Станислав Лем

Нечто вроде кредо

На свет мы приходим в прекраснейшем настроении — ведь улыбка свойственна грудному младенцу от рождения; плачет он лишь тогда, когда его наслаждение радостью жизни чем-то омрачено. Лишь постепенно начинаем мы понимать, что мир устроен не по принципу удовольствия. Ландшафтов, людей, откровений, утренних зорь так много, что представить себе все это можно разве только чисто количественно. Тут предстает перед нами случай. Существование — это неупорядоченное множество случайностей, в потоке которых приходится лавировать независимо от тот, сознаем мы или не сознаем, мимо скольких возможностей ежесекундно проходим. При этом первоначальный запас мозговых клеток, составляющий 12 миллиардов, уменьшается ежедневно на 100 000 нейронов; они отмирают и уже не восстанавливаются.

Помимо нашей воли, нас втягивает игра — например, с социально-политическими силами, которые с продавних времен ведут нас от одного краха к другому, пытаясь уберечь хорошее мнение людей о самих себе и о мире и изгнать лотерею, слепую случайность из порядка человеческого бытия. Эта игра идет не в одной плоскости, а в нескольких. Играть приходится с другими людьми, но также с природой; технология, правда, изгоняет неприрученную природу, из сферы общественной жизни, но этот искусственный эрзац постепенно становится вредоносным. И даже тогда природа не дает изгнать себя совершенно, ведь она продолжает присутствовать в наших телах — нагая посреди машинно стерилизованного пейзажа. Приходит старость, и начинается эндшпиль игры с природой, то есть с собственным телом, которое, подчиняясь законам лотерейной статистики, либо начинает давать перебои на клеточном уровне, либо нет. В первом случае несколько клеток уклоняются от своего прежнего пути, новообразование разрастается и человек умирает от рака. А если по счастливой случайности перебоев на клеточном уровне не возникает, клетки и функции организма отмирают сами по себе, пока наконец организм не умирает целиком и полностью.

Это отнюдь не пристрастное изображение жизни, но чистая, научно доказанная истина, только изложенная на обыденном языке. Итак, мы живем во множестве универсумов одновременно, участвуем во множестве необратимых игр, и все они, как бы ни выглядели их отдельные моменты, ведут к нашему полному поражению. В таких вот условиях нам приходится выбирать «правильный» курс. Зато у руля мы хотя бы отчасти свободны.

Это объективно обрисованное положение настолько бессмысленно и жестоко, что хочется во что бы то ни стало его приукрасить или хотя бы сделать его терпимым. Трансценденция как видение мира и как спасительное откровение — одно из самых невероятных и в то же время гениальных изобретений человеческого ума. Можно даже подумать, что культурные установления сводятся в сущности к набору принимаемых совершенно всерьез фантазий, которые должны преобразить все изъяны тела, души, общества, универсума в бесценные и достойные поклонения сокровища. Культура — это устройство, которое, неустанно заботясь о нас, переименовывает действительность: переименовывает страдания, старость, умирание, игру со случайностью и даже окончательную катастрофу; она преобразователь, который негативные ценности превращает в их позитивную противоположность, добродетельный самаритянин, защитник, всегда готовый солгать и достаточно мужественный, чтобы заранее проигранное дело объявить редкой удачей. Мы почти не замечаем этого, потому что свою роль защитника беззащитных культура играет не без изъянов и не без пауз; иногда, словно бы устав все время (пусть даже из самых лучших побуждений) обманывать своих подопечных, она соглашается признать кое-какие реальные факты. И это вовсе не так уж глупо: ведь тем самым ложь становится правдоподобнее, даже если требуется приукрасить дерьмо.

Решая главный вопрос, никто из нас не свободен; нельзя свободно предпочесть веру в богa слепой статистике, ибо обретение или утрата веры зависит от обстоятельств, не имеющих ничего общего с актом воли и рациональным решением.

Случаю — то есть особому расположению генов — было угодно одарить меня способностями, которые в XX столетии соответствовали писательскому призванию. И призвание это было где-то на пограничье между искусством и наукой. Вот почему я обратился к научной фантастике, принимаемой, однако, смертельно серьезно, даже если это была фантастика на юмористический лад. Устройство моего духа мне было дано от рождения; на устройство мира я никакого влияния не имел. Таковы две random variables,[1] исходно независимые переменные; у меня была возможность в известной степени коррелировать их.

Я обладаю силой воображения и являюсь рабом логики; мне трудно представить себе нечто такое, что никак не связано с реальной действительностью. Я просто не могу перестать мыслить логически и это для меня важно. Все, что я здесь сказал, основано на моем жизненном опыте и нескольких тысячах прочитанных мной книг, принадлежащих лучшим умам, которые когда-либо существовали. И пусть даже никто не может знать этого априори — все-таки ни в чем я не уверен так безусловно, как в том, что могу очень быстро отличить умницу от дурака, слепца от гения по нескольким взятым наудачу страницам. Это моя точка опоры, та самая, которую искал Архимед, чтобы перевернуть Землю. Отсюда следует также, что я всегда готов полностью пересмотреть свои суждения, взгляды, оценки, если встречу убедительные доказательства противоположной точки зрения.

Только до сих пор я их не смог отыскать.