Перед ними открылся люк. Пришлось наклониться, чтобы пройти, и по ту сторону сиял такой ослепительный свет, что они оба ничего не могли разглядеть. Воздух был горячий, как чье-то дыхание в лицо. Клерк толкнул Сенлина вперед, ткнув основанием ладони. Сенлин собрался повернуться и отчитать его, когда пол под ногами вдруг заскрипел и накренился, как ржавая кроватная пружина, лишая равновесия и сбивая с толку. Люк захлопнулся. Засов ударился о запорную планку.

Все еще слепой, Сенлин стукнулся головой при попытке выпрямиться. Он ощупал проволочную сеть над собой, быстро нашел угол и там обнаружил те же самые ячейки сети, образующие стену. Прищурившись, он рассмотрел, что они оказались чем-то вроде клетки для кур или кроликов, подвешенной в голубой комнате.

А потом Сенлин сообразил, что смотрит на небо. Не нарисованное небо, а настоящие голубые небеса.

Сенлин и Эдит сидели в клетке, прикрепленной к башне с наружной стороны.

Глава тринадцатая

Спросите любого встречного, не скучает ли он по солнцу? Не тоскует ли по луне? И вам ответят: а вы скучаете по тепловому удару? Тоскуете по волчьему вою? Популярный путеводитель по Вавилонской башне, III.XII


В сотне футов под ними раскинулся Рынок, красочный и замысловатый, как лоскутное одеяло.

Сенлин неистово колотился в черную железную дверь. В ответ клетка сильно дребезжала. Каждое сочленение скрипело, и ржавчина сыпалась на них как дождь. Ячейка проволочной сети под ними лопнула. Эдит наконец призвала его остановиться, схватив за шею. Он почти ее не слышал от звука собственных ударов. Он предпочитал ее не слышать.

Администратор обещал им быстрый результат и отдельную комнату. После всего, что Сенлин перенес, он мог поверить лишь в одно: это оплошность. Кто-то ошибся! Почему люди вообще приходят в Салон? Неужели все они садисты? Да это какой-то дурдом!

Он ударился о дверь еще раз, хватая воздух пересохшим ртом. Потом позволил Эдит оттащить себя в сторону. Он рухнул на нее и вяло привалился к проволочной стене, чтобы унять головокружение.

– С вами такое уже случалось? – спросил он.

– Неужели вы думаете, что я бы вернулась, будь оно так? – Она чуть лучше владела собой, чем Сенлин, хотя голос все равно дрожал. Она посмотрела вниз сквозь сетчатый пол. – Сколько лет этой клетке? Такое ощущение, что она может рассыпаться в любое мгновенье.

Сенлин вспомнил в ярких деталях тошнотворные звуки, с которыми команда воздушного корабля ударялась о землю.

– Давайте поговорим о чем-то еще, – ответил он сквозь зубы.

Не хотелось думать о том, кто будет рыться в его карманах, если он упадет на землю.

Их клетка, со всех сторон проволочная, была размером с детскую кровать. Места хватало, чтобы сидеть спиной к сетке, но не стоять. У них не было выбора, кроме как прижаться друг к другу, что лишь усугубило страдания Сенлина. Он сухо сглотнул и сказал:

– Я не понимаю. Они ведь прекрасно знают, что мы не сделали ничего плохого.

– Все свидетели мертвы. Откуда им знать? – спросила Эдит.

Сенлин объяснил теорию о латунных глазках в стенах особняка и клерках-шпионах, которых он видел в закулисных коридорах. Она подтянула декольте платья, у которого было неловкое свойство скользить вниз, и сказала:

– Мне даже не приходило в голову, что кто-то наблюдает… Ох. – Она, похоже, прокручивала в памяти сцены из прошлого. – Эти глазки́ были в каждой комнате.

– Если вам от этого легче, я не думаю, что кто-то шпионит за нами сейчас, – сказал Сенлин, вытирая струящийся по лицу пот.

Солнце беспощадно издевалось над ними. Он соорудил небольшой навес из фрака, пропустив рукава через ячейки потолочной сетки и прицепив к открытым концам проволоки. Эдит расстелила пышные юбки, чтобы он на них сел, что немного смягчало колючесть проволочного пола. Он поблагодарил ее, как мог поблагодарить человека, который освободил место на скамейке в парке. Они слушали какофонию рынка, верблюжьи крики и лай торговцев. Сухой ветер уносил прочь песни далеких сигнальных свистков.

Когда глаз солнца спрятался за башней, настала искусственная ночь. Сенлин смог лучше разглядеть фасад над ними и обнаружил, что его изучение предоставило разуму возможность отвлечься, в которой он так сильно нуждался. Стены были из неотшлифованного известняка. Тут и там из трещин между плитами торчали старые птичьи гнезда. В них, похоже, никто не жил. Другие клетки вроде их собственной, необитаемые, виднелись на некотором расстоянии слева и справа. При взгляде вверх, на башню, через просвет в навесе из фрака у Сенлина так сильно кружилась голова, что он мог лишь коситься в ту сторону и тут же отводить взгляд. Это не имело значения. Там не на что было смотреть. Вдалеке из башни торчали платформы, как шипы из стебля. Он предположил, что это воздушные причалы, но наверняка утверждать не мог. В остальном фасад выглядел обширным и необитаемым, как пустыня.

Не считая заводного паука. Машина, которая проползла наверху по стене башни, была размером с большую собаку и выглядела одновременно пугающей и поразительной. Из сочленений восьми стальных лап выходили струйки пара. Сквозь медный скелет виднелись механизмы внутри. Это было самое замысловатое и элегантное механическое существо, которое встречалось Сенлину. Когда машина приблизилась, стало видно, что в сердце у нее горит ровный рубиновый огонек.

Сенлин был слишком поражен, чтобы испугаться, но ему хватило осторожности, чтобы соблюдать тишину, указывая Эдит на машину. Она быстро втянула воздух и схватила его за руку, но вскоре стало очевидно: заводной паук к ним безразличен. Он проследовал мимо, ступая обутыми в резиновые подушечки лапами, с уверенностью мухи, ползущей по стене. Стоило Сенлину спросить себя, не является ли эта штуковина лишь огромной игрушкой, как ее роль сделалась ясна. Она ремонтировала башню. Она выискивала на фасаде дефекты, которые исправляла, распыляя гель. Гель быстро затвердевал и блестел, словно кварц. Сенлин следил, как машина переползает от трещины к трещине, выдирая птичьи гнезда и латая щели, пока она не исчезла из вида.

Это был гениальный маленький автомат, практичный и действенный. Увидев его, Сенлин снова обнадежился. Башня не вся состояла из ужаса и смятения. Здесь были и чудеса.

Хотя все эти чудеса казались маленькими и далекими.

Никто не рассуждал вслух о том, как долго их тут продержат, принесут ли еду или воду, или птичья клетка станет их могилой. Озвучивая такие мысли, они бы лишь сделали ожидание еще невыносимее. Но через полчаса молчания Эдит сердито застонала и сказала:

– Воображение сводит меня с ума! Я вспомнила каждый конфуз, свидетелем которого могли оказаться шпионы, и придумала кучу способов умереть в этом курятнике.

Сенлин прочистил горло:

– Я тоже. Я лишь подумал о том, сколько стервятников должны усесться на эту клетку, чтобы их веса в сочетании с нашим хватило для…

– Надо поговорить о чем-то другом, – перебила она, хлопая себя по бедрам. – Итак, ваше имя – Томас Сенлин, вы директор школы, и вы женаты. – Это все прозвучало во время допроса, устроенного администратором, разумеется. – Много лет?

– Нет.

