Тимашев А.К. Воейков

Введение

Александр Иванович Воейков занимает в отечественной и мировой метеорологии, климатологии и географии такое же место, как Менделеев в химии, Докучаев в почвоведении, Мушкетов, Карпинский и Обручев в геологии, Сеченов и Павлов в физиологии, Тимирязев в ботанике.

Круг интересов и сфера деятельности Воейкова отличались необычайной широтой. В течение полустолетия он был одним из выдающихся деятелей Русского географического общества и вместе с Семеновым-Тян-Шанским, Пржевальским, Миклухо-Маклаем, Кропоткиным, Обручевым и другими виднейшими русскими географами принадлежит к основоположникам нашей географической науки.

Кроме многочисленных поездок по Европейской России, Уралу, Кавказу и Средней Азии, Воейков совершил большие путешествия по Северной, Центральной и Южной Америке, по Индии, Цейлону и Индонезии, Китаю и Японии, не раз посещал страны Центральной и Западной Европы.

Путешествия позволили Воейкову накопить огромный материал для исследований и обогатить мировую географическую науку ценными трудами.

Материалист по своему мировоззрению, Воейков изучал явления природы в их взаимодействии. Как и другие передовые ученые второй половины прошлого столетия, Александр Иванович Воейков был убежденным сторонником организованного воздействия человеческого общества на природно-географическую среду.

Орошение и обводнение южных русских степей и Закавказья, сооружение каналов, соединяющих Дон с Кубанью и с Волгой, Каспийское море с Азовским. Орошение среднеазиатских степей и пустынь. Осушение болот Полесья. Заселение Сибири и использование ее природных богатств. Развитие хозяйства Урала. Освоение Севера и организация регулярного судоходства по морям Северного Ледовитого океана. Насаждение субтропических культур. Развитие курортов на Кавказе, в Крыму, в Средней России, на Урале и в Сибири. Все эти проблемы нашли отражение в трудах Александра Ивановича Воейкова.

В тяжелые времена царского самодержавия Воейков с большой энергией вел борьбу за осуществление выдвинутых им научных идей. Он добился серьезных по тем временам результатов.

Расширение сети метеорологических станций и перестройка их работы. Повышение качества и расширение метеорологических наблюдений. Создание метеорологического журнала и обширной научной и научно-популярной литературы по климатологии сельскохозяйственной и курортной метеорологии, — таковы были достижения Воейкова в организации научной работы.

Воейков, опередив свое время, наметил пути развития климатологии и географии не менее чем на полвека и своими работами открыл новый период в развитии гидрологии, сельскохозяйственной и курортной метеорологии.

В условиях дореволюционной России проекты Воейкова, конечно, не могли быть осуществлены.

В наши дни народы Советского Союза уверенно проводят в жизнь то, о чем Воейков мог только мечтать. Беломорско-Балтийский канал имени Сталина, Волго-Донской канал имени Ленина соединили реки, принадлежащие к бассейнам пяти морей, в одну водно-энергетическую систему. Построены канал имени Москвы, Невинномысский канал, соединивший Дон с Кубанью. Урал и Сибирь из отсталых окраин превратились в цветущие области со всесторонне развитым хозяйством. На Волге, Ангаре, Енисее строятся мощные гидроэлектростанции.

Достигнуты огромные успехи и на севере страны. Мурманск и Беломорье, Хибины, Печора и Ухта, Норильск и Игарка — эти названия говорят нам об использовании природных богатств севера: леса, угля, нефти, руд, химического сырья, об освоении северных рек и морей. Регулярно действующей магистралью стал Великий Северный морской путь.

Советским людям дорога память о выдающемся ученом-патриоте и скромном, самоотверженном труженике Александре Ивановиче Воейкове, который глубоко верил в свой народ, в его светлое будущее.

Семья воейковых. детство и юность ученого

Александр Иванович Воейков происходил из старинного дворянского рода.

Дед ученого, Федор Матвеевич Воейков, был в числе дворян, посланных Петром I для обучения за границу. Вернувшись в Россию, он поступил на военную службу. Позже Федор Матвеевич был русским послом в Варшаве, а затем участвовал в семилетней войне. В 1762 году он стал генеральным комиссаром Кенигсберга (ныне город Калининград), взятого русскими войсками. После окончания войны, произведенный в генерал-аншефы, Федор Матвеевич Воейков занимал пост киевского и новороссийского генерал-губернатора. Это был высокообразованный и умный человек. Он умер в 1778 году.

В Отечественной войне 1812 года участвовали его два сына: Александр Федорович, впоследствии известный литератор, и Иван Федорович — кавалерийский офицер, отец климатолога.

Оба брата отличались друг от друга по характеру и образу жизни. Старший, Александр Федорович, ничем не напоминал своих предков — военных и государственных деятелей. Он окончил Московский университетский пансион одновременно с Василием Андреевичем Жуковским. На золотой доске среди лучших воспитанников пансиона имена Жуковского и Воейкова стояли рядом. Впоследствии Воейков женился на любимой племяннице, крестнице и ученице Жуковского — Александре Андреевне Протасовой, которую поэт в своей известной балладе назвал Светланой. При этом Воейков утаил от Протасовых, что он успел уже прокутить большую часть отцовского наследства. Ему удалось скрыть и свои личные недостатки: грубость, взбалмошность, склонность к пьянству. Свадьба состоялась не без содействия Жуковского. «Светлана» отличалась редкой красотой и мягким характером. Она принадлежала к числу наиболее образованных женщин своего времени, хорошо знала родную и иностранную литературу, поддерживала дружбу с выдающимися писателями и учеными, запросто бывавшими в ее доме. Не только Жуковский посвящал «Светлане» вдохновенные строки. Его примеру следовал замечательный поэт той эпохи Языков, да и не он один.

После женитьбы Воейков возобновил кутежи и азартные игры. Приданое жены быстро растаяло. С помощью Жуковского Воейков получил должность профессора в Дерпте (Тарту). Но к лекциям он готовился плохо, перессорился со многими профессорами и писал доносы петербургскому начальству, а оно пересылало их ректору Дерптского университета. Создалась обстановка, единственным выходом из которой была перемена города.

Однако это оказалось невозможным. Кредиторы не выпускали Воейковых из Дерпта. Занять деньги было не у кого.

Выручать мужа пришлось «Светлане». Она поехала в Москву к брату мужа. Иван Федорович проявил большое сочувствие к «Светлане», дал денег и поручительство за брата. Это освободило Воейковых от дерптского плена. Они переехали в Петербург, где Александру Федоровичу, опять-таки при содействии Жуковского, удалось взять в аренду журнал «Русский Инвалид».

Благодаря положению редактора-издателя крупного журнала, а также красноречию и литературным способностям Александр Федорович стал петербургской знаменитостью. Громкий успех имели его выступления против крайних реакционеров, против невежества и мракобесия некоторых чиновников. Он нападал на реакционеров Магницкого, Шишкова, Глинку, а в особенности на Греча и Булгарина, известных шпионов III отделения.

Однако Воейков был непоследователен, а зачастую и беспринципен в своих симпатиях и суждениях. Случалось, он обливал грязью достойных людей и защищал сановников, от которых зависел или которых побаивался.

В 1814 году Воейков написал свою знаменитую сатиру «Дом сумасшедших», где остро высмеял многих современников. В первое отделение «Дома сумасшедших» он поместил «сумасшедших от любви», во второе — «безумных администраторов», в третье — литераторов.

По цензурным условиям того времени сатира не могла быть опубликована, но рукопись ее переписывалась в сотнях экземпляров. Крупный успех она имела у молодежи и литераторов прогрессивного направления. Зато осмеянные Воейковым глубоко возненавидели автора и при случае мстили ему.

Отзываясь на события современности, Воейков дополнял сатиру новыми строфами до 1838 года, то-есть почти до своей смерти.

По проискам врагов, раздраженных его насмешками, Воейков лишился должности редактора «Русского Инвалида».

Потеря места подорвала его материальное благополучие. Незадолго до этой неудачи Воейков был сбит с ног и изувечен наехавшей на него повозкой. В 1837 году И.С. Тургенев, встретившись с ним у Плетнева, так описал его наружность: «Хромоногое и как бы искалеченное полуразрушенное существо, с повадкой старинного подьячего, желтым, припухлым лицом и недобрым взглядом черных крошечных глаз».

Быть может, не раз вспоминал в то время Воейков кроткую красавицу «Светлану», которой причинил столько страданий. Но прошлое ушло безвозвратно. Александра Андреевна скончалась в Ливорно от чахотки еще в 1829 году. Поездка в Италию не могла спасти хрупкий организм, подорванный тяжелыми переживаниями.

