Марксистско-сионистские масоны.
Тут дама, из гостей, воскликнула: “Ах, Билл,
Да разве ты не знаешь, он дебил,
Он на Урале двадцать лет бетон башкой долбил!..”
Итог:
А в Израиле, помня эту фразу,
Раввин изрёк: “Найти сию заразу
И, упразднив над нею нежность Билла,
Сурово наказать её за нашего дебила!..”
Грустно мне. Гляну в поле – там синий тощий туман и мелкоглазые русские избенки. Иконы в тараканьих да мышиных шуршаниях, горницы, до Петра I освещенные, с божничками вознесенными на углы, а домики – кто их надстраивал и украшал? Реформы и войны. Войны и реформы. Светят в мое русское сердце лики Богородиц и лики бабушек, сестер этих болезных Богородиц: не пойму – кто из них небеснее и врачевательнее. На этих святобессмертных ликах Русь милая веками удерживается, муки и собственную судьбу превозмогает.
Русское горе не одинокое: сытым и хищным от него неуютно и страшно, а бедные и обманутые правоту и силу в нем слышат.
Газеты и радио, экраны и комитеты, разные политбюро и правительства сообщают своим народам, мол, вчера в шесть часов и семнадцать минут в Москве или в Пекине скончался выдающийся деятель и так далее, и тому подобное... А в жизни – всё наоборот: заплыла Лохнессе к Брежневу на даче в бассейн, он зенки разомкнул, купаясь, Лохнессе дохнула – тот и отдал концы!..
И с китайским Мао Лохнессе аналогично поступило: фыркнуло на Председателя КНР, когда вождь залезал в ванну, изумрудом и жемчугом отполированную, кормчий и ткнулся мимо – головою об вихотку. А Суслова Михал Андреича, значит, ленинца непререкаемого, чудовище вообще испугало. Андреич лежал на закрытом и охраняемом пляже в Сочи, а Лохнессе, выбравшись из моря, тихонечко ему, дремавшему старичку, в ухо “шы–ы–ыш”, Андреича и скрючило. Отнесли…
Долго уркал в воде Пельше. Я, дескать, слежу за партией, веду дисциплину и прочность идейную блюду в КПСС, а ты кто и откуда ты заплыла, американская субмарина, где, на каком пункте какого пролива тебя пропустили, разберусь. Начал бурлить в бассейне, под Москвою, и угрожать. Латышский стрелок. Владимира Ильича помнил и Леонида Ильича обожал. Вёрткий, прибалт!.. Лилипутный краб.
Лохнессе и пошутило: подцепило Арвитда Яновича на ласту, качнуло и уронило в центре бассейна – он и не вынырнул со дна!.. Артисты. А Спартак Еремеевич - ребенок. Готов прижаться к Лохнессе и покаяться, да и проступки у него мелочные: тес махнул, кирпич махнул, секретаршу поласкал за дверьми кабинета закрытыми, а кто не торговал казенным добром, кто к симпатичной бабе не приближался на опасное расстояние? Арвитд Янович, пупырь партийный, и то – чик-чирик – и незаконно дикторша от него забеременела, рассекретило тайну ещё в Копенгагене Лохнессе, но чудовищу просто не до тайн, на каждом шагу – борьба и усилия!..
За какие грехи и несуразицы Лохнессе их, святых, поколебало?
За шпионаж, за славные ль свершенья
На Шеварднадзе снова покушенья?
Но, шелестя червонцами кредита,
Бандиты шерсть не портят у бандита:
Гранатомёт ударил прямо в лоб,
Весь “Мерседес” разворотил, а жлоб
Сидит, пороховой окутан тьмой,
Портфелем морду вытер – и домой.
В экран кацо кричит: “Наверняка
Теракты надо мной – Москвы рука!..”
А ненавистна эта образина
Для каждого мингрела и грузина.
И есть палач на гнусного изменника и вора,
Да нету в СНГ судьи и прокурора
Приговорить мерзавца к высшей мере
Или втолкнуть его за кованые двери
И, с верой в торжество эпохи кумачёвой,
Женить совместно с Ельциным на Алле Пугачёвой,
Чтоб схлопотал инфаркт политбюровский тот и этот боров!
Итог:
Пускай со сцен закукарекает Киркоров,
Поддёрнувши свои атласные, вонючие штаны,
У карты гадами разрушенной страны.
На великом индийском борце за независимость Индии штаны были тоже белыми, но не атласными, а хлопчатобумажными, простыми, как на индийцах-крестьянах, и он, великий индиец Неру, защищал бедных братьев по нации и стране. А этот белокальсонный атласный кукарекатель мешает нам, русским людям, дышать и жить: смрадом похоти и разложения он заполняет сцену и театр, дух гнили и базарного обмана струится от него в просторы порабощённой России...
Нина, жена Воротилова, - тощая и Тоня – здоровая и хулиганистая. Нину сопровождает бульдог – Аристотель, Тоню сопровождает – Спартак Еремеевич. А веселую Марью, жену Ивана Ермолаевича, иногда сопровождает шустрый Пушок. Нина и Марья дружат, но не на равных паях: жена начальника – жена начальника, а жена шофера – жена шофера: каждый сверчок знай свой шесток!.. А равенства и на кладбищах нет.
Но встретились, и Нина жалуется Марье: “Тонька, сексуальная стерва, набухалась водки и лифчик Микояну на морду повесила. А мой Спартак трусы на нее натянул. Приехала, глянула – срам!.. Хорошо – никого на усадьбе. Только Микоян у фонтана… Спартак-то, Марья, развратней Аристотеля. Капа, вильнув от Пушка, так и присасывается к Аристотелю, так и льнет. Разреши ей, сучке, она портрет бульдога, как Тонька портрет Еремеича, на демонстрацию понесет!..”
Марья обиделась на Пушка: “Капа, потаскуха, подкараулит Пушка за сараем или за уборной, и к нему, к нему вертухайкой, попой, прижимается, а Пушок, дурак, и подскакивает на неё, осчастливленный!..”
–Все мужики такие балбесы! – буркнула Нина.
– Не все. Мой Ваня однолюбый! – возразила Марья.
– Однолюбый, пока по носу вертухайкой не задели. Мужик – свинья! - И Нина обернулась. А перед ними, рядом на газончике Капа терлась мохнатою вертухайкой об электрические ноздри бульдога, Аристотеля, воспламененного бесцеремонным сексом сучки. Пушок завистливо повизгивал, но не приближался, пощелкивая по сухим клыкам жадным языком.
