Ирина Цыганок

Печать смерти

FOR THINE IS THE GLORY

В темной тиши неземной, В яме Вселенной пустой Звезды по краю горят, Звезды по краю бегут. Боги тенета плетут, Боги добычи хотят, Боги добычу возьмут, Боги получат тебя. Из хиллсдунской «Песни о Бездне»


Гастон мысленно благословил строителей замка и консервативный характер хозяина. Если бы пол был выложен не каменной плиткой, а, к примеру, дубовыми досками, как в домах у соседей, их скрип давно выдал бы начинающего воришку. Очередной занавес закачался не то от сквозняка, не то от его неосторожного движения. Сердце тут же скатилось в самый низ живота, показалось вдруг, что сам мастер вышел посмотреть, кто там крадется между шпалерами. Но мечущиеся тени на ткани были вызваны всего лишь сполохами огня, пробивавшегося в круглые глазки по периметру колпака, которым на ночь накрывали камин. Гастон перевел дух. «Бояться нечего, – мысленно подбодрил он себя, – если мастер застанет меня здесь, он даже не удивится. А я скажу, что пришел взять углей для ночной лампы…»

Он немного постоял, успокаивая сердцебиение, а потом очень медленно двинулся дальше. Еще одна комната осталась позади, теперь от спальни хозяина его отделял только плотный занавес из карской ткани. Набрав побольше воздуха в грудь и стараясь не дышать, юноша приоткрыл его. Гигантская кровать стояла на постаменте, к которому вело аж три ступени, по углам на основательных резных столбах-колоннах возносился к потолку балдахин. Камин и здесь не успел прогореть, в его отблесках вырезанные на столбах морды зверей, казалось, ожили и гримасничают, насмехаясь над незваным гостем. Полог из рытого бархата был плотно задернут по ночному времени, но Гастон предпочел сделать круг и обойти комнату вдоль стены, по самому краю, стараясь держаться как можно дальше от кровати. Замер у хозяйского стола на витых ножках. Сокровище лежало в правом верхнем ящичке, охраняемое одним простеньким замком – владелец никак не мог предположить, что кто-то посторонний способен проникнуть так глубоко в сердце дома. До сего времени во всем городе не находилось достаточно безумного или жадного грабителя, чтобы сунуться в напичканный магическими сторожами замок.

Вор дрожащей рукой вставил ключ в скважину, повернул. Звук открывающегося замка показался оглушительным; он даже болезненно сжался и зажмурился, ожидая, что кара в лице проснувшегося мастера настигнет его немедленно. Но ничего не произошло, лишь бешено стучало сердце. Сообразив, что чудовищный скрежет слышен только в его воспаленном воображении, Гастон снова перевел дух. Теперь оставалось достать драгоценность из ящика и спрятать в карман. Первая часть этого, казалось бы, несложного действия прошла вполне удачно. Деревянный ящик, словно на смазанных салом салазках, мягко выехал из своего гнезда. Внутри, как и ожидалось (сам видел, как накануне хозяин устраивал его в это отделение стола), лежал обтянутый бархатом футляр. Доставать его дрожащими руками не годилось, и Гастон несколько раз до боли сжал и разжал пальцы, да еще встряхнул для верности кистями и лишь потом протянул руку к изящной коробочке. Быстрым движением извлек ее из ящика, положил на стол. Теперь следовало проверить, на месте ли то, ради чего он, собственно, и решился на этот отчаянный поступок. Еще раз, проделав все манипуляции с кистями и снова задержав дыхание, откинул плоскую крышку. На этот раз ударивший в глаза свет не был воображаемым, вор отшатнулся, едва не зацепив низкую скамеечку, на которую его хозяин любил ставить ноги, когда работал за столом. Не иначе Прародительница Неба лично явила милость, не позволив испуганному крику вырваться из горла, а подкосившимся ногам – сбить что-нибудь в комнате.

В футляре на атласной подкладке лежал бриллиант, по форме отдаленно напоминающий сердце. Его бесчисленные грани мгновенно вобрали свет умирающего в камине пламени и отразили, разбрызгав по стенам, мириады световых точек-зайчиков. Прикрываясь ладонью, как от солнца, Гастон другой рукой отпустил крышку. Сияние погасло. Он стер со лба обильно выступившую испарину, сердце бухало в межреберье, словно он только что одолел солидный подъем в гору. Камень еще нужно было извлечь из коробочки, которой полагалось остаться на месте и, пусть ненадолго, отсрочить обнаружение кражи. Юноша ощутил внезапную слабость в ногах, да и в районе живота что-то забурлило, потянуло… «Этого еще не хватало!» – ощутив узнаваемые позывы, испугался воришка. Снова протянул руку к футляру. На этот раз дрожали не только пальцы, все тело охватила паническая трясучка. Он знал, что труднее всего будет заставить себя взять камень в руки. Но такой тошнотворной волны страха, какая накрыла его сейчас по самую макушку, не ожидал. Пришлось отступить от стола. Несколько минут, рискуя быть застигнутым на месте преступления, парень пытался привести в норму дыхание, отирал струящийся по шее и вискам пот. «У меня получится», – как заклинание повторил в тысячный раз, мысленно взывая к образу явившейся ему богини.