Вторая жена Воейкова, злая и невежественная особа, доставила ему немало огорчений.

Александр Федорович умер, забытый почти всеми, в 1839 году в возрасте 62 лет.

Нельзя не отметить одной замечательной черты Воейкова: его любви к странствиям.

После изгнания французов Александр Федорович совершил путешествие по России. В журнале «Славянин» А.Ф. Воейков в 1813 году поместил длинное стихотворение «О пользе путешествия по отечеству». Из этого произведения и из послания Жуковского, озаглавленного «К другу-путешественнику» (то-есть к Воейкову), можно видеть, что Александр Федорович посетил Казань и Астрахань, Киев и Одессу, Крым и Кавказ.

«Ты видел Азии пределы», — писал Жуковский в своем восторженном стихотворении. Но Воейков не был ни в Сибири, ни на Урале. Говоря об Азии, Жуковский имел в виду Кавказ.

В стихах Воейкова встречаются образные характеристики, хотя слог автора далеко не безупречен.

Вот как описывает он, например, Одессу: Я с любопытством осмотрел Новорожденную Одессу. Народ на улицах, волнуяся, кипел, И мачты в гавани уподоблялись лесу.

Один корабль влетел, Другой уже влетал, И по равнине синей влаги С зарею шум меня невольно пробуждал, И стук секир не умолкал. Росли дома, амбары возвышались, И лестницы вились, и своды округлялись. На стогнах я встречал гостей-купцов Из четырех земли концов…

Любовь к путешествиям, литературный и полемический талант, незаурядная работоспособность сближают Александра Ивановича Воейкова с братом его отца. Но по характеру деятельности и моральному облику дядя и племянник совершенно не похожи друг на друга.

Еще меньше сходства можно обнаружить между Александром Федоровичем и его братом, Иваном Федоровичем. Богатый помещик, не только не расстроивший, но и приумноживший полученное по наследству состояние, Иван Федорович исправно служил на военной службе и получил чин полковника. Как мы уже говорили, он участвовал в Отечественной войне 1812 года. Известно также, что он принимал участие в походе во Францию и был тяжело ранен в сражении при Фер-Шампенуазе, в котором отличилась русская кавалерия. В семье Воейковых сохранилось предание о некоторых обстоятельствах, связанных с ранением Ивана Федоровича.

После боя его нашли под грудой убитых и раненых. Несколько дней не могли определить, кто это такой: Ивана Федоровича вынесли с поля сражения раздетым, а когда он начал приходить в себя, то не мог говорить, так как был ранен в горло. Наконец один из офицеров узнал Воейкова и велел перенести его из солдатского госпиталя в офицерский.

Александр I во время посещения госпиталя обратил внимание на тяжело раненного и спросил, чем он может ему помочь. Ивана Федоровича волновала тяжба о принадлежавшем ему подмосковном имении Аннино-Знаменское, которое влиятельные титулованные соседи ухитрились отсудить в свою пользу. Даже во время тяжелой болезни Воейков не мог забыть об этом. С большим трудом он нацарапал несколько строк на листке бумаги. Присутствующие едва разобрали, что он просит царя о пересмотре судебного дела. Царь сделал распоряжение, и суд, вновь пересмотрев дело, возвратил Ивану Федоровичу Аннино-Знаменское. Много лет спустя деньги, вырученные от продажи этого поместья, дали возможность его сыну, Александру Ивановичу, совершить дальние путешествия[1].

После заключения мира Иван Федорович возвратился на родину, вышел в отставку и стал вести образ жизни, типичный для отставного военного, принадлежавшего к высшему кругу общества. Зимой он проживал в обеих столицах и в подмосковной усадьбе Аннино-Знаменское, находившейся недалеко от города Руза, а на лето приезжал в родовое гнездо — село Самайкино.

Это было имение площадью около одиннадцати тысяч десятин, расположенное в пятидесяти верстах от Сызрани, с обширными лесными угодьями, пашнями и лугами. Ценность имению придавала плодородная черноземная почва, лиственный лес, обилие воды. Через имение протекала тогда еще многоводная река Томашовка, левый приток реки Сызрани.

Иван Федорович Воейков был бережливым и предприимчивым хозяином. Он основал в селе Самайкино и в подмосковной усадьбе суконные фабрики. Связи с правительственными кругами обеспечивали ему казенные заказы, а труд крепостных — хорошие барыши.

Уже в пожилом возрасте Иван Федорович Воейков женился на Варваре Дмитриевне Мертваго — младшей дочери влиятельного и богатого подмосковного помещика Дмитрия Борисовича Мертваго. Дмитрий Борисович занимал при Александре I должность генерал-провиантмейстера, служил в Петербурге, затем в Крыму, а в 1817 году был назначен сенатором, с постоянным пребыванием в Москве.

Писатель Сергей Тимофеевич Аксаков хорошо знал Мертваго и в своей статье, опубликованной после смерти Дмитрия Борисовича, характеризовал его как выдающегося государственного деятеля, боровшегося со злоупотреблениями чиновников, честного и обаятельного человека. Мертваго оставил после себя «Записки».

В 1842 году у Ивана Федоровича и Варвары Дмитриевны Воейковых родился сын Александр — будущий климатолог и географ, а двумя годами позже второй сын, Дмитрий, впоследствии инженер-технолог, крупный чиновник, предприниматель и журналист.

Вскоре после рождения сыновей Ивану Федоровичу было суждено перенести тяжелую потерю. Варвара Дмитриевна умерла, дожив только до тридцати пяти лет. Недолго прожил и Иван Федорович. Пятилетний Саша и трехлетний Митя остались круглыми сиротами.

Дядя Дмитрий Дмитриевич Мертваго взял к себе обоих мальчиков. Для занятий с детьми были приглашены знающие учителя.

Семья жила в деревне, в богатом поместье, окруженном полями. Невдалеке была расположена почти не тронутая порубками роща. Возле дома разбит сад, за которым с любовью присматривали сами хозяева. Жизнь в деревенских условиях возбудила у Саши Воейкова еще в раннем детстве интерес к природе и к сельскому хозяйству. Его внимание привлекали различные диковинные приборы, стоявшие на площадке возле господского дома: в имении Мертваго применялись агротехнические новшества, велись наблюдения за погодой.

Как-то, расхрабрившись, Саша спросил дядю, зачем нужны ему эти «ящики».

Обрадованный интересом юного племянника к делу, которое считал серьезным и важным, дядя подробно объяснил Саше назначение каждого прибора и в заключение спросил:

— А не хочешь ли ты мне помогать и записывать в тетрадку вместо меня? Но имей в виду, это надо делать аккуратно, не пропуская ни одного дня.

Саша с радостью согласился и, пока семья жила в имении, точно выполнял свои обязанности.

В то время дворянским детям давали преимущественно классическое или военное образование. Естественные и математические науки считались «недворянским» занятием. Специальные науки практического характера (агрономические, медицинские и другие) были уделом преимущественно так называемых разночинцев.

Саша Воейков воспитывался в семье, отвергавшей эти отсталые взгляды.

К услугам Саши была отлично подобранная библиотека Мертваго. Он с увлечением читал книги по сельскому хозяйству, метеорологии, ботанике, зоологии. Это в известной степени повлияло на его интересы.

Воспитанием молодых Воейковых руководила их тетка, Софья Дмитриевна. Она считала очень важным обучить племянников иностранным языкам. Саша обладал лингвистическими способностями и уже в детстве овладел английским, французским и немецким языками.

Софья Дмитриевна была очень религиозной и мечтала побывать в «святой земле» — Палестине. Под ее влиянием был составлен маршрут заграничного путешествия семьи Мертваго, предпринятого вскоре после окончания Крымской войны, в 1856 году. Вместе со всей семьей поехали и оба племянника — Саша и Митя. Саше было тогда четырнадцать лет.

Одесса, оживленный портовый город с красивыми бульварами, зданиями, живописно раскинувшийся у моря, очаровал молодых Воейковых. За несколько дней в ожидании парохода они успели познакомиться с достопримечательностями этого важнейшего тогда центра русской морской торговли. Нетерпение увидеть другие страны с каждым днем усиливалось.

Наконец пароход отошел. Открылись необозримые морские просторы.

Юношей интересовала и жизнь на самом пароходе. Оба брата забегали в трюм и на корму, где на жалком своем скарбе сидели малоимущие пассажиры.

