Верования людей можно поделить на скорее «доверяющие» миру и скорее «упорядочивающие» мир, который они застали. Первые обещают Воздаяние, Избавление и Подсчет грехов и заслуг, увенчанный на том свете окончательным отмериванием справедливости, и, тем самым, пристраивая к несовершенному миру совершенное продолжение. Пожалуй, собственно такому удовлетворению наших притязаний по отношению к миру обязаны эти веры своим многовековым существованием, и именно оно сконцентрировано в закрепленной поколениями догматике.

Зато угасшие уже мифы вместо утешения и обещания Справедливого добра в замечательной упорядоченной Вечности (чтобы ни говорили о Рае и Избавлении, то там нет никакого Случая: никто не пойдет в пекло в результате Божьей ошибки или недосмотра Проведения, никто также не будет вовлечен в посмертные хлопоты, так как какое-нибудь препятствие не допустит его до Нирваны), привносили Порядок, часто жестокий, но Необходимый и, следовательно, также не похожий на лотерейную игру.

Каждая культура была и существует для того, чтобы всякое качество, как, например, случайность, встало в блеске Желательности или — по меньшей мере — Необходимости. Вот общее назначение культур, оно породило «нормализацию», сохраненную в ритуалах, во всяких указаниях и в каждом табу: всё везде должно иметь одну единую меру. Культуры вводили случайность внутрь себя осторожными дозами — для игры и забавы. Случай освоенный, удержанный в границах, как игра или лотерея, переставал быть категорией ошеломляющей и грозной. Мы играем в лотерею потому, что хотим играть. Никто нас к этому не принуждает. Человек верующий видит случайность в разбивании стакана, в укусе осы, но уже не припишет её смерти: в его неученом сознании Божье Всемогущество и Всеведение в состоянии назначить случаю второстепенную роль, но наука, пока это было возможно, трактовала случайность как эффект пока еще недостаточного знания, как наше неведение, которое будет ликвидировано дальнейшим притоком открытий. Это не шутки; Эйнштейн вовсе не шутил, утверждая, что «der Herrgott würfelt nicht»[17] потому, что «He is sophisticated, but He is not malicious»[18]. Что означает: порядок мира трудно познать, но это возможно, так как он доступен разуму.

В конце XX в. наблюдается уже генеральный отход от позиций, которых упорно и отчаянно придерживались в течение тысячелетий. Альтернатива «разрушение или творение» должна быть, наконец, отброшена. Огромные облака темных, холодных газов, кружащие в ветвях Галактик, медленно подвергаются фрагментации также непредвиденно, как разбивается стекло. Законы природы осуществляются не помимо случайных событий, а посредством их. Статистическая ярость звёзд, миллиарды раз теряющих, чтобы один раз породить жизнь в миллионах её видов, убиваемую случайной катастрофой, чтобы оплодотвориться разумом, есть правило, а не исключение во Вселенной. Солнца возникают от гибели других звезд; таким же образом и остатки дозвездных туманностей затвердевают в планеты. Жизнь является одним из редких выигрышей в этой лотерее, а разум еще более исключителен в последующих розыгрышах, но он обязан своим возникновением естественному отбору, или смерти, совершенствующей уцелевших, а также катастрофам, которые могут внезапно повысить шансы появления разума. Итак, процесс строительства мира и жизни не подлежит уже сомнению, но Космос является гигантским расточительным инвестором, расточающим выходной капитал Галактик, а исполнителем, вносящим регулярность в эту игру, является управляющий случаем закон больших чисел. Человек, существующий благодаря тем свойствам материи, которые возникли одновременно с миром, оказывается редким исключением из закона разрушения, недобитком сокрушений и всесожжений. Творение и разрушение, попеременно возникающие и взаимно себя обуславливающие, представляют собой такой порядок вещей, от которого нельзя убежать.

Такую картину мира постепенно создает наука, до сих пор не комментируя её, а только складывая из открытий биологии и космогонических реконструкций как мозаику из последовательно находимых кусочков. Мы могли бы, собственно, поставить тут точку, но мы задержимся ещё на минуту ради последнего вопроса, который можно поставить.

VII

Я нарисовал картину действительности, которую распространит наука XXI века так, как её контуры видны в науке уже сегодня. Картина эта возникла и получила гарантию подлинности от наилучших экспертов. Вопрос, к которому я хочу приступить далее, находясь в области, до которой невозможно уже дойти даже при помощи догадок, относится к прочности этой картины, и, кроме этого, будет ли она уже окончательной.

История науки показывает, что каждая картина мира, последовательно созданная с её помощью, считалась окончательной, а затем подвергалась корректировке, чтобы, наконец, распасться как рисунок разбитой мозаики, и работу по её складыванию предпринимали с самого начала новые поколения. Религиозные верования стоят на догматах, отбрасывание которых сначала расценивается как отвратительное кощунство, а затем приводит к рождению новой веры. Вера жива благодаря тому, что ее исповеданием является Окончательная Правда и, тем самым, несомненная. Ничего такого же несомненного и окончательного в науке нет. Собственно говоря, знания научной «точности» «не одинаково точны»; ничто также не указывает на то, чтобы мы приближались к Концу Познания как финальному соединению Неподъёмных Знаний и Неустранимого Невежества. Прирост достоверных знаний, осуществляемый при помощи материальной эффективности их приложений, вне сомнения. Мы знаем больше, чем наши предшественники из XIX века, они, в свою очередь, знали больше, чем их праотцы в науке, но, вместе с этим, мы узнаём неисчерпаемость мира, бесконечность глубины тайников материи. Если каждый атом, каждая «элементарная частица» оказываются бездонным колодцем, то уже только эта удивляющая нас (но все как-то себя уже приучили к этому марафонскому бегу без финиша) бездонность познания делает «каждый последний портрет действительности» сомнительным. Быть может Principum Creationis Per Destructionem[19] также окажется этапом нашей диагностики, прикладывающей человеческие мерки к тому, что так нечеловечно как Universum. Быть может этим, нечеловеческим уже предметом как недоступным нашим бедным животным мозгам, слишком подверженным мерам типа Deus ex Machina[20], займется возникший при нашей помощи машинный Разум, или, скорее, плоды послемашинной эволюции искусственного интеллекта, только приведенной в движение людьми. Но, говоря об этом, мы уже заходим за XXI век, в тьму которую не просветлят никакие догадки.



Берлин, май 1983 г.