Виктор Еремеевич Баранченко

ГАВЕН





ВСТУПИТЕЛЬНОЕ СЛОВО

В годы революционного подполья, в ссылке, а затем и после Октябрьской революции мне приходилось встречаться со многими латышами — старыми большевиками, бывшими политкаторжанами и ссыльными. Юрий Гавен занимал среди них видное место. Я узнала его со времени ссылки на Енисее. Покалеченный царскими тюремщиками на каторге, передвигаясь на костылях, он с начала первой мировой войны становится одним из организаторов большевистского подполья ссыльных, ведет антивоенную агитацию среди солдат, организует большевистские ячейки, печатает прокламации в типографии, где он работает, возглавляем стачки красноярских и минусинских печатников.

В Февральскую революцию Гавена избирают председателем Минусинского комитета большевиков, руководителем Совета депутатов, редактором большевистской газеты «Товарищ». В сентябре 1917 года Среднесибирский съезд Советов делегирует его в Петроград на Демократическое совещание. В канун Октябрьской революции, работая в ЦК партии, мы с Я. М. Свердловым направили Юрия Гавена в Севастополь на Черноморский флот. Помнится, что туда были посланы также Жан Миллер, Карл Зедин и другие старые товарищи Гавена по революции 1905 года.

В невероятно трудных условиях Ю. Гавен с честью справился с заданием ЦК партии. Крымским большевикам с его участием удалось в короткий срок идейно и политически разгромить меньшевиков, эсеров и анархистов, ликвидировать их былое влияние в массах моряков, солдат и рабочих, свергнуть Курултай, разгромить офицерские и татарские контрреволюционные части и установить Советскую власть во всем Крыму.

Позднее мне приходилось не раз встречаться с Юрием Гавеном в Москве в годы работы в МОПР, деятельности которого ЦК РКП и Коминтерн придавали исключительно большое значение Ю П. Гавен был активным членом ЦК МОПР, делегированным советом Общества старых большевиков Являясь членом президиума Госплана СССР, он находил время и силы для большой мопровской работы, принимал участие и в деятельности обществ политкаторжан и старых большевиков.

В книге Виктора Еремеевича Баранченко, в которой описывается жизнь и революционная деятельность Юрия Петровича Гавена, на широком фоне исторических революционных событий полностью отражается биография этого старого большевика, кратко освещаются биографии многих самоотверженных борцов за дело рабочего класса, отважных коммунистов — людей высокой коммунистической морали.

В строго документальном очерке В. Е. Баранченко прав диво и доходчиво описаны эпизоды борьбы революционного подполья, жизнь и борьба политических каторжан и ссыльных, показано, как большевики, не замыкаясь в узких интересах в каторжной неволе, горячо воспринимали все события в стране, не порывали связи с волей, не теряли веру в победу революции. На подлинных фактах показаны интернациональное братство и совместная борьба большевиков разных национальностей — русских, латышей, поляков, армян и других.

Значение такой книги несомненно: она помогает на славных традициях нашей партии воспитывать молодежь в духе ленинизма, пролетарского интернационализма, мужественными борцами за победу коммунизма, за единство мирового коммунистического движения. На мой взгляд, эта книга должна быть издана не только на русском языке, но и на латышском языке и широко распространена как имеющая большое познавательное и воспитательное значение.

Елена Стасова,

член КПСС с 1898 года

Москва, август 1965 года

ОТ АВТОРА

Документальная биография Юрия Петровича Гавена рождена глубокой уверенностью в том, что в интересах Коммунистической партии сделать его имя общеизвестным, его революционную работу примером для поколений молодежи. Гавен был одним из славной когорты старых большевиков, которые с момента образования партии составляли ее костяк, одним из тех, кто был лично известен В. И. Ленину. Речь идет об одном из скромных героев, вынесших на своих плечах все репрессии царизма, все тяготы революции, гражданской войны, первых пятилеток.

Работу автора одобрили и поощрили старейшие члены КПСС: Елена Дмитриевна Стасова, Федор Николаевич Петров и Совет литературного объединения старых большевиков при Союзе писателей, где рукопись обсуждалась и нашла единодушную поддержку.

На ранних стадиях работы рукопись подвергалась критике со стороны компетентных рецензентов. Наряду с указаниями на неточности, литературные и другие недостатки, которые автор стремился устранить в дальнейшей работе, все они сошлись на одном: Ю. П. Гавен достоин того, чтобы о нем была издана правдивая книга.

Описать образ Гавена, охарактеризовать его роль в революции можно было только на фоне важных событий. В меру этой необходимости мы коснулись ряда исторических фактов, воскрешали в памяти некоторые поучительные эпизоды из жизни героя.

Личное знакомство с Гавеном, совместная работа в Крыму (1918–1924 гг.), затем встречи в Москве в Крымском землячестве, Обществе политкаторжан и на собраниях городского партийного актива оказались явно недостаточными для работы над его биографией. Помимо всего этого, в основу книги легли документы и материалы центральных и местных архивов, протоколы съездов и партийных конференций, воспоминания участников событий, а также пресса, историко-революционные вестники, сборники документов, биографические справочники и другие. Много места уделено воспоминаниям, докладам, многочисленным статьям самого Ю. П. Гавена.

Исследованные архивные документы и литературные источники дополнены и оживлены личными воспоминаниями оставшихся в живых старых товарищей Гавена, а также его родных. Всем им приношу искреннюю благодарность. Считаю своим долгом выразить особую признательность бывшим делегатам V Лондонского съезда партии: Н. Н. Накорякову, Д. Н. Бассалыго, Е. А. Киселеву, И. В. Шаурову; бывшим деятелям революции в Крыму: И. Ф. Федосееву, И. М. Полонскому, С. М. Мирному, И. Ф. Скорику, В. С. Чистякову, а также товарищам-латышам, знавшим Гавена: Л. П. Креслин, Я. П. Бирзгалу, А. К. Лынтину, В. Я. Тальберг и другим, оказавшим мне существенную помощь советом и критикой.

В. Б а р а н ч е н к о

НАЧАЛО ПУТИ

Вначале семидесятых годов прошлого века батрак Эрнест Дауман, молодой человек отменного здоровья и трудолюбия, взял в аренду у городской управы Риги небольшой участок заболоченной земли с домиком на хуторе, почти у самого леса, неподалеку от Бикерниесской церкви. Он неутомимо трудился на своем участке, рыл канавки и стоки, осушал и культивировал землю, расчищая ее от пней и кустарника, холил и выхаживал каждую пядь. Потом он по частям выкупил у города свое хозяйство. На первый взнос пошло скромное приданое жены. Миловидная умница Готлиба (Либа) не уступала мужу в трудолюбии и была замечательной хозяйкой. Дауманов знали по всей округе как людей справедливых и независимых.

Ян Эрнестович Дауман (будущий Юрий Гавен) родился 18 марта 1884 года, пятым из восьми братьев. Девятой была девочка. Ян с малых лет был приучен к труду. Он рос смышленым, наблюдательным, пытливым и чутким пареньком.

Сыновья подрастали, и казалось, жизнь на хуторе должна была наладиться с их помощью. Однако положение крестьянства в Прибалтике было очень тяжелым. Классовые отношения все более обострялись, и причин этому было немало. Тысяча с небольшим помещиков владела половиной земли, почти всеми лесами, пастбищами, мельницами; им же принадлежало монопольное право охоты и рыболовства. Баронские поместья достигали огромных размеров: у фон Фриксов — 80 тысяч десятин, у Остен-Сакенов — 90 тысяч, у фон Беров — более 160 тысяч, у фон Вольфа — в 36 имениях — около 200 тысяч и т. п. Еще одну десятую земли составляли казенные и пасторатные владения.

Помещичьи владения в Лифляндии и Курляндии занимали почти три миллиона десятин самых лучших земель, а миллион с лишним крестьян имели всего два с половиной миллиона десятин земли. Притом четыре пятых крестьянской земли составляли владения кулачества, «серых баронов». В хозяйствах кулаков имелось в среднем до 20 голов рогатого скота, по нескольку лошадей, сельскохозяйственные машины. В каждом хозяйстве работало не менее трех батраков. В помещичьих и кулацких хозяйствах края трудилось 500 тысяч батраков и безземельных крестьян-испольщиков. В крестьянском хозяйстве с пятью десятинами, как ни трудись, невозможно было сводить концы с концами. У Эрнеста Даумана было немногим больше шести десятин на стольких же едоков.



Батраку платили не более 100 рублей в год, батрачке — 50 рублей, с хозяйскими харчами. Самое большее — полтинник в день — составляла плата батраку в крупных поместьях. Причем батраки получали плату большей частью натурой; так сочеталась капиталистическая эксплуатация с чисто крепостнической. Широко практиковались отработки, оброк, трудовая и гужевая повинности, безвозмездный труд крестьян на дорожных и строительных работах в пределах поместий, разорительная арендная плата и другие пережитки крепостничества.

Остзейские бароны, среди которых было немало царедворцев, пользовались большими привилегиями. Они установили свое владычество во всем административном аппарате Лифлянд-ской и Курляндской губерний. Это было как бы продолжением семисотлетнего немецкого ига, и народ с ненавистью относился к наследникам псов-рыцарей.

К тому времени в латышском крае выросла относительно развитая промышленность, в которой иностранный капитал составлял большую долю. Почти треть всех рабочих была занята на крупных предприятиях (с числом рабочих более тысячи) — машиностроительных, судостроительных, вагоностроительных. Свыше половины рабочих сосредоточилось на крупных заводах. При этом более двух третей всей промышленности находилось в Риге. Через Рижский, Либавский и другие порты Прибалтики шла большая часть внешней торговли России. В портах и коммерческом флоте работало много грузчиков, торговых моряков, механиков и кочегаров.

Заработная плата заводского рабочего не превышала рубля в день при десяти-двенадцатичасовом рабочем дне. В легкой и пищевой промышленности заработок был много меньше, а рабочий день еще длиннее. Женский труд оплачивался почти в половинном размере оплаты труда мужчин, а труд подростка — в одну четверть. И не было никакого закона об охране труда рабочих, о санитарии на производстве, никакой фабричной медицинской помощи, а тяжелое положение рабочих на мелких фабриках и в кустарном промысле еще больше обостряло классовую борьбу, стимулировало рост самосознания трудящихся, усиливало жажду открытой борьбы против самодержавия, против помещиков и капиталистов.

Назревал революционный взрыв.



Дауманы жили небогато. На шести десятинах с такой большой семьей не развернешься. Старший из братьев — Екабс — мечтал стать люряком. По окончании городского училища он бежал из дому и поступил юнгой на парусник. Затем стал матросом на кораблях дальнего плавания. Не раз побывал он в Амстердаме, Гамбурге, Антверпене, Лондоне, Ливерпуле, Ныо-Иорке и других крупнейших портах мира. Вернувшись, он попросил прощения у родителей, которые не очень охотно дали согласие на его поступление в Рижское Мангельское мореходное училище. Но когда Екабс стал штурманом дальнего плавания, родители гордились им.

Вскоре на эту дружную семью обрушилось большое горе. Умер отец семьи Эрнест Дауман. Главным мужчиной в хозяйстве вместо отца стал второй сын — Эрнест, а младшие братья учились в Бикерниесском приходском училище и помогали по хозяйству. Либа не хотела, чтобы мальчики бросили школу.

В 1898 году в Бостоне (США) Екабс познакомился и подружился с эмигрантом-латышом, рабочим Давидом Бунджем, издателем журнала «Аусеклис» («Утренняя заря»), Одним из пионеров рабочего движения в латышском крае. С того времени Екабс стал доставлять в Ригу из-за рубежа нелегальную революционную литературу. Помимо нее, штурман Екабс Дауман привез и твердую решимость включиться в борьбу против самодержавия. В начале мая 1899 года Екабс Дауман был участником знаменитого рижского бунта, одним из организаторов майской стачки рабочих порта и матросов торгового флота.

Для Яна старший брат Екабс стал первым наставником и примером. Он сам мечтал быть моряком. В каждый приезд домой Екабс в кругу семьи рассказывал о жизни и борьбе рабочих в других странах. Екабс часто говорил младшим братьям о положении трудящихся в России, во всей Прибалтике. Екабс был почти на девять лет старше Яна, но беседовал с ним как с равным и как с единомышленником. Это поощряло любознательного и энергичного Яна.



5 мая 1899 года пятнадцатилетний Ян впервые принял участие в манифестации рабочих в Александровском саду. На его глазах полицейские и солдаты открыли огонь по безоружным демонстрантам и бросились в штыки на женщин, стариков и подростков. Было убито 5 рабочих и 21 тяжело ранен, из них 7 человек получили штыковые ранения. Ян был потрясен, увидев заколотую насмерть работницу джутовой фабрики Лавизу Карклин.

6 мая несколько тысяч рабочих собрались на улице Матиаса возле полицейского участка и потребовали освобождения арестованных накануне. Завязавшаяся стычка закончилась разгромом полицейского участка. В ночь на 8 мая братья Дауман были среди тысячи рабочих, собравшихся в парке «Аркадия» и решивших бастовать в знак протеста против расстрелов и арестов. Со слов Екабса Ян потом узнал, как в ходе стачки, начавшейся 11 мая, рабочие громили полицейские участки и фабрики. Волнения продолжались до 18 мая. Всего в те дни погибло 93 человека и 68 были тяжело ранены.

Летом 1900 года Екабс Дауман вышел в плавание капитаном старого, изношенного парохода «Юпитер». В сильную бурю старенький «Юпитер» пошел ко дну у датских берегов. Тело капитана Даумана выбросило на остров Коеринг, где он и был похоронен.

По окончании Бикерниесского церковноприходского училища Ян поступил в Мангельское мореходное училище, которое кончал и Екабс. Но по настоянию матери, остро переживавшей гибель своего первенца, Ян оставил мореходное училище и распрощался с юношеской мечтой. Надо было найти более спокойную профессию.

В 1901 году Ян при помощи своего школьного учителя Карла Яунзема поступает в Прибалтийскую учительскую семинарию в Кулдиге. В учительские семинарии шли самые демократические слои молодежи. Строгий режим в семинарии и насаждаемый там монархический дух не могли воспрепятствовать росту революционных настроений будущих учителей. В Кулдигской семинарии Ян сразу примкнул к нелегальному социал-демократическому кружку, а в начале 1902 года был принят в члены социал-демократической организации. Семинарский марксистский кружок имел свою библиотечку; библиотекарем был избран Дауман. Примерно с этого времени началась организаторская и пропагандистская деятельность Яна Даумана.