Некоторые из них ехали в «святую землю» и слушали россказни различных «старцев» и «бывалых паломников». Слепо доверяя ловким пройдохам, умевшим надевать на себя личину богомольных праведников, они наивно принимали на веру суеверные сказки о чудесах у гроба господня и на «святой земле», а прибыв в «святые места», отдавали последние гроши, нередко через тех же «опытных паломников», палестинским «торговцам религией» за какой-нибудь амулет или «чудодейственный» образок.

Вот и Босфор — извилистый пролив, напоминающий неширокую реку с причудливыми берегами, то расширяющуюся, то сужающуюся до нескольких сот метров. Горные массивы, подступая почти к самому проливу, образуют высокий барьер, и с парохода видны только узкие береговые террасы. Русский геолог П.А. Чихачев называл Босфор магической галереей с открытым верхом и разнообразно изваянными стенами. Местами далеко в море вклиниваются зловещие скалы. Они чередуются с таинственно прячущимися за выступами берега долинами речек, уходящих вглубь материка.

Вдруг пролив расширился, и путешественники увидели изгибающийся длинный залив. На волнах в свете заходящего солнца колыхались многочисленные суда: и дымящие пароходы, и допотопные парусные фелюги. Юркие лодочки немедленно облепили борта парохода в надежде на получение заработка от пассажиров, которым не терпится ступить на землю турецкой столицы.

Большой, беспорядочный и шумный город открылся путешественникам. Выйдя на берег, они подверглись нападению целой армии носильщиков, проводников и каких-то агентов, в конце концов усадивших семью Мертваго в неуклюжую карету, пробиравшуюся черепашьим шагом по узким улицам города. Ошеломленные путешественники пришли в себя только в гостинице.

На следующее утро, выйдя на улицу, они увидели обилие хаотически нагроможденных построек, которые напоминали карточные домики.

И неожиданно над этим хаосом лачуг открылся величественный купол мечети Айя-София, выдающегося произведения византийской архитектуры, с пристройками в турецком вкусе, с минаретами, площадками, витыми лестницами.

А вот и древняя твердыня Царьграда с зубчатыми стенами и грозными башнями, и у самого Мраморного моря — Семибашенный замок, в котором погибло немало узников — врагов ислама и борцов за освобождение славянских народов от турецких поработителей.

На узкой полуевропейской улице Пера суетливая толпа гуляющих. Кого только не увидишь в этом пестром скоплении людей! Неторопливые богатые жители Востока — турки, сирийцы, арабы, евреи, армяне, греки со скучающим и безразличным видом не спеша усаживаются за столиками тесных кафе и часами тянут из крохотных чашек черный кофе. Нарядные европейцы всех национальностей в модных костюмах и шляпах выделяются среди местных жителей, одетых в шаровары и красные фески.

А стамбульский базар? Есть ли что-нибудь похожее на него в России или Западной Европе? Люди всех наций теснятся в узких лабиринтах, залитых солнцем. По обе стороны крытых переулков раскинуты всевозможные товары. Острый запах восточной снеди порою становится невыносимым. Мальчуганы в фесках снуют среди гуляющих, настойчиво угощая их кофе или сладостями, прилипшими к подносам сомнительной чистоты.

Но вот путешественники снова на пароходе. Из лазурной глади Мраморного моря выступают неясные очертания Принцевых островов.

А далее голые берега Дарданелл и нежяоголубое Эгейское море, усеянное то изумрудно-зелеными, то серобелыми известковыми островами.

После приветливых островов Эгейского моря выжженная солнцем полупустынная земля Палестины показалась негостеприимной, а Мертвое море зловещим.

Достопримечательности Иерусалима — храмы, гробницы, древние полуразрушенные дома — не произвели на Воейкова особого впечатления. Легенды, а порой наивные россказни, рассчитанные на малообразованных паломников, показались нелепыми и возбуждали досаду.

После краткого пребывания в городах Палестины и Сирии Воейковы на пароходе снова пересекли Эгейское море и, сделав остановку в Пирее для осмотра античных памятников Афин, поплыли к берегам Италии.

Ее светлосинее небо, прибрежные скалы, пышная растительность субтропического юга, бесценные картинные галереи и памятники архитектуры на всю жизнь запечатлелись в памяти Александра Ивановича.

Из-за границы Воейковы вернулись на родину сухим путем через Центральную Европу.

Путешествие, продолжавшееся около трех лет (1856 — 1858), сыграло в жизни Воейкова серьезную роль: юноше полюбились странствия по неизвестным местам. Эта любовь сохранилась у Воейкова до преклонного возраста. Ему было уже семьдесят лет, когда он совершил трудную и утомительную поездку по Средней Азии. За четыре месяца до смерти Воейков ездил на Южный Урал и в Крым для обследования новых курортных районов.

Можно без преувеличения сказать, что вся жизнь ученого была цепью путешествий, которую оборвала только смерть.

В высшей школе

Призвание Александра Воейкова определилось в юношеском возрасте. Его привлекали естественные науки.

В России того времени изучение естествознания лучше всего было поставлено в Петербургском университете. Как говорили современники, физико-математический факультет составлял «главную силу» этого университета. С ним связаны имена великих химиков Зинина, Бутлерова, Менделеева, математика Чебышева, физика Ленца и многих других выдающихся ученых.

В 1858 — 1860 годах Воейков жил в Петербурге, готовясь к вступительным испытаниям. В мае 1860 года ему исполнилось восемнадцать лег, осенью он успешно выдержал экзамены и был зачислен на физико-математический факультет.

Быстро прошел первый год обучения. Воейков усердно посещал лекции и лабораторные занятия. Его заинтересовала физика атмосферы. Это был начальный шаг к изучению метеорологии, тогда еще молодой науки. Кроме того, Воейков много занимался химией.

В Петербургском университете 1861 год — год «освобождения» крестьян — ознаменовался бурными событиями, подготовленными всем ходом общественной жизни студенчества.

Среди юношества и части профессуры университета издавна были распространены либеральные и даже оппозиционные по отношению к правительству взгляды. Еще при Александре I профессора Куницын и Арсеньев смело выступали с кафедры университета с критикой самодержавия и крепостничества. Идеи французской революции и миросозерцание французских философов-материалистов были не чужды прогрессивным ученым и их слушателям. Арсеньев, Куницын, лекциями которого восхищался Пушкин, и другие прогрессивные ученые по доносу шпионов были уволены за политическую неблагонадежность». Но память о них жила в университете.

Даже в годы николаевской реакции с кафедры университета звучал смелый голос прогрессивных русских ученых, и правительство было вынуждено порой терпеть вольнодумство, чтобы не обострять положения в высшей школе. Реакционный устав 1835 года соблюдался мало. Университетское начальство не брало решение важнейших административных дел на свою ответственность и направляло их на усмотрение попечителя учебного округа. А попечители — Мусин-Пушкин, Щербатов — старались не портить отношений с профессорами и студентами.

Студентам было разрешено выбирать правление кассы взаимопомощи, товарищеский суд, издавать сборники литературных произведений. На студенческих сходках обсуждались не только вопросы, связанные с деятельностью кассы взаимопомощи или литературной комиссии, но и политические.

Таким образом, установилась как бы автономия студенческих организаций.

Но за студентами была учреждена тщательная слежка. Шпионы III отделения доносили обо всех проявлениях антиправительственных настроений.

В годы крестьянских восстаний, последовавших за Крымской войной и особенно участившихся после «освобождения» крестьян, антиправительственное движение в демократических кругах общества настолько усилилось, что существование студенческой автономии, да еще к тому же в стенах столичного университета, было признано нежелательным. Проект устава студенческих организаций, разработанный профессорами и студентами весной 1861 года, не был утвержден правительством. Оно запретило все сходки студентов. Чтобы затруднить разночинцам доступ в столичный университет, было сокращено число лиц, освобождаемых от платы за учение. Для облегчения полицейского надзора введены особые удостоверения — матрикулы.

Царское правительство решило провести все эти меры в порядке приказа. Попечителем был назначен генерал Филипсон, который отказался даже беседовать с депутацией, выбранной студентами для переговоров с начальством учебного округа. Грубость чиновников ожесточила студентов. Большинство отказалось получать матрикулы, а многие из получивших рвали их и бросали на набережной Невы. Студенты собирались группами перед зданием университета и демонстративно не шли на занятия. Правительство прибегло к решительным репрессиям. Было арестовано около трехсот студентов. Началось жандармское следствие. Пятерых сослали в дальние губернии, более тридцати исключили из университета.

Однако студенты не успокаивались и попрежнему отказывались посещать лекции.