–Лифчик на бошку Микояна повесить?.. Жуть! – жаловалась Нина. Выяснилось: комиссар по торговым делам Анастас Иванович Микоян сам отваял собственную фигуру и водрузил ее возле фонтана, в те рьяные времена занимая усадьбу, теперь унаследованную Воротиловым. И сказка продолжается. Каково Лохнессе пребывать среди людей и животных?..
Па–а–люби меня!..
Ермолаич тихо и с негодованием отшвыривал из памяти образ Спартака Еремеевича Воротилова: Ельцин он или не Ельцин, но надоел, но опостылел и развеялся из жизни и судьбы Ермолаича его начальник и собеседник – когда их машина реяла над равниной, взлетала на холм и пикировала в ложбины, позвякивая полураскрытым ветровым оконным стеклом. Не автомобиль, а закадычный кореш, второй Ермолаич и второй человек, уважающий скорость, прямоту и долю рабочую, ни перед кем не ломающий колен. Такому горько, но такому и радостно.
Потеряет человек себя – найдут его многие: бессловесного слугу скорёхонько из него слепят и вычеркнут из людского параграфа.
Болтают демократы, провокаторы,
Плохие, дескать, коммунисты губернаторы,
Как мы, обманывают и воруют,
И в банях с девками не реже озоруют.
Я не согласен, губернатор красный
Как раз для демократов и опасный,
Иная поведения модель:
Летает он в Париж – испробовать бордель,
И не у Ельцина в Барвихе строит дачу,
А в Уругвае, и ещё, впридачу, –
На Волге и Оке, где много угрей и нектару,
Назло мошеннику, трёхгубому Гайдару,
Что обобрал крестьян да и рабочих, аферист,
Наш – скромный интернационалист!..
И третий дом его в Крыму, в четыре этажа,
Не выше черномырдинского гаража.
В борьбе за счастье масс средь нас вожак возник,
Кристальной чистоты, как Фёдоров, глазник!
Итог:
Жди ленинцев с утра, жди с вечера до вечера,
Жаль, нет страны – в Кремле им делать нечего.
Капа та еще гнида: нет на дачах солидного кобеля – Капа крутит вертухайкой Пушку, раззадоривая его, балду и насексуаливая, а покажись Аристотель, бульдог Еремеича, Капа начинает выпендриваться и крутить вертухайкой, строя глазки бульдогу, чем недопустимо оскорбляет достоинство порядочного дворняги.
Да и не всем породистыми быть: кому-то и в дворнягах прозябать суждено, но потаскушке ли догадаться об истине? Нина, супруга Воротилова, честная женщина, вот и ненавидит она подлиз, бабочек, подпархивающих под администраторские животы чужих мужиков. Капу супруга Спартака Еремеевича однажды решила отравить. Сунула ей кусок пирога, приготовленного на тараканьем не пахнущем яде, а Капа, стерва, швырнула сурною и в сторону. Закочевряжилась.
Супруга Еремеича забыла про пирог с досады, а Воротилов как раз и настиг стряпню, возвратившись домой с должности тяжкой. Настиг и съел, не подозревая, главную половину, замочив ее пивом и водкой. На следующий день, утром, супруга хвать – пирог исчез. Она – в спальню к мужу, всклокоченная. А муж, Спартак Еремеевич Воротилов, присядку на физзарядке выполняет, веселый:
- Нинок, а пирог-то вчера отличный у тебя получился, умница!
– Весь докончил? – тревожно осведомилась жена…
– Весь. Не оставлять же экую вкуснятину! – В кухне супруга Еремеича, убирая объемистое блюдо, на котором хранился начиненный ядом пирог, ойкнула: под кромкою блюда густо копошились окочуренные тараканы, основная их часть не шевелилась – мертвые. А Спартака Еремеевича спасла звезда удачи. Хаму и яд до фени!
Не от яда, а намного раньше, супруга уверена, Воротилов стал чего-то страшиться и взревывать на подушке. О Лохнессе Нине стал глупость пороть. Из газет и журналов снимки Лохнессе вырезает и секретарше, полагает Нина, увозит, дубина стоеросовая. После смерти Леонида Ильича Брежнева над всеми нами стихия висит…
Гарант надрался водки, ой, нарезался,
Аж не заметил сам, как вдруг обхезался,
Лежит и клянчит: “Помогите снять штаны!..”
А Коржаков ему, лакеи, мол, нужны.
Наина встряла, дескать, да, эстету здесь не место,
Сказала и зарделась вся, невеста и невеста.
Гарант обсох и после случая такого
Вобче из армии уволил Коржакова.
Свердловский большевик, и умирая,
Не мог стерпеть идейного раздрая.
А за Москвой, в Барвихе, с перепойки
Неделю тёк вонючий запах перестройки.
Военные нюхнули экспозицию
И перешли в глухую оппозицию.
Униженные грубостью Верховного бизона,
В министры требуют Иосифа Кобзона,
И он, хотя и хорошо поеть,
Но этим сукам спуску не даёть.
Итог:
Казнители Дворца Советов знать должны –
С них тоже будет некому снимать штаны!..
Сукой стать – не обязательно в ширинке у Билла Клинтона копаться, можно клятву нарушить, присягу верности, данную тобою Союзу Советских Социалистических Республик: нацелить танковые дула в бастующий кровный народ, обворованный кремлёвскими жуликами, и расстрелять народ вместе с Дворцом Советов.
“Огонь!..”
“Огонь!..”
Двадцать восемь БТР-ов насчитал я, окруживших восставших рабочих, израненных и безоружных. Кровавые цветы горели на мраморе белом!..
Лохнессе не дура, к Лаврентию Павловичу Берия чудовище и на метр не подруливало – кавказской национальности субъект. А к товарищу Сталину – и задумки в голове Лохнессе не заискрилось, годы и годы в Красном Кремле бессмертный грузин правил, ни морское, ни земное чудовище на соратника Владимира Ильича Ленина не посягнуло. Попробуй, посягни – в Тихом океане сети закинут, а на Колыме их вытянут – не улизнешь!..
И чудовище, трепеща, процитировало:
И врагу никогда не приснится,
Чтоб склонилась твоя голова,
Дорогая моя Столица,
Золотая моя Москва!