В «царский» день 6 декабря 1902 года семинаристы вместо гимна «Боже, царя храни» демонстративно запели революционные песни на латышском языке. Ян Дауман был исключен из семинарии как зачинщик этого неслыханного в стенах семинарии святотатства и как неблагонадежный, оказывающий «плохое» влияние на учащихся. Однако исключение Яна из семинарии было всего лишь каплей в широком потоке репрессий, обрушившихся на учащуюся молодежь, В том же году было исключено еще несколько семинаристов, а в начале февраля 1903 года исключили массу студентов из Рижского политехнического института. Многих выслали из Риги, в том числе и Степана Шаумяна. Волнения среди студентов происходили в соседнем Дерптском (Юрьевском) университете и в других учебных заведениях края.

Почти с начала революционного пути Яна Даумана охранка, напуганная, по-видимому, брожением в студенческой среде, начинает преследовать его. Вскоре после изгнания Яна из семинарии и отбытия его из Кулдиги начальник Курлянд-ского жандармского управления полковник Кладо, отвечая на запрос и розыскной циркуляр департамента полиции, сообщал 13 декабря 1903 года: «По розыску в Гольдингемском уезде (Кулдигском. — В. Б.) Ян Дауман там не обнаружен. Тайно обысканы два других студента, заподозренные в связи с Яном Дауманом — Ян Ниедра и Карл Карклин, за которыми установлено наблюдение на случай явки Даумана к ним, а их переписка будет переслана на усмотрение прокурора С.-Петербургского судебного округа».

Как раз в это время Ян Дауман вместе с другими социал-демократами организует в Риге на бумажной фабрике Фейтля на Югле подпольный революционный кружок, в который вовлекает лучших, сознательных рабочих. Среди организаторов кружка был и преподаватель Рижского политехнического института Янис Приедит. В кружке участвовал младший брат Даумана — Ане, его школьный товарищ Альфред Афельд, сын мелкого крестьянина-арендатора Дрейлинской волости и другие их товарищи.

Янис Приедит основал собственную фабричку искусственных мельничных жерновов, а рабочими были подобраны исключительно социал-демократы, часть которых была членами кружка. Под вывеской этой фабрики в 1905 году была организована партийная подпольная мастерская по изготовлению бомб. Братья Дауманы вскоре научились начинять бомбы и обращаться с ними. В адрес этой фабрики под видом безобидных грузов поступало упакованное в бочках огнестрельное оружие, закупленное партией за границей.

Через год после исключения из семинарии Ян сдал экстерном экзамены на звание народного учителя и получил вакантное место младшего учителя в волостной школе в Мадоне. Здесь, в Венденском уезде, он вместе с другими товарищами организует рабочие революционные кружки, закладывает основание будущей малиенской социал-демократической организации. Здесь он впервые близко сходится с учителем из Руйен Виктором Барбаном, одним из основателей социал-демократических кружков в Малиенах. Их знакомство перерастает в большую дружбу. Виктор Барбан был старше и учился в Кулдигской учительской семинарии на несколько лет раньше Яна. Позднее Барбан учился вместе с Ансом в Псковском землемерном училище и стал другом семьи Дауманов, Именно у Барбана Ян учился партийной работе.

В середине 1904 года начались повальные аресты социал-демократов в этом районе Дауман был вынужден скрываться в лесу. Затем он перебрался в Ригу. Он полностью уходит в революционную работу, активно участвуя в революционных выступлениях рижских рабочих.

Во многих городах России существовали в то время так называемые «партийные биржи». С конца 1904 года партийная биржа ЛСДРП в Риге собиралась каждодневно на канале около театра. Тут встречались многие члены партии под видом фланирующих по скверу. Здесь уговаривались о важных делах, узнавали явки и пароли, получали листовки, а нередко оружие, пачки шрифта и типографские принадлежности. Они усаживались по пять-десять человек на бульварных скамьях и проводили иногда кружковые занятия, а то затевали дискуссии по злободневным политическим вопросам.

Ян бывал тут довольно часто. Как и другие, он приходил с «барышней», за которой старательно ухаживал. Иногда, целуясь, передавал ей документы, листовки. Забавно бывало, когда юным подпольщикам приходилось «ухаживать» за великовозрастными партийками, старше их лет на десять и более. Биржа жила весьма интенсивной жизнью. Охранка до поры до времени смотрела на это сквозь пальцы, засылая на биржу шпиков, чтобы «осветить», выявить наиболее активных агитаторов и комитетчиков.

1905 ГОД

События 9 января 1905 года в Петербурге всколыхнули Ригу. Вести о расстреле дошли до Риги уже 10 января. Федеративный комитет социал-демократических организаций выпустил 11 января листовку с призывом: «Бросайте работу! Присоединимся к всеобщей забастовке петербургских рабочих!» 12 января бастовала почти вся Рига. Демонстрации шли от завода к заводу, подымая новые отряды рабочих на стачку. Ян Дауман шел во главе одной из колонн демонстрантов. Рига никогда еще не видела такого. Двадцать тысяч демонстрантов двигались в сторону вокзальной площади по набережной Даугавы. Над морем людских голов реяли красные знамена. Митинговали. С революционными речами выступали видные деятели социал-демократии.

Когда войска преградили путь по набережной в сторону понтонного моста, людские потоки двинулись по льду реки, направляясь к железнодорожным мастерским и депо Риго-Орловской железной дороги. Полиция оказалась не в силах помешать народному шествию.

В тот незабываемый день демонстранты скандировали революционные призывы и партийные лозунги, социал-демократические ораторы произносили речи. С речами выступал и Ян Дауман.

На следующий день, 13 января, всеобщая забастовка охватила Ригу. На демонстрацию вышли, как в Питере, семьями. Центральная стачечная комиссия заранее наметила несколько сборных пунктов для демонстрации районов: на площади возле завода «Феникс», на площади Кафедрального собора в Старом городе, на площади у Ильгуцемского рынка и в других местах. К сборным пунктам были прикреплены опытные партийные организаторы. Ян Дауман возглавил колонну демонстрантов, двигавшуюся от завода «Феникс». В семь утра, как писал он в своих воспоминаниях, на площадь пришли видные деятели ЛСДРП и несколько сот рабочих. Ян Озол, Теодор Калнинь и другие ораторы в своих речах разъясняли значение забастовки солидарности. Колонна тронулась с любимой песней латышских рабочих «Кто ходит в рваных лохмотьях!».

Лифляндский губернатор получил приказ из Петербурга рассеять демонстрацию, применив оружие. На набережной Даугавы, у железнодорожного моста, более двадцати тысяч человек головной части демонстрации попали под огонь особого унтер-офицерского батальона, открывшего стрельбу без предупреждения. Поднялась суматоха, паника; часть демонстрантов, как накануне, пустилась по льду реки, но здесь их настигали пули. Было ранено и убито несколько сот человек. Многие демонстранты утонули, провалившись под лед. Солдаты, наступая шеренгами, приканчивали раненых штыками. Снег и лед покрылись кровавыми разводами. Солдаты убивали тех, кто пытался оказывать помощь раненым или вытаскивать их из-под огня.

Партийная организация, предвидя возможные столкновения с полицией, заблаговременно развернула несколько пунктов первой медицинской помощи. К ним были прикреплены врачи, сестры и студенты-медики из революционной молодежи и сочувствующих. После первых же выстрелов Ян Дауман бросился помогать раненым, перетаскивал их на ближайший перевязочный пункт. Вместе со своим школьным товарищем Оскаром Лиепинем они спасли раненного в поясницу известного поэта А. Аустриныпа, которого доставили в ближайшую больницу.

14 января Рига оцепенела в тревожной, напряженной тишине.

Бурными событиями отмечены 15–20 января. 15 января хоронили студента-большевика Константина Печуркина, убитого 13 января на набережной Даугавы. Похоронная процессия растянулась от Александро-Невского собора до Покровского кладбища и превратилась в двадцатипятитысячную революционную демонстрацию. На похороны пришло много студентов Политехнического института, преподавателей и даже некоторые профессора. Через весь центр города эти огромные массы с пением похоронных маршей и гимнов революции шли за гробом, покрытым красными знаменами и цветами.

16 января хоронили девятнадцатилетнюю работницу социал-демократку Марию Порейз и активистку Катю Фрейман, эти похороны тоже вылились в многотысячную демонстрацию. 18 января на демонстрантов, возвращавшихся с Плескодальского кладбища после похорон рабочего Звайгзне и старшеклассника Озолиня, напали казаки. Демонстрантов избивали нагайками и саблями, топтали конями. Казаки открыли стрельбу. На сей раз в ответ раздались револьверные выстрелы со стороны демонстрантов. В этой схватке Ян Дауман был ранен ударом шашки в плечо.

Для Яна, как и для всей партийной и рабочей молодежи, эти январские кровавые дни послужили хорошей школой. Они постигли истину: речей и демонстраций для свержения самодержавия недостаточно; кроме организованности и целеустремленности, нужна вооруженная сила. 21 января ЦК ЛСДРП и Федеративный комитет решили прекратить политическую стачку. В специальном воззвании ЦК ЛСДРП сформулировал основные экономические требования рабочих. На всех заводах и фабриках распространяли листовку с этими требованиями; основными из них были: восьмичасовой рабочий день; отмена сверхурочных работ; минимум зарплаты — один рубль в день, отмена штрафов; страхование от увечья, болезни и старости; отмена детского труда и труда подростков; отмена ночного труда женщин; охрана груда и улучшение санитарных условий на производстве: оплата рабочим за дни стачек:

В листовке, выпущенной ЦК ЛСДРП по поводу расстрела рабочих 13 января, озаглавленной: «Трепещите, тираны!», было сказано: «Проклятие царю и его прислужникам, убившим сотни мирных рабочих… Этим кровопийцам не избежать кары, и час расплаты с ними близок… Над залитой кровью Россией уже занимается золотая заря свободы и счастья… Вооружайтесь, товарищи!.. Смерть насильникам! Долой самодержавие! Да здравствует социал-демократия!» ЦК ЛСДРП призывал рабочих латышского края «вооружаться к будущим сражениям… И латышский рабочий класс в эту решительную минуту вместе со всеми другими народами России вступит в бой. разобьет могущество самодержавия и завоюет светлое будущее».

Революционная ЛСДРП сильно выросла в те январские дни. Экономическая стачка, будучи продолжением общей политической, сыграла огромную роль, поскольку во многих случаях удалось добиться сокращения рабочего дня на один час, увеличения заработной платы на 10–20 процентов, некоторого улучшения санитарных условий труда и даже оплаты за дни забастовки. Капиталисты были вынуждены пойти на некоторые уступки стачечникам.

По поводу огромного значения январских стачек и демонстрации, кровавой расправы с рижскими рабочими В. И. Ленин писал: «Лозунг геройского петербургского пролетариата „смерть или свобода!“ эхом перекатывается теперь по всей России. События развиваются с поразительной быстротой»[1].

В феврнле и марте опять бастовали рабочие пятидесяти рижских заводов и фабрик, отстаивая экономические требования, сформулированные ЦК ЛСДРП. В рабочем движении этих месяцев Ян Дауман был организатором стачек в Югельском, Стразденгофском и Шрейнбушском районах Риги. Своей неутомимой деятельностью он заслужил уважение и авторитет среди рабочих Риги. Затем он один из организаторов мартовских весенних стачек батраков Рижского уезда. Выросши в крестьянской семье, Ян легко находил общий язык с батраками и трудовыми крестьянами. Он умел доходчиво и просто объяснить этим людям самые сложные вещи, помочь додуматься, кто главный враг, и призывать к его уничтожению. Яну верили вместе с Дауманом, агитатором и организатором крестьянских выступлений в Дрейлинской и соседних волостях Рижского уезда, был и Альфред Афельд, пользовавшийся большой популярностью среди сельской бедноты.

В начале марта полиция и казаки напали на собрание крестьян под Ригой, избили и ранили более двухсот человек и многих арестовали. Это еще больше подхлестнуло крестьянские выступления. Дауман, Афельд и другие социал-демократы были среди организаторов демонстрации и стачки протеста рабочих Задвинья, требовавших освобождения арестованных крестьян и батраков.

Используя брожение среди крестьян (в особенности после нападения на митинг под Ригой, Дауман, Афельд и другие партийные агитаторы появлялись в церквах во время богослужения, прерывали проповедь и с церковного амвона говорили горячие революционные речи, призывая прихожан к свержению самодержавия, к борьбе против кровососов-баронов и полицейского произвола. После таких «проповедей» молодым революционерам иногда удавалось даже вывести молящихся на демонстрацию под красным знаменем. Так выглядели вошедшие тогда в революционный обиход «церковные демонстрации» крестьян.

На редкость тяжелым, но и самым главным делом в то время было создание боевых дружин и их вооружение. Эта важнейшая задача партии оказалась наиболее трудной. Не хватало опыта.

Еще в февральской листовке ЦК ЛСДРП призвал пролетариат латышского края готовиться к вооруженной борьбе. Рабочие и батраки добывали оружие любыми путями, отнимая его в баронских имениях у лесной стражи, урядников, захватывали оружие в оружейных магазинах, сами мастерили бомбы, оттачивали холодное оружие.

В апрельском воззвании к батрачеству ЦК ЛСДРП, рисуя будущий социалистический строй, при котором «вся земля, леса, рудники, фабрики и заводы, железные дороги и пароходы перейдут в собственность народа», призывал сельскохозяйственных рабочих «готовиться к решающей борьбе с самодержавием, объединиться в тайные кружки, добывать оружие». Призывы к вооруженной борьбе нашли глубокий отклик в сердце Яна Даумана. Его тогдашним настроениям крайне импонировал припев одной революционной песни: «Сражаться будем мы, пока не сбросим кандалы». Он тогда еще не мог знать, как исковеркают его жизнь кандалы.

В первомайской политической стачке, охватившей все предприятия Риги, Ян был среди рабочих, собравшихся в Верманском саду. Опять он стал свидетелем избиения рабочих казаками. Рабочие мужественно отбивались.

В середине июня Ян участвовал в организованной партией забастовке батраков. Стачка тогда охватила семнадцать крупных имений Лифляндии. Стачечники в массовых демонстрациях срывали гербы и царские портреты в волостных управлениях, уничтожали податные книги и списки рекрутов. В ответ на крестьянские демонстрации и стачки батраков помещики, охваченные страхом, стали размещать в своих имениях и замках драгун и солдат, что еще больше озлобляло народ. ЦК ЛСДРП призывал народ не щадить жандармов, казаков, шпионов и других мерзавцев, ни по каким вопросам не обращаться к правительственным властям, выбирать тайных доверенных лнц, которым бы поручалось ведение крестьянских дел.