Правительство распорядилось закрыть университет «до особого распоряжения». Возмущенные действиями царской бюрократии профессора Кавелин, Уткин, Стасюлевич, Пыпин и Спасович, а вслед за ними ректор Плетнев подали заявления об отставке.

Очаг «антиправительственной пропаганды и вольнодумства» был ликвидирован. Профессора и студенты переходили в другие учебные заведения, уезжали в провинцию, а кто обладал средствами, направлялся за границу, преимущественно в Германию, славившуюся в ту пору своими учеными.

Воейков тоже подал заявление об отчислении и получил следующее свидетельство.

«Александр Воейков, поступив в число студентов императорского Санкт-Петербургского университета 4 августа 1860 г., слушал науки по физико-математическому факультету естественных наук, при поведении очень хорошем, а 12 октября 1861 г. по прошению уволен из университета из второго курса, почему правами, предоставленными студентам, окончившим курс наук, воспользоваться не может, при вступлении же в гражданскую службу имеет право быть причисленным ко второму разряду чиновников».

Характерно, что в свидетельстве говорится об «очень хорошем», а не отличном поведении Воейкова. Обращает на себя внимание и другое обстоятельство: свидетельство датировано только 13 апреля 1862 года, через полгода после того, как Воейков подал заявление об отчислении и уже уехал из Петербурга. Повидимому, понадобилось наведение всяких справок о политической благонадежности, отношении к студенческому движению.

Воейков отправился в Германию и поступил в Гейдельбергский университет.

Для зачисления в германские университеты не требовалось вступительных экзаменов. Достаточно было подать заявление и внести плату. Студенты записывались по избранным ими предметам к профессорам и доцентам на лекции и практические занятия. Для получения свидетельства об окончании университета полагалось сдать экзамен или коллоквиум (собеседование) и выполнить установленный минимум лабораторных занятий.

Разрешался свободный переход в другой университет. Некоторые студенты посещали зимой учебные заведения в крупных городах, а на весну и лето переводились в какой-нибудь университет, находившийся в небольшом городке, где занятия продолжались в летнее время.

Для получения докторской степени необходимо было написать научную работу на тему, согласованную с профессором, отпечатать эту работу за свой счет в типографии и защитить как диссертацию на заседании ученого совета. Физико-математические и естественные отделения входили в состав так называемых философских факультетов. Поэтому защитившие диссертации получали ученую степень доктора философии.

Выбор Воейковым Гейдельбергского университета был не случайным. Еще перед отъездом за границу Александр Иванович говорил своим близким:

— Если приходится уезжать из Петербурга, поеду учиться в Гейдельберг. Там можно серьезно изучать естественные науки.

Он был прав. Именно в Гейдельберге за два года до приезда Воейкова организовал лабораторию тогда еще молодой ученый Дмитрий Иванович Менделеев, изучавший капиллярность жидкостей. Здесь Менделеев написал два труда: «О расширении жидкостей» и «О температуре абсолютного кипения». В Гейдельберге одновременно с Менделеевым работали будущие светила русской и мировой науки — физиолог Иван Михайлович Сеченов, композитор и химик Александр Порфирьевич Бородин.

После Воейкова в Гейдельбергском университете занимался метеоролог Б.И. Срезневский, а в 1869 году в Гейдельберге училась математик Софья Ковалевская — впоследствии гордость русской и мировой науки.

Воейков успешно занимался физикой, метеорологией, географией и химией. Хорошая библиотека и оборудованные лаборатории помогли Александру Ивановичу получить нужные знания для того, чтобы слушать лекции уже по специальным курсам метеорологии и физической географии. Но в Гейдельберге не было выдающихся профессоров по этим предметам. Поэтому Воейков перешел в Берлинский университет, где читал лекции известный в то время метеоролог Генрих Вильгельм Дове, последователь Александра Гумбольдта — замечательного немецкого естествоиспытателя и географа.

Гумбольдт интересовался вопросами климатологии, считал очень важным для развития естественных наук изучение средних температур воздуха и составление карт с нанесением изотерм[2].

Дове выполнил кропотливую работу по подсчету среднегодовых и среднемесячных температур для тысячи пунктов земного шара. В отличие от многих германских ученых того времени Дове был не только собирателем цифр и фактов. Он стремился дать научное объяснение наблюдаемым явлениям. Дове пытался установить зависимость температур от воздушных течений. Его перу принадлежали работы о полярном и экваториальном течении, о бурях, давлении воздуха, распространении тепла по поверхности земли.

Воейков увлекся лекциями берлинского метеоролога. Стремление к обобщениям, к выявлению закономерностей было свойственно Воейкову уже в молодости.

Однако Дове далеко не во всех вопросах проявлял себя сторонником прогрессивных течений в науке.

С годами он как бы остановился в своем развитии и стал относиться враждебно к новым идеям, выдвигавшимся метеорологами, в частности выступал против синоптических[3] работ, против применения механики и термодинамики к изучению атмосферных явлений.

Следует отдать должное Воейкову. Усваивая все ценное, содержавшееся в работах и лекциях Дове, молодой ученый был далек от слепого подчинения своему учителю и в дальнейшей деятельности следовал прогрессивным течениям науки.

Прослушав курс лекций у Дове и ознакомившись с постановкой метеорологических наблюдений в германской столице, Воейков счел необходимым для дальнейших занятий переехать снова в один из провинциальных германских городов.

Его выбор пал на Геттингенский университет, который славился хорошей библиотекой, лабораториями и кабинетами, физической обсерваторией и метеорологической станцией.

Присуждение ученой степени в Геттингене считалось особо почетным. Этот университет, основанный в 1734 году, завоевал репутацию передового научного учреждения. Его профессора были последователями рационалистической философии и поклонниками- французских материалистов XVIII века. Далеко за пределами Германии пользовался заслуженной известностью геттингенский литературный кружок, продолжавший традиции великого немецкого критика и драматурга Лессинга. Геттингенский университет слыл самой популярной школой либеральных дворян, в том числе и русских.

Питомцы университета достаточно хорошо охарактеризованы Пушкиным, который изобразил одного из них в лице своего героя:





…Владимир Ленской,
С душою прямо геттингенской,
Красавец, в полном цвете лет,
Поклонник Канта и поэт.
Он из Германии туманной
Привез учености плоды:
Вольнолюбивые мечты,
Дух пылкий и довольно странный,
Всегда восторженную речь
И кудри черные до плеч.





Геттинген находился на территории Ганновера. Когда король Ганновера Эрнст Август отменил прогрессивную конституцию, принятую законодательными органами, и восстановил старый конституционный закон, ряд видных профессоров университета выступил с протестом. Король выслал их из Ганновера, но после революции 1848 года был вынужден восстановить отмененную конституцию и амнистировать ссыльных профессоров. Правда, в последовавший затем период реакции настроение профессоров и большинства студентов, происходивших преимущественно из буржуазных семей, было уже далеко не революционным, но память о прошлом Геттингенского университета еще сохранилась.

В Геттингене работало научное общество с историческим, математическим и физическим отделениями. Оно издавало труды своих членов. Среди них были очень известные ученые, как, например, математик Карл Фридрих Гаусс, физик Вильгельм Эдуард Вебер, ботаник Генрих Гризебах. Геттингенское научное общество проявляло интерес к новым трудам не только германских, но и иностранных ученых. Когда появились в печати знаменитые «Новые начала геометрии» гениального русского математика Н.И. Лобачевского, Геттингенское научное общество избрало его своим членом-корреспондентом. Это было сделано по предложению Гаусса, не согласившегося с положениями Лобачевского, но тем не менее оценившего заслуги ученого.

В Геттингене Воейков завершил образование и сдал экзамены по тем курсам, которые требовались для получения свидетельства об окончании университета. Здесь же он написал докторскую диссертацию.

Еще перед отъездом из Берлина Воейков советовался с Дове относительно темы диссертации. Александра Ивановича привлекла одна из наиболее трудных тем, предложенных профессором, — «О прямой инсоляции[4] в различных местах земного шара».

Для этой работы было необходимо изучить солидные материалы, выполнить сложные цифровые подсчеты. Диссертант должен был составить таблицы среднемесячных температур на солнце и в тени в различных местностях земного шара, выверить цифры, произвести тщательный анализ.

Перед нами книжка на немецком языке, скромно изданная, без обложки. На первой странице — заглавие: «Об инсоляции и солнечном сиянии в различных местах земного шара. Диссертация на соискание ученой степени доктора философских наук Александра Воейкова. Геттинген, 1865 г.».