Для города Задорного Спартак Еремеевич – Иосиф Виссарионович Сталин, правда, в уменьшенном варианте, но Сталин: хотя товарищ Сталин никогда и грамма чужого не взял, копейки чужой не положил к себе в карман. Чудовище, конечно, слышало – в молодости Джугашвили банк грабанул, за народ, переживая, мучаясь нищетою народною, и партии деньги требовались на митинги и революции. Спартак же Еремеевич крадет зря, крадет и нечестными деньгами сорит, строительный маньяк!..
При Сталине разве дикторша забеременела бы от прибалта? И Арвитд Янович не захорохорился бы, не сунулся бы туда, куда партия не рекомендует!.. А умер товарищ Сталин – торгаши и воры нагрянули в райкомы, горкомы, рестораны, ЦК, на фабриках и на заводах норы себе понарыли – рухнет СССР, а Россия и сама развалится. Одиноко Лохнессе.
Ударит ветер. Заворочается буря в океане. Волны, холодные и неумолимые, от берега до берега толкутся. Ревущие гребни путь преградят Лохнессе. Одиноко ей в океане тревог и непогоды.
Журавли курлыкали и рыдали. И едва ли не рыдал с ними Иван Ермолаевич: русский человек без сочувствия – архивист.
Соскучилось, натосковалось наше русское Лохнессе о Красном Кремле, надоели ему чужие воды и острова, страны, чужие и неясные. Ночью, когда Москва спит и охрана у Спасских ворот спит, наше Лохнессе тихохонько приблизилось, вынырнув из реки, слушает Куранты... А Лжелохнессе хамски нашей:
– Кто тебя в Кремль приглашал? Я тут хозяйка!
– Дай поглядеть на Кремль, Куранты послушать, надоела чужая сторона, страны чужие надоели, я, Лохнессе, патриотка!..
– И я, Лохнессе, патриотка. Если я не улучшу судьбу России, я заплыву в метрополитен имени Лазаря Моисеевича Кагановича и лягу на рельсы! – припугнуло Лжелохнессе бывшую хозяйку Красного Кремля.
– Не ложись! – взмолилось наше русское Лохнессе. И добавило:
– Ты ведь такая дурная и несуразная, через тебя и электропоезд не переедет, аварию сделаешь трагическую, жертвы будут! – Но Лжелохнессе продолжило, воняя алкоголем:
– Не лягу на рельсы? Ты шта-а-а?.. Разбегусь и с моста брошусь вниз головою, ежели не улучшу судьбу вверенного мне государства!
– И с моста, смотри, не прыгай и не бросайся вниз головою, твоя голова пустая, а взрыв произойдёт громче атомного, половина москвичей из окон, голыми, на тротуары повылетают, обескураженные!
– Может, Гайдара попросить, у него мозги жутко умные, и хлопок не такой гулкий получится, а? Али попросить Черномырдина? Как?
– От Гайдара еще больше распространится вони, но не алкогольной вони, а настоящей, и москвичей, сонных, ещё больше повылетит из окон! Попроси Черномырдина!.. Тебе проще знать – кто из них умнее!..
– Олрайт! – обрадовалось Лжелохнессе и повернулось башкой к ЦКБ. ЦКБ. ВКП/б/. КПСС. ЦК КПСС. ПОЛИТБЮРО ЦК КПСС. РСФСР. СССР. СНГ.
На сцену выползла облезлая старуха,
А крутит кункою – куда те молодуха.
Перестройке слава!
Героям перестройки слава, слава, слава!..
Десять лет я думаю: а что же всё это значит, –
Начальство жиреет над скопищами рабов,
А Россия полураспятая то пьёт, то смеётся, то плачет,
А евреи заняты перетаскиванием гробов.
Царя с детьми расстреляли, теперь почётно хоронят,
Ленина омавзолеяли, теперь требуют унести,
А русский Иван разинул рот, дурачок, и воронит,
Лень ему, барину, с дерева саранчу отрясти!
Сванидзе и Новодворская – телевизионная погань,
Любой паразит обут нашим трудом и одет,
Даже Радзинский для русских –
как Николай Васильевич Гоголь,
Но кто он, выплюнутый гондоном, ликующий мухоед?
Вот и лежу я, с похмелья, щетину, обросши, не брею:
Далее некуда ехать нам, некуда плыть.
Итог:
Господи, помоги мне снова родиться, но только евреем,
Поскольку уже невозможно в России нам русскими быть!
Капа, хоть и подзадоривала Аристотеля и Пушка, но они-то не занимали должностей президентских и забот у них планетарных не было. А Моника капризнее Капы, сучки околоточной, – повисла на клавесин Биллу, поговорить ему по телефону не дала толком с конгрессменами, а речь-то они вели о войнах с Ираком и Югославией.
Миротворцы же. Вот и рассвирепел хозяин США, словно Моника чуток прикусила ему пипетку, клавесин, вдруг заорал Билл, вытаращась: “Бомбить!.. Взрывать!.. Жечь!.. Парализовать!..” Эх, Лохнесс, Лохнесс. Да и наш Лохнесс опупел, свихнувшись на гуманитарной помощи сербам и албанцам Косово: сам белужий бок грызет и мусульманский бешбармак заглатывает, а пострадавшим – гребешки куриные с ощипанной птицефабрики!.. Красно-коричневый олигарх.
Слух о кастрировании гуляющих руководителей предприятий и крупных начальников по бабам в России, я думаю, слух – психотропное оружие в руках у той части государственных мужей, которая ещё надеется жизнь, личность и мораль в России ввести в сносное русло: ведь далее терпеть эротическое сумасшествие в стране позорно и опасно. Тупик.
Жидовские мастера искусств русских дурочек вытаскивают на экран, дают им по десятке и заставляют их часа по четыре ставить себе под голые животы какие-то кирзовые прокладки, не пропускающие влагу на свободу, ставят и приседают, ставят и приседают, извиваясь телом, кренясь и подрагивая, как покойная ныне Капа, когда на ней упражняется Аристотель или Пушок. До сотни раз шалавы русские за шершавую десятку вертухают задницами по телевидению. Есть среди них юные, есть молодые, а есть и старые – обдёрганные за уши сохатые лосихи...