В тот раз нарн[1] Хэйворд вызвал его после полудня. Уйти в это время было нелегко: хозяин страдал бессонницей (что не удивительно при его ремесле), подолгу засиживался по ночам в подвале. Потом ложился и спал как раз до середины дня. А после начинались бесконечные вызовы и поручения. Гастон не имел ни минуты покоя до тех пор, пока мастер вновь не запирался в своей святая святых. Но Первый Учитель не стал бы посылать за своим шпионом по пустякам, и он явился в Храм в назначенное время.

– Мы знаем, твой мастер получил заказ. Он нужен нам, нужен богине. Тебе оказана великая честь исполнить ее повеление!

– Но, учитель, – попытался возразить он, покрываясь липким потом от одной лишь мысли похитить у патрона столь ценное изделие, – это невозможно. Я и шагу не успею сделать, как пропажа будет обнаружена.

– Ерунда, – отмел возражения нарн, – ты три года живешь в его доме и смеешь говорить, будто не знаешь всех запоров и ловушек?

– Знаю, но… – Гастон и сам понимал, что говорит неубедительно. Как объяснить Первому Учителю, что он попросту умрет от страха, прежде чем прикоснется к запретной вещи?

– Ты должен принести его до того, как явится заказчик, – не терпящим возражений тоном заявил Хэиворд. – Зря, что ли, Храм кормил и одевал тебя все эти годы? Ты в долгу перед богиней и нами.

– Я не могу, учитель. – Юноша покаянно опустился на колени. Он благоговел перед старшим служителем прекрасной Ифет, но для того, чтобы взяться за поручение, требовалось нечто большее, чем почтение, – отчаянная храбрость. А ею ученик Небесного Храма никогда не был щедро наделен.

– Ты смеешь отказываться?

Бедняга Гастон, опустив голову, слушал обличающе-грозный голос жреца. И вдруг вместо него по пустому в этот час Храму разнеслось мелодичное контральто:

– Не суди его строго, нарн. Любой бы на его месте почувствовал страх. Ни к чему пугать карами того, кто и так напуган.

Ученик растерянно поднял голову, и глаза его тут же округлились. Секунду назад они с Хэйвордом были одни перед алтарем Ифет, а. сейчас Первый Учитель больше не возвышался над согбенным учеником, но сам преклонил колени перед женщиной, удивительно похожей на стоящую здесь же статую богини.

– Взгляни на меня, Гастон! – Женщина и пальцем не шевельнула, но юноше показалось, будто нежная рука тронула его подбородок. – Я богиня, давшая жизнь Небу, умею читать в душах не хуже Господина Светлых Желаний. Мне известно, о чем ты мечтаешь, и обещаю тебе… – долгий взгляд невероятных васильковых глаз пронизал его до самой глубины существа, – обещаю: если ты принесешь мне камень, любая женщина – молодая или старая, красивая или дурнушка, богатая или бедная – по одному слову с любовью последует за тобой и отдаст все, что имеет. Ни один из земных правителей не имел такой власти, какую получишь ты! Так ты принесешь то, что я прошу?

Юный послушник внимал как зачарованный.

– Да, – произнес он, боясь отвести взгляд от чудесного видения. – Да, Прекраснейшая. – Он не видел, как нахмурил кустистые брови суровый Хэйворд, впервые услышавший, о чем в действительности грезит его ученик, не видел и двух младших жрецов, замерших на пороге зала при виде небывалого зрелища: никогда еще богиня не являла себя открыто никому, кроме Первых Учителей – старших нарнов своего Храма.

– У тебя получится. Я буду ждать. – Прародительница Неба одарила священнослужителей божественной улыбкой и исчезла.

– Отправляйся к своему патрону, – поднимаясь с колен и выводя ученика из эйфорического ступора, приказал старший нарн. – И помни: ты дал слово самой богине!



«У меня получится», – одними губами прошептал Гастон. Самовнушение наконец принесло свои плоды. Он сумел справиться со слабостью и снова приблизился к столу. Героическим усилием воли накрыл ладонью бархатный футляр, зажмурился, не позволяя себе задуматься ни на секунду, вслепую откинул крышку, нащупал пальцами мелко ограненный кристалл, рванул из гнезда. Раздался тихий металлический шелест – юношу чуть удар не хватил, глаза испуганно распахнулись. И снова богиня незримо пришла на помощь, намертво прилепив к пересохшей гортани язык. Между сжатыми в кулак пальцами свисала тонкая золотая цепочка – странный звук, услышанный им, был всего лишь шорохом золотых звеньев. В первый раз камень слишком ослепил его, чтобы он мог заметить цепь и драгоценную оправу, в которую тот был вставлен. Не рискуя разжать ладонь, Гастон сунул бриллиант в карман, затолкал свесившуюся наружу цепочку. Потом суетливо закрыл коробочку и поставил ее назад в ящик стола. Последний поворот ключа – новая волна холодного пота, и на ватных от пережитого волнения ногах неопытный грабитель проковылял к щели между тяжелыми занавесями. К двери, ведущей на лестницу, он почти бежал, позабыв об осторожности и о том, что топот вполне способен пробудить недавно заснувшего мастера. Ноги подворачивались едва не на каждой ступени, но каким-то чудом он ухитрился спуститься, не сломав шею. Теперь оставалось лишь пересечь тесный двор, а там бежать вдоль стены до Корабельного переулка и дальше, обходя форт, все в гору и в гору… Мысль о темных ночных улицах, полных своих, прозаических опасностей, царапнула край сознания, но не задержалась. Оставаться в только что обворованном доме, да еще с уликой в кармане – вот что казалось действительно страшным. Сердце бешеными толчками выталкивало в жилы кровь: тук-тук, тук-тук, тук-тук – беги, беги, беги!