Уже в первой, еще далеко не зрелой работе проявились характерные черты ученого. Прежде всего выбор темы. Солнечное тепло, действие солнечных лучей на земной шар. Ведь это первопричина очень многих климатических явлений. Молодой русский ученый смело взял тему, за которую не хотели браться другие студенты. Дове не без сожаления говорил Воейкову, что вот уже больше десяти лет остаются необработанными материалы наблюдений над инсоляцией. Воейков даже и не подумал уклониться от работы над трудной темой. Не в его характере было искать легких путей в науке.

Другая отличительная черта исследования — широкий охват затронутой темы: Лондон, Сьерра-Леоне, остров Ямайка, Ирландия и Сибирь. Молодой Воейков уже начинает говорить языком ученого с большим кругозором. Это. не только климатолог — это будущий географ.

Как бы между строк, но с достаточной ясностью проскальзывает желание автора рассказать в первом научном труде о своей родине — России. Воейков говорит о метеорологических наблюдениях на русских станциях. Он испытывает явное удовольствие, анализируя данные, полученные с Барнаульской и Нерчинской станций.

«В России на станциях горного ведомства наблюдения за солнечной радиацией ведутся уже с 1850 года», — не без гордости отмечает автор.

И еще одна черта: добросовестность ученого. В диссертации Воейкова пятьдесят четыре страницы занимают тщательно составленные цифровые таблицы. Это солидные обоснования. Мало того, автор дает критическую оценку материалов наблюдений и приборов, используемых для измерения количества тепла, получаемого от солнца. Чувствуется глубокое изучение предмета, и нетрудно прийти к убеждению, что для этой краткой сводки проделана огромная работа, прочитаны сотни книг, проанализированы тысячи цифровых отчетов. И отобрано из громоздкого, разрозненного материала самое важное и достоверное.

Тексту отведено всего двадцать четыре страницы. Но это, конечно, только конспект, за которым скрывается большая исследовательская работа. Выводы автора осторожны. Он подчеркивает недостаточность материалов для окончательных суждений о зависимости инсоляции от географической широты, считает этот вопрос очень сложным, но приходит и к некоторым непреложным выводам, указывая, например, что зимой возвышенности подвергаются воздействию солнечных лучей в большей степени, чем расположенные по соседству низменности.

Заслугой диссертации была постановка важнейшей проблемы метеорологии — изучения действия прямых солнечных лучей в различных местностях земного шара.

Труд русского ученого был одобрен ученым советом Геттингенского университета, присвоившим Воейкову ученую степень доктора философии.

Немецкие профессора предложили Воейкову остаться в Германии, но он рвался на родину, так нуждавшуюся в свежих научных силах.

Действительный член Географического общества

Думая о том, где и как приложить свои знания, Воейков чаще всего обращался мыслью к Русскому географическому обществу, которое за четверть века существования уже успело привлечь внимание прогрессивных деятелей науки.

Для того чтобы уяснить, что представляло собой это общество и чем оно отличалось от других учреждений, причастных к науке, необходимо вкратце познакомиться с теми переменами в жизни и характере работы научных обществ и учреждений, которые произошли в годы становления капитализма.

Особенностью науки феодально-крепостнического периода была ее ограниченность, замкнутость, приверженность к старым взглядам.

Научные работники старого направления иногда с большим усердием накапливали материалы, собирали сведения, нагромождали целые тома описаний фактов, цифровых таблиц, но избегали обобщений и в особенности боялись устанавливать причины наблюдаемых явлений. Они упорно противодействовали проникновению новых течений в науку. Гениальный математик Лобачевский, выступивший в тридцатых годах со своими «Новыми началами геометрии», Зинин, прославивший русскую науку открытием реакции превращения нитробензола в анилин, — эти и многие другие передовые ученые не получили должного признания в России, а результаты их исследований были использованы преимущественно за границей.

Немалым препятствием к развитию русской науки было засилие в научных учреждениях иностранцев, относившихся к русским ученым не только с предубеждением, но и с явной враждебностью. Господство иностранцев распространялось не на одну науку. При Александре I и Николае I высшие посты в государстве занимали аристократы немецкого происхождения, им правительство доверяло больше, чем русским. Недаром один из героев 1812 года генерал Ермолов просил царя «произвести его в немцы». Восстание декабристов, в числе которых почти не было лиц иностранного происхождения, еще больше настроило Николая I в пользу чиновников-немцев. Он явно предпочитал их «ненадежным» русским патриотам, среди которых было к тому же немало родственников декабристов и их единомышленников.

В тридцатых-сороковых годах XIX века капиталистические отношения начинали понемногу пронизывать экономическую жизнь страны. Строились фабрики и заводы, проводились первые железные дороги. Капиталистам, становившимся наряду с феодальной аристократией хозяевами земли русской, нужна была помощь науки в изыскании передовых и дешевых, способов производства, изучении рынков сбыта и т. д.

Поэтому старания научных работников и практических деятелей прогрессивного направления создать научные общества, близкие к потребностям жизни, наконец, увенчались успехом. Правительство было вынуждено согласиться на организацию ряда таких обществ. Одним из них было Русское географическое общество, основанное в октябре 1845 года группой прогрессивных деятелей во главе с адмиралом Федором Петровичем Литке.

Литке был отважным мореплавателем, исследователем арктических морей; он возглавлял кругосветную экспедицию на корабле «Сенявин». Будучи руководителем Русского географического общества, Литке предоставлял отделениям общества большую самостоятельность. Он смело привлекал к работе в обществе даже лиц, осужденных за политическую деятельность, например сосланных в Сибирь участников польского восстания 1863 года.

К числу учредителей Географического общества принадлежал Константин Иванович Арсеньев — один из первых русских экономистов-географов. Мы уже говорили, что он в своих лекциях в Петербургском университете высказывал прогрессивные взгляды и даже критиковал самодержавие. В 1821 году Арееньева уволили из университета «за безбожие и революционные идеи», и только через пятнадцать лет он был утвержден членом Академии наук.

Организаторами общества были и первый русский кругосветный мореплаватель И.Ф. Крузенштерн, и исследователь полярных морей Ф.П. Врангель, и академик К.М. Бэр, и выдающийся этнограф В.И. Даль — составитель знаменитого «Толкового словаря живого великорусского языка», и другие.

Отделения общества развернули оживленную деятельность, в особенности отделение физической географии, секретарем которого в 1850 году был избран Петр Петрович Семенов (впоследствии знаменитый географ и общественный деятель П.П. Семенов-Тян-Шанский). В 1856 году он стал помощником председателя, а в 1860 году — председателем отделения.

Отличаясь разносторонними знаниями, — Петр Петрович был выдающимся ботаником, энтомологом, географом, экономистом и искусствоведом, — Семенов обладал еще одним ценным талантом. Он умел выбирать нужных людей и, что самое главное, верил в этих людей, вдохновлял их на подвиги во славу русской науки.

Благодаря его тактичности и внимательности к сотрудникам и посетителям Географического общества число участников и экспедиций научных работ, а также добровольных корреспондентов общества с каждым годом возрастало.

Но в Географическом обществе, как и в других научных учреждениях дореформенной России, далеко не все было благополучно. В составе членов и руководителей общества оказалось немало чиновников реакционного образа мыслей, тормозивших развитие науки узостью своего кругозора, неспособностью проявить в научной работе инициативу.

Бюрократизм и малоподвижность руководителей сочетались с преклонением перед иностранной наукой.

В результате некоторые весьма важные начинания общества не получали должного развития. Примером может служить организованный еще в 1850 году Метеорологический комитет, который начал было собирать сведения о климате России.

Появились добровольные корреспонденты, они посылали результаты своих наблюдений о температуре воздуха, осадках, направлении ветров и т. п. Однако молодое и еще не окрепшее Географическое общество использовало эти сообщения лишь от случая к случаю. Руководство добровольными наблюдениями за погодой и научная помощь почти отсутствовали. Поэтому вся работа протекала вяло.

Только в 1857 году было решено издавать периодический обзор материалов о климате и погоде России. В 1859 году вышел первый том этого издания, в последующие два года еще по одному тому.

Руководство Метеорологическим комитетом было поручено Людвигу Фридриху Кемцу, профессору университета в Дерпте, автору трехтомного учебника по метеорологии. Для своих работ Кемц пользовался материалами Главной физической обсерватории, организованной в Петербурге в 1849 году и имевшей небольшую сеть станций и ряд корреспондентов. В Дерптском университете преподавание велось на немецком языке, Кемц настоял на том, чтобы и метеорологические сборники Русского географического общества также печатались на немецком языке. Название сборникам было дано «Repertorium für die Metheorologie»[5].

Это были цифровые сводки с очень скудными примечаниями. Кому интересно читать столбцы цифр? Только узким специалистам. Такое направление издания не отвечало задачам Географического общества и не оправдывало расходов на печатание сводок.

Метеорологическая работа постепенно замирала, так как даже у самых самоотверженных и упорных корреспондентов пропадало желание тратить время и деньги на переписку с Географическим обществом.

Деятельность Метеорологического комитета Географического общества, как и Главной физической обсерватории, была оторвана от практической жизни.

В 1863 году издание «Repertorium» прекратилось. Наиболее интересные статьи были переведены на русский язык и изданы под редакцией Семенова. Но Географическое общество, конечно, не могло отказаться от изучения климата. География без изучения климата! Ненормальность такого положения сразу бросалась в глаза. И когда в Петербург в конце 1865 года возвратился бывший студент Петербургского университета, а ныне молодой доктор Геттингенского университета Александр Иванович Воейков, Географическое общество пригласило его принять участие в работе.

Петр Петрович Семенов придавал метеорологии большое значение. Он и сам прослушал в Берлине курс метеорологии у того же Дове, который был руководителем первого научного исследования Воейкова.

Петр Петрович показался Воейкову строгим, почти неприступным. Высокий выпуклый лоб, окаймленный густыми волосами, чуть нахмуренные брови, из-под которых на собеседника устремлялся пронизывающий взгляд красивых суровых глаз, крупный нос и длинная полоска усов, безукоризненно сшитый костюм — такова была внешность фактического руководителя отделения физической географии.

Семенов начал с воспоминаний о Берлинском университете, спросил о старике Дове, о старых и новых берлинских профессорах, не переставая вглядываться в собеседника, как бы изучая его. Он не любил людей самонадеянных, нахальных невежд, верхоглядов и лодырей, которых так много встречал среди отпрысков дворянских семейств. Не окажется ли новоиспеченный доктор философии одним из таких субъектов?

Если бы Петр Петрович при первом знакомстве с Воейковым вынес такое впечатление о нем, то разговор принял бы официальный характер и скоро окончился.

Но чем больше приглядывался Семенов к сидевшему против него невысокому, чуть полноватому молодому человеку с некрасивым лицом, небрежной лохматой прической, застенчивому, почти робкому, тем яснее для него становилось, что собеседник не принадлежит к числу ненавистных ему молодых зазнаек.

— Я читал вашу работу. Вы немало потрудились над «Инсоляцией». Тема серьезная.

— Что вы, что вы! — смутился Воейков. — Это такое скромное начало. Ведь, в сущности, я ничего не решил, а только поставил некоторые вопросы…

Лицо Семенова, постепенно прояснявшееся во время обстоятельного, но осторожного рассказа молодого ученого о германских университетах, вдруг расцвело улыбкой. Той широкой, обаятельной улыбкой, которая всегда пленяла людей, хорошо знавших Семенова. Петр Петрович понял, что перед ним искренний труженик науки. Его нужно подбодрить и, поручив ему важное дело, поднять его веру в собственные силы.

— Вы один из немногих русских ученых, посвятивших себя метеорологии и изучению климата. Я убежден, что в Географическом обществе вы найдете возможность применить свои знания и широко развернете деятельность. Можем ли мы на вас надеяться?

А — Ваше предложение отвечает моим самым сокровенным желаниям. Я буду работать с большим усердием. Не знаю только, справлюсь ли…

— Кому же справиться, как не вам, молодому русскому ученому!

Семенов и Воейков, столь близкие друг другу по духу, быстро нашли общий язык. Их первая встреча положила начало замечательному творческому содружеству, продолжавшемуся всю жизнь.

19 января 1866 года Воейков был избран действительным членом Русского географического общества. Александр Иванович оставался в этом звании ровно пятьдесят лет, то-есть до самой своей смерти, и немногие были более действительными членами, чем он.

Это звание не приносило Воейкову никаких доходов. Общество охотно давало своим членам поручения, отправляло их в командировки, но почти не располагало средствами на покрытие путевых расходов. Оно не платило и гонораров за печатаемые труды. Надо было жить, разъезжать и выполнять работы на собственный счет.

В этих условиях Воейкову, казалось бы, следовало поступить на государственную службу, а делами Географического общества заниматься в свободное время. Такая возможность вскоре представилась.

Умер директор Главной физической обсерватории академик Купфер, и на его место назначили уже известного нам дерптского профессора Кемца, председателя Метеорологического комитета Русского географического общества.

Предполагая расширить и реорганизовать работу Главной физической обсерватории, Кемц подыскивал сотрудников и предложил Воейкову место помощника директора обсерватории. Должность эта для двадцатитрехлетнего специалиста была почетной, к тому же достаточно высоко оплачивалась.

Перед молодым ученым встал вопрос: «Принять это, на первый взгляд, подходящее предложение или нет?»

Благодаря знакомым по Географическому обществу Воейков был осведомлен о положении дел в Главной физической обсерватории.

Обсерватория была моложе Географического общества на четыре года. Она вела метеорологические и магнитные наблюдения, но работа налаживалась плохо. При бюрократизме царского правительства, не сочувствовавшего «новшествам» и всегда старавшегося экономить средства за счет сокращения расходов на народное просвещение и научную работу, обсерватория долго не могла развернуть свою деятельность. Штат этого «всероссийского» учреждения состоял… из пяти человек.

Обсерватория не располагала достаточной сетью станций. Наблюдения проводились без должной системы. С 1852 по 1864 год обсерватория издавала «Метеорологическое обозрение России», но оно было полно ошибок и опечаток.

Зная Кемца по его деятельности в Метеорологическом комитете Географического общества, географы не ждали от нового директора серьезных улучшений в работе Главной физической обсерватории.

Таким образом, было очевидно, что Александра Ивановича ожидала заурядная кабинетная работа по проверке сводок и цифр с самыми примитивными выводами, руководство составлением справочников, административная деятельность. Воейкова же привлекали дальние путешествия, свободное творчество, смелые гипотезы и обобщения.

Обдумав предложение и посоветовавшись с друзьями, Воейков решил: «Нет, эта работа не для меня».

А накануне он уже согласился прийти в условленный день и час в кабинет Кемца. Изменив решение и желая сделать невозможным отступление, он сел на поезд и уехал в Самайкино, не предупредив Кемца о своем отказе.

Кемц был в недоумении. Он обиженно спрашивал лиц, знавших Воейкова, чем вызван такой нетактичный поступок. Ему рассказали, что Воейков удивительно рассеянный человек и, повидимому, забыл о предложении и о предстоящей встрече. Привели несколько эпизодов, когда Воейков опаздывал на поезда, путал имена знакомых, ошибался адресами. Кемцу пришлось поверить.

Отказ от казенной службы позволил Александру Ивановичу отдать всю свою энергию Географическому обществу.

* * *

Географическое общество нуждалось в научной информации о Кавказе и Средней Азии. Ведь только в 1860 году окончилась Кавказская война, а присоединение Средней Азии к России еще не было завершено. Воейков предложил обществу свои услуги. В 1867 году он впервые побывал на Кавказе, а в 1870 совершил путешествие по Дагестану и Закавказью и, переправившись через Каспийское море, посетил Красноводск и его окрестности.

Покрытые снегами величественные Кавказские горы, живописные долины, быстрые реки и водопады произвели на молодого ученого сильное впечатление.





Я зрел Кавказ — передо мною
Вставали горы из-за гор;
Казбек и Эльборус блестящей белизною
Одежды ослепляли взор.
Чело из туч приподнимали
И свод небес на голове держали.





Так писал когда-то дядя Воейкова — Александр Федорович. Эти стихи Александр Иванович знал с детства. Но действительность превзошла все ожидания, и Воейков не мог оторваться от открывшейся перед ним панорамы.

Александр Иванович, стремясь изучить климат Кавказа, не считал для себя возможным ограничиться обработкой записей местных наблюдателей погоды. К тому же он поставил себе целью разрешить затронутый им еще в докторской диссертации вопрос о влиянии рельефа страны на ее климат. Для этого Воейкову пришлось совершить немало восхождений на горные вершины.

Во время пешеходных экскурсий Александр Иванович пользовался помощью и гостеприимством горцев и на всю жизнь сохранил в памяти яркие воспоминания о природе и людях Кавказа. В климатологических работах семидесятых годов Воейков говорит о Кавказе как о хорошо знакомой ему стране.

Воейков разделял интерес русского общества к только что присоединенным к России территориям Средней Азии. Как климатолога, его привлекало хотя бы небольшое путешествие в пустыню, которую он впервые увидел у Красноводска.