Крестьянские выступления весною и в июне проходили под знаком требований, выработанных ЦК ЛСДРП: неприкосновенность личности и жилища, свобода выбора местожительства; отмена сословных привилегий; равноправие всех граждан; всеобщая выборность судей и присяжных; полное самоуправление в волости, уезде и губернии, выборность всех членов самоуправлений всем населением; бесплатное всеобщее школьное обучение; более справедливое перераспределение мелких земельных наделов; право охоты и рыбной ловли. Важнейшим политическим требованием было — всеобщее вооружение народа. Так партия суммировала чаяния крестьянской массы.

ЦК выдвинул также следующие требования от имени сотен тысяч батраков: минимум заработной платы — один рубль в день для батрака и 70 копеек для батрачки; отмена бесплатного труда жен батраков на помещика; десятичасовой рабочий день в страду и восьмичасовой в остальное время года; отмена сдельных работ и штрафов: отмена всякой барщины; запрет труда подростков; оплата дней болезни батрака; бесплатная медицинская помощь; ясли для детей батраков.

Состоявшийся в июле в Риге II съезд ЛСДРП совпал с новой волной стачек. Бастовали крупнейшие заводы и фабрики Риги. К ним присоединились железнодорожники, рабочие порта, трамвайщики. Опять устраивались митинги, шествия и демонстрации. Эта стачка и новое мощное выступление крестьян и батрачества подвели массы непосредственно к вооруженному восстанию.

Съезд ЛСДРП ориентировал партию на подготовку общего вооруженного восстания. В решении съезда предлагалось «неустанно готовить пролетариат к вооруженному восстанию… превращая столкновения в непрерывную партизанскую борьбу». Ян Дауман с присущей ему энергией отдается организации боевых дружин, добыче оружия. В. И. Ленин писал тогда: «Остзейские бароны организуют гражданскую войну всерьез: они прямо нанимают целые отряды, вооружают их… и размещают по своим обширным имениям» A III съезд РСДРП еще в мае постановил: «Принять самые энергичные меры к вооружению пролетариата… к непосредственному руководству восстанием».

В конце июля 1905 года Ян выступил на митинге у ворот бумажной фабрики Фейтля на Югле, неподалеку от хутора Крейпи. Полиция окружила митинг. Ян вырвался из окружения и. побежал на хутор. Однако полицейским все же удалось догнать его, и он впервые переступил порог тюрьмы. При обыске полиция обнаружила и изъяла гектограф, на котором Ян и Ане печатали прокламации. Очень тяжко переживала мать арест ее Жаниса, как звали Яна в семейном кругу.

Рижские тюрьмы были переполнены. Охранка пе успевала вести допросы все новых политических арестованных. Известно было, что допрашиваемых нещадно истязают. Но революционеры ни в чем не признавались, а чаще всего отказывались отвечать на допросах, демонстрируя презрение к следственным властям и тюремщикам. Ян готов был именно так вести себя.

В ночь с 6 на 7 сентября политические заключенные в централе пережили исключительное событие. Пятьдесят участников боевой социал-демократической организации напали на тюрьму; смяв стражу, они перебили и ранили пятнадцать тюремщиков и освободили двух смертников — члена Рижского комитета ЛСДРП Л. Лациса и боевика Ю. Шлоссера. Тюремщики не преминули выместить свое озлобление на политических арестантах, ликовавших по поводу победы боевиков.

Боевой подвиг рижских дружинников высоко оценил В. И. Ленин. Он писал: «Привет героям революционного рижского отряда! Пусть послужит успех их ободрением и образчиком для социал-демократических рабочих во всей России. Да здравствуют застрельщики народной революционной армии!.. Надо только немедленно приступить к широкой пропаганде этой идеи, к образованию этих отрядов, к снабжению их всяким и всяческим оружием, начиная от ножей и револьверов, кончая бомбами, к военному обучению и военному воспитанию этих отрядов»[2].

Под натиском революции затрещали затворы темниц. 23 октября более ста политических были освобождены из тюрем по амнистии, объявленной манифестом 17 октября. Вместе с ними был освобожден и Ян Дауман. У тюремных ворот амнистированных встретили огромные массы ликующего народа. В разгаре была всеобщая октябрьская забастовка. Не прекращались многолюдные митинги, повсюду слышны бы ли революционные речи и песни. Демонстрации заполняли почти все улицы.

Ян частенько урывал часы, чтобы поработать у Яниса Приедита на фабричке искусственных мельничных жерновов в бомбовой лаборатории. Именно тогда Дауман особенно сблизился с многими боевиками: с Яном Лынтином, организтором боевой дружины на заводе «Феникс», с Индриком Асаром, в чьем доме хранилось оружие и собирались боевики Задвинья.

Охранка вела непрерывное наблюдение за делом братьев Дауман. 24 августа 1905 года начальник Псковского губернского жандармского управления сообщил петербургскому начальству об активном участии студента Землемерного училища Яна Даумана в организации в Пскове революционной демонстрации учащихся. Охранники тут явно напутали, приняв Анса за его старшего брата и приписав Яну Дауману честь организации псковской демонстрации. Не будь Ян освобожден в октябрьские дни, этот донос мог бы отягчить его положение.

Через месяц после амнистии Ян участвовал в совещании 1500 сельских представителей, созванном ЦК ЛСДРП в Риге в доме «латышского общества». Совещание присоединилось к призывам ЦК ЛСДРП по крестьянскому вопросу, потребовало новых выборов волостных управлений, введения самоуправления с участием всего народа.

Вскоре после освобождения из тюрьмы Ян Эрнестович Дауман переходит на нелегальное положение. Партия снабжает его видом на жительство на имя Юрия Петровича Гавена и удостоверением инспектора народных школ. Под этим именем он вошел в историю партии и революции. Под этим именем он до конца дней своих самоотверженно боролся за дело партии.

К концу ноября начались вооруженные демонстрации рабочих Риги. В городе появились вооруженные рабочие патрули. Власть в городе фактически находилась в руках Федеративного комитета социал-демократических организаций. В 9/10 всех волостей края власть захватили избранные народом распорядительные комитеты. Партия направляет Гавена в Венденский уезд, где Виктор Барбан возглавляет организацию восстания и становится председателем Венденского исполкома. В Цесвайне, где некогда работал в школе Ян Дауман, крестьяне и батраки 16 ноября разгромили замок и имение, захватили оружие и в ожесточенной схватке убили двух «почетных полицейских» — баронов Адеркаси. Восставшие также разрушили и сожгли замок и хозяйственные постройки в имении Дзелзава.

Высоко подымается волна народных восстаний во многих уездах Лифляндии и Курляндии, почти всюду в уездах и волостях революционные исполкомы и народная милиция, руководимые ЛСДРП, становятся фактическими хозяевами положения. Наиболее отличились упорством восставшие в Вендене, Газенпоте, Дундаге, Кулдиге, Мадоне, Руйенах, Салдуле, Талсенс, Тукуме и в других местах. Восставшими было сожжено и разгромлено 459 помещичьих имений, около половины всех имений в крае. Убыток и урон, понесенные помещиками, оценивались почти в 10 миллионов золотых рублей.

Царские власти бросили на подавление восстаний десятки тысяч солдат, драгун и казаков, артиллерию и жандармов, конную полицейскую стражу. В крае было введено военное положение. Карательные отряды повели наступление на революционные силы по всем правилам военных действий. Началась беспримерная по жестокости расправа с народом. В специальной телеграмме министр внутренних дел предписал генерал-губернатору Сологубу: «Поменьше арестовывать мятежников и больше расстреливать на месте».

И полилась рекой кровь лучших сынов народа. В середине декабря смертельно ранили Альфреда Афельда. На похороны его 18 декабря на Бикерниесское кладбище пришли тысячи трудящихся. За голову Виктора Барбана каратели объявили премию в 1000 рублей.

Каратели охотились за всеми активистами ЛСДРП и видными революционерами. Пришлось Юрию Гавену вслед за Виктором Барбаном скрыться из Вендена и перебраться в Псков, где находился его брат Ане. Здесь же с ними был и другой беженец из Вендена — Петер Знотынь, один из тех, кто еще в 1904 году организовал в своей волости сельский социал-демократический кружок. В декабре 1905 года он становится во главе исполкома и народной милиции, разоружает баронскую стражу, громит помещичьи усадьбы.

Так составилась небольшая беженская колония, очень дружная и спаянная. За время, что Юрий Гавен жил здесь, с февраля до половины апреля, он вместе с братом редактировал подпольный студенческий орган «Яунибас бале» («Голос молодежи»). Сам он, будучи умудрен тяжким опытом 1905 года, уже не считал себя молодым.

Охранка не подозревала, что у них под носом обитает опасный беглец и что Гавен и есть тот самый Ян Дауман. о котором они в свое время так опрометчиво доносили в департамент полиции. В апреле все трое: Барбан, Гавен и Знотынь, по указанию ЦК ЛСДРП возвратились в латышский край. Виктор Барбан в Вентспилсский район, а Гавен и Знотынь — в Малиенский.

«ЛЕСНЫЕ БРАТЬЯ»

Карательные экспедиции прошлись огнем и мечом по всему краю. За 15 месяцев в баронских застенках было повешено и расстреляно без суда 1200 человек, более 3 тысяч человек было убито карателями. Многие селения обстреливала артиллерия. Были сожжены 300 крестьянских хуторов, от зверств карателей пострадало более 10 тысяч человек. Люди уходили в леса, где появились вооруженные отряды, названные в народе «Лесными братьями». Был брошен клич: «Пусть грянет огонь по врагу из-за каждого куста!» Все сельские повстанческие организации возглавил назначенный ЦК ЛСДРП бывший учитель Юлиан Кажмер.

«Братья», в большинстве своем батрацкая и рабочая молодежь, были ловкими, смекалистыми парнями. Они были меткими стрелками, неутомимыми ходоками и пловцами, умело орудовали окопным инструментом, устраивали завалы на дорогах, чтобы затруднить и задержать передвижение карателей.

Они хорошо знали броды через реки и тропки через трясины здешних болот. Но им не хватало военной выучки.

Юрий Гавен, действуя с весны как представитель ЦК ЛСДРП, возглавил организацию партии в Малиенах и руководил здешними «лесными братьями». Его ближайшим помощником стал Петер Знотынь. За Гавеном охотились шпики, агенты охранки, но товарищи надежно укрывали его. Искусный конспиратор, он часто менял партийные клички- Атскабарга, Перкон, Ваня, Доннер и др. Доннер, то есть Гром, стал его вторым пожизненным псевдонимом.

Партийная конференция ЛСДРП, состоявшаяся весной 1906 года, подтвердила необходимость подготовки к восстанию, выдвинула требование конфискации помещичьих земель. Провозглашен был лозунг: «Реальны лишь те свободы, которые народ сможет отстоять с оружием в руках». Партия звала массы к повсеместному активному сопротивлению карателям, к вооруженному отпору, к партизанской борьбе. Предлагалось уничтожать на месте шпионов и предателей, беспощадно карать помещиков, полицейских и прочих слуг и защитников самодержавия, конфисковать казенные деньги на революционные цели, везде дезорганизовывать и срывать деятельность правительственных учреждений.

«Лесные братья», защищая интересы бедняков, пользовались безоговорочной поддержкой трудящихся. Строжайшая дисциплина и конспирация позволили «братьям» стать подлинными героями народной войны против войск самодержавия. К середине лета особенно энергично действовали «лесные братья» в Вентспилсском районе под руководством Виктора Варбана, в Дундагском районе — под руководством Кришьяна Боча и в Малиенском районе — под руководством Юрия Гавена и Петера Знотыня.

В опубликованном «Уставе „Лесных братьев“» и в «Извещении о целях движения „Лесных братьев“», распространявшихся в десятках тысяч экземпляров, население призывалось к неподчинению властям, к бойкоту помещиков и кулаков. Сельских жителей призывали укрывать «лесных братьев» от полиции, жандармов и драгун. Устав обязывал беспощадно расправляться с предателями и шпионами, чьи имена предавались гласности через газету «Циня» и в специальных прокламациях. Устав запрещал наниматься на место уволенных батраков и учителей, требовал закрытия всех кабаков, шинков и монополек, а также закрытия церквей, в которых священники вели проповеди, направленные против революции и движения «Лесных братьев».

Устав регламентировал порядок конфискаций помещичьего имущества и казенных средств. Для содержания отрядов «братьев», как вооруженной силы народа, устав предусматривал наряду с конфискацией собственности предателей и доносчиков добровольные взносы населения, а также предлагал зорко следить за тем, чтобы действиями революционных вооруженных отрядов не притеснялись невинные люди, чтобы не пострадал ни один чесшый человек. На этой «платформе», как тогда прозвали устав и извещение, объединились «лесные братья» всех районов латышского края.

Начальник рижской охранки подполковник Васильев «препроводил» в Петербург экземпляр «Устава „Лесных братьев“», отпечатанного, по агентурным сведениям охранки, в количестве 10 тысяч экземпляров в Риге, в типографии «Лесных братьев».

Юрий Гавен большую часть времени проводил в отрядах, в лесу, который он знал и любил. Ему знакомы были повадки животных, известны голоса пернатых. С детства он научился пересвистываться с птицами. В детстве и отрочестве он любил ставить по веснам скворечники и нес охрану каждого птичьего гнезда, оберегал муравейники, покровительствовал животным. Он не допускал, чтобы «братья» невзначай наносили лесным обитателям хоть какой-нибудь вред.

Юрий Гавен был не просто влюблен в природу, но и не переставал восхищаться ею. Это чувство он старался прививать детям в свое кратковременное учительствование в волостных школах как раз того района, в котором действовали его «братья», района, по праву прозванного Лифляндской Швейцарией. Он был влюблен в холмистые места за Венденом, прорезанные красавицей рекой Да, местами протекающей между высокими песчаными коридорами, со многими вековыми пещерами. Ему доводилось бывать на горе Гайсин — этом «Монблане» края ливов.

«Хороша, очень красива природа в краю ливов». Этими словами нередко начинал свои уроки учитель Дауман. Он рассказывал ребятам, что из тысячи озер Лифляндии больше половины их в Венденском уезде и что здесь протекают самые красивые из тридцати рек и их притоков в крае. Гавен помнил, как он мальчиком любил купаться с лошадьми на водопое. Любил подолгу грести, не зная устали. Для него не было тогда звука милее, чем удар весла по воде. Реки здешние были полны рыбных заводей, в нерест местами воды не видать было из-за хода косяков чешуйчатых пловцов.

