Александр Жевахов

КЕМАЛЬ АТАТЮРК

Научный редактор, автор предисловия и хронологии вице-президент Общества востоковедов РАН, профессор Я. Д. ВАСИЛЬЕВ.
Перевод осуществлен по изданию: Alexandre Jevakhoff. Kemal Atatürk. Paris, Tallandier, 1999
У меня не было времени уставать… Вильгельм I (Слова, произнесенные на смертном одре)
ПРЕДИСЛОВИЕ

История полной драматических событий жизни Мустафы Кемаля Ататюрка не может оставить равнодушным российского читателя. Какой след в истории России оставлен этой выдающейся личностью, оценки которой в мировой и отечественной историографии можно обнаружить в диапазоне от восторженных до обвинительных?

Путь родившегося в провинции, в семье мелкого чиновника, молодого честолюбивого офицера в высший командный состав султанской армии оказался возможным благодаря личной храбрости, целеустремленности, владению искусством политической интриги и таланту лидера, способного сплотить единомышленников, противостоять оппозиции и возглавить национальное движение.

Можно сказать, что появление подобной личности в истории Турции было обусловлено мировыми процессами начала XX века. Распадались империи — Австро-Венгерская, Российская, Османская, на карте появлялись национальные государства. Потерянные территории Османской империи и собственно метрополия стали объектами наиболее хищнических нападок империалистических правительств европейских стран. Так же как и Советская Россия, Турция начиная с 1918 года подверглась интервенции. На западе целые области были практически оккупированы одновременно Францией, Англией, Италией, Грецией. Сложная ситуация сложилась на Закавказском фронте, а также на юго-востоке Малой Азии, оккупированном французами, и в бывших провинциях Османской империи на Ближнем Востоке, где англичанами активно поддерживались антиосманские вооруженные акции арабских племенных вождей.

Турция могла бы исчезнуть с карты мира, если бы не консолидировались военные и политические силы страны как альтернатива зависимому от интервентов беспомощному султанскому двору и правительству Высокой Порты. Причем особенностью ситуации в Османской Турции был статус султана-халифа — не только как главы государства, но и как духовного главы мусульман. Поэтому возглавивший национально-освободительное движение лидер должен был в своей деятельности в неменьшей степени, чем вооруженному сопротивлению интервентам и политическим противникам, уделять внимание и просвещению своего народа, и разъяснению причин, по которым султан-халиф не сможет обеспечить своей стране независимость. Быть может, именно сочетание этих двух стратегических направлений в деятельности Мустафы Кемаля Ататюрка, приведшей к изгнанию интервентов из страны и созданию светской Турецкой Республики, стало основным аргументом для европейских историков, назвавших Ататюрка на исходе столетия, в 2000 году, «Человеком XX века».

Основными этапами организационных действий Мустафы Кемаля в освободительной борьбе можно считать создание политического объединения «Общества по защите прав Анатолии и Румелии», организацию и проведение конгрессов в Эрзуруме и Сивасе, где была определена тактика национального сопротивления интервентам. Результатом конгрессов стало создание в 1920 году Великого национального собрания Турции в Анкаре, превратившейся из захолустного городка в столицу республиканской Турции.

Именно на этот период приходятся наиболее активные контакты анкарского правительства и лично Мустафы Кемаля с правительством Советской России. В Турции появляются советские дипломаты и первые военные специалисты. По приглашению Мустафы Кемаля они совершают поездки на фронт и участвуют в военных совещаниях. Помощь оказывается не только оружием. Недавно опубликованные архивные документы свидетельствуют, например, о том, что в период тяжелых боев 1922 года для связных операций анкарского правительства был предоставлен даже дивизион подводных лодок Черноморского флота с экипажами[1]. Этот период сотрудничества подробно описан в воспоминаниях советского полпреда Семена Аралова[2], которого вместе с другими советскими дипломатами и военными часто можно видеть на фотографиях рядом с Мустафой Кемалем.

Авторитет нового турецкого лидера растет и среди его европейских противников. Вслед за победой над интервентами в Измире он добивается признания на Лозаннской конференции независимости нового государства, а затем объявляет его республикой. Следует отметить его последовательную антиимпериалистическую позицию. Мустафа Кемаль официально декларирует отказ новой республики от претензий на подвластные Османской империи территории на Балканах, в Африке, на Ближнем и Среднем Востоке и в Закавказье (за исключением вопроса о районе Мосула, который так и остался неурегулированным).

В эти и последующие годы Мустафа Кемаль внимательно следит за событиями в Советской России. Многие нововведения в общественной жизни ему нравятся, и он внедряет их в быт новой турецкой столицы. Среди них — парк культуры и отдыха с парашютной вышкой, аналог Осоавиахима — Турецкое авиационное общество. Одна из приемных дочерей Ататюрка, легендарная турецкая женщина-военный летчик Сабиха Гёкчен, чье имя носит один из аэропортов в Стамбуле, отправляется на учебу в Качинское планерное училище. Свидетельства о многочисленных визитах советских военных и политических деятелей — ценные подарки и краснознаменное оружие в экспозиции Музея Ататюрка у подножия его мавзолея в Анкаре. Фигуры С. Аралова и К. Ворошилова присутствуют в скульптурной группе сподвижников Ататюрка, установленной на площади Таксим в Стамбуле.

Несомненные симпатии Мустафы Кемаля к Советской России не остаются незамеченными его политическими противниками, которые упрекают его «в большевизме» и излишней доверчивости к «традиционному врагу и сопернику» Турции. В частности, именно это стало одной из причин конфликта Мустафы Кемаля с популярным и влиятельным генералом республиканского правительства Кязымом Карабекиром. Ататюрк чувствует эту опасность и желает предупредить ее развитие, но в России меняется руководство и на смену эйфории от установления военных и торговых связей приходит настороженность по отношению к соседу. Интересным примером этого является документ 1937 года с секретным докладом о визите Мустафы Кемаля в советское полпредство и его беседе с полпредом Караханом. Обижаясь на то, что не Сталин «как вождь вождя», а Калинин поздравил его с годовщиной независимости, Ататюрк заметил Карахану, что действительно является большим другом Советского Союза, соблюдает эту дружбу как равный с равным, но может поддерживать ее, только пока он жив, поскольку посредники только все портят, и настаивал на необходимости личной встречи со Сталиным[3]. На документе есть указание Сталина Ворошилову, Кагановичу, Орджоникидзе, Литвинову ознакомиться с высказываниями «нашего друга Ататюрка». Сталин внимательно следит за деятельностью и реформами Ататюрка. И даже о таком событии, как его похороны 10 ноября 1938 года, на которых присутствовала российская делегация на кораблях Черноморского флота, Сталину предоставляется подробнейший рапорт.

Опасения Ататюрка подтвердились вскоре после его кончины. Отношения между двумя странами переживали охлаждение в течение достаточно длительного периода и переросли в весьма напряженные в послевоенный период в связи с проблемой проливов и рядом других причин.

Тем не менее жизни и деятельности Мустафы Кемаля Ататюрка посвящены многочисленные исследования отечественных востоковедов. Как и многие работы по истории советского периода, они ставили целью показать влияние Октябрьской революции 1917 года на события в Турции и на формирование Ататюрка как лидера национально-освободительного движения. Научная биография и аналитический обзор речей Ататюрка были впервые представлены советскому читателю выдающимся востоковедом профессором А. Ф. Миллером. Большой вклад в изучение его наследия внесли ученые Института востоковедения РАН А. М. Шамсутдинов и Б. М. Поцхверия. В 1995 году выходит достаточно подробная биография Ататюрка, подготовленная Ю. Н. Розалиевым в Институте всеобщей истории РАН.

Самое известное в современной России произведение Ататюрка — его знаменитая «Речь» («Нутук»), произведение действительно необычное как по жанру, так и по содержанию. Этот доклад был сделан им в 1927 году на II съезде основанной им Народно-республиканской партии, которая существует в Турции и по сей день и считает себя хранительницей идей и заветов Ататюрка. Лидер новой Турции лично читал «Речь» в течение шести дней. В ней он изложил всю историю борьбы за сохранение и возрождение своей страны, самым активным участником которой был он сам. «Речь» изобилует документами и может служить источником по истории национально-освободительной борьбы турецкого народа. Вместе с тем она может расцениваться как собственное жизнеописание, поэтому и была впервые издана в Советском Союзе как мемуары под названием «Путь новой Турции». Это было капитальное издание в четырех томах с иллюстрациями, работа над которым продолжалась с 1929 по 1936 год. Перевод продвигался медленно, так как делался не с собственно турецкого языка, а со стенографических переводов на другие европейские языки. К тому же для российского читателя требовался комментарий, а политическая ситуация в Советской России того периода диктовала необходимость цензурного сокращения некоторых фрагментов. В целом книга все же позволяла частично создать впечатление не только о событиях, но и о самом вожде национально-освободительной борьбы турецкого народа. Он представал перед читателем человеком твердой воли, четких политических взглядов, умеющим действовать как тонкими политическими методами убеждения, так и жесткими приказами, а порой даже угрозами. Характерен его язык, изобилующий специфическими канцелярскими протокольными выражениями, военными терминами арабо-персидского происхождения, часто переходящий в пафос, что составляло немалые трудности для переводчиков. Следует заметить, что язык оригинала «Речи» с трудом понимаем современным поколением турок, и поэтому в учебных заведениях Турции изучается специально обновленная и упрощенная в языковом отношении редакция этого сочинения.

Турецкими учеными выделяются три позиции, определяющие значение этого исторического источника.

Первая. Несмотря на сложные условия, постоянные разъезды и отсутствие канцелярии, Ататюрк сохранил все документы, касающиеся событий с его участием начиная с 1919 года. То есть все, о чем он докладывает, строго документировано.

Вторая. Четкое обоснование законности создания нового государства и законность действий руководителей, лидером которых он был. Юридические обоснования идейных основ, опираясь на которые они пришли к власти.

Третья. Объективный исторический характер текста «Речи»: описание без чувства ненависти или неприязни действий его оппозиционеров.

Впоследствии в Советском Союзе выходили и некоторые другие избранные труды и речи Ататюрка.

Последним было совместное академическое издание «Речи» на русском языке, предпринятое Институтом востоковедения Российской академии наук и Исследовательским центром Ататюрка Турецкой Республики. Книга вышла в 2005 году в Анкаре и в отличие от предыдущего издания представляет собой полный перевод «Речи» со старого языка оригинала и без каких-либо политических купюр. В ходе этой работы переводчики и редакторы лично почувствовали, как важна была реформа турецкого языка, включающая замену алфавита и арабо-персидской лексики, подготовленная и проведенная непосредственно Ататюрком. Интерес к гуманитарным отраслям науки характерен для последнего периода жизни Ататюрка. Им создаются турецкие научные историческое и лингвистическое общества, которым он завещал свое состояние и которые функционируют до сих пор, составляя совместно с Исследовательским центром Ататюрка Высший совет имени Ататюрка по языку, культуре и истории при Канцелярии премьер-министра Турции.

В современной Турции имя Ататюрка по-прежнему в центре политической борьбы. Известная фраза Мустафы Кемаля: «Я счастлив, когда говорю: „Я — турок!“» была порождена как наследие концепции, получившей в политической истории название «османизм». Согласно этой концепции все граждане независимо от национальности и веры считались османами — равноправными подданными Османского государства. Несмотря на масштабные реформы Ататюрка, изменившие государственный строй и образ жизни Турции, многие традиционные черты были в модернизированной форме унаследованы новым правительством. И именно эта фраза Ататюрка является показателем преемственности, но в обновленной форме.

Установление республики одновременно, и быть может, слишком быстро, превратило страну и в светское государство. Образование и жизнь общества стали ориентироваться на светские стандарты, Турция стала парламентской республикой. Президент по традиции демонстрирует своими заявлениями политическое лицо и тенденции общественного развития страны и осуществляет контроль за соблюдением конституции и деятельностью высших судебных инстанций. Практически ревизия светских принципов, заложенных Ататюрком, и приход к власти политиков, ориентирующихся во многом на реставрацию дореспубликанской духовной и законодательной традиции в повседневной жизни, привели общественное мнение страны к расколу. Многотысячные демонстрации 2007 года в крупнейших городах Турции, решения Конституционного суда в этом году об отмене правительственных указов, ограничивающих светские нормы поведения, свидетельствуют о том, что реформы, осуществленные когда-то Ататюрком, не теряют своей актуальности и в современной Турции. При этом сохраняются его огромный авторитет, уважение к нему как к лидеру национально-освободительного движения. На всех торжественных мероприятиях самого разного уровня по заложенной им традиции объявляется минута уважения к павшим в борьбе за освобождение страны. Во всех турецких городах, вплоть до маленьких курортных местечек, стоят памятники Ататюрку. В каждой фирме, конторе, торговом предприятии, даже в самых мелких лавчонках висят фотопортреты Ататюрка, запечатлевшие его и на фронтах, и в мирной жизни, и на отдыхе. Он остается национальным героем, создателем первого светского государства в мусульманском мире, реформатором и политиком, снискавшим и сохраняющим авторитет как среди единомышленников, так и среди противников его курса.

Предложенное российским читателям подробное жизнеописание Мустафы Кемаля Ататюрка, написанное известным французским историком-тюркологом, профессором Сорбонны Александром Жеваховым, раскрывает многие неизвестные ранее нашим соотечественникам детали биографии и важные эпизоды жизни и деятельности этого «Человека XX столетия».

55-летний Александр Жевахов родился и живет в Париже, закончил престижную Национальную школу администрации (ЕНА). В течение пяти лет был советником министра обороны Мишель Альо-Мари, а теперь, когда она заняла пост главы МВД, стал заместителем директора ее кабинета. Потомок морских офицеров, возглавляет Российское морское собрание во Франции.

Александр Жевахов принадлежит к обрусевшему в начале XVII века грузинскому дворянскому роду, однако князем себя не считает. Он регулярно бывает в России и на вопрос: кем он больше себя ощущает — французом или русским, отвечает: «Конечно, мой национальный гимн „Марсельеза“, но я — православный, с детьми говорю по-русски, даже если они мне отвечают по-французски. Да, я — француз, но не забываю, что я и русский».

Оценки автора произведения во многом расходятся с теми, которые были сделаны советскими историками этого периода и биографами Ататюрка в упомянутых нами выше исследованиях. Тем интереснее, надеюсь, будет читателям познакомиться с одной из ключевых фигур мировой истории начала XX века, периода возникновения на обломках империй новых национальных государств.

Почетный член Турецкого научного общества им. Ататюрка, профессор ДМИТРИЙ ВАСИЛЬЕВ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

БУНТАРЬ

Глава первая

ВРЕМЯ РАЗОЧАРОВАНИЙ

Век начался для Саид-бея удачно. Мог ли он сетовать на что-то? Сын личного казначея султана, Саид-бей только что получил маршальский жезл, выдвинувшись, таким образом, в первый ряд правительственной иерархии Османской империи, наиболее привилегированных, высокопоставленных чиновников, элиты из элит.

Саид-бей работает несколько часов в неделю в Высшем совете здравоохранения, созданном в 1838 году султаном Махмудом II для более эффективной борьбы с эпидемиями. В истории Османской империи Махмуд останется как первый выдающийся реформатор. Когда он пришел к власти в 1808 году, империя вступила во второй век упадка. Былое могущество империи султана Сулеймана Великолепного[4] было утрачено под влиянием политики европейских держав, а также в результате инертности последующих правителей.

Махмуд решил действовать немедленно, заимствуя опыт западных держав, которого так недоставало его империи. Так, он ликвидировал янычар, составлявших в течение длительного времени ударные войска османской армии, но постепенно превратившихся в неконтролируемые отряды. Они были казнены в 1826 году на площади Атмейданы. Отряды янычар были заменены современной армией «по европейскому образцу». Султан покинул старый дворец Топкапы и поселился на Босфоре во дворце Долмабахче, обставленном по-европейски. Махмуд провел коренную реорганизацию государственного аппарата: появились чиновники нового типа, получившие образование в лучших европейских школах, владеющие иностранными языками, направляемые на работу в посольства с целью лучшего ознакомления с зарубежными странами, наконец, получающие зарплату вместо традиционных вознаграждений. Саид-бей — детище реформ султана Махмуда.

Если верить его визитной карточке, он обучался деловому общению на французском языке в Коммерческом училище, а также изучал литературный турецкий и искусство перевода в привилегированном султанском лицее в Галатасарае. Как и вся османская элита, Саид-бей получил высшее образование в этом лицее, созданном по инициативе Наполеона III. Работа отнимала у Саида не более двадцати часов в неделю, поэтому он с удовольствием занимался переводами на турецкий язык детективных романов для султана Абдул-Хамида II.

Абдул-Хамид увлекался чтением детективных романов, проявляя к ним профессиональный интерес. В 1878 году, через два года после вступления на трон, он распустил парламент и отменил конституцию, хотя текст ее продолжали публиковать в императорском альманахе. Он не был обскурантом — его правление отмечено многими прогрессивными реформами, — но был нетерпим ко всему, что хоть как-то стесняло его султанскую власть. В феврале 1878 года, когда русские войска вторглись в империю и угрожали столице, один из депутатов, простой булочник, заявил ему: «Вы решили узнать наше мнение слишком поздно. Вам следовало бы посоветоваться с нами, когда еще можно было избежать катастрофы. Парламент снимает с себя всякую ответственность за ситуацию, сложившуюся не по его вине».

Абдул-Хамид, крайне подозрительный, создает в империи гигантскую сеть информаторов, стремясь защитить свой трон от любых врагов: могущественных европейцев, сторонников конституции и националистов. Национальные права — вот идея, которую Абдул-Хамид, как и его предшественники, не может понять. В империи султаны никогда не ставили ни одну из наций в привилегированное положение, в том числе и турецкую: империя должна быть многонациональным сообществом, и, будучи мусульманином, можно было добиться успеха на государственной службе, будучи албанцем, греком, армянином, арабом, черкесом, курдом. Парадоксально, но турки-анатолийцы считались презренной популяцией, чернью. «Назвать турком жителя Османской империи, — отмечал еще в 1840 году Франс Жуаннен, — это означало нанести ему глубокое оскорбление». И тем не менее Греция, Босния и Герцеговина, Румыния, Болгария, Кипр непрерывно добивались от султана национальных прав. Кроме того, за национальные права выступали и европейские державы, защищая соглашения, заключенные с Османской империей в период ее процветания и предоставляющие иностранцам право занимать должности, иметь своих судей и пользоваться налоговыми льготами. Впервые подобные льготы-капитуляции были предоставлены Сулейманом Великолепным для привлечения французских коммерсантов в османские порты.

Саид-бей служил султану, как его отец предшественнику Абдул-Хамида, но без особого воодушевления. Чтобы противостоять амбициям европейских держав и угрожать Франции, Великобритании и России, колонизировавшим множество мусульманских народов, Абдул-Хамид стал проводить панисламистскую политику, памятуя о титуле халифа[5], возобновленном одним из его предшественников, султаном Селимом I Грозным в 1517 году (Селим I вернул звание халифа после завоевания Египта). Абдул-Хамид решает построить железную дорогу, соединяющую Стамбул с Хиджазом — священными местами ислама. Саид-бей вносит свою лепту в этот грандиозный проект, жертвуя несколько пиастр! Высокопоставленный чиновник делает все что следует, но ничего более. Впрочем, Саид уважает религиозные праздники и не работает по пятницам, но в то же время не колеблясь направляется в кафешантан в этот день, предназначенный для Аллаха, а в дневнике скрупулезно отмечает количество выпитой анисовой водки, забывая упомянуть о посещении мечети.

Как и большинство представителей османской элиты, Саид ведет жизнь, полную явных противоречий. Он служит четко налаженному государственному аппарату в империи, приходящей в упадок. Он — подданный султана, чья власть, по крайней мере теоретическая, все еще распространяется до Триполитании, Кувейта, Албании, но никогда не покидает Стамбула. Его мир сводится к микрокосму — от султанского дворца на берегу Босфора до дома в Аксарае, одном из престижных кварталов Стамбула[6]. Летом, которое начинается для него в апреле и длится в течение шести месяцев, Саид снимает на берегу Босфора великолепный дом, украшенный мраморными колоннами и окруженный прекрасным садом. Иногда он покидает Босфор и отправляется по Мраморному морю в живописную бухту Каламис или на Принцевы острова — жемчужину Мраморноморья.

Саид-бей ценил европейскую изысканность, свободно владел французским языком, часто посещал итальянские и французские театры в Бейоглу, дипломатические приемы; он купил для старшей дочери пианино, а жене выписал французский дамский журнал[7]. Всё это не мешало ему оставаться истинным османом. Концерт арабской музыки, спектакли Карагёза, турецкой марионетки, более непристойные, чем французские, часы, спокойно проведенные в мужском кругу за курением кальяна и чаепитием: Саид-бей был приверженцем традиционного образа жизни османского буржуа Стамбула. Выглядеть европейцем, оставаясь османом, — вот желание Саид-бея, как и многих других ему подобных.

Волнения в казармах

Полсотни мужчин, собравшихся 4 февраля 1902 года в Париже у сенатора Лёфевр-Понтали, не одобряли материальное благополучие и ханжество Саид-бея. Правительство Османской империи безуспешно пыталось запретить объединение «младотурок», в котором на самом деле состояли турки, греки, армяне и представители других национальностей империи. Одни противники султана жили за пределами империи в течение долгих лет, другие присоединились к ним недавно и, наконец, третьи оставались в империи, чтобы тайно осуществлять активную деятельность в наиболее современных училищах — среди будущих военных медиков, ветеринаров, офицеров, инженеров. Их было немало среди будущей элиты подданных султана, считающих, что Абдул-Хамид ведет империю к катастрофе. 9 февраля «младотурки» как самостоятельное движение заявили о своих целях: сохранение целостности империи, уважение гражданских прав и восстановление конституции, обеспечение порядка и мира при соблюдении равенства всех османов.

Идеи младотурок проникли даже в Академию Генерального штаба, один из важнейших центров османской власти.

Именно в это время одним из сорока трех курсантов, принятых в Академию Генерального штаба, оказался Мустафа Кемаль. Точная дата его рождения неизвестна. Официальная «История Турецкой Республики», опубликованная в 1935 году, указывает 1880 год; лучший биограф Кемаля, Шевкет Сюрейя Айдемир, придерживается иной даты — 14 января 1881 года; другой турецкий биограф Кемаля считает датой его рождения 23 декабря 1880 года. Декабрь 1880 года или январь 1881 года — точная дата не столь важна. Неясность, окружающая дату рождения Кемаля, не является чем-то исключительным. «Я не знаю точную дату моего рождения, — пишет в своих «Мемуарах» один из высокопоставленных турок, родившийся в конце XIX века, — так как дни рождения не отмечались в то время. Во многих семьях обычно записывали дату рождения детей на листочке, хранящемся в семейном Коране, но я не смог обнаружить следов своего рождения. Когда я задавал этот вопрос матери, она всегда отвечала: „Ты родился, когда начал созревать виноград“…» Махбуле, сестра Кемаля, вспоминает: мать говорила ей, что он родился «в тот вечер, когда была сильная снежная буря».

Кемаль оказался в среде военных с 1894 года, через пять лет после смерти отца, сраженного туберкулезом. Отец Кемаля, Али Рыза, служил мелким чиновником, затем занялся коммерцией, но неудачно. Семья жила в нужде. Кемаль редко говорил об отце. Тем не менее он вспоминал роль отца при выборе начальной школы. Его мать, Зюбейде, хотела отправить сына в традиционный мектеб, но Рыза предпочел новую светскую школу, только что созданную в Салониках. Когда Кемаль окончил ее, отца уже не было, и на этот раз он сам выступил против желания матери. Зюбейде намеревалась записать сына в рюштие — среднюю гражданскую школу, созданную правительством в Салониках, как и в других главных центрах империи. Но подросток предпочел военное рюштие: «Нашим соседом был майор Хатип. Его сын Ахмет учился в военной школе, носил форму этой школы. Мне хотелось быть одетым, как он. Я часто встречал офицеров на улицах и понял, что должен пойти в военную школу, чтобы стать таким, как они. Моя мать очень боялась военной школы и яростно сопротивлялась тому, чтобы я стал солдатом. Я прошел по конкурсу в военную школу самостоятельно, без ведома матери. Таким образом, я поставил ее уже перед свершившимся фактом».

Стал ли Кемаль военным из-за престижа военного мундира? Подобный вопрос кажется упрощенным. Сделать карьеру на государственной службе — мечта каждого османа, а армия давала такой шанс. В былые времена империя увенчала себя славой военных завоеваний, а в конце XVII века, когда победы происходили все реже, армия стала одним из первых государственных институтов, преобразованием которого серьезно занялись османские реформаторы. Обновленные, зачастую с помощью иностранных консультантов, освобожденные от социальных предубеждений, офицерские школы превратились в самые передовые учреждения империи. Стать пашой (генералом), офицером или даже военным врачом мечтали многие мальчишки. И даже участившиеся поражения и надвигающийся крах империи не останавливали желающих поступить в офицерские школы, напротив, это только способствовало увеличению их числа.

Какой бы скудной ни была информация о детстве и юности Кемаля, можно предположить, что его стремление стать военным было продиктовано более сложными мотивами, чем желание защищать свою родину или занять положение в обществе. Сам Кемаль поведал биографу следующую историю:

«— Ты помнишь, какой подарок сделал тебе отец по случаю моего рождения? — спросил я мать спустя некоторое время после поступления в военное училище.

Подумав, мать ответила:

— Саблю.

— Куда ты поместила эту саблю?

— Над твоей колыбелью.

— Это означает, что отец хотел, чтобы я стал военным, я рожден для того, чтобы быть военным».

Итак, военная карьера стала как бы исполнением посмертной воли отца, но, как признался Кемаль в 1926 году, были и другие причины: «Взрослея, я всегда предпочитал быть самостоятельным… Тот, кто живет в семье, прекрасно знает, что постоянно находится под присмотром близких, впрочем, бескорыстным и очень откровенным. Тогда оказываешься перед дилеммой: или повиноваться, или совершенно не считаться с их мнением и советами. На мой взгляд, и то и другое плохо».

Семья Кемаля была небольшой. Одна из сестер умерла еще до его рождения, другая — в возрасте 12 лет, двух братьев сразила оспа в 1889 году; он знал отца всего несколько лет, остались только мать и сестра Махбуле.

Подросток, поступивший в училище в Салониках, затем в Кадетскую школу в Манастире и Военную академию в Стамбуле (1899–1901), желал стереть в памяти неприятные воспоминания. В Манастире в его личном деле было указано, что он — «сын умершего Али Рыза, таможенника», хотя тот служил таможенником всего несколько лет. Но охрана границы в горах, даже в качестве простого таможенника, больше удовлетворяла самолюбие сына, чем занятие коммерцией, особенно если оно поставило семью на грань нищеты.

Кемаль был гордым, стремящимся выделиться и произвести впечатление подростком. Он, например, отказывался играть в чехарду, чтобы «не гнуть спину». Имя Кемаль он получил в военном училище. Один из преподавателей предложил ему взять второе имя — Кемаль, что означало «совершенный»[8]. Во время греко-турецкой войны 1897–1898 годов он даже пытался сбежать из училища в Манастире на фронт.

Академию Генерального штаба Мустафа Кемаль-эфенди Селяник[9] закончил восьмым по успеваемости из 459 выпускников. Он выделялся среди других своей блестящей выправкой и элегантностью. «Он превосходно выглядел в безукоризненной военной форме», — вспоминает Али Фуад, его товарищ по военному училищу. Азым, другой его товарищ по учебе, также подтверждает стремление Кемаля выглядеть безупречно и вызывать восхищение: «Мустафа Кемаль — очень вежливый юноша, никогда не сердится, всегда тщательно следит за тем, как одет, и прекрасно излагает свои мысли». Молодой македонец всегда стремился выглядеть как будущий образцовый офицер.

Манастир — затерянный в горах Сербии небольшой скучный городок, где проживали 30 тысяч человек и куда лишь случайно изредка заглядывала труппа артистов. В Стамбуле улицы освещены, много театров и масса других развлечений. Почувствовать легкое покачивание моста Галата, когда сумерки скрывают минареты, в воздухе разносится запах жареной рыбы, а с минаретов раздаются гортанные призывы муэдзинов; послушать концерт арабской музыки, отправиться на спектакль Карагёза, а затем участвовать в греческом карнавале; ловить взгляды мусульманок, окутанных покрывалом, — сколько удовольствий с жадностью открыл для себя Кемаль! Его радушно принимают в доме Али Фуада, расположенном на берегу Босфора, где он оказывается среди османской аристократии: Фуад — сын генерала и внук маршала, окруженного почетом и уважением. Семья Фуада имела славянские и венгерские корни. То, что «отец относился к Мустафе как к собственному сыну», по словам Фуада, усиливало тягу Кемаля к культуре, его стремление понять новую для него жизнь.

Когда именно Кемаль осознаёт ущербность Стамбула, столицы, подвергшейся колонизации? Заметил ли он, что в Стамбуле проживает 130 тысяч иностранцев при общей численности населения 870 тысяч? Удивляло ли его, что хозяйкой семейного пансионата, где он проживает, была француженка?

Во всяком случае, нет худа без добра: именно она передала ему статьи младотурок, опубликованные в Париже. Как вспоминал Кемаль, «мы начали осознавать, насколько серьезна политическая и административная ситуация в стране». Как уточнял его друг Азым, они «стали тайно читать и пересказывать друг другу Намыка Кемаля, одного из выдающихся интеллектуалов, реформиста Османской империи». В книгах Намыка Кемаля будущие офицеры открывали для себя ценности, сведенные на нет Абдул-Хамидом: родина, права, конституция, парламентаризм, свобода, — ценности, которые, как они знали, защищали выдающиеся деятели французской революции. После смерти Намыка Кемаля в 1888 году его дело продолжили честолюбивые последователи, также вдохновляемые европейскими авторами, в основном французами; турецкие мыслители не сомневались в необходимости новых реформ, превозносили достоинства некоторой секуляризации и объявили себя защитниками турецкого национализма от национализма арабского, армянского или албанского.

Между курсом артиллерии, маневрами и теоретическим изучением партизанской войны курсанты погружались в чтение запрещенной литературы и стремились быть в курсе всех парижских публикаций младотурок. С тревогой они узнавали о террористических актах болгарских партизан в Македонии, этой балканской провинции, которую конгресс в Берлине в 1878 году оставил султану. Мустафа Кемаль «из Салоник» с трудом верил в то, что история не повторится, когда австрийско-российское соглашение в 1903 году поместило де-факто Македонию под иностранный контроль. Он вспомнил о своем разочаровании в 1897 году, когда османы, победив на поле сражения, потерпели фиаско от греков за столом переговоров под давлением великих держав: «Наши преподаватели заявили нам, что мы можем оккупировать всю Грецию. Но когда новость о перемирии дошла до нас, курсанты испытали глубокое разочарование. Но мы не могли задавать вопросов. Только мой друг Нури рассказал мне, как один молодой офицер плакал, заявляя, что всё происшедшее печально. Тем не менее на улицах Манастира была организована радостная манифестация и снова раздавались крики: „Да здравствует султан!“ Впервые я не присоединился к подобному пожеланию».

На этот раз Кемаль не был единственным, кто сомневался. «Настанет день, когда наше правительство определенно рухнет, — заявил бригадный генерал, приглашенный отцом Али Фуада, — но я не думаю, что оно будет замещено правительством по западному образцу». «Ваше превосходительство, — ответил ему Кемаль, — правительство на западный манер придет в свое время. Сегодня большинство возможностей нашей нации находится в дремлющем состоянии. Если в случае революции правящая верхушка будет стремиться прежде всего сохранить свои функции, тогда следует признать, что вы правы. Среди нового поколения есть немало людей, достойных доверия». «Мустафа Кемаль-эфенди, сын мой, — заговорил тогда генерал, — я вижу, что Исмаил Фазыл (отец Али Фуада. — А. Ж.) не ошибся в тебе. Теперь я согласен с ним». А затем добавил: «Ты не будешь вести обычную жизнь офицера Генерального штаба, как мы. Твой блестящий ум и способности будут служить будущему страны. Я считаю тебя одним из тех молодых людей, которые станут государственными деятелями. Да поможет Аллах, чтобы я оказался прав!»

В последний день октября 1904 года пресса Стамбула опубликовала имена дипломников, выпускников Академии Генерального штаба. В алфавитном порядке Мустафа Кемаль — последний из тридцати восьми дипломников, но по успеваемости он был пятым, что позволило ему сразу получить звание капитана Генерального штаба. Кемаль присоединяется к военной элите своей страны. Тогда как простой капитан обречен зачастую на весьма призрачную карьеру и скромный социальный статус, капитана Генерального штаба ожидают продвижение по службе и привилегии.

Но новый капитан Генерального штаба оказывается под арестом. Однажды, еще во время учебы, Кемалю и нескольким его друзьям-«заговорщикам» уже грозил арест, но комендант училища, «по-отечески относящийся к курсантам», помог им избежать сурового наказания. А через несколько дней после окончания учебы Кемаль, Али Фуад и два других капитана были арестованы по доносу за возобновление «подрывной» деятельности. Через десять дней они были освобождены. Кемаль, по словам Али Фуада, собирался бежать в Европу, но не сделал этого. Не вернулся он и в Салоники, хотя имел на это право. Он отправился в Дамаск.

Офицеры-революционеры

Пребывание Кемаля в древней резиденции омейядского халифа, находившейся в плачевном состоянии, только укрепило его убеждения и боевой настрой. В Дамаске, как и в Багдаде и Сане, турецкие войска могли оценить «успех» панисламистской политики султана: одни за другими йеменцы, друзы[10] и сирийские арабы поднимают восстание, тогда как Союз арабов требует независимости всех арабов Османской империи. Приходилось искать в Анатолии тысячи новых рекрутов для отправки их в эти удаленные, неизвестные и фатальные земли.

Кемаль является свидетелем удручающего зрелища, которое представляют собой османские солдаты в изношенной и заплатанной военной форме, занимавшиеся мародерством. Моральное состояние войск, как вспоминал французский консул в Дамаске, было таково, что когда по случаю религиозного праздника солдаты при подстрекательстве своих офицеров отказались участвовать в официальной церемонии, то комендант гарнизона не наказал их, так как опасался мятежа. Отражением атмосферы, царящей в Дамаске, является и тот факт, что полковник того полка, в котором служил Кемаль, порекомендовал ему познакомиться с бывшим военным врачом, ссылка которого в эти края не заставила его расстаться со своими идеями: он основал движение «Ватан» («Родина»). В свою очередь, Кемаль тоже создает небольшую группу «Родина и свобода», которую пытается внедрить в Яффу, Иерусалим, Бейрут, где находится Али Фуад, и даже в Салоники, где он побывал в начале 1906 года, проехав туда через Египет и Пирей. Официально никто не давал ему разрешения на эту поездку, но с помощью влиятельных друзей в Салониках ему удается благополучно пройти полицейский контроль и встретиться с генералом Шюкрю, главным инспектором артиллерии: Кемаль письменно обрисовал генералу опасность ситуации и попросил его поддержки. Кемаль наивно рассчитывал на успех, но паша довольно резко выпроводил его. Четырехмесячный отпуск «по болезни», оформленный с помощью друзей, спас Кемаля от наказания за проступок; он воспользовался своим пребыванием в Салониках, чтобы создать там филиал «Родины и свободы».

В октябре 1907 года, снова возвратившись в Салоники, на этот раз официально, чтобы приступить к своим обязанностям в Генеральном штабе 3-й армии, Кемаль находит там подлинно революционную атмосферу. В течение нескольких месяцев армия бурлит, всё больше растет недовольство режимом султана: от Саны в Йемене до Скопье в Македонии офицеры и солдаты открыто протестуют против задержки жалованья — если его выдавали, — всех волнует одно: в какую пропасть ведет их Абдул-Хамид? В Салониках, более чем где-либо, сильно брожение умов: традиционное занятие торговлей сделало население города особенно восприимчивым к «крамольным» идеям, проникающим из Европы, идеям, объединяющим значительное еврейское население, многочисленных масонов, обосновавшихся там, и прессу, намного более либеральную, чем в Стамбуле. Салоники оказываются на переднем фланге европейских притязаний.

За несколько дней до прибытия Кемаля в Салониках был создан комитет «Единение и прогресс» («Иттихад ве теракки») с целью объединения противников режима в изгнании в Париже, младотурок конгресса 1902 года и членов Ассоциации османов за свободу. Ассоциация османов за свободу — совсем молодая организация, но ее основатели — почтовый служащий Талаат, лейтенант Исмаил Канболат и их восемь соратников — времени зря не теряли. Два члена локальной секции «Родина и свобода» тоже фигурируют среди основателей ассоциации, а сам Кемаль присоединяется к комитету «Единение и прогресс» 29 октября 1907 года, поклявшись на Коране и револьвере бороться против тирана султана с целью восстановления конституции.

Через восемь месяцев — в июле 1908 года — революция младотурок восстанавливает конституцию[11].

Революция, не оправдавшая надежд

Идеи, за которые боролся Кемаль, восторжествовали. Однако его надежды не оправдались. Он считал себя достойным первых ролей, он мечтал стать военным министром, но ему не удалось занять ответственный пост среди пришедших к власти младотурок: ни его идеи, ни личные качества не оказались востребованными.

Тем не менее в апреле 1909 года Кемаль оказывается в первых рядах возникшего армейского движения. В Стамбуле защитники абсолютизма смогли отстранить от власти младотурок, а в Салониках офицеры, сторонники конституции, решили выступить на ее защиту и организовали марш на столицу. Кемаль стал начальником Генерального штаба этой армии, причем он сам дал ей название «армейского движения»: «Я хотел название, которое не задевает никого и с которым каждый может согласиться. Я выбрал слово „харекет“, соответствующее французскому слову „движение“, к тому же мы действительно находились в движении…» Добившись первого личного успеха, Кемаль должен был занять место в строю и уступить руководящий пост офицерам постарше: ему было всего двадцать восемь лет.

Кемаль стремится проложить дорогу своим идеям. Когда он предлагает полностью отделить армию от политики — государство нуждается в армии, оснащенной самыми современными средствами, защищенной от политических склок, — конгресс активистов «Единения и прогресса» (юнионистов) отклоняет его предложения и отношения Кемаля с некоторыми членами комитета приобретают напряженный характер. В 1909-м, а затем и в 1911 году ему пытаются угрожать и, возможно, даже расправиться с ним. После стольких лет подпольного сопротивления и франкмасонского влияния комитет «Единение и прогресс», добившись власти, сохраняет жесткие привычки подполья; единственный диалог, предлагаемый им большей части противников, — это оружие. Для выполнения военно-политических заданий юнионисты использовали федаев — преданных людей, готовых на самопожертвование. В течение нескольких недель федаи преследуют Кемаля и даже, согласно его «Мемуарам», стреляют в него. Федаи редко не попадают в цель, поэтому Кемалю крупно повезло…

Кемаль оказывается простым наблюдателем политических потрясений, вызванных деятельностью комитета «Единение и прогресс» в империи с 1909 по 1914 год. Он также является свидетелем ослабления власти султана Мехмета V Реза, брата Абдул-Хамида, возведенного на трон младотурками в 1909 году, и постепенного захвата власти диктаторским конгломератом. Под общим лозунгом «Спасение империи и контроль над султаном» комитет партии «Единение и прогресс» составляет поразительный ансамбль противоборствующих кланов, где доминируют примерно тридцать лидеров. А на вершине пирамиды — странный триумвират. Талаат — единственное гражданское лицо этого трио; этот юнионист, состоявший в рядах комитета «Единение и прогресс» с момента его создания, производил впечатление своими качествами политика даже на такого ярого противника «Единения и прогресса», как американский посол Моргентау. Физически и интеллектуально Талаат обладал всем, чтобы быть наиболее сильной фигурой триумвирата. И все-таки Кемаль предпочитал не Талаата, хотя и вел себя учтиво по отношению к нему; у Кемаля установились подлинно дружеские отношения с Джемалем.

Невысокий, нервный, с пышной черной бородой, Джемаль-паша, казалось, собрал в себе все пороки. Говорили, что он жесток и лицемерен, что он лишен чести и совести и что к тому же он игрок. Довольно странный друг для Кемаля, который в 1926 году подчеркивал, что его связывали с Джемалем «особые дружеские отношения и привязанность». Это обстоятельство остается загадкой, так как трудно объяснить, что привлекало Кемаля в этом человеке, к тому же старше его почти на десять лет. Многое объясняет соперничество между Джемалем и Энвером, последним членом триумвирата.

Один из биографов Кемаля, Бенуа-Мехин, будет говорить об антагонизме, разделяющем Кемаля и Энвера. Это не совсем удачное слово, как и высказывания другого биографа, Шевкета Сурейя Айдемира, описавшего комплексы Кемаля по отношению к Энверу и Энвера по отношению к Кемалю. Что Кемаль ревниво относился к Энверу, что он опирался на его противника Джемаля — это очевидно, и это даже можно понять, но почему Энвер мог испытывать комплекс неполноценности по отношению к Кемалю?

Энвер-паша, родившийся в 1881 году, получивший диплом в Академии Генерального штаба в 1902 году, был одним из героев революции младотурок 1908 года. Он принимает активное участие в сопротивлении, которое оказала османская армия итальянцам, наступающим в Триполитании (1911–1912 годы), — Энвер-бей как командир завоевал большой авторитет у бедуинов, как писал военный атташе Франции в Стамбуле, — а затем превосходно проявил себя в двух войнах на Балканах. В октябре 1912 года Черногория, Болгария, Сербия и Греция выступают против империи с одной целью: устранить ее господство над последними европейскими провинциями. Одного месяца оказалось достаточно для войск коалиции, чтобы продвинуться до Чаталджи, расположенного в 60 километрах от Стамбула. 23 января 1913 года в Стамбуле, запруженном толпами беженцев, раздираемом политическими противоречиями между юнионистами и их противниками, Энвер в сопровождении нескольких федаев прорвался в канцелярию великого визиря, убил военного министра и «выбросил в окно текст с условиями перемирия, а заодно и нескольких упрямцев». Шесть месяцев спустя авторитет Энвера возрос еще больше, когда он вошел во главе османских войск в Эдирне (Адрианополь), бывшую столицу империи, захваченную болгарами в марте 1913 года.

Казалось, всё удается Энверу. Женщины не замечали его небольшого роста, а его необычайная отвага покоряла мужчин. Он умело пользовался обстоятельствами для удовлетворения своих неистовых амбиций, подчас рискуя показаться смешным. Разве Энвер не заставлял своих друзей называть себя «маленьким Наполеоном»? Ему оказана наивысшая честь — он становится даматом, то есть зятем султана. И почему бы Энверу считать Кемаля своим соперником? Да, его раздражает несдержанность Кемаля, его вспыльчивость. Да, ему не нравится этот человек, «дерзкий, откровенно высказывающийся», всегда готовый критиковать других.

Между Кемалем, чьим главным успехом была редакция труда по тактике на сорок одной странице с семью иллюстрациями «Маневры, учения полковой бригады и кавалерии армии Джумалы», и Энвером борьба была неравной. На самом деле никакой борьбы и не было, так как Кемаль не имел ни достаточного влияния, ни необходимой поддержки.

Окончательный разрыв между Энвером и Кемалем произошел, вероятно, в начале 1913 года во время турецко-балканской войны. Корпус Болайыра, в котором служил Кемаль, а его друг Али Фетхи был начальником штаба, получил приказ провести операцию, успешное осуществление которой было возможно лишь при поддержке 10-го корпуса, где Энвер был начальником штаба. Корпус Энвера не оказал никакой поддержки, и Али Фетхи потерпел поражение. При обсуждении провала операции высшее командование поддержало 10-й корпус, а Энвер должен был получить назначение в Стамбул. Али Фетхи и Кемаль подают рапорт об отставке, но затем забирают его, когда стало известно, что повышение Энвера отменено.

По мнению Кемаля, Энвер не только некомпетентен, но и приносит вред армии, так как допускает ее политизацию, что, на его взгляд, является грубой ошибкой. Этой же точки зрения придерживаются также и немцы. Кайзер скажет генералу Лиману фон Зандерсу, отправляющемуся в Стамбул в начале 1914 года: «Искореняйте политику из корпуса турецких офицеров. Вмешательство в политику — вот их главный недостаток». Но это заявление будет единственной общей точкой зрения Кемаля и немцев, назначаемых инструкторами в османскую армию с 1840 года: примерно 70 немецких офицеров прибыли в Стамбул. В недавнем прошлом военный атташе в Берлине, Энвер верит в превосходство прусской модели армии и цинично заявляет: «Мы с ними, потому что это в наших интересах». Со своей стороны, Кемаль признает ценность берлинского метода, он даже переводит некоторые немецкие труды, но считает недопустимым слишком сильное влияние иностранцев и, как неизбежное следствие, подчинение турецкой армии.

Личные неудачи отражаются на характере Кемаля, нервном, импульсивном, подчас мрачном. Уже в Академии Генерального штаба он пребывал иногда в состоянии меланхолии или депрессии. «Друзья, — говорил он тогда, — я ложусь спать и не могу уснуть, как вы. Я бодрствую до рассвета. И лишь когда наконец я забываюсь сном, раздается сигнал подъема и, естественно, я не могу проснуться. И только человек, сотрясающий мою кровать, выводит меня из состояния оцепенения. В результате я чувствую себя совершенно разбитым и усталым телом и душой».

Осенью 1913 года Али Фетхи, давний друг Кемаля по совместной учебе в Манастире и Стамбуле, был назначен послом в Софию. Али и Кемаля связывали прочные узы дружбы. Будучи военным атташе в Париже, Фетхи приглашал Кемаля на большие маневры в Пикардию, организованные французской армией в сентябре 1910 года. И на этот раз Али как новый посол протягивает руку помощи Кемалю, предложив ему сопровождать его в Софию в качестве военного атташе. Кемаль вынужден согласиться, но его пребывание в Софии превращается в печальную ссылку. Он пишет одному из друзей, насколько грустно ему в столице Болгарии: «Здесь нет ни одной красивой женщины; я вынужден остановиться в отеле, так как не нашел подходящего дома. Ни одно событие не украшает мою повседневную жизнь. На всё воля Аллаха». Кемаль сообщает также, что он не посещает кабаре, так как они наводят только скуку. В данном случае Кемаль был не совсем искренен.

А между тем работа его не лишена интереса: Балканы охвачены волнением, в Болгарии насчитывается миллион двести тысяч выходцев из Турции. Вечера в опере Софии, успех в светском обществе, вызванный появлением Кемаля в костюме янычара на костюмированном балу по случаю праздника святых Кирилла и Мефодия, дружеское внимание Али скрашивали его пребывание в Софии. Друзья публикуют за подписью посла статью «Истинные причины поражения корпуса Болайыра» в одном из болгарских военных журналов. А Кемаль пишет также небольшой труд на двадцати страницах под названием «Беседы с офицерами и командующими»: печальные размышления после трех конфликтов в Триполитании и на Балканах, в результате которых империя лишилась трети подвластной ей территории и пятой части населения, едва ли не оказавшись за пределами Европы и отдав Салоники Греции. Некоторые мысли позволяют угадать в нем будущего государственного деятеля: «Главное в идее — это ее способность быть воспринятой как абсолют без того, чтобы стать объектом критики. Это возможно, когда идея становится мнением, а в конце концов, убеждением; после этого никакие логические доводы или суждения не могут ее поколебать».

В Софии Кемаль пережил также необычайно сильное любовное увлечение. Возможно, единственный раз в жизни женщина, болгарка Димитрина (известная всем как Мити) Ковачева, пробудила в Кемале чувства, которые не сводились только к физическому влечению. Кемаль, забывший об осторожности, требуемой от военного атташе, даже просил руки Мити у ее отца, военного министра. Генерал Ковачев отказал Кемалю: он не мог позволить любимой дочери покинуть родину и не скрывал, что его волнует, как Мити выдержала бы условия жизни в Турции.

Кемаль никогда не говорил позже об этом драматическом эпизоде. Но за несколько недель до начала Первой мировой войны он признался одному из болгарских друзей: «Турки — хорошая нация. Но они нуждаются в современном образовании <…> Необходимо освободиться от восточного влияния, давящего на общество и отдельные личности. Но чтобы изменить турецкий народ, следует провести серьезные реформы».

Девять месяцев, проведенные Кемалем в Болгарии, явились для него нелегким испытанием. Он оскорблен болгарами как турок и как мужчина, он оскорблен правительством Стамбула, сославшим его в Софию. Единственная идея, поддерживающая его дух и энергию, — стремление к власти. При этом он стремился показать, что подобное влечение к власти бескорыстно. «Мои амбиции велики, — писал он во время Первой мировой войны другу, — но они не сводятся к материальным амбициям, таким как получение более высоких постов и денег»…

18 октября 1914 года в письме другу Салиху Кемаль цитирует неизвестного французского поэта: «Жизнь коротка: немного мечты, немного любви, и прощайте. Жизнь тщетна: немного ненависти, немного надежды, и конец». А затем добавляет: «Салих, запомни эти строки и в зависимости от смысла, который ты придаешь жизни, руководствуйся одной из этих формулировок». Что бы выбрал он сам, если бы не разразилась мировая война и не произошла бы битва за Дарданеллы?

Глава вторая

СЛАВА, А ЗАТЕМ?

27 октября 1914 года немецкие броненосцы «Гебен» и «Бреслау», отданные Турции — они теперь под турецким флагом и называются «Султан Селим Явуз» и «Мидилли», — обстреливают Одессу и Южный берег Крыма. Тайный договор о союзе, подписанный тремя месяцами ранее между Османской империей и Германией, приносит свои плоды — Османская империя вступает в мировую войну, а Энвер торжествует, пользуясь осторожной поддержкой Талаата против Джемаля, франкофила. Военный министр с начала этого года, 32-летний Энвер присвоил себе также функции верховного главнокомандующего армией, до сих пор принадлежавшие султану.

Кемаль, узнавший в Софии эти новости, отнесся к ним весьма озабоченно. «Я не разделяю мнения тех, кто считает, что немцы способны победить, — пишет он в декабре своему другу Салиху. — Это правда, что немцы маршируют к Парижу, уничтожая всё на своем пути. Тем не менее русские продвигаются в Карпатах и теснят австрийцев, союзников Германии. Это должно отвлечь часть сил германской армии, чтобы помочь австрийцам. Воспользовавшись этим, французы перейдут в наступление и потеснят немцев. Тогда немцам придется отзывать войска, посланные на помощь австрийцам, поэтому трудно предсказать исход этой войны, так как заставлять армию передвигаться то в одном направлении, то в обратном — исключительно опасно». Как и генеральные штабы союзников, Кемаль не предвидел ни окопную войну, ни русскую революцию; тем не менее анализ свидетельствует об определенных совпадениях, и довольно скоро происходящие события подтвердят его скептицизм.

Получив благословение верховной религиозной власти страны, объявившей эту войну священной, османские армии ринулись в бой, чтобы отомстить за поражения на Балканах. Уверенность им придавала политика Энвера, нового военного министра, который реформировал армию, обновив ее молодыми силами. Никто никогда не оспаривал мужество турецких солдат. Мировая война предоставила им новую возможность доказать это, вызывая восхищение противника. Турецкая армия, как писал капитан Сейнобоск, «отважно выполняла свой долг и сражалась, презирая смерть, что вызывало уважение наших солдат».

Наконец, герой

В январе 1915 года Кемаль был назначен командиром 19-й дивизии, стоящей на европейском берегу Мраморного моря. Эта дивизия существовала скорее на бумаге, чем в реальности. Итак, Кемаль во главе дивизии-фантома, в то время как его родина в смертельной опасности! Безумные идеи Энвера и его соратников не увенчались успехом: под Сарыкамышем, на Кавказе, русские изрядно потрепали армию, лично возглавляемую Энвером: из девяноста тысяч солдат в живых осталось только 12 тысяч. На Суэцком канале британские войска легко отразили наступление, возглавляемое Джемалем-пашой. В середине февраля 1915 года 18 военных кораблей под французским, британским и русским флагами сосредоточились перед мысом Геллес, охраняющим вход в проливы Босфор и Дарданеллы и доступ к Стамбулу, находящемуся всего в 250 километрах. В теплое время года Геллес — настоящий цветник из роз, оливковых деревьев и кипарисов, окруженных виноградниками. Но сейчас моряки союзников обнаружили только огромное количество мошкары. Вскоре адмиралы поняли, что никогда не доберутся до османской столицы. Современные дальнобойные пушки, металлические сетки, опускаемые на сорокаметровую глубину, мины, сильные морские течения обрекали на неудачу любые попытки атаковать. Три корабля союзников были потоплены, а три других серьезно пострадали. Тогда союзники решили атаковать с суши. Несмотря на неудачи флота союзников, в Стамбуле царили панические настроения. «По равнине, в нескольких километрах от Константинополя, — напишет француз-очевидец, — бродили орды дезертиров, удивительно напоминая время, когда болгары приближались к столице». Золото и имперские архивы были переправлены из Стамбула в Анатолию, султан готовился переехать туда же, а в столице наиболее предприимчивые уже предлагали арендовать свои окна тем, кто хотел наблюдать парад войск союзников. Но желающим придется подождать три года, до осени 1918-го, чтобы посмотреть этот спектакль. В лагере турецких войск Лиман фон Сандерс, глава немецкой миссии, получает командование над всеми войсками, расположенными на полуострове Галлиполи, тогда как союзники были вынуждены готовить наземные операции в наихудших условиях. Торговые суда, доставляющие необходимые материалы, соблюдали рабочие часы, установленные профсоюзом: «не разгружать после шести часов вечера»; грузовые автомашины весом в полторы тонны должны были передвигаться по практически непроезжим дорогам полуострова, предназначенным для ослов. Командование использует неточные или устаревшие карты, и похоже, никто не сомневается в том, что из-за свирепствующей в войсках дизентерии солдаты будут вынуждены во время сражения «держать одной рукой ружье, а другой поддерживать штаны».

25 апреля 65 тысяч французов и англичан переходят в наступление. Французы атакуют побережье Анатолии со стороны Кумкале, тогда как англичане высаживаются на правом фланге полуострова, между заливом Сувла и Габатепе. Задача ясна: взять проливы в «клещи», появившись за спиной защитников. Для войск, высадившихся в Габатепе, казалось, рукой подать до цели, так как всего семь километров отделяло Габатепе от деревни Мейдос. Только семь километров, но каких! Гора Габа круто спускалась к Эгейскому морю, а за ней горы, покрытые непроходимым кустарником, и обрывистые ущелья.

В воскресенье, 25 апреля, около 4 часов утра полторы тысячи австралийских и новозеландских солдат начали высаживаться, как они предполагали, несколько севернее Габатепе, но оказались на два километра выше на север, у Арыбурну, куда их отнесло течением. Крохотный пляж, а затем плоскогорье, покрытое кустарником выше человеческого роста. Турки и немцы не считали нужным защищать Арыбурну: сама природа оказалась надежным редутом. С невероятным трудом, медленно, солдаты стали пробираться сквозь эти жуткие заросли. Через несколько часов, уничтожив встретившихся на пути турок, солдаты немного продвинулись по плато; лейтенант Лутит, австралийский инженер, даже заметил водную поверхность Проливов, освещенную лучами восходящего солнца. Несколько севернее капитан Туллох достиг горы Батай. «Сверкающее солнце, ясное небо и благоухающий тмин», — успел он отметить, когда его подразделение неожиданно оказалось под огнем контратаки, которой руководил Мустафа Кемаль.

«По счастливой случайности, — напишет позже немецкий генерал Канненгиссер, — Кемаль-бей повел свою 19-ю дивизию на маневры в этот район. 19-я дивизия находилась в резерве, и Кемаль занимался ее военной подготовкой. Позже он рассказывал, как неожиданно увидел бегущих в панике солдат, которые кричали: „Они идут, они идут!“

— Кто они?

— Ингилиз, ингилиз (англичане)![12]

— Ну что ж, тогда вперед! — решительно скомандовал Кемаль.

Одному полку он приказал выступить на Косашимендах, чтобы удержать эту важную позицию. Оставшаяся часть дивизии двинулась в направлении Габатепе-Арыбурну для поддержки 27-го пехотного полка, который с трудом удерживал позиции. Кемалю удалось полностью освободить Габатепе, а австралийские войска были отброшены на небольшой участок скал у Арыбурну». Так, благодаря некоторому везению, но в первую очередь решительности Мустафа Кемаль вошел в историю.

В течение трех месяцев в боях у Арыбурну, напишет позднее фон Сандерс, Кемалю удалось «успешно противостоять всем яростным атакам, оказывая упорное и жесткое сопротивление. Я мог полностью доверять его энергии и решительности!». А Кемаль вел себя так энергично не только по отношению к британским войскам, как в этом смог убедиться лично Канненгиссер: «Я взобрался затем по крутому склону на Кемальери, место, названное так в честь Кемаль-бея. Кемаль был очень удивлен, когда я представился ему как командующий 5-й дивизией и выразил желание взять под свое командование мои войска. „Это совершенно невозможно, — заявил Кемаль, — 5-я и 19-я дивизии совершенно перемешались. К тому же я подготовил атаку на завтра!“ Я понял, что нет никакой надежды на какие-то перемены в настоящий момент, и мы договорились, что он приведет мои войска, когда появится оказия». Став, наконец, героем, Кемаль настолько упивался этим, что даже забыл свою германофобию. «Император Вильгельм, наиболее выдающийся командующий нашего времени, — признался он одной своей знакомой, — правда, немец, наградил меня Железным крестом, что для меня большая честь».

Железный крест и поздравления фон Сандерса всё же не смогли отогнать коварную тень Энвера. Уставший от приказов этого «генералиссимуса», «который никогда ничего не выиграл на полях сражений» и «стал недоступным для старых товарищей», что отмечал даже Канненгиссер, Кемаль попросил фон Сандерса перевести его на другой фронт. Немец написал Энверу, уточняя, что «он не может настаивать на этой просьбе», и объяснил, что Кемаль уверен в том, что «Ваше превосходительство не доверяет ему». Хитрый Энвер припер Кемаля, всё еще полковника, к стенке: «Я очень огорчен, узнав о Вашей болезни <…>. Надеюсь, Вы будете продолжать так же успешно выполнять Вашу миссию <…> во главе дивизии, находящейся под Вашим командованием, как Вы это делали до сих пор». Упрямец покорился, но не смирился: «Я благодарю Вас за то, что Вы уделили мне благосклонное внимание по случаю моей болезни. Я уверен, что Вы удостоите меня чести, предоставив возможность еще лучше служить Вашему превосходительству, поставив меня во главе новых сил, которые Вы учредите». В действительности Кемаль доведен до крайности, и он признаётся как-то одному из друзей: «Я думаю удалиться в какой-нибудь угол».

К счастью, он этого не сделает, а сражения под Анафартой принесут ему новую славу. В начале августа 1915 года британские войска решают атаковать на севере залива Сувла. Они уверены, что южнее турецкие траншеи настолько укреплены, что их невозможно взять, тогда как участок между заливом и двумя деревнями Анафарты настолько дикий, что турки поставили там всего несколько сторожевых пунктов. План этот дерзкий и может быть успешным только в случае максимальной эффективности и удачи.

Англичанам недоставало ни того ни другого, и они во второй раз столкнутся с Кемалем. 7 августа, узнав о продвижении британской колонны, Кемаль немедленно выставляет навстречу все имеющиеся силы, рискуя оголить главный фронт, где австралийцы перешли в наступление для отвлечения противника. Через три дня после получения командования над всеми силами этого сектора Кемаль лично возглавляет штурм. Второй раз ему улыбается удача, почти чудо[13]: осколок снаряда ударяет его в грудь… и разбивает часы. Позиции англичан захвачены. Через несколько часов всё закончилось…

Кампания при Дарданеллах продлится до февраля 1916 года; она обойдется в 200 тысяч жизней Великобритании и 40 тысяч — Франции, что соответствует примерно половине сражавшихся здесь солдат. Упоминая поведение Кемаля во время этой кампании, британский историк напишет: «Редко в истории действия простого командира дивизии в трех различных случаях оказывали такое огромное влияние не только на исход одного сражения, но также, возможно, на исход всей кампании и даже судьбу целой нации».

Последующие дни, приносящие разочарование

Кемаль получает наконец эполеты паши (звание генерала). Он был назначен бригадным генералом в апреле 1916 года и сражался тогда в Восточной Анатолии против русских войск. И снова судьба ему благоприятствует перед лицом противника, ослабленного предреволюционными потрясениями. Простой бригадный генерал, он командует армейским корпусом, а затем армией, прежде чем был направлен в Палестину, чтобы руководить одной из армий группы «Йылдырым» («Молния»). Кемаль открыто критикует стратегический интерес этого сокрушительного проекта, придуманного немцами и Энвером, чтобы помешать продвижению британских войск из Египта. Кемаль постоянно оспаривает приказы вышестоящих немцев; «у него было убийственное настроение, — отметит позже будущий канцлер фон Папен, тогда молодой лейтенант, — несомненно, из-за разногласий с Фалькенхейном по поводу принимаемых мер». Наконец он получает отпуск по болезни и возвращается в Стамбул.

В столице, куда Кемаль прибывает в октябре 1917 года, он не воздерживается от выражения своих идей по любым вопросам, в том числе, естественно, по военной политике, а также и общей государственной политике. Тотчас после Дарданелл он добился встречи с министром иностранных дел, чтобы обсудить с ним «важные государственные вопросы, касающиеся науки, искусства, промышленности и текущих дел». Обширный круг вопросов для простого полковника! Обращаясь к министру, он громко заявил: «Государство на пороге гибели». Министр резко ответил ему: «Мы вас уважаем, потому что вы отлично проявили себя у Арыбурну и Анафарты; именно поэтому мы согласились принять вас. Но я начинаю замечать иной смысл в проблемах, о которых вы мне говорите сегодня… Я — министр, полностью доверяющий правительству, я целиком согласен с ним, с Генеральным штабом и командованием армии. Возможно, вы не знаете всей правды!»

Не знает правды? Возможно, другие, но не Кемаль, и он делится «своей» правдой без всякой осторожности. Во время одного из многочисленных банкетов, устроенных прессой в его честь после Дарданелл, он заявляет: «Энвер бездарен, он не в состоянии командовать армией. Что же касается Талаата, то он — невежда, неспособный руководить политикой государства. Это причиняет государству вред. Они вредят армии, направляя ее то в одном, то в другом направлении без пользы. Завтра что-нибудь произойдет. Немцы будут делать всё, что захотят. Они смогут контролировать страну и армию. И тогда государство лишится независимости».

Еще за месяц до возвращения в Стамбул Кемаль высказывал то же мнение. С помощью одного из своих помощников, полковника Исмета, серьезного и энергичного, Кемаль составляет рапорт, в котором анализирует ситуацию в стране. Он адресовал рапорт великому визирю и Энверу и поручил одному из своих адъютантов доставить его ответственным представителям «Единения и прогресса». В рапорте было отмечено всё — от паралича экономики до ослабления боеспособности армии. Кемаль высказывался очень резко: «Война глубоко деморализовала все население страны <…>. Бессилие гражданского правительства абсолютно <…>. Если война продолжится, это приведет к полному краху султаната». Рапорт Кемаля затерялся в одной из многочисленных канцелярий правительства, и Кемаль в очередной раз не был даже наказан.

До какой-то степени Кемаль был защищен своей боевой славой. Победы турок были редки: Дарданеллы, Кут-эль-Амара, в Месопотамии, под руководством Халиль-паши, дяди Энвера, в 1916 году, и всё. И кто поддерживал Кемаля? Известно дружеское расположение к нему Джемаля, который финансировал его поездку из Палестины в Стамбул, но морской министр далеко, в Дамаске, и его власть ограниченна. Другой большой друг, Али Фетхи, бывший генеральный секретарь «Единения и прогресса», всё еще в Софии. Правда, было еще дело Джемиля в июле 1916 года, но бывший офицер был повешен[14].

Осенью 1917 года Кемаль, похоже, больше не ограничивается только публичной критикой правительства и Энвера. В столице царит тлетворная атмосфера, и паша не может устоять перед искушением возможного заговора. Он познакомился с Исмаилом Хаккы. Главный интендант армии, Хаккы — необыкновенно влиятельный человек. Он должен защищать интересы армии от гражданских спекулянтов, от немецких аппетитов и обеспечивать ее снабжение. Ловкий человек, он умело справлялся с этой задачей, не забывая и о собственном обогащении. Кемаль и Хаккы часто гуляют у Босфора, что позволяло интенданту откровенно делиться с ним своими мыслями по поводу надвигающегося краха или о необходимости создания кабинета спасения, состоящего исключительно из военных. По просьбе Кемаля Хаккы называет кандидатов: Джемаль, Халиль, победитель под Кут-эль-Амара, и Кемаль. «А Энвер?» — срывается с губ Кемаля ненавистное ему имя. «Это наилучший выбор», — отвечает Хаккы. Услышав это, Кемаль заявил: «Я предпочитаю оставаться на командном посту в армии, чтобы защищать правительство, а не быть членом этого кабинета»[15].

Но Кемаль несдержан на язык, да и Стамбул невелик. Через несколько дней его вызывают к Энверу. Кемаль покидает его кабинет бледный и разъяренный: «Теперь Энвер-паша может предать меня суду военного трибунала… Исмаил Хаккы всё отрицает, я — единственный обвиняемый. Впрочем, Энвер может меня казнить, обвинив в подготовке государственного переворота». Снова Энвер вызывает «путчиста» в свой кабинет. Кемаль взял себя в руки и заверил его в своей преданности. Мало вероятно, что он смог убедить в этом главнокомандующего, так как вскоре Энвер приглашает Кемаля в свою резиденцию в Куручешме на берегу Мраморного моря. В приемной у него потребовали сдать оружие. Он отказывается и, не повышая голоса, зовет своего адъютанта. В это время появляется Энвер, и они начинают спокойно беседовать. Кемаль убеждается в том, что Энвер пытается избавиться от него, но делает это весьма неумело.

В середине декабря 1917 года наследный принц Вахидеддин совершает официальный визит в Германию, и Кемаль оказывается в его свите. Можно подумать, что Энвер, невысоко оценивающий скромного пятидесятишестилетнего наследного принца, рассматривает это назначение Кемаля как наказание. Однако Кемаль не умирал от скуки во время этого трехнедельного путешествия. Несколько раз он чуть ли не спровоцировал дипломатический скандал с принимающей стороной, подвергая критике официальную стратегию. Кроме того, во время путешествия Кемаль сблизился с Вахидеддином. «Между нами возникли в определенной степени доверительные отношения», — отметит он в своем дневнике в июле 1918 года. Наследник трона, будучи несдержанным, как и Кемаль, был покорен энтузиазмом паши, а Кемаль, в свою очередь, обнаружил, что вялость, инертность Вахидеддина — всего лишь маска, искусно используемая осторожным и амбициозным наследником. Кемаль критикует Энвера и немцев, он предлагает принцу возглавить армию, где он стал бы начальником Генерального штаба. Его светлость внимательно слушает. 4 января 1918 года они возвращаются в Стамбул. Вахидеддин занимает свое место во дворце наследного принца, а Кемаль остается без должности.

Острые приступы почечных колик вынуждают его оставаться дома в течение месяца, а в середине мая он отправляется на лечение в Карлсбад. Не много известно о его жизни в Стамбуле в течение этих четырех месяцев. Болезнь ограничила активность паши, но он всё же нашел время и силы, чтобы в марте дать большое интервью Рушену Эшрефу, молодому журналисту из «Нового обозрения». Непрерывно перебирая четки, он сам выбирал одни темы, избегая других: «Естественно, я не собираюсь говорить с вами о вопросах, касающихся военной тайны; они не интересуют ни вас, ни ваших читателей». Кемаль, чей облик напоминал сошедшего с полотен Рембрандта героя, красовался перед юнцом, делясь воспоминаниями о сражениях при Дарданеллах.

Почти каждая фраза статьи прославляла генерала. Особенно впечатляло перечисление ранений Кемаля. «Да, я заметил след от пули на правой стороне мундира. Находящийся рядом офицер спросил: „Вы ранены, эфенди?“ Я мгновенно подумал о том, как могло бы повлиять это известие на моральный дух солдат. Я тут же прикрыл рукой рот офицера: „Замолчи! Осколок шрапнели ударил меня в грудь, попав точно по карману, где были часы. Часы разлетелись вдребезги, а на груди остался лишь след от осколка…“» Как видно, болезнь не помешала Кемалю наслаждаться собственной славой и даже в некоторой степени стремиться увековечить свое имя. На журналиста Кемаль произвел неизгладимое впечатление, позже он будет одним из первых, кто присоединится к паше в Анатолии. Сам журналист тоже понравился Кемалю, и после интервью паша подарил ему фотографию с длинной дарственной надписью, где восхищался динамизмом турецкой молодежи, «стремящейся отыскать и распространять свет среди мрака и безнравственности сегодняшнего дня, уделяя главное внимание любви к родине и правде». И добавил: «Я рассматриваю вас как достойного представителя нового поколения. Я ожидаю от вас новых услуг, более существенных…»

Глава третья

НА СЕРЕДИНЕ ЖИЗНЕННОГО ПУТИ

Когда Кемаль прибыл в Карлсбад в июле 1918 года, прошло уже восемь месяцев с тех пор, как он покинул армию. А между тем под натиском англичан группа армий «Йылдырым» продолжала отступать. На западе Греция присоединилась к союзникам, что стало представлять серьезную угрозу для Стамбула.

Хуже того, в этой сложной ситуации Турция предпринимает рискованный шаг, грозящий конфликтом с Германией. В начале июня 1918 года Энвер бросает новую армию на покорение Кавказа. Это был амбициозный проект. Октябрьская революция устранила угрозу Российской империи. Социал-демократы, пришедшие к власти в Грузии, Азербайджане и Армении, не признали власти большевиков. Эти события вселили в Энвера огромную надежду: компенсировать потерю арабских стран завоеванием территорий, где проживает значительное число турок, что позволит Османской империи укрепить на востоке свое могущество, утраченное на западе и юге. В Брест-Литовске правительство большевиков согласилось покинуть Каре, Ардаган и Батум, утраченные Турцией после Русско-турецкой войны 1878 года; их будущее должно быть определено самими жителями при содействии Турции.

Референдум, «организованный» Стамбулом, превратился во всенародное голосование: 85 124 голоса в пользу присоединения к Турции из общего числа 87 048! После столь многообещающего начала Энвер разорвал перемирие с Кавказом, бросил войска на Батум и потребовал новых территориальных уступок. Азербайджан был готов признать протекторат «старшего брата», а вслед за ним и Армения, не имеющая возможности сопротивляться. И только Грузия решила сопротивляться и обратилась за помощью против турецкой экспансии к Германии. В июне 1918 года Берлин подписывает договор с Тифлисом, столицей Грузии, и направляет туда три тысячи солдат. Отправляя новую армию на Кавказ, Энвер хочет продвинуться, чего бы это ни стоило, к Тифлису, а точнее — к Баку и его нефти.

Положение турецкой армии безнадежно. А Кемаль далеко.

Дни в Карлсбаде

Перед фотоаппаратом застыл мужчина среднего роста, с канотье в руках, взгляд лишен обычного мощного магнетизма после двух месяцев изматывающей болезни. Лицо с гладкой кожей и небольшими усами со впалыми щеками и выступающими скулами выдает огромную усталость. Светлые волосы тщательно зачесаны назад. От кожаных перчаток до начищенных до блеска ботинок, от рубашки до брюк с образцовыми складками мужчина — живой образец моды.

В течение месяца Мустафа Кемаль находился в Карлсбаде, где лечил почки. В день прибытия врач предупредил его: «Вы приехали сюда, чтобы пройти серьезный курс лечения, а не развлекаться». Карлсбад был действительно широко известным бальнеологическим курортом. Выпив сернистой воды у одного из семнадцати фонтанов, приняв лечебные грязи, курортники устремлялись в Имперский отель или в знаменитый «Пупп», чтобы поесть, поболтать с друзьями, потанцевать, пофлиртовать.

Генерал скрупулезно следовал всем предписаниям врача: два стакана воды небольшими глотками перед завтраком, грязевая ванна, а затем грязевой компресс каждое утро, третий стакан воды после обеда и, наконец, последний стакан перед сном в десять часов… что тем не менее не мешало ему проводить часть времени в ресторанах и салонах фешенебельных отелей. Кемаль всегда умел находить должное равновесие между дисциплиной и желанием развлечься.

Во время лечения в Карлсбаде Кемаль ведет дневник. Пришлось подождать до 1981 года, чтобы получить возможность не без волнения прочесть все шесть школьных тетрадей, исписанных им.

Врач, пораженный его молодостью, как-то спросил: «Вы стали генералом очень рано. Есть ли еще генералы вашего возраста в вашей стране?» Кемаль ответил: «Доктор, есть немало старых генералов в нашей армии. Если мы стали генералами совсем молодыми, то это потому, что родина нуждается в нас в чрезвычайной ситуации, в какой она оказалась».

Как проходят его дни в Карлсбаде? Выговор метрдотелю, принявшему его за полковника: с этих пор его стол был зарезервирован на имя «Кемаль-паши, командующего армией». Встреча с женщиной, готовящей книгу о героях войны в Турции. Продолжительные вечерние беседы о былых сражениях с одной из соотечественниц. Он заявляет, что «наибольшее мужество командующего состоит в том, чтобы нести ответственность за свои поступки», явно намекая на сложную военную ситуацию в Турции. Они обсуждают вопрос о том, какую политику должна проводить Османская империя…

Кемаль отражает в дневнике свое душевное состояние и повышенную нервозность: «Я проснулся в 7 утра, думая, что еще только 6 часов. Я стал выражать недовольство Шевки, своему ординарцу. Он начал меня брить, но мой гнев его настолько смутил, что он делал это неловко. Гнев мой продолжал нарастать, и я не мог подавить в себе это чувство… Сейчас я настолько взвинчен, что одно только присутствие Шевки рядом раздражает меня».

Кемаль отличался чрезмерной чувствительностью и бьющей через край энергией. Он ценил радости жизни, самые разные развлечения, будь то танцы, горячительные напитки или женщины. Турецкие ресторанчики, а также притоны и бордели Стамбула и многих других городов, куда забрасывала его военная карьера, не были ему чужды. Тем не менее вальс, прогулки в ландо и светские приемы в Карлсбаде не смогли восстановить его душевное равновесие, успокоить его.

Кемаль берет уроки, чтобы усовершенствовать свой немецкий — «я краснел, когда не мог выразить по-немецки то, что хотел», — и французский. «Я особенно хочу воспользоваться возможностью улучшить свой французский», — объясняет он молодой швейцарке, согласившейся позаниматься с ним языком. Французский язык был обязательным во всех программах военных училищ, начиная с училища в Манастире и кончая Академией Генерального штаба. Кемаль проявлял постоянный интерес к языку философов эпохи Просвещения и Великой французской революции. Как свидетельствуют примерно сорок страниц его дневника, написанных по-французски, он весьма преуспел в этом. К тому же в Карлсбаде он читал только французские романы: «Бунт» Андре Бомье, «Шагреневую кожу» Оноре де Бальзака, «К эшафоту» барона Батца.

Чтение было подлинной страстью Кемаля, и он с огромным удовольствием предавался ему не только в Карлсбаде, но и в трудные минуты военных кампаний. Так, сражаясь против русской армии в Восточной Анатолии в 1916 году, он выкраивал время, чтобы читать «Сафо» Альфонса Доде, задуматься над брошюрой под названием «Можно ли отрицать Бога», внимательно прочесть «Османскую историю» Намыка Кемаля и его «Политические и литературные статьи», погрузиться в «Элементы философии» и помечтать над стихами Тевфика Фикрета.

Морис Палеолог, генеральный секретарь министерства иностранных дел Франции, по-видимому, был плохо информирован или неискренен, когда написал в 1920 году, что Кемаль «не отличался ни высокой общей культурой, ни большим интеллектом». Никто не станет отрицать ни его страсти к чтению, ни его стремления извлечь как можно больше из прочитанного.

Его идеи основательны и зачастую оригинальны. Вот, например, его размышления о женщинах и браке: «Не будем страдать паранойей. Пусть женщины будут свободны, пусть получают образование… важно, чтобы они становились личностями. Что же касается личных отношений, то давайте искать спутницу, учитывая нашу природу и нашу собственную нравственность, и вместе с ней будем принимать решение о создании семьи, если мы уважаем друг друга, соответственно ведем себя, и пусть женщина ведет себя так же!»

Болезнь

Чего же искал этот молодой генерал, смелый и сильный духом? Почему он остается в Карлсбаде? Кемаль, узнав о смерти султана Мехмета V Реза, последовавшей 5 июля, сожалеет о том, что не был в это время в Стамбуле.

«Смена султана — очень важное событие для страны и нации», — отмечает в дневнике Кемаль и, подавив печаль, остается в Богемии. А между тем он знает нового султана, Мехмеда VI Вахидеддина; Кемаль направляет ему телеграмму с поздравлениями, но остается в Карлсбаде и продолжает лечение.

Он болен. Почечные колики мучительны, изматывающи. Избранный им образ жизни, полный излишеств, чрезмерного напряжения и испытаний, сказался на здоровье. Он часто страдает то от венерических заболеваний, то от приступов усталости, то от нарушения функции почек. В конце июля, покидая Карлсбад, он запишет в дневнике: «Карлсбад не принес мне должного облегчения; все те же проблемы со здоровьем».

К несчастью, паша страдал и еще одним заболеванием — властолюбием.

«Я говорил и повторяю, что если бы я был наделен властью, то смог бы провести реформы, необходимые нашему обществу, я совершил бы переворот. В отличие от других я не верю, что можно постепенно, шаг за шагом заставить людей думать так, как я. До сих пор я потратил слишком много времени для изучения цивилизованной жизни, и почему теперь я должен опускаться до уровня народа? Я должен поднять его до своего уровня! Не я должен уподобляться людям, это они должны стать такими, как я; на самом деле некоторые детали этого вопроса требуют тщательного изучения; но сделать это необходимо».

Рассуждения Кемаля этим июльским вечером 1918 года подчас не вполне понятны. Но как не восхищаться силой основной идеи: его желанием на свой манер, путем переворота, установить особые отношения с народом, вывести его из темноты и невежества. За пять лет до создания республики, за десять лет до проведения грандиозных реформ в уме Кемаля уже был готов план осуществления этих идей. Но, чтобы добиться поставленной цели, первым и необходимым условием было одно: добиться власти.

8 июля Кемаль отмечает: «Энвер-паша продолжает свою политику, направленную против меня. Как я должен реагировать?»

Через три недели он записывает в дневник: «Этим вечером я решил вернуться в Вену». А 5 августа он был уже в Стамбуле.

Глава четвертая

ОКОНЧАНИЕ ВОЙНЫ

Ситуация в столице, куда прибыл Кемаль, была крайне напряженной. Всё чаще в правительстве раздавались голоса, требующие заключения сепаратного мира. Среди этого хора практически единственным был голос главы Османской канцелярии, подтвердившего во время визита в Вену готовность идти до конца: «Мы сделаем всё возможное, чтобы национальный суверенитет сочетался с сохранением альянса» с Германией и Австро-Венгрией…

Острое ощущение усталости и даже уныния охватило Анатолию. В Стамбуле ситуация была не лучше: продукты практически исчезли с прилавков, а то, что можно было найти, стоило непомерно дорого; вместо денег, которых больше не существовало, использовались марки. Столица походила на горящий факел. Многие видели в гигантских пожарах, охвативших город в начале лета, предзнаменование беды. Авиация союзников регулярно бомбила город в течение последних дней июля.

Обманутая надежда

По прибытии в столицу Кемаль встречается с маршалом Иззетом, недавно назначенным генерал-адъютантом султана. Бывший начальник Генерального штаба, бывший военный министр, Иззет-паша сделал блестящую карьеру. Он познакомился с Кемалем во время войны на Балканах, а затем снова встретился с ним во время кампании в Восточной Анатолии в 1916–1917 годах. У Кемаля установились дружеские отношения с Иззетом, албанцем по происхождению. У молодого паши Иззет, годящийся ему в отцы, вызывает особый интерес: он мало интересуется политикой, злые языки поговаривали, что он плохой политик, и Энвер, сменивший его на посту военного министра, в течение двух лет пренебрегал им, не давая ему никакой должности.

Самостоятельно, а может быть и по совету Иззета, Кемаль попросил аудиенции у нового султана; и тот согласился принять его. В течение трех недель, проведенных в столице, Кемаль был принят Вахидеддином четыре раза, причем два из них — тет-а-тет. Об этих встречах можно судить только по версии самого Кемаля, читая его «Воспоминания», опубликованные в 1926 году.

Встретившись с султаном, которого он сопровождал в Германию несколькими месяцами ранее, паша начинает разговор в том же духе, в каком они беседовали прежде в отеле «Атлон». «Прежде всего нужно взять под контроль армию. Только в этом случае будет возможно принять необходимые меры». А позже, во время третьей встречи, когда султан заметил, что население голодает, Кемаль возразил, непоколебимый в своих убеждениях: «Ваше замечание совершенно справедливо, но ваше намерение накормить население Стамбула не освободило бы ваше величество от необходимости прибегнуть к более насущным и безотлагательным мерам во имя спасения страны… До тех пор, пока сила, обязанная защищать государство, нацию и всех ее союзников, находится в руках другого, вы будете только называться падишахом».

Армия в роли спасителя! Можно было только поражаться настойчивости и силе убежденности Кемаля. А между тем османская армия летом 1918 года была в плачевном состоянии. Повсюду, за исключением Кавказа, войска отступали под натиском противника. Дезертирство приобрело небывалые размеры. Согласно европейскому представителю в Стамбуле в июле 1918 года более двухсот тысяч дезертиров укрывались на Анатолийской равнине. Разведка союзников регулярно сообщала о мятежах, терзающих обескровленную армию. В течение последнего года этой «войны без надежды мы испытывали чувство стыда», напишет позже Исмет Инёню. Сам Кемаль, когда султан поставит его командовать 7-й армией в Сирии и Палестине, вышел из себя, обнаружив эту армию, потерявшей большую часть солдат, оставшейся без боеприпасов и продовольствия.

Вахидеддин в беседе со своим послом в Швейцарии высказал еще большую озабоченность, чем во время встреч с Кемалем. Не сдерживаясь, он сожалел о разногласиях между ведущими политическими деятелями, его беспокоили увеличение пожаров в Стамбуле и моральный дух армии: «Я опасаюсь общенародного восстания; к несчастью, ситуация оправдывает бунт… — И добавил: — В настоящий момент я не знаю никого, кому бы я мог доверить правительство… Мое государство на пороге гибели…» Новый султан знает, что за пределами Стамбула больше не существует ни авторитетов, ни порядка. Банды грабителей, зачастую состоящие из дезертиров, бродят по стране; крестьяне, которые больше не надеются на защиту полиции и жандармерии, укрываются в горах.

Кемалю не удалось убедить Вахидеддина. Чего стоит его антиэнверовская аргументация — сила, находящаяся «в руках другого», — по сравнению с влиянием, хотя и ослабленным, но всё еще достаточно сильным, Энвера и Талаата? Несмотря на Иззет-пашу, Кемаль одинок. Похоже, во время своего пребывания в Стамбуле он больше не встречался с Иззетом. Нет никаких доказательств и того, что он встречался с политиками, «дружески расположенными к нему», как, например, Али Фетхи, вернувшийся из софийского посольства и занявший видный пост в партии «Единение и прогресс».

Слабое утешение — султан назначает его почетным адъютантом.

Перемирие

Решение о повышении в должности было принято 22 сентября. Однако генералу было некогда наслаждаться оказанной ему честью. Едва придя в себя после очередного приступа лихорадки, он попадает под огонь ожесточенной атаки англичан. Имея в своем распоряжении почти семь тысяч солдат, Алленби, по прозвищу «Бык», предпринял атаку, которая должна была стать решающей на палестинском фронте.

Преобладающие силы противника, мощь его огня и боевой дух англичан вынуждают турок отступать. 1 октября взят Дамаск, через два дня — Бейрут. Менее чем за две недели турецкий фронт прорван, пять тысяч турок погибли. Кемаль, командующий 7-й армией, старается спасти честь турецкой армии с присущими ему энергией и мужеством. Когда 31 октября в Адане Лиман фон Сандерс передавал Кемалю командование группой армий «Йылдырым» или, скорее, тем, что от нее осталось, немец не скрывал своего восхищения турецким генералом: «В момент, когда я вынужден передать командование армейской группой в руки его превосходительства генерала Кемаля, который проявил себя в многочисленных героических сражениях, я выражаю…»

Что чувствует турецкий генерал? Удовлетворение, потому что наконец он стал командующим Южным фронтом, печаль, оттого что должен командовать армией, обескровленной, и униженной, или тщеславное удовлетворение от сознания того, что он предвидел опасность прогерманской политики своей страны? Проведенные им операции на фронте в последние пятнадцать дней, его стойкость перед лицом противника, мастерство, с каким он постепенно вытеснил фон Сандерса, позволяют с уверенностью утверждать: паша не поддавался отчаянию. Он руководит теперь Южным фронтом, но помыслы его далеко, в Стамбуле.

14 октября Иззет становится великим визирем. С начала сентября Талаат запрашивал у Берлина дополнительную поддержку, но немцы отказали. Болгары были готовы подписать перемирие. Дорога к Стамбулу открыта для союзников. Это конец войне. Великий визирь, чей политический ум никогда не оспаривался, подает в отставку. По его мнению, вести переговоры о перемирии должен кто-то другой, а не тот, кто вел войну. И чтобы продемонстрировать искренность своего жеста, он принимает отставку семидесятилетнего чиновника, которого Вахидеддин хотел назначить его преемником. На его место Талаат предлагает Иззета, и Вахидеддин не возражает. Ни одна политическая группировка не может противостоять «Единению и прогрессу». В качестве окружения Иззета Талаат предлагает весьма мощное трио: Али Фетхи — министр внутренних дел, Хусейн Рауф — морской министр и Мехмет Кавит — министр финансов. Выбор в высшей степени разумный: близкий Талаату Фетхи — один из тех, кто умело руководил «Единением и прогрессом», будучи его генеральным секретарем. Хусейн Рауф, морской офицер, герой Балканской войны, прекрасно владеющий английским языком и большой поклонник англичан. Наконец, Кавит, дёнме (обращенный в ислам еврей), обладает тем преимуществом, что имеет связи в международной финансовой среде: министр финансов в 1914 году, он ушел в отставку, выражая протест против вступления Турции в войну в союзе с Германией.

Кемаль тоже поддерживал Иззета. Ни в чем не сомневаясь, забыв свою прежнюю позицию о невмешательстве армии в политику, он даже отправляет султану телеграмму, поражающую своей амбициозностью. Он одобряет подписание договора о перемирии во имя спасения страны от полного краха, назначение Иззета великим визирем и введение в состав правительства таких достойных людей, как Фетхи и Рауф. Кемаль не пишет об этом, но по тону послания чувствуется, что его заветное желание — получить пост военного министра. Это тем более очевидно, что в своих «Воспоминаниях», написанных в 1926 году, Кемаль подтверждает, что просил пост военного министра, хотя в тексте телеграммы, найденной турецким историком Баюром, этой просьбы не было.

Можно было бы считать его просьбу закономерной: Энвер уходит в отставку; Кемаль вполне подходит и по возрасту, и по необходимой энергии для должности военного министра, а его друзья, Фетхи и Рауф, тоже войдут в состав правительства. Однако требования Кемаля — сначала стать адъютантом нового султана, а сегодня военным министром — кажутся по меньшей мере наивными, если не нахальными. С какой стати Иззет и особенно Талаат, продолжающий дергать нити политической игры, дали бы столь важный пост одиночке, чьи амбиции не пользуются никакой определенной поддержкой?

Как утешение или щелчок по носу Иззет, совмещающий функции великого визиря и военного министра, адресует ему льстивую телеграмму: «Я надеюсь, что Аллах исполнит мои желания, позволив сотрудничать с Вами после заключения мира» и… назначает полковника Исмета заместителем военного министра. Будущему Исмету Инёню, преемнику Кемаля на посту президента Турции, сейчас 34 года. Товарищ по оружию Кемаля в боях с русской армией, он стал одним из его помощников в группе «Йылдырым». Этот блестящий полковник, которого фон Сандерс считал «одним из наиболее выдающихся турецких генералов», невысокого роста, тщедушный, больше похожий на служащего, чем на офицера, был артиллеристом; но когда он начинал говорить и действовать, проявлялось его истинное лицо, сильная и коварная натура. Кемаль ценил Исмета, и когда Исмета призвали в Стамбул на столь ответственную должность, он вдохновлял его, давая ценные советы и рекомендации.

Тогда как в Алеппо при изнурительной жаре и непрерывных атаках арабов Кемаль пытался спасти честь турецкой армии, Иззет без предупреждения запросил перемирия «в соответствии с принципами президента Вильсона».

Контакты были установлены через британского генерала Таушенда, находящегося в турецком плену после поражения в апреле 1916 года у Кут-эль-Амары. 30 октября 1918 года Рауф и вице-адмирал сэр Сомерсет Гоф-Калторп подписали унизительное для Турции перемирие на борту крейсера ее королевского величества «Агамемнон», стоявшего на якоре в заливе Мудрос перед островом Лемнос. Османская империя согласилась на капитуляцию флота, демобилизацию своей армии, открытие проливов Босфор и Дарданеллы, контроль союзниками железных дорог и признала их право вмешиваться в конфликты в любом месте империи.

Противостояние держав закончилось 31 октября 1918 года в полдень.

В этот час Кемаль, новый командир группы армий «Йылдырым», сопровождал генерала фон Сандерса на вокзал Аданы: немцы покидали Турцию…

«Спасибо всем, кто удержал меня в стороне от этой неудачи…»

В связи с перемирием 2 ноября 1918 года комитет «Единение и прогресс» созвал чрезвычайный конгресс, на котором присутствовали сто двадцать членов партии. Конгресс проходил в штаб-квартире партии на улице Нуросманис, рядом с Большим базаром. Энвер, Джемаль и несколько других лидеров партии сбежали на борту немецкой подводной лодки. Комитет «Единение и прогресс» самораспускается или, точнее, трансформируется в партию «Ренессанс», подчеркивая разрыв любых связей с прошлым. Но смена «вывески» партии практически ничего не меняет: люди всё те же. И с первых послевоенных дней общественное мнение сурово осуждает комитет «Единение и прогресс» и его политику.

Каков итог пребывания комитета в течение десяти лет (1908–1918) у власти? Османской империи больше не существует: после Балканских войн турки сохранили лишь крошечную территорию в Европе; война в Триполитании лишила их Африки, а Первая мировая война сократила империю до Стамбула и Анатолии. У султана нет больше империи, а его власть сокращается словно шагреневая кожа. Согласно конституции, восстановленной младотурками, султан больше не управляет, а лишь царствует. Эта конституционная эволюция должна была бы обрадовать всех тех, кто боролся против автократии Абдул-Хамида; но постепенно комитет «Единение и прогресс» заменил императорскую диктатуру своей собственной, беспардонно убирая всех политических противников. Что же касается верховной духовной власти султана, то и она совершенно обесценилась: священная война, провозглашенная в 1914 году, должна была бы объединить всех мусульман вокруг султана, «халифа и предводителя верующих». Вместо этого восстали арабы, заявив о своей независимости, в то время как «отряды мусульман» в составе французской и английской армий готовились захватить Анатолию.

Юнионисты подорвали власть султана. Впервые в истории Османской империи власть покинула императорский дворец и Блистательную Порту[16]: она теперь находилась в руках новых людей.

Народ, а четыре пятых населения состояло из крестьян, оставался в стороне от этих политических потрясений. Для него практически ничего не изменилось. Как и прежде, только жители Стамбула могли иногда увидеть султана во время большой молитвы в пятницу или по случаю военных парадов. Для большинства султан-халиф оставался загадочным властелином, чья связь с подданными ограничивалась тремя словами: «Да здравствует султан!» Конституция и установление нового режима принесли османам лишь крохи: двухступенчатые выборы в палату депутатов, организованные часто под давлением власти.

Мало демократии, но много войн: восемь лет из десяти между 1909 и 1918 годами! Восстание албанцев, Балканские войны и военные действия в Триполитании унесли огромное количество жизней; Первая мировая война привела к огромным потерям среди населения империи. Из двух миллионов восьмисот тысяч мобилизованных более трехсот тысяч, а согласно некоторым источникам — шестьсот тысяч погибших, четыреста тысяч раненых, более полутора миллионов пропавших без вести. Армянская община была раздроблена событиями 1915 года. Корреспондент французской газеты «Petit Parisien» считает, что только в Стамбуле более ста тысяч человек умерли от голода и лишений.

Четыре года мировой войны подорвали экономику страны, сельское хозяйство. Хотя правительство требовало обрабатывать землю, культивируемая площадь в Анатолии сократилась вдвое; поголовье скота уменьшилось с 45 до 19 миллионов. Инфляция развивалась головокружительными темпами: стоимость предметов первой необходимости в месяц поднялась с 235 пиастр в июле 1916 года до 4717 в 1918 году.

Тем не менее среди всеобщих бед кое-кто извлек выгоду. Прежде всего государственная казна, которой Австрия и Германия предоставили кредит в 258 миллионов турецких лир. К этим внешним источникам государство смогло добавить 18 миллионов лир первого государственного займа, явившегося символом революции в национальной экономике между 1914 и 1918 годами.

Первая мировая война на самом деле стала для нового правительства подлинной священной войной за развитие экономики. 8 сентября 1914 года правительство объявило об упразднении в одностороннем порядке капитуляций, ставших в течение длительного времени знаком упадка империи, ее подчинения интересам иностранных держав. Таким образом, решение от 8 сентября 1914 года явилось объявлением политической и экономической войны.

Государство начало финансировать экономику: был реорганизован Сельскохозяйственный банк, создан Кредитный банк, который должен был стать центральным банком, предполагалось создание целой сети национальных банков. В это же время армяне скрылись, на греков начались гонения вплоть до разрыва дипломатических отношений между Афинами и Стамбулом (июль 1917 года), а французские и английские подданные рассматривались только как враги. От этих акций государства, а также притеснения малых народов и иностранцев выиграли только турецкие предприниматели. В 1914 году их было немного, всего 269 промышленных предприятий, зарегистрированных к тому моменту. Необходимость снабжать продовольствием армию, а также население и союзников поддерживала их активность.

Развитие турецких предприятий способствует поднятию экономики Анатолии. В 1917 году, например, коммерсант из Анкары вместе с шестнадцатилетним сыном Вехби основал компанию по продаже продовольственных продуктов; предприятие стало быстро развиваться благодаря деловым связям со Стамбулом. Лишившись в основном импорта, столица с населением около 750 тысяч человек и притоком немецких и австрийских покупателей стала рынком сбыта для анатолийцев.

Не все предприниматели Анатолии оказались такими же преуспевающими, как Вехби Коч: им недоставало его деловой хватки. И всё же их было немало на анатолийской равнине и на побережье Эгейского моря, землевладельцев, коммерсантов, владельцев небольших промышленных предприятий, банкиров, сумевших благодаря войне добиться определенного успеха, экономического и социального.

Национализм, модернизация, подъем жизненного уровня в Анатолии — таковы главные лозунги экономической политики, проводимой юнионистами.

Подобная политика потрясла Османскую империю. Впервые в ее истории власть в Стамбуле стала защищать турецкий национализм под влиянием тюрок-мусульман, прибывших из России. Был создан Турецкий центр для развития турецкого языка и совершенствования экономического, социального и научного просвещения турецкого народа. Амбициозная идея объединения всех тюрок от Балкан до «оазиса Шелкового пути» заключена в знаменитом высказывании Зии Гёкалпа[17]: «Родина турок — не Турция, и даже не Туркестан, а огромная и бесконечная земля: Туран».

Панисламизм исчез вместе с Абдул-Хамидом. Паносманизм, возникший вслед за ним, просуществовал недолго. Прекрасные декларации парижского заседания 1902 года рухнули перед ростом национализма. Македонцы, армяне, греки, арабы, турки — никто больше не верил в существование Османских соединенных штатов… о чем мечтали в дни революции 1908 года. Накануне 1914 года комитет «Единение и прогресс» решил запретить нетурецким нациям право на создание националистических организаций. Пантюркизм, то есть идея о создании тюркской нации от Балкан до Маньчжурии, и пантуранизм, как более извращенная идея, стали официальной политикой Стамбула. Лидеры «Единения и прогресса» в отличие от своих предшественников, игнорировавших национализм и его силу, решили взять реванш и создать новую Турецкую империю.

В отличие от национализма модернизм не впервые был взят на вооружение османским правительством. Но юнионисты нанесли первый удар по гордиеву узлу, связывающему Османскую империю с исламом: справедливо или нет, долгий путь к современному обществу, начатый османскими реформаторами в XVIII веке, совпал на самом деле с борьбой за секуляризацию общества, превращение империи в светскую страну. Несмотря на последователей тех, кто закрыл университет в 1870 году на тридцать лет после конференции, признанной еретической; несмотря на исламистские организации, стремящиеся доказать, что ислам может стать двигателем модернизации, младотурки реализовали важные реформы: контроль религиозных судей министерством юстиции, приравнивание к государственным служащим мусульманских богословов-законоведов (улемов), управление религиозными школами министерством образования, секуляризация брачных контрактов, разрешение на развод в определенных случаях, открытие лицеев и университета для девушек…

Как бы ни показалось это странным тем, кто не знает турецкого ислама и места женщин в османском обществе, младотурки не побоялись начать свои реформы с Анатолии. Разве религиозные обряды в Анатолии не сохранили свою естественность, простоту и внимание к повседневной жизни, отражающие пасторские традиции предков, пришедших из Центральной Азии? А женщины в сельских местностях Анатолии не участвуют в общественной жизни, как это было у турок до исламизации? Фактически, и та и другая тема — не что иное, как выражение желания младотурок преобразовать Анатолию.

Анатолия (название «Анатолия» — греческого происхождения, более предпочтительное, чем Малая Азия или Азиатская часть Турции), примерно равная по площади Франции, становится парадигмой того, что младотурки хотели бы создать. Султаны пренебрегали ею и с XVII века не посещали ее и не направляли туда своих наследников приобрести начальный опыт управления. Младотурки, среди которых ни один из лидеров не был родом из Стамбула, превратят ее в свой Иерусалим, и, как писал немецкий журналист Штюрмер, в 1917 году «настоящий турок, бедный и примитивный, вдруг становится фаворитом». Следует сделать Анатолию исключительно турецкой, поселив там иммигрировавших мусульман, изгнанных с бывших территорий Османской империи в Европе; необходимо также создать в империи наиболее благоприятные условия для турецких коммерсантов, землевладельцев и банкиров. Младотурки не хотят больше, чтобы считали, будто название «Малая Азия якобы было для населения в прошлом более благозвучным, чем Анатолия». Кроме того, «тогда как греки и армяне занимают места служащих в конторах и часто поднимаются по службе до руководящих постов, турки прозябают на самых скромных должностях и наиболее часто занимаются лишь физическим трудом», что, по мнению младотурок, необходимо прекратить.

К концу Первой мировой войны национализм, модернизация и анатолизация принесли примерно столько же вреда, сколько и пользы. Следовало учитывать нехватку времени и денег, военные поражения, оппозицию влиятельных политиков, элитаризм проводимой политики: Турецкий центр насчитывал всего две тысячи членов из числа интеллигенции и студентов. Тем не менее эта политика вызвала необратимый психологический шок, заставивший немецкого журналиста Штюрмера сделать следующий вывод: «Эти изменения ментальности турок, явившиеся результатом борьбы за существование, способствовали довольно благоприятному развитию Турции после войны, излечив ее от чрезмерного роста шовинизма, разумно сведенного до единственной области, способной успешно развиваться, а именно до в основном турецкой Анатолии. Но, с другой стороны, будут необходимы еще железная воля и беспощадная решительность в этом плохо управляемом государстве, чтобы искоренить ложные и вредные идеи сегодняшнего правительства».

Читал ли Кемаль эту книгу Штюрмера? Нет никаких свидетельств, позволяющих так думать, но если он всё-таки читал ее, то, несомненно, очень серьезно отнесся к анализу немецкого журналиста и взял его на вооружение. Выигравшие от политики младотурок, впрочем, станут его главными сторонниками во время войны за независимость, и совершенно определенно, что Кемалю было не занимать ни железной воли, ни непоколебимой решимости.

Через восемь лет после окончания войны Кемаль выскажет мнение о периоде правления младотурок и о войне: «Мой долг поблагодарить всех тех, кто удержал меня в стороне от этой неудачи, но всё же следует напомнить, что сделали они это бессознательно». К чему эта благодарность? Да к тому, что он не смог бы сделать лучше, чем его противники, или еще и к тому, что они подготовили фундамент, без которого он не смог бы предпринять свои реформы и, таким образом, безболезненно воспользоваться печальным опытом лидеров «Единения и прогресса». Когда знаешь Кемаля и его уверенность в себе, второе объяснение кажется более подходящим, но в то же время реализм всегда был также одним из достоинств генерала. Таким образом, формулировка благодарности сохраняет свою двойственность; это не первый и не последний раз, когда Кемаль умышленно прикрывает свои мысли некоторой тайной.

Британский мир

Через три дня после окончания войны и в нарушение положений Мудросского перемирия британская армия оккупирует Александретту и окружающую ее территорию, а также Мосул. Англичане требуют немедленной демобилизации, перемещения артиллерии и продовольственных баз и ухода турецких войск оттуда до 15 ноября.

Правительство пытается протестовать, но безуспешно. Из Аданы раздается голос Кемаля, полный ярости, но в то же время забавно оттененный формулировкой в британском духе: «Я должен заявить, что лишен деликатности, позволяющей понять и оценить как джентльменский поступок английского представителя, так и необходимость отвечать на него ожидаемой любезностью». Но Иззет-паша не поддерживает его и 11 ноября предпочитает подать в отставку. В течение трех дней английский крейсер плывет к Мосулу. Почти каждый день Кемаль отправляет телеграммы в Стамбул, гневно осуждая поведение англичан и предлагая сопротивляться этому силой.

Регион Мосула, расположенный на севере Месопотамии, к западу от Персии, представляет значительный стратегический интерес для Британской империи. Мосул, находящийся на рубеже арабских, турецких, персидских и курдских территорий и служащий вехой на пути в Индию, на Кавказ, к Красному морю и Персидскому заливу, обладает также значительным количеством нефтяных месторождений. В 1898 году султан взял под свой контроль доходы от добычи нефти. Через три года шах предоставил концессию, охватывающую пять шестых персидской территории, авантюристу Арси. Немедленно англичане взяли под свой контроль разработку персидских нефтяных месторождений

Созданная в 1909 году Англо-персидская нефтяная компания в 1914 году перешла под контроль британского адмиралтейства. Однако амбиции Лондона не ограничивались Персией. С 1907 года дипломаты сумели поставить под сомнение соглашение, заключенное между султаном и немцами о поиске и разработке нефтяных месторождений в регионах Мосула, Басры и Багдада. Накануне Первой мировой войны англичане и немцы объединились против другого претендента на нефтяные богатства — американского контр-адмирала Колби М. Честера, который уже в течение нескольких лет пытался добиться концессии у султана. Они создали Турецкую нефтяную компанию, в которой немцам принадлежало 25 процентов, англичанам через Англо-персидскую компанию — 50 процентов, а оставшиеся 25 процентов разделили Королевская голландская компания, ее основатели Детердинг и Гульбенкян.

В ходе переговоров, объединивших союзников с целью подготовки раздела османской «шкуры», британские интересы не были достаточно защищены. Подписывая соглашение Сайкс — Пико[18] в мае 1916 года, Лондон признал за Парижем зону влияния, охватывающую не только Ливан, Сирию, большую часть, богатую хлопком и медью, на юге Анатолии, но и север Месопотамии, где и находится регион Мосула.

Военная операция в начале ноября 1918 года, таким образом, является актом насилия как по отношению к соглашению Сайкс — Пико, так и перемирию. Фактически в октябре англичане написали французскому правительству, что «эволюция событий» делает устаревшим соглашение 1916 года и его следует пересмотреть.

Не заботясь об ответе Парижа, Лондон приступает к действиям. Англичане подписывают Мудросское перемирие, в то время когда французский адмирал Амет командует флотом союзников в Средиземном море. А премьер-министр Великобритании Ллойд Джордж заявил премьер-министру Франции Клемансо в традиционной английской манере: «Если адмирал Амет хочет поставить свою подпись под договором о перемирии, как и его итальянский коллега, я не возражаю…»

Англичане не довольствуются этим успехом. Они захватывают порт Измир, затем форты Дарданелл. Когда корабли союзников бросают якорь в Босфоре, англичане высаживают тридцать тысяч солдат, то есть больше, чем французы и итальянцы вместе взятые. В Ливане и Сирии их сорок пять тысяч, что примерно в шесть раз превышает число французских солдат. В крупных городах Анатолии они размещают комендатуры и секретные службы, в которых в основном сотрудничают мобилизованные гражданские лица, знающие турецкий, греческий, армянский и курдский языки. Таким образом, они создают разветвленную информационную и пропагандистскую сеть, которую поддерживает присутствие английских войск вдоль железной дороги в Анатолии.

Политика англичан, по-видимому, приносит свои плоды. Разве не заявил султан, комментируя условия перемирия: «Какими бы суровыми ни были эти условия, мы принимаем их. Дружественная политика Англии, по нашему мнению, не изменилась. Позже мы сможем завоевать их прощение и их милость»? Правда, согласно другому источнику — французскому офицеру, поддерживавшему с султаном дружеские отношения, — тот якобы заявил, что он рассчитывает на Францию. Эта противоречивая информация не должна нас удивлять: это чисто дипломатическая игра султана, пытающегося противопоставить мощные европейские державы. А Вахидеддин, бывший личным советником своего старшего брата Абдул-Хамида, унаследовал его хитрость и коварство; он не нуждался в чьих-либо уроках в этой области.

Глава пятая

СОСТОЯНИЕ НЕОПРЕДЕЛЕННОСТИ

10 ноября 1918 года генерал Кемаль покидает Адану, столицу Киликии. Поездка в Стамбул предстояла долгая и тяжелая.

Одноколейная железная дорога пересекает горный массив Тавр, отделяющий Анатолийское плоскогорье от киликийских равнин. Немцы, концессионеры дорог Анатолии и Багдада, недавно проложили туннель в этих труднодоступных горах. Отныне можно было пересечь знаменитые Киликийские ворота, не покидая поезда, а ведь еще в 1914 году приходилось, как это делал в свое время и Александр Македонский, в течение трех дней передвигаться на повозке или на спине верблюда, чтобы попасть из Эрегли в Адану. От Эрегли поезд уже спокойно спускался до железнодорожного узла Эскишехир, а затем направлялся в Стамбул, расположенный примерно в тысяче километров от Эрегли.

Сразу после перемирия обстановка на железной дороге была крайне напряженной. Редкие эшелоны брались штурмом гражданским населением, немецкими солдатами, одиннадцать тысяч которых еще оставались в Турции и подлежали эвакуации, а также турецкими солдатами, чья демобилизация была предусмотрена разоружением. Топлива не хватало. Несколько недель спустя после проезда Кемаля бывшие солдаты, доведенные до отчаяния задержкой своего возвращения по домам, совершили нападение на склад боеприпасов в Афьон-Карахисаре.

13 ноября генерал сходит на перрон вокзала Хайдарпаша на азиатском берегу Босфора и видит столицу под прицелом орудий противника. Флот союзников прибыл в тот же день в Стамбул и встал на якоре в Босфоре, направив свои пушки на дворец султана. Повернувшись к своему адъютанту, Кемаль прошептал: «Они уйдут так же, как и пришли». Греки, армяне, евреи и прочее нетурецкое население охвачены энтузиазмом. Радость, охватившая большинство турок при объявлении перемирия — популярный поэт даже посвятил этому событию стихи, — не была настолько сильна, чтобы подавить чувство стыда за оккупацию. Особенно ликовали греки и даже устраивали демонстрации. Опасаясь инцидентов и реакции правительства, франко-британское руководство обратилось в патриархат православной греческой церкви с просьбой ограничить демонстрации.

Кемаль остановился в «Пера Паласе», одном из лучших отелей города, принадлежащем греческому владельцу мукомольного завода. Расположенный в устье Пера, это был первый отель в столице с электрическим освещением. В его салонах буржуа всех рас, а отныне и офицеры оккупационных войск встречаются, танцуют, развлекаются на балах, регулярно устраиваемых дирекцией отеля.

Что делать?

Кемаль остается в «Пера Паласе» всего несколько дней, встретившись за это время с несколькими иностранными журналистами. А затем он гостит у друзей, словно хочет быть подальше от Пера, и, наконец, переезжает в район Шишли, на север города, в квартал, где недавно построили себе роскошные особняки спекулянты, нажившиеся на войне. Любопытное соседство, даже если Кемаль расположился в доме, находящемся в самой скромной части квартала.

Так Кемаль впервые в жизни стал владельцем дома. Не собирается ли этот неугомонный генерал удалиться и довольствоваться окружением матери, сестры и адъютанта? Забавная идея, да и интерьер подходящий: «Просторная комната с диваном и креслами темного цвета, стены украшены коврами» и всюду — на письменном столе, где лежит серебряный черкесский кинжал, рядом с романами Бальзака и Мопассана, в стеклянном шкафу, на полу — «тетради, черновики, бумаги, карты, а над всем этим господствует большой пулемет, захваченный у англичан». Стоит ли уточнять, что личные качества Кемаля никак не предполагают превращение его в рантье или ветерана войны, живущего воспоминаниями?

С момента своего появления в Стамбуле Кемаль развивает бурную активность: не проходит дня без деловых свиданий или участия во встречах с единомышленниками. Что искал он? Что делать в Стамбуле? Какова судьба столицы Османской империи? Кемаль не знал этого, но не он один на берегу Босфора задавался этим вопросом осенью 1918 года. Ибо русских, кому по секретной договоренности союзников в ходе войны был обещан Стамбул, не было в столице. Россия за это время перешла из лагеря союзников в лагерь революционеров. Через несколько дней после победы Октябрьской революции власть большевиков объявила, что аннулирует секретные договоренности, заключенные царским режимом.

Впрочем, Москва не довольствуется утверждением, что не заинтересована в Стамбуле и проливах Босфор и Дарданеллы; она стремится обратить в большевизм 65 тысяч военнопленных и 10 тысяч интернированных турок, находящихся в России, и пытается создать революционные комитеты в рядах турецких войск в Восточной Анатолии.

В отсутствие русских греки заявляют свои претензии на Стамбул. Забыты три долгих года ожесточенных споров между королем Константином, зятем кайзера, и премьер-министром Греции Венизелосом, либералом, симпатизирующим союзникам. Греки Афин и греки империи едины в убеждении: союзники обещали им присоединение значительной части Западной Анатолии, в результате чего территория Греции почти удвоится, а население увеличится на одну пятую.

Они намерены воплотить в жизнь чрезвычайный проект: вернуть Греции ее мощь античного периода. Ненависть к туркам слишком неистова, давление всех, кто превозносит вечные права эллинизма, слишком сильно, столь ожидаемая возможность кажется слишком исключительной, чтобы в ней сомневаться.

В Стамбуле, где греческое население превышает двести тысяч и где находится сто восемьдесят православных церквей, греческие войска чувствуют себя как дома. Все поводы хороши, чтобы унизить турок, чтобы заставить их смириться с будущим возвращением Константинополя метрополии, обязать их салютовать бело-голубому флагу на балконе греческого генерала, прежде чем войти в яхт-клуб…

Англичане не разделяют вожделенных чувств греков по отношению к столице. Конфиденциальная брошюра, предназначенная для офицеров на Среднем Востоке, объясняет им, что «турки автоматически поступают в их распоряжение; порядок настолько важен, что мятежи населения недопустимы; тот, кто контролирует Стамбул, контролирует страну, а тот, кто контролирует тайную полицию и гарнизон Константинополя, контролирует город». Следовательно, достаточно контролировать тайную полицию и гарнизон Константинополя, чтобы контролировать страну. Военный комендант Калторп вскоре замечает, что обстановка на самом деле гораздо более сложная. Османское правительство, протестующее против «оккупации», не предусмотренной перемирием, не облегчает ему задачу. А что говорить о правительстве Великобритании, раздираемом туркофобами министерства иностранных дел и государственным секретариатом по делам Индии, обеспокоенным тем, что последствия политики в Турции скажутся на моральном состоянии индийцев, подданных его королевского величества?

А пока греческие и британские офицеры развлекаются на балах, устраиваемых в «Пера Паласе» местной буржуазией, желающей продемонстрировать своих дочерей и свое уважение к союзникам. Особенно бурное веселье царило на вечерах русской аристократии, покинувшей родину, а с наступлением весны начнутся морские прогулки на Принцевы острова.

Французы и итальянцы тоже не пренебрегают развлечениями в Стамбуле, но не чувствуют себя настолько привольно. Лишенные военного коменданта вплоть до января 1919 года французы не имели четких указаний по поводу их миссии, а когда Париж наконец направляет в Стамбул военного коменданта, полученные им инструкции не вносят ясность в неопределенность их позиции: «Изучать и предлагать правительству условия предварительного мирного соглашения или окончательного договора, которые обеспечили бы Османской империи нормальное существование и благосостояние, гарантирующее выплату долгов».

Что касается итальянцев, руководимых графом Сфорца, то, говоря откровенно, Стамбул их не интересовал. Их целью было получить то, что им было обещано секретным соглашением в Сен-Жан-де-Морьене в апреле 1917 года, — вилайеты Аданы и Измира. Это произошло в апреле 1917 года, то есть за три месяца до присоединения Греции к союзникам, которой Лондон и Париж также пообещали Измир и его окрестности! Итальянцы пытались колонизировать западное и юго-западное побережья Анатолии с конца XIX века. То, что для греков Измир или, скорее, Смирна (греческое и европейское название города) был символом древнегреческой культуры во мраке Османской империи, итальянцам было безразлично. То, что греки составляли почти шестьдесят процентов населения Измира, что именно им Измир обязан своим развитием, что Измирский вилайет — единственный во всей Анатолии, где подавляющая часть населения греческого происхождения, не меняло точку зрения итальянцев. Тем хуже для тех, кто надеялся переубедить их, напоминая, что сами турки признавали специфичность Измира, называя его гяуром, то есть неверным.

Население столицы также начинает постепенно замечать взаимные придирки, соперничество и разного рода «подножки», которым с удовольствием предавались между собой союзники. Вскоре стало ясно, что больше всего следует опасаться англичан. Поползли слухи о грубости и жестокости солдат его королевского величества; так, если они обнаруживали у турка холодное оружие, то тут же испытывали его эффективность, вонзая его между пальцами руки несчастного.

Кемаль, вернувшись в столицу, не хотел мириться со сложившейся, унизительной для турок, ситуацией; он относился к числу тех, кто хотел действовать. Позже, после окончания войны за независимость, когда будет создана республика, Кемаль утверждал, что хотел сразу создать организацию национального сопротивления в Анатолии. На самом деле всё было не так просто.

По прибытии в Стамбул он, сопровождаемый Рауфом, встречается с Иззетом. Перед уходом в отставку в связи с перемирием бывший великий визирь пригласил нескольких молодых энергичных офицеров вернуться в столицу, в их числе был и Кемаль, которого высоко ценил Иззет. Встреча Кемаля с маршалом началась плохо: он упрекал Иззета в том, что тот ушел в отставку. Иззет, как рассказывает Кемаль в своих «Мемуарах», в конце концов признал свою ошибку: он должен вернуться и возглавить правительство, а преданный Кемаль поможет ему составить список министров.

Чтобы Иззету снова стать великим визирем, считал Кемаль, достаточно, чтобы его преемник не получил поддержку парламента. Проявляя наивность неофита, забыв о прежних убеждениях о разделении армии и политики, Кемаль «облачается во фрак лоббиста»: «Я говорил с депутатами, которых знаю уже давно. Я хотел установить контакт с максимальным числом парламентариев. Я был в здании парламента, во дворце Фындыклы, в гражданском…»

«Я хотел, чтобы парламент не выражал доверия новому великому визирю… Я сделал всё возможное, чтобы убедить в этом моих знакомых депутатов. Однако они считали, что парламент будет распущен, если они не проголосуют за доверие. Я же им объяснял, что в любом случае парламент будет распущен и что следовало выиграть время с новым кабинетом Иззета». В группе, решившей убедить депутатов, Кемаль был самым последовательным и настойчивым. Он надеялся добиться своего, если ему удастся объединить «значительную часть депутатов» и высказать им свои идеи. После встречи с парламентариями он покидает их взволнованным и уверенным в успехе. Бедный генерал, по отношению к которому политика по-прежнему отказывается быть благосклонной! Подавляющим большинством голосов парламент выражает доверие преемнику Иззета. Кемаль, как он сам признавался, был поражен результатами голосования. Первый суровый опыт непостоянства парламентариев; Кемаль вспомнит о своей неудаче, когда столкнется со своим парламентом в Анкаре.

Таким образом, Иззет-паша выходит из игры. Его преимущество заключалось в том, что, будучи военным, он нашел общий язык с лидерами «Единения и прогресса». Тем не менее, как отмечал Фетхи в своих «Мемуарах», Кемаль всё же лишь относительно верил в «вариант Иззета»: «Иззет-паша, даже если бы он остался у власти, не смог бы сопротивляться давлению оппозиции, и султан убрал бы членов „Единения и прогресса“ из правительства». Кстати, султан согласился принять Кемаля, пожелавшего «откровенно высказаться по поводу необходимых мер».

Простое совпадение или совместный маневр, но юнионисты, оставшиеся в Стамбуле, тоже хотели подобной встречи. В течение трех ночей Фетхи, Рауф и их друзья собирались в доме Исмаила Канболата, бывшего префекта полиции, бывшего губернатора Стамбула и бывшего министра внутренних дел, «человека умного и отважного», по словам Кемаля. После побега триумвирата и роспуска партии «Единение и прогресс» юнионисты оказались в любопытной ситуации. Как отмечали англичане, юнионисты остались достаточно сильны «в стране, администрации, армии и полиции». Их влияние в стране таково, что они становятся настоящей проблемой для союзников, особенно англичан. «Таймс» даже пишет, что «Единение и прогресс» — «единственная эффективная партия, созданная в Турции».

Большинство партий и политических движений, возникших после перемирия? Юнионисты. Ассоциация офицеров запаса? Юнионисты. Гильдия ремесленников и другие корпоративные организации? Юнионисты. Ассоциации по защите прав, созданные во Фракии, в восточных провинциях или в Измире на основании двенадцатого пункта предложений Вильсона? Тоже юнионисты. Наконец, значительное число небольших децентрализованных групп «Единения и прогресса», возникших под влиянием политического и экономического успеха партии во время пребывания у власти.

К тому же разведслужбы союзников до февраля 1919 года не знали о существовании «Каракола» («Часовой»), одной из наиболее действенных тайных организаций юнионистов. «Каракол» был создан в ноябре 1918 года такими убежденными юнионистами, как Кара Кемаль, ответственный за «Единение и прогресс» в Стамбуле, дядя Энвера Халил-паша и полковник Кара Васыф. Сначала «Каракол» обеспечил побег лицам, ответственным за жестокую расправу с армянами, а затем использовал те же пути, чтобы переправлять оружие и боеприпасы в Анатолию.

В конце ноября Калторп отметил, что «„Единение и прогресс“ становится центром, вокруг которого начинают группироваться силы турецких националистов». Чтобы как-то успокоить себя и Лондон, он добавил: «Учитывая силы союзников, находящиеся в городе и его окрестностях, мало вероятно, что турки попытаются предпринять что-либо подобное вооруженному восстанию».

Действительно, так. Но юнионисты, собравшиеся в доме Канболата, осознавали, что время играет против них и что им нечего ждать ни от англичан, ни от османского правительства. В самом деле, либералы, пробудившиеся после десятилетней «зимней спячки» во время правления «Единения и прогресса», спешат взять реванш. День за днем их пресса клеймит позором юнионистов, обвиняет их во всех смертных грехах и прежде всего в той ситуации, в которой оказалась страна. В конце ноября правительство создает военные трибуналы для суда над лидерами «Единения и прогресса»; через несколько недель Энвер и Джемаль, сбежавшие в Германию, были лишены армейских званий, был также послан запрос на их экстрадицию.

Инстинкт самосохранения, а также националистические убеждения побуждают Канболата и его друзей выбрать наступательную тактику и организовать сопротивление. «Мы пришли к обоюдному решению, — пишет Фетхи, — что только в Анатолии можно организовать национальное сопротивление».

Юнионисты решают отправить к султану «молодых командиров». Падишах остается символом верховной власти, он умен, проницателен и энергичен. Желательно было узнать его мнение по этому поводу, заручиться его согласием или, по меньшей мере, нейтралитетом. Фетхи, Рауф, Канболат и другие, зная отношение Вахидеддина к юнионистам, предпочли остаться за спиной армии, а не отправляться к султану. Армия в плачевном состоянии, но всё еще способна вдохнуть жизнь в национальное сопротивление, помочь султану, если он этого захочет, тоже встать на этот путь или, в противном случае, напомнить ему, что именно армия сместила его брата Абдул-Хамида.

Для этой ответственной миссии были выбраны два офицера, «ненавидевшие Энвера»: Кемаль и Кязым Карабекир.

Кто такой Кязым Карабекир?

Холеное лицо с гладкой кожей и полными щеками — внешне он больше походил на гражданского, несмотря на усы «а-ля пруссак». Карабекир, тридцати шести лет, не совершал героических подвигов. Тем не менее этот сын паши добросовестно служил, а за успешное командование на Кавказе был удостоен звания генерала. Именно кавказская армия должна была составить ядро военного сопротивления. Кампания против кавказских республик была победоносной и подняла дух турецкой армии.

Пока Карабекир добирался до Стамбула, Вахидеддин принял Кемаля и они беседовали с глазу на глаз в течение часа. Если верить воспоминаниям генерала, султан прервал его, когда он «начал излагать ему преамбулу»: «Я уверен, что генералы и офицеры тебя очень любят. Можешь ли ты дать гарантии, что они ничего не предпримут против меня?» Хитрый, как старый духовник, искусно скрывая собственные амбиции за полусонным взглядом, Вахидеддин загнал Кемаля в угол, и тот стал невнятно говорить о том, что совсем недавно прибыл в столицу и ничего не слышал о заговоре. В ответ на настойчивые расспросы султана генерал в конце концов сдается: «Я могу вас заверить, что вам нечего опасаться». И снова султан сказал: «Я говорю не только о сегодняшнем дне, но и о завтрашнем», а затем закончил встречу комплиментом, заставившим Кемаля задуматься: «Вы умный офицер, и я уверен, что вы сумеете просветить и успокоить ваших товарищей».

Кемаль покидает покои Вахидеддина «обескураженным и огорченным».

Период исканий

После описания встречи с султаном Мехметом VI Кемаль заключает: «В моем доме в Шишли я сам обдумаю ситуацию». Так заканчивается первая часть «Воспоминаний», которая была опубликована турецкой прессой весной 1926 года. Вторая часть, повествующая о «личных усилиях Кемаль-паши во время перемирия и охватывающая период до его прибытия в Самсун», будет опубликована только в 1944 году, после его смерти. Правда, смысл его «усилий» между ноябрем 1918-го и маем 1919 года не всегда достаточно ясен.

Конец 1918 года. Кемаль продолжает посещать императорский дворец. Разве он не почетный адъютант султана? Его появление не оставляет равнодушными дам во дворце. Светлые волосы с легким рыжеватым оттенком, голубые глаза, всегда элегантный вид — всё это придавало ему скорее славянский, чем анатолийский шарм, что обеспечило ему определенный успех и прозвище «Желтая роза». Поговаривали даже о браке с любимой дочерью султана принцессой Сабихой. Менее удачливый, чем Энвер, Кемаль никогда не станет зятем султана; Сабиха позже выйдет замуж за одного из своих кузенов.

Кемаль будет утверждать, что никогда и не думал жениться на этой принцессе из семьи, символизирующей закат империи; для скептиков он добавлял благовидный предлог, что не создан для семейной жизни. Другие говорили, что султан не захотел снова повторять ошибку, совершенную с Энвером, и был не готов отдать руку любимой дочери мужчине, чья склонность к плотским развлечениям и выпивке никак не предполагала его превращение в образцового мужа.

Как бы то ни было, Кемаль не ограничился только встречей с Вахидеддином, в ходе которой султан расспрашивал его о лояльности армии. Кемаль утверждает, что эта встреча состоялась в первую пятницу после голосования о доверии правительству Тевфика-паши и «в тот же день или накануне» роспуска парламента. Но голосование о доверии было 19 ноября, а роспуск парламента — 21 декабря. Кроме того, в своих «Мемуарах» Фетхи и Рауф называют дату этих встреч Кемаля с султаном — 15 ноября (Фетхи) и 16 и 30 ноября (Рауф). Но, согласно записям императорского камергера, Кемаль встречался с Вахидеддином три раза, 15 и 29 ноября и 20 декабря.

Каково было содержание этих встреч, Кемаль сохранит в тайне. Хотел ли генерал утаить проекты, касающиеся Анатолии, хотел ли он замаскировать разочарование, вызванное роспуском парламента, или хотел скрыть неудачу попыток добиться чего-то от султана в ноябре или декабре?

Факт тот, что тотчас после утверждения правительства Тевфика Кемаль решает остаться в Стамбуле и заняться политикой. При этом он рассчитывал на поддержку Канболата, Рауфа, с которым встречался почти каждый день, и особенно Фетхи. Бывший однокашник по Манастиру и военной академии покинул армию, чтобы стать дипломатом и политиком. Фетхи стал одним из важнейших звеньев в системе юнионистов, одним из тех, кто знал и держал в своих руках все нити этой сложной канвы. Даже англичане квалифицировали его как «интересную личность»! Сразу после перемирия Фетхи внес свою лепту в рождение партии «Ренессанса», другой партии «свободных османов», такой же кратковременной, и возглавил националистическую газету «Минбер».

В своих «Мемуарах» Фетхи сообщает, что газета была создана по инициативе Кемаля. Вернувшись в Стамбул, генерал обнаружил, что оппозиция использует прессу для нападок на юнионистов: «Наилучший способ мобилизации общественного мнения — действовать тем же методом, создав свою газету». И Кемаль становится акционером «Минбер», посвященной «политическим, научным, культурным, медицинским и экономическим проблемам», чтобы достойно «отражать яростные и несправедливые атаки». «Мы действовали только цивилизованными методами», — поясняет Фетхи.

Публикуя материалы на злобу дня, паша использует «Минбер» в целях предвыборной агитации; он регулярно выступает на страницах газеты, публикуя свои «Беседы с офицерами и командирами», написанные в Софии в 1915 году. Многие статьи и документы в газете имеют одну общую цель — продвижение Кемаля. Во-первых, как отмечает Фетхи, это «своего рода репортаж о его встрече с султаном Мехметом VI 15 ноября. Целая серия статей появилась под общим заголовком: „Что думает командующий боями при Дарданеллах о будущем своей родины в нынешних условиях?“ Он утверждает, что священный долг нации — бороться, чтобы заставить уважать себя». Было опубликовано также письмо, отправленное генералом 17 сентября одному из друзей, проникнутое ненавистью к Энверу и немцам: «Цель, какую я преследовал до сих пор, никогда не была личной <…> всегда в интересах родины, нации и армии… Я хотел бы, чтобы ты делал всё, что в твоих силах, чтобы наша страна не была замешана в этой мировой войне». Чтобы всё стало окончательно ясно, «Минбер» предваряет текст письма шапкой, где неизвестный редактор пишет: «Признаемся, что один из блестящих умов, а также первый, по отношению к которому родина не оказалась достаточно щедрой, — это Кемаль-паша, чьи заявления публикуются в газетах „Минбер“, „Заман“ и „Вакит“. Несмотря на то, что он является одним из лучших представителей своей нации и родины, именно он не оценен по заслугам. Но чья это ошибка? Сам он настолько избегает славы, он настолько скромен, что в течение долгого времени не признавался, что был единственным защитником Анафарты и освободителем Стамбула…» Кемаль скромен — поистине, дружба Фетхи не знает границ!

«Минбер» добивается определенного успеха, но прекращает существование 22 декабря, сразу после роспуска парламента. Политический способ решения потерпел неудачу.

Предчувствовали ли Кемаль и Фетхи подобный исход во время их беседы с графом Сфорца? 17 декабря 1918 года итальянский военный комендант отправляет телеграмму в двадцать три строчки, начинающуюся так: «Делегация лидеров „Единения и прогресса“, состоящая из Фетхи-бея и Кемаля-паши, героя Дарданелл… попросила встречи со мной». Уверенный в скорейшем возвращении к власти «Единения и прогресса», Сфорца принимает эту делегацию. Ни французы, ни англичане не были проинформированы об этой встрече, что отвечало духу времени: разве турецкая пресса не объявила недавно, что некоторые юнионисты «делают попытки получить поддержку представителей Антанты в деле создания новой организации „Единения и прогресса“, представляющей значительную силу в стране и симпатизирующую (!) Антанте»? Сфорца упрекает своих собеседников в том, какую политику ведут лидеры «Единения и прогресса» по отношению к нетурецким национальностям империи. Военный комендант тем не менее достаточно откровенен: если бы турки доказали свое желание превратить империю в «Соединенные штаты Турции», они могли бы еще спастись.

В любом случае, добавляет Сфорца, турки, даже если они поступят так, должны будут подвергаться контролю со стороны Европы, и будет лучше, если они проявят инициативу и попросят советников и кураторов прежде, чем их им назначат, обратившись, в частности в их собственных интересах, к Италии. И в заключение: «Они меня поблагодарили и заявили, что если они снова придут к власти, то намерены опираться на поддержку Италии». Соратники Кемаля дают совершенно другую версию этой встречи, что не подтверждается ни одним документом: итальянец (Сфорца?) якобы вступил в контакт с Фетхи и Кемалем и встретился с ними в доме итальянского архитектора; этот человек якобы заверил их в дружеском отношении итальянцев и предложил им участвовать в создании нового правительства. В своей книге «Портреты и личные воспоминания», опубликованной в 1930 году, Сфорца дает следующую версию: «В первые недели моего назначения в Турцию (куда он прибыл 15 ноября. — А. Ж.) я заверил Кемаля в моих мирных намерениях». Узнав о том, что англичане намерены его арестовать «по причине его популярности», продолжает Сфорца, Кемаль якобы спросил его, может ли он рассчитывать на его помощь. «Я ответил, что предоставлю ему жилье в итальянском посольстве. Это стало известно и помешало британской разведке принять решение, которое могло бы повлечь дипломатические осложнения».

Не так важно, была ли это инициатива итальянской или турецкой стороны. Даже напротив, если Кемаль или Фетхи сделали первый шаг, то этим они продемонстрировали умение маневрировать и прекрасное знание взаимоотношений союзников. А имея в виду организацию сопротивления в районе Измира, разве не было важно заручиться нейтральностью итальянцев?

По крайней мере, «операция Сфорца» не носит двусмысленного характера по сравнению с предыдущим контактом Кемаля с союзниками. Если верить воспоминаниям английского журналиста Г. Ворд-Прайса, турецкий генерал якобы беседовал с ним в «Пера Паласе». Выразив сожаление по поводу пропасти, разделяющей его страну с Великобританией, Кемаль предложил свои услуги, заявив: «Если англичане возьмут под свой контроль Анатолию, они будут нуждаться в сотрудничестве с опытным турецким губернатором, поддерживающим их. Я хотел бы знать <…>, кому я мог бы предложить свои услуги». Англичане, проинформированные журналистом, откажутся от подобного предложения, о чем ни Кемаль, ни его соратники не упоминают в своих воспоминаниях. Кемаля можно понять. Гипотезы, приходящие на ум — бесконечное отчаяние после поражения или коварный, особенно утонченный прием, — с трудом позволяют оправдать этот промах самолюбивого человека.

Глава шестая

ЗИМА В ШИШЛИ

20 декабря 1918 года. Адана оккупирована англичанами и французами; присутствие французского Восточного легиона, созданного в 1916 году и состоящего в основном из армян, рассматривается турками как крайняя провокация. На что рассчитывали французы, отправляя армян в город, где несколько тысяч армян были зверски убиты в 1894–1896 годах и в 1909 году? (Лидер «Единения и прогресса» Джемаль-паша в своих мемуарах указывает, что 17 тысяч армян погибли в 1909 году — это «одно из наиболее прискорбных событий в нашей истории».) Является ли подобная тактика французов демонстрацией силы или это просто необдуманный поступок?

В столице, в покоях дворца Долмабахче, султан готовится распустить парламент. Состоящая из юнионистов палата депутатов, избранных в 1912 году, не перестает ставить палки в колеса правительству; чтобы не оказаться с новой палатой юнионистов, Мехмет VI, как и его брат Абдул-Хамид, решает обойтись без нее. Тем хуже для конституции.

В Шишли Кемаля посещает Али Фуад. Между старыми приятелями состоялась долгая беседа. Всю ночь Али, приехавший из Анатолии, рассказывает другу об анархии, царящей в сельской местности, о развале дисциплины в армии, о первых актах сопротивления. Согласно легенде кемалистов, на рассвете они разрабатывают план национального сопротивления. Следует прекратить поставлять оружие и боеприпасы союзникам, гражданские и военные власти должны оставаться на местах, а политические партии должны прекратить соперничество.

Согласно той же легенде (а Али Фуад — единственный свидетель этой встречи), Кемаль изложил свои идеи, вынашиваемые им с 1907 года, которые Фуад резюмирует так: «Турецкая Республика»; эти идеи, уточняет Кемаль, следует скрывать до подходящего момента…

«Энергичный сорвиголова»

Где кончается реальность, где начинается легенда? В любом случае, кажется, что ничего не изменилось в жизни Кемаля после этой ночной беседы с Фуадом.

Он остается в Шишли, продолжает принимать и сам наносит много визитов. Он часто встречается с Фуадом, который покидает Стамбул только в конце февраля 1919 года, когда снова принимает командование 20-м корпусом армии, чей Генеральный штаб был перенесен в Анкару, подальше от войск союзников. Он, конечно, встречается с Канболатом, Рауфом и, естественно, Фетхи, а также со многими офицерами, товарищами по военному училищу или по совместным боям, причем они образуют удивительно однородную группу: все родились в период с 1880 по 1885 год, имеют одинаковую военную подготовку и боевой опыт, являются убежденными националистами. Даже те из них, кто занимает ответственные посты, серьезно обеспокоены. Поражение их деморализовало, перемирие, ограничившее численность армии пятьюдесятью тысячами, грозит им увольнением, а финансовые затруднения правительства поставили их на грань нищеты. «Молодым командирам» было нечего ожидать ни от перемирия, ни от мирного договора.

Следует ли удивляться, что 15 января 1919 года французский военный комендант был вынужден отправить в Париж серьезное предупреждение: «Турки начинают поднимать голову <…>. Если найдется энергичный сорвиголова, то нас выбросят в море за двадцать четыре часа. Как бы там ни было, если мятеж не произойдёт сейчас, очень вероятно, что он произойдет в тот день, когда Турция узнает о расчленении, которое ей угрожает. В этот день, учитывая настроения, видные невооруженным глазом, мы окажемся в очень сложных условиях, если не примем самые элементарные меры».

Жолли, автор послания, не был услышан. На Парижской мирной конференции, официально начавшей работу 12 января, судьба Османской империи не стала главным пунктом повестки дня. Приоритет был отдан премьер-министром Франции Клемансо немецкому договору, что, по крайней мере, несколько отодвинуло тот день, которого так опасался Жолли, день, когда «Турция узнает об угрожающем ей расчленении».

А меры, предложенные французским дипломатом, не ограничивались списком, переданным султану Калторпом и его помощником, суровым ирландцем Файаном, в котором перечислялись лица, подлежащие обвинению в нарушении перемирия, в непочтительном отношении к английским офицерам или в преступлениях против армян и пленных. Франше д\'Эсперей, прибывший 8 февраля для выполнения обязанностей командующего войсками союзников на Востоке, впрочем, считал, что этим должно заниматься османское правительство. Упреки Франше и его претензии на командование англичане оставляют без внимания. Генерал Вильсон, командующий английскими войсками в Стамбуле, считал себя главным в столице. Пусть Франше довольствуется тем, что проехал по главной улице Пера на белом коне, как это сделал султан Мехмет II, завоевав Византию! В Стамбуле англичане и французы вскоре окажутся на грани «развода». Что же касается «энергичного сорвиголовы», упомянутого Жолли…

Кемаль не справился с этой ролью. В самом деле, Рауф рассказывает в своих «Мемуарах», что в конце 1918 года Кемаль вместе с Кара Кемалем из «Каракола» планировал похищение великого визиря. Узнав об этом, Канболат, а затем Рауф пытаются переубедить генерала. Тем не менее в январе Кемаль снова объявляет, на этот раз Фетхи, о своем намерении организовать с Кара Кемалем похищение старого Тевфика, чтобы затем использовать его в качестве разменной монеты. Фетхи, как и Канболат и Рауф, в резкой форме возражает против подобной авантюры. Закончилось ли всё на этом? Нет, так как Фалих Рыфкы Атай, приближенный к Кемалю журналист, сообщает, что однажды (предположительно в феврале 1919 года) Али Фетхи и четверо друзей-юнионистов решают свергнуть правительство и султана, предполагая даже покушение. На этот раз Кемаль выступает против этого проекта: свержение правительства или султана не изменит соотношение сил с союзниками. Гораздо разумнее подготовить почву в Анатолии и оттуда информировать нацию о надвигающейся катастрофе. Как бы то ни было, Тевфик не был похищен.

Репрессии