Природа пустыни, малоизвестная тогда русским людям, глубоко заинтересовала Александра Ивановича. Он стал выдающимся знатоком географии и хозяйственных вопросов Средней Азии. Так расширялся кругозор ученого, с каждым годом изучавшего новые области своей необъятной родины.

Географическое общество давало Воейкову и другие поручения, связанные с дальними поездками. В 1869 году он посетил ряд западноевропейских стран, где изучил постановку метеорологических наблюдений и установил связь с важнейшими научными обществами.

В то время общеевропейским научным центром по метеорологии и физике атмосферы была Вена, там работал один из виднейших метеорологов, Юлиус Ханн.

Ханн сразу же оценил способности Воейкова. Он предложил Александру Ивановичу сотрудничать в журнале Австрийского метеорологического общества. Этот печатный орган тогда принадлежал к числу наиболее авторитетных научных журналов. В следующем году в нем было напечатано семь статей Воейкова.

Александр Иванович продолжал деятельно сотрудничать в журнале вплоть до 1885 года. Он ежегодно помещал статьи и корреспонденции о климате России, ее отдельных областей.

Материалы для статей Воейков черпал из собственных наблюдений, сообщений Главной физической обсерватории, различных журналов и справочников и из писем добровольных корреспондентов Географического общества. До Воейкова эти письма часто складывали в архив, даже не читая.

Воейков намеревался создать капитальный труд о климате России и ее отдельных областей. Но тут его ожидали большие трудности, связанные с особенностями развития русской метеорологии.

Первые труды о климате России

Начало наблюдений за климатом в России относится еще ко второй половине XVII века, когда десятки «звездозаконников» следили за движением небесных светил и облаков, наблюдали за скоростью ветра, выпаданием осадков, грозами, описывали наводнения, отмечали годы засух.

Систематические работы по изучению погоды были организованы в двадцатых годах XVIII века Российской Академией наук. Постепенно устанавливалась сеть метеорологических станций, что дало возможность ежегодно выпускать «Календари».

В 1727 — 1746 годах в «Календарях» вместе с цифровыми данными метеорологических станций печатались астрологические «предсказания» погоды. В ту эпоху было немало суеверных людей, которые считали, что астрологи могут задолго предугадывать погоду по положению звезд. Занятно было ежедневно раскрывать «Календари» и смотреть, какая погода предсказана на сегодня звездочетами и оправдалось ли их предсказание. Некоторые читатели даже не хотели покупать «Календари», если в них не было «предсказаний». У вечно нуждавшейся в деньгах Академии наук не хватало духу отказываться от выручки за «Календари» и ограничивать их тираж. Вот и помещали не лишенное юмора примечание:

«Мы вовсе при этом не надеемся, что все, что мы предсказывали, сбудется; в случае частых неудач, просим помнить читателя, что за немногия копейки нельзя много истины купить».

Серьезное внимание изучению климата уделял Михаил Васильевич Ломоносов. Он был автором нескольких интересных трудов по физике атмосферы.

В «Слове о явлениях воздушных, от электрической силы происходящих» Ломоносов правильно указал на то, что относительно более высокие по сравнению с центральными областями зимние температуры Петербурга, Архангельска и Охотска обусловлены согревающим влиянием моря. Ломоносову русская климатология обязана ценными указаниями о климате полярных морей.

Научной обработкой материалов наблюдений занимались и другие ученые. И.Г. Георги в 1794 году опубликовал «Описание Российско-Императорского столичного города Санкт-Петербурга и достопамятностей в окрестностях оного». Описание включало весьма обстоятельный очерк климата русской столицы.

Круг наблюдений над климатическими явлениями в XVIII и XIX веках надо признать довольно широким. Так, еще в 1714 году на Неве, у Петропавловской крепости, был организован водомерный пост, первый в России, но за ним вскоре последовало открытие таких же постов на других реках. 30 июня 1804 года в Петербурге академик Я.Д. Захаров совершил с научной целью первый полет на воздушном шаре.

В двадцатых-тридцатых годах XIX столетия в России насчитывалось до тридцати метеорологических станций, принадлежавших научным учреждениям и отдельным лицам. Правда, эти станции действовали еще разрозненно, не объединялись общим руководством и были слабо связаны с ученым миром.

Когда Александру Гумбольдту удалось организовать в Германии общество по изучению магнетизма, он обратился к правительствам различных стран с предложением создать магнитные обсерватории. Русская Академия наук поддержала инициативу Гумбольдта и организовала несколько обсерваторий на территории России и в Китае (Пекин). Начиная с 1835 года, они стали вести и метеорологические наблюдения. В 1849 году была основана Главная физическая обсерватория, а в следующем году создан Метеорологический комитет Русского географического общества.

Еще до организации этих учреждений в XIX веке издавались отдельные исследования, посвященные метеорологии.

В 1847 году увидела свет монография выдающегося, незаслуженно забытого дореволюционными историками метеоролога Михаила Федоровича Спасского «О климате Москвы».

Спасский умер молодым, не успев обработать материалы метеорологических наблюдений, накопившиеся в Главной физической обсерватории.

Это выполнил выдающийся русский ученый Константин Степанович Веселовский, специалист по статистике и политической экономии, один из первых членов Русского географического общества. В 1855 году он получил звание академика, а с 1859 по 1890 год занимал пост непременного секретаря Академии наук. Веселовский составил первую почвенную карту и «Хозяйственно-статистический атлас России», печатал в различных изданиях обзоры о климате отдельных местностей и в 1857 году издал большой труд «О климате России».

Каким образом статистик-экономист мог переключиться на такую, казалось бы, далекую от экономических наук специальность, как климатология, и, как мы увидим дальше, отлично справиться с составлением трудов о климате России?

Прежде всего следует вспомнить, что в прошлом веке наука была далеко не так разветвлена, как сейчас. Одни и те же ученые успешно занимались разнообразными научными вопросами.

«Энциклопедистами» были Петр Петрович и его сын Вениамин Петрович Семеновы; Дмитрий Иванович Менделеев, занимавшийся и химией, и физикой, и механикой, и экономическими науками; московский профессор Д.Н. Анучин — географ, антрополог, этнограф.

Веселовский в молодости служил в министерстве государственных имуществ. Работал он в департаменте сельского хозяйства под руководством известного экономиста А.П. Заблоцкого-Десятовского, также сыгравшего немалую роль в развитии отечественной географии, и вместе со своим начальником в течение почти пятнадцати лет участвовал в «Журнале министерства государственных имуществ». В некоторых номерах этого журнала все статьи были написаны Веселовским.

По поручению министерства Веселовский объездил огромные пространства Европейской России и Урала, составил полное описание и оценку земель для установления размеров подушного оброка с государственных крестьян.

Для определения стоимости земель нужно было изучить почвенно-климатичеекие условия каждой местности. Поэтому Веселовский тщательно собирал все материалы метеорологических наблюдений и составлял почвенные карты.

Первоначально Константин Степанович занимался только статистико-экономическими исследованиями. Дело в том, что министерство, в котором он служил, ведало и сельскими и городскими имуществами, в том числе домами, где жили рабочие. В 1848 году Веселовский напечатал в журнале «Отечественные записки» статью о жилищах рабочего люда в Петербурге. Правдивые слова автора о тяжелых жилищных условиях рабочих вызвали бурную реакцию со стороны высших петербургских чиновников. В Западной Европе происходят революционные события, а в Российской империи печатаются «возмутительные» статьи!

Другая статья Веселовского, «О статистике недвижимых имуществ в Петербурге», помещенная в «Записках Географического общества», также была осуждена начальством. За «вредное» направление деятельности Веселовекому угрожала ссылка. Ему удалось ее избегнуть только благодаря счастливому стечению обстоятельств. Веселовский решил оставить статистику.

«Для статистических исследований о России, даже самых добронамеренных, тогдашнее время еще было слишком неблагоприятно», — отмечал Веселовский в своих «Записках», изданных впоследствии.

«Я искал иных предметов, к которым мог бы с большею пользою приложить свой труд, и выбор мой осталовился на климате России. Это было в то время поле мало обработанное, манившее к себе перспективою всевозможных на нем новых находок для науки и прельщавшее тем чувством свободы, с которым можно было пахать его вдоль и поперек, не опасаясь попасть нечаянно, сам того не подозревая, в какой-нибудь участок, над которым незримо тяготеет грозная надпись «Вход запрещен».

Веселовский в течение девяти лет создал капитальный труд о климате России. Он использовал наблюдения ста сорока семи пунктов страны, в том числе двадцати шести пунктов Сибири и Аляски. Он проделал огромную работу по проверке, сводке и анализу многолетних наблюдений, пытался выяснить основные закономерности. Ему принадлежат первые предположения (правда, еще в очень неопределенной форме) о существовании на Европейско-Азиатском материке двух отличающихся одна от другой климатических зон, разделяемых условной линией, впоследствии получившей название «Оси Воейкова»,

В книге Веселовекото содержится немало ценных указаний и интересных выводов. Он, например, считал, что «исследование климата должно начать теплотою», указывал на особую важность изучения рельефа и составления гипсометрических карт[6] для климатических исследований.

Но Константин Степанович допустил в своем обширном труде и существенные пробелы. Он старался не углубляться в вопросы, которые считал принадлежащими метеорологии в узком смысле слова, а писал только о том, что имело, по его мнению, прямое отношение к сельскому хозяйству. Так, в его труде, как он указывает сам, «опущено все, что касается давления воздуха». Между тем без исследования давления воздуха невозможно объяснить движение воздушных масс.

Нередко Веселовский придерживался установившихся взглядов, не пытаясь их проверять. Он считал, что «необыкновенно холодная зима большей частью предшествует необыкновенно жаркому лету, а необыкновенно умеренная зима предшествует необыкновенно холодному лету». Впоследствии Воейков и другие климатологи решительно опровергли эту традиционную точку зрения.

Труд Веселовского представлял собой значительный шаг вперед в науке. Автор был награжден золотой Константиновской медалью Географического общества[7].

«Ни одна страна, сколько-нибудь замечательная по протяжению, не имеет таких таблиц, могущих идти в сравнение с таблицами Веселовского», — писал А.И. Воейков в своем обзоре «Метеорология в России».

О метеорологических изданиях середины прошлого столетия он отзывался:

«Русские метеорологические издания не были оценены настолько, насколько они того заслуживали, так как они опередили свое время».

С организацией Главной физической обсерватории метеорологические наблюдения стали более систематическими. Однако это было лишь начало. На севере России и в Сибири метеорологические станции насчитывались единицами. Инструменты на станциях редко сверялись с нормальными[8], обсерватория недостаточно часто проверяла работу местных станций, из-за чего сведения были не всегда правильны.

После издания исследования Веселовского обсерватория не печатала новых трудов, которые бы служили продолжением этого замечательного для своего времени обзора. Она ограничивалась лишь публикованием некоторых сводок. Эти сводки издавались на немецком языке и были недоступны широкому кругу русских читателей.

Сам Воейков еще в 1869 году был вынужден напечатать работу по изучению средних температур и количеству осадков, выпадающих в России, в «Санкт-Петербургском календаре», выходившем на немецком языке. Но замыслы Воейкова были значительно шире того, что можно было уместить в календаре. Новое исследование о климате России, — эта мысль не оставляла Воейкова. Александр Иванович должен был обеспечить себя надежным цифровым материалом. Между тем со времени выхода в свет труда Веселовского прошло четырнадцать лет, да и не все цифры, приведенные им, заслуживали доверия.

И вот Воейков принимается за тщательную выверку цифр и выводов Веселовского. Он берется за «Метеорологическое обозрение», издававшееся под редакцией Купфера, изучает работы Дове, основанные на материалах русских станций, и везде обнаруживает ошибки и противоречия. Не смущаясь этим, Воейков предпринимает общую проверку всех источников и в необычайно короткий срок подготавливает труд «Средние температуры в Европейской России, Сибири и на Кавказе».

Ученый дал цифровые таблицы за тридцать лет — с 1838 по 1867 год. Он выверил все данные своих предшественников и внес поправки по методу средних отклонений, который начали применять в то время передовые метеорологи. Этот метод был основан на изучении отклонений от средних величин за долгий период и позволял довольно точно определять цифры, почему-либо не сообщенные наблюдателями, находить и исправлять ошибки путем сравнения данных, относящихся к соседним местностям.

Справившись с этой тяжелой, трудоемкой работой, Воейков значительно дополнил исследования своих предшественников, изучавших климат России. В его распоряжении не было никакого аппарата, он сам подбирал необходимые материалы, сам производил вычисления. Проделав эту кропотливую работу, он заложил солидный камень в фундамент, на котором было воздвигнуто здание русской метеорологии и климатологии.

Душа Метеорологической комиссии

В то время как Воейков путешествовал по Кавказу и за границей, а после возвращения из поездок работал над сводками средних температур, в Главной физической обсерватории произошли перемены.

Кемц занимал пост директора обсерватории около года. Вместо отказавшегося от работы в обсерватории Воейкова он пригласил в качестве помощника Михаила Александровича Рыкачева, впоследствии академика и одного из виднейших русских метеорологов. В 1867 году Кемц скончался.

Пришлось подумать о приглашении нового директора. Выбор пал на швейцарского физика Генриха Ивановича Вильда. Это был энергичный тридцатипятилетний ученый, отличавшийся сильной волей и целеустремленностью. Вильд получил хорошую подготовку в Гейдельбергском университете, где учился у выдающихся ученых Кирхгофа и Бунзена. Вильду было только 25 лет, когда он начал читать лекции в Цюрихском университете. Назначенный директором Бернской астрономической обсерватории, Вильд в течение нескольких лет перестроил работу обсерватории и создал на территории Швейцарии сеть метеорологических станций, работавших по единому плану.

В 1868 году Вильд был приглашен в Россию, избран действительным членом Академии наук и назначен директором Главной физической обсерватории. Он немедленно приступил к реорганизации постановки метеорологических наблюдений: расширению сети станций, снабжению их оборудованием, разработке инструкций.

В то время как обсерватория налаживала свою деятельность, в Географическом обществе метеорологией занимались отдельные лица, в том числе Воейков. Организации, объединявшей научную работу по метеорологии и климатологии, в обществе не было: Метеорологический комитет фактически не существовал, а сеть добровольных наблюдателей, как мы уже говорили, не получала руководства и распалась. Географическое общество лишилось даже разрозненных и не всегда точных сведений.

— Так больше продолжаться не может. Нам нужно возродить при обществе метеорологические наблюдения, — не раз говорил Воейков Петру Петровичу Семенову и другим руководителям общества.

Наконец в марте 1870 года в Географическом обществе была организована постоянная Метеорологическая комиссия под председательством директора обсерватории Г.И. Вильда. В состав комиссии входили: А.И. Воейков, П.А. Кропоткин, Р.Э. Ленд и М.А. Рыкачев — видные деятели русской науки. Секретарем был избран Воейков.

Вильд составил инструкцию о наблюдении за грозами и осадками, о времени замерзания и вскрытия рек и бланки для записей. Воейков написал популярную статью о важности наблюдений над дождями и грозами. Эта статья была помещена в одной из распространенных тогда газет и перепечатана в других изданиях. Рыкачев опубликовал статью о наблюдениях за вскрытием и замерзанием рек.

Статьи призывали научные общества, представителей губернских властей, земские управы, директоров училищ и частных лиц оказать содействие новому начинанию.

Призыв комиссии встретил отклик. Скоро начали поступать материалы наблюдений. Воейков знакомился с этими сообщениями и вел переписку с корреспондентами. Он докладывал о поступивших сведениях на заседании Метеорологической комиссии, составлял сводки и печатал статьи, указывая фамилии лиц, от которых была получена информация. Это, по существу, была единственная возможность поощрить наблюдателей.

Александр Иванович всегда требовал живой связи с корреспондентами, считая, что местным жителям надо предоставить инициативу и всячески их поддерживать. Инструкция Вильда казалась ему слишком узкой и формальной. Жизнь ее опережала. Почта приносила в Географическое общество сообщения о ветрах, внезапных зимних оттепелях, прилете птиц. Особенно много писали наблюдатели о засухах, состоянии посевов, начале обора урожая. Попадались письма, рассказывавшие о подземных толчках, горных обвалах. А ведь все это не было предусмотрено инструкцией. Неудивительно, что через год секретарь комиссии с удовлетворением докладывал:

— Корреспонденты не хотят ограничиваться только сообщениями о грозах, осадках, вскрытии и. замерзании рек. Многие из них желают вести наблюдения по более широкой программе. Я надеюсь, — говорил он, — что вскоре вместо наблюдательных пунктов Географическое общество будет иметь целую сеть небольших метеорологических станций.

Вильд сдержанно встретил слова Воейкова. Он не одобрял стремление расширить наблюдения добровольных корреспондентов. Пусть выполняют инструкцию — и все!