Теперь же густые леса, топкие, местами непроходимые болота, озера и реки, пещеры и заброшенные карьеры каменоломен хорошо служили «братьям».

В передышках, на биваках и привалах «братья» пели революционные и народные песни. При свете костров малиенские «Оводы» читали райнисовские «Шуточные песенки» и «Посевы бури», воспевавшие народных воинов и славившие их оружие. Оружия было явно мало. Гнева и отваги много больше. Гавен хорошо знал и проникновенно читал стихи Райниса. Партизаны слушали его с удовольствием. У всех у них на устах часто было: «Время — жатвы бури собирать… время — битву грозную начать!..» В походе под такт шагов напевали: «…Все-таки!., не склоним шею под вашу власть… Хотя бы горы могли упасть…», или: «Пусть молния хлещет, грохочет гром… Мы на колени не упадем». У дружинников был один излюбленный ими припев: «Добьется прав и сбросит гнет… лишь бой приняв, Боец-Народ!..» Партизаны часто шли в бой и умирали с песней Райниса на устах. Гавен, как и многие другие «братья», любил «Сельские мелодии» Сибелиуса, григовское «Шествие гномов». Нередко, маршируя через топи и лесные гущи, насвистывали дружно эти вещи.

А враг неистовствовал. Почти из каждого дома слышны были стоны Войска опустошали край. Каратели не переставали хватать и вешать подозреваемых в хранении оружия, не останавливаясь перед убийством стариков, женщин и подростков.

В июле 1906 года Гавена избирают делегатом от малиенской партийной организации на III съезд ЛСДРП, состоявшийся в Риге и Майори. Съезд постановил слиться с организациями РСДРП латышского края. На открывшемся в том же составе I съезде социал-демократии латышского края Гавен был избран в Центральный Комитет этой организации. Здесь он ближе познакомился с видными партийными руководителями — Фрицем Розинем, Петером Стучкой и другими членами ЦК СДЛК. Подружился с Екабсом Дубелыитейном, одним из организаторов и руководителей боевых рабочих дружин. В январе 1906 года Дубельштейн лично возглавил вооруженное нападение на рижскую охранку и освободил из-под ареста шесть дружинников. В том же году он участвовал в нашумевшей экспроприации боевой группой ЦК РСДРП Государственного банка в Гельсингфорсе.

Большую роль в формировании большевистских взглядов Гавена сыграла возникшая тогда же и продолжавшаяся всю жизнь дружба с бывшим рабочим завода «Феникс» Яном Ленцманом, за спиной которого уже были архангельская ссылка, побег из ссылки и опыт партийной работы. Ленцман выступал как твердый большевик и боролся против меньшевиков и их сторонников в СДЛК.

На съезде был делегатом и Виктор Барбан. Третьим «лесным братом» делегатом съезда был Петер Знотынь. Так встретились друзья-«псковчане».

В. И Ленин пристально следил за партизанской борьбой в латышском крае, изучал опыт вооруженной борьбы такого размаха, которого не наблюдалось в ту пору в других губерниях России. Еще в феврале 1906 года он писал в статье «Современное положение России и тактика рабочей партии»: «Нам надо не удерживать, а поощрять партизанские выступления боевых дружин, если мы не на словах только хотим готовить восстание и признали пролетариат всерьез готовым к восстанию»[3]. 30 сентября в статье «Партизанская война» Владимир Ильич писал: «Партизанская борьба есть неизбежная форма борьбы в такое время, когда массовое движение уже дошло на деле до восстания и когда наступают более или\'менее крупные промежутки между „большими сражениями“ в гражданской войне»[4]. В октябре и ноябре 1906 года он поместил в газете «Пролетарий» статьи Яна Верзина о «Лесных братьях» и об их сопротивлении карателям.

Безудержный террор крайне затруднял партийную работу в Малиенах. Но социал-демократические организации устраивали сходы батраков и сельской бедноты, совещания партизан, снабжали их литературой, оружием и деньгами. Юрий Гавен проводил частые занятия в партийных кружках и беседы с «братьями» (а среди них было много беспартийных) по самым злободневным вопросам политики партии. Он подвергал разбору и критике каждую операцию, удачи и промахи в любых схватках с противником.

«Лесные братья» в латышском крае отвлекли на себя основные силы карательных экспедиций. В течение лета 1906 года они продолжали борьбу. За это время они совершили более шестисот боевых актов и нападений. По донесению генерал-губернатора в департамент полиции с апреля до осени «братья» совершили 211 убийств и покушений, 57 поджогов имений, 372 нападения на волостные управления, почту, казенные учреждения, повреждения телефонных и телеграфных линий, разрушения железнодорожного полотна и крушения поездов, около 500 экспроприации.

14 августа лифляндский губернатор сообщает в департамент полиции, что «в Рижском и Венденском уездах грабежи (то есть экспроприации. — В. Б.) и вооруженные нападения резко усиливаются». Именно в этих уездах партизаны несли большие потери. В Малиенах каратели особенно свирепствовали, как и в районе, где «братья» действовали под предводительством В. Барбана.

24 сентября в Венденском уезде была окружена и схвачена большая группа партизан. Среди них пятнадцатилетний Екабс Кожакс — связной и проводник «братьев». Всех их подвергли истязаниям и пыткам. Пытали и юношу Кожакса. Во время допроса Роберт Чула вырвал револьвер из рук офицера и выстрелил в него, но промахнулся и сам упал сраженный. Всех схваченных «братьев» убили. Среди них был близкий товарищ Гавена Карл Карклин.

14 октября, возвращаясь в родные места с грузом оружия и литературы, Петер Знотынь попал в казачью засаду и был убит.

В ноябре карателями был схвачен Виктор Варбан и расстрелян на Дундагском шоссе. Опасаясь, что его могут расстрелять бел суда и следствия, якобы при попытке к бегству, Барбан настоял, чтобы его сразу же заковали в кандалы. Ему хотелось лишить карателей их излюбленного предлога: не бежать ведь закованному. Но его, закованного, убили.

Из тысячи восьмисот латышских учителей пострадало тогда семьсот человек: из их числа расстреляно двадцать шесть, повешено пять, исполосовано розгами до полусмерти семьдесят два, брошены в тюрьмы девяносто четыре, сослано тринадцать, заочно приговорены шесть, остальные спаслись бегством. Одному из учителей перед казнью нанесли сотни ударов нагайками. У четырнадцати учителей было сожжено все их имущество Самодержавие мстило учительству за приверженность революционному движению. Среди сельских народных учителей было немало социал-демократов и сочувствующих партии.

Народные учителя сыграли выдающуюся роль в организации восстаний в ноябре — декабре 1905 года во многих уездах латышского края. Учитель и поэт Ю. Диевкацинь, член ЛСДРП, был организатором и членом Распорядительного (Исполнительного) комитета Лиелзавадской волости Екабспилсско-го уезда; расстрелян в 1906 году. Учитель Ю. Зингберг руководил революционными выступлениями в Айзпуте; повешен в феврале 1906 года. Молодой поэт — учитель Антон Салум был организатором сельского центра ЛСДРП «Иманта» в Веспилбарге; расстрелян в 1906 году. Учитель Т. Целис — делегат съезда народных учителей латышского края, член Распорядиельного комитета Венской волости Добельского уезда; расстрелян в январе 1906 года.

В то лето и осень каратели убили в Венденском и Валкском уездах, то есть в Малиенах, свыше ста пятидесяти человек, а в Рижском уезде — шестьдесят пять. Велики были потери и в других уездах. В самой Риге в это же время было расстреляно без суда и следствия сто тридцать боевиков-дружинников. В этом большом промышленном центре реакция натолкнулась на особо упорное сопротивление революционных рабочих.

Бароны устраивали в Доме рыцарей шумные банкеты, на которых чествовали своих «защитников» и «спасителей» — офицеров карательных экспедиций. Бароны грелись у подожженных карателями крестьянских домов, домов учителей и расстреливали спасавшихся из огня. Сотни баронов вступили добровольно в так называемую «почетную полицию» и действовали заодно с кадровыми полицейскими, превосходя последних своей жестокостью.

«Лесных братьев» поставили вне закона. На них устраивали охоту, как на зверей. Им оставалось либо защищаться силой, либо быть схваченными и замученными. Генерал Вершинин приказал за каждого убитого полицейского расстреливать девять «братьев» в первом случае, а буде убийство полицейского или жандарма повторится в одном и том же селении, хуторе, волости, расстрелять двадцать семь, и сорок человек — в третьем случае. Примерно такая же «шкала» устанавливалась и другими генералами-карателями.

Бароны и князья собственноручно расстреливали и вешали попавших в их руки партизан. Богатейшие и знатнейшие, они убивали по нескольку безоружных пленных, зачастую схваченных только по подозрению. Некоторые бароны сами убили по двенадцати и даже шестнадцати, а то и больше двадцати человек каждый. Барон Остен-Сакен, владелец девяноста тысяч десятин, лично расстрелял несколько человек, среди них и поэта-учителя Диевкациня. От титулованных палачей не отставали и кадровые офицеры и генералы Руки этих господ были по локоть в крови лучших сынов народа.

Поощряемые их беспримерной жестокостью, нэ отставали от них урядники, приставы, надзиратели и стражники, казачьи есаулы, унтер офицеры. Расстреливали и вешали по нескольку душ из одной семьи. Казнили отцов за отказ выдать сыновей. В феврале в Вендене и уезде были расстреляны два брата Тирман, два брата Пелынш, два брата Ванаги. В сентябре расстреляли двух братьев Яунзем, а несколько позднее — отца и сына Сакорны по обвинению в укрывательстве партизан. В том же году в Валдау расстреляли двух братьев Церпиных. В 1906 году в Рижской исправительной тюрьме (централе), рассчитанной на семьсот арестантов, находилось без малого четыре тысячи заключенных, в губернской тюрьме — более восьми тысяч, в женской — около тысячи. В Лифляндии в тринадцати тюрьмах находилось более восемнадцати тысяч арестантов, в основном политических. Четыре пятых всех арестантов составляли крестьяне.

Тюремщики ввели в практику облюбованные карательными экспедициями расстрелы «при попытке к бегству». В августе 1906 года таким образом был расстрелян на этапе Ян Ролав, а в октябре — братья Дексне, Густав Тенисен (в Газенпоте) и другие. Братья Дексне были до того изуродованы, что их трудно было узнать. Власти отказывали родным расстрелянных в выдаче тел для захоронения.

Рижский каторжный централ «прославился» в 1905–1906 годах на всю Европу средневековыми методами допросов заключенных. Здесь пытали и истязали до вынесения смертного приговора и между приговором и казнью. Многим перед казнью дробили кости рук и ног, били сотни раз нагайками, рвали ногти щипцами, кололи штыками, прижигали калеными прутьями, проламывали черепа. И это далеко не полный перечень мук, перенесенных смертниками. Некоторые, чтобы избавиться от страданий, кончали самоубийством, а иные лишались рассудка, не выдержав истязаний.

Состоявшаяся в ноябре 1906 года партийная конференция сельских организаций СДЛК решила распустить боевые отряды партии и дружины, прекратить вооруженную борьбу. Такое решение оправдывалось явным превосходством сил карателей и огромными жертвами, понесенными народными массами в неравной вооруженной борьбе. Однако исполнить это решение оказалось не так просто. Надо было помочь «братьям» выбраться из лесов, перебраться порознь в районы, где их никто не знал, снабдить их новыми паспортами, явками и деньгами. Наиболее известных партизан надо было переправить в другие губернии России или за границу.

Между тем среди партизан и партийных дружинников были такие, которые, увлеченные вооруженной борьбой, не хотели мириться с роспуском «Лесных братьев». Они были уверены, что революция еще продолжается, невзирая на разгул реакции и временные успехи контрреволюции. Убеждать их было делом нелегким. Юрий Гавен оставался в Малиенах для проведения этой работы.

1907 ГОД

11 декабря 1906 года Лифляндское жандармское управление сообщило департаменту полиции, что «в ноябре — декабре 1905 года в имении „Мадон“ Венденского уезда образовался революционный комитет, состоящий из местных учителей Даумана, Арайса и других лиц, каковой комитет руководил революционным движением в данной местности, раздавал примкнувшим к движению оружие и руководил рядом убийств тех лиц, которых комитет считал противодействующими революционному движению». Конспиративность Гавена давала ему возможность продолжать партийную работу.

Охранное отделение в ходе дознания «О Мадонском революционном комитете Венденского уезда» еще с декабря 1906 года разыскивало Яна Даумана, руководителя комитета.

В уведомлении департамента полиции «Об окончании дознания в Мадонском революционном комитете» начальник Лифляндского жандармского управления сообщал, что по этому делу привлекается шестнадцать человек, из коих семь находятся под стражей, один (Виктор Барбан) расстрелян карателями «при попытке к бегству», а восемь скрылись, в их числе Ян Дауман и Петер Карклин.

Три месяца тянулся судебный процесс по делу семидесяти пяти участников Тукумского декабрьского восстания 1905 года.

9 февраля 1907 года 17 подсудимых были приговорены к смертной казни, а 46 — к каторжным работам на большие сроки. Партия подняла кампанию протеста во всем крае против судебной расправы и смертных приговоров.

8 февраля 1907 года в петербургской газете «Утро» была напечатана статья «Правда о рижских застенках», разоблачавшая садизм главарей рижского сыскного отделения: Грегуса, Давуса, Лейна, Мольдера и других. «Утро» прямо возлагало вину на высшее петербургское начальство, поощрявшее систему пыюк политических заключенных на допросах. 24 февраля также выступила газета «Сегодня». 25 февраля к протесту присоединились столичные «Речь», «Товарищ», «Народная свобода» (думский листок) и другие газеты. 28 февраля кампанию протеста против пыток поддержала лондонская «Трибюн», а 4 марта «Русские ведомости» вышли с огромной статьей депутата Государственной думы В. Кузьмина-Караваева, разоблачавшего причастность министерства внутренних дел и верхушки охранного ведомства к истязаниям в Рижском Централе, а также покровительство и потворство им.

Статья в «Русских ведомостях» 4 марта заканчивалась высказываниями Екатерины II и Александра I о недопустимости пыток и истязаний при допросах обвиняемых. Екатерина писала по поводу дела Артемия Волынского (Волынский, Хрущов, Еропкин): «Из дела сего видно, сколь мало можно положиться на пыточные речи, ибо до пытки все сии несчастные утверждали невинность Волынского, а при пытке говорили все, что злодеи их хотели. Странно, как роду человеческому на ум пришло лучше утвердительнее верить речи в горячке бывшего человека, нежели с холодной кровью: всякий пытаный человек в горячке и сам уже не знает, что говорит».

В 1801 году Александр I повелел сенату: «Повсеместно по всей империи подтвердить, чтобы нигде, ни под каким видом, ни в высших, ни в низших правительствах и судах, никто не дерзал ни делать, ни допущать, ни исполнять никаких истязаний, под страхом неминуемого строгого наказания, и чтобы пытки, самое название пытки, стыд и укоризну человечеству наносящее, изглажено было навсегда из памяти народной…»

Столетие спустя Столыпин и его подручные творили черные дела — такие, с которыми не могли мириться даже российские либералы.

Доведенные до отчаяния смертники Рижского централа, поддержанные остальными политзаключенными, подняли 31 марта 1907 года восстание. При подавлении и усмирении восставших было убито шесть заключенных, двенадцать тяжело ранено. Десять зачинщиков были казнены. На их похороны 4 апреля на Матвеевское кладбище пришло много народу. Полиция и казаки разогнали «посторонних», а потом наскоро зарыли трупы в одной яме и заровняли землю.

В начале апреля в Государственной думе депутат от Риги социал-демократ Ян Озол сделал запрос правительству от имени социал-демократической фракции о зверствах и расстреле в Рижском централе. 13 апреля социал-демократическая фракция внесла второй запрос — о зверствах карательных экспедиций в Лифляндии и Курляндии. При обсуждении запросов в думе депутат-трудовик Адашев сказал: «совершается своего рода ритуал — священнодействие истязаний. Священнослужители того бога, которому приносятся эти жертвы, справляют свой культ не только с полным сознанием своей „правоты“, но и с видимым наслаждением. У людей выдергивают волосы, у них вырывают ногти, жгут людей на огне и убивают их, а те, кто это делает, готовы… плясать под стоны истязуемых имя жертв».

В условиях тяжелых репрессий в латышском крае проходили выборы делегатов на II съезд СДЛК и на V съезд РСДРП. Юрий Гавен был избран делегатом от малиенской организации на оба эти съезда. Гавен считал это высшей наградой для себя. Он гордился оказанным ему доверием.

Поездка морем в Копенгаген, затем в Мальме и в Лондон, вызванная отказом датского и шведского правительств разрешить проведение съезда, досталась значительной части делегатов нелегко. Северное море сильно штормило, многие болели морской болезнью. Гавену шторм был нипочем, он не боялся морской болезни и был бы, как мечтал в юности, неплохим моряком, если бы не трагическая гибель старшего брата Екабса, преградившая ему дорогу к морю.

Давно уже его сокровенным желанием было увидеть и послушать автора «Партизанской войны». Еще хотел «послушать и повидать на съезде отца русских социал-демократов — Г. В. Плеханова», как он писал двадцать лет спустя в воспоминаниях о V съезде партии.

Вместе с товарищами, знавшими Лондон, Гавен ходил на поиски жилища для делегатов.

Есть старая поговорка: «Кто в двадцать лет не силен и в тридцать не умен, тот уже никогда в жизни не будет ни сильным, ни умным». Как утверждали бывшие делегаты съезда, Гавен в двадцать три года был определенно силен и умен. Статный, русый, чуть рыжеватый, с крупными энергичными чертами лица, голубоглазый и лобастый, широко улыбающийся, не — знающий страха и уныния, — таким был делегат Гавен-Доннер. Верный товарищ, «вполне артельный парень», как тогда выражались в рабочей среде.

В воспоминаниях о Лондонском съезде Гавен писал: «На другой день после приезда в Лондон попал на заседание большевистской фракции съезда, где обсуждался вопрос о подготовке вооруженного восстания, партизанской борьбе и об экс-проприациях… В. И. Ленин говорил не более сорока минут… Его конечные выводы о необходимости подготовки восстания и о партизанской борьбе». Для Гавена не было более важного вопроса. Статью Владимира Ильича в «Пролетарии» о партизанской войне, как «неизбежной форме» вооруженной борьбы, Гавен прочел, но ему хотелось услышать все из уст самого Ленина.

Съезд проходил в небольшой церкви на Саутгейт-Род. Когда делегаты стали рассаживаться, меньшевики захватили левый сектор зала заседаний. Спустя много лет собравшиеся у Гавена несколько бывших делегатов этого съезда весело всполхинали, как они готовы были силой высадить меньшевиков с левого сектора.

В конце концов расселись так, что рядом с меньшевиками расположились бундовцы, ближе к большевикам — поляки, а делегаты-латыши — рядом с ними. Гавену повезло: он сел ближайшим к полякам. Ему очень хотелось быть поближе к Розе Люксембург, о которой он много слыхал и относился к ней с большим уважением. Ни в РСДРП или в СДЛК, ни в других социалистических партиях мира, знал он, нет второй столь же крупной деятельницы, как Роза. В воспоминаниях Гавен подчеркивал это свое теплое отношение к Люксембург и ставил ее рядом с Лениным и Плехановым. Позже Гавена избрали в мандатную комиссию, где шла борьба против меньшевиков и бундовцев в защиту каждого большевистского мандата.

С самого начала съезда наметилось преобладание большевиков, составивших вместе с поляками и латышами большинство. Но некоторые поляки и латыши проявляли колебания по отдельным вопросам.

Гавен голосовал по всем вопросам как большевик. Только по отчету ЦК РСДРП он вместе со всеми делегатами-латышами высказался против принятия резолюции о деятельности ЦК. Они предложили принять отчет к сведению и перейти к обсуждению других вопросов повестки дня. Большинство делегатов проголосовало за это предложение. Самого же Гавена больше всего занимали вопросы о союзниках пролетариата в революции и о крестьянстве как союзнике, о руководстве рабочего класса крестьянскими выступлениями; наконец, вопрос об отношении партия к партизанской борьбе и боевым вооруженным организациям партии.

Владимир Ильич выступил с докладом об отношении к буржуазным партиям. Он решительно отверг линию меньшевиков, ориентировавших партию на соглашения и поддержку либеральной буржуазии.

Крестьянство меньшевики не считали устойчивой революционной силой и надежным союзником пролетариата. Ленин разоблачил контрреволюционную сущность российской буржуазии и защищал идею гегемонии пролетариата в буржуазно-демократической революции, в которой основными движущими силами выступают рабочий класс и крестьянство как его основной союзник. Он утверждал, что «победа современной революции в России возможна только, как революционно-демократическая диктатура пролетариата и крестьянства»[5]. Съезд значительным большинством голосов принял большевистскую резолюцию по этому пункту повестки дня.

Гавен по опыту своей работы понимал значение крестьянской бедноты, как союзника в революции, и всю важность руководства пролетарской партией революционными выступлениями крестьянства, совпадения пролетарской революции с крестьянской войной. Он голосовал за резолюцию обеими руками. Основные положения, выдвинутые Лениным, поддержала Роза Люксембург.

Гавен восторгался сарказмом, с которым Люксембург хлестала меньшевиков и бундовцев за бесхребетность и хвостизм, за стремление приспособить политику рабочей партии к интересам либеральной буржуазии.

На съезде разбиралось еще много вопросов. Почти по всем решениям прошли резолюции большевиков. Это было крупной победой ленинизма в рабочем движении. В своих воспоминаниях Гавен писал: «Во всех ожесточенных спорах и схватках с меньшевиками на съезде победителем остался Ленин. Он непобедим как диалектик, как представитель воинствующего марксизма. Над всеми стояла гигантская фигура Ленина. Я его сравнивал с другими крупными величинами и нашел в нем и Плеханова (как мыслителя и теоретика) и Розу Люксембург, ее страсть революционера. Плеханов — глубокий мыслитель… теоретик, но не стратег и поэтому плохой политик. Он учитель, но не вождь пролетариата».

Очень волновали Гавена вопросы о вооруженных отрядах и партизанском движении. Он все еще чувствовал себя «лесным братом», представителем партизан латышского края. Как все большевики, он считал, что в условиях массовой революционной борьбы партизанские выступления допустимы, если они находятся под строжайшим партийным контролем, что все члены партии должны обучаться военному делу, чтобы в нужный момент возглавить вооруженную борьбу пролетариата. Меньшевики же выступали вообще против всяких форм вооруженной борьбы. Внесенный Мартовым проект осуждал участие членов партии в партизанских действиях даже в период подъема революционного движения. Ни о какой подготовке к вооруженной борьбе меньшевики не думали.

Однако по этому вопросу меньшевикам удалось навязать съезду свою точку зрения, большинство польских товарищей и многие большевики (Зиновьев и другие) воздержались при голосовании и тем помогли меньшевикам. Гавен голосовал вместе с Лениным против резолюции.

В. И. Ленин выступал на съезде почти каждый день по всем оосуждавшимся вопросам и руководил борьбой большевиков за каждого колеблющегося делегата, каких было немало среди латышей, поляков и даже среди некоторых меньшевиков и бундовских боевиков, иногда голосовавших вместе с большевиками по отдельным вопросам. Ленин терпеливо убеждал колеблющихся, а меньшевистских политиканов разил логикой своих доводов. Он покорял своей искренностью.



Гавен с группой делегатов сопровождал В. И. Ленина и А. М. Горького в Британский музей, осмотрел библиотеку музея, в которой в свое время трудился Карл Маркс. Гавен был также и на беседе Горького с группой рабочих делегатов, состоявшейся в Тепловской русской бесплатной библиотеке.

Большое впечатление произвело на Гавеяа выступление Степана Шаумяна, защищавшего в мандатной комиссии и на съезде мандаты трех кавказцев-большевиков, оспариваемые меньшевиками. Шаумян за несколько лет до революции учился в Рижском политехническом институте, был исключен из него и выслан из Риги за революционную пропаганду среди студенчества. В свое время Янис Приедит рассказывал Гавену о Шаумяне. Гавен был рад лично познакомиться с ним. Степан Шаумян познакомил делегатов-латышей с двумя кавказцами — Михой Цхакая и Кобой Ивановичем.



Гавен был вместе с группой делегатов, возложивших цветы на могилу Карла Маркса на Хайгетском кладбище. Вместе с делегатами он посетил дом, в котором жил и умер Маркс. Посетили и другие марксовы памятные места в Лондоне, а также Уокингский крематорий, где были сожжены останки Фридриха Энгельса.

Когда съезд подходил к концу, выяснилось, что нельзя дальше заседать в церкви. Иссякли средства на расходы по съезду. Пришлось перенести последнее заседание в один из социалистических клубов, расположенный в мансарде. Для окончания работ съезда выделили часть делегатов с решающим голосом от каждой фракции. Юрий Гавен был включен в ту четвертую часть делегатов, которой съезд поручил завершить все дела и выборы ЦК партии. Под непосредственным руководством В. И. Ленина, председательствовавшего на последнем заседании, удалось путем перебаллотировки отдельных кандидатур избрать в ЦК товарищей Ф. Э. Дзержинского, В. П. Ногина и И. А. Теодоровича.

Юрий Гавен участвовал во всех совещаниях фракции большевиков, собиравшихся почти каждый день. Участвовал он и на том совещании фракции, на котором был оформлен состав большевистского центра во главе с Лениным. Присутствовал Гавен и на прощальной встрече делегатов-большевиков с Владимиром Ильичем, на которой Ленин давал советы делегатам, как по возвращении построить отчетные доклады о работе съезда. Однако самое возвращение на родину сопряжено было с опасностью попасть в лапы охранки. Выяснилось, что списки участников V съезда известны охранке и что закрыта финляндская граница, через которую большинство делегатов перебралось в Лондон.

По окончании работ V съезда РСДРП тут же в Лондоне открылся II съезд СДЛК. Юрий Гавен был избран одним из секретарей съезда. Ему и Яну Берзину поручили редактировать протоколы и постановления съезда. Вместе с Я. Берзиным, Я. Ленцманом, У. Эндрупом, Э. Звирбулем, П. Доком и другими Гавен последовательно боролся против меньшевистского меньшинства и примиренцев, прикрывавшихся внефракционностью. Присутствовавший на этом съезде СДЛК Г. В. Плеханов ратовал за примирение с меньшевиками, чем еще больше восстановил против себя латышей-большевиков, участников съезда. Именно они добились включения в повестку дня II съезда СДЛК доклада В. И. Ленина «О задачах пролетариата в современный момент буржуазно-демократической революции». Постановка этого доклада на V съезде РСДРП была сорвана меньшевиками и бундовцами. Крайне важно было послушать этот доклад Ленина на II съезде СДЛК, покуда не все делегаты V съезда РСДРП разъехались из Лондона. Надо было принять решение, оценить перспективы революционного движения и на этой основе выработать директивы партии.

По поручению президиума съезда Ян Берзин и Юрий Гавен пошли к Владимиру Ильичу, чтобы известить о времени его доклада в вечернем заседании 24 мая II съезда СДЛК. Ленина слушали, как всегда, с исключительным вниманием. В предложенной Лениным резолюции, принятой съездом и приобщенной к протоколу, отражалась сущность доклада: «Довести до конца демократическую революцию в состоянии только пролетариат при том условии, что он, как единственный до конца революционный класс современного общества, поведет за собой массу крестьянства на беспощадную борьбу против помещичьего землевладения и крепостнического государства… социал-демократическая партия ни на минуту не должна забывать самостоятельных, социалистических целей пролетариата».

Сам Гавен был одним из докладчиков на съезде, выступив по вопросу «Об отношении к местному самоуправлению». Кроме того, он работал в ряде комиссий по подготовке решений съезда. В частности, ему пришлось много спорить с меньшевиками о допустимости конфискаций помещичьего имущества, что практиковали «Лесные братья». Меньшевики повторяли утверждения Мартова, что конфискации, как и экспроприации, разлагали партизан и боевиков. Гавена это возмущало: он не знал таких случаев. На съезде имя Гавена называли чаще имен других делегатов. То и дело в докладах и выступлениях ссылались на его позицию. Место Гавена на съезде достаточно подчеркнуто избранием его в состав Центрального Комитета социал-демократии латышского края.

В ходе работы этих двух партийных съездов Гавен сблизился с Яном Берзиным, делегатом питерских большевиков на V съезде РСДРП.

В рассказе о лондонской встрече с Лениным Гавен вспоминал:

«Прощаясь со мной, Ильич спросил:

— Значит, вы возвращаетесь в Россию с этого говорилища большевиком чистой марки?

— Настоящим ленинцем, — ответил я».