Обычно его ответ на этом заканчивался, но теперь что-то вынудило Сенлина продолжить. Возможно, всего лишь товарищеское чувство, которое естественным образом возникает от общей травмы. Или, быть может – хотя в этом он едва ли мог признаться даже себе, – Сенлин смутно осознал, что момент не лишен… интимности, а с нею пришло искушение. Чтобы прервать грешный ход мыслей, он выпалил:

– У меня месячный мед… Ой, у нас медовый месяц.

Он бы не винил Эдит, если бы она засмеялась. Но этого не произошло, и она ответила не сразу. Она погладила себя по щеке, счищая засохшую кровь. Казалось, она размышляет, прежде чем задать очевидный вопрос: «Где ваша жена?»

Он слегка удивился и одновременно вздохнул с облегчением, когда вместо этого она начала рассказывать о собственном прошлом. Поскольку больше заняться было нечем, ее байки быстро переросли в историю. Он понял, что она хочет не просто подвести некий итог, но и приукрасить хронику своей жизни всевозможными мелкими деталями. Его всегда тревожили такие длительные исповеди. Он не знал, как себя вести. Но все-таки, пока Эдит говорила, он понемногу расслабился. Она была совсем не такой, какой представилась ему в первый миг – одетая в персиковое платье и помыкающая им, как лакеем. Она не была мелодраматичной или тщеславной. На самом деле она была довольно симпатичной. Она ему понравилась.

Она рассказала ему больше о сельскохозяйственных угодьях семьи и полях, которые засевали под ее руководством. Когда она описывала свой талант к сельскому хозяйству, в голосе звучала гордость. Она знала, когда следует принести в жертву заболевшие посадки; знала, как разбираться с буферными зонами и что делать во время засухи, как выявлять нечестных бригадиров, пьяниц и где искать замену. У нее было два брата, оба старшие, но ни один не отличался талантом или интересом к семейному бизнесу. Оба управляли небольшими участками и делали это плохо. Ее урожайность всегда была выше. Отец, который хотел провести годы заката, охотясь и превращая плоды своих садов в сидр, гордился ею. Он называл ее Садовой Генеральшей.

А затем, чуть больше года назад, отец уговорил ее выйти замуж за друга семьи, человека по имени Франклин Уинтерс, владельца виноградника со скромными доходами. Она, Генеральша, не нуждавшаяся в мужьях, согласилась только потому, что отец стал развивать тему, какой они старались избегать много лет: ее братья были безответственными, ленивыми и, что хуже, вероломными. Если бы земля досталась им, они бы ее продали и промотали заработанное. Но он не мог завещать состояние незамужней женщине; она оказалась бы уязвима перед лицом судебных разбирательств, не в последнюю очередь затеянных братьями. Замужество защитило бы ее от таких атак; она бы продолжала руководить фермой в свое удовольствие.

Мистер Франклин Уинтерс оказался достаточно безобидным супругом. Он был немного сухопарым, с ровным характером, не влезал в долги и с наемными работниками обращался справедливо, что она отнесла к добрым предзнаменованиям. Важнее всего, он согласился с условиями брака: ее роль в управлении фермой не должна была измениться. Она останется Генеральшей. Он согласился, но с оговоркой. Она могла заниматься делами фермы до тех пор, пока это не представляло угрозы ее здоровью.

Эдит была не дура. Она знала: Уинтерс ожидает, что она забеременеет, и под этим предлогом можно будет убрать ее с поля. Ее отец тоже надеялся, что у нее будут дети, которые продолжат род. Она находила все это нелепым. По ее лицу легко читалось, что материнство никоим образом ее не привлекало. Она согласилась с просьбой Уинтерса лишь потому, что знала – это никогда не станет проблемой. Она была крепкой и флегматичной, но также бесплодной после случившегося много лет назад падения с лошади. Об этом знал лишь сельский доктор.

Условия были сформулированы, соглашение подписано, и они поженились.

Но вскоре после того, как она стала миссис Франклин Уинтерс, – на церемонии, которую сама Эдит описала как «несентиментальную», – муж нашел предлог, чтобы воспользоваться их контрактом в собственных интересах. У нее развилась легкая аллергия на сорняк, который весной рос повсюду вдоль дорожек в начале и в конце каждого высаженного ряда. Это был тот самый сорняк с длинным стеблем, который она раньше жевала, объезжая свежевспаханные поля и проверяя плодородие почвы. Теперь от цветения этой травы она чихала. Уинтерсу этого хватило, чтобы ссадить ее с лошади. Он и слушать не захотел о том, что половина бригадиров страдает тем или иным недугом: подагрой, сифилисом, катарактой. Ей пришлось повесить вожжи на гвоздик, спрятать ботинки-грязеходы, повязать ленту на соломенную шляпку и смириться с тем, что она слишком слаба здоровьем для руководства фермой. Эдит подозревала, что тем самым ее наказывают за неспособность родить сына. Справедливости ради и от самого Уинтерса в этом деле было маловато толку.

Сенлин бы покраснел, не будь он и так красным от жары.

– Значит, вы с ним развелись?

– Да, – сказала она. – Только вот он не оказал ответной любезности.

– Не понимаю.

– Я тоже! – Она рассмеялась, и теплый порыв ветра бросил спутанные волосы ей на лицо. – Он отказался со мной развестись, и потому я отказалась остаться.

– И вы приехали сюда…

– Чтобы промотать его деньги, мои деньги.

– Играя светскую львицу, – весело сказал Сенлин, но ее лицо помрачнело.

Он скривился, выражая сожаление.

– Это была дурацкая пьеса. – Она вновь опустила юбки, которые вздувались, как воздушный шар. – Мне пришлось играть разряженную куклу, в то время как два пустозвона говорили о делах. Никто из них в делах не смыслил. Фондовая биржа сердца! Я умоляю! Товар, не поддающийся количественному измерению, не продают на фондовой бирже. В этом суть акций. И, насколько я знаю, никто понятия не имеет, сколько весит любовь, какой у нее объем, можно ли ее разделить или с чем-то смешать… Сколько единиц любви требуется для начала романтических отношений? Пять? Двадцать? Фондовая биржа сердца! Если бы один пустозвон не обезумел, это бы случилось со мной. – Она говорила словно в бреду, но в сказанном звучали приятные насмешливые нотки.

Не успел Сенлин ответить, как в железной двери открылся люк.

Они ринулись к нему и увидели лицо молодого человека с тщательно напомаженными усиками, который им широко улыбался.

– Боже мой, как жарко, – сказал молодой человек, и его лицо на миг скрылось из вида, пока он промокал лоб носовым платком с рюшами.

– Выпустите нас! Что за нелепость; здесь опасно! – Сенлину не удалось скрыть отчаяние в голосе. – Мы не сделали ничего плохого.

– Да нет, я понимаю, но сперва я должен расследовать ваше дело, иначе вас снова притащат сюда.

– Тогда расследуйте быстрее, – потребовала Эдит.

Молодой человек прочистил горло:

– Я помощник регистратора. Меня зовут Анен Сеф, и я сегодня буду помогать вам. – Он говорил с запинками, то и дело сглатывая, и Сенлин по манере речи опознал в нем полнейшего неумеху.

– Быстрее, – повторила Эдит.

– Я завершил следствие и доложил о найденном регистратору, который принял решение…

– Что за регистратор? Какие у него полномочия? – перебил Сенлин.

Сеф улыбнулся, в уголках его рта появились морщинки.

– Какой вы забавный! – Потом столь же быстро его лицо разгладилось, как поверхность болота, на которую недавно наступили. – Вас, мистер Сенлин, препроводят на третий этаж, где весьма мило. Вам нравятся павлины?

– Не составил о них мнения.

– В Купальнях множество павлинов, а также курортов и термальных источников.

– Звучит замечательно. Отведите нас туда, – сказала Эдит.

