— Но я в основном хожу в кроссовках Converse, — сказал Джеймс.

— Надо постараться, — посерьезнел Вишенка. — Фотография станет вашим отражением.

Великолепно, мрачно подумал Джеймс. На обложке читатели увидят лысеющего типа не первой молодости. Он пошел в ванную и уставился в зеркало. Может, пора начинать брить голову? Но тогда он будет похож на большинство мужчин средних лет, скрывающих лысину. Кроме того, вряд ли ему пойдет лысина. Черты лица Джеймса были неправильные, а нос выглядел перебитым и неправильно сросшимся, хотя это была фамильная черта семьи Гуч, передававшаяся из поколения в поколение. В душе Джеймс мечтал иметь неординарную, запоминающуюся внешность. Он был бы счастлив походить на погруженного в свои мысли художника слова. Гуч попробовал задумчиво прищуриться и опустить уголки рта — получилась некрасивая гримаса. Махнув на свое отражение в зеркале, Джеймс напихал побольше одежды в тщательно сложенные запасливой Минди пакеты из Barneys и вышел в холл.

На улице лил сильный дождь. Из маленьких окон его квартиры трудно было определить погоду. Иногда можно было выйти и обнаружить, что на улице просто благодать, но чаще происходило наоборот. Еще не пробило и семи часов, но у Джеймса уже возникло предчувствие, что день не задался. Он вернулся за зонтиком, но в беспорядке общего шкафа в холле нашелся лишь расхлябанный складной инвалид, который в открытом состоянии топорщился четырьмя голыми спицами. Джеймс обеспокоенно выглянул из подъезда на сплошную водную стену. У тротуара стоял черный внедорожник с работающим мотором. В холле швейцар Фриц раскатывал пластиковую ковровую дорожку. На секунду он остановился и тоже посмотрел на улицу.

— Льет как из ведра, — озабоченно сказал он. — Вам нужно такси?

— Ничего, я сам, — ответил Джеймс. Он никогда не позволял вызывать для него машину. Он знал, как швейцары относятся к Минди, и стыдился просить о том, что другие жильцы, оставлявшие хорошие чаевые, считали в порядке вещей. Если новая книга поправит его дела, на Рождество он обязательно подарит швейцарам приличную сумму.

Лифт открылся, и в холл вышла Шиффер Даймонд. Джеймс ощутил невольное восхищение — и собственную ничтожность. Волосы актрисы были собраны в «конский хвост». На ней были блестящий зеленый тренчкот, джинсы и черные сапоги на шпильках. Шиффер не выглядела кинозвездой, мелькнуло в голове Джеймса, но, безусловно, выделялась из толпы. Куда бы она ни направилась, люди распознают в ней знаменитость и проводят любопытными взглядами. Джеймс не понимал, как можно выдержать постоянное внимание к своей особе. Привычка, что ли? С другой стороны, актерами и становятся для того, чтобы на тебя глазели открыв рот.

— Ужасная погода, да, Фриц? — сказала Шиффер.

— Ох, все хуже и хуже, миссис Даймонд.

Джеймс вышел на улицу и остановился под навесом. Жизнь на Пятой авеню замерла: на улице почти не было машин и совсем не было такси.

Из подъезда вышла Шиффер Даймонд.

— Вам куда ехать? — спросила она.

Джеймс вздрогнул от неожиданности.

— В Челси.

— Мне тоже. Давайте я вас подвезу.

— Нет-нет, я…

— Ну-ну, не глупите. Машина студийная, а дождь льет как из шланга.

Из дома вышел Фриц и открыл для актрисы дверцу внедорожника. Шиффер Даймонд забралась на заднее сиденье и сразу подвинулась.

Джеймс покосился на Фрица, подумал: «Да какого черта!» — и сел в машину.

— Сначала отвезем человека, — велела Шиффер водителю. — Вам куда? — обратилась она к Джеймсу.

— Я… э-э… точно не знаю. — Джеймс сунул пальцы в карман узких джинсов и с некоторым усилием извлек клочок бумаги с надписью «Индастрия-суперстудиос».

— О, так нам с вами в одно место, — сообразила Шиффер. — Поехали, — обратилась она к водителю и, взяв сумку, извлекла из нее айфон. Джеймс сидел неподвижно, страдая от неловкости; к счастью, между ними была консоль, до некоторой степени спасавшая положение. Под раскатистое рокотание с небес дождевые потоки шумно низвергались в забранные решетками колодцы. Как хорошо, неожиданно для себя подумал Джеймс, никогда не волноваться по поводу такси или вынужденной поездки в метро… — Ну и погодка, — сказала Шиффер. — Удивительно ненастный август. На моей памяти такого дождливого лета не было. Вот жару в тридцать семь градусов помню. И снегопад на Рождество.

— Правда? — удивился Джеймс. — Теперь снег в лучшем случае идет только в январе.

— Наверное, у меня остались слишком романтические воспоминания о Нью-Йорке.

— Теперь у нас снега не бывает по несколько лет, — поддержал разговор Джеймс. — Глобальное потепление.

«Болтаю черт-те что», — подумал он.

Шиффер улыбнулась ему, и у Джеймса мелькнула мысль, уж не из тех ли она развратниц, которые не пропускают ни одного мужчины. Он припомнил разговоры о знакомом журналисте, обычном, нормальном парне, которого известная кинодива соблазнила прямо во время интервью.

— Вы муж Минди Гуч, верно? — спросила Шиффер.

— Джеймс Гуч, — представился он.

Даймонд кивнула. Ей, разумеется, не было нужды называть себя.

— Ваша жена…

— Председатель домового комитета.

— …ведет блог, — договорила Шиффер.

— Вы читаете ее блог?

— Там очень проникновенные рассуждения, — сказала Даймонд.

— Вы так считаете? — Джеймс раздраженно потер подбородок. Даже здесь, во внедорожнике, бок о бок с кинозвездой, собираясь на фотосессию, он вынужден говорить о жене. — Я избегаю в него заглядывать, — процедил он.

Шиффер кивнула. Джеймс не понял, что означал этот жест, и некоторое время они ехали в напряженном молчании, которое нарушила Шиффер:

— Когда я сюда переехала, комитет возглавляла Инид Мерль. Тогда дом был другим. Он не казался таким… тихим.

Джеймс вздрогнул при упоминании Инид Мерль.

— Инид, — повторил он.

— Милейшая дама, не правда ли? Я ее обожаю.

— Я ее почти не знаю, — тщательно подбирая слова, сказал Джеймс, благоразумно стараясь избежать предательства родной супруги и охлаждения со стороны кинозвезды.

— Но вы наверняка знакомы с ее племянником, Филиппом Оклендом, — настаивала Шиффер, но тут же спохватилась, подумав: «Ну вот, опять все сначала: невзначай пытаюсь выведать что-нибудь об Окленде». — Вы ведь тоже писатель?

— Мы очень разные. Окленд гораздо более… коммерческий. Он пишет сценарии, а я занимаюсь литературной работой.

— То есть продаете по пять тысяч экземпляров, — уточнила Шиффер.

Смертельно униженный, Джеймс попытался не подавать виду, что оскорблен до глубины души.

— Пожалуйста, не обижайтесь. — Даймонд дотронулась до его локтя. — Я пошутила. У меня такое чувство юмора. Я уверена, что вы прекрасный писатель.

Джеймс не знал, соглашаться или скромно протестовать.

— Не принимайте всерьез то, что я говорю с серьезным видом, потому что я никогда ничего не говорю серьезно.

Машина остановилась на красный свет. Настала очередь Джеймса найти тему для разговора, но он ничего не мог придумать.

— А что с квартирой миссис Хотон? — поинтересовалась Шиффер.

— О-о! — с облегчением спохватился Джеймс. — Все, продали.

— Да что вы? Так быстро?

— Заседание комитета состоится на этой неделе, но жена считает, дело верное. Покупатели ей понравились. Кажется, семейная пара. Ну, естественно, с многомиллионным состоянием.

— Фу, как это скучно! — заявила Шиффер.

Машина остановилась у фотостудии. В очередной неловкий момент, когда они молча ожидали лифта, Джеймс отважился нарушить молчание:

— Вы сейчас снимаетесь в фильме?

— Телесериале, — ответила Шиффер. — Никогда не думала, что буду сниматься для телевидения. Но вот так смотришь на других актрис и думаешь: «Я что, тоже стану такой, со всеми подтяжками, усыновлениями, идиотскими откровенными автобиографиями, которые никто не читает, и бездарным мужем, который изменяет направо и налево?»

— Я уверен, что телесериалы — это сложный, ответственный труд, — поспешил заверить Джеймс.

— Ничего, я люблю работать. Недавно брала тайм-аут, так ужасно соскучилась по съемкам.

Они вошли в лифт.

— Это здесь снимается сериал? — вежливо поинтересовался Джеймс.

— Я приехала на фотосессию для обложки журнала. Знаете такие издания — для тех, кому за сорок?

— Неужели вы не волнуетесь? — не выдержал Джеймс.

— Я просто притворяюсь кем-то другим. В этом секрет любой удачной съемки.

Лифт остановился, и Шиффер вышла.

Через час Джеймс, покорно выдержав питательные маски и припудривание, сидел на табурете на фоне раскатанного рулона голубой бумаги, с застывшей улыбкой на лице, напоминавшей волчий оскал.

— Вы же знаменитый писатель? — допытывался француз-фотограф, старше Гуча лет на десять, но с густой шевелюрой и юной женой, годившейся ему во внучки, о чем поведала разговорчивая визажистка.

— Нет, — выдавил Джеймс.

— Ну, так скоро станете, — пообещал фотограф. — Иначе ваш издатель мне бы не платил. — Он опустил фотоаппарат и позвал визажистку, мявшуюся в дальнем углу. — Он застывший, как труп. Я не могу снимать труп. — Гуч неловко улыбнулся. — Надо что-то делать. Анита, помоги ему расслабиться.

Девушка подошла сзади и начала растирать ему плечи.

— Не надо, — попросил Джеймс, когда длинные сильные пальцы начали массировать ему затылок. — Я женатый человек. Правда. Моей супруге это не понравится.

— Что-то я не вижу здесь вашей жены, — заметила Анита.

— Но она…

— Ш-ш-ш…

— Вижу, вы не привыкли к вниманию молодых красавиц, — сказал фотограф. — Ничего, это пройдет. К знаменитостям женщины так и липнут.

— Не будет этого, — упорствовал Джеймс.

Фотограф и визажистка захохотали, и вскоре к ним присоединился весь павильон. Джеймс побагровел. Он вновь стал восьмилетним мальчиком, игравшим в команде Маленькой бейсбольной лиги и третий раз подряд пропустившим мяч между ног.

— Не расстраивайся, парень, — сказал тренер, когда Джеймса под оглушительный хохот зрителей удалили с поля. — Весь фокус в самовнушении. Ты должен представить себя победителем, и тогда ты сможешь им стать.

Остаток игры Джеймс просидел на скамье со слезящимися глазами и мокрым носом (у него был аллергический ринит), пытаясь представить, как от его удара засчитанный мяч улетает за пределы поля, однако видел одну и ту же картину — мяч предательски катится между расставленных ног и отец спрашивает: «Как прошло, сынок?» — а он отвечает: «Так себе». — «Что, опять?» — огорчается отец. «Да, пап, опять все плохо». Уже в восемь лет Джимми Гуч понимал, что ему суждено до конца жизни остаться человеком, который не годится для игры в команде.

Джеймс поднял глаза. Фотограф прятался за своей камерой. Послышался щелчок.

— Очень хорошо, Джеймс, — похвалил маэстро. — Вы сидели такой печальный, задушевный…

Гуч немного воспрянул духом. У него появилась слабая надежда достойно выглядеть в амплуа маститого писателя.



Вечером Шиффер снова поднялась к Филиппу, надеясь застать его дома. Потерпев неудачу, она постучалась к Инид.

— Филипп? — послышался из-за двери голос старой леди.

— Это Шиффер Даймонд.

— А я-то гадала, придешь ли ты меня повидать, — сказала Инид, открывая дверь.

— Как-то неловко без предлога.

— Наверное, ты решила, что я уже умерла.

Шиффер улыбнулась:

— Ну, Филипп мне бы сказал.

— Ты его видела?

— В лифте.

— Безобразие. Вы даже не сходили поужинать?

— Нет.

— Это все та чертова девчонка, — нахмурилась Инид. — Я знала, что это произойдет. Филипп нанял в референтки какую-то сопливую идиотку и тут же начал с ней спать.

— А-а… — машинально кивнула оторопевшая Шиффер. Значит, Билли был прав. Она пожала плечами, пытаясь не выдать охватившего ее разочарования: — Ну, его уже не переделать.

— Я все-таки не теряю надежды, — заметила Инид. — Может, ему на голову упадет что-нибудь тяжелое.

— Вряд ли, — сказала Шиффер. — Видимо, референтка сочла его неотразимым. В этом разница между девушками и женщинами: на девушек мужские чары действуют, на женщин уже нет.

— Ты тоже когда-то была увлечена Филиппом, — напомнила Инид.

— Я до сих пор им увлечена, — сказала Шиффер, не желая задеть чувства старухи. — Просто немного иначе. — Она быстро сменила тему: — Я слышала, в квартире миссис Хотон новые жильцы.

— Да. Не могу сказать, что я очень рада такому повороту. Это дело рук проныры Билли Личфилда.

— Но Билли такой приятный человек…

— Это он нашел сладкую парочку и свел их с Минди Гуч. Я хотела купить нижний этаж для Филиппа, но Минди и слышать не пожелала, зато собрала внеочередное заседание комитета, чтобы пропихнуть своих протеже. Ей больше по сердцу чужие в доме. Я встретила ее в холле и говорю: «Минди, я знаю, чего вы добиваетесь, назначая заседание», — а она мне, будто не слыша: «Инид, вы в прошлом году три раза задерживали квартплату». У нее зуб на Филиппа, — продолжала Инид. — Потому что Окленд — это имя, а ее муж — неудачник…

— Значит, ничто не изменилось?

— Нисколько, — отозвалась Инид. — В этом-то и вся прелесть. Зато ты изменилась. С возвращением, дорогая.



Через несколько дней Минди сидела в своем домашнем кабинете, просматривая бумаги супругов Райс. Один из плюсов должности председателя домового комитета — доступ к финансовой истории всех жильцов, вселившихся за последние десять лет. По правилам полагалось оплатить пятьдесят процентов наличными, причем у кандидата должно было остаться минимум столько же на текущем и пенсионном счетах, в акциях и прочих активах, то есть полагалось изначально иметь всю сумму целиком. Когда сюда переезжали Минди и Джеймс, правила были другими: требовалось оплатить лишь двадцать пять процентов запрашиваемой цены и документально подтвердить наличие ликвидных активов для коммунальных платежей на пять лет вперед. Минди организовала референдум и настояла на изменениях, с пеной у рта доказывая, что дом по швам трещит от тунеядцев — «тяжелое наследие» восьмидесятых, когда в доме жили исполнители рок-н-ролла, актеры, модели, кутюрье и всякие там приятели Энди Уорхола. Дом номер один был главной тусовкой в городе. Во время первого года пребывания Минди во главе комитета двое из старых жильцов разорились, третий умер от передозировки героина, а четвертая покончила с собой, когда заснул ее пятилетний сын. Бывшая модель, она считалась подружкой знаменитого ударника рок-группы, который женился на другой и переехал в Коннектикут, бросив ее с ребенком в двухкомнатной квартире, за которую ей нечем было платить. По словам Роберто, она наглоталась снотворного и надела на голову целлофановый пакет.

— О доме судят по жильцам, — сказала Минди в своем историческом обращении к домовому комитету. — Если у нашего дома будет плохая репутация, в первую очередь пострадаем мы, потеряв в ценах на квартиры. Никто не захочет селиться в доме, где у входа постоянно дежурят полицейские машины или «скорая».

— Но наши жильцы — творческие личности с интересной биографией, — возразила Инид.

— В этом доме, между прочим, и дети живут, — перебила Минди, бросив на старую леди испепеляющий взгляд. — Они не должны расти в обстановке передозировок и самоубийств.

— Так, может, вам лучше перебраться на Верхний Ист-Сайд? — невозмутимо предложила Инид. — Там живут врачи, юристы и менеджеры банков. По слухам, они вообще не умирают.

Но в конце концов предложение Минди было принято большинством в пять голосов против одного.

— По-моему, у нас с вами совершенно разные жизненные ценности, — заявила Минди.

— Несомненно, — кивнула Инид.

Инид Мерль была почти на сорок лет старше Минди, но всякий раз, общаясь с ней, Минди Гуч чувствовала себя пережитком прошлого.

Вскоре Инид ушла из домового комитета. На ее место Минди назначила Марка Вейли, приятного во всех отношениях гея со Среднего Запада, художника-декоратора, пятнадцать лет жившего с постоянным другом и удочеренной в Техасе прелестной испанской девочкой. Все жильцы единодушно согласились, что Марк просто душка, но, что важнее, он всегда смотрел Минди в рот.

На встречу с Райсами Минди решила взять Марка Вейли и Грейс Уэггинс, члена комитета с двадцатилетним стажем, которая работала в Нью-Йоркской публичной библиотеке и тихо жила в двухкомнатной квартире с двумя той-пуделями. Грейс была из тех женщин, которых жизнь совершенно не меняет (если не считать возрастных изменений), поэтому от нее можно было не ожидать всплеска амбиций; все, чего ей хотелось, — чтобы жизнь текла по-прежнему.

В семь часов Марк и Грейс пришли к Минди для получения предварительных указаний.

— Главное, они платят наличными, — говорила Минди. — Финансово благополучная пара, стоят около сорока миллионов долларов…

— А возраст? — спросила Грейс.

— Молодые, обоим чуть за тридцать.

— О, а я так надеялась, что квартиру купит Джулия Робертс… Вот бы Джулия жила у нас!

— Даже у Джулии Робертс, наверное, не найдется двадцати миллионов долларов наличными, — сказал Марк.

— Жалко, правда?

— Актрисы — плохие жилички, — фыркнула Минди. — Взять хоть Шиффер Даймонд. Ее квартира пустует годами, а как прикажете травить в доме мышей? Нет, — покачала она головой. — Нам нужна приличная, стабильная семья, которая будет жить здесь лет двадцать. Хватит с нас актеров, тусовщиков и прочих выскочек, которым только бы привлечь к себе внимание. Вы только вспомните, сколько неудобств вызвала смерть миссис Хотон! Меньше всего нам нужно, чтобы папарацци постоянно дежурили у входа. У нас для этого швейцары есть.

Райсы приехали в полвосьмого. Минди провела их в гостиную, где на диване чопорно сидели Марк и Грейс, и указала гостям на два деревянных стула. Пол Райс оказался гораздо красивее, чем ожидала Минди Гуч, — сексуальный, с темными вьющимися волосами, при взгляде на которые ей вспомнился молодой Кэт Стивенс. Минди раздала всем маленькие бутылочки с минеральной водой и уселась между Марком и Грейс.

— Ну что ж, начнем, — официально сказала она.

Аннализа взяла Пола за руку. Они несколько раз смотрели все три уровня с риелтором Брендой Лиш. Пол Райс был очарован триплексом не меньше супруги. Их будущее было в руках троих странных людей с ничего не выражавшими, слегка неприязненными лицами, однако Аннализа не волновалась. Ей приходилось выдерживать серьезные собеседования, участвовать в теледебатах и даже лично встречаться с президентом.

— Как проходит ваш обычный день? — спросила Минди.

Взглянув на Пола, Аннализа улыбнулась:

— Пол встает рано и уходит на работу. Мы решили завести детей, так что скоро, надеюсь, я буду заниматься малышом.

— А вдруг ребенок станет кричать ночи напролет? — вмешалась Грейс. У нее не было детей, и хотя она обожала чужих прелестных крошек, перспектива жить бок о бок с младенцем заставляла ее нервничать.

— Надеюсь, он — или она — будет вести себя хорошо, — сказала Аннализа, стараясь обратить вопрос в шутку. — Но мы наймем няню. Сперва кормилицу.

— В квартире, безусловно, найдется комната для кормилицы, — одобрительно закивала Грейс.

— Конечно, Полу ведь тоже необходимо высыпаться.

— А что вы делаете по вечерам? — спросила Минди.

— О, вечера мы проводим тихо. Пол приходит часов в девять, и мы или идем в ресторан, или ужинаем дома и ложимся спать — ему вставать в шесть утра.

— У вас много друзей? — уточнил Марк.

— Нет, — ответил Пол, едва не сказав «мы не любим толпы», но Аннализа вовремя сжала его руку. — Мы не очень жалуем компании, разве что по выходным. Иногда уезжаем на уик-энды.

— Конечно, нужно выбираться из города, — понимающе кивнул Марк.

— Есть ли у вас хобби, о которых нам следует знать? — задала очередной вопрос Грейс. — Игра на музыкальных инструментах, например? В нашем доме правило — никакой музыки после одиннадцати вечера.

Аннализа улыбнулась:

— Это правило актуально скорее для эпохи джаза, а дом был простроен незадолго до ее конца — кажется, в 1927 году? По проекту архитектора… — Она задумалась, словно вспоминая автора проекта, хотя знала ответ наизусть. — Харви Уайли Корбетта, который спроектировал большую часть Рокфеллеровского центра. Корбетта считали пророком от архитектуры, хотя его план сделать высокие тротуары в центре города так и не был осуществлен.

— Потрясающе, — выдохнула Грейс. — Мне уже начинало казаться, что я одна знаю историю нашего здания.

— Мы с Полом влюбились в этот дом, — сказала Аннализа, — и готовы на все, чтобы сохранить историческую целостность триплекса.

— Ну что ж, — сказала Минди, переглянувшись с Марком и Грейс. — Принято единогласно? — Члены комитета кивнули. Минди встала и пожала Райсам руки: — Добро пожаловать в наш дом.

* * *

— А ведь легко прошло, правда? — радостно сказала Аннализа Полу в «линкольне», когда они возвращались в гостиницу.

— Да нам бы в любом случае не отказали, — засмеялся Пол. — Ты видела их комитет? Просто цирковые уроды!

— А мне они показались вполне нормальными.

— И Минди Гуч? — саркастически спросил Пол. — Эта озлобленная карьеристка-неудачница?

— Откуда ты знаешь?

— Я таких каждый день на работе вижу.

Аннализа засмеялась:

— У вас в офисе нет ни одной женщины. В вашей индустрии их вообще единицы.

— Есть, есть, — отмахнулся Пол. — И все как одна — копия Минди Гуч. Высохшие пугала, всю жизнь старающиеся стать похожими на мужчин. Причем без всякого успеха, — добавил он.

— Не будь так строг с людьми, Пол. Да и какая разница, мы ее, наверное, и не увидим больше.

В гостиничном номере Аннализа, сидя на кровати, просматривала внутренние правила дома, которые усилиями Минди были сведены в аккуратно напечатанный подробный каталог.

— Ты только послушай, — воскликнула Аннализа, пока Пол причесывался и чистил зубы ниткой. — Оказывается, у нас есть кладовая в подвале и парковка на Вашингтон-Мьюс.

— Вот как? — спросил Пол, стягивая рубашку.

— А может, и нет, — заметила Аннализа, читая дальше. — Каждый год место разыгрывают в лотерею — жильцы тянут из шляпы бумажки с именами. Выигравший пользуется парковочным местом двенадцать месяцев.

— Нужно будет выиграть, — серьезно сказал Пол.

— У нас же нет машины!

— Будет. С водителем.

Отложив справочник, Аннализа игриво обвила ногами талию мужа.

— Правда, волнующе? — улыбнулась она. — Мы начинаем новую жизнь.

Поняв, что жена хочет секса, Пол чмокнул ее в губы и сразу перешел к низу живота. Их довольно неэмоциональные занятия любовью проходили по заведенному порядку: несколько минут куннилингуса, завершавшегося оргазмом Аннализы, с последующим трехминутным половым актом. В кульминационный момент Пол напрягался всем телом, выгибая спину, и обмякал. Некоторое время он лежал, а Аннализа обнимала его, нежно гладя по спине. Через минуту Пол поднимался, шел в ванную, чтобы привести себя в порядок, надевал трусы и ложился спать. Сексуальную жизнь Райсов нельзя было назвать яркой, но супругов все более-менее устраивало — оба разряжались. Однако в этот вечер Пол был рассеян и не мог удержать эрекцию.

— Что случилось? — приподнялась на локте Аннализа.

— Ничего, — проворчал он, натянув трусы, и принялся расхаживать по комнате.

— Сделать тебе минет? — спросила она.

Он отмахнулся:

— У меня из головы не идет триплекс.

— Я тоже о нем думаю.

— И место на парковке. Почему оно разыгрывается в лотерею? И почему только на год?

— Таковы правила.

— У нас самая большая квартира в доме и соответствующие коммунальные платежи. Стало быть, нам положен приоритет.

* * *

Через три недели, когда все формальности были улажены и триплекс перешел к Райсам, Билли Личфилду позвонил адвокат миссис Хотон и попросил приехать к нему в контору.

Поверенным Луизы Хотон почел бы за счастье стать любой юрист из коренных ньюйоркцев, но она предпочла уроженца Бронкса, ершистого дылду Джонни Тучина. На эту «золотую россыпь» Луиза напала на званом обеде, где Тучин правил бал как самый многообещающий молодой адвокат, представлявший интересы Нью-Йорка в деле «город против правительства» по поводу школьного финансирования. Тучин выиграл дело, а когда миссис Хотон заключила с ним договор об оказании юридических услуг, безбедное будущее было ему обеспечено.

— Среди властей предержащих преступников не меньше, чем в гетто, — любила повторять миссис Хотон. — Никогда не забывай, Джонни, что плохие намерения легче всего скрыть под хорошей одеждой.

К радости миссис Хотон, Джонни Тучин не разбирался в моде. Впрочем, тесное общение со сливками общества и крупные гонорары постепенно сделали его частью истеблишмента. Адвокатская контора Тучина превратилась в настоящий музей современной мебели и искусства: в приемной стояли два имсовских кресла и низкий стол, обтянутый акульей кожей, а стены украшали работы Кли, де Кунинга и Дэвида Салля.

— Нам нужно чаще видеться, — сказал Джонни Тучин, поднимаясь из-за массивного стола навстречу Билли. — Не в официальной обстановке, а, как раньше, на вечеринках. Жена постоянно твердит: «Мы никуда не ходим». К сожалению, времени катастрофически не хватает. А ты все гуляешь, развлекаешься!

— О, я уже не тот, — сокрушенно вздохнул Билли, не подавая виду, как неприятны ему слова Тучина. С подобными приветствиями к нему теперь часто подходили бывшие знакомые, которых он едва помнил и вряд ли увидит снова.

— Да, все мы стареем, — поддакнул Тучин. — Мне в этом году стукнет шестьдесят.

— Не будем о грустном, — прервал его Билли.

— Живешь все там же?

— В начале Пятой авеню, — сообщил Билли, мечтая, чтобы Джонни переходил уже к делу.

Тучин кивнул.

— Ты жил близко от миссис Хотон. Все знают, она тебя очень любила и кое-что оставила. — Джонни встал. — Она велела передать это Билли Личфилду в собственные руки, поэтому я и пригласил тебя.

— Ничего-ничего, никакого беспокойства, — любезно заверил Билли. — Рад был поводу увидеться.

— Ну что ж, тогда к делу, — согласился Джонни и, приоткрыв дверь, сказал секретарю: — Принесите коробку, которую миссис Хотон оставила для мистера Личфилда. — Обернувшись к Билли, Тучин добавил: — Боюсь, там негусто, учитывая размеры ее состояния.

Вот это уже лишнее, подумал Билли, которого покоробило неуважение к памяти усопшей.

— Я дружил с Луизой не из расчета, — твердо сказал он, — а потому, что она была замечательным человеком.

Секретарь вошел с большой, грубо сделанной деревянной шкатулкой, которую Билли сразу узнал: она резко выделялась среди драгоценных безделушек на бюро миссис Хотон.

— Как ты думаешь, она чего-нибудь стоит? — спросил Джонни.

Билли покачал головой:

— Нет, это просто память. Здесь Луиза хранила свои старые украшения, подобранные к платьям.

— Может, украшения чего-нибудь стоят?

— Нет, это бижутерия, — покачал головой Билли. — Но я их в любом случае не продам.

Он взял шкатулку и всю дорогу в такси держал ее на коленях. Луиза Хотон всегда гордилась тем, что создала себя из ничего. «Грязные бедные фермеры из Оклахомы — вот кто мы были», — говорила она. Шкатулку подарил ей первый школьный поклонник, он смастерил ее своими руками. Уезжая из дома в семнадцать лет, Луиза взяла шкатулку с собой и довезла на перекладных до самого Китая, где три года работала в католической миссии. В 1928 году она приехала в Нью-Йорк собирать средства для миссии и познакомилась с Ричардом Стайвесантом, за которого вышла замуж, несмотря на праведное негодование его семьи и высшего нью-йоркского общества.

— Меня сочли деревенской курицей, не знающей своего места, — рассказывала Луиза в один из долгих дней, которые они с Билли проводили вместе. — И были правы — я действительно металась в поисках места в жизни. Пока человек не определится с призванием, у него, видишь ли, нет шансов добиться успеха.

Дома Билли поставил шкатулку на кофейный столик, откинул крышку и извлек лежавшую сверху длинную нитку пластмассовых жемчужин. Даже в ранней молодости, не имея ни гроша, Луиза ухитрялась стильно одеваться: к своим платьям, сшитым чуть ли не из лоскутков, она подбирала украшения из стеклянных бусин, дешевого металла и перьев. На ней любая тряпка смотрелась вещью из бутика. После капитуляции нью-йоркского общества Луиза перешла с бижутерии на нечто посущественнее: ее легендарная коллекция драгоценностей хранилась в сейфе в триплексе. Но она не забывала своих корней, и самодельная шкатулка со стеклянными бусами всегда стояла на виду. В спальне, где можно было сплетничать без помех, они иногда затевали игру в переодевание и нацепляли на себя бижутерию из шкатулки. Вот и сейчас Билли торжественно встал и, глядя в зеркало над камином, обмотал шею пластмассовыми бусами под жемчуг и состроил жеманную гримасу. «Ох, нет, нет! — замахала бы руками Луиза. — В этом ты похож на Флосси Дэвис. Жемчуг не твоя история, дорогой, попробуй лучше перья».

Перейдя на диван, Личфилд начал бережно выкладывать бижутерию на кофейный столик. Возраст некоторых украшений приближался к девяноста годам, они буквально рассыпались в руках. Билли решил обернуть каждую безделушку тонкой упаковочной бумагой и пленкой для сохранности. Он взял опустевшую шкатулку, собираясь поставить ее на бюро. Отсюда он будет любоваться ею перед сном и сразу после пробуждения и вспоминать о Луизе. Неожиданно крышка захлопнулась, пребольно ударив его по пальцам, и Билли резко наклонил ларец от себя, чтобы открыть крышку. Он никогда не видел шкатулку пустой и впервые заметил в задней стенке маленький замок. Неудивительно, что Луиза любила эту вещицу, — ей казалось романтичным иметь шкатулку с потайным отделением. Должно быть, самодельный ларец был настоящим кладом для умной четырнадцатилетней девушки с ярким воображением, которой в силу жизненных обстоятельств приходилось довольствоваться детскими сказками.

Это была простая защелка из бронзы — язычок удерживался крошечной шишечкой. Билли открыл замок и, зацепив за край пилкой для ногтей, отодвинул деревянную дверцу. В потайном отделении действительно лежал бархатный серый кисет, стянутый черным шнурком. Билли успокаивал и уговаривал себя, стараясь не слишком обольщаться. Зная Луизу, можно было предположить, что в свертке окажется заячья лапка.

Он ослабил шнурок и заглянул внутрь.

Увиденное вызвало в нем острое желание резко дернуть шнурок и притвориться, что ничего не произошло. Однако любопытство пересилило, и Личфилд медленно развязал кисет. Блеснуло старинное золото, сверкнули крупные, плохо отшлифованные изумруды и рубины, а в середине радужно заиграл огнями огромный бриллиант грубой огранки. Сокровище как раз умещалось на ладони. Билли вспотел от волнения, к которому вскоре добавились страх и замешательство. Он подошел к окну, чтобы получше рассмотреть находку, уже не сомневаясь, что держит в руках крест Марии Кровавой.

Акт второй

Глава 8

Инид Мерль любила повторять, что не умеет подолгу сердиться, однако теперь в этом правиле появилось исключение. Встречая в холле Минди Гуч, Инид демонстративно отворачивалась и смотрела в другую сторону, словно проходя мимо пустого места. В курсе новостей Инид держал швейцар Роберто, который знал все обо всех в доме. Именно он сообщил Инид, что Минди купила собаку, карликового коккер-спаниеля, и что Райсам потребовалось разрешение домового комитета на установку внутристенных кондиционеров — просьба, в которой Минди планировала отказать. И почему, удивлялась Инид, нынешняя молодежь первым делом кидается повсюду устанавливать кондиционеры?

До примирения с Минди было далеко, но неприязнь к новым жильцам испарилась, как лужица в августовскую жару, в основном потому, что Инид заинтриговала обладательница огненных волос Аннализа Райс. Несколько раз в день Инид наблюдала за тем, как новая соседка выходит на террасу в испачканной футболке и шортах передохнуть от распаковывания коробок с вещами, опирается на перила в надежде ощутить освежающий ветерок, на секунду распускает «конский хвост» и тут же снова собирает волосы на макушке. Во вторник, самый жаркий день того лета, Инид передала через Роберто записку «для миссис Райс».

Всегда готовый помочь, Роберто лично доставил конверт к двери триплекса и с плохо скрываемым любопытством попытался заглянуть внутрь через плечо хозяйки. Без мебели и ковров квартира казалась огромной и гулкой, как дворец, хотя Роберто удалось увидеть только холл и часть столовой. Аннализа поблагодарила Роберто, решительно закрыла дверь и распечатала конверт. Внутри оказалась голубая визитная карточка с лаконичным золотым тиснением «Инид Мерль», а внизу была приписка: «Пожалуйста, заходите ко мне на чай. Я дома с трех до пяти».

Аннализа тут же кинулась наводить красоту. Она тщательно подпилила ногти, вымылась со скрабом и надела бежевые брюки и белую рубашку, завязав полы на талии. Взглянув в зеркало, она осталась довольна своим видом — непринужденно, но элегантно.

Квартира Инид оказалась не такой, как представляла себе Аннализа. Она ожидала увидеть обитую цветастым ситцем мебель и тяжелые портьеры, как у Луизы Хотон, а попала в музей шика семидесятых, с белым пушистым ковром в гостиной и подлинником Уорхола над камином.

— У вас очень красиво, — похвалила Аннализа, поздоровавшись с Инид за руку.

— Спасибо, милая. Будете «Эрл Грей»?

— О, мне можно любой.

В ожидании хозяйки Аннализа присела на белый кожаный диван. Через несколько минут Инид вышла из кухни с подносом из папье-маше, который поставила на кофейный столик.

— Я очень рада наконец-то с вами познакомиться, — сказала она. — Обычно я первой знакомилась с новыми жильцами, но, к сожалению, в данном случае это оказалось невозможным.

Аннализа положила в чай ложку сахара.

— Все произошло так быстро, — улыбнулась она.

Инид махнула рукой:

— Вы тут ни при чем, это Минди Гуч спешила как на пожар. Впрочем, ее поспешность обернулась благом: здесь никому не нужна вереница потенциальных покупателей — это добавляет работы швейцарам и беспокоит жильцов. Но ваш случай — исключение. Обычно мы рассматриваем заявления основательно, не торопясь. Одному джентльмену пришлось ждать целый год.

Аннализа сидела с натянутой улыбкой, не зная, как реагировать. Она знала, кто такая Инид Мерль, но, учитывая ядовитые намеки на неправомерное проникновение четы Райс в славные ряды жильцов дома номер один по Пятой авеню, еще предстояло выяснить, друг перед ней или враг.

— Это был так называемый специалист по оплодотворению, — продолжала Инид, — и мы правильно сделали, что не поторопились. Выяснилось, что он оплодотворял пациенток своей собственной спермой. Я твердила Минди Гуч, что в нем есть что-то отталкивающее, хотя и не могла объяснить, что конкретно. Минди, бедняжка, лишена интуиции, не дано ей. Она тогда сама пыталась забеременеть и думала только об этом. А когда разразился скандал, ей пришлось признать, что я была права с самого начала.

— Минди Гуч показалась мне довольно приятной особой, — осторожно начала Аннализа, улучив момент наконец-то поговорить о Минди. Пол чуть ли не каждый день заводил разговор о парковке на Вашингтон-Мьюс, и Аннализа решила изыскать способ сделать мужу этот подарок. Ей казалось, данный вопрос может решить Минди Гуч.

— Она умеет быть приятной, — согласилась Инид, отпивая чай. — А иногда упирается как осел, она вообще твердолобая. К сожалению, ослиное упрямство не всегда приводит к желанной цели… — Инид подалась вперед и сказала, понизив голос: — Ей не хватает навыков работы с людьми.

— Кажется, я понимаю, что вы имеете в виду, — отозвалась Аннализа.

— С вами она поначалу будет покладистой, — заметила Инид. — Она всегда мила и любезна, пока не получит то, что хочет.

— А что она хочет? — поинтересовалась Аннализа.

Инид вдруг рассмеялась удивительно молодым смехом.

— Хороший вопрос, — сказала она. — Во-первых, ей хочется власти. А чего еще ей хочется, она и сама не знает. В этом-то и проблема с Минди — она никак не поймет, что ей нужно. Невозможно предугадать, на чем с ней поцапаешься. — Инид налила еще чаю. — Ее супруг, Джеймс Гуч, наоборот, мягкий, как тесто. Зато у них замечательный сынишка, Сэм. Компьютерный гений — впрочем, как многие дети. От повального увлечения компьютерами как-то даже не по себе становится, вы не находите?

— Моего мужа тоже можно назвать компьютерным гением, — пожала плечами Аннализа.

— Ну конечно, — кивнула Инид. — Он же работает в сфере финансов, а там все на компьютерах.

— Вообще-то он математик.

— Ах эти цифры, — подхватила Инид. — От них у меня глаза закрываются. Правда, я всего лишь глупая старуха, мало что помню из школьной премудрости. В мое время девочек не особо учили математике — так, сложение и вычитание, чтобы можно было отсчитать сдачу. А ваш муж, стало быть, преуспевает. Я слышала, он работает в хеджевом фонде?

— Да, его недавно сделали партнером, — согласилась Аннализа. — Только не спрашивайте меня, чем он занимается. Все, что я знаю, — его работа связана с алгоритмами и рынком акций.

Инид встала.

— Думаю, нам пора перестать притворяться, — заявила она.

— Что, простите? — переспросила Аннализа.

— Сейчас четыре часа пополудни. Я весь день работала, а вы распаковывали вещи. На улице тридцать пять градусов. Нам не чай нужен, а хороший джин с тоником.

Через несколько минут Инид уже рассказывала Аннализе о бывшей владелице пентхауса.

— Мужа Луиза не любила, — говорила она. — Рэндольф Хотон был негодяй. Но именно из-за этого брака они сюда и переехали. Луиза справедливо рассудила, что дважды разведенная женщина не будет принята в Верхнем Ист-Сайде, и убедила Рэндольфа перебраться на Пятую авеню. Это сочли очень богемным и оригинальным и сразу забыли, что Рэндольф — ее третий муж.

— А почему его считали негодяем? — вежливо поинтересовалась Аннализа.

— О, по самым классическим причинам, — улыбнулась Инид и допила коктейль. — Он пил и изменял. Конечно, и с такими мужьями всю жизнь живут, но Рэндольф был невыносим — грубый, высокомерный, не удивлюсь, если он давал волю рукам. Между ними случались ужасные ссоры. Мне кажется, он ее избивал. Точно не знаю — их слуги как в рот воды набрали…

— Отчего же она с ним не развелась?

— Не пришлось. Луизе повезло — Рэндольф умер.

— Понятно.

— В то время лекарств было куда меньше, чем сейчас, — продолжала Инид. — Он умер от сепсиса. Поехал в Южную Африку, чтобы влезть в бизнес по добыче алмазов, и, верите ли, порезал палец. По дороге в Штаты в порез попала инфекция. Домой его привезли еще живым, но через несколько дней здесь были похороны.

— Разве можно умереть от царапины на пальце?

Инид улыбнулась:

— Стафилококк смертельно опасен. У нас в доме когда-то была вспышка стафилококковой инфекции — много лет назад, от чьей-то ручной черепашки. Водные твари не должны содержаться в многоквартирных домах… В общем, Луиза получила роскошную квартиру и все деньги Рэндольфа и остаток жизни прожила свободной от брачных уз. В те времена брак считался для женщин чем-то вроде испытания. Если нашей сестре выпадало жить независимо, без матримониальных осложнений, это считалось подлинным благословением.

Вечером Аннализа купила бутылку вина и пиццу и устроила мужу пир на одноразовых тарелках.

— У меня был невероятно насыщенный день, — оживленно говорила она, сидя по-турецки в столовой на недавно покрытом новым лаком паркетном полу. В лучах заходящего солнца деревянные плашки отсвечивали глубоким алым цветом, словно тлеющие в камине угли. — Я познакомилась с Инид Мерль — она пригласила меня на чай.

— Она что-нибудь знает о парковке?

— Мы до этого дойдем, а пока давай по порядку. — Аннализа взяла кусок пиццы. — Сперва мы пили чай, потом джин с тоником. Оказывается, между Инид и Минди Гуч давно пробежала черная кошка. По словам Инид, чете Гуч удалось сюда пробраться только благодаря кризису на рынке недвижимости в начале девяностых. Тогда домовый комитет принял решение продать шесть маленьких комнат на первом этаже, где раньше располагались гардероб, комнаты для прислуги и чулан для хранения багажа — ведь это бывшая гостиница. Так вот, если бы не чужие чемоданы, даже духу семьи Гуч здесь бы не было, — сказала Аннализа, подражая голосу Инид Мерль. — Жаль, ты ее не видел, — очень интересная женщина.

— Кто? — спросил Пол.

— Инид Мерль! Пол, ты хоть пять минут меня внимательно послушай!

Пол покорно оторвался от пиццы и заметил:

— Все они интересные, а потом начинают вставлять нам палки в колеса.

— Зачем ей нам мешать?

— А зачем другим лезть в наши дела? Внизу меня подстерегла Минди Гуч и заявила, что мы не имеем права устанавливать внутристенные кондиционеры.

— Не имеем права? Чепуха, — усмехнулась Аннализа. — Но она хотя бы разговаривала вежливо?

— Что значит — вежливо?

Аннализа собрала грязные тарелки.

— Ты с ней не ссорься. Инид предупреждала, что с ней бывает трудно. Но достучаться до нее можно через сына, Сэма. Он компьютерный дока — налаживает компьютеры всему дому. Напишу-ка я ему е-мейл…

— Нет, — отрезал Пол. — Я не позволю какому-то мальчишке шарить в моем компьютере. Ты хоть знаешь, что у меня хранится на жестком диске? Финансовая информация ценой в миллиарды долларов! Это все равно что рисковать судьбой маленькой страны!

Аннализа обернулась и, нагнувшись, поцеловала мужа в лоб.

— Как же мальчишки любят играть в шпионов, — усмехнулась она. — Но я говорила не о твоем компьютере, милый, а о своем.