Он до конца жизни оставался ленинцем «чистой марки». Ленин особенно подчеркивал, что для латышей-большевиков необходимо глубоко усвоить теорию революционного марксизма. Гавен принял это замечание Ленина на свой счет. Он знал, как много ему надо учиться.

Возвратившись в Ригу, Гавен сразу с головой ушел в партийную работу. Был выпущен манифест ЦК СДЛК «Ко всему пролетариату латышского края!», напечатанный в подпольной типографии в 50 тысячах экземпляров на латышском, русском, литовском и еврейском языках. В манифесте сообщалось о состоявшемся V съезде РСДРП и II съезде СДЛК. Для Юрия Гавена и партийных боевиков самым значительным в манифесте казалось утверждение, что «вооруженная борьба неизбежна… И момент этот приближается с каждым днем, с каждым часом… Мы должны быть к этому готовы». И еще: «Мы приложим все наши усилия к тому, чтобы пролетариат, стоя на самостоятельной позиции классовой борьбы, мог сыграть роль вождя в данной буржуазно-демократической революции». Лозунги «Долой капитализм! Да здравствует социализм!» давали ясную перспективу предстоящей классовой борьбы.

Настала трудная пора нелегальной работы СДЛК, насчитывавшей тогда пятнадцать тысяч членов. Предстояло практически решать задачи по организации профессиональных союзов и экономической борьбы рабочих.



Несмотря на решение о роспуске отрядов, кое-где еще продолжались выступления «братьев», не знавших о решении V съезда РСДРП. Так, 28 мая 1907 года среди белого дня в Венденском уезде, неподалеку от корчмы «Ледес», в имении «Эльзау», партизаны убили полицейского урядника Савицкого и тяжело ранили нескольких стражников, сопровождавших его. Недавно переведенный сюда урядник быстро вызвал ненависть населения. Он «прославился» еще с 1905 года, когда истязал и уничтожал многих людей в Лубанской волости. Савицкий был организатором расстрела группы малиенских активистов, товарищей Гавена — Берзина, Чулы, юноши Кожакса и других 24 сентября 1906 года. Убийство Савицкого вызвало переполох в жандармском аппарате и среди баронов. Вскоре в тех же местах народные мстители казнили другого урядника — Валанда, такого же жестокого, как Савицкий. Однако эти акты были чисто местными выступлениями и воспринимались как запоздалое эхо пронесшегося в здешних краях грома партизанской войны.

После съездов Гавен работал в Риге как член Рижского комитета СДЛК и член ЦК, руководил задвинской организацией, объединявшей 1500 членов партии. После арестов и разгрома охранкой в начале июня 1907 года митавской партийной организации ЦК перебросил Гавена в Митаву и ввел его в Митавский комитет партии. Митава занимала второе после Риги место в крае по числу казней революционеров. Разгром там был ужасный. 3 июня были арестованы тридцать пять членов партии, в том числе Роберт Эйхе, Роберт Калнин, Роберт Лиепинь и другие. В августе был арестован и Юрий Гавен. Охранка не сумела установить, что Гавен и Дауман одно и то же лицо. Вскоре с помощью товарищей ему удалось бежать.

После побега из Митавы ЦК направил Гавена в Либаву и ввел его в состав Либавского комитета партии. Позднее Прибалтийское охранное отделение сообщило в департамент полиции: «В Митаво-Баусском уезде существует организация социал-демократии, в которой председателем и организатором в уездах состоит бывший учитель Дауман, по кличке Атскабарга, живущий в Митаве. Организация намечена к ликвидации, как только будет обнаружен и арестован в Митаве Дауман, о розыске которого обращено требование в рижское сыскное отделение. Розыск его в Митаве результатов не дал».

24 июля 1907 года в Риге казнили восемь человек, в том числе Яна Карловича Лынтина, старого товарища Гавена, бывшего организатора боевых дружин на заводе «Феникс», партийного руководителя четвертого городского района — «Александровских ворот». Военно-окружной суд в Риге, в котором 19 сентября 1907 года рассматривалось дело делегата V съезда РСДРП и II съезда СДЛК, члена ЦК СДЛК Дубельштейна и его товарищей, длился всего двадцать минут. Был вынесен смертный приговор Дубельштейну и еще четырем подсудимым. После многодневных истязаний их казнили в ночь на 25 сентября на Песчаной горке бывшего Матвеевского пустыря; трупы тут же зарыли.

В ноябре охранники схватили выданного провокатором Вейдеманом (Швангулис) члена Либавского комитета партии, делегата V съезда РСДРП и II съезда СДЛК, рабочего-столяра Карла Рубинштейна (Шульц). Его истязали бароны Шредер и Адольфи в застенке в Приекуле и 19 ноября расстреляли.

Осенью же был проведен судебный процесс над участниками декабрьского вооруженного восстания 1905 года в Скри-вери-Лиелвадском районе. Девять подсудимых приговорили к смертной казни, а тридцать одного человека — к каторжным работам без срока. Гавен был одним из организаторов массовых протестов против смертных приговоров, против судебного произвола.

В одном только 1907 году высшие военно-судебные инстанции понизили в звании и деквалифицировали девяносто высших военных судей, то есть почти половину всего корпуса военных судей, вывели их из состава военных окружных судов за недостаточно жесткие приговоры политическим подсудимым. Показательно, что многие военные судьи, специально подобранные и проинструктированные, отправлявшие не одну сотню революционеров на виселицу и каторгу, оказались не «на высоте» своего «высокого» призвания.

В газете «Циня» 30 ноября под заголовком «Вас будет душить не закон, а власть инквизиции» было напечатано «Письмо из сыскного отделения» о пытках арестованных и о жестоких допросах политических заключенных. Но власти явно переоценивали устрашающее воздействие пыток и недооценивали стойкость и мужество социал-демократов, продолжавших борьбу.

В ноябре 1907 года Гавен был арестован в Либаве и подвергнут истязаниям в Приекульском застенке. Но с помощью товарищей он бежал из-под ареста. ЦК СДЛК вновь перебрасывает Гавена в Ригу, где он с конца года работает секретарем ЦК и членом Рижского комитета. Рижская организация объединяла тогда 5 тысяч членов партии, треть всего ее состава. Регулярно выходила нелегальная «Циня». В условиях реакции руководство партийными организациями требовало особой бдительности и конспирации.

Агентура охранки старалась обогнать события. Еще Гавена не было в Риге, когда в агентурной сводке за октябрь сообщалось, что 7 октября 1907 года в Риге на сходке социал-демократов присутствовали Заринь, Зиемелись, Арайс, Перкон и другие. Петербургское начальство наложило на этом донесении резолюцию: «Принять все меры к выяснению, кому принадлежат эти партийные клички». Но шпикам так и не удалось установить, что Перкон — псевдоним Гавена и что Гавен и учитель Дауман — одно лицо.

10 декабря Прибалтийское охранное отделение писало в департамент полиции: «В Митаве проживает некий Дауман, по кличке Атскабарга, бывший учитель в Лифляндии, ныне состоит председателем митавской социал-демократической организации. Был делегатом на последнем социал-демократическом съезде в Лондоне. Приметы: лет 35, выше среднего роста, волосы и усы темно-каштанового цвета, редкая рыжеватая бородка, глаза — светлые, нос — приплюснутый». Такой «письменный портрет» охранка использовала для розыска в тех случаях, когда не имела фотографии разыскиваемого. Нос у Гавена в действительности вовсе не был приплюснут, а как бы чуть-чуть примята горбинка, как делали встарь повитухи, чтобы придать носику новорожденного большую красоту. Тот, кто «оболгал» его нос, немало удружил Гавену, запутав охранников, вероятно из сил выбивавшихся в поисках приплюснутого носа. Они все еще разыскивали учителя Даумана, когда уже был журналист Геворг Петров Гавен. Разыскивали Атскабаргу, когда уже был Перкон. Искали Ваню, когда он уже стал Доннер.

ОТ АРЕСТА ДО ПРИГОВОРА

Шестнадцатого февраля 1908 года в Риге на конспиративной квартире у пожилого заводского рабочего Яна Кожакса, на Кожевенной улице, дом 3, была арестована городская конференция СДЛК. Двадцать два человека были схвачены полицией в квартире, а семеро на подходе к дому, обложенному полицией и шпиками. Среди арестованных оказались Ян Весман, Мартин Ешаутский, Карл Бегге, Отто Карклин, Конрад Шварц, Семен Димандштейн и другие.

21 февраля в Лабораторном переулке, на квартире учительницы Оттилии Мей при начальном частном училище были арестованы собравшиеся на заседание члены Рижского комитета СДЛК и представители районов — всего шестнадцать человек. Среди них Юрий Гавен и Ян Берзин.

При личном обыске на месте ареста у Гавена нашли один экземпляр устава Союза рабочих текстильщиков, напечатанный в типографаи. На полу полицейские подобрали гектографированное циркулярное письмо ЦК РСДРП с надписью на латышском языке: «ЦК СДЛК просит местные организации в скорейшем времени собрать на местах требуемые сведения и отослать их в профессиональное бюро ЦК РСДРП. По поручению ЦК СДЛК Перкон, 12 февраля 1908 года»; письмо, извещавшее местные организации СДЛК об образовании Военного бюро партии; письмо ЦК СДЛК о сборе материалов о деятельности фракций; извещение ЦК СДЛК об отмене общепартийного съезда РСДРП и о подготовке к чрезвычайной конференции СДЛК, все подписанные «Перкоп»; письмо политзаключенных из централа, адресованное в ЦК СДЛК, и еще другие документы. Охранке не удалось установить, что Перкон — партийная кличка Гавена, выдававшего себя за корреспондента газеты «Рижские отголоски», в которой он сотрудничал.

После Октябрьской революции, когда открылся доступ к архивам департамента полиции, было выяснено, что заседание и конференцию выдал охранке провокатор Эдвард Калнин, служивший в охранном ведомстве под кличкой Гранишек. Он выдал охранке три состава Рижского комитета СДЛК и две партийные конференции.

27 февраля состоялся первый допрос арестованных в квартире Мей. Юрию Гавену было предъявлено обвинение по многим параграфам сто второй статьи, от которых «запахло» долгосрочной каторгой.

16 марта в Риге на Плескодальской улице в доме 21 было арестовано заседание пополненного и частично обновленного Рижского комитета СДЛК — всего девять человек.

Полицейские донесения в Петербург утверждают, что на этом заседании обсуждались вопросы о выборах делегатов на городскую партийную конференцию, о подготовке к Первомаю, о пропагандистской коллегии, о подпольной типографии.

Вскоре была захвачена подпольная партийная типография в Либаве. Полиции удалось также захватить архив и паспортное бюро партии, снабжавшее нелегальных партийных товарищей документами.

Стало ясно, что агентам охранки удалось осуществить многочисленные аресты руководящих партийных деятелей СДЛК.

Несмотря на удручающие массовые аресты и провалы, политзаключенные Рижского централа отмечали пролетарский Первомай. В этот светлый день даже закованные узники чувствовали себя как бы окрыленными; Гавен вспоминал впоследствии, что именно таким было его состояние в тот день.

Во время прогулки колодников по вытоптанному кругу на тюремном дворе сквозь звон и лязг кандальных цепей послышалось пение революционных песен, донесшиеся из корпусов возгласы: «Долой самодержавие», «Да здравствует Первое мая!» Тотчас же тюремщики открыли стрельбу по окнам камер, откуда доносились возгласы и песни. Стреляли без предупреждения при появлении узников за решетками. Так тут было заведено. На сей раз обошлось без жертв.

Возвратившись в камеру, Гавен с товарищами запели «Вставай, проклятьем заклейменный, весь мир голодных и рабов!». Они решили ознаменовать Первомай голодовкой протеста против обстрела камер тюремщиками. Пели узники до тех пор, пока не явилось тюремное начальство. Накануне праздника камера получила обильную продуктовую передачу на всю коммуну от Дамского комитета (под этим названием действовал революционный Красный Крест, созданный партией). Вместе с пищей узникам передали и два букета красной гвоздики. На нарах, на белых бумажных салфетках лежали бутерброды.

На команду надзирателя «стройсь!» политзаключенные ответили пением революционного гимна. Разъяренные тюремщики растоптали красные букеты цветов и бросили их в парашу. Всю камеру перевели на общекарцерное положение, на хлеб и воду, отменены были на неделю свидания с родными. Передачу забрали. Когда надзиратели ушли, Гавен бросил им вдогонку, обращаясь к товарищам: «Все же придет время, когда мы этим мерзавцам скрутим голову!» Все они верили, что это время не за горами.

Охранка создавала все новые политические процессы в Риге. На них судили сотни революционеров. В военном суде Риги свирепствовал вешатель Кошелев — председатель Временного военно-окружного суда.

Примерно через месяц после ареста Гавена и его товарищей в Риге происходил судебный «процесс 100», так называемое «дело Айзпутской войны 1905 года». Сто человек было привлечено к суду, приговорившем четверых к смертной казни через повешение и тридцать подсудимых — к каторжным работам.

В июне 1908 года слушалось дело о Руйенском восстании 1905 года, так называемой «Руйенской республики». Шестьдесят пять подсудимых приговорили в общей сложности к пятистам пятидесяти одному году каторги. По этому делу к суду привлекался студент Юрьевского ветеринарного института Эмиль (Емельян) Аболтин, один из руководителей восстания, организатор народной милиции и первый помощник «крестьянского генерала» Кришьяна Боча. 5 апреля 1908 года Аболтин был доставлен в Рижскую центральную тюрьму. Довольно продолжительное время ему удавалось притворяться сумасшедшим, из-за чего его дело было выделено из общего судебного процесса о восстании. В конце июня Аболтина поместили в психиатрическую лечебницу для обследования. Лишь спустя несколько месяцев эксперты установили, что он симулирует, признали его вменяемым и предали военному суду.

В последних числах августа политические узники в централе вместе с передовой общественностью страны и честными людьми всего мира отмечали восьмидесятилетие Льва Толстого. Именно в толстовские дни политзаключенные решительно сопротивлялись тюремщикам, отвечая насилием на насилие. Глубоко чтили Льва Толстого, а отбивались не «по-толстовски».

Заключенным была известна история поручительства Льва Николаевича за молодого латышского сельского учителя Карла Ландера, арестованного на пути в Крым, в Гаспри, куда он отправился пешком, чтобы повидать Толстого. В 1904 году, узнав об аресте, великий гуманист внес тогда залог пять тысяч рублей и сам написал поручительство за Ландера на имя начальника жандармского управления Курляндской губернии. Когда Ландера освободили под это поручительство, Толстой дал ему рекомендательное письмо в «Русские ведомости» на имя редактора Соболевского, где сказано: «Хотя говорят, что на рекомендации Толстого нельзя полагаться, все же прошу Вас дать в своей редакции работу очень умному, серьезному, с идеальным направлением молодому человеку… Я уверен, что останетесь довольны. Я же буду очень благодарен». Это писалось в марте революционного 1905 года.

Прибыв в Москву, Карл Ландер, уже будучи социал-демократом, становится партийным организатором в Дангауэровке и членом Рогожско-Симоновского райкома партии. Бывший толстовец, он проявил храбрость и отвагу как участник декабрьского вооруженного восстания и боец баррикад Пресни. Гавен знал Ландера.

В толстовские дни в камерах политических вопрос об отношении Толстого к Ландеру вызвал немало споров. Нашлись такие, которые осуждали Ландера за то, что он воспользовался поручительством и денежным залогом писателя, не знавшего тогда, что Ландер более не его приверженец, а сторонник классовой борьбы. Но и те товарищи, которые осуждали Ландера, не осуждали, конечно, великого писателя — младенца в политике. Уж очень занятным казалось это: «Хотя говорят, что на рекомендации Толстого нельзя полагаться».

13 сентября 1908 года Лифляндское жандармское управление уведомило департамент полиции о производстве дознания по «Делу о Центральном Комитете социал-демократии латышского края». К уведомлению приложен список лиц, привлеченных по обвинению в принадлежности к ЦК СДЛК. В числе скрывающихся, но привлеченных по этому списку значатся: Ваня, учителя — В. Дерман, Ян Дауман, Ю. Кажмер, затем — Фр. Звирбуль, Роберт Калнин, Ян Сталь, Яков Тиннис и другие. Таким образом охранка не знала, что Ваня — одна из последних партийных кличек Юрия Гавена, и что Гавен и Ваня одно и то же лицо, то есть Ян Дауман. Так они охотились за тенью Гавена, хотя он уже около восьми месяцев томился в Рижском централе.

В середине сентября охранка разгромила большую подпольную партийную типографию на Венденской улице, где печаталась газета «Циня», центральный орган СДЛК. При этом был конфискован сотый номер газеты и захвачено около сорока пудов шрифта, много бумаги и типографских принадлежностей. Были конфискованы оригиналы статей, писем-приветствий Августа Бебеля и Розы Люксембург, присланные ими к юбилейному выпуску «Цини». Попавшие в централ арестованные работники подпольной типографии информировали членов СДЛК о провале типографии и конфискации сотого номера газеты. Они сумели воспроизвести содержание приветствий Бебеля и Люксембург.

В конфискованном приветствии Роза Люксембург писала: «Только самостоятельная классовая борьба пролетариата, поддержанного революционным движением крестьян, в состоянии уничтожить абсолютизм и завоевать в России свободу. Это неопровержимый урок исторического развития революции…Мы вступаем в новую борьбу за новые победы, но, конечно, и на новые испытания и новые жертвы… Но одному мы научились: мужественно и смело переносить эти испытания… и научились этому главным образом от латышских товарищей». Эти слова радовали латышей на каторге и глубоко трогали их.

Август Бебель писал: «Пользуясь случаем, чтобы выразить вам свое полнейшее восхищение по поводу той энергии в борьбе, того терпения и самопожертвования, которые вы приносите вашему движению… Тем более признательности заслуживает то обстоятельство, что латышские товарищи продолжают свою борьбу смело и неотступно, несмотря на ряд тяжелых жертв, которые расплачиваются своей жизнью и свободой. Когда-нибудь история русской революции будет написана и весь свет будет удивляться героизму, самоотречению и силе непреодолимого самопожертвования, высказанными социалистами всех народностей России. Поколения будут чествовать жертвы, которые теперь своей кровью и свободой платят за свои убеждения, и среди чествуемых — латышские социал-демократы будут стоять в первых рядах». Вдохновляло это приветствие одного из патриархов Социалистического Интернационала, плотника, ставшего другом и соратником Маркса и Энгельса.

В конце октября политические заключенные в централе тяжко пережили смертный приговор, вынесенный Ревельским временным военно-окружным судом Кришьяну Бочу, прозванному в народе «крестьянским генералом» за его выдающуюся роль в организации вооруженного восстания в 1905 году в Руйенах. Его казнь потрясла революционеров. Тем более переживали ее товарищи, близко знавшие Боча.

С воли поступали все новые вести о продолжающихся арестах и непрекращавшихся репрессиях. Так политзаключенные узнали, что 14 декабря ночью были арестованы восемнадцать участников очередной подпольной конференции рижской организации СДЛК, собравшейся в необитаемом доме под Ригой.

До конца 1908 года в крае сохранилось «военное положение», потом Курляндию и Лифляндию перевели на положение «усиленной охраны». Продолжали действовать временные военные суды. Большие жертвы понесла рабочая молодежь — дружинники, участники вооруженных организаций. Боевиков, как правило, приговаривали к смертной казни — повешению или расстрелу. Испытанные кадры партии, руководившие революционными боями, оказались в тюрьмах и в ссылке. Лишь немногим руководящим деятелям и комитетчикам СДЛК удалось уйти в подполье. Отдельные деятели СДЛК перебрались в Петербург и Москву, в Баку, Николаев, Харьков и другие рабочие центры.

РИЖСКИЙ ЦЕНТРАЛ

Рижский централ был построен в канун 1905 года в предвидении надвигавшихся революционных бурь. Сюда попадали со всех концов России «сливки» — опаснейшие политические «преступники», главным образом приговоренные к долгосрочной и бессрочной каторге. Среди них латышские социал-демократы составляли авангард.

Рижский централ с самого начала пользовался мрачнейшей славой среди прочих каторжных тюрем России. По жестокости режима он стоял в одном ряду с самыми суровыми каторгами Сибири и Севера страны.

В годы реакции централ был переполнен. В камерах, рассчитанных на двадцать пять заключенных, содержали шестьдесят и больше. Даже в одиночках сидело по нескольку узников. В одном из донесений департаменту полиции лифляндский губернатор писал: «Тюрьмы переполнены как в Риге, так и в уездах до крайней степени. Иногда невозможно даже за неимением места разобщить политических от уголовных арестантов». Власти страшились общения политических с уголовными, так как через них часто устанавливалась связь с волей.

В камерах стоял смрад от общих параш, а окна были заколочены и не открывались ни летом, ни зимой. С первого дня заключения арестованному приходилось вести борьбу за глоток свежего воздуха, за глоток чистой воды, против паразитов и грызунов, за какой-то санитарный минимум, борьбу против червей в постылой баланде и в прокисшем хлебе. Приходилось бороться за право курить, за право читать и писать, иметь в камере перо и чернила и часто за право свиданий с родными и близкими. Всякий попавший в эту каменную неволю втягивался в постоянную непрекращавшуюся борьбу против жестокости режима и произвола тюремщиков, поощряемых высшей властью.

По числу смертных казней в годы революции и в первые годы столыпинской реакции Рига и централ занимали одно из «почетных» мест в таблице русских городов. В эти годы казнили: в Варшаве — 851 революционера, в Риге — 515, в Екатеринославе — 481, в Петербурге — 278, в Орле — 270, в Тифлисе — 260, в Киеве — 232, в Нижнем Новгороде — 228 и т. д. Во всем мире в 1908 году казнено по приговорам судов — 2311 человек, в том числе в царской России — 1340 революционеров.

В Рижском централе расстреливали и вешали политических тут же, за тюремной оградой, на пустырях Матвеевского кладбища, где под безымянными могильными холмами похоронено много жертв реакции. Узникам иногда удавалось наблюдать из окон камер процедуры казней, совершавшихся при свете факелов и «летучих мышей». Они строились в живые пирамиды, чтобы по очереди добраться до решетки и разглядеть все.

Нередко тюремщики, заметив наблюдавших, открывали огонь по окнам. Не один политический пал жертвой таких обстрелов. Из окон неслись протесты против казней. Бывало, до камер доносились крики уводимых на казнь: «Прощайте, товарищи!» Тогда вес заключенные, разбуженные перестуками, скандировали: «Прощайте, товарищи!» Политические пели «Красное знамя», «Вихри враждебные» и другие гимны. Раздавались выкрики: «Долой самодержавие! Долой палачей! Да здравствует революция!» И все это перекрывало пение: «На бой кровавый, святой и правый марш, марш вперед, рабочий народ…»

В камеры политических попала статья Л. Н. Толстого «Не могу молчать», переведенная на латышский язык. В отрывках она была напечатана еще летом в петербургской газете «Речь» и в других газетах. Толстой писал: «Семь смертных приговоров: два в Петербурге, один в Москве, два в Пензе, два в Риге. Четыре казни: две в Херсоне, одна в Вильне, одна в Одессе… И это продолжается не неделю, не месяц, не год, а годы… вот второй, третий год непрестанные казни, казни, казни».

Толстой обличал власти, утверждавшие, будто все ото «делается во имя общего дела, во имя обеспечения спокойствия жизни людей, живущих в России». Он писал далее: «Для меня, стало быть, нищета народа. Для меня все эти высылки людей… эти сотни тысяч голодных, блуждающих по России рабочих, для меня эти сотни тысяч несчастных, мрущих от тифа, от цинги в недостающих для всех крепостях и тюрьмах. Для меня страдания матерей, жен, отцов, изгнанных, запертых, повешенных… Для меня закапывание десятков, сотен расстреливаемых… Для меня эти виселицы с висящими на них женщинами, детьми, мужиками; для меня это страшное озлобление людей друг против друга».

«Нельзя так жить. Не могу так жить, не могу и не буду… одно из двух: или кончить все эти нечеловеческие дела, или… чтобы и меня посадили в тюрьму, где я бы ясно сознавал… все эти ужасы… или… надели на меня… саван, колпак и… столкнули со скамейки, чтобы я своей тяжестью затянул на своем старом горле намыленную петлю». Узники верили в искренность Льва Толстого, в его отвращение к казням как высшему проявлению варварства самодержавной власти. «Не могу молчать» вызвало бурный отклик всей политической каторги, во всех корпусах и камерах централа. Обращение Толстого взбудоражило совесть народа, общественное мнение всех цивилизованных стран.

С 4 по 7 марта 1909 года в Риге шел «процесс 44-х», на котором судили Юрия Гавена и его товарищей. Гавен держал себя на военном суде с достоинством революционера. ЦК СДЛК организовал с помощью Петера Стучки сильную защиту на процессе. Привлечены были известные адвокаты из Петербурга и Москвы, имевшие большой опыт защиты политических подсудимых на военных судах. 7 марта был вынесен приговор. О. Карклина приговорили к восьми годам каторги, Ю. Гавена и Я. Янсона — к шести годам каждого, Ф. Розиня, К. Бегге, Ю. Межина, К. Шварца, С. Димандштейна и других — к четырем годам каторги каждого. Всего двадцать семь подсудимых приговорили к 131 году каторги, а семь человек — к ссылке в Сибирь. Суду остались неизвестными настоящие имена и дела некоторых подсудимых. Так, Семена Марковича Димандштейна судили под фамилией Горфинкель, Отто Карклина — под фамилией Блум. Суд не выявил роль Гавена в вооруженной борьбе «Лесных братьев» и ряде других выступлений, что спасло его от верного смертного приговора.

23 апреля 1909 года в Риге закончился судебный процесс по делу Тукумского восстания 1905 года. Военный суд приговорил Жанно Лушкевича к смертной казни через повешение. Гнрша Глазера — к каторге без срока, а остальных подсудимых — к разным срокам каторжных работ. Председательствовал на этом суде генерал-майор Остен-Сакен. Дело подсудимого Кирша Ивана было выделено из общего процесса «на предмет установления его умственных способностей». Кирш Иван виртуозно притворялся умалишенным. Только год спустя суд признал его вполне вменяемым и приговорил к восьми годам каторги. В ноябре того же года в военном суде в Риге слушалось «дело виндавской социал-демократической организации», известное как «судебный процесс 80-ти». Среди осужденных был Ян Рудзутак, приговоренный к пятнадцати годам каторги, и другие активисты СДЛК.

Каждый вывод политзаключенных на суд возбуждал сильнейшее волнение во всех корпусах централа. По возвращении с суда в камеры здесь слушали отчеты о подробностях и перипетиях каждого дня судебного разбирательства, анализировали и оценивали поведение каждого подсудимого на допросах и в открытом суде.

Начальник тюрьмы Эрнест, а затем сменивший его Гериус, старший надзиратель Крумин, все надзиратели зверствовали и избивали заключенных. Попавшие в централ члены ЦК и Рижского комитета СДЛК возглавили массовое сопротивление этому дикому произволу. В тюрьме действовала подпольная организация политических. Подполье охватывало все корпуса, имело связь с ними через «главного почтальона». С одиночными и женскими корпусами связь поддерживали через баню и тюремную аптеку. Непрерывно работал «телеграф», перестукивания, ручная сигнализация между корпусами. Члены ЦК СДЛК держали постоянную связь с оставшимися на воле це-кистами и видными деятелями партии.

В тягчайших условиях заточения члены партии в камерах обсуждали решения III съезда СДЛК, состоявшегося в октябре в Гельсингфорсе, Только три делегата II съезда присутствовали на III, почти все остальные попали на каторгу и в ссылку. Делегаты III съезда критиковали ЦК за недостаточное внимание обучению членов партии обращению с огнестрельным оружием. Похоже было, делегаты верили, что вскоре придется биться против самодержавия с оружием в руках.

В централе существовала политическая «академия». Была и каторжанская библиотека; ею одно время заведовал Гавен. Политкаторжане прилежно учились, будучи твердо уверены, что знания им понадобятся в грядущей революции. Юрий Гавен учился с большим упорством. У него тут были такие замечательные учителя-марксисты, как Фриц Розинь, который в централе переводил «Капитал» Маркса и «Женщину и социализм» Бебеля и на латышский язык. В день двадцатипятилетия со дня смерти Карла Маркса, вскоре после того, как Гавен попал в эту тюрьму, занятия кончились общим карцером (в том числе и для анархистов, несогласных с марксовым учением о государстве).

В 1909 году число казней сократилось, а выводов на суды стало больше. Уводили каждый раз десятки, а то и сотни товарищей. Их ждали каторга и ссылка.

Известие о разоблачении Азефа оживленно обсуждали во всех камерах политических. Отбывавшие здесь каторгу эсеры были до крайности подавлены тем, что в их центральном исполкоме долго орудовал матерый провокатор. Провокаторы выдавали и проваливали целые составы комитетов и конференций социал-демократических организаций. Это вызвало смятение среди заключенных. Охранка систематически сеяла взаимную подозрительность в партийной среде, что было самым страшным для революционеров.

Для подогрева верноподданнических чувств власти готовили открытие памятника Петру I в Риге. На церемонию ожидался приезд царя со свитой. Охранное ведомство воспользовалось этим поводом, чтобы инспирировать агитацию узников централа за подачу петиции «на высочайшее имя» о помиловании и смягчении приговоров. Гавен и другие члены ЦК повели энергичную кампанию против подачи прошений, позорных для революционера. Нашлись малодушные, наивно надеявшиеся на царские милости. Тюремщики и провокаторы натравливали уголовных на политических. Но царь в Ригу не приехал, амнистии не получилось.

Вскоре в централ пришли крайне тревожные вести о волнениях политзаключенных в каторжных тюрьмах России, особенно в Вологодской, Орловской и Нерчинской, в Зерентуе, где начались самоубийства среди узников как протест против телесных наказаний политических. За пять лет, с 1903 по 1907 год, в российских тюрьмах покончили с собою двести политических, а за 1908 год — сто двадцать, за 1909 год — сто сорок два, за 1910 год — сто сорок пять. В 1907 году в Рижском централе повесился Иогансон; в 1908 году покончил самоубийством приговоренный к смерти Освальд Нейланд, которого повесили уже мертвого. Покончил с собой в централе воронежский боевик социал-демократ Тихон Кривкин.

Весной 1910 года раздался голос протеста против жестокости режима в каторжных тюрьмах — голос, услышанный всеми передовыми людьми в России и за ее пределами. В марте и апреле в «Русском богатстве» печаталось «Бытовое явление» Владимира Короленко, в свое время испытавшего на самом себе все «прелести» российских тюрем. На конкретных примерах Короленко показал всю мерзость, подлость и преступность каторжного режима, в частности и в Рижском централе. Разоблачительное выступление Короленко вызвало необычайно широкий отклик в России и за рубежом. Протест Короленко был во сто крат усилен поддержкой Льва Толстого, обратившегося к нему с письмом, напечатанным в столичной прогрессивной прессе и за границей. Лев Николаевич высказался за распространение «Бытового явления» в тысячах тысяч экземпляров. Толстой писал, что никакая другая агитация не достигнет такой разоблачительной силы, как полный гнева и сострадания к узникам каторги протест Владимира Галактионовича Короленко.

Выпуски «Русского богатства» с выступлениями Короленко и Толстого встретили в камерах централа горячий отклик. Солдаты революции были тронуты до слез.



С радостью встретили узники сотый номер «Циня», переизданного в Брюсселе со статьей В. И. Ленина, в которой он писал: «Во время революции латышский пролетариат и латышская социал-демократия занимали одно из первых, наиболее видных мест в борьбе против самодержавия и всех сил старого строя… Он (латышский пролетариат. — В. Б.) шел в авангарде вооруженного восстания, он больше всех содействовал поднятию движения на высшую ступень, то есть на ступень восстания. Он больше, чем кто-либо другой, втянул в великую революционную борьбу против царизма и помещиков латышский сельскохозяйственный пролетариат и латышское крестьянство. Будучи одним из передовых отрядов российской социал-демократии во время революции, латышская рабочая партия оказалась впереди и в тяжелый период контрреволюции… Латышская социал-демократия имеет полное основание гордиться своими успехами…»[6] Юрий Гавен и его товарищи по заключению были воодушевлены тем, что В. И. Ленин столь высоко оценил их боевой опыт.

С июля по октябрь 1910 года в Риге шел процесс двухсот двадцати четырех подсудимых, обвиняемых в принадлежности к салдулской боевой организации. Сорок три человека были приговорены к каторге без срока, другие подсудимые — к разным срокам наказания. Узники тяжко переживали каждый вывод товарищей на суд и с нетерпением дожидались возвращения подсудимых в камеры.

Политическая каторга жила интересами борьбы рабочего класса и угнетенных всего света. Каждое революционное выступление в любой стране здесь, в каторжной тюрьме, воспринималось как непосредственно касающееся узников. Не было такого важного события в международной жизни, которое не обсуждалось бы в камерах на «занятиях».

Осенью 1910 года умер Л. Н. Толстой. Тюрьма откликнулась на смерть великого писателя. После перестука в камерах началась общетюремная панихида. Говорили речи, в слезах читали громко вслух отрывки из «Не могу молчать», провозглашали революционные призывы. Над всей тюрьмой слышно было: «Долой самодержавие! Долой палачей!» Пели во всех камерах траурные гимны. Заключенным удалось получить столичные и партийные газеты с подробными описаниями прокатившихся по всей стране стачек и демонстраций в дни похорон Толстого. Газеты сообщали о расправах полиции и казаков с демонстрантами и стачечниками. С одобрением каторжане отнеслись к предложению, принятому на митинге пути-ловских рабочих, чтобы вместо сборов средств на венки на могилу Толстого усилить борьбу за отмену смертной казни в России.

Во мраке каменной неволи были свои «светлые» стороны. Это прежде всего товарищеская спайка и интернациональная дружба и братство заключенных. Здешнее бытие отчасти смягчалось регулярными передачами и широкой информацией с воли, свиданиями с родными хотя бы сквозь железную решетку и под надзором тюремщиков. Все, что передавалось с воли, поступало в общий котел. Теплые вещи и теплое место уступали более слабым, больным и истощенным товарищам. Передачи поступали от родных и товарищей, а самые обильные от революционного Красного Креста, иногда и от других филантропических организаций. Либа Дауман, мать Гавена, и его сестра Термина иногда приносили передачи на всю камеру.

С назначением нового начальника тюрьмы Семковича режим ухудшился. Отменялись завоеванные дорогой ценой некоторые «вольности». Все чаще политические лишались свиданий и передач, особенно книг и письменных принадлежностей. Участились случаи избиения заключенных. По малейшему поводу и без явных поводов переполнялись карцеры. Затрудняли пользование библиотекой, созданной трудами политкаторжан. Гавен был одним из организаторов отпора Семковичу и его подручным.

Воспользовавшись поступившим 22 февраля 1911 года требованием Главного тюремного управления откомандировать некоторую часть каторжан на работы по строительству Амурской железной дороги, Семкович, чтобы отделаться от Гавена, включил его в список на отправку в Сибирь. Гавену оставалось всего три года срока. Однако пока тянулась переписка об отправке между департаментом и тюремным ведомством, подоспели первомайские события в тюрьме и Гавену не пришлось строить Амурскую железку.

Первомай ознаменовался острой схваткой с тюремщиками. Надзирателям пришлось туго, когда сильный Гавен яростно сопротивлялся попытке втащить его в карцер. В потасовке ногу Гавена зажали кованой железной дверью и повредили голеностопный сустав и щиколотку. Из списка к отправке на строительно-каторжные работы его пришлось исключить. Эта травма, усугубленная кандалами, сделала Гавена в дальнейшем инвалидом.

Все же тюремное начальство спешило избавиться от Гавена и от всех зачинщиков схватки. Их отправляли в Бутырскую тюрьму в Москву, в Орловский, Псковский и Смоленский централы. Путь Гавена лежал на север. Тяжело было расставаться с товарищами, оторваться от места, где за тюремной оградой лежит родной край и где, несмотря на все удары, жила партия.

Превозмогая нестерпимую боль в распухшем колене и в щиколотке, опираясь на руки товарищей, Гавен приветливо улыбался матери, пришедшей проводить своего Жаниса. Не хотелось огорчать мать. Выпрямившись, он помахал рукой и крикнул матери, чтобы не тужила.

Долго тянулась этапно-каторжная дорога на север. Лето обгоняло этапников.

ВОЛОГОДСКАЯ КАТОРГА

Вологодская тюрьма числилась в списке пятнадцати тюрем, режим которых «славился» расправами и издевательствами над политзаключенными. То была каменная неволя, много хуже рижской.

Угнетала отрезанность от мира. Никаких свиданий, почти никакой переписки. Почта приходила с опозданиями.

В конце 1910 года в Государственной думе был сделан запрос «Об избиении политических в вологодской каторге и о массовых порках, при которых двое из семидесяти двух высеченных скончались, не выдержав страданий». В. И. Ленин откликнулся тогда на эти «зверства царских тюремщиков, истязавших в Вологде и Зерентуе наших товарищей каторжан, преследуемых за их геройскую борьбу в революции…». Организатором побоища был тюремный инспектор Ефимов. До прибытия Гавена в вологодскую каторгу Ефимов был тяжело ранен стрелявшей в него революционеркой, которой удалось скрыться. Новый начальник тюрьмы Меркурьев, назначенный после ранения Ефимова, особенно круто стал завинчивать гайки тюремно-каторжного режима. Переведенный сюда из Орла, он стал тут наводить орловские порядки.

Тяготы здешней тюремной жизни несколько смягчало то, что тут оказалась большая группа латышских социал-демократов — бывших боевиков, дружинников, «братьев». Среди них был Людвиг Боровский — один из организаторов январской стачки протеста и демонстрации 13 января 1905 года в Риге, участник вооруженного нападения на Рижский централ в сентябре 1906 года; в Вологодскую тюрьму он попал из Рижского централа, где в 1907 году был приговорен к пятнадцати годам каторги. Здесь отбывали заключение Янис Упит, Карл Калнин, Янис Янсон, Янис Вернатс — все они были приговорены в Латвии к длительным срокам каторги. Позднее сюда перевели Екабса Калнина, приговоренного в Риге к десяти годам каторги.

Гавену пришлось очень плохо. Боли в ноге обострялись, а врачебной помощи ждать было неоткуда. В тюрьме царил жестокий режим «усмирительных» строгостей и произвола. Гавен с трудом добился, чтобы расковали больную ногу. Он и сам не предполагал, насколько велика беда.

Каторга напоминала потревоженный улей, когда пришла весть об убийстве Столыпина. Хотелось верить, что это убийство, совпавшее с новым подъемом рабочего движения, явится началом конца реакции, виселиц и казней и произвола тюремщиков. Не верилось в официальную версию охранки об убийстве Столыпина ее агентом. Гавен был ярым противником индивидуального террора как средства политической борьбы. Он не верил, что Дмитрий Богров, убивший Столыпина, провокатор. Казалось, вся биография Богрова исключает в одинаковой мере как предположения об идейно-монархических его побуждениях, так и о простой продажности. Одно то, что власти поторопились тайно казнить Богрова, вызывало сомнения в правдоподобности официальной версии. В вологодской каторге отбывали срок не только социал-демократы, но и эсеровские боевики и анархисты. Естественно, что акт Богрова возбуждал много споров и толков в камерах политических. Бесспорным казался только заслуженный конец самого кумира контрреволюции.

«Союз русского народа» и вся черносотенная пресса России ответили на убийство своего вождя не тодько беспрерывными молебнами и колокольным перезвоном. Бия во все колокола, они потребовали разгрома всех рабочих союзов и организаций, призывали к искоренению революционной крамолы из ее «колыбели» — тюрьмах и на каторге, ставших питомниками революционеров. Возникла реальная опасность. Тюремщики могли соблазниться этими призывами и учинить массовую расправу над политическими узниками. Можно было ожидать нападение черносотенцев на тюрьму. Политкаторжане подготовились к схватке. Но царизм на такой шаг не решился. Месяца через полтора до узников вологодской каторги дошло содержание посвященной убийству Столыпина статьи В. И. Ленина в октябрьском номере парижского «Социал-демократа». Владимир Ильич писал, что убийство Столыпина совпало с крахом столыпинщины и новым революционным подъемом в стране. Постепенно споры о политической физиономии Богрова прекратились. Их сменил анализ внутриполитического положения в России.



Вскоре с воли в камеры попал перевод отрывка из статьи внука Карла Маркса — Жана Лонге, напечатанной в «Юманите» по поводу убийства Столыпина. Известный французский социалист сообщал в этой статье новые сведения о росте числа политических заключенных в тюрьмах России за годы столыпинщины: в 1906 году их было 114 тысяч, в 1907 — 139 тысяч, в 1908 — 166 тысяч, в 1909 — 181 тысяча, в 1910 — до 200 тысяч. В годы столыпинской реакции в России прошло более полутора тысяч политических судебных процессов. Пятьсот тридцать три из них закончились вынесением смертных приговоров, а также приговорами к бессрочной и долгосрочной каторге. С 1905 по 1910 год в тюрьмах России локончили самоубийством 9510 политических заключенных.

Исключительно большое волнение вызвало у политкаторжан самоубийство четы Лафаргов. Главный мотив самоубийства: «человек в семьдесят лет становится обузой для общества». Этот мотив Гавен отвергал. Против него говорило хотя бы то, что до последних дней жизни Поль Лафарг блистательно представлял французский пролетариат в Социалистическом Интернационале и во французском парламенте как его депутат. Лафарг смело выступил с трибуны парламента против врагов рабочего класса и социализма. Лаура Лафарг переводила труды своего великого отца на многие европейские языки и вместе с Францем Мерингом трудилась над биографией Маркса.

Возникали нехорошие, опасные выводы и сравнения. Люди моли же рассуждать так: раз уж Лафарги в условиях жизни на воле, в условиях буржуазной демократии, несравнимой самодержавным режимом России, не зная материальной нужды, могли решиться на такое, то как будет воспринят их примep? Как должны поступать люди в каторжной неволе? Гавен считал, что необходимо осудить самоубийство революционера, кем бы он ни был, а тем более самоубийство Лафаргов.

Вскоре пришли сообщения с воли о речи Ленина на похоронах Лафаргов. В. И. Ленин говорил об идеях марксизма, «столь блестяще подтвержденных опытом борьбы классов в русской революции… Под знаменем этих идей сплотился передовой отряд русских рабочих», который «отстаивал и отстаивает дело социализма, дело революции… Близится к концу эпоха господства так называемого мирного буржуазного парламентаризма, чтобы уступить место эпохе революционных бпгв организованного и воспитанного в духе идей марксизма пролетариата, который свергнет господство буржуазии и установит коммунистический строй» [7].

Ленин не осудил самоубийство, но он сказал, и каторжане согласились с ним, что сейчас самое важное — это близкая перспектива борьбы за свержение царизма и установление коммунистического строя.

В 1912 году, находясь в ссылке на Сухоне, вел партийную работу Ян Ленцман. Он помог расширить связи политкаторжан с внешним миром. В тюрьме узнали подробности состоявшейся в Праге большевистской конференции.