– А-а-а. Видите ли… – Сеф сморщил нос, отчего стал выглядеть еще моложе, и опять прочистил горло. – Миссис Эдит Уинтерс не отправится на третий этаж. Ее высылают на первый.

– Высылают? Почему? – изумилась Эдит. – Вы заперли меня с убийцей, и я стала жертвой нападения.

– Не я. Я вас нигде не запирал – вы, как я понимаю, получили ключ и отправились на ту конкретную сцену Салона добровольно. – Сенлин опознал в ответе Сефа скользкую чиновничью трусость. Парнишка был подающим надежды бюрократом. – Существуют две проблемы. Первая заключается в том, как вы вышли, а вышли вы незаконно. Вас предупредили, что персонажи должны выходить только в свои изначальные коридоры.

– За нами гнался безумец с ружьем! – воскликнула Эдит, ткнув пальцем в юношу и чуть не угодив ему в нос.

Он снова помахал носовым платком перед лицом:

– Да. Но остается второй вопрос – камины, миссис Уинтерс, – продолжил он. – Войдя в Салон, вы согласились с тем, что будете разжигать огонь во всех комнатах, куда попадете. У нас множество свидетельств того, что мистер Сенлин справился с этим простым заданием, в то время как вы, миссис Уинтерс, отнеслись к нему безответственно. В результате несколько каминов погасли.

– Какая разница? Дайте спички, и я разожгу их заново, – сказала она.

– Боюсь, ущерб уже нанесен. Вас изгонят, и вам запретят возвращаться в Салон. Это решение администратора, и…

– Простите, – прервал его Сенлин учительским тоном. – Молодой человек, мы ранены. Нас подвесили на опасной высоте. Мы хотим есть и пить, нам страшно. Я заклинаю вас вернуться к вашему начальнику, вашему регистратору, с недвусмысленным сообщением: нас освободят, и мы оба продолжим путь в Купальни. Мы настаиваем на том, чтобы нам предоставили возможность объясниться в ваших судах, какими бы они ни были, и мы настаиваем на том, чтобы нас выпустили из этой бесчеловечной птичьей клетки, в которую вы нас несправедливо заточили.

Он говорил с силой и уверенностью, которых сам не чувствовал.

Это заставило Сефа ненадолго сбросить маску любезности, но он быстро взял себя в руки и снова улыбнулся:

– Я поговорю с ним и вернусь. А пока что у меня есть ужин. – Сеф передал через люк жестяную флягу и мешочек сухариков.

– Вы не могли бы позволить нам подождать внутри? – спросила Эдит, сдерживая гнев. Но Сеф уже закрыл люк. Она ударила по дверце основанием ладони. – Олух!

Они снова рухнули без сил на сетчатый пол, онемев от разочарования.

Менее чем в полумиле под ними над Рынком парил воздушный корабль, судя по всему, недавно взлетевший. Сенлин рассмотрел гондолу, что напоминала баржу с квадратным носом, и сложный такелаж, которым корпус крепился к аэростату. Огромный резервуар с газом был круглым и красным, как детский мяч. Сенлин ощутил приступ зависти. Ах, как бы он хотел взлететь! Стать воздушным шаром, воздушным змеем!

Эдит тупо уставилась на византийское многообразие раскинувшегося внизу Рынка и сказала:

– Слышал, как они поступают, когда вышвыривают тебя прочь, чтобы удостовериться, что ты не вернешься? – проговорила она таким обезоруживающим тоном, словно они были старыми знакомыми. – Том, они собираются меня заклеймить.

Глава четырнадцатая

Если вам когда-нибудь покажется, что в Салоне скучно, проснитесь. Вы спите, и вам снится нудный сон. Популярный путеводитель по Вавилонской башне, III.LI


Он с самого детства любил воздушных змеев. Ему нравилась их безмятежность. Воздушный змей мог тянуть леску, нырять или рваться туда-сюда, но он никогда не паниковал, даже если неожиданный порыв ветра рвал привязь. Человек, запускающий воздушного змея, мог запаниковать, но сам змей – ни за что.

Он делал коробчатых, ромбовидных и бескаркасных змеев, всех форм и размеров. Каждый месяц он заказывал новую пачку разноцветной рисовой бумаги у мисс Беркс, и каждый месяц она громко изумлялась, не понимая, на что Сенлин тратит свободное время. В то время как другие мужчины в поселке проводили свободные часы, ремонтируя заборы и сооружая гребные шлюпки, директор школы бегал по полю с воздушным змеем. «Как же вы найдете жену, если все время тратите на игрушки?» – спрашивала мисс Беркс. Ему было наплевать. Ему много лет было наплевать. Он запускал воздушных змеев. Мисс Беркс закатывала глаза.

В конце тайных ухаживаний Сенлин соорудил для Марии воздушного змея и устроил послеполуденный пикник – и романтики в этом было куда больше, чем могла бы предположить мисс Беркс. Он сделал простого ромбовидного змея из красной бумаги – любимого цвета Марии. Он выбрал для пикника уединенное красивое место – скалу Мечтателей. Скала вздымалась над галечной бухтой, где рыболовецкий флот Исо покачивался на слабых волнах. Весенний день выдался необычно теплым. С моря дул устойчивый ветер. Единственным препятствием в обширном поле клевера была старая, бесплодная яблоня.

Запустив воздушного змея, он встал позади Марии, обхватив ее за талию и придерживая запястья, а она крепко вцепилась в катушку.

– Облака подсказывают, что делает ветер. Видишь? – сказал он. – Мы наблюдаем, как они растягиваются, ускоряются и собираются вместе. Но змей демонстрирует, что воздух более многообразен. Можно отследить каждое течение и каждый нисходящий поток. Похоже на летающий флюгер.

Она потянула за шнур пальцем, согнутым крючком, и, легонько толкнув Сенлина, сказала:

– Да, мне он тоже показался похожим на летающий… хм… флюгер.

Это хорошо, что она его постоянно дразнила. Подначки сбивали его с излишне серьезного настроя.

И все же он покраснел и отступил на шаг. Он обрел утешение в уроке, объясняя, как заставить воздушного змея нырять, взмывать вверх и плавно подниматься. Она слушала, тренировалась и кричала на змея, как на плохо обученную собаку. Сенлин предоставил ей свободу действий и постарался не давать непрошеные советы.

Очень скоро воздушный змей запутался в ветвях яблони. Столкновение случилось, когда Мария запаниковала, увидев, как змей пикирует с высоты прямиком на одинокое дерево. Слишком взволнованная, чтобы прислушиваться к указаниям Сенлина, она сильно дернула леер, и это лишь заставило красный снаряд двигаться к цели быстрее.

Авария его не расстроила. Он за много лет изничтожил стаи воздушных змеев. Мария была сентиментальнее. Она настояла на том, что этот талисман надо спасти. Сенлин предложил – как ему казалось, весьма разумно – подождать, пока порыв ветра не освободит змея. Может, он немного порвется, но отремонтировать его нетрудно.

Мария заявила, что сама его достанет, и, пока Сенлин протестовал, сняла туфли и носки, подоткнула юбку выше колен и вскарабкалась на дерево.

Сенлин с трудом мог это признать, но его взволновало зрелище голых ног, обвивших ветку. Несмотря на подозрения, которые позже охватили город, их свидания были достаточно целомудренными.

Нога Марии дернулась, когда она попыталась достать змея. Сенлин вынудил себя не грызть ногти. Миг спустя она распутала леер, скользнула обратно и спустилась вместе со змеем. От грубой коры на руках и коленях появились ссадины. Она их не заметила. Она повеселела от приключения и лишь рассмеялась, споткнувшись о корень, невидимый в густом клевере.

Она была красива самой беспечной и подлинной красотой.

Он набрался смелости сказать то, ради чего все это устроил.

Он встал на колено в клевере. Он взял ее за руку, как будто та была леером воздушного змея, и ее лицо парило над ним, а солнце озаряло ее темно-рыжие волосы. Она вдруг стала такой безмятежной.

Воздушный змей никогда не паникует. В тот раз и Сенлину удалось.



Он не мог поверить, что это случится – только не здесь. Они ни за что не заклеймят женщину. Это же башня, ради всего святого! Во всяком случае, испытание заставило его усомниться в нравственности и здравомыслии коллег-туристов. Как могла бы измениться башня, если бы туристы не притаскивали с собой недуги и пороки! Сенлин знал, что в башне есть местные жители, которые никогда не ступали на землю. Вот их-то умы были естественным образом возвышены окружающей средой, пропитанной изобретательским духом и стремлением к лучшему. Их влияние победит. Разум возобладает!

Он отказался утешать Эдит, потому как не верил, что она и впрямь в опасности. Скоро придет ответ, и их освободят. Он похлопал ее по руке. Это был своего рода знак спокойного ободрения, который он предлагал нервным ученикам в первый день занятий. Его похлопывание говорило: «Ну что ты, что ты! Все не так уж плохо».

Эдит была слишком ошеломлена новостями Сефа, чтобы заметить это жалкое подобие утешения.

Несмотря на его уверенность в том, что администратор быстро отзовется на их протест, наступила ночь, а ответа все не было.

Клетка, которая раньше казалась выставленной напоказ, теперь ощущалась до странности уединенной. Проступили звезды, как морозные узоры на стекле. Взошла луна, узенькая словно ремешок. Они поели сухарей и поделили воду; их молчание как будто усиливало шум Рынка внизу. От многочисленных костров поднимались звуки флейт, скрипок и барабанов. Песни переплетались, как музыка полевых сверчков.

Вечерний холод заставил пленников прижаться друг к другу в поисках тепла. Эдит прикрыла их колени чрезмерно пышными юбками. Осознание того, что ее могли заклеймить, приглушило прежнюю разговорчивость. Шли часы, и Сенлин чувствовал, как иссякает ее источник оптимизма. У него в голове вертелись слова Сефа. Он не мог понять сказанное, и это его грызло. Он спрашивал себя: что кроется за деспотическими правилами Салона?

– Эта одержимость каминами не кажется тебе странной? – спросил он, нарушая тишину. – Они не настаивают на том, чтобы мы мыли посуду или подметали полы. Нам нужно только разжигать огонь. У этого должно быть фактическое обоснование. Может, это связано с движением воздуха или согреванием труб…

– Это всегда было частью сценария, – сказала Эдит и подвигала плечом, прижимаясь к нему. – Не важно, о чем пьеса, огонь в камине надо поддерживать. Раньше я об этом помнила.

– У тебя на уме были другие вещи.

– Но ты-то не забыл.

– Только по привычке. Всякий раз, когда моя жена теряла меня в пабе или на вечеринке, ей надо было лишь проследить за дымоходом. Меня тянет к каминам. Того, кто занят разжиганием огня, не дергают.

– Когда выберешься отсюда, найди дымоход и встань рядом. – Тон подсказывал, что это шутка, но, ощутив, как Сенлин вздрогнул, она прибавила: – Уверена, с ней все в порядке.

– Поездка была моей идеей, – признался он. – Я хотел посмотреть на башню. Я привел нас сюда. Почему я так хотел привести ее сюда?

– Что гласит старая поговорка? Мы стремимся в башню, как вода в сток, – ответила она насмешливо-официальным тоном. – Ты другого ожидал, да?

– Описания в книгах нравились мне больше. Ты когда-нибудь бывала выше, в Купальнях или дальше? В Новом Вавилоне?

– Это самая высокая точка, до которой я поднималась. – Она поковырялась в изодранном тюле юбок. – И когда-либо поднимусь.

– Да ладно… – сказал он, похлопывая ее по руке. Даже ему самому жест показался снисходительным. Он перестал хлопать и вместо этого нежно сжал ее руку. – Мы здесь надолго не задержимся. Тебе надо вернуться домой и избавиться от мужа, а мне – пойти дальше и разыскать жену.



Мария провела рукой над клавишами и вдоль края пюпитра, по только что отполированной верхней доске пианино. Она с изумлением повернулась к Сенлину:

– Как ты…

Сенлин подтащил к ней скамеечку и врезался в стойку для шляп. Стойка зашаталась, но не упала. Для пианино с трудом нашлось место в тесной гостиной.

– Его привезли из Бромберри на прошлой неделе. Боюсь, немного старовато. Я купил его в твоей консерватории. Они освобождали место для новых инструментов.

– Пианино, Том. Ты даришь мне пианино! – Она села и опробовала клавиши, все еще не веря глазам.

– Я знаю, что большинство мужчин дарят кольцо, когда делают предложение. – Он пожал плечами. – Но я подумал, что если ты когда-нибудь будешь жить здесь, то для счастья пианино пригодится больше.

Она окинула комнату взглядом, понимая, что та изменилась:

– Но где же твой диван?

– Ты на нем сидишь.

Он перешагнул через скамеечку и сел рядом с Марией. Та под ними чуть покачнулась, и оба схватились за клавиатуру на случай, если старая скамеечка не выдержит двоих.

Этого не случилось, они рассмеялись, и Мария сказала:

– Это очень удобный диван.

Сенлин откашлялся и нахмурился:

– Мария, я… мне трудно выражать определенные… искренние чувства. Я… – Он сглотнул ком в горле и покачал головой. Он не так собирался произнести эту речь. Она терпеливо ждала, и ему удалось собраться с мыслями. – Из-за тебя мне больше не удается спокойно читать книги. Когда тебя нет рядом, я просто гляжу на слова, пока они не скатываются со страницы мне на колени и не собираются там, как вода в луже. Вместо того чтобы читать, я сижу и вспоминаю часы, которые провел в твоем обществе, и эта история кажется мне более очаровательной, чем фантазии любого писаки. Я никогда в жизни не чувствовал себя одиноким, но ты меня этому научила. Когда тебя нет, я превращаюсь в хнычущее ничтожество. Я думал, что достаточно хорошо понимаю, как устроен мир. Но ты опять сделала его полным загадок. Это сбивает с толку, пугает и изумляет, и я хочу, чтобы так продолжалось. Мне нужны все твои тайны. И если бы я мог, я бы подарил тебе сотню пианино. Я бы…

Она остановила его, нежно положив руку ему на плечо. Она встала, и ее ладонь скользнула к его щеке. Он попытался подняться, но рухнул на клавиши, и пианино издало нестройную череду звуков. Мария поцеловала его, ногой отодвинув скамеечку. Он попытался встать с клавиш, но она снова его на них толкнула неистовым поцелуем.

Жители Исо, которые тем вечером проходили мимо домика директора школы, удивлялись: откуда он взял пианино и почему играет так плохо, так громко и так долго?

Глава пятнадцатая

Обитатели океана большей частью живут на отмелях. С обитателями суши дело обстоит схожим образом. Популярный путеводитель по Вавилонской башне, I.III


Он проснулся от порыва ледяного ветра. Клетка тихонько задребезжала; проволочные ячейки зазвенели, как бубен. Небо было темно-синим, а звездный свет окрасил башню в цвет ледника. Ночь выдалась настолько же безжалостно холодной, насколько жарким был день. До рассвета оставалось еще несколько часов.

Сенлин отлежал руку, и когда попытался ее сдвинуть, то понял, что во сне они с Эдит сплелись в объятиях. Ее щека прижалась к его груди; ее руки обхватили его. Ее густые черные волосы ветром занесло ему на подбородок и шею. Мучаясь угрызениями совести, он начал отползать в сторону.

Эдит либо не спала, либо пробудилась от его движения, потому что она быстро проговорила:

– Пожалуйста, не надо. Я замерзаю.

Ее голос звучал приглушенно. Ее дыхание согревало его грудь.

Сенлин остановился, и она снова к нему прижалась. Он чувствовал ее дрожь всем телом. Он как мог укрыл ее плечи самой широкой частью фрака.

– Через пару часов наступит утро. Постарайся снова уснуть.

К нему сон так и не вернулся. Он лежал в пурпурной тьме и размышлял. Он не мог помирить свои представления о башне с собственным опытом, и это его грызло. Он ввел в заблуждение учеников, когда взахлеб расхваливал башню, – это уж точно. Придется усложнить урок осенью, в новом учебном году. Он по-прежнему будет рассказывать о технологических достижениях башни и ее расплывчатой истории, но перестанет превозносить ее.

Что-то менялось в людях, когда они стояли в тени башни. Она подтачивала их человечность. Усиливала амбиции. Он не мог себе представить, зачем кому-то возвращаться в Салон после изгнания. Чтобы подвергнуться новым мучениям? Он этого не понимал. Неужто жизнь на Рынке действительно такая тяжелая? И все так ужасно разочарованы в себе, что не могут придумать лучшей цели в жизни, чем потратить ее на притворство? Он подумал о бедняге Пининге, приветливом олухе. Тот столько рассказывал о чудесах Салона. За миг до смерти он выглядел таким уверенным, довольным и счастливым. Но зачем притворяться, что любишь незнакомку? Зачем ухаживать за актрисой? Бессмыслица какая-то.

– Думаю, люди заплатили бы сотни шекелей за комнату с балконом, с которого открывался бы такой вид, – сказала Эдит, прерывая его мрачные размышления. – Как считаешь, диван тут поместится?

Сенлин улыбнулся:

– У меня есть вопрос, на который ты, конечно, не обязана отвечать, но это меня беспокоит, так что я чувствую себя вынужденным спросить…

– Не надо речей, Том. Просто задай свой вопрос, – перебила она, пусть и не грубо.

Он перевел дух:

– Почему ты столько раз возвращалась в Салон?

Она засмеялась и отвернулась:

– Я спрашиваю себя о том же. У меня нет хорошего оправдания. Просто есть что-то приятное, что-то утешительное в возможности стать частью чужой истории. Это странным образом расставляет все по местам и кажется важным. – Сенлин фыркнул в ответ, сдерживая смех, и она легонько ткнула его в ребра. – Не смейся. Я знаю, звучит глупо, но я смотрю на собственную жизнь и вижу только двусмысленность и путаницу. В ней ничего впечатляющего не происходит, по крайней мере не происходит внезапно. В реальной жизни ничего не случается быстро. Все лишь постепенно разрушается. Это сбивает с толку, расстраивает… и это скучно. Боже мой, как же это бывает скучно. Но есть Салон, и в нем все имеет смысл. Да, все просто. Да, все глупо. Но есть сюжет. Неделю назад я бы все отдала за жизнь, в которой есть сюжет. Теперь же я говорю: верните скуку. Дайте мне работу по дому, альманахи и девять часов мертвого сна без сновидений. Верните скуку!

Сенлин поразмыслил над сказанным:

– Полагаю, в этом есть смысл. Но я предпочитаю историю, которую ты рассказала о своем прошлом, банальной пьесе, из которой мы сбежали. Мне кажется, твоя жизнь интереснее.

– Значит, в моем рассказе были преувеличения.

Они помолчали, готовясь к очередному резкому порыву ветра. Сенлин стиснул зубы и зажмурился, ожидая, пока тот утихнет. Когда все опять успокоилось, Эдит продолжила, и ее голос сделался ниже:

– Я знаю, ты посреди собственного бардака. – Она снова уткнулась ему в грудь и продолжила: – Надеюсь, ты найдешь жену. Я правда надеюсь. Я думаю, ты сможешь. Если ты это переживешь, остальное будет легко. – Эдит остановилась, кашлянула, и Сенлин понял: она пытается не расплакаться. – Но у меня есть к тебе просьба. Я знаю, что не имею права просить и ты не обязан соглашаться…

– Не надо речей, – сказал он, пытаясь ее успокоить и удержать от срыва. – Просто попроси.

– Не бросай меня, пока все не закончится. Я смогу с этим справиться. Мне просто нужно немного поддержки.

Услышав страх в ее голосе, он сказал, что согласен, конечно согласен. Но поспешил добавить, что до подобного не дойдет. Регистратор обязан смягчиться.



На следующее утро невыносимая улыбка Сефа снова возникла в проеме люка, и он повторил предыдущий вердикт. Эдит будет изгнана. Она никогда не сможет вернуться. Сеф, старательно избегая любого упоминания о клеймении или телесных повреждениях, называл процесс, которому собирались подвергнуть Эдит, «остракизмом». По его словам, это была чуть ли не самая благоприятная вещь в мире, и он заверил, что больше ничего нельзя сделать. Альтернативы и апелляции исчерпаны.

Сенлин, который переваривал случившееся всю ночь, подготовил сердитую отповедь.

– Вы что, утратили последние остатки совести? – спросил он. – Не прикрывайтесь долгом и начальством. Ведите себя по-человечески! Не притворяйтесь, будто жестокость оправданна только потому, что за ней стоят деспотичная политика и жестокий бюрократизм. Не нужна апелляция, чтобы подтвердить известный факт. Нельзя калечить человека за то, что он не разжег огонь в камине. Ваша собственная совесть кричит, запертая в вашей же реберной клетке: «Отпустите ее!» – В его голосе звучал незнакомый доселе пыл, и в конце тирады он обнаружил, что дрожит от ярости.

Сеф помахал платочком перед лицом, словно прогоняя мошку:

– Ну-ну. Прекрасная речь.

Странный ответ ошеломил Сенлина. Клерк говорил искренне, пусть и с оттенком скуки.

– Спасибо.

– Но в конечном счете, это не вопрос совести, честное слово; это вопрос стабильности, – сказал Сеф педантичным тоном и, не давая Сенлину возразить, продолжил: – Если закон податлив, мистер Сенлин, он гнется и подстраивается под человека – и тогда человек начинает упорствовать в своих пороках. Закон существует для того, чтобы придавать форму человеческим идеалам. Если подумать, разве милосердие не служит нечестивым за счет закона?

Сенлин был готов протянуть руку через люк и задушить самодовольного клерка, который гладил завитые усики, но тут вмешалась Эдит и оттащила его от двери.

– Я согласна, – сказала она. – Покончим с этим.

– Нет! – вскричал Сенлин, отталкивая ее от окошка. – Почему ты сдаешься?

– Потому что они могут держать нас здесь вечно, а я не могу тут оставаться. Хочешь вот так умереть? Я не хочу. Я хочу умереть в далеком будущем, обрабатывая поле на собственной ферме, стоя ногами на земле. А ты… тебе надо найти камин и встать рядом. – Последнее она произнесла с грустной, но решительной улыбкой.

Второй довод Сенлин проглотил. Как бы ни была ненавистна мысль о том, чтобы поддаться несправедливости, он не мог спорить с Эдит. Он обещал оказать моральную поддержку. Пора выполнять обязательства.

– На самом деле процесс остракизма довольно гуманный, – сказал Сеф так, словно они делали из мухи слона. – На кого-то даже снисходит откровение.

Сенлин стиснул зубы, сдерживая упрек.

Когда они приняли вердикт, их снова пустили в коридор. Спины болели, ноги подгибались. Они потянулись и стали разминаться, чтобы кровь снова зациркулировала в ногах. Сенлин почувствовал себя так, словно выполз на берег из бурного моря. Во второй раз за прошедшие сутки он ощутил недоверчивую благодарность выжившего.

Сеф повел их в больничную палату, через которую они прошли накануне. Помещение патрулировали около десяти служителей в белых костюмах. Они медленно и бдительно шествовали через сеть загороженных ширмами кроватей. У каждого на бедре, под полой пиджака, висел пистолет. Сенлин подумал, что если они попытаются сбежать, то далеко не уйдут.

Пустые кровати, мимо которых они шли, предстали теперь в более зловещем свете. Всхлипы и стоны, которые в вымощенной плиткой комнате безжалостно усиливались, звучали отовсюду. И Сенлин внезапно понял. Это никакой не госпиталь. Сюда не приходили, чтобы исцелиться. Здесь несчастных изгнанников клеймили или вырывали им глаза. Здесь пойманных в ловушку туристов подвергали «остракизму». Перед ними – белая изразцовая камера пыток.

Через зазор между занавесками, отгораживающими одну ячейку, Сенлин увидел такое жуткое зрелище, что для него на миг остановилось время. Человека удерживали на койке в сидячем положении два прислужника. Его голову скрывал медный цилиндр с клапаном, которые Сенлин видел, когда впервые прошел через палату. Клапан торчал в центре невидимого лица, словно абсурдный нос. Медсестра склонилась над ним и крутила клапан резкими, напряженными рывками. По ногам и рукам человека пробегали судороги, испытывая силу двух прислужников, которые его удерживали. Несмотря на очевидные мучения, из-под герметичного шлема не вырывалось ни звука. Его пытали. Но медсестры, похоже, не чувствовали ни малейших угрызений совести по этому поводу.

Варварское устройство служит для удаления глаза. Сенлина едва не стошнило от отвращения.

На пустой, плотно застеленной койке, возле которой остановился Сеф, лежало хлопковое больничное платье. На изогнутой штанге над койкой висела длинная занавеска. Сеф велел Эдит подготовиться к скорому визиту медсестры. Сенлина он позвал за собой, опять болтая о красивых павлинах, которые повсюду гнездятся в Купальнях. Но Сенлин остался возле занавески, когда Эдит ее задернула. Он видел, как движется по ту сторону тень.

– Я подожду вместе с ней, – сказал Сенлин.

– В этом нет никакой необходимости. Она будет…

– Я подожду, – повторил Сенлин тверже.

Сеф выглядел искренне озадаченным. Он, казалось, собирался возразить, но потом передумал. Демонстративно пожав плечами, помощник администратора отошел на несколько шагов и принялся что-то строчить в стенографическом блокноте.

Подошла невысокая зрелая женщина в сестринском переднике и шапочке оттенка «кардинал», толкая перед собой белую эмалированную тележку. На тележке громыхал крышкой железный котелок. Из отверстия в крышке торчала длинная рукоять клейма.

Не обращая внимания на Сенлина, медсестра заглянула за занавеску, а потом отдернула ее. Эдит лежала под простыней в белом платье, которое ей выдали. Разорванный и испачканный костюм она сложила в изножье кровати. За миг до этого у Сенлина кипела кровь, но, увидев ее в белой постели, он необъяснимым образом успокоился. Конечно, все это не могло быть реальным.

Медсестра щебетала о том, какая Эдит красивая и как ей идет наряд, одновременно беря ее за правую руку и выпрямляя ладонью вверх на кровати. Эдит протянула свободную руку к Сенлину. Он опустился на колени у изголовья кровати, взял подругу за руку. Медсестра предложила ей свернутую ткань, чтобы сжать между зубами, сказав, что это поможет справиться с болью, но Эдит дернула подбородком и ничего не ответила.

Медсестра открыла котелок, воспользовавшись толстой кожаной рукавицей. Посреди красных углей светилось круглое клеймо, большое, как мужские карманные часы. От этого зрелища желудок Сенлина свернулся в тугой узел.

Он снова посмотрел на Эдит, а она пристально глядела на него. Ее темные волосы рассыпались по подушке; ее загорелая веснушчатая кожа поверх ключиц блестела от пота.

– Не застревай тут надолго. Тебе надо идти, – сказала она и вместо ладони схватила его за предплечье.

Натягивая кожаную перчатку кузнеца, которая доходила до локтя, медсестра сказала:

– Я должна держать железо неподвижно, пока не досчитаю до трех. Очень важно, чтобы ты не двигалась, дорогая. Если получится не то, что надо, придется начать сначала. – Эдит не отвела взгляда от Сенлина, ничем не показала, что услышала медсестру. Ее губы сжались в тонкую бледную нитку.

– Считаю до трех, – опять сказала медсестра. Когда клеймо коснулось кожи, на шее Эдит выступили вены, она вытаращила глаза, ногтями вцепилась в руку Сенлина – и ее скулы заострились, и воздух наполнился ужасным, но знакомым запахом горелой плоти, и медсестра звонким как колокольчик голосом произнесла: – Один.



Когда Сенлин видел Эдит в последний раз, она лежала без сознания, а медсестра обворачивала ее руку марлей. Обморок был маленьким благом. Она не издала ни звука, и в ее молчании он ощущал неповиновение. Матрона возобновила ненужную любезную болтовню, несмотря на то что Эдит не отвечала. Сенлин настаивал, что останется, пока она не очнется, но Сеф заявил, что, если он еще немного промедлит, дело придется снова открыть.

– Это ненормально, мистер Сенлин. Вы упускаете из вида приз! Вас ждут торжества, курорты и павлины! – сказал Сеф.

Невыносимая толстокожесть!

Как бы там ни было, Сенлин понятия не имел, что еще он мог бы сказать Эдит. Наверное, даже лучше, что они избежали неловкого прощания. Она должна вернуться домой, а он – взобраться на башню. Он надеялся, что вскоре она окажется на своей ферме, снова станет Генеральшей, а он сделается лишь малозначимым актером в ужасной истории, которую она постарается забыть. Как он мог сказать все это на прощание? Лучше расстаться так, чтобы оба сохранили лицо. У них и так слишком много отняли.

Испуганный и измученный испытанием, Сенлин молчал, пока его вели прочь из пыточной в просторные бюрократические коридоры. Появился прислужник с его одеждой и портфелем, и ему позволили переодеться, сняв помятый и пропитавшийся потом костюм дворецкого. Он обнаружил, что деньги на месте, но в депрессивном оцепенении понял: ему все равно. Застегивая рубашку, он трижды пообещал себе вернуться к постели Эдит. Пусть бросят его в темницу, наденут на голову ведро и вырвут глаза. Пусть попробуют!

И трижды он убеждал себя идти дальше. Впереди ждала Мария. Он надеялся, что она цела и невредима. Он бы хотел, чтобы она оказалась рядом, возникла сейчас же и утешила его. Он знал, что это эгоистичное желание.

Помощник Сеф выглядел непривычно притихшим, когда вел Сенлина к лестнице с мраморными стенами. Над дверью красовалась высеченная в мраморе большая надпись: «Купальни».

Сенлин не собирался затягивать расставание, но стоило сделать шаг, как Сеф схватил его за руку. Затем молодой человек с серьезным видом выпалил признание:

– Я знаю, все это было для вас более чем обескураживающим. Честно говоря, я боюсь, что подвел вас тем, как отыграл свою часть представления. Вы выглядели так естественно. Я вами восхищаюсь. Я надеялся сам сыграть роль регистратора. После такого не могу не задаться вопросом, готов ли я к ней.

– Ну, удачи, – буркнул Сенлин, не вникая, с чего вдруг омерзительный помощник регистратора стал подлизываться к нему и разглашать свои профессиональные устремления.

– Я хотел спросить: как вы думаете, может быть, я лучше гожусь на роль медбрата? По-вашему, такой персонаж лучше подойдет для моих талантов? Традиционно эту роль играет женщина, но потенциал для…

– Роль? – перебил Сенлин. – В каком смысле? Вы актер?

Сеф едва не завизжал от восторга; он укусил себя за кулак и залился краской:

– Ох, мистер Сенлин, какой замечательный отзыв. Вы сделали мой день!

Часть вторая

Купальни

Глава первая

Вода из Фонтана Купален способна разгладить локоть старой карги, а также с равной легкостью исцелить от растяжения связок и разбитого сердца, избавить от самого стойкого нервного тика. Все, что вас беспокоит, забудется. Популярный путеводитель по Вавилонской башне, IV.III


Группка щебечущих молодых женщин в войлочных платьях и вязаных крючком шляпках шла за ним по зигзагообразной лестнице. Она соединилась с другой, потом с третьей, пока путь вверх не слился с более внушительной дорогой – ступенями из розового мрамора, широкими, как городской квартал. Звук шагов поднимающихся туристов звучал в унисон, как дождь, перерастая из лишенного ритма перестука в грохот барабанного боя. Он был одним из тысяч, совершающих восхождение.

«Популярный путеводитель» называл Купальни «колыбелью человечества», хоть вера Сенлина в эту книжку была уже не той, что раньше.

Время, проведенное в клетке, сказалось на суставах. Ноги горели и дрожали. Дойдя до последней ступеньки, он едва не рухнул без сил, но падать было некуда. Не дав и минуты, чтобы перевести дух, его толкнули вперед, в одну из множества очередей внутри переполненного таможенного поста. Облицованные белой плиткой кирпичные стены блестели в газовом свете бронзовых люстр. Мужчины в темно-синих мундирах патрулировали помещение, наблюдая за толпой. На поясе у них висели полицейские дубинки и рапиры. Черные кожаные козырьки синих шлемов скрывали глаза, но Сенлин чувствовал, как агенты в мундирах следят за ним, за всеми вокруг.

В конце большого зала, примерно в сотне ярдов впереди, стоял ряд зарешеченных таможенных будок, крепких, как моляры. Сенлин знал, что это единственный путь в Купальни. Мария либо стояла здесь недавно, либо будет стоять в ближайшее время. После блужданий в лабиринтах Салона он почувствовал облегчение, снова оказавшись на прямой дороге.

Над таможенными будками бросался в глаза транспарант, оповещающий о пятипроцентном налоге на все товары и валюту. Второе уведомление обещало скорый суд над любым, кого поймают с контрабандой.

Турист сбоку от него носил высокий парик, пудрово-белый и помпезный, как грот-мачта с поднятыми парусами; его единственным багажом, похоже, была незакрытая сумка из крокодиловой кожи, откуда выглядывал беспокойный карликовый пудель. Толпа изобиловала богатыми чудаками в капорах с оборками и с зонтами в рюшах, с тростями из терновника и с золотыми цепочками для часов. Пусть эта толпа и была хорошо одета, вела она себя немногим лучше рыночной. Вновь прибывшие были агрессивными, напористыми и надменными. Если он переставал прижиматься к человеку, стоящему впереди в очереди, более проворный оппортунист втискивался в зазор. Женщина с большой птичьей клеткой в чехле ударила Сенлина по ногам, перескочив на его место в очереди. Он почувствовал себя зажатым и запаниковал. Чтобы не грызть ногти, сунул руки поглубже в карманы сюртука: с этой нервной привычкой, казалось бы, он давно справился.

Его мысли постоянно возвращались к Эдит, к ее лицу, исказившемуся от мучений, к садистскому отсчету сестры и отталкивающему, но знакомому запаху горелой плоти… Он ее бросил. Она сама так хотела, но это не уменьшало его вины. Его терзали муки совести: «Ты ее бросил, потому что испугался. Ты ее бросил, потому что с ней тебе делалось неуютно». Так все и было. Так и было.

Но что он мог сделать? Чего бы он добился, оставшись, кроме клеймения и изгнания для самого себя? И все же, если бы Сенлин узнал, что другой человек в другой палате бросил Марию так же, как он бросил Эдит, ни за что не простил бы негодяя.

Впервые в жизни ему пришлось столкнуться с ужасным фактом о себе. Да, он был застенчивым, нервным и немного лицемерным, но его порок заключался в другом. Он всего-навсего трус. Башня это доказала. Он струсил, а поплатилась Эдит.

После трех часов медленного продвижения и угрызений совести Сенлин наконец-то оказался в начале очереди. Ему оставалось только дождаться, пока напористая женщина с птичьей клеткой закончит отвечать на заученные вопросы агента: «У вас есть скоропортящиеся товары? Вы собираетесь зарабатывать деньги во время пребывания в Купальнях?» Все шло гладко, пока агент не попросил ее снять чехол с клетки. Она возразила. Он настоял. Она решительно отказалась, мотивируя это тем, что ее птица чрезвычайно чувствительна, а сама она – состоятельная дама, чей муж наделен чуть ли не сверхъестественной политической властью. Настроение агента заметно испортилось, и темный козырек его шлема опустился, прикрывая глаза, как будто он сильно нахмурил брови, не желая оборачивать все в шутку.

Повинуясь тайному сигналу, появился еще один агент и перегородил женщине проход. Он без колебаний сдернул с клетки чехол с миленьким узором из желтых цветочков. Его совсем не удивило, когда обнаружилось, что птицы в клетке нет. Клетка была набита банкнотами. В ней наверняка поместились сотни мин – маленькое состояние. Сенлин невольно вытаращил глаза.

Пустые угрозы женщины быстро переросли в раболепство: она принялась хлопать густо накрашенными ресницами и кокетливо вильнула точеными бедрами. Это было гротескное представление. Агент, не тронутый зрелищем, схватил ее под локоть и увел прочь. Удаляясь, ее голос становился все выше, достигая высоких, панических октав. Сенлин подумал о пытке, которая ее ожидала, и волосы встали дыбом.

Затем Сенлина толкнули вперед, за ограждение, и агент спросил, что он будет декларировать. Недолго думая, Сенлин снял ботинки, распаковал тонкую стопку больших бумажных банкнот, всего шесть мин и двадцать шекелей, его собственное маленькое состояние, и пересчитал на стойке. Он покорно отдал пять процентов в протянутую руку агента. Когда его попросили предъявить портфель для досмотра, он быстро подчинился.

На дне болтался «Популярный путеводитель».

– Меня ограбили, – объяснил Сенлин.

Эти сведения не произвели впечатления на неулыбчивого агента. Он направил Сенлина к дверям в конце туннеля, быстро дернув подбородком. Отделившись от бунтующей толпы, Сенлин побрел в Купальни, где отовсюду падали лучи света.



Свет ослеплял. Потребовалось некоторое время, чтобы понять, каким образом солнечный свет попадает в просторное помещение, где расположен еще один город Вавилонской башни – Купальни. На потолке повсюду сияли прямоугольные вентиляционные отверстия.

– Шахты, наверное, сотни футов в длину, – пробормотал Сенлин.

Он мог только вообразить, какие хитроумные приспособления с зеркалами потребовались для такого подвига. Дальше свет рассеивали многочисленные зеркальные шары, некоторые размером с карету, подвешенные к выкрашенному в синий цвет потолку. Эффект напомнил Сенлину, как солнце освещает стены приливной пещеры, отражаясь от воды. Все здесь блестело и переливалось. Это было красиво.

По обе стороны мощеного пешеходного бульвара возвышались трех– и четырехэтажные здания, между которыми не было ни одного переулка. Фасады пастельных тонов были изукрашены замысловатыми белыми карнизами, из-за чего дома выглядели как праздничные торты. Здесь разместились театры, танцзалы, рестораны и отели. Туристы были одеты согласно разнообразной моде родных государств: в короткие куртки для верховой езды и бриджи, в затейливые кимоно, в тоги и одеяния из кожаных лент. Но среди шикарной толпы Сенлин время от времени замечал голые спины и бритые головы ходов, которые, согнувшись и шаркая ногами, тащили тяжелые джутовые корзины. Таможенники не то сопровождали, не то погоняли бедолаг через орды состоятельных туристов, которые рассеивались перед ходами, словно боясь заразы. Сенлин вдруг понял, что в Салоне ходов не было. Как же им удавалось незаметно проникать на третий уровень? Он вспомнил замечание Голла о том, что в башне есть тайные пути. Наверное, ходы перемещались по менее публичным дорогам. И вряд ли это было приятное занятие.

Широкая улица закончилась тупиком, уткнувшись в совершенно круглое и сапфирово-синее водохранилище. Его размеры ошеломляли, и Сенлин задался вопросом: выкачали ли эту воду из глубоких водоносных слоев под башней или направили вниз из облаков, которые неизменно окутывали ее самую высокую часть? Неподалеку от берега рос тростник с белыми пушистыми кистями. Среди высокой травы чистили перья и пронзительно кричали стаи светлых фламинго. В центре водохранилища к потолку вздымался завитый спиралью шпиль, сужаясь к вершине, словно раковина моллюска. Повсюду росли гиацинты, и плющ изливался из каждой двери и окна, цеплялся за каждую поверхность. Среди зелени струился пар. Кованые пешеходные мостики соединяли курящийся шпиль с береговой линией. Арочные знаки над мостиками сообщали: «Один шекель за посещение знаменитых Фонтанных источников».

Водоем – судя по всему, главную достопримечательность, – окружали кабинки для переодевания. Брусчатый искусственный берег кишел купальщиками, молодыми и старыми. Чуть дальше от берега механические бегемоты с определенными интервалами открывали и закрывали пасти, выстреливая из глоток струи воды, к величайшему удовольствию множества детей.

Вот эту чудесную башню Сенлин ожидал увидеть, вот это место подходило для медового месяца! Он недооценил убожество и опасность более низких кольцевых уделов, но в равной степени недооценил и красоту Купален. Они великолепны! Он жалел лишь о том, что не может разделить момент с Марией. Она бы так обрадовалась, увидев все это.

Сенлин шел вдоль кромки воды, петляя между участниками пикников, шезлонгами и душевыми кабинками. В воздухе сильно пахло дюжиной разновидностей мыла. От ароматов зудело в носу. По привычке он высматривал любое красное пятно. Абсурдно думать, что она будет носить шлем всегда. Может, его вообще украли. Сенлину нравилось представлять, что она устроилась в гостиничном номере со всеми удобствами и ждет – может быть, прямо сейчас стоит на балконе, откуда открывается вид на этот берег, не знающий приливов, и думает о нем. Может быть, она нашла пианино и развлекает гостей душераздирающей игрой и волнующим голосом…

– Вижу лицо человека, который нуждается в гостеприимстве!

Веселый баритон заставил Сенлина вздрогнуть от неожиданности. Он посмотрел вниз и обнаружил, что стоит очень близко к полосатому шезлонгу, на котором возлежит купальщик – крупный мужчина с грудью как бочонок.

– Добро пожаловать в Купальни!

Незнакомец был бронзовокожий, полуголый, одетый только в красные плавки и темные очки. Раздвоенная черная борода подчеркивала его седую как сталь гриву. Для своего возраста он выглядел здоровым и спортивным. Сенлин немного спасовал перед шириной его груди и плеч, хотя улыбка казалась достаточно любезной.

– А это ошеломленный взгляд человека, который только что выбрался из обезьяньего загона. – Он картинно содрогнулся. – Салон – ужасное место.

Несмотря на возросшую подозрительность по отношению ко всем посетителям башни, Сенлин тотчас же ощутил товарищеский дух, объединяющий его с улыбчивым гигантом. Он задал вопрос, который мучил его с той поры, как он оставил Сефа у лестницы, ведущей из Салона.

– Они все актеры?

– Я не знаю. Возможно, они просто формалисты. В конце концов, какая разница? Они ужасны, и вы от них избавились. По крайней мере, в физическом смысле; чтобы очистить душу, возможно, потребуется бутылка вина – или, если вы очень травмированы, две недели в горячих источниках.

Сенлин указал костлявым подбородком на шпиль Фонтана:

– Зрелище невероятное, но я не думаю, что останусь тут на две недели.

– Ах. Впрочем, я тоже. Уезжаю завтра. Пора домой! – И великан коротко описал свою предысторию: он занимался горными разработками, большей частью в Циановых горах на севере, хотя Сенлин никогда бы не подумал, что гигант проводит много времени в недрах земли, выискивая мерцание во тьме. Он выглядел скорее как тип, который считает золото, чем как работяга, его выкапывающий. – А вы, я так понимаю… – великан окинул Сенлина долгим изучающим взглядом, – гробовщик?

Сенлин рассмеялся:

– Директор школы.

– Ну разумеется! Весь в черном, потому что вы оплакиваете утрату юношеской невинности! – Его низкий и зычный голос звучал наполовину уважительно, наполовину шутливо; Сенлину предстояло вскоре обнаружить, что этот ироничный и отрывистый тон он использует часто. – Образованный человек. Славно! У меня не было разумного собеседника уже несколько месяцев. Все здесь слишком тупые или слишком остроумные, чтобы изречь хоть одно честное слово. Я истосковался по умным разговорам. Давайте встретимся сегодня вечером в кафе «Риссо» за чаем, выпивкой или ужином, или что там вы, ученые, предпочитаете. – Кафе, как он указал, располагалось на берегу, сразу за ними. – В «Риссо» обслуживают медленно, зато улитки вкусные.

Хотя Сенлин не спешил брать на себя какие-либо обязательства на случай, если воссоединение с Марией состоится в ближайшие несколько часов, радостный титан не принял его извинений и пообещал, что беседа будет в худшем случае познавательной, а в лучшем – весьма приятной. В конце концов Сенлин принял приглашение, и, прежде чем расстаться, они официально представились друг другу.

Сенлин пожал руку Джону Тарру, который от души рассмеялся, когда новый знакомый попросил его порекомендовать отель.

– Они все одинаковые, директор. Все кишат молью с изысканным вкусом, которая никогда не устанет поедать ваши деньги. Отправьте письмо в свой банк, прежде чем попросить номер с видом!



Воодушевленный встречей с дружелюбным Тарру, Сенлин отправился на поиски Марии. Он решил сосредоточить внимание на многочисленных гостиницах и Таможенных воротах. Если она уже здесь, должна была снять комнату, а если она все еще в недрах башни, единственный вход – через таможню. Он застанет ее приходящей или уходящей.

Он снова пожалел, что ему не хватило предусмотрительности заранее забронировать отель. В сложившейся ситуации придется обыскивать все отели. Их было около шестидесяти. Что еще сложнее, он должен выслеживать Марию незаметно. Нельзя разглагольствовать напропалую о том, что потерял жену. Он не забыл совет Финна Голла: искать так, чтобы никто не заметил поисков. Он не хотел привлекать внимание воров или торгашей. Даже Тарру, каким бы любезным тот ни казался, придется заслужить его доверие.

И потому он придумал тайный способ узнать, остановилась ли Мария в каком-нибудь отеле. Он подходил к консьержу, будто желая зарегистрироваться, и просил только подтвердить, что его жена, чей спектакль окончился раньше, еще не сделала этого. Когда консьерж сообщал, что в настоящее время нет гостей с таким именем, Сенлин притворялся озадаченным и говорил: «Это отель „Монтгроув“?» – отлично зная, что нет, потому что сам только что побывал в «Монтгроуве» по соседству. Его ошибку исправляли, и он уходил, словно обычный рассеянный турист, который перепутал отель, но не потерял жену.