Глухо хлопнула входная дверь. Гастон даже не обернулся. Впереди уже маячила обитая железными листами калитка. Плечом толкнув створку, он одновременно нащупал пальцами металлическую щеколду, надавил. Засов не поддался. Силы окончательно покинули юношу, и он сполз по двери на холодные плиты. Все оказалось тщетным, замок отказывался выпускать его. Через несколько часов мастер проснется, и для него, Гастона, все будет кончено. Не лучше ли вернуть камень, пока не поздно? Тогда, возможно, кара не будет слишком жестокой. Холод, пробиравшийся от земли через седалище к потной спине, неожиданно помог – вернул к реальности.

Парень подобрал ноги, поспешно поднялся, отряхнул штаны и замшевую куртку. К вечеру подморозило, так что на серой замше не осталось следов грязи. За эти годы не случалось нужды покидать дом хозяина ночью, и он успел позабыть, что волшебный замок на калитке намертво запечатывает ворота с наступлением темноты и до самого восхода. Лишь мастер своей рукой мог поднять в это время щеколду. Но с первыми лучами солнца действие заклинания закончится. Правда, проснется магический привратник, любящий задавать неудобные вопросы как входящим, так и выходящим. Но Гастон уже подумал о том, что не станет соваться к калитке первым, дождется, когда Иоганна, как обычно, отправится на рассвете за молоком и свежим хлебом для хозяина, и выйдет вместе с ней.

Поеживаясь от студеного ветра, задувавшего даже в закрытый двор, юноша вернулся к двери, теперь уже осторожно потянул за ручку. Смазанные маслом петли не скрипели, в темном коридоре он безошибочно нашел дорогу в свою каморку, присел на не расправленную с вечера кровать, замер, обхватив себя руками за плечи. Несмотря на то что в спальне было тепло, тело продолжал колотить озноб.

Он не заметил, как задремал. Пробудился от негромкого позвякивания. Вздрогнув, взвился с кровати, опасаясь, что проспал рассвет. Но за узким окном только начинало светать. Из коридора снова раздалось тонкое «занк-занк», потом тихий стук притворенной двери. Гастон судорожно ощупал карманы – драгоценный камень был на месте. Не задерживаясь больше, выскочил в коридор, оттуда в общий холл, а после во двор замка. Иоганна неторопливо шла к воротам. В одной ее руке раскачивался, позвякивая, медный бидон, а на сгибе другой, прижатой к груди, висела плетеная корзина. Служанка направлялась на рынок. Вор выждал, когда она откинет запиравшую ворота щеколду, потянет калитку на себя. Едва в воротах обозначился просвет, парень рванул прямо с крыльца. Пробегая мимо, чуть не сбил с ног удивленную горничную.

– Ты чего несешься как оглашенный! – возмущенно крикнула вслед Иоганна, и тут из дома, немыслимым образом проникнув сквозь толстые стены, донесся тонкий вопль.



– Гасто-он! – кричал хозяин. – Гасто-о-он!..

Крик достиг ушей беглеца, и тот припустил по пустынной улице что есть мочи. Иоганна с минуту неприязненно смотрела ему вслед. Хозяйский подмастерье – неловкий худой парень с заячьей губой – никогда ей не нравился.

– Не иначе разбил что-нибудь, – заметила она вполголоса, продолжая стоять, придерживая рукой открытую калитку. Дела хозяина и его ученика ее не касались. Но, поразмыслив еще немного, девушка все же решила вернуться. «Может, срочно прибраться надо», – рассудила она, пересекая двор в обратном направлении.



* * *



Знаете, что такое счастье? Не уверен. Сколько счастливых людей ходит, спит, жует яблоки, ссорится, плачет, напивается с горя, не подозревая, что они баловни судьбы! Счастье наполняет каждую их минуту, льется щедрым потоком, а они отворачиваются, лелея никчемные мелкие обиды, потирая ничтожные синяки, вздыхая о ненужном, и теряют, теряют, теряют бесценные мгновения счастья…

Вчера мне было двадцать четыре года, я был счастлив, но слишком глуп, чтобы заметить это.