Одна, смахивающая на Наину Иосифовну, облезлая уже, как цинковое ведро, заброшенное в огородную траву, вертухаила, вертухаила, и вдруг штанишки её вместе с бельишком с отощавшей задницы-то прямо в экран и слетели!.. Останкинский зал упал и начал кататься в хохоте, а те, кто случайно смутился – разбежались. Пенсионеры стыдить её окружили, а пропартийная часть зала подняла плакаты “Смерть сионизму!” и толпою двинулась по проспекту Мира, крича: “Ленин с нами!.. “Ленин с нами!”, “Прочь руки от народного достояния!..” Наревёшься.
Нина, верная супруга Спартака Еремеевича Воротилова, убеждена, что её ловко подменили на Наину Иосифовну и внедрили в сознание и память малограмотной массе у нас. В Америке подобная афера не увенчалась бы успехом, а у нас, в порабощённой России, всякая гадость расцветает. Нина доподлинно знает и тех, кто Еремеевича её подменил и отнес на кладбище, знает, но молчит: Колыма научила русских мечтателей сдержанности и взаимовыгодному неведению. Сплошные спасатели...
Русский увидит – чечены русского бьют, отвернётся и месяц один на один с самим собою радуется: повезло – ничего не заметил!
Странно. Исчез Спартак Еремеевич из города Задорного, а в Кремле появился Борис Николаевич Ельцин. Оба похожи, этот на того, а тот на этого, две капли воды менее похожи, чем два бугая, прораба и политика, в несчастной России, почти столетье уже увлекающейся революциями и народными вожаками, вождями, кормчими и прочими рулевыми капитанами.
Марья и Ермолаич – никто. А те – рулевые. И Тоня уже не секретарь Спартака Еремеевича Воротилова, а помощник по обороне Бориса Николаевича Ельцина. Похожа на Старовойтову, казачку еврейскую, развитую и цивилизованную, а помощник по обороне. И Ельцин Борис Николаевич похож на Воротилова Спартака Еремеевича, а президент Российской федерации, России, считай и не заикайся, голь несусветная, да слушайся державного хозяина и заруби: Лохнесс и Лохнессе – тоже в США изобретены, в цехах компьютерных чертежи и схемы приготовлены, а отливали данных чудовищ, кикимор чугунных, в Техасе, чешую же с них соскребали под Магнитогорском, тайно, за доллары, всовывая нахрапные зеленые бумажки в спецовки дурным стахановцам, проворонившим водоплавающих зверюг на героической земле металлургов, уральцев моих лопоухих...
И Ельцин уралец, хотя Спартак Еремеевич Воротилов из Подмосковья, из городишка Задорного. А Ельцин – из Бутки, или – из будки, но из уральской: Будка будке – рознь, хотя будка Спартака Еремеевича Воротилова ни в чем не уступит будке Бориса Николаевича Ельцина, они оба – два бутуза, два крутых прораба железобетонных штуковин. Марья и Ермолаич в моменты смятений и всеобщей гражданской депрессии считают их дрессировщиками Лохнесса и Лохнесси. Америке-то чего: смонтировала и сунула их в океан уродовать людей русских. А наши русские холуи и рады услужать в кабинетах и на тронах. Лохнесси и распоясались...
Да, Моника с Биллом и с Хиллари одну подлянку заварили: молву и азарт вздыбили, а теперь книги сочиняют про оральный секс и гонят на сберкнижки миллионы, дураков-то у нас и в мире – бездна: вот чем заканчиваются похождения неуловимых лохнессей. Грабеж и кровати.
Охранники говорят, докладывали генералу Коржакову, главному телоблюстителю Ельцина, что на месте, на зелёной траве, возле американского Белого Дома, где тянули виски Билл Клинтон и Борис Ельцин, очень много, когда президенты ушли, серебрилось и сверкало острой и тяжелой чешуи, рыбьей - не рыбьей, а чешуя, неоспоримо, с обеих Лохнессе, с чудовищ. О чём они беседовали, хищные рептилии, никому неведомо.
Но Билл, после того, как покопалась у него в ширинке Моника, начал остервенело бомбить Ирак и сейчас истребляет сербов. Манекен. Лохнесс яристый. Мотоциклетные его буки вспыхивают и гаснут. Бомбы и ракеты мимо него, болвана чугунного, проносятся, испепеляя дома и больницы. И детей не щадит, шваль голубая, импотент мерзопакостный, разгневанный и обнаглевший: педераст XX столетия, сукой обсосанный Иуда Искариот...
И в России Лохнесс не лучше. Опьянённые кровавыми сражениями, чеченцы насиловали русских ангелоглазых мальчишек, сдирали с них, с живых, кожу и кричащий кровавый ротик затыкали им волосатым фаллосом. Лохнесс варьирует и продолжает Лохнесса. Антихристы, два антихриста, свинцом, штыком, гранатой, бомбой, ракетой, пороховым дымом и пожарной гарью захлёбывают арабов и европейцев. Рыло – в рыло, плавник – в плавник, чешуя – в чешую!.. Смертью веет от них. Веет моргом. Хамы.
Не Адольф Гитлер на трибуне, а Билл Клинтон. Не Билл Клинтон, сипя, приказывает убивать, а фюрер, президент США, недоносок, выхаркнутый из черного материнского чрева, сексуальный червяк, скорченный половым недугом, заразной вялостью подплатьевого сексота и карлика.
И наш – жабры растопырил: издыхает, изрезанный хирургическими дратвенными ножами. Палач и распутник. Торгаш и предатель кровавый.
Ни Хиллари, ни Моника, ни Наина, ни Татьяна не спасутся ни в народе, ни в бомбоубежище, ни в храме. Чудовищ настигнет чудовище – гроб квадратный: склеп вертухаистой Капы и сексуального Аристотеля!.. Лохнесс пожрёт Лохнесса. А Лохнессе задушит Лохнессе. Над ними, погаными и губорылыми, кара Бога мечом звенит, кованым и священным.
Ну, Клинтон, что?.. Везде – свои ухабы:
Тут надо выбирать – держава или бабы,
Однако же – считается за шик,
Когда рулит страной не алкоголик, а мужик!..
Жаль, но для нашей-то, стреляющей из танков жабы,
Какие бабы там, какие там державы?
Сидит в Карелии и квакчет на болоте,
А земли русские захапали враги.
О, мы при этом пьяном бегемоте
И сами подпадём под сделки и торги.
А от России, скажем, через год
Болото грязное останется и бегемот.
Итог:
Куда пойдём, да и кому поверим,
Столкнувшись тет–а–тет с похмельным африканским зверем?!
В Африке президент - надувал щеки, пузырился, форму военную обожал натягивать, китель, галифе, фуражку, чем не генерал или не маршал?.. И соотечественники его старались ему угодить: кто мог, шили себе ратную одежду и разгуливали по раскалённым от солнца тропическим тротуарам... Монарх в приподнятом настроении и страна на подъёме. И заехал к монарху отметить рюмочкой подъём германский посол, шницельный такой, яблочный такой, тортовый такой – монарх не выдержал аппетитной пытки: зажарил посла и съел.
А вот мадам Олбрайт раскатывается по Африке и не помнит, что безохранного германского посла монарх сожрал, а неужели её свободолюбивые африканцы не могут слопать? Изнасиловать, она твёрдо знает, – не смогут, поздно, а слопать?.. Но и рядовые африканцы кого попало, не едят и не жарят на сковороде: разве густо залить Олбрайт чесночным соусом, но и тогда не каждая конголезская свинья откушает изысканного лохнесского блюда
Нина, жена Еремеича, сидела около усадебного фонтана одна и, печально глядя на мраморного Анастаса Ивановича, мыслила: \"Крупные руководители и живут крупно – долго и в почете державном!\" Нина часто слышит – будто и заболеет крупный начальник, да не умрет: то – операция ему на почке, то – пересадка сердца трудяге, то – легкое ему вращивают ребеночное или от свиньи …
Вздрагивая, Нина, как ей подробно рассказали, представила себе улицу в Москве, здание, в котором вырезают детские сердечки, селезеночки там и разные другие организмы, дабы врастить, вставить их пожилому начальнику, партийному демократу или же свободному реформатору на здоровье, словом, негодяю из негодяев. Детей воруют или добровольно продают для ремонта проходимцев. Эх, Лохнессе, Лохнессе!..
Нине жаль детишек, пусть не своих, но сильно жаль. И приветствует Нина, русская понятливая женщина, новый метод лечения крупных руководителей – пересадочку им свиных органов: печени, кишок и всего, что заболит у руководителя или политического деятеля. Нина даже хохотнула, вычитав – мол, части, запчасти, так сказать, великолепно адаптируются свиные в руководителе, но есть неувязка: отдельные дурные привычки пациент присваивает себе от свиньи, например, лезть, всюду напористо толкаться. Нина видела, как один очень крупный руководитель вместо “Здравствуйте, господа!\", распахнув, после операции, дверь в собственный кабинет, громко хрюкнул собравшимся его встретить!.. Но, опять же, мыслит женщина, скотам так и надо!..
Нина считает: заболей у Тони желчный пузырь – только от свиньи и подойдет ей, не у ребеночка же отбирать для нее, бульдожьей невесты?.. Да и Спартаку, заболей у него желудок, подойдет и, как по заказу подойдет, желудок от борова: пьет враз полторы бутылки, а заедает пирогом, начиная с правого угла и доканывает на левом. Нина не сомневается –Новодворская много здоровья взяла себе у хавроний. Ведь такой гуманный политик не согласится гробить детишек?
Имею ли я право, поэт русский, хаять Ленина и Сталина, Хрущева и Брежнева, Андропова и Черненко, Горбачёва и Ельцина? Нет, не имею. Я имею право – лишь слушать их, читать их, если даже не они написали, а за них написал кто–то, имею право подчиняться их чертежу и указанию – как мне положено жить, работать, спать с бабою, рожать, встречаться с друзьями и так далее, и так далее!..
Хрестоматийные фараоны: уложили – каждый, каждый уложил в своём поколении миллионы и миллионы русских парней, оставя их святые кости Венгрии и Румынии, Польше и Болгарии, Чехословакии и Югославии, Финляндии и Корее, Афганистану и Китаю, Египту и Конго, а Германии, а Германии, Господи, сохрани нас, неразумных и законопослушных, хотя законы – драконы: они выжгли огненными, лозунговыми и плакатными, языками Россию, выжгли и дораскидали русских по СНГ, а теперь и Алиев с Шеварднадзе в НАТО лезут, ну, через забор, ну, через ограду, а лезут, а за брючные их ремни ухватились прибалты и узбеки, молдаване и украинцы, эх, на кого же нам, русским, надеяться? На партию Ленина - Сталина? На КПРФ?
Мы – народ подопытный для Саланы и Олбрайт, для Клинтона и для Ельцина. Безграмотный и жестокий Лохнесс распоряжается нами. А Черномырдин – посредник. И Горбачёв – посредник. Посредники между нами, приготовленными к уничтожению, и между натовскими палачами. Наши доморощенные убийцы – наши посредники, предатели СССР, блатяги и грабители, банковские и министерские жулики.
Не плачь, поэт, о России – её оплакали великие пророки наши, не кручинься, поэт, о народе кровном, его истребили обожатели интернациональных побед!.. Ты, ты, русский поэт, кулик, чибис, ты, русский поэт, выпь, кричащая на кровавом болоте русском, развороченном и до краёв налитом кровью русской, которую никогда и никто не щадил, не жалел никто, из названных мною лидеров, действующих или уже опочивших, никто, ты прокляни их, поэт!..
Зачем появились на белый свет мы, русские? Европу и Азию дивить обжитыми пространствами, реками и озерами, морями и океанами, зачем? Поезд мчит и мчит тебя, стоеросового наследника непобедимых предков, мчит от Москвы до Владивостока, две недели тебя мчит. А ты, наследник, ты, строитель державы, давно её потерял, Россию потерял, ястребиную, орлиную, журавлиную, соловьиную, ой, ой!..
Магнитогорский металлургический комбинат за ваучеры подарили рабочим и инженерам русским, а ваучеры оказались прахом, пылью могил, расположенных между двумя холмиками – пусто в натруженных ладонях рабочего и инженера, пусто. Но заехал на Урал – через Москву, центр, станцию негодяев интернациональных, заехал на Урал из Швеции плюгавый портной Абель Богуславович Вольф – и гигантский комбинат, дитя Ленинского комсомола и всей славной молодёжи СССР, очутился у него в бумажнике: доллар правит рабами, господами, избушками, дворцами и странами. Доллар рассёк Россию, доллар отшвырнул от неё республики, государства, доллар замутил пороховым дымом разум Кавказа...
Иваны Ермолаичи постарели. Немцев, зарытых в землю русскую, соотечественники к себе вернули, вернули их, пропёршихся до Волги, мёртвых, истлевших, скелетночерепных, а мы, русские, продолжаем терять и терять Россию. Рейхстаг засверкал обновлением и реабилитационными цветами и лозунгами, а мы, русские, древний скелетный мост, мы, русские, древние останки царя переносим и переносим, уточняем и уточняем: он ли, царь ли, не жулик ли, не ваучер ли и здесь вмешался в судьбу России? А мост – новый-то уже не в силах построить, вот и переносим, как перевезли из США чучело Колумба и водрузили над рекою столицы заместо императора Петра, оставившего нам Россию, необъятной и слаженной армиями с четырех сторон заслонённой, ну, кто же мы?!
Прости нас, царь наш гордый. Простите нас, братья и сестры. Бог мудрый, прости нас. Мы отдышимся. Мы отрезвеем. Мы изучим обманы. Мы нарожаем детей, воинов русоволосых, они и спасут Россию.
Лохнессе, Ельцин, Алла Пугачёва, Клинтон
Часть пятая
А Моня сильно Клинтона взбесила,
За клавесин, зажмурясь, укусила…
Далеко звенит на Урале моя пескариная речушка Ивашла, шла ива, значит, имя-то, какое редкостно-плакучее. Да и разве не заплачешь, если твоя Россия иконоглазая – под расстрелом натовских томагавков и бомбовозов? Вы, пожирающие наш пшеничный каравай, вы, глотающие икру осетров наших, вы, прихорашивающие мундиры на собственных плечах из нашего хлопка, вы, монтирующие космодромы из нашего дешёвого, но вечного металла, вы, украшающие запястья капиталистических проституток нашими алмазами и золотом нашим, вы неторопливы: спокойно науки зубрите, спокойно поезда ведёте.
А куда вам торопиться? Нашим умом и братством нашим, кровью нашей вы разбогатели, стравливая нас в распрях, битвах, соревнованиях, вы – неисправимые обжоры, вы – невменяемые выблядки всех морских и океанских Лохнессе, за вами – трава падает, деревья задыхаются, холмы скифские горят, за вами – кровавая пурга, за вами – прах погибели, но над вами, над вами, идолы смерти и позора, над вами – ладонь России моей, матери моей, Богородицы моей русской, и вам не увернуться, вам не улизнуть, вам не сбежать от русского суда праведного!.. Вы – рабы негодяйства, шакалы прерий, вы – щёлкающие затворы холодных железных автоматов.
Муссолини был достойнее Билла Клинтона: он женщину так любил, она его так любила, и в смерть сопроводила его, с ним ушла в смерть, фашистом и мерзавцем, но с кем же Билла равнять? Клинтон – единственный: Моника сунулась – два года Америка не разрешала им бельё постирать, два года!.. Привет гордой Хиллари, леди Америки, первой мадам кровавого сионистского ада. Клинтон – безбожник и мародёр. Он расстегнул ширинку в Белом Доме и долго вынашивал планы религиозного сражения: он жгёт, душит, взрывает, морит безводьем и болезнями православных сербов, он, конь, ржет с балкона Белого Дома, захмелев от юной крови жертв, он не сумел остыть и умериться от неудачи. Ширинку расстегнул – а квелый и скучный, как чехол с винтовочного ствола. Взбешённый импотент!..
Цековские и политбюровские коммунисты от коммунистов, мартеновцев и колхозников, шибко отличаются: костюмы на первых сшиты в уникальных ателье и из английской шерсти, с овцы, которую не повторить и не клонировать, а работящие коммунисты – с плакатами “Слава КПСС!” и “Спасибо партии!\", в курточках, натянутых на плечи, подусохшие и жилистоватые: пыль, руда и огонь не красят лица.
Но цэковским и политбюровским коммунистам и впредь решать нашу судьбу и судьбу России, решили же они судьбу СССР... Ещё как!
Политбюровцы сьехались в Стамбуле,
На Каспий рот разинули и скулы понадули.
Грузинский Эдик, хитрован и педик,
Чекист марксистский, агроном и медик,
Кричит: “Нам не нужны российские рубли,
Мы нефть за доллары к Нью-Йорку провели!”
А Назарбай, цековский бай, казах,
Стал газ глотать у турок на глазах.
Алиев же налил бензин и сгоряча
Тост предложил за Леонида Ильича,
Но вовремя опомнился: Туркмен-Баши
Из Ашхабада слал им всем шиши.
В Кремле на троне харя пьяная качалась,
Отнять пыталась СНГ, да вот не получалось.
Торчали доллары из каждого кармана,
Гайдарик полз по галстуку гурмана...
Итог:
Как дальше жить – и транспорт отменяют:
Жиды Чубайса по Москве гоняют!
Жиды – не евреи и не русские, но и до них добрались, ведь они, большинство их, века процветали в России за счёт евреев, русских, татар и эвенков бессловесных, в снегах купающихся...
Капа, хотя и сучка, но женщина, хотя и собака, но человек, и допустить ошибку нечаянно и ей случилось... Встретила она на дачном тротуаре Аристотеля и давай вертухать, давай вертухать перед ним, перед аристократом, вилять и скалить зубы, дура стоеросовая, давай жаться к нему, кобелю пустомозглому, а он давай подталкивать её, давай грудью опускаться на неё, взволнованную и желающую весенних наслаждений...
И, поуркивая, подрагивая телами, подстанывая вкусно колотящимися сердчишками, они и выдвинулись к зубчатой колее. Выдвинулись, упружась, а тут – машина, ихтиозавр, с квадратным гробом, пастью неимоверною и ужасающей. Челюсти размежевались – хап, даже не успели взвизгнуть ни Капа, ни Аристотель, оказавшись во мгле, трагической и поглощающей увлечённых ласкою любовников. Бардак на Руси всегда бедою оборачивается, как ты ни выкрутась, как ты ни старайся перехитрить беззаконие.
Пушок, не доскочив до пропавших во мгле, метнулся в сторону, завыл и упал прямо в грязную канаву колеи, но уже позади квадратного гроба, чудовища многотонного. Внезапная гибель и этих его друзей, особенно Капы, пусть даже и неверной, пусть даже и зубоскалистой, пусть даже и противной иногда, но привычной, родной, понятной и безгрешно шалавой, подкосила здоровье Пушка. Он осунулся. Перестал принимать пищу, погрустнел и быстро догадался: он – старый и никому, кроме Капы, не нужен, никому. А вот если бы Аристотеля заглотило чудовище, а Капу оставило, тогда Пушок бы воспрянул. Но справедливости на земле нет и не будет.
Пушок перестал узнавать и Ермолаича. А на оклики Марьи и реагировать разучился. Шерсть на нём слепилась, кольцами тёмными завилась, и глаза Пушка потускнели. Слух укоротился. Обоняние затупилось. Ночью не встрепенётся, не забрешет. А днём провожает шаги Марьи и скулит. Скулит и скулит – прощается, значит. И – пропал. Ермолаич и Марья обыскали квартал. Нет. Проверили обрезки газовых труб. Нет. Заглянули под мосты и мостики. Нет. Простился и пропал. В лесу ли умер или ночная непогодь засумятила скромного кобелька, и завеяла, кто скажет?..
Марью, жену Ермолаича, и на пьяной козе не объедешь: она смолоду еще трудилась на оборонной овцеферме, где клонировали овец и баранов, намереваясь, в случае мировой третьей войны, через Австралию послать овечье стадо кораблями на Европу и Америку, да, овечье, начиненное нейтронными взрывными снарядиками под шерстью, от которых кирпичи из вашингтонских небоскребов будут улетать до луны.
Но перестроечный Горбачев рассекретил овцеферму и ключи от нее Раиса Максимовна подарила супруге Рейгана. Марья считает: Горбачев и Раиса – оба клонированные животные и Спартак Еремеевич – клонированное существо, бабник собачий, а Ельцин – вообче искусственно разведенный зверь с откусанными пальцами на левой руке… И у Спартака Еремеевича на левой руке пальцы откусаны, ну, какой он и какой же Ельцин солдаты? Подделанные под участников сражений жулики.
Марья уверена: лишь наше Лохнессе – не клонированное, а истинное правдолюбивое млекопитающее, остальные Лохнессе – морские хищники, вскормленные захватнической идеологией США, натовские громилы. Марья застала однажды в цековском бассейне под Москвою купающихся дам, гостящих в СССР: Тетчер, Олбрайт, а с ними – Райка и Наина, сошлись ведь, хоть и в разных краях, и на разных континентах обитали, теперь Марья вспоминает – как резинки на рейтузиках им поправлял и натягивал Эдуард Шеварднадзе, а Миша Горбачев речи запузыривал, Ельцин пил, вот и виляли, как сучка перед бульдогом, виляли перед Шеварднадзе дамы влажными попдынями, особенно – Олбрайт, девушкою тогда казалась…
Марья раскорячилась и на них: “Ф–фу–у!” И купальщицы в сию секунду очутились Лохнессами: нырь в бассейн, а из бассейна в реку, из реки в море, из моря в океан и привет!.. Марья обстоятельно рассказала тайну мужу Ермолаичу, и Ермолаич обязал ее замолчать, мол, кремлевские сучки и не такие номера выкидывали, а тут, подумаешь, за трусы их дергал Шеварднадзе!.. Грузин бабу не упустит, свою и чужую.
Ермолаич не Еремеич. Ермолаич доподлинный, не клонированный человек и не кремлевский Лохнесс, превращающийся в моменты надобности в хитрую Лохнессу, выплевывая из кабинетов то хомяковатого Гайдара, то меднорожего Чубайса, то администрированного Коха, то виляющих влажными попдынями Немцова и Бурбулиса, спасибо генералу Макашову – перетряс он вонючую моль на министерских матрацах!..
Ермолаич не сомневается: “Марья уравнивала дачу Спартака Еремеевича с дачей цековской, на даче Еремеича заграничные суки обоюдно с нашими сверкали перед Шеварднадзе рейтузиками зазывающими. Ай, да Ельцин клонирован по секретной программе с баранами и овечками, тот Борис Николаевич, уралец, заперт в Аризоне, и Еремеич клонирован, а Спартак Еремеич забран в Кремль, подозрительно смахивает на Бориса Николаевича и водку хлещет – коллеги зубами цакают. Верблюд.
Моника же, лифчик не повесила на статую Микояна или какого иного вождя, не повесила, а избрызгала каплями Клинтона: ясно - клонировать Билла решила, сучка контрразведская, на Израиль спроецировала президента США, барана высокоинтеллектуального. А начни Моника клонировать – вылупится мальчик чистенький, не шелудивый, засади его в клетку, и вся Америка в очередь хлынет глазеть на пупыря!.. Баб глупых нет. Не решится же Моника меня, шофера, клонировать? Хотя я и проработал десятки лет без аварии, не решится!..”
Пригорюнился Ермолаич. И вновь зазвучал в его сердце Есенин:
Вечером синим, вечером лунным
Был я когда-то красивым и юным.
Неудержимо, неповторимо
Все пролетело… далече… мимо…
Сердце остыло, и выцвели очи…
Синее счастье! Лунные ночи!
Ермолаич не меланхолик, не пессимист недотыканный, а патриот и убежденный пролетарий, солдат седой, и его, труженика и воина, ни Черт, ни Дьявол, ни Спартак Еремеич, ни Борис Николаевич, ни Лохнессе не объегорит. Русский человек внешне – лопух, а внутри – Сократ!..
Капу набаловал Аристотель, пёс аристократический, она его и довертела, довертухаила: оба погибли. Но, искренне признаваясь, у Капы начались заскоки. Сядет на солнышке и зажмурится. А зажмурится – задремлет. Задремлет, да вдруг ни с того и ни с сего мотнёт башкою, взбрыкнется, словно её в живот укололи вязальною спицею, бодается харею в харю быку али корове и с хрипом, с улюлюком – лаять и приседать, как дикторша Арина Шарапова на экране. Но дикторшу в Америке несколько месяцев имиджу обучали, а Капа, не имея спонсора, – самоучка…
Марье и Ермолаичу сдаётся в минуты философских открытий и обобщений, что моторное чудовище с квадратной гробовой башкою – Лохнессе, и все три Лохнессе, и все четыре Лохнессе, американские, наши ли, – единое Лохнессе, засланное будоражить животный мир в России, людей русских сокрушать психологически, даже членов партии, как, допустим, Спартак Еремеевич, брать на испуг и подчинять их, зомбированных кроликов, компьютерной беспощадной логике капитализма. КПСС гнут.
С Марьи взятки гладки: и во сне, продолжительном и одиноком, Марья и в помыслах ни разу не изменила Ивану Ермолаевичу. Дачу не записала себе чужую. Жердей чужих из забора забытого не выдёргивала на лучину или на прясло. А Иван Ермолаич – чист, как солдат перед старшиною, и перед Марьей, и перед Родиною. Кроме Марьиных сисек, данных ему законом в обиход, кроме баранки, ложки и хлеба, он, советский честный шофёр, ничего в руках и не держал, не согревал работящими ладонями, не цапал, не хватал у государства и у народа: пролетарий – есть пролетарий!..
Лохнессе хитрит. Припугнёт Спартака Еремеевича, за правду вроде она борется – и в океан. А глупый народ басни и легенды о ней, о Лохнессе, разносит по белу свету, мол, справедливая, мол, наша, советская, а шарахнет Лохнесс или Лохнессе, чёрт её подери или его чёрт подери, шарахнет по нам, народу русскому и нищему, мы вопить, мол, он, Лохнесс, капиталистический, сволочной, а Лохнесс – единый, Лохнессе, он или она, одно. США и похлеще пакость изобретали, может быть, и Арина Шарапова с Капой – компьютерные сексуальные паскудницы?!
Лохнесс не согласен, нет, Лохнесс не будет кастрировать Лохнесса, не будет!.. Билл Клинтон мог и от рождения случиться импотентом или малоустойчивым на матраце с двуногою кокетливою Капою. Не сумел же Билл удовлетворить с поэтической лихвою Монику. Симпатичная еврейка надулась и книжку про него и про себя написала. Ездит и торгует, ездит и торгует по Европе и по Азии. Уже – мультимиллиардерша, а он? И он не прогорел. Тоже с Хиллари наваляли роман – несколько десятков серий. Книги их, Моники и Билла с Хиллари, мутными помоями текут по цивилизованным народам, текут и наших русских олухов и шалав тонко организовывают в длинные скандальные очереди, как при советской власти – в очереди за водкой или за колбасою!.. Экая в нас энергия.
Ради истины скажу: очередь, в две и три колонны, в основном – из дур, вертухающих задницами на экране, и – партийных ортодоксов, не принимающих западный образ существования в России. Но покупают вертухайки и ортодоксы не по экземпляру, а несколько – дарят родственникам, близким, знакомым, словом, ведут антиимпериалистическую пропаганду, партийцы, а русские эротические шалавы – дарят подругам, друзьям, стремящимся прорваться на жидовский экран и повертухать на миллионы зрителей задницами: работы нет – оборонка на боку лежит!..
Я вот хихикал над толстым писателем, корешом Спартака Еремеевича Воротилова, а он при Борисе Николаевиче Ельцине возглавил в Кремле комиссию по отменам смертного приговора преступникам пригвождённым. Защищал демократию. И так ежевечерне за ужином смеялся над вертухайками экранными, так хватался за брюхо, наблюдая их конкурирующие задницы, восторгаясь ими и свободою бесцензурною, так гоготал, балбес, аж кусок говяжины заткнул в рот, да не в ту сторону: пискнул, сгорбился, выпал из кресла и подавился. Привезли траурную домовину, оркестр зарыдал – закрыли и отнесли. А на его место нашли типичного толстяка, шустрого, оптимистичного, верткого в определениях решений и лысого, и русского, русского, как Жванецкий!.. Останкинский жид.
Воинственную Олбрайт зовут Магдалиной, но какая же она мать, какая же она Магдалина?! Маленькую её спасли сербы и приютили, выходив молоком и мёдом, сластёну, а теперь она научилась обожать пожар бомбежный, дым кровавый и слезы югославов. Мать Магдалина. Нет, не мать и не Магдалина, а сионистская Лохнессе, чудовище толстогубое, проклятая черепаха под чугунным панцирем, соучастница распятия сербов на кресте православном, кресте Иисуса Христа…
Правую руку вытянул и прижал ее к деревянной планке, повернув ладонью, прижал Билл Клинтон, рыжий американский фашист, фюрер США, бандит и магнат, банкир и юрист, палач и насильник, а левую руку сербов, потянув на себя, прижал к деревянной планке креста, повернув ладонью, Борис Ельцин, алкаш и врун, инвалид с будильниковым сердцем, вшитым в грудь негодяя дратвою и лавсановыми нитями.
Держат сербский народ на кресте казнители, держат и заливаются смехом, не человеческим, а дьявольским, воем заливаются подлым. А Мадлен Олбрайт, усатая и горбоспинная, гвоздь вколачивает в солнечное сплетение сербскому народу. Обезьяньи лапы ее трясутся, но молоток не выпускает из когтей, стерва, косоёбистая и вонючая!..
Многие сербы видели ее, Олбрайт, в Дунае, когда взрывы суши и воды, взвихренные и поднятые над землею томагавки, сжигали на лицах людей кожу, испепеляли зрачки новорожденным, спрятанным испуганными юными женщинами в каменные укрытия и каменные подвалы. Мадлен мелькала, ворочалась в красном урагане, ударяла по крышам зданий чугунными ластами и седая, как мартышка, вытащенная за хвост из мучного ларя, пырскала и царапалась: \"Бомбить, бомбить, бомбить!”
У ног сербского народа, истекающего кровью на кресте Христа, иудейская блудница Моника, начинающая Лохнессе... Но Олбрайт, уродица и кровавожижая Лохнессе или Лохнесса, или Лохнессиха, Олбрайт, подлежит вечному проклятию триедино: проклят Билл Клинтон, проклят Борис Ельцин, проклята Мадлен Олбрайт!.. Тетка А.Н. Яковлева…
Известно, что Сорокина – лиса,
А пялит, бестия, на реформаторов глаза:
Явлинского почмокает, Гайдара пососёт,
Авось коту и мужу лишний доллар принесёт
Иль куру жареную украдёт с останкинского бала,
Теперь мурлом похожа на генсека Цэдэнбала,
А в девяносто первом–то, вы помните, визжала:
“Бей, бей красно-коричневых!..”
И не язык, а жало
В экране грязном извивалось, голо,
А вот не забеременела, даже от монгола:
Сверлит, как старая сова, зрачками темноту
И сочиняет сказочку коту.
Неужто этот знаменитый котик
Домашний Чикатило и эротик?
О, если так, моя однофамилица –
Себя и многих мужиков кормилица!..
Итог: