долго, и вот в один из майских дней, когда во двор, как обычно, начали выводить на прогулку арестованных из камер, заговорщики начали действовать. Они разоружали поочередно всех надзирателей, которые находились в здании тюрьмы, а затем я надзирателей внутреннего двора. Все развивалось точно по задуманному плану. С кляпом во рту и со связанными руками очутился в камере помощник начальника тюрьмы Гаденко. Но оставался привратник, и он мог в любую минуту заглянуть в волчок ворот, ведущих в наружный двор, и, не увидев надзирателей во внутреннем дворе, поднять тревогу. Момент напряженный. Котовский, однако, хладнокровен. Он моментально принимает решение. Командует:

- Открыть все камеры и выпустить арестантов во двор. Буду читать манифест.

Речь шла об известном царском манифесте от 17 октября 1905 года, крторый лживыми обещаниями был направлен на ослабление революции.

Во двор высыпали арестанты, а Котовский, встав так, чтобы заслонить собой волчок, выкрикивал:

- Эге-ей, манифест! Манифест!

Услышав необычный шум, привратник приоткрыл дверь, и в это время Котовский крепко схватил его за горло. Ключи тут же были отняты, ворота открыты, и арестанты выбежали в наружный двор.

И все-таки побег не удался. Причину провала объясняют по-разному. Кто говорит о предательстве двух провокаторов (фамилии их не называются), кто утверждает, что иные нетерпеливые уголовники не стали ждать, пока будут открыты последние ворота тюрьмы, полезли через тюремные стены, а разъезды конной стражи, которые постоянно патрулировали вокруг тюрьмы, обнаружили их. Восстановить истину сейчас, видимо, вряд ли удастся. Но как бы то ни было, подоспевшие на помощь тюремщикам конная и пешая полиция, жандармерия и армейские подразделения схватили почти всех, кто успел бежать, а раненый Котовскай закрылся в одной из камер. У него были револьверы, и жандармы боялись взламывать дверь.

Переговоры вел вице-губернатор Кнолль. Он пообещал выполнить требование Котовского - не истязать заключенных, - и тот выбросил в окно револьверы.

Слово вице-губернатор не сдержал. Началась расправа. Избиения, допросы. Котовского перевезли в специальную камеру, которая у тюремщиков именовалась «железной». Расположена она была в «Больничной» башне на высоте шестиэтажного дома. К этой одиночной камере тюремное начальство приставило постоянного надзирателя, а во дворе, у башни, выставило дополнительный пост…

«Одиночный режим… с прогулкой 15 минут в сутки и полной изоляцией от живого мира. На моих глазах, - писал Г.И. Котовский, - люди от этого режима гибли десятками, и только… решение во что бы то ни стало быть на свободе, жажда борьбы, ежедневная тренировка в виде гимнастики спасли меня от гибели».

31 августа 1906 года во все концы царской империи полетела секретная телеграмма, в которой сообщалось, что из кишиневской тюрьмы бежал опасный политический преступник Григорий Иванович Котовский. Строжайше предписывалось установить самое бдительное наблюдение, а в случае появления бежавшего немедленно арестовать и препроводить под усиленным конвоем в кишиневскую тюрьму.

Сам Котовский не оставил рассказа о побеге, его соучастники, а без них, конечно, он не мог обойтись, тоже не стремились к саморекламе. В телеграмме от 4 сентября 1906 года губернатор официально сообщил, что побег произошел при следующих обстоятельствах: Котовский проник в коридор из своей камеры, сломав скобы у двери, а из коридора выбрался на чердак башни и оттуда по веревке через окно спустился во внутренний двор тюрьмы. Из второго двора Котовский прошел через ворота, у которых был расположен пост надзирателей, во двор мастерских, откуда при помощи доски, приставленной к ограде, перелез через нее на улицу.

Жандармерия и полиция, шпики и провокаторы подняты на ноги. В Кишиневе, Киеве, Одессе, Унгенах, Могилеве-Подольском - везде велся активный поиск. У домов сестер Котовского выставлены секреты.

Летели телеграммы с грифами «Секретно», «Экстренно», «Циркулярно». Шли ответные рапорты. В одном даже утверждалось, что Котовский в сентябре ночью перебежал через русско-австрийскую границу.

Страницы газет пестрели фантастическими рассказами о неуловимом «атамане», Котовский же находился в Кишиневе в доме № 20 по улице Гончарной у Михаила Ивановича Романова.

Следствие о побеге Котовского поручили вести приставу 2-го участка Хаджи-Коли, человеку хитрому и умному, хорошо знающему свое дело. Ему удалось подкупить эсера Еремчия, и тот поначалу указал лишь район (большего он пока не знал), где скрывался Котовский. После получения таких данных Хаджи-Коли большую часть времени стал проводить в том районе города. И они встретились. Совершенно неожиданно, на Тиобашевской улице.

Оба были поражены, но быстро опомнились. Котовский бросился вверх по улице. «Держи! Стреляй!» - крикнул Хаджи-Коли городовым. Те открыли огонь, Котовскому, однако, удалось скрыться, хотя одна пуля попала в ногу.

Раненый Котовский забежал в квартиру своих знакомых - Прусаковых. Те оказали ему помощь, перебинтовали рану, приютили на несколько дней. Но долго оставаться у гостеприимных хозяев Котовский не стал, считал небезопасным и для себя, и для хозяев. Он вновь вернулся к Михаилу Романову.

Провокатор Еремчий, узнав об этом, дал в руки Хаджи-Коли точный адрес, и дом Михаила Романова оцепили полицейские. Котовский увидел их, но поздно. Он все же попытался бежать - выпрыгнул из окна во двор соседнего дома и даже перепрыгнул через забор, но наскочил на засаду и снова был ранен. Хаджи-Коли сам защелкнул наручники.



Одиночная камера. Допросы, допросы… Но Котовский на все вопросы отвечать отказался.

Немного оправившись от ран, Григорий Иванович снова готовится к побегу. К началу апреля ему были переданы два браунинга, но об этом прознало тюремное начальство, и побег не удался.

Суд над Г.И. Котовским начался 13 апреля 1907 года. Рядом с руководителем отряда - его боевые товарищи Демянишин, Пушкарев. Зал окружного суда переполнен. Люди хотели увидеть своими глазами тех, кто в течение нескольких месяцев держал в страхе купцов и помещиков всей округи, кто отнимал у богачей деньги и отдавал неимущим, рискуя ради этого своей жизнью.

Симпатии зала были на стороне Котовского. Это признавали даже буржуазные газеты. Нет единства и среди присяжных заседателей. Одни требуют сурового наказания, другие - оправдания.

Конечно, наивно было бы рассчитывать на оправдание. Не для того же так усиленно ловили Котовского, чтобы отпустить после суда. Приговор прозвучал сурово - 10 лет каторги. Но и он показался кишиневским властям слишком мягким. Сразу же после суда дело передали на вторичное рассмотрение.

23 ноября 1907 года. Вновь взбудоражен Кишинев. Председатель суда отдает распоряжение пускать публику в зал заседания только по специальным билетам. И вновь звучит уверенный голос Котовского, который защищает себя сам. Он признает, что освобождал арестованных крестьян, и бросает гневно: «Не вижу, за какие преступления их осудили. Как вы докажете, что лес принадлежит помещику? А он где взял тот лес? Вы заковываете в цепи людей только за то, что они хотели есть и кормить своих детей. Не меня надо судить, а вас!»

Судьи обвиняют Котовского в том, что он принял в свой отряд крестьян, арестованных и конвоированных в тюрьму за якобы уголовные преступления. Григорий Иванович отвергает это: «Лица эти арестованы за аграрные выступления, а не за уголовные».

Приговор был вынесен более суровый - 12 лет каторги.

Из зала суда Котовского доставили не в одиночную камеру, а в общую. К уголовникам. Здесь верх держали знаменитые в Бессарабии бандиты Загари и Рогачев. Они собирали со всех дань, вели скрытую торговлю табаком, имея на кухне своего человека, разворовывали продукты. Котовский, верный своему принципу, потребовал прекратить произвол, не притеснять слабых и беззащитных. Это подействовало. Загари и Рогачев не посмели открыто возражать Котовскому, потому что авторитет его в тюрьме был высок, к тому же свои требования он вполне мог «подкрепить» силой, которую признавали все и которой побаивались. Но без боя они не собирались сдавать свои позиции. Это хорошо понимал Котовский и был настороже. Увернулся от кипятка, выплеснутого из таза, но сделал вид, что ничего не заметил. Баня не место для драки.

Загари готовился проучить и Котовского, и всех, кто примкнул к нему, - устроить резню во время прогулки. Григорий Иванович, однако, узнал об этом и, конечно же, предупредил своих друзей.



«Разговор» начал Загари. Но Котовский сразу же сильным ударом отбросил его. Когда бандит поднялся, в руке у него сверкнул нож. Загари было кинулся на Котовского, но в это время друг Григорий Меламут ударил бандита булыжником по голове, и тот упал.

Дружки Загари схватились за булыжники. На помощь Котовскому уже спешили друзья.

Крики всполошили тюремщиков. Ворота открылись, и появился начальник тюрьмы Францевич, но тут же торопливо скрылся за спины надзирателей. Он испугался, не задумал ли Котовский новый побег, а все, что происходит во дворе, - искусная прелюдия. Сейчас все они кинутся разоружать охрану, а его, начальника тюрьмы, упрячут связанного в одиночную камеру.

А во дворе продолжала литься кровь. Убит фальшивомонетчик Попу, покалечены многие из бандитов. Но они еще жестоко сопротивляются. Вот убит член отряда Гроссу, а надзиратели трусливо попрятались. В страхе и начальник тюрьмы. Однако он наконец-то отважился сорваться во двор с большой толпой охранников.

Бандиты разбежались, а Котовский шагнул было к начальнику тюрьмы, чтобы объясниться, но тот испуганно попятился. Рассмеявшись, Григорий Иванович отбросил прут и направился в свою камеру.



Вскоре Котовский вновь попытался бежать. Он вместе с анархистами-«белоцерковниками» начал новый подкоп. Их было тридцать анархистов, посаженных по делу о нападении на кишиневскую контору банкира Белоцерковского. Им грозила смертная казнь. Понимая, что им терять нечего, они были согласны на все. Подкоп начали из камеры политзаключенных в «Крестовой» башне. Сделали уже много, однако нашелся провокатор, и двухмесячный труд оказался напрасным.

Очередная неудача не остановила Котовского. Он начинает вести подкоп из тюремной церкви, ходит ради этого на спевки церковного хора. Одновременно готовит массовый побег заключенных, но тоже неудачно.

Один из политических заключенных, С. Сибиряков, который сидел с Григорием Ивановичем в кишиневской тюрьме более трех лет, вспоминал, что, стоило Котовскому узнать об объявлении политзаключенными тюремной администрации протеста, обструкции или голодовки, он тотчас поднимал всю тюрьму в поддержку. Весь корпус ходуном ходил… Гремели чайниками, бачками, котелками, ломали двери, печи, в ход пускали все, что попадется под руку. И никакие увещевания тюремного начальства, угрозы пустить в ход оружие не помогали.

Тогда начальство сдавалось, обещало удовлетворить требования узников и просило Котовского успокоить тюрьму.

Котовский хорошо знал всех политических. Особенно сблизился он со студентами Суховым, Поповым, Берковым, Андреем Галацаном, которого товарищи называли президентом Комратской республики, и Михаилом Сибировым, тоже одним из организаторов и вдохновителей комратского восстания. Сибиров редактировал выпускаемый политзаключенными рукописный журнал «Голота» («Беднота»). Кстати говоря, в этом журнале была помещена карикатура на Котовского - он делает физзарядку, а кандалы лежат на полу рядом.

Политзаключенные приглашали Котовского на свои конспиративные собрания, давали ему книги и брошюры революционного характера, которые он с интересом прочитывал. В тюрьме Котовский проходил хорошую политическую школу.

Понимали это, видимо, и тюремная администрация, кишиневские власти. Они боялись, что с помощью политзаключенных он в конце концов совершит побег, и постарались избавиться от опасного и беспокойного заключенного - отправили его в николаевскую каторжную тюрьму, сопроводив соответствующими характеристиками. Его посадили в одиночную камеру, а надзиратель при этом предупредил: «В окно не смотри. Убьют». Боялись, что и отсюда он может убежать, поэтому лишали его любой возможности связаться с внешним миром.

Николаевская тюрьма была «образцовой». Двухэтажное здание, побеленное и оттого выглядевшее не так мрачно, огорожено высоким забором, по углам которого высятся башни часовых. Во дворе сооружены железные клетки для надзирателей, чтобы они могли укрыться в них, если во время прогулки взбунтуются арестанты.

Считалось, что побег из этой тюрьмы совершенно невозможен, что стены надежно крепки, а глаз надзирателей зорок. Все это, как думал Котовский, можно преодолеть, но не одному. А Григорий Иванович даже не знал, кто сидит в соседней камере. Полная изоляция. Тогда Котовский требует бумаги и чернил и пишет о том, как Зильберг и другие продажные полицейские чины помогали ему за взятки.

Все закрутилось, как предполагал Котовский. Сначала пригласили на допрос, но он наотрез отказался давать показания без очных ставок. Иначе, утверждал он, дело может повернуться так, что его обвинят в клевете.

Властям не оставалось ничего делать, как под усиленным конвоем препроводить его в Кишинев. Это произошло зимой 1910 года. Котовский теперь отвечает на все вопросы, называет все новых и новых свидетелей. И вот уже в кишиневскую тюрьму по соизволению Петербурга собраны двадцать свидетелей. Тех, с кем Котовский намеревался устроить очередной побег.

Свидетели подтверждают, что Зильберг брал деньги и вещи, реквизированные группой Котовского у помещиков.

Активным обвинителем Зильберга выступил и пристав Хаджи-Коли. Нет, его не интересовала честь полиции или истина, просто Зильберг был его соперником но службе.

Сохранился любопытный документ в архивах уголовного кассационного департамента - жалоба Зильберга:

«…Я доказал бы фактами, что Хаджи-Коли не только старался раздуть в преступниках чувство злобы против меня непозволительными разоблачениями моих служебных действий против них, но и подкупал их…»

Зильберг утверждал, что Хаджи-Коли подкупил Анну Пушкареву, хозяйку конспиративной квартиры, дав ей швейную машину и пообещав еще 90 рублей, если она будет тверда в своем ложном сговоре. Подговорил якобы Хаджи-Коли и еще одну хозяйку конспиративной квартиры - Людмер, чтобы и она удостоверила знакомство Зильберга с Котовским в период деятельности его шайки. Зильберг, правда, не отрицал того, что часто встречался с Котовским, но что делал это якобы в интересах сыска с ведома и по распоряжению своего начальства - полицмейстера г. Рейхарда и даже губернатора г. Харузина и товарища прокурора г. Фрейнета…

Зильберг доказывал, что в день его ареста - 15 сентября 1908 года - Хаджи-Коли потребовал от агента Пини Меламуда показать на следствии, что не Котовский, а Зильберг был главою разбойничьей шайки и доставлял шайке оружие. Меламуд на следствии подтвердил это.

Конечно же, Хаджи-Коли перестарался. Зильберг не был и не мог быть главой отряда. Его удел - взятки, забота о собственном благополучии. Зильберг продавал и государственные тайны, продал и Котовского, когда стало выгодно это сделать. От фактов не уйдешь. При обыске у Зильберга был найден ковер, принадлежавший помещику Крупенскому, подаренный шахом. Ковер тот у Крупенского реквизировал Котовский.

Много и других очевидных доказательств подтверждало продажность Зильберга, и, как ни пытались бессарабские власти спасти его, он все же сел на скамью подсудимых.

Вместе с ним судили помощника пристава Лемени-Македони и околоточного надзирателя Бабакиянца.

И хотя дело слушалось при закрытых дверях, процесс получил большую огласку, продемонстрировав еще раз гнилость и продажность самодержавного строя.

Чиновники были наказаны. Зильберг получил 4 года каторги. Однако побег, ради которого Котовский начал этот процесс, не удался. Всех свидетелей срочно отправили в их прежние тюрьмы.

4

После завершения суда над Зильбергом Котовского препроводили в Смоленский централ, подальше от друзей, от товарищей по борьбе. Там он просидел до декабря 1910 года в ожидании отправки на каторгу. Потом кандалы на руки и ноги, тщательный обыск - и товарный вагон. Нары достались немногим, остальным пришлось сидеть прямо на полу. А чем дальше в Сибирь, тем холодней. Все больше больных среди арестантов.

Котовскому, привыкшему к теплому югу, и вовсе трудно. Но крепок его организм, закален, не поддается простуде.

Проследовали Иркутск и вскоре остановились на небольшой станции. На дворе пурга. Переждать бы ее, но конвойные выгоняют заключенных из вагонов. Им-то что, они в добрых овчинных полушубках, в валенках. А каково арестантам, одетым не по сезону?

Но приходится подчиняться. Выходит на морозный воздух и Котовский. Становится в колонну. И идет вместе со всеми, звеня кандалами.

Шли они несколько часов, и когда наконец добрались до Александровского централа, им, измученным, продрогшим, камеры пересыльной тюрьмы показались раем.

Александровская центральная каторжная тюрьма считалась пересыльной. Но режим здесь был строгим. В камерах - железные кровати, которые на день откидывались. Узники, а их число здесь достигало более четырех тысяч, днем работали на ткацких станках либо ремесленничали. Норма устанавливалась высокая, а кто не справлялся, получал наказание вплоть до карцера.

Внешне Александровский централ чем-то напоминал Котовскому замок Манук-Бея. Та же прочная, на века, кладка, такие же толстые стены, и даже узорчатые карнизы имели сходство с карнизами замка, только те смягчали угрюмость средневековой архитектуры, а эти словно в насмешку кружевно тянулись по фронтону с четкой надписью «Центральная каторжная тюрьма» и белыми надбровными дугами бугрились над подслеповатыми решетчатыми окошками, подчеркивая мрачность этого знаменитого царского застенка.

День шел за днем. Котовский старался быть рядом с политическими заключенными. Часами слушал их споры (вместе сидели эсеры, меньшевики, большевики, анархисты), стремясь вникнуть в суть разногласий, осмыслить, кто же прав.

Однажды Котовский услышал рассказ о том, что над Александровским централом реяли красные знамена. Хладнокровно и продуманно действовали политические. Неторопливо подошел староста политического барака Элий Балталон к надзирателю Емельянову и попросил передать записку начальнику тюрьмы. Но только тот перешагнул порог внешних ворот тюрьмы, как из барака выбежали заключенные и быстро забаррикадировали ворота бревнами и досками от разобранной мусорной ямы.

Поднята по тревоге охрана, часовой с вышки открывает огонь, но поздно. Ворота укреплены, а от пуль спасут толстые стены.

Вскоре над воротами взметнулся красный флаг, а немного погодя на трубе бани был поднят еще один. Объявлена «свободная республика». Зазвучали в полный голос революционные песни.

Так в полдень 6 мая 1902 года началось восстание политических заключенных под руководством двадцатичетырехлетнего Феликса Дзержинского. Они требовали объявить им места ссылок (а это нужно было, чтобы заранее выписать газеты, журналы и книги, установить связь с родными и товарищами по борьбе), требовали более гуманного отношения к ссыльным, требовали отдать им полученную на их имена корреспонденцию без предварительной пересылки для просмотра в Иркутск, требовали человеческого обращения со всеми заключенными.

В село Александровское из Иркутска спешит вице-губернатор и помощник Иркутского губернского жандармского управления с вооруженными солдатами. Но не испугались восставшие, не открыли ворота, хотя им грозили суровой расправой, и пришлось представителям власти вести переговоры с республиканцами через крохотное оконце, выходящее во двор уголовных заключенных. Губернские и тюремные власти угрожали, требовали безоговорочного повиновения, восставшие неизменно повторяли свои требования. Вели себя с достоинством. Все переговоры вела выборная тройка.

Революционные флаги развевались над царским застенком до тех пор, пока вице-губернатор не принял все требования «свободной республики».

Слушая рассказ о тех событиях, Котовский невольно сравнивал их с восстанием, которое сам пытался поднять в кишиневской тюрьме и освободить заключенных. Все шло хорошо до тех пор, пока действовала небольшая группа по заранее продуманному и согласованному плану, а как только была выпущена во двор не подготовленная к восстанию толпа арестованных - все усилия пошли насмарку. Предполагал же Котовский, разоружив тюремную охрану, вызвать по телефону в тюрьму товарища прокурора, полицмейстера, приставов, жандармских чинов, поодиночке арестовать их и запереть в камеры, а затем, вызвав конвойную команду якобы для проведения повального обыска в камерах, разоружить и ее. Получив таким образом в свое распоряжение оружие и форму конвойников, инсценировать отправку большого этапа в Одессу…

Котовский был уверен, что этот план удалось бы осуществить, если бы все арестованные действовали заодно. Этого, однако, не случилось. Разобщенность испортила все дело. Она же дала возможность в дальнейшем тюремщикам выявить организаторов и расправиться с ними.

Здесь же, в Александровском централе, никто не пострадал. Потому что стояли они один за всех, все за одного. В своем докладе представители губернской власти вынуждены были даже признать, что, несмотря на все усилия, руководителей выявить не удалось. Да и как нее могло быть иначе, если за все время восстания политзаключенные были во всем полностью солидарны?!

Много расспрашивал тогда Котовский о Дзержинском, очень хотел встретиться с ним. И не предполагал, что жизнь так распорядится, что ему, комбригу Котовскому, через несколько лет придется выполнять особое поручение председателя ВЧК Дзержинского.



Незаметно летело время в камере политзаключенных, с интересом слушал Котовский рассказы революционеров о себе, о своих товарищах по борьбе. В камере уголовников шли больше «бытовые» разговоры - строились предположения о том, куда направят. В шахты Нерчинской каторги либо на «колесуху». Так заключенные называли строящуюся Амурскую железную дорогу.

В рудниках, как говорили все «бывалые каторжане», намного лучше. И когда при распределении местом каторжных работ определили Горный Зерентуй, Котовскин посчитал, что ему повезло.

Двое суток под привычно-монотонное бряканье кандалов плелись до Иркутска. Там их ждали вагоны с маленькими решетчатыми окнами. А потом торопливый перо-стук колес, непроглядная темень частых и длинных тоннелей, злобный крик часового: «В окна не смотреть!»

Байкала Котовский так и не увидел. Лишь иногда на затяжном повороте глаз выхватит крутой берег с гладкой, отполированной волной галькой, и тут же сердито, с хрипотцой пробасит охранник:

- От окна!

Вся эта дивная красота не для арестантов. Прогромыхали стыками рельсов версты немереные. Но вот наконец и Чита.

- Выходи! - проносится по вагону.

Гремят кандалы, неторопливо сбиваются в неровный длинный строй заключенные, и вскоре серая, с конвоирами по бокам длинная колонна потянулась через весь город в пересыльную тюрьму. Привыкли здесь к кандальному перезвону.

Вновь, как и в Александровском централе, потянулись дни ожидания. Снова Котовский проводит много времени с политическими, вновь слушает споры эсеров, анархистов и большевиков о том, какими путями идти революции. И когда в горячке спора он безапелляционно заявил, что главное в революции - уничтожение всех эксплуататоров, что только револьвер может устранить эксплуататоров, один из большевиков дал ему прочесть статью Ленина «Партизанская война».

Охотно, как и все, что давали ему читать политзаключенные, взял он вырезку из газеты. Суть статьи, как понял ее Котовский, заключалась в том, что марксизм не навязывает революционным массам какой-либо одной канонизированной формы борьбы. Все зависит от конкретных политических, исторических, национально-культурных, бытовых и других условий. Именно они определяют главную и второстепенные формы борьбы. Партизанские действия (и это было особенно близко Котовскому. - Г. А.), утверждала статья, - это вооруженная борьба. Ее рождают конкретные исторические условия, и она становится совершенно неизбежной, когда массовое движение перерастает в восстание.

Вождь большевиков называл ошибочным мнение тех, кто считал, что партизанские действия дезорганизуют и деморализуют политическое движение. Политическое движение лишь тогда будет дезорганизовано партизанскими действиями, утверждал он, если слаба партия, если она не может взять в руки эти действия. Неорганизованность, беспорядочность, беспартийность партизанских действий вредны. И именно партийное руководство придает этому движению главную силу - идейность, организованность, действенность.

Теперь Котовский еще больше уверился в том, что его боевой отряд был нужен революции. И он твердо решил, бежав с каторги, вновь собрать друзей. Еще масштабней, станет действовать, еще организованней, еще смелей.

Но пока об этом он только мог мечтать. Побег без подготовки не совершишь. А когда готовиться, если вновь арестантские вагоны, торопливый перестук колес и окрик охранника:

- От окна!



Выгрузились в Сретенске. И потянулась серая лента мимо небольшого вокзальчика и длинных приземистых бараков к парому через Шилку. А там уже конвоиры оттесняют ожидавших очереди на паром казаков и казачек с подводами, у многих коровы, овцы, собаки. Недовольство, шум и злобные выкрики:

- У! Каторга!

Вот она, опора царская. Верная, надежная. Ибо не только трон оберегает, а и себя, свое вольготное житье. А что они живут безбедно, сразу видно - добротные дома осанисто стоят на левом берегу, дворы большие, крытые. Торговый ряд тоже солидный. Стоит особняком посреди широкой площади. Множество подвод, лошади под седлом, у коновязи. Пестрый люд снует беспрестанно.

А дальше поля. Не убогие клочки, как в Бессарабии либо в России, а неохватные, безбрежные.

За полями строгая щетина тайги. Через нее лежит утрамбованный натруженными ногами каторжников знаменитый тракт до Нер-завода. Невдалеке от него через тайгу, думал Котовский, придется пробираться обратно. Нелегкое предприятие. Но не ждать же окончания срока, не смириться же с судьбой, не превратиться же в услужливого кандальника, «похвальным поведением» вымаливающего сокращения срока. Нет, это не путь борца.

- Заходи! - кричит конвойный, и очередная партия, звякая кандалами, заполняет палубу парома.

Первые шаги по забайкальской земле. А сколько их будет? Трудных, тревожных.

Чем дальше они отходили от Сретенска, тем ниже и реже становилась тайга. Уже не могучие сосны подступали к тракту, карабкавшемуся с сопки на сопку, а тонкоствольные осинки да березки, чахлые сосенки, зато багульник и боярышник стояли на обочинах ветвистые, не задавленные деревьями, но и они километр от километра становились все более убогими - чувствовалась близость Даурской степи, вымороженной, иссеченной метельными ветрами. И станицы, которые встречались по пути, выглядели не так осанисто, и форма у казаков была более помята и поношена, не так ярки сарафаны на казачках, зато добрей взгляд.

Заводы (так называли здесь бараки для ночлега этапов. - Г. А.) сменялись заводами. Около дюжины их на пути. Последний перед Горным Зерентуем - Нер-завод. Большая станица с двухэтажным торговым рядом, с добротными пятистенниками вокруг него и с покосившимися лачугами на окраинах.

Обычные гвалт, толкотня, даже драки из-за лучшего места на нарах (подальше от двери) - и трудный, в удушливой тесноте сон до рассвета. И снова дорога, однообразно-унылая. Только подъемы стали круче и сопки справа и слева все выше и каменистей, а деревья посолидней. Уже не жалкие тонкоствольные перелески, а настоящий лес с березами и соснами, осанисто разбрасывавшими свои пышные ветки. Начало тайги - немереной, нехоженой.

Вот наконец Горный Зерентуй. Деревушка в три улицы на дне лощины, окруженной горами, в центре церковь. От нее веером по косогору раскинулись домишки. И сразу же за огородами - березняк, боярышник, осинник, ерник и черемуховые заросли. Остановиться бы, вдохнуть полной грудью дурманящий аромат черемухи, полюбоваться багульником, словно сотканным из розовых кружев, послушать, замерев, заливистый звон жаворонков, пересвист и щебет щеглов, чечеток и других пичуг, но иной звон отдается в душе - кандальный, иное видится - высокая каменная ограда у подножия высокой горы, сторожевые вышки по углам; а по косогору, сразу за тюремной стеной, - кладбище. Последний приют не доживших до свободы арестантов.

Кому из этих вот угрюмо шагающих к воротам каторжной тюрьмы уготовлены здесь кусочки забайкальской землицы?



Как и во всех тюрьмах царской империи, здесь шла непримиримая борьба между уголовниками и политическими. Долгое время верх держали уголовники, но после 1905 года, когда политических заключенных прибавилось, они стали хозяевами положения. И хотя среди политзаключенных были эсеры, анархисты, меньшевики, большевики, держались они вместе. По инициативе большевиков, которых было сравнительно немного, но которые пользовались авторитетом, создали тюремную коммунию с общим фондом, пополнявшимся за счет помощи от родных, знакомых, от товарищей по партии.

Но единый правовой статус политзаключенных не подразумевал единства взглядов всех партий на роль трудящихся масс в революции, на пути борьбы с царским самодержавием, во многом они оставались различными. Особенно противоположным было отношение к роли крестьянства в революции.

Меньшевики твердо стояли за решения Женевской конференции, а также резолюции II съезда украинской революционной партии и считали, что борьба крестьян с помещиками есть борьба мелких буржуа с крупными и следует поэтому решительно выступать против захвата крестьянами помещичьих земель и не поддерживать крестьянские выступления.

Котовскому близки и понятны были позиции большевиков, считавших, что основным лозунгом в крестьянском вопросе является конфискация помещичьих, казенных, церковных, монастырских и удельных земель и организация крестьянских комитетов как революционных органов в деревне. Большевики были горячими сторонниками резолюции III съезда партии «Об отношении к крестьянскому движению», в которой говорилось об огромной пользе политических демонстраций в деревне, коллективного отказа от платежа податей и налогов, от исполнения воинских повинностей и постановлений правительства. Нужно делать все возможное, считали большевики, чтобы сельский пролетариат и пролетариат городской шел в едином революционном строю под знаменем социал-демократической партии.

Разделял Котовский взгляды большевиков на значение Декабрьского вооруженного восстания. Меньшевики выступали вообще против восстания. Большевики отстаивали точку зрения Ленина - напротив, нужно более решительно и энергично браться за оружие.

В тюремных застенках Котовский проходил свои революционные университеты. Котовский каждый раз, побывав у политических, с неохотой возвращался в свою камеру к уголовникам. Здесь была совершенно иная обстановка - грязь, карты, площадная брань и воровские песни. Котовского, правда, не трогали - побаивались. Он много читал, делал гимнастику, закалял свой дух и тело. «Будущее принадлежит сильным», - часто говаривал он. Мысль о побеге не оставляла его.

Одним из очередных планов побега он поделился с политзаключенным Азаровым.

…Заранее подготовленные боевики разоружают надзирателей и внутреннюю охрану, затем следует арест администрации Нерчинской каторжной тюрьмы и разоружение всей охраны. Часть восставших берет под охрану дороги, другая часть освобождает арестованных из всех тюрем Нерчинской каторги, а вслед за тем и всего Забайкалья.

Однако Азаров отверг этот план Котовского как совершенно неприемлемый.

- Он не нов, - объявил Азаров Григорию Ивановичу. - Более восьмидесяти лет назад поручик Суханов, декабрист, пытался сделать примерно то же самое. Кто-то из уголовников выдал его. Двадцать человек были приговорены к смерти. Суханов повесился. Без поддержки народа, без поддержки беднейшего казачества в условиях Забайкалья этот план обречен.

После многих поисков родился новый план. Приступить к его выполнению, не вызывая подозрений, помог такой случай.

В Горный Зерентуй приехал чиновник из Петербурга. Начав обход камер, он решил поиграть в демократию.

- Здравствуйте, братцы.

Политзаключенные молчали. Промолчал и Котовский, который как раз был здесь. Чиновник оскорбился. За непочтение к высокому гостю всем по десять суток. А Котовскому пятнадцать.

Словно подменили Григория Ивановича после карцера, будто понял в конце концов, что плетью обуха не перешибешь. Молчаливым стал, совсем редко заходил в камеру политзаключенных, зато не пропускал ни одной службы в церкви. И конечно же, каторжный поп, отец Никодим, приметил усердного прихожанина и принялся изо всех сил «спасать душу заблудшего», подолгу беседовал с Григорием, советовал - замаливай грехи и уповай на господа бога. Правда, нередко такие беседы заканчивались тем, что отец Никодим пропускал не единожды по единой, закусывая просвирами, и тогда Котовский оставлял его, засыпавшего во хмелю, на попечение божие.

Но вот после очередной такой «беседы», когда поп заснул особенно крепко, Котовский переоделся в его одежду и неспешно вышел из церкви.

Никого не удивило, что батюшка навеселе.

Вот он, пошатываясь, миновал уже проходную. Свобода. Скорей подальше от ненавистной тюрьмы, в ерник, а оттуда дальше - в тайгу. Но… как часто бывает, случилось непредвиденное. Котовский-батюшка поздно заметил начальника тюрьмы с надзирателем, которым надо же было именно в это время появиться здесь.

Тут же последовала расплата - кандалы и карцер.

С каким наслаждением, когда вывели его из карцера, вдохнул он холодный, но уже пахнущий весной воздух. И едва не упал. Голова закружилась, непослушно-ватными стали ноги. Справился с головокружением, устоял на ногах, но слабость так и не проходила. А впереди лежал долгий путь. В окружении конвоя по еще снежной, но уже подтаявшей и разбитой дороге он двинулся на Каза-ковские прииски. Краюха хлеба и кусок сала, переданные ему политзаключенными, лишь немного восстановили силы.

Тюремщики много потрудились над тем, чтобы Котовский в пути не мог даже думать о побеге. Собирая слабеющие силы, мечтал об одном - удержаться, выдюжить до конца, не упасть посреди дороги. Дойдя до очередного завода, валился почти без сознания. А утром поднимался с превеликим трудом.

Одолел все же многодневный путь. Ввалился в барак, набитый каторжанами, удушливо-вонючий. А рано поутру (так коротка показалась ночь!) скрипуче распахнулась дверь и грубый голос надзирателя известил:

- На работу!

Потянулись безрадостные сутки. Однообразно-тяжелые. Короткий сон и вновь шахта. Сырая, тесная. Кайлить золотоносную породу приходилось лежа. Грузить ее на тачку - согнувшись в три погибели. И только тогда распрямляешься, когда толкаешь тачку по шатким мосткам к главному стволу. Пересыпал там породу в бадью, посмотрел, как ее потянули вверх, и снова возвращайся к кайле, мостить поудобней в узкой щели. Да не трать на это много времени, ибо, если выполнишь норму, получишь фунт мяса и четыре фунта хлеба, не выполнишь - пустую баланду с куском хлеба.

Котовский выполнял норму постоянно, о побеге даже не было времени думать. Казалось, он начинает превращаться в примерного каторжника. Его даже начальство похваливало за трудолюбие и старательность. Однако стоило только тюремщикам набавить норму выработки, он тут же организовал забастовку.

Разгневанное начальство засадило Котовского в карцер, а затем постаралось избавиться от смутьяна - вернуло его в Горный Зерентуй.