Перед Новым годом в Каннингарде всегда устраивают большую ярмарку. Хотя до следующего урожая еще жить да жить, народ пьет-гуляет, как в последний день жизни. Да, как в последний день… Только эту ярмарку проводят внутри городских стен. Летом торговые ряды разбивают прямо в полях за защитным рвом, и тогда пестрый поток горожан выплескивается на окрестные луга, как разноцветные кости гадалки на зеленый платок. Ну а новогодняя ярмарка проходит на Старой рыночной площади, в такое время на окрестных улочках не протолкнуться. Я пошел побродить по торговым рядам вместе с Михалом и Автом – подмастерьями отца. Не считаю зазорным гулять с теми, кто на тебя работает. Да и на меня, собственно. Михал был моим другом, разница в возрасте (он на четыре года младше) не мешала. К тому же завтра обоих нас ожидал выпускной экзамен в гильдии. Припозднился я с получением звания мастера. Это потому, что три года просаживал отцовские накопления в Карсе. Отец затею с академией изначально не одобрял, но матушка мечтала, что ее отпрыск получит дворянство. Ну и я по молодости лет поддался, мне тогда казалось очень романтичным стать герцогским гвардейцем, вот и отправился набираться дворянских мудростей в Карской королевской академии. Не скажу, чтобы совсем даром время и деньги потратил, но очень быстро понял: прав отец, в гвардейцы идут только те, кто ничего другого, как мечом махать, не умеет.

У меня же, слава богам, и руки оказались «под тем углом» заточены, и голова на плечах. Поучился я три года у карских профессоров, насмотрелся на юных дворянских ублюдков, спускающих по дешевым кабакам родительские денежки, – и вернулся в отчий дом с твердой решимостью стать мастером-ювелиром. В тот же год мог бы экзамен в гильдии сдать – фамильное мастерство давалось легко, будто я уже родился со знанием, сколько меди добавлять в золотой припой. Но тут опять меня в сторону повело – надоело быть эдаким «чистеньким мальчиком», отливающим золотые безделки, захотелось настоящей мужской работы, и я еще два года вкалывал молотобойцем на нашего соседа-оружейника. Можно было, конечно, просто заплатить за науку, но, поскольку идея была моя собственная, не хотелось снова лезть в кошель к папаше. А так, мало что научился ковать клинки «королевской стали», попутно приобрел еще кучу полезнейших навыков. Одно только тренированное дыхание чего стоит. Как сейчас помню, сколько гонял нас университетский мастер фехтования, повторяя: «Тренируйте дыхание! Тренируйте дыхание!» Я тогда после часовой пляски с мечом дышал, как выброшенный на берег окунь – сердце едва через глотку не выскакивало. А как годик молотом помахал да мехи пораскачивал – так никакой тренировки не надо! Сегодня бы я этого мастера Эктнера с его деревянной палкой самого загонял до смертельной одышки.

В этом году оттепель нагрянула до срока, ветер с моря уж месяц как съел остатки снега на мостовых и крышах. Но перед Новоднем, как назло, похолодало, навалило снежной крупы, сколько и за всю зиму не выпало. Теперь ее разминала в грязно-коричневую жижу многоязыкая толпа, затопившая Каннингард перед праздником. Мы с Михалом потолкались в оружейных рядах, поглядели на мечи заморской ковки: здесь продавали в основном гномью работу, но были и сарбаканские изогнутые полумесяцем клинки, и полуторные темно-серые, с особым травлением на скосах красавцы из Лудинга. Местные мастера даже в ярмарочные дни предпочитали выставлять товар в собственных лавках, а не на площади. Кстати, не так и много в городе настоящих мастеров. Нет, тех, кто арбалетные болты нарезает, наконечники для стрел делает или простые солдатские мечи, – таких хватает. А вот таких, как мой учитель мастер Виллот, знающих секрет «королевской» ковки, – может, еще один-два. Но и они специализируются в основном на клинках, а рукояти или, скажем, прибор для ножен заказывают у других. Я же перенимал у господина Виллота его умение с дальним прицелом – хочу разом и ковать клинки, и изготавливать к ним роскошные навершия и гарды, ну и драгоценные ножны, само собой. Спрос на такие вещи есть всегда: кто-то получил титул и желает обзавестись приличным «фамильным» оружием, у кого-то сын подрос, кому-то необходимо сделать ценный подарок покровителю.

Наша семья владеет отелем в Благородном квартале. Интересно, живущий в нем граф знает, кто хозяин дома? Неважно. Узнает, когда будет съезжать, ибо в этом особняке я собирался открыть первую в Старом городе оружейную лавку-мастерскую. Кузню, конечно, здесь не поставишь, зато торговый зал будет с видом на Дворцовую улицу. Отец поддерживает мои честолюбивые планы, потому согласился передать отель в мое распоряжение. Что же касается недовольства обитающего там благородного семейства – так пусть пожалуются пресветлому герцогу Васко. Сильно сомневаюсь, чтобы он стал ссориться с человеком, фактически подарившим ему его коронационный венец. Дело было так: несколько лет назад члены городского совета пожаловали к отцу с заказом для этой церемонии. На украшение герцогской короны ими были переданы всего три, прямо скажем, средненького качества рубина. Ги-Васко тогда еще не был тем, кем стал сейчас, но мой отец разглядел что-то такое в молодом правителе. В изготовленный для него венец были вправлены двенадцать великолепнейших изумрудов, это не считая мелких бриллиантов, пошедших на окантовку. Герцог оценил работу. И с той поры матушка, что ни год, принимается заговаривать о том, чтобы попросить Его Светлость даровать нам дворянство. Но отец (и я с ним полностью согласен) всегда отвечал, что благородство – не в гербе и если боги вложили его тебе в сердце, не нужна никакая герцогская грамота, а титул ни ума, ни красоты не прибавит.

Конечно, дворянское звание дает массу преимуществ: можно, к примеру, шататься повсюду со здоровенным палашом на поясе и тискать по подворотням хорошеньких горожаночек без риска быть избитым их женихами или братьями; можно скакать во весь опор по улицам, сталкивая в сточную канаву мирных граждан, – да мало ли еще какие развлечения найдутся для благородных лордов? Мне, как уже говорилось, в Карсе довелось хлебнуть дворянской вольности, в тамошней академии учились либо отпрыски благородных семейств, либо те, кто сильно метил в высший свет. Наверное, были и среди них славные парни, но мне познакомиться с ними не посчастливилось. А те, с кем довелось, считали хорошим тоном побить окна бакалейщику, которому задолжали за несколько месяцев. Они и меня пытались приохотить к своим забавам, но как-то не пошла у меня дружба с благородными. Поэтому так скажу: хорошо иметь клиентов из герцогской свиты, но в приятели к ним набиваться – увольте! Лучше я с Михалом или вон с Автом пару кружечек опрокину – за цеховое братство.

Завтра, когда сдам экзамен (тьфу-тьфу-тьфу в Бездну), можно завести разговор с господином Брустом по поводу ссуды на новое дело. Мы хоть и не бедствуем, но для моего предприятия требуется сразу кругленькая сумма. За мыслью о банкире как-то само собой подумалось о его дочери. Это Хильда подала мне идею отлить для экзамена подвеску в виде оленя из известной легенды. Самая новогодняя тема. А уже я сам придумал, чтобы как и в сказке о перевертыше: посмотришь на серебряную подвеску с одной стороны – стоит олень с ветвистыми рогами и топазовыми глазами, перевернешь – и оказывается, что теми же глазами смотрит на тебя дева, прислонившись к раскидистому дереву. Для глаз я еще неделю назад подобрал два темно-золотистых топаза – уж делать так делать!

А после экзамена подвеску можно тактично преподнести Хильде, заодно и посвататься. В моем возрасте пора всерьез задуматься не только о женитьбе, но и о детях.



Вернулись мы поздно, после ярмарки зашли перекусить в корчму на углу нашей улицы. Нынче здесь ужинало большинство из тех, кому завтра предстояло держать экзамен на мастера. За разговорами время пролетело незаметно. По традиции за сутки перед испытанием ученики прекращали всякую подготовку и не брали в руки инструменты, пока «судьи» не явятся, чтобы оценить работу будущих мастеров. Испытания проводились в мастерской цехового старейшины. Кроме меня и Михала свое личное клеймо готовились получить еще четыре подмастерья.

– Хорошо бы формы еще раз проверить! – неожиданно проговорил за едой Михал.

– Иди ты по Краю! – в шутку послал я приятеля. – Проверять инструмент перед экзаменом – плохая примета.

– Но я же не инструмент, я формы…

Мне и самому до смерти хотелось сбегать в цех, куда еще утром я отнес заранее приготовленную форму, материал для опоки и все необходимое для завтрашних работ, но я подавил неразумный порыв. Все было не единожды проверено в предыдущие дни, нечего суетиться попусту.

Не дождавшись ответа, Михал доел свой ужин и позвал:

– Пойдем спать, что ли.

Я с готовностью поднялся, мы и так засиделись, а перед испытанием стоило как следует выспаться.

Чтобы стать мастером, недостаточно научиться гнуть золотые колечки или отливать простенькие сережки на радость юным горожанкам. Каждый из нас должен был собственноручно выполнить сложную пустотелую отливку, а затем доработать и отполировать ее до готового изделия. Я вон в свою хотел еще и камни вправить.

Когда отец пришел будить меня на рассвете, я уже успел проснуться и даже одеться. Наскоро выпив горячей тофры,[2] отправились к мастерской мэтра Урфино, старейшего и влиятельнейшего ювелира в нашем квартале, а значит, и во всем Каннингарде.

Не стану описывать, как проходило испытание, скажу сразу – я потерпел неудачу. Может, тому виной неверно рассчитанная форма или недостаточная температура металла, только когда я выбил отливку из опоки, оказалось, что на месте лица у моей девы-перевертыша уродливая каверна. Проходивший мимо экзаменатор, следивший за тем, чтобы каждый из претендентов на звание самостоятельно выполнял все операции, огорченно прицокнул языком. «Слишком сложная композиция – не для литья, и стенки чересчур тонкие…» – заметил как бы про себя.

Я сжал зубы и попробовал насколько возможно исправить собственные огрехи. Но ни искусно припаянная серебряная проволока, ни золотистые топазы не могли до конца скрыть брак. Изуродованная подвеска легла на стол перед экзаменаторами. Цеховые судьи думали долго, или это мне так показалось. Их вердикт оказался неожиданно мягок. Незаслуженно мягок!

– Ты неплохой мастер, Раэн, – похлопал меня по спине мэтр Урфино. – Только самонадеянности много, а опыта – мало. Говорили же тебе старшие, выбери отливку попроще!

Я с подобающим случаю выражением благодарности на лице выслушал его слова и речи экзаменаторов, вручавших новым мастерам, в том числе и мне (как ни удивительно), долгожданные клейма, но потом постыдно сбежал, оставив отца и Михала принимать поздравления.

Следующим утром проснулся непривычно поздно. Если честно, вообще вставать и начинать новый день не хотелось. Но часа за два до полудня в прихожей зазвонил колокольчик. Мать, заговорщически улыбаясь, ввела в гостиную Хильду.

– Здравствуйте, мастер Раэн, – с преувеличенным почтением присела передо мной юная банкирша. – Не соблаговолите ли прогуляться со своей скромной подружкой на ярмарку?

Я поморщился, услыхав из чужих уст звание, которого не считал себя достойным. Хотел отговориться делами или усталостью, но взглянул в чистые, лучащиеся искренней радостью глаза и передумал. Незачем портить настроение Хильде из-за собственных неприятностей. Не ее вина, что у горе-жениха руки растут из задницы!

– Пошли.

Чтобы собраться, много времени не требовалось. Надел теплый шерстяной кафтан неброского темно-коричневого цвета. Подумав, добавил к поясу ножны с кинжалом. Отец подарил мне его еще перед поездкой в Карс. Вообще-то я вполне мог бы, как какой-нибудь дворянин, носить на поясе меч. Еще предшественник Его Светлости Ги-Васко даровал эту привилегию кузнецам и ювелирам, иначе им попросту невозможно было бы доставлять свой товар заказчику. Но в том-то и дело, что я ни в коем случае не желал походить на знатного господина. Закончив с гардеробом, предложил Хильде согнутый локоть.

– К вашим услугам, госпожа банкирша.

Вообще-то с Хильдой приятно прогуливаться даже по ярмарке. В отличие от большинства девушек, при посещении торговых рядов ее не охватывает необоримая жажда скупить все, на что упадет взгляд. Возможно, тому причиной, что она с детских лет не знала отказа ни в чем. Как бы то ни было, но только моя нареченная не бросалась с жадностью перебирать тряпки и безделушки на прилавках у купцов. Она у меня вообще была девушка чинная и разумная. Полагаю, я получал куда больше удовольствия, делая ей подарки, чем она – принимая. Но к сегодняшнему дню, точнее, к сегодняшнему моему настроению это не относилось.

– Это тебе, – неловко сунул я в руки девушке злополучную подвеску, про женитьбу и вовсе не обмолвился. Не слушая изъявлений восторга и благодарности, потянул за собой на улицу.



Рыночная площадь шумела на тысячи голосов. Разрумянившиеся торговки зимними яблоками зазывали покупателей к прилавкам. Протяжно выкликал названия своих товаров коробейник, гоготали в садках откормленные гуси, звали друг друга потерявшиеся. Где-то веселил народ гудочник, звонкие переливы его гудка вплетались, словно в песню, в многоголосый гомон. Один я молча брел, погруженный в понурые мысли: где я ошибся, отчего металл застыл не так, как следовало?

Впереди замаячила ведущая к Новым воротам Каретная улица, народ вливался в нее с Рыночной площади, словно вишневый компот в бутылку. В узком горлышке то и дело возникал затор, но по-праздничному веселый люд добродушно терпел давку. Позади на площади послышались совсем другие, тревожные крики. Мой рост позволял взглянуть поверх большинства голов, но все, что удалось рассмотреть, так это пики пробирающихся между торговыми рядами стражников. В верхней части древка, чтобы сразу отличить стражей порядка, были прикреплены ярко-желтые значки. Люди вокруг тоже стали оборачиваться. «Не иначе, карманника ловят», – высказал предположение бородатый мужичина, проталкивающийся с площади впереди меня. Соседи тут же принялись проверять кошельки.

Даже я не удержался, ощупал кожаный карман на поясе, хотя денег в нем было всего-то пара ахелей[3] на сладости для Хильды. И тут откуда-то из-за наших спин выскочил этот парень. Для карманника он был староват, да и выглядел не как уличный воришка. Куртка из серой замши хоть и лоснящаяся на спине и рукавах, но явно не дешевая, такие же штаны и сапоги – эдакая длинная серая мышь. Мы еще не успели втянуться в уличную горловину, и вокруг хватало свободного места, однако смутьян мчался, не разбирая дороги, толкаясь и отдавливая ступни. Попавшуюся ему на пути Хильду грубо отшвырнул, так что она отлетела, с размаху врезавшись в оставленную зеленщиком тележку. Встала, потирая ушибленный локоть. На глаза от нежданной боли навернулись слезы. Не знаю, как бы я повел себя в другое время, но сегодня внутри тлело невнятное раздражение, и тут оно нашло себе выход. Бросив: «Я сейчас!» – кинулся вдогонку за нахалом. Бить морду не собирался, но должен же кто-то поучить парня вежливости! Беглец между тем обернулся, кинул испуганно-вороватый взгляд через плечо, увидел, как я проталкиваюсь следом, еще сильнее заработал локтями. Я тоже прибавил скорость. Некоторое время сосредоточенно лавировали между возмущенно вскрикивающими горожанами. Каретная была запружена людьми, вероятно, до самых городских ворот. Я старался не потерять в толпе малоприметную спину в серой куртке. Вот парень вывинтился из людского водоворота и шмыгнул в боковой переулок. Я за ним. Здесь людей практически не было, высились неопрятные штабеля пустых ящиков, наводя на мысль об овощной лавке; с верхних этажей, перегораживая дорогу едва не до соседней стены, спускались деревянные лестницы. Прямо посередине бежал грязный ручеек, впадая в прорытую вдоль поперечной улицы сточную канаву.

«Серый» чуть притормозил, громоздящиеся на тротуаре штабеля создавали иллюзию тупика. Тут я его и догнал. Сначала толкнул плечом, как недавно этот торопыга Хильду, парня отбросило на ближайшую стену. А стоило ему выпрямиться, как я ухватил нахала за грудки и хорошенько тряхнул для острастки. Вразумление не подействовало, и он полез драться, неловко целя кулаком в лицо. Но я был выше и сильнее, перехватил руку на замахе, завел за спину, отчего узкая грудь задиры оказалась притиснута к моей.

– Отпус-сти! – угрожающе зашипел он, прожигая злобным взглядом. Возможно, если бы парень был повежливее, не дрался, а рассказал какую-нибудь жалостливую историю, я бы не стал сдавать его страже. Но он вместо этого принялся лягаться, грозить мне всевозможными карами, да еще и проклятиями сыпать, причем такими, за которые в старые времена язык прибивали к воротам.

Я развернул незнакомца так, чтобы он брызгал слюной в другую сторону (стоять, прижимая его к себе, словно девушку, было не очень приятно). Завернул и второй локоть за спину. В проеме между домами как раз показалась стража.

– Эй, ребята, сюда! – крикнул я, помахав рукой для верности. Нас заметили. Стражники свернули в проулок. В этот момент, воспользовавшись тем, что я выпустил одну его руку, парень несильно вроде бы ударил меня по левому плечу. От легкого шлепка тело нежданно прошила острая боль. Даже сердце сбилось с ритма, пальцы разжались, беглец вырвался на свободу. Правда, далеко убежать все равно не смог. Справившись с непонятным приступом, я в два прыжка настиг поганца, сшиб с ног, коленом придавил к земле. Сзади набегала стража.

– Держишь? – Запыхавшийся стражник притормозил за спиной. – Вот ведь сволочь прыткая! – Он протиснулся мимо меня на другую сторону, за волосы поднял голову беглеца. – Фу-уф… Точно он! Ну спасибо! Думал уже, упустили! – Два других стражника остановились позади меня. Я немного посторонился, чтобы они могли связать лежащему руки.

– Кто это? – поднимаясь и кое-как отряхивая вымазанное в грязи колено, спросил я у первого, оказавшегося старшим.

– Кандидат в висельники, – усмехнулся тот. – Обворовать самого магистра Траска – слыханная ли дерзость?

Я понимающе хмыкнул. Магистр Траск был придворным магом нашего герцога, заодно слыл едва ли не самым могущественным колдуном на всем Эрихейском побережье.

– Что украл-то? – Плечо ныло, и я принялся заворачивать рукав кафтана, чтобы посмотреть, не ухитрился ли вор загнать какую-нибудь иглу в мышцу.

– Да Бездна его знает! Но колдун сказал…

Я как раз глядел на стражника, поэтому заметил, как внезапно изменилось его лицо: глаза расширились, губа дернулась вниз и в сторону, и он испуганно замолчал. Мне показалось, страж смотрит куда-то мне за спину. Я повернулся: что еще там такое? Стоявший за плечом охранник сдавленно охнул и попятился назад, только тут я сообразил, что оба пялятся на мою руку. За время разговора я закатал рукав едва не до верха и сейчас только увидел, что примерно на ладонь выше локтя на руке переливается синее клеймо.

– Печать смерти… – выдохнул старшина и тоже сделал шаг в глубь улочки, подальше от меня, помеченного страшной меткой. Потом справился с собой, вернулся на место. Я продолжал тупо смотреть на собственное плечо. Тонкие, словно утопленные в кожу линии тускло мерцали, сложный узор печати походил на неправильный цветок, перетекающая из одного лепестка в другой линия в одном месте резко закручивалась внутрь, образуя сложный узел, чем-то напоминающий монограмму, только вот букв было не разобрать. Странно, но я сразу понял, что стражник не ошибся, это она и есть – печать смерти на моем теле. В голове вертелась нелепая мысль: «Должно быть, так чувствует себя приговоренный к казни после оглашения приговора». Я не чувствовал ничего.

Нет, конечно, я ощущал, как учащенно бьется в груди сердце. Но минуту назад, когда гнался за беглецом, оно колотилось еще быстрее. Кровь не шумела оглушающе в ушах, и мир не подернулся зыбким маревом, не подкосились ноги, только тихонько саднило плечо. «Что теперь делать?» – «Ничего уже нельзя поделать!» Мысли раздвоились и понеслись параллельными курсами, но в разные стороны. «Как это глупо, неправильно и просто не может быть правдой…» – «Со вчерашнего дня все шло к тому, начиная с неудачной заливки; боги наказывают меня, за что?!..» – «Нет никакой вины, это слепой нелепый случай, такой же, как внезапная болезнь…» – «Болезнь – проявление воли богов. Можно как-то исправить, загладить…» – «Смерть нельзя загладить!»

Я не сразу расслышал, что ко мне обращаются:

– …теперь понятно. Это он тебя так?

С трудом оторвался от созерцания самого страшного из проклятий, перевел взгляд на говорившего. Это был тот самый, первый из догнавших меня стражников.

– Это он тебя? – повторил тот, махнув на притиснутого лицом к стене вора. Несмотря на скрученные за спиной руки, воины старались держаться как можно дальше от пленника.

Я кивнул, медленно расправляя рукав. Минуту назад я был здоровым молодым мужчиной, уверенным в себе и счастливым. У меня были любящие родители, любимая девушка, достаток и большие планы на будущее. Разум отказывался верить, что всего этого только что не стало.

– Мне очень жаль, парень!

Да, возможно, стражнику и впрямь было жаль, ведь только что на его глазах вполне здоровый человек превратился в мертвеца. От печати смерти не существует противодействий. Заклятие нельзя ни снять, ни уничтожить. Чтобы купить его у темного мага, требуется целое состояние. Так убивают королей. Я горько усмехнулся про себя – простой ювелир удостоился королевских почестей!

– Идем с нами. – Стражник тронул меня за не отмеченное печатью плечо. – Может, в магистрате что посоветуют?

«Что здесь можно посоветовать?» – мысленно буркнул я, сделал шаг и покачнулся. Нет-нет, не было никакой слабости, просто подвернулась нога. Или не просто? Может, тонкие нити, соединяющие душу с телом, уже начали потихоньку расходиться?

Старшина заботливо поддержал меня за локоть:

– Идти-то можешь или?..

Иногда печать смерти действует мгновенно, иногда агония может затянуться на несколько дней или даже лет, все зависит от искусства создавшего ее мага и, конечно, интересов заказчика.

У стены заперхал сухим истеричным смехом пойманный мною вор.

– Может, может, – прокаркал он. – Ты, красавчик, не надейся, что тебе досталась легкая смерть. Успеешь еще помучиться!

Один из стражников двинул тупым концом копья ему в спину:

– Заткнись!

Вор, коротко вякнув, замолк.

– Тащите его в магистрат, – велел старшина своим спутникам. Те опасливо переминались с ноги на ногу. – Да не топчитесь, как трусливые бабы. Если бы у него еще что-нибудь было с собой, уже давно бы воспользовался!

Стражники наконец ухватили пленника за локти и торопливо поволокли к выходу из проулка.

– Пойдем, – снова позвал меня старшина. Я покорно побрел следом, по дороге продолжая прислушиваться к себе, но того отчаяния, которое должен был бы испытывать от случившегося, все еще не ощущал. Вспомнил вдруг, как однажды на городском турнире видел бойца, которого оглушили ударом дубины по затылку. Треск был страшный, палка переломилась. По всем канонам боец должен был рухнуть как подкошенный. Но он еще постоял, удивленно озираясь, потом повернулся, подошел к деревянному ограждению, потрогал голову и только после свалился на землю. Так и я: получил смертельный удар, но все еще продолжал жить, двигаться. Наконец в районе живота ощутил невнятную тяжесть. Но не ту, что возникает после обильного жирного обеда. Этот ком сформировался в верхней части солнечного сплетения – сгусток досады, тревоги и растерянности заворочался, перебирая «кошачьими лапками»: дерг, дерг, то один коготок, то другой сматывал в клубок струны-нервы.

В магистрате, куда я приплелся вслед за задержанным, реакция на мое клеймо была уже знакомая.

– Нам очень жаль, парень. – Капитан, принявший нас первым, а следом и начальник городской стражи старательно отводили глаза. (Очень похоже на то, как разговаривают с неизлечимо больным.) – Нам правда жаль!

Конечно, что тут еще скажешь?

– Вот, возьми, магистр назначил награду за поимку вора. – Начальник стражи протянул мне объемистый кожаный мешочек. «Зачем мертвецу деньги?» Все так же механически я принял кошель, даже, кажется, поблагодарил хмурого седого вояку, отвечавшего за порядок в городе. – Ты как, парень? Домой пойдешь? Так я велю, чтобы тебя проводили…

– Не стоит! – Я вышел из оцепенения. Огляделся, словно впервые увидев стрельчатые окна с цветными стеклами, ловившие отблески садящегося солнца; здоровенный стол на фигурных ножках, серебряный чернильный прибор на нем. За столом, поднявшись с не менее монументального стула, стоял седовласый мужчина, приземистый и крепкий, в шерстяном подлатнике, поверх которого была надета стальная броня. Насечка на нагруднике изображала городской герб – воинственно склонившего голову единорога. – Я… нездешний. – Представилось вдруг, как вхожу в дом в сопровождении стражников. Лицо отца – сначала удивленное, потом испуганное, потом… Не хочу знать, какими будут лица родителей, узнавших о моей смерти! Даже хуже, чем смерти.

– Как хоть зовут тебя?

– Михал, – брякнул я первое пришедшее в голову имя. И тут же на всякий случай добавил: – Я сирота, – и, не попрощавшись пошел к двери. Никто меня не удерживал.

Полутемный коридор загибался под прямым углом, потом выводил в холл. У двери с внутренней стороны дежурил одинокий стражник. Света и здесь было недостаточно, но мне показалось, что он бросил на меня жалостливый взгляд. Нет, так не годится! Меня хