ИСКАТЕЛЬ № 6 1967





Виталий МЕНЬШИКОВ, Владимир ГАЕВСКИЙ

СТАВКА — ЖИЗНЬ


В декабре этого года исполняется 50 лет со дня образования ВЧК.
Мы предлагаем вниманию читателей повесть, в основу которой легли события, происходившие в годы второй мировой войны в глубоком тылу нацистской Германии и на территориях некоторых европейских стран, оккупированных гитлеровским вермахтом.
Главный герой повести — советский разведчик-чекист вместе с группой подпольщиков-антифашистов вступает в поединок с гитлеровской контрразведкой, ограждавшей дальние и ближние подступы к сверхсекретным объектам Третьего рейха, где создавалось тайное оружие.




Рисунки П. ПАВЛИНОВА



ГЛАВА I. СЕКРЕТНЫЕ ДОКУМЕНТЫ

Рывок чудовищной силы сбросил Франца на пол с верхнего этажа нар. Острая боль впилась в голову. Она разорвала вязкое, как топь, сновиденье узника, ошеломила грохотом взрывов, криками раненых и проклятиями, исторгнутыми из уст сотен заключенных.

— Ты жив?

В едком дыму, резанувшем горло удушливым кашлем, Франц различил обожженное лицо друга.

— Все горит! Быстрее…

Франц почувствовал, как Роберт подхватил его под руки и поволок сквозь хаос опрокинутых, исковерканных взрывной волной нар, столов, продырявленных осколками тюфяков, питьевых бачков.

Прежде чем за их спиной рухнула на тела убитых и раненых раскаленная кровля, взметнув огненный фонтан искр, Роберт успел подтащить Франца к провалу в бетонной стене блока.

Штайнер жадно глотал ночной воздух, подсоленный приморской сыростью. Опираясь на плечо Роберта, с трудом поднялся на ноги и, пошатываясь, двинулся прочь от блока, едва не ставшего для него могилой.

Стремительно нараставший свист новой серии бомб заставил Роберта и Франца припасть к земле.

— Если бомбят весь район полигона, то сегодняшняя ночь — наш единственный шанс! — крикнул Франц Роберту в самое ухо. Узников оглушал скрежет и треск полыхавших строений, громовые раскаты бомб, густо ложившихся по всей территории концентрационного лагеря.

Роберт, стиснув зубы, выжидал скоротечной паузы в бомбовом шквале. «Во что бы то ни стало надо пробиться к полигону и блокам конструкторов до рассвета…»

Он вскочил и, подхватив друга, увлек его к стенке соседнего бетонного блока. Роберт выбрал этот блок в качестве промежуточного прикрытия на пути к комендантскому бункеру.

Прошло всего несколько минут с того момента, когда панический «алярм»[1] сирен фашистской ПВО захлебнулся в первой волне разрывов фугасных и зажигательных бомб, сброшенных на концентрационный лагерь Трассенхейде эскадрильей английских «ланкастеров», атаковавших сверхсекретный испытательный полигон фашистского рейха.

Необычайной интенсивности желто-оранжевое свечение, словно из кратеров вулканов, било слепящими гейзерами в разных концах лагеря.

«Сигнальные бомбы…» — мелькнуло в голове Франца.

— Смотри! — не в силах сдержать ужаса, крикнул Роберт, отчаянно стиснув руку Франца.

На месте, где черным рубцом только что вырисовывался «русский барак», багрово дымился огромный кратер…

— Прощайте, товарищи! — сдавленно, пересохшими губами прошептал Франц.





Кто еще, помимо их двоих из подпольной лагерной организации, уцелел этой ночью? Их побратала ненависть к одному врагу — фашистскому зверю. Породнила одна мать — любовь к родной земле: австрийских рабочих и русских солдат. От самого Маутхаузена до концентрационного лагеря специального назначения под Пенемюнде вместе с двумя австрийскими антифашистами — Францем и Робертом прошел русский капитан Петр Загорный все семь кругов нацистского ада. Здесь он стал их старшим товарищем, вожаком. И «русский барак» был до конца боевым штабом бесстрашных подпольщиков.

Узники чувствовали, как от стены к их спинам, прижатым к бетону, передавалось содрогание всего блока. Каким-то чудом он еще защищал от шквала осколков. Десятки бараков и бункеров срезал с лица земли гигантский бульдозер ночного налета.

«…Почему англичане с такой силой бомбят концентрационный лагерь? Ведь отсюда до полигона без малого три километра», — растерянно подумал Штайнер.

Роберт, словно угадав вопрос товарища, протянул руку в сторону нового огненного фонтана, взметнувшегося на южной окраине лагеря…

«Ведь там же бараки с французами и люксембуржцами», — вспомнил Франц, «Лондон отлично знает, что двое из люксембуржцев работали в лагере Трассенхейде на британскую разведку», — искал ответа на тот же мучительный вопрос и Роберт, с ужасом оглядывая площадку лагеря, где из конца в конец бушевали смерчи бомбежки…

Операция «Гидра» — так закодировало командование английской стратегической авиации атаку на сверхсекретный испытательный полигон Третьего рейха в ночь с 17 на 18 августа 1943 года. Но меч воздушной армады из 227 тяжелых бомбардировщиков, занесенный Лондоном над фашистской «Гидрой» в Пенемюнде, в первую очередь обрушился на головы узников, заточенных в бетонных капканах концентрационного лагеря Трассенхейде…

Генерал-майор гитлеровского вермахта Дорнбергер, бывший начальник секретного полигона в Пенемюнде, после войны рассказал на допросе офицерам американской разведки: «Во время английского налета в ночь с 17 на 18 августа 1943 года погибло 732 человека, из них только 120 принадлежали к постоянному немецкому персоналу полигона, остальные убитые — то есть более 600 — были русскими, польскими и другими иностранными узниками концентрационного лагеря Трассенхейде…»

«Во время налета на Пенемюнде, — информировала свое руководство британская «Интеллидженс сервис», — погибли оба отважных люксембургских рабочих, которые так-много помогли союзнической разведке. После атаки на Пенемюнде поток информации, поступавшей от этих агентов, оборвался и больше никогда не возобновлялся».

Роберт и Штайнер остались последним звеном из всей подпольной лагерной организации, связанной с антифашистским сопротивлением в глубоком тылу нацистской Германии.



…Когда огненный вал бомбежки переместился на северо-восток, Роберт и Франц сделали то, что наверняка показалось бы любому узнику КЦ,[2] окажись он на их месте, безрассудством, граничившим с пособничеством врагу. Он попытался бы выбраться на свободу, бросился бы к морю, лодкам. Наплевать, что воды Балтики вскипали фонтанами падавших бомб!

Бегом, во весь рост оба узника устремились к зданию лагерной комендатуры. Именно здесь по лагерному распорядку во время воздушных тревог гитлеровцы определили сбор «вспомогательной пожарной команды», составленной из заключенных.

Оба узника были уверены в том, что, оправившись после панической сумятицы, вызванной внезапным ударом с воздуха, должен был заработать вымуштрованный эсэсовский механизм охраны секретного имперского объекта.

Расчет Франца и Роберта оказался верным. Почти вслед за ними к месту сбора «вспомогательной пожарной команды» подъехала крытая грузовая машина.

Из кабины выпрыгнул эсэсовец, придерживая на груди автомат.

— Где остальные?! — хрипло закричал унтершарфюрер, метнув на Роберта бешеный взгляд.

Тот молчал, старательно вытягиваясь по стойке «смирно».

Из кузова автофургона выпрыгнули еще два охранника, держа автоматы наизготовку. Унтершарфюрер, видимо, сообразил, что пытаться собрать весь состав «пожарной команды» сейчас было бы напрасной тратой времени: неизвестно, сколько узников вообще уцелело. Полыхавшие и догоравшие за спиной Роберта лагерные бараки стали братской могилой для сотен заключенных-антифашистов.

— Взять десять, двадцать, сколько попадется под руку, черт возьми, кацетников — и сюда! — приказал унтершарфюрер охранникам, вытаскивая из кармана тяжелый портсигар.

Франц заметил, как дрожали пальцы эсэсовца, когда он извлекал недокуренную и тщательно засунутую под резиновый ремешок сигарету. «Ты не только трусливый, но и жадный зверь», — подумал Франц, опустив глаза, чтобы эсэсовец не перехватил его ненавидящего взгляда.

Внезапно все, кто находился возле грузовика, услышали, как где-то в стороне от бараков над северным выступом высокой ограды из бетонных плит, зазубренных рядами колючей проволоки, прострочила длинная пулеметная очередь. За ней с ближайшей от главных лагерных ворот сторожевой башни в сторону моря открыла огонь вторая пулеметная точка.

Первая волна бомбардировщиков прошла на северо-восток, в сторону фашистского полигона, и лагерная охрана вновь открыла огонь явно не по воздушным целям.

«Быть может, они только подбадривают себя, сволочи», — подумал Франц. Для него, как и для Роберта, каждая минута, проведенная в бездействии здесь, перед воротами лагеря, становилась невыносимой.

«Такой благоприятной для выполнения приказа подпольного центра ситуации больше не повторится, а мы все еще торчим здесь». Франц даже сплюнул от злобы. Роберт предостерегающе толкнул друга локтем. Сейчас и у эсэсовцев нервы были напряжены до предела. Любой неосторожный жест мог закончиться трагически для заключенных.

Пулеметная стрельба с лагерных вышек оборвалась так же внезапно, как и началась.

Запыхавшись, к унтершарфюреру подбежал один из охранников, посланных за узниками.

— При попытке к бегству убиты шесть кацетников из группы, которую мы собрали по вашему приказу, герр унтершарфюрер. Остальных ведут сюда.

«Жаль ребят, теперь эсэсовцы возьмут на прицел каждого из нас», — с тревогой подумал Роберт.

— Шнеллер! Шнеллер! — донеслись резкие, как удары хлыста, выкрики эсэсовцев, гнавших к лагерным воротам группу людей в разодранных и полуобгорелых полосатых куртках и брюках — «курортных пижамах», как с издевкой называли одежду узников эсэсовцы из лагерной охраны.

— Всех в машину! — приказал унтершарфюрер, вскакивая на подножку кабины. — Если кто вздумает бежать, стрелять без предупреждения!

Подталкиваемые эсэсовцами узники один за другим поднимались в кузов автофургона. Франц и Роберт устроились у задней стенки, где на откидные металлические скамьи сели оба эсэсовца из охраны, сопровождавшей унтершарфюрера.

«От лагеря до полигона пять, максимум десять минут езды, — напряженно работала мысль Франца, воскрешая детали приуроченного к подобной ситуации плана операции. — Если там не погибнем под бомбами, расстреляют после отбоя, как только ликвидируют пожары… Начинать нужно сейчас».

Когда в подпольном центре было решено включить обоих австрийских товарищей в лагерную «вспомогательную команду», Францу и Роберту прямо было сказано, на что они идут. В секретной инструкции к лагерному распорядку, хранившейся в сейфе коменданта, предписывалось:. «Подлежат безусловной ликвидации все без исключения заключенные, привлекаемые к устранению последствий налетов вражеской авиации на объекты секретного характера, с целью не допустить осведомления противника о размерах ущерба, нанесенного секретным объектам в результате бомбардировок».

Об этом секретном приказе случайно стало известно одному из подполыциков, который работал писарем в канцелярии лагерной комендатуры.

Узники концентрационного лагеря специального назначения, обозначенного на карте берлинской РСХА[3] секретным грифом «КЦ-А4», догадывались, что рано ни поздно их ждет один конец. Беспроволочный лагерный телеграф — от одного узника к другому — передавал «эстафету смерти» — точную информацию о судьбе, постигавшей всех кацетников, работавших в лагерях «КЦ-А4».

Требовались исключительное мужество, непоколебимая преданность делу общей борьбы с ненавистным фашизмом, готовность к безусловному самопожертвованию и смертельному риску, чтобы добровольно вступить в «команду смертников», как прозвали подпольщики «зондер-брандкоманду». Но именно эта группа узников во время воздушного налета, воспользовавшись паникой, растерянностью гитлеровцев, когда оказались подавленными взрывами бомб узлы внутренней охраны и ПВО непосредственно на полигоне, могла проникнуть в «мозговой центр» секретного объекта, туда, где были расположены жилые блоки и конструкторское бюро, где хранилась секретная документация, связанная с производством нового оружия.

В конечном итоге успех тщательно продуманной и спланированной операции зависел от личной инициативы, смелости, мужества и бесстрашия подпольщиков-антифашистов — членов «лагерной пожарной команды». Именно эти качества и воспитывал в своих боевых товарищах русский коммунист капитан Заторный. Он знал и верил: тот, кто прошел испытания Маутхаузена, тот сумеет бросить вызов смерти, и победить!



Водитель то и дело швырял грузовик из стороны в сторону, словно эсэсовец был пьян и никак не мог совладать с крутившейся в его руках баранкой. Те, кто сидел в кузове, поняли: шоссе от лагеря к полигону изрыли оспины бомбовых воронок, сброшенных «Ланкастерами» на подлете к Пенемюнде.

Эсэсовцы площадно ругались, стараясь удержаться на узкой бортовой скамье, содрогавшейся от бешеной тряски. То и дело охранникам приходилось снимать пальцы с взведенных курков автоматов и цепляться за металлические стойки фургона. Это не ускользнуло от настороженного взгляда Роберта в тот миг, когда один из охранников случайно осветил фонарем своего чертыхавшегося напарника.

До последнего поворота шоссе оставалось несколько сот метров, за ним была уже первая эсэсовская застава у внешней ограды полигона. Внезапно машину тряхнуло так, словно колеса перескочили через ствол поваленной сосны. Отчаянно взвизгнули тормоза, и, резко накренившись, грузовик завалился в кювет.



— Унтершарфюрер, сюда, скорее! — услышал над своей головой Роберт чей-то требовательный и властный зов. В первое мгновение Роберт не сообразил, что кричали именно ему: он не успел освоиться с обличьем эсэсовца, в которого превратился бывший узник КЦ. Ведь не прошло и получаса после катастрофы там, на шоссе, когда, действуя скорее инстинктивно, — в темном, переворачивавшемся, словно бетономешалка, чреве автофургона на обдумывание просто не было времени, — Роберт метнулся к охранникам и, падая, пристукнул одного эсэсовца его же автоматом…

Шофер-эсэсовец и унтершарфюрер были убиты на месте двигателем, протаранившим переднюю стенку кабины от лобового столкновения с каменной глыбой в кювете, куда запрокинулся грузовик.

Несколько узников погибло во время катастрофы. Другие получили ранения or ударов лопат, кирок, топоров, обрушившихся на людей в кузове перевернувшегося грузовика.

Узникам нельзя было терять ни секунды драгоценного времени. В любой момент на шоссе могла появиться автомашина или мотоцикл с летучим патрулем. У гитлеровцев сразу бы вызвало подозрение, почему при катастрофе целиком погибли все эсэсовцы из конвоя. Да и тела обоих охранников, приконченных в кузове грузовика, носили слишком бросающиеся в глаза следы насильственной смерти…

Решение, как действовать дальше, созрело мгновенно. Роберт и Франц сияли с убитых эсэсовцев форму, а трупы оттащили к песчаным дюнам, начинавшимся сразу же за небольшим перелеском, прикрывавшим шоссе.

Пока Роберт и Франц торопливо натягивали на себя форму эсэсовцев, остальные узники лопатами и кирками, извлеченными из-под остова грузовика, рыли в песке яму. Убитых эсэсовцев облачили в полосатые лагерные робы, сброшенные Робертом и Францем, и быстро закопали трупы.

Двое заключенных, залегших с автоматами, подобранными в разбитой кабине грузовика, по обе стороны дороги, прикрывали товарищей. Вскоре они дали сигнал опасности: со стороны моря быстро приближалась цепочка огней.

В колонне было несколько военных грузовиков. На борьбу с пожарами командование полигона срочно перебрасывало дополнительные силы из близлежащих пограничных гарнизонов. Шоферы, спеша к полигону, пренебрегли светомаскировкой, высвечивая дорогу, испещренную воронками крупнокалиберных бомб.

Только сейчас Роберт заметил, что рука Франца повисла безжизненной плетью.

— Кажется, перелом, — преодолевая мучительную боль, ответил Франц.

— Попробуй прорваться к морю. Все-таки у вас три автомата, — сказал Роберт. — Выводи людей, иначе нам всем тут будет крышка… Один из нас должен живым вырваться отсюда и сообщить товарищам на свободе, ради чего мы боролись все эти годы. Так нужно, пойми же, дружище, — обняв Франца, горячо продолжал Роберт, заметив, как вздрогнули плечи друга. — Тебе здорово досталось и там, в бараке, и здесь, на шоссе… Давай быстрее, пока фашисты не очухались.

В прощальном порыве Франц приник головой к груди Роберта.

— Поберегись, постарайся… — только и смог он выдавить из горла, которое сжала острая спазма рыдания.

Роберт обнял друга и быстро отполз к разбитому грузовику.

Головная машина поравнялась с местом, где произошла авария, и, резко затормозив, остановилась на обочине.

Из кювета, размахивая электрическим фонариком, к грузовику с солдатами вышел эсэсовец, держа автомат наготове.

— В чем дело, что тут у вас стряслось? — встревоженно спросил молодой обер-лейтенант, высунувшись из окна кабины.

— Попали под бомбежку. Взрывной волной сбросило в кювет, господин обер-лейтенант… — ответил Роберт подчеркнутым тоном снисходительного превосходства, каким позволяли себе разговаривать эсэсовцы с офицерами вермахта чуть повыше их чином.

— Кто-нибудь убит? Ранен?

— Мы везли кацетников, господин обер-лейтенант.

— Туда? — офицер махнул рукой, затянутой в серую замшевую перчатку, в сторону полигона.

— Яволь,[4] господин обер-лейтенант.

— Садитесь в машину! — приказал офицер Роберту. — Да, черт возьми, забирайте с собой и ваших кацетников.

— В грузовике остались тела нашего командира и шофера, господин обер-лейтенант. В кювете лежат раненые кацетники…

— Ими займутся позже, когда кончится вся эта дьявольская кутерьма, — не дав Роберту закончить фразу, оборвал его обер-лейтенант. — Эй, Вильгельм! — крикнул он в хвост колонны, высунувшись почти по пояс из окна кабины. — Возьми двоих солдат и останься тут, пока за вами не приедут.

Франц и остальные узники затаив дыхание следили из своего укрытия, в кустарнике соснового перелеска, за тем, что происходило на дороге.

Когда Роберт вскочил на подножку головной машины и, набирая скорость, грузовики помчались к полигону, узники бесшумно отползли к песчаным дюнам…



— Что вы там мешкаете, унтершарфюрер? Или, быть может, боитесь обжечь пальцы? — снова окликнули Роберта со второго этажа горевшего дома.

Роберт бросился в подъезд. Его сразу же охватил раскаленный жар. Огнем уже занялись перила и стены лестницы. Глаза разъедал дым. Он предательски выползал из боковых коридоров, выходивших на лестничные клетки. Со второго этажа доносились возбужденные голоса. Роберт устремился на них, уверенный, что немцы рискнули задержаться только в тех комнатах, где хранилась самая важная документация, за которую они отвечали собственной головой.

Роберт почти ощупью продвигался по коридору, задыхаясь в дыму. Он боялся только одного: как бы огонь не опередил его у самой цели и не преградил путь к сейфам…

То и дело он натыкался на опрокинутые столы. Под ногами крошились и тлели чертежные доски, листы ватмана, стеллажи, папки с какими-то досье… На остатках чертежей еще виднелись следы конструкторских замыслов, контуры нового оружия нацистской Германии, еще не покинувшего чрева конструкторских бюро, но уже испытываемого гитлеровцами на секретном полигоне.

Двери из коридоров во внутренние комнаты были сорваны. Ориентируясь по голосам, доносившимся сквозь треск горевших стропил и грохот падавших перекрытий, Роберт проник в главное конструкторское бюро. Несколько немцев образовали цепь вдоль уцелевшей стены к окну, другая обрушилась, зияя провалом, откуда в комнату прорывались клубы дыма. Немец в штатском, стоявший у открытого сейфа, беспрерывно передавал коллегам тяжелые скоросшиватели.

— Унтершарфюрер, рядом, в соседней комнате, еще один сейф. Попытайтесь выбросить его в окно, — приказал Роберту немец в штатском, продолжая вынимать папки с документами из огромного бронированного сейфа.

Роберт успел заметить, что сейф был уже почти пуст.

Неужели их отчаянный риск оказался напрасным самопожертвованием? Не верилось, что операция закончится бесплодно в самой цитадели полигона, после того как ему удалось совершить почти невероятное. Ведь позади остались и лагерная бомбежка и катастрофа на шоссе, и, наконец, усиленно охранявшиеся въездные ворота сюда — в расположение главного конструкторского центра полигона.

— Всем — наружу! Немедленно! — закричал штатский, когда в соседней комнате за стеной что-то рухнуло, осветив всех ярким оранжевым пламенем.

Роберт отпрянул в темный туннель коридора, пропуская мимо себя четырех немцев и штатского, бросившихся к лестнице — последнему пути из этого огненного капкана. Он не стал терять времени, ибо знал: сейчас все решают секунды.

Вернулся в комнату к раскрытому сейфу. Пустой? Быстро обшарил правый отсек, центральный, наконец, последний, в самом низу. Ничего! Несмотря на нестерпимый жар, Роберт вдруг почувствовал, как холодная испарина выступила на лбу.

«Неужели успели все вынести?» — почти в отчаянии подумал Роберт. Боль обожженного лица, ушедшая было в глубину, захлестнутая нечеловеческим нервным напряжением этой бурной ночи, возвратилась к узнику с новой силой. Чувствуя, что вот-вот потеряет сознание, Роберт напряг все силы. «Нужно найти хотя бы один документ. Он даст ключ ко многим звеньям, быть может ко всей цепи. Найти, найти…»

Из коридора, откуда он только что вошел, в комнату ворвались языки пламени. Путь к отступлению был отрезан…

Роберт начал лихорадочно прощупывать глубинные отсеки сейфа. И тут его пальцы наткнулись на металлическое кольцо. Он рванул его и вытащил небольшой металлический ящик.

В нем оказались связка ключей, сургуч, маленькая круглая печать, щипцы для заклепки пломб и два листка текста, проложенные копиркой…

«А что, если эти ключи от сейфа в соседней комнате? — озарила Роберта догадка. — Ведь они не успели его открыть, раз приказали выбросить сейф в окно…» Но туда уже было поздно.

Внезапно Роберт заметил на листке бумаги, который он чуть было не швырнул на пол, надпись, подчеркнутую пунктиром; «Господину рейхслейтеру, обергруппенфюреру СС Борману. Совершенно секретно».

Из первых же строк текста — копии первого экземпляра, видимо уже посланного в гитлеровскую ставку Борману, — Роберт понял: речь шла о важнейшем секретном документе, который, быть может, раскроет многое из того, что замышлялось и здесь, в Пенемюнде, и там, в восточно-прусском логове Гитлера…

У самого окна, выходившего на противоположную от главного подъезда сторону, Роберт несколько раз глубоко вздохнул, чтобы успокоить бешено стучавшее сердце. Спасти документ и себя можно было только одним путем — через окно, прыжком с семиметровой высоты.

ГЛАВА II. ЛИСЫ В «ВОЛЧЬЕМ ЛОГОВЕ»

Адъютант протянул Борману черную папку. На ее обложке тускло мерцала тисненная серебром надпись: «Гехайме рейхсзахен» — «Секретные имперские дела».

Стоя навытяжку перед массивным, точно саркофаг, письменным, столом, адъютант не отрывал глаз от рейхслейтера.

Каждый раз, когда, повинуясь резкой трели звонка, он спешил в кабинет начальника канцелярии национал-социалистской партии, к его горлу подкатывал тошнотворный страх. Адъютанту удавалось подавлять это мерзкое ощущение и, вытянув руки по швам, преданно смотреть в глаза Борману, зная, что вся нацистская элита, ненавидя и завидуя, трепетала перед властью этого человека, ставшего живой тенью фюрера. Даже такие нацистские главари, как рейхсмаршал Геринг, имперские министры Геббельс и Риббентроп, между собой называли обергруппенфюрера СС Мартина Бормана «Мефистофелем фюрера», «большим интриганом» и «грязной свиньей».

Вот и сейчас, проходя через приемную в кабинет Бормана, адъютант заметил, как томительное нервное напряжение сковало лицо начальника разведки имперской службы безопасности Шелленберга, прилетевшего из Берлина в гитлеровскую ставку «Вольфшанце»[5] — по распоряжению Гиммлера — и неожиданно вызванного к Борману.

…Борман раскрыл папку. В ней лежал один-единственный документ, специально подготовленный канцелярией НСДАП[6] по личному распоряжению Гитлера.

Прежде чем поставить свою подпись, Борман перечитал строку за строкой все секретное предписание, адресованное имперским руководителям, гаулейтерам и фербандерфюрерам фашистского рейха. Для Бормана это был не просто машинописный текст. Он держал в руках оружие беспощадного террора.

Сжав толстыми пальцами «вечное перо», Борман прищурил левый глаз, он словно целился во врагов нацистской Германии, готовясь скрепить своим именем документ, подлежавший хранению только в сейфе.

Взгляд Бормана упал на титульный гриф первой страницы документа, составленного в главной ставке фюрера. Орел, распластавший крылья и зажавший в когтях фашистскую свастику, казалось, хищно вцепился в готический шрифт.

«…По поручению фюрера и принимая во внимание особо разительный пример халатного разглашения государственной тайны, — беззвучно шевелил губами Борман, — вновь приказываю неукоснительно выполнять нижеследующее распоряжение и безусловно соблюдать предписание о правилах хранения в сейфах документов НСДАП.

Телеграфистка одного промышленного предприятия, обязанная по роду своей работы соблюдать государственную тайну, закончив передачу служебной телеграммы другому предприятию, присовокупила к ней и свое личное сообщение. Она сообщила по телеграфу между прочим, что ее фирма слишком перегружена из-за «большого дела», «могущественного против врага», и что подготовка этого «дела» уже завершена. Позже она сообщила, что в городе «полным-полно всяких вещей». Вещи, писала она, заготавливаются там… Под «большим делом», — разъяснял далее бормановский циркуляр, — подразумевался агрегат возмездия. На основании содержания этого дела суд приговорил телеграфистку к смерти по обвинению в измене стране. Фюрер приказал довести приговор до сведения всех телеграфов рейха, военной промышленности и НСДАП в качестве внушающего страх предостережения».

Борман закрыл папку и опустил на нее свои тяжелые кулаки.

«Жестокость. Беспощадная и холодная. Злопамятная. Карающая и подчиненных и начальников — невзирая на чины и заслуги перед национал-социалистским движением, рейхом и фюрером, — вот что оградит тайну готовящегося возмездия. Наше новое оружие огненным смерчем внезапно и ужасающе обрушится на врагов Германии и повернет ход войны в нашу пользу». Мысленно Борман повторял эти слова, сказанные Гитлером с фанатичной убежденностью всего несколько часов назад, здесь, в ставке ОКБ,[7] сразу же после секретного совещания в самом узком кругу лиц, сосредоточивших в своих руках огромную власть над судьбами миллионов имперских немцев и самого фашистского рейха.

Адъютант заметил, как сдвинулись на переносице редкие белесые брови рейхслейтера. Это был верный признак того, что Борман задумался над каким-то ходом в своей новой политической комбинации. Обергруппенфюрер и впрямь раздумывал над последними событиями в ставке фюрера, участником которых ему довелось быть…



В августе 1943 года, сразу же после налета английских бомбардировщиков на Пенемюнде, в Гитлеровской ставке «Вольфшанце» прошла серия экстренных совещаний верховных правителей рейха.

Перед началом совещания прилетевший из Берлина начальник технической службы имперского министерства вооружения и снаряжения Карл Отто Зауэр вместе со своим шефом — главой военной индустрии нацистской Германии рейхсминистром Шпеером направились в личный поезд рейхсфюрера СС Гиммлера, стоявший на специальной железнодорожной ветке неподалеку от ставки Гитлера.

Час, проведенный ответственными руководителями военной кузницы рейха с главой «черного ордена» СС, имперской службы безопасности и гестапо Гиммлером в закрытом купе его вагона-кабинета, оказался важной прелюдией к совещаниям в бункере фюрера.

Массированный налет на Пенемюнде хотя и причинил полигону ущерб, но далеко не в таких масштабах, чтобы это серьезно отодвинуло сроки завершения программы создания «оружия возмездия» — ракет «ФАУ-1», беспилотных самолетов «летающих бомб» — «ФИ-7». «Вольфшанце», однако, тревожили другие последствия бомбардировки — гитлеровцы терялись в догадках: что же было известно британской разведке и разведкам союзников по антигитлеровской коалиции вообще об «оружии возмездия»? И насколько их осведомленность становилась опасной для реализации сверхсекретного проекта?

Гитлеровская ставка оказалась на перепутье: предстояло решить, что предпринимать дальше, как гарантировать завершение программы создания нового «секретного оружия» и надежно обезопасить его от контрударов со стороны авиации и разведок союзников по антигитлеровской коалиции.

Всеми этими обстоятельствами и решил воспользоваться для усиления своей личной позиции Гиммлер в скрытом ожесточенном соперничестве с ближайшими подручными фюрера из сфер высшего генералитета, в особенности же из среды партийной верхушки нацистской НСДАП, министерства иностранных дел, пропаганды и главного командования ВВС.

Гиммлер действовал простым, но «пробивным» методом: он бросал на весы закулисной борьбы за власть, привилегии и благосклонность фюрера всю мощь «черного ордена» СС в самые критические для рейха моменты и на участки, где обнаруживался провал или надвигалась угроза крушения проектов, одобренных самим Гитлером.

Рейхсфюрер СС спешил выложить на стол предстоящего совещания свои главные козыри: ткнуть носом конкурентов из ОКВ в их неспособность форсировать осуществление «гениального» замысла фюрера, базировавшегося на использовании «оружия возмездия», и со своей стороны предложить помощь СС для завершения всей программы создания нового секретного оружия.

Рейхсминистр вооружений и боеприпасов Шпеер отлично понимал: стоит только Гиммлеру и его СС просунуть лапу в проекты «А-4», «ФИ-7» и «Хохдрукпумпе»,[8] как они уже не остановятся, пока не возьмут в свои руки всю полноту власти в деле производства «оружия возмездия». В свою очередь, Шпеер рассчитывал на поддержку своих проектов со стороны СС. И когда после часовой беседы с Гиммлером Шпеер и Зауэр вышли из вагона рейхсфюрера СС, магистр «черного ордена» мог быть вполне уверен: со стороны фюреров военной индустрии возражений на его предложения не последует.

Вечером того же дня Шпеер, Зауэр, а чуть позже и Гиммлер проследовали в бункер фюрера.

…Застекленные фонари, стилизованные под средневековые чугунного литья светильники, освещали продолговатый столовый зал — шпейзехалле. Бетонные стены наполовину были скрыты под облицовкой из дубовых плит. Пол был покрыт таким же паркетом. К столу придвинуты двадцать дубовых кресел.

За сервированным для ужина столом прибывших принимал Гитлер. Он занимал место посреди стола, напротив стены, где висела большая карта. Рядом с Гитлером, как обычно, сидел рейхслейтер Борман.

Никакого протокола и никаких записей в ходе сверхсекретного совещания не велось. Борман и Шпеер сделали о нем только короткие пометки в своих записных книжках и дневниках.

Всю ночь напролет главари фашистского рейха выискивали пути и методы еще более надежного засекречивания своего террористического плана и максимально быстрого ввода в действие нового оружия против густонаселенных городов держав — союзников по антигитлеровской коалиции.

Наступившее утро не могло проникнуть ни одним лучом в шпейзехалле гитлеровского бункера, под многометровую железобетонную толщу его степ, прикрытых многотомными бронированными плитами Здесь, словно под непроницаемым черепом гигантского монстра, навсегда был убит солнечный свет. В зловещих лабиринтах мозгового центра верховного командования нацистской Германии о ходе времени можно было судить лишь по передвижению часовых стрелок.

Угрюмая роща мохнатых елей цепкими корнями впивалась в многометровую земляную шапку, выращенную поверх железобетонной глыбы бункера, на несколько этажей зарывшегося в глубину скальных пород. Казалось, ели прячут от взора посторонних могильный курган, где притаились лишь ползучие гады…

«Фюрер отдал приказ, — отметил той же ночью в своей записной книжке министр вооружений. Шпеер, — принять все меры, чтобы совместно с рейхсфюрером СС и при самом энергичном привлечении его сил из концентрационных лагерей заново продвинуть вперед строительство соответствующих сооружений и изготовление агрегатов «А-4».

Гиммлер торжествовал. Отныне «черный орден» и он, его кровавый магистр, брали в свои, руки судьбу секретного оружия, а вместе с ним и судьбу фашистского рейха!

Гитлер одобрил еще одно предложение своего имперского палача: по рекомендации Гиммлера осуществление плана укрытия под землей, в малонаселенных районах нацистской Германии и оккупированных вермахтом территорий Европы, заводов, конструкторских бюро и испытательных полигонов было возложено на бригаденфюрера СС инженера Ганса Каммлера. Он спроектировал нацистские лагеря смерти, и он же сконструировал газовые камеры в концентрационном лагере Освенцим, где были зверски замучены миллионы узников фашизма.

Отныне Каммлер становился правой рукой Гиммлера — первоначально по координации технических усилий, связанных с реализацией программы «оружия возмездия», а вскоре и верховным надсмотрщиком и управляющим огромного аппарата нацистских ученых, инженеров, конструкторов, техников, советов и директоратов фирм, концернов, работавших над всеми типами секретного оружия. В подчинении Каммлера оказались даже части особого назначения ВВС, принявшие на вооружение (в самом конце войны) реактивные истребители-бомбардировщики «мессершмитт-262».

Этой же ночью Гитлер распорядился и судьбой подвергшегося бомбежке полигона Пенемюнде. Приостанавливалось какое бы то ни было расширение испытательных объектов и монтажных цехов. Завершение строительства тех объектов, где происходила сборка агрегатов «А-4», рассматривалось как временная мера — до той поры, как отметил в записной книжке Шпеер, «пока не будет полностью завершено строительство заводов в надежных местах, при максимальном использовании пещер, приспособленных для массового, серийного производства секретного оружия и гигантских железобетонных бункеров — для ввода его в действие».



— Зовите Шелленберга, — глухо приказал Борман, передавая адъютанту подписанную директиву.

Мысли Бормана уже переключились на другого «врага». Болтливая телеграфистка была всего лишь пылинкой. Ее он уничтожил росчерком пера… Самый опасный для рейхслейтера противник и соперник вел против Бормана скрытую, упорную, иезуитскую коварную борьбу не по ту сторону фронтовых окопов, не за колючей проволокой концентрационных лагерей и даже не в подпольных ячейках Сопротивления… Взаимная вражда и ненависть магистра «черного ордена» и начальника партийной канцелярии давно уже были секретом полишинеля и в имперской канцелярии, и в ставке Гитлера, и в РСХА.

По мере того как на восточном фронте дела шли все хуже и хуже, все настойчивее и энергичнее подбиралось СС ко всем ключевым позициям в рейхе, тесня генералов вермахта, люфтваффе, абвера, накладывая свою руку на важнейшие рычаги власти. Подкапывался «черный магистр» и под его, Бормана, пока что незыблемую позицию самого близкого к фюреру человека.

«Может стать, — тревожно размышлял Борман, — теперь слово имперского фюрера СС, а не начальника партийной канцелярии НСДАП явится тем «последним словом», к которому будет прислушиваться фюрер, принимая важнейшие решения…» «Кто первый нажмет кнопку запуска «А-4», тот откроет для себя дверь к безраздельному доверию, почету и власти у фюрера…» — вспомнилась Борману короткая, сказанная полушепотом фраза министром Шпеером его коллеге Зауэру при выходе из шпейзехалле.

Парируя эту потенциальную угрозу, Борман и сделал внезапный ход. Рейхслейтер намеревался заполучить и свою долю соучастника в произведенном дележе власти и разграничении сфер влияния на сверхсекретном участке военных усилий фашистской Германии.

— Хайль Гитлер! — Шелленберг выбросил руку в фашистском приветствии сразу же, как только переступил порог кабинета начальника партайканцляй.

Борман ответил стоя, но не выходя из-за стола. Шелленберг должен был и здесь почувствовать, какое недосягаемое для всех остальных имперских немцев занял на пути к глазам, сердцу и ушам фюрера его личный секретарь, рейхслейтер и обергруппенфюрер СС Мартин Борман!

Шелленберг поймал себя на мысли, что в эту первую минуту встречи лицом к лицу, быть может, с самым могущественным приближенным фюрера он вновь ищет ответ на вопрос: в чем же, собственно, тайна феноменального взлета бывшего управляющего юнкерским имением в Мекленбурге на самую вершину нацистской партийной иерархии?

«Проклятая картотека — вот тот рычаг, которым Борман, словно мощным домкратом, поднимал себя все выше и выше по ступенькам фашистской лестницы к стопам фюрера…» — подумал Шелленберг, быстро окинув взглядом кабинет начальника канцелярии нацистской партии. Где-то здесь, в стенах, был спрятан потайной сейф.

«На моей судьбе — отпечатки этих грязных и жестоких рук», — внутренне содрогнулся Шелленберг, заметив, как растопыренными толстыми пальцами уперся Борман в край стола.

Шелленберг хорошо знал: Борман при любом назначении, повышении, перемещении высших имперских чиновников и генералов вермахта или высокопоставленных членов нацистской партии давал свою характеристику данному лицу на основании своей секретной картотеки (в том числе и при назначении Шелленберга на пост начальника VI отдела СД, зарубежной разведки нацистской партии). И его, Бормана, характеристика играла решающую роль. Рейхслейтер умел блестяще использовать в своих целях этот инструмент власти. «С помощью своей картотеки, — предостерег однажды Шелленберга шеф абвера адмирал Канарис, когда они вдвоем совершали традиционную верховую прогулку по аллеям берлинского Тиргартена, — Борману удавалось не только оказывать соответствующее давление на высшие партийные инстанции, но и держать их, в известном смысле, под угрозой шаха. Тем самым Борман одновременно приобрел влияние на общую кадровую политику всех имперских министерств и ведомств. Не исключая моего абвера и вашей СД, мой дорогой Шелленберг», — с горькой усмешкой добавил Канарис.

— Я вас вызвал по приказу фюрера, — прервал затянувшееся молчание Борман. — В общих чертах вам должно быть известно об агрегате «А-4». Работы над проектом вступают в завершающую стадию. Сегодня ночью фюрер принял исторические решения, — напыщенно продолжал Борман, выйдя, наконец, из-за чстола и вплотную приблизившись к Шелленбергу. — До полудня о подробностях намеченных в ставке мер вас проинформирует рейхсфюрер.

Шелленберг отметил про себя, что Борман предпочел не упоминать имя Гиммлера, назвав лишь его чин.

— Не мне вам говорить о том повышенном интересе, который проявляют к нашему секретному оружию разведки врагов рейха. После налета на Пенемюнде они захотят, конечно, узнать, над какими типами оружия мы будем продолжать работать, где разместим новые секретные заводы, испытательные полигоны, где будем сооружать подземные бункеры для предстоящего ввода в действие агрегата «А-4». Англосаксы дорого бы сейчас заплатили, лишь бы узнать, пока окажется для них не поздно, день и час нашего первого страшного удара…

В разгар своего монолога Борман напомнил Шелленбергу боксера. Он как бы подстерегал противника, наклонив вперед верхнюю часть туловища и быстро фиксируя взглядом его реакцию. А затем внезапно обрушивался на него. Это сходство еще больше подчеркивали округлые, выдвинутые вперед плечи и бычий затылок рейхслейтера, вся приземистая, плотная фигура начальника партайканцляй.

— Это агентурное донесение получено только что ставкой фюрера, — Борман вынул из кармана мундира и протянул Шелленбергу сложенный вчетверо небольшой плотный листок бумаги.

«Шифровка, наверное, передана по каналам абвера, иначе он не стал бы мне ее показывать», — подумал Шелленберг, напряженно следя за тем, к чему же клонит Борман.

«Командование американскими военно-воздушными силами предостерегает: если немцы начнут бомбардировку с помощью беспилотных самолетов, то это могло бы привести к полному срыву операции вторжения», — дважды прочел агентурное донесение Шелленберг. Начальник разведки СД сразу же оценил, какое решающее значение придают этой шифровке в гитлеровской ставке, планируя место и час для нанесения удара «особым оружием».

Шелленберг еще не мог знать, что Гитлер приурочил ввод в действие «оружия возмездия» именно к началу планировавшейся союзниками операции «Оверлорд».[9] «Возмездие, — записал в своем дневнике Геббельс, — должно быть связано с началом вторжения, сказал мне вчера фюрер». О тайных планах Гитлера, разумеется, был осведомлен и Борман.

…Рейхслейтер не спешил раскрыть Шелленбергу все контуры своей тщательно продуманной комбинации. Он остерегался недооценивать столь сильную фигуру в «черном ордене», каким стал за последние годы начальник зарубежной разведки СД. Ему протежировал сам Гиммлер. А это много значило! Даже непосредственный начальник Шелленберга — Гейдрих — так и не смог подставить Шелленбергу ножку, хотя и методически вел под него подкоп.

— Наш удар по армаде вторжения может иметь решающее значение для рейха только в той мере, в какой последствия ее скажутся на восточном фронте, учтите это, Шелленберг!

— Имеется в виду военный или психологический эффект? — осторожно спросил Шелленберг.

— И то и другое, «Оружие возмездия» — козырный туз! Его мы бросим на стол мировой политики в самую критическую для рейха минуту…

Борман замолчал, пристально и изучающе смотря в глаза Шелленбергу. Он еще и еще раз взвешивал необходимый риск осведомления другого лица о тайных замыслах правителей третьей империи, лихорадочно метавшихся в поисках собственного спасения и чудодейственного спасения своих зашатавшихся фашистских тронов. Помедлив, Борман произнес только одну фразу, но она мгновенно вызвала в голове Шелленберга целый вихрь ошеломляющих догадок, пугающих предположений и самых фантастических надежд.

— После этой войны, — Борман преднамеренно подчеркнул слово «после», — миру будет диктовать свою волю тот, в чьи руки провиденье вложит наше новое оружие — меч будущего. Вам, надеюсь, не надо специально разъяснять, какую политическую ценность в глазах англосаксов приобретают теперь наши патенты, чертежи, расчеты и формулы. По подсчетам германских ученых, мы опередили англосаксов в области создания самых современных средств борьбы по меньшей мере на десять-пятнадцать лет.

«…И каждый час из этих десяти-пятнадцати лет, — мысленно добавил Шелленберг, — аккумулировал миллионы рейхсмарок в золотом исчислении, напряженную, многолетнюю работу и труднейший поиск лучших ученых, конструкторов, инженеров рейха, тысячи удачных и закончившихся безрезультатно лабораторных экспериментов, опытов, сотни успешных и безуспешных испытаний на полигонах. Заполучить все это-все равно, что наткнуться на сотни тонн чистого золота…»

— Прицелы «оружия возмездия» наведены на Лондон, — продолжал Борман, — а удар мы нанесем по русскому, большевистскому колоссу. Такова, как говорят господа марксисты, диалектика борьбы… Мы не позволим украсть ни одной минуты, ни одной секунды из этих накопленных рейхом опережающих лет! — в голосе Бормана внезапно послышались визгливые нотки.

«…Ты не стал бы меня перехватывать по дороге к Гиммлеру только лишь для того, чтобы объяснить эту азбучную истину», — про себя отметил Шелленберг, настороженно следя за ходом мысли рейхслейтера.

— Главные заводы, производящие секретное оружие, мы надежно укроем под землей. Это решено. Испытательные полигоны перенесем в районы, недосягаемые для бомбардировщиков врага. Соответствующие планы одобрены фюрером. Общий надзор за осуществлением имперской «программы возмездия» фюрер передал СС.

Борман взял Шелленберга за локоть и подвел его к большой настенной карте нацистского рейха и всех территорий Европы, оккупированных гитлеровской Германией.

Вся карта была испещрена пометками и знаками, нанесенными Борманом цветными карандашами. Значение каждой из бесчисленных пометок было понятно только самому рейхслейтеру. Обладая феноменальной памятью, он постоянно держал в уме этот «топографический шифр», который сам составил для своей служебной карты.

— С этой минуты, Шелленберг, где бы вы ни были и какую задачу ни решали, вам придется постоянно помнить вот об этих оранжевых пирамидах, — Борман протянул руку и ткнул пальцем в несколько пунктов на карте фашистского рейха.

«…Похоже, Борман предлагает мне сделать выбор. Не между ли им и… Гиммлером?» — подметил Шелленберг нотки приказа, зазвучавшие в голосе Бормана. А ведь пока что он давал начальнику разведки СД только рекомендации…

Лишь одна из пирамид находилась в хорошо знакомом Шелленбергу районе. Он неоднократно участвовал в инспекционных поездках руководителей СС и СД на полигон в Пенемюнде и знал, что до сих пор там были сосредоточены основные научно-исследовательские центры, работавшие над созданием «оружия возмездия» — ракет и беспилотных самолетов.

Остальные географические пункты, указанные Борманом, воскрешали в памяти Шелленберга лишь живописные ландшафты австрийских Альп, леса немецкого Граца да поросшие буком холмы Краковщины… Ему вспомнились уютные австрийские пансионы, крутые горные тропы, зеркальная гладь студеных «форельных» озер, не потревоженных любопытными туристами.

— Непосредственную охрану секретных объектов обеспечивают отряды СС специального назначения, — жесткий и властный голос Бормана вернул Шелленберга к суровой прозе тотальной войны. — Дело поставлено так, что ни один имперский немец даже из самых ближайших к объектам деревень не будет знать, что там происходит. Ваша задача, Шелленберг, перекрыть намертво все доступы к секретным объектам агентуре разведок наших противников и в первую очередь — большевистской!

Шелленберг весь напрягся, интуитивно почувствовав приближение того момента, ради которого его вызвал сюда Борман.

— Эти «пирамиды», как и монументы фараонов, воздвигают тысячи рабов рейха, — злобно осклабился Борман, отойдя от карты. — Фюрер отдал приказ создать специальные концентрационные лагеря «А-4». Оттуда мы будем направлять в подземные заводы и на полигоны столько кацетников, сколько нам понадобится.

— Для сохранения в абсолютной тайне характера работ на секретных объектах рейха рискованно привлекать иностранную рабочую силу, — заметил Шелленберг.

— Египетские пирамиды стоят и по сей день, а кто знает, сколько рабов легло костьми у их ступеней… Сто тысяч? Миллион? Будьте спокойны, Шелленберг, СС позаботится о том, чтобы ни один кацетник не покинул живым ни одной из строительных площадок. Ни один!

— Допустим, хотя стопроцентной гарантии даже СС вам не даст. Но пока иностранные рабочие находятся на секретных объектах, существует потенциальная угроза, что с их помощью может просочиться информация, интересующая вражескую агентуру, даже если шансов на это — один из тысячи! — возразил Шелленберг.

— Чтобы у врагов не осталось и этого последнего шанса, фюрер возложил на вас, Шелленберг, ответственнейшую миссию, — Борман снова вплотную подошел к начальнику разведки СД. — Вам придется, дорогой Шелленберг, вести работу на два фронта, — медленно произнес Борман, наблюдая за реакцией на свои слова во взгляде Шелленберга. — Против русских большевиков и… на западных рубежах… Мы считаем, русская агентура предпримет все, чтобы попытаться заглянуть к нам в карты здесь, в тылу рейха, и на ближайших и дальних европейских подступах к нашим секретным объектам. А если Советам удастся, то и попытаться спутать нашу игру, сорвать наши ставки… Кстати, Шелленберг, вы, кажется, предпочитаете британский покер нашему немецкому скату? — с усмешкой, от которой покоробило Шелленберга, спросил Борман.

— Все часто решает, у кого из игроков окажутся крепче нервы, играет ли он в покер или скат, все равно… — уклонился от прямого ответа Шелленберг, чувствуя, как упорно и настойчиво рейхслейтер прокладывал всю ту же подспудную канву своей беседы.

— Противник может струсить, спасовать, даже отказаться от намеченных ходов, дорогой. Шелленберг, только лишь подозревая, что в наших руках уже есть решающая комбинация козырей, хотя мы их еще не получили в окончательном, готовом виде. Блеф, Шелленберг, это сильное оружие, особенно когда за ним скрывается реальная угроза! Англосаксы уже сейчас в замешательстве, хотя они и опытные игроки в… покер, — снова усмехнулся Борман. — Они по сей день сбрасывают тысячи бомб на площадки, где мы первоначально подготавливали старт нашего будущего «оружия возмездия». Так что, Шелленберг, мы уже сейчас получаем дивиденды под нашу ставку на секретное оружие.

— Но ведь англосаксы в самых общих чертах знают, что мы уже несколько лет работаем над различными типами секретного оружия, — прервал Бормана Шелленберг.

— Но они понятия не имеют, какому из них мы отдадим предпочтение, каковы радиус действия, точная конструкция, вес, горючее, убойная сила нашего нового оружия, где мы его сосредоточим, когда, в каких масштабах введем в действие, — запальчиво парировал Борман. — Все эти неизвестные икс и игрек для них столь же грозны, как если бы это были наши новые, свежие пехотные дивизии, танковые корпуса, воздушные эскадры, подводные лодки… Англосаксы реально приняли угрозу со стороны нашего «оружия возмездия» в расчет своей бухгалтерии войны и… политики, — торжествующе, как показалось Шелленбергу, завершил Борман столь необычную для рейхслейтера длинную тираду.

— Придет час, Шелленберг, и мы прижмем англосаксов к стенке, приставим к виску «оружие возмездия». Фюрер заставит их повернуть фронт борьбы против русских; против мирового коммунизма. И этого мы добьемся с помощью нашего «оружия возмездия». Такова непреклонная воля фюрера! — Борман распалялся все больше, возбуждая себя, точно наркотиками, цитатами из застольных речей-монологов Гитлера, которые ночи напролет фюрер произносил в «Волчьем логове» в избранном кругу верховных правителей рейха.

Мысленно Шелленберг синтезировал все, что Борман развил перед ним как начальником разведки имперской службы безопасности.

Характер избранной им еще в студенческие годы профессии (Шелленберг начал свою карьеру с осведомителя-шпика) приучил Шелленберга без всяких сантиментов оценивать побуждения людей, в особенности облеченных огромной властью. Начальник разведки СД видел, как неумолимо приближалась развязка для Гитлера, Бормана, Гиммлера, как, впрочем, и для него самого. В уже зиявшую за линией фронтовых окопов пропасть сползал все быстрее фашистский рейх, увлекая за собой всю гитлеровскую камарилью, судорожно цеплявшуюся за власть. Единственный шанс на спасение Шелленберг видел в том, чтобы попытаться успеть перебросить мост через эту страшную пропасть тотального банкротства гитлеровского режима и нацистских бонз, связавших свою судьбу с кровавой фашистской диктатурой, а друг друга — круговой порукой преступного заговора против мира и человечества… Шелленберг знал, что его имя наряду с именами других фюреров нацистской партии и СС занесено в союзнические списки главных нацистских преступников, подлежавших аресту и преданию суду. Вот почему все высказанное ему Борманом Шелленберг оценивал в первую очередь с точки зрения возможности наведения «моста» для своей личной переправы на спасительный «западный берег».

«…Борман этого не сказал, но, по сути дела, он предложил мне связать свою судьбу с ним. Что ж, Гиммлер — грозная фигура, но ее безжалостно сбросят с шахматной доски, как только партия будет окончательно проиграна… Борман не таков. Он сумеет вывернуться, глубоко нырнуть, чтобы выплыть уже после кораблекрушения», — расчетливо и теперь уже хладнокровно прикидывал начальник разведки СД.

По некоторым косвенным данным еще задолго до прилета в «Волчье логово» Шелленберг пришел к выводу: Борман через зарубежные организации нацистской партии начал заблаговременно подготовку к переброске «в послевоенное будущее» всего того, что намеревались гитлеровцы спасти из обломков третьей империи — кадры, деньги, связи, — с тем чтобы создать тайные плацдармы (в Европе, Латинской Америке, на юге Африканского континента) для послевоенного возрождения нацистского движения, для нового реванша.

Шелленберг был в курсе и начатого нацистскими главарями тайного зондажа в тех сферах англосаксонских держав, где были склонны предотвратить полный разгром и безоговорочную капитуляцию гитлеровской Германии, с тем чтобы превратить вчерашнего врага в союзника против Советской России, оказавшейся способной в единоборстве сокрушить гитлеровскую военную машину и освободить Европу от фашистской тирании.

«…Кто знает, не станет ли германское секретное оружие и впрямь последним оставшимся в арсенале нацистской камарильи козырем в закулисном торге с западными державами, — взвешивал мысленно Шелленберг и свои шансы, — спасительным для нацистской верхушки «мостом» через пропасть тотального поражения? На рейхслейтера не похоже, чтобы он ставил на дохлую лошадку».

— Всю техническую документацию, касающуюся секретного оружия во всех главных стадиях его производства, необходимо сфотографировать на микропленку. Вы, Шелленберг, организуйте все это и доставьте микропленку сюда, в «Вольфшанце». О принятых мерах доложите мне лично и больше никому.

— Так точно, господин рейхслейтер, — поспешно ответил Шелленберг, мгновенно оценив все практическое значение «запасного хода» Бормана в той крупной комбинации, которую задумал шеф имперской партайканцляй.

«Даже если все планы рухнут, секретное фотодосье может стать для нас обоих пропуском в послевоенную жизнь, — озарила Шелленберга догадка. — Кто знает, может, именно «А-4» и спасет нас от суда и виселицы?»

— Мне нет необходимости специально предупреждать вас, Шелленберг, о том, что наш разговор должен остаться между нами, — с нескрываемой угрозой сказал Борман, — и он не предмет для задушевной беседы даже в будуаре вашей очаровательной супруги…

Шелленберг внезапно почувствовал, как холодный пот проступил на висках, точно перед ним разбилось стекло в террариуме, ограждавшее от готовых к смертельному укусу кобр.

ГЛАВА III. НОВЫЙ УПОЛНОМОЧЕННЫЙ

С утра у директора Шисля было отличное настроение. Его «тонизировало» ясное осеннее утро, обласканное нежарким солнцем, яркий ковер листьев, покрывших дорожки сада — Шисль даже попросил садовника пока их не подметать, — великолепно сваренный кофе из натуральных зерен, которые Клерхен могла поджаривать как никто другой. В общем причин для какого-то беспокойства не было. И вдруг этот проклятый звонок из Вены: бросай все — теплую перину, сонную Уши в ее великолепном французском пеньюаре, — наскоро глотай кофе и мчись сломя голову в бывшую столицу бывшей империи…

В ведомстве вооружения было тихо. Пожилой вахтер браво вытянулся при виде Шисля и сообщил, что господин руководитель ожидают господина директора в своем кабинете. Медленно поднимаясь по темной лестнице — лифт из-за экономии электроэнергии не работал, — Шисль перебирал в уме возможные причины вызова в столь необычное время.

Руководителя ведомства вооружения дипломированного инженера Отто Корнмайера Шисль знал уже много лет. Это был высокий представительный мужчина с чуть седоватыми редкими волосами, небольшими залысинами на лбу — «уголками тайного советника» — и крупным носом. В Корнмайере Шислю не нравилось только одно: тот всегда смотрел мимо своего собеседника, куда-то вправо, и невольно возникало желание повернуть голову в том же направлении.

При виде входящего Шисля Корнмайер вежливо встал. Они приветливо пожали друг другу руки без традиционного «хайль Гитлер» — наедине это можно было себе позволить — и прошли к глубокой нише у окна, где вокруг невысокого столика стояли мягкие кресла. Пригласив Шисля поудобнее располагаться и раскурив свою обычную цигарилло — тонкую длинную сигару, — Корнмайер в нескольких словах изложил суть дела.

— Дорогой директор, — сказал он, попыхивая цигарилло, — как вам известно, союзники недавно нанесли чувствительные удары по нашим сверхсекретным объектам на севере рейха, на которых велись работы над новыми видами оружия. Несколько дней назад фюрером было принято решение рассредоточить центр по разработке и производству оружия «А-4», что исключало бы возможность для наших противников как-то помешать осуществлению известной вам программы.

Корнмайер не спеша встал, подошел к узкому шкафу, стоявшему у противоположной стены, и достал оттуда бутылку с горькой настойкой «Магенбиттер», к которой Шисль, как ему это было хорошо известно, питал определенную симпатию. Налив «Магенбиттер» в высокие стаканы и добавив туда немного минеральной воды, Корнмайер продолжал:

— Согласно распоряжению фюрера увеличивается объем работ и соответственно повышается значение подчиненного вам объекта. Поэтому господин рейхсфюрер СС Гиммлер отдал распоряжение направить к вам специального уполномоченного СС. Прошу не воспринимать это как какой-то акт недоверия: такие же уполномоченные выезжают и на другие ключевые объекты. Перед ними поставлена задача обеспечить совместно с руководителями объектов максимальное выполнение всех разработок и подготовку в кратчайшие сроки технической документации для производства. Вполне естественно, что им вменяется в обязанность добиться абсолютного сохранения секретности работ…

Уже под вечер, перекусив в одном небольшом итальянском ресторанчике, который он всегда посещал во время приездов в Вену, Шисль возвращался к себе домой и только теперь наконец-то вспомнил, что же ему так не понравилось в беседе с Корнмайером. Да, тот сказал: «Подчиненный вам объект», а следовало бы говорить: «Ваш объект, ваше предприятие». Ведь Шисль уже пять лет был его собственником, владельцем. Конечно, он выполняет исключительно важные заказы. Ему вне очереди и конкуренции выделяют стратегически важное сырье и рабочую силу из лагерей. Его старые проверенные кадры освобождены от службы в армии, не нюхали фронтового пороха. В конструкторском отделе у него оставили даже одного инженера, бабка которого была еврейкой. Все это ясно говорит о том, насколько он и его объект важны для рейха и фюрера. И все-таки он — хозяин, владелец! Корнмайеру не стоило бы это забывать.

Сама весть о приезде уполномоченного СС не очень взволновала Шисля. На своем веку он их повидал достаточно. Обычно приезжали или «альте кэмпфер» — «старые бойцы», вступившие в нацистскую партию еще до 1933 года, или сынки высокопоставленных родителей, которые примазывались к секретной программе, чтобы не идти на фронт. И те и другие ограничивались тем, что перечитывали личные дела персонала, допущенного к секретным работам, вызывали к себе на беседу несчастного инженера, чья бабка была еврейкой, в коридорах бросали жадные взгляды на молоденьких чертежниц и, наконец, перед отъездом охотно соглашались на приглашение Шисля отправиться в какое-нибудь «уютное местечко».

Всех уполномоченных, контролеров и проверяющих, партийных бонз и функционеров из имперского «рабочего фронта» Шисль обычно возил в ресторанчик на самом верху горы Шнееберг. Оставив автомашину у подножья горы, они в маленьком вагончике, неторопливо карабкавшемся по зубчатой железной дороге, поднимались на вершину Шнееберга. Как правило, Шисль возил туда своих нахлебников в будние дни. В ресторанчике бывало пусто, и его хозяин, не опасаясь постороннего глаза, предлагал своим гостям невиданное по военным временам меню.

Официантки — крестьянские девушки, одетые в деревенские платья «дирндль» с цветастыми фартуками, молча ставили на стол холодную буженину, маринованный лук и соленые корнишоны, тарелки с тонко нарезанной венгерской колбасой «салями». Все это сдабривалось отличным сухим вином «Флохаксн». И наконец, сам хозяин с таинственным видом приносил поднос с цыплятами, зажаренными на вертеле.

Отощавшие на берлинских пайках гости Шисля приходили в восторг, расхваливали умение хозяина ресторанчика и гостеприимство Шисля и для видимости порывались лезть в карман, чтобы расплатиться. Шисль успокоительно делал жест рукой, и гости уезжали в Берлин с сознанием выполненного долга и с приятными воспоминаниями о горе Шнееберг.



Вернувшись на объект, Шисль собрал к себе в кабинет всех руководителей производства — научного консультанта доктора Гржимека, ведущего инженера Петерса, начальников лабораторий, коменданта охраны и начальника секретной части Штумпфа. Директор Шисль вкратце сообщил своим подчиненным о разговоре с Корнмайером, попросил привести в порядок бумаги и отпустил всех, добавив на прощанье: «Прошу трудиться в обычном ритме. Причин для беспокойства нет. У нас все идет нормально».

Новый уполномоченный приехал через два дня после разговора Шисля с Корнмайером. Подойдя к окну своего кабинета, Шисль увидел, как внизу, у входа в здание, остановился «опель-капитан», окрашенный в зеленый полевой цвет. Шофер в эсэсовской форме быстро выскочил из машины и открыл заднюю дверцу. Шисль сверху не мог рассмотреть лица уполномоченного. Но судя по тому, как тот с трудом выбирался из машины, он был довольно высокого роста. Аккуратно поправив черный форменный пиджак, вновь прибывший подошел к постовому и показал свои документы.

Через несколько минут секретарша Шисля фрейлейн Вегенер доложила своему шефу о прибытии «господина из Берлина». Шисль сам вышел в приемную и пригласил гостя в кабинет.

— Хозяин и руководитель объекта инженер Шисль.

— Доктор-инженер Линдеман.

Директор Шисль был вдвойне удивлен. Во-первых, он не ожидал, что Линдеман окажется довольно молодым человеком. Ему наверняка не было еще тридцати пяти лет. Во-вторых, среди уполномоченных доктор-инженер ему еще не встречался.

Линдеман достал из большого портфеля желтый конверт с пятью сургучными печатями и передал его Шислю.

— Здесь мои полномочия.

Шисль вскрыл конверт, быстро пробежал письмо, подписанное бригаденфюрером СС Каммлером, и положил его к себе в письменный стол. Затем Шисль попросил Линдемана сесть и придвинул к нему большую инкрустированную коробку с сигаретами разных сортов.

Доктор Линдеман закурил болгарскую сигарету и задумчиво посмотрел на портрет фюрера, висевший на стене позади директора Шисля. Оба не торопились начинать разговор. Шисль внимательно, но стараясь делать это незаметно, разглядывал своего гостя. У Линдемана было худое, несколько вытянутое лицо с чуть-чуть выдающимися скулами, крупный добротный нос и резко очерченный подбородок, который, как думалось Шислю, свидетельствовал о твердости и упрямстве Линдемана. Взгляд светлых глаз был несколько усталым.

Наконец, Линдеман притушил сигарету.

— Я немного осведомлен о характере работ на вашем объекте, — сказал он. — У вас отличные кадры, неплохая дисциплина. Но результаты могли бы быть более значительными, если учесть, какое решающее время для судеб рейха и германской нации мы переживаем. Разумеется, у вас свой ритм, традиции, давно установившиеся отношения между людьми. В общем машина хорошо подогнана и функционирует нормально.

«Начинает льстить, но сейчас пойдут неприятности», — подумал Шисль.

— Я не хотел бы лезть к вам со своими законами и превращаться в обычного уполномоченного-демагога, бросающего кстати и некстати высокопарные фразы. («Это верно. Многие из них демагоги», — про себя согласился Шисль.) Просто мне очень хотелось бы вместе с вами еще раз проверить организацию работ на объекте и определить, каким образом можно добиться оптимальных для военного времени результатов.

— Учтите, — продолжал Линдеман, — отсюда мне придется выехать на объекты, где дела обстоят не так хорошо, как у вас. Я не собираюсь вам льстить, но на недавнем совещании у рейхс-фюрера СС министр Шпеер неплохо отозвался о вас лично и вашем объекте. («Все-таки зря я сердился на Корнмайера. Видимо, он мне не пакостит», — задним числом подумал о своем приятеле Шисль.) В Берлине приятно удивлены вашим умением максимально использовать рабочую силу, предоставленную командованием «кацет». («Да, это у меня получилось неплохо. А парень-то он ничего. Опасно только, что не дурак».)

Когда Линдеман перешел к обсуждению технических деталей, Шисль сделал вывод, что уполномоченный СС отлично разбирается в проблеме дистанционного управления по радио. «От этого парня, — мрачно подумал он, — одной поездкой в ресторан на Шнееберге не отделаешься».

Линдеман говорил на обычном «бюнендойч», как и все образованные немцы, но иногда вставлял в свою речь некоторые слова, типичные для венского диалекта, — очевидно, чтобы сделать приятное Шислю, явному австрийцу, или жителю Остмарк, как после аншлюса называли Австрию. Поэтому по окончании деловой части разговора Шисль поинтересовался, откуда гостю известны венские обороты речи. Линдеман рассмеялся и охотно рассказал, что до июля 1934 года он учился в высшем техническом училище в Вене. Завершить учебу, добавил он, пришлось, правда, в Германии, куда он вынужден был бежать из-за «увлечения политикой».

Шислю не надо было растолковывать, что означала эта фраза. В его памяти были еще свежи события июля 1934 года, когда национал-социалисты попытались совершить переворот в Австрии, убив австрийского канцлера Дольфуса. После провала многие нацисты бежали в Германию.

Дверь в кабинет неожиданно распахнулась, и фрейлейн Вегенер внесла поднос с кофейником и маленькими чашками из майсенского фарфора. Разливая бурую жидкость в чашки, Шисль извиняющимся тоном сообщил, что, как понимает гость, в военное время кофе, увы, не может быть натуральным.

Линдеман улыбнулся:

— Откровенно говоря, я уже и забыл вкус настоящего кофе. А помните старое доброе время, «Оперн-кафе»? И аромат. Незабвенный аромат кофе по-венски!

Линдеман мечтательно закрыл глаза. Шисль уже с меньшей настороженностью присматривался к уполномоченному. Сам Шисль, как настоящий венец, высоко ценил хорошо сваренный кофе. Линдеман, очевидно, тоже. И тут господин директор решился на героический, по его убеждению, — поступок: он пригласил «господина доктора сегодня вечером к себе домой на чашку действительно отличного кофе». Линдеман и не подозревал, какая борьба происходила в душе Шисля.

Дипломированный инженер Ганс Теодор Шисль, которому только что исполнилось пятьдесят пять лет, ходил в молодоженах. Со своей прежней женой, урожденной Леви, он срочно развелся в 1938 году, сразу же после аншлюса. О тех днях Шисль до сих пор вспоминал с некоторым стыдом. Ведь он прожил с Фридой восемнадцать лет. В апреле 1938 года, вскоре после триумфального приезда Гитлера в Вену, Шисль срочно встретился со своим тестем — Паулем Леви, единоличным владельцем завода «П. Леви. Радиодетали» в ста километрах от Вены.

События тех дней как-то сразу сломили Леви. Перед Шислем сидел не энергичный, тертый-перетертый предприниматель, каким прежде был его тесть, а исковерканный судьбой старый человек. Леви безразлично воспринял сообщение Шисля о том, что тот решил развестись с Фридой. После этого Шисль с некоторой дрожью в голосе сообщил старику Леви, что по совершенно надежным данным для евреев в Остмарке наступают трудные и опасные времена. Поэтому он, Шисль, мог бы купить у тестя завод — его все равно будут аризировать, а затем помочь тестю, его жене и Фриде выехать за границу.

Тесть на все реагировал с полной апатией. С Фридой Шисль развелся за какую-то неделю. Продажа завода также была оформлена в кратчайшие сроки. И уже в конце мая Шисль с чувством большого облегчения отправил семью Леви в Швейцарию. Старику Леви он заплатил сто тысяч имперских марок — примерно в семь раз меньше того, что на самом деле стоил завод. Тем не менее Шисль считал себя благодетелем. Ведь в случае настоящей аризации старик Леви вообще не получил бы ничего и вряд ли сумел бы уехать из рейха с такой большой суммой денег…

Четыре года Шисль ходил в холостяках. Красавцем он никогда не был (невысокий крепыш с брюшком и красноватой физиономией любителя поесть и выпить), но успехом у женщин пользоваться умел. Он долго и не спеша подбирал себе будущую спутницу жизни. Урзель, или, как он ее ласково называл, Уши, стала его женой год назад — в сентябре сорок второго. Уши была чистокровной арийкой (уж это Шисль проверял особо тщательно) со стандартными белокурыми локонами и голубыми глазами.

После женитьбы Шисль потерял душевный покой. Неожиданно для себя самого он стал испытывать чувство ревности. Шисль срочно перевез Уши из своей венской квартиры в коттедж рядом с объектом. Он ревновал Урзель буквально ко всем: ведущим инженерам и начальнику охраны, офицерам из соседнего «кацет» и даже к своему садовнику — молодому парню, которого не брали на фронт из-за сильного косоглазия. Раньше берлинские уполномоченные останавливались в доме Шисля. Теперь он их отправлял в гостиницу «Вальдкроне» в соседний городок. К себе в гости Шисль приглашал знакомых не моложе пятидесяти лет. И вот теперь, глядя на Линдемана, он уже почти жалел, что позвал такого крепкого молодого человека к себе на чашку кофе.

Наблюдая за чуть растерянной физиономией Шисля, Линдеман про себя посмеивался: в Вене в управлении СС ему рассказывали о болезненной ревности хозяина объекта. Поэтому еще по дороге сюда он решил соблюдать крайнюю щепетильность, чтобы не обидеть Шисля.

— Простите, господин директор, — сказал Линдеман, — надеюсь, вы не сочтете меня невежливым, но я хотел бы сегодня отдохнуть. Последнюю неделю я не высыпался — приходилось много работать. Ради бога, не обижайтесь на меня, господин директор, тем более что я здесь не последний день.

Шисль изобразил на лице легкое разочарование, но в душе был рад и даже тронут чуткостью своего гостя.

Хорошо отдохнув в тихой чистенькой гостинице «Вальдкроне», Линдеман с утра приступил к осмотру всего объекта.

За прошедшие годы завод основательно разросся, но его внешний вид и размеры остались прежними: все новое производство было тщательно спрятано под землю.

Когда в начале столетия Пауль Леви строил здесь в горном, покрытом лесами месте завод, он, разумеется, не искал уединения и скрытности: просто ему удалось купить большой участок земли и по очень дешевой цене. При этом Леви учел, что недалеко от будущего завода находилось несколько деревень с избытком рабочих рук. Деревенские бедняки и стали первыми рабочими завода Леви. Для специалистов — инженеров, механиков, рабочих высшей квалификации был построен небольшой поселок прямо в лесу.

С началом войны производство на заводе Шисля стало резко расширяться. По правде говоря, даже Шисль толком не знал, как используются радиодетали, изготовляемые на его предприятии: их тщательно упаковывали и отправляли по разным адресам в Германию и оккупированную Голландию. Однако, Шислю стало известно, что эти адреса были фиктивными. В пути адрес назначения изменялся, и радиодетали поступали на заводы окончательной сборки. Количество заказов армии и авиации настолько увеличилось, что все заводские помещения к лету сорок первого года уже не могли вместить новых станков. Свободных средств на строительство нового помещения у Шисля не было, а брать кредиты он не хотел.

Случайно от друзей охотников Шисль узнал, что рядом с заводом сохранилась старая заброшенная соляная шахта. В пятидесяти метрах от входа шахта расширялась в громадную пещеру, по дну которой бежала небольшая речушка. Пришлось сделать запруду и пустить речушку по трубам. В пещере было прохладно, но сухо. Правда, все это значения не имело, так как работали здесь заключенные из «кацет», находившегося в 25 километрах от завода. Заключенных ежедневно привозили на громадных армейских грузовиках.

Побывал Линдеман и в подземном цехе. Он особенно придирчиво проверял систему охраны, расположение скрытых постов и сигнализацию на случай тревоги. Сопровождавший Линдемана Шисль доверительно сообщил уполномоченному, что здесь, в цехе, ему удалось отменить телесные наказания. «Конечно, — добавил он, — у себя в концлагере мои друзья, из СС могут делать что им заблагорассудится. Но здесь самое главное — производство».

За прошедшие несколько дней пребывания Линдемана на-объекте Шисль успел к нему хорошо присмотреться. Для себя он окончательно решил, что с этим уполномоченным приятно иметь дело. Линдеман не лез в мелочи, хотя прекрасно разбирался во всех деталях производства. Он старался делать все без всякой назойливости и высокомерия. В отличие от своих предшественников Линдеман не подчеркивал, что он из Берлина, и не кичился своими высокими связями, а они у него были. Шисль успел навести справки в отношении Линдемана и узнал, что тот вхож в ближайшее окружение рейхсфюрера СС Гиммлера. Конечно, эта скромность и воспитанность могли быть показными, рассчитанными на простаков. Но на этот раз Шисль решил для самого себя не усложнять и без того неимоверно сложные отношения между людьми. Он всячески давал понять Линдеману, что им обоим, как воспитанным, образованным господам, разбирающимся в жизни и отлично знакомым с производством, незачем хитрить друг перед другом… Линдемана такая игра вполне устраивала.

Срок пребывания уполномоченного Линдемана на объекте приближался к концу. За две недели он сумел ознакомиться практически со всеми сторонами работы важного предприятия. Особое внимание он уделил охране объекта, системе шпионажа среди обычных сотрудников завода и заключенных, работавших в подземном цехе. Необходимость этого была вызвана тем обстоятельством, что в Берлине имелись некоторые первичные, пока что ничем не подтвержденные данные о возможном существовании на заводе Шисля группы саботажников.

Уполномоченный два дня провел с начальником службы безопасности СД на заводе майором полиции Раттенбергом, который в категорической форме отрицал возможность существования на объекте какой-то группы подпольщиков. Разгорячившись, Раттенберг, упрямый баварец, в прошлом мюнхенский парикмахер, распорядился принести все дела на агентуру СД среди работников завода и списки осведомителей гестапо среди заключенных с краткими характеристиками на них. Линдеман внимательно просмотрел все дела. И действительно, ни в одном из донесений агентов не было никакого намека на то, что здесь орудуют саботажники.

В ходе разговора Раттенберг давал конкретные характеристики на руководителей объекта. По его словам выходило так, что все они крайне неприятные субъекты чисто в личном плане, но каких-либо сомнений в их лояльности и преданности фюреру у Раттенберга не было. Во всей его интонации чувствовалась большая неприязнь к австрийцам. Слушая этого вспыльчивого баварского парня, Линдеман невольно вспомнил один из известных афоризмов Бисмарка о том, что баварец — это переходная ступенька от австрийца к человеку.

Бывший парикмахер сохранил, судя по всему, большой интерес к личной жизни своих подопечных. Ведущего инженера объекта Петсрса он назвал старым бабником. Научный консультант доктор Гржимек был, по словам Раттенберга, наоборот, умственным и физическим импотентом. Чувствовалось, что Раттенберг с удовольствием рассказал бы Линдеману все заводские сплетни, если бы тот не перевел разговор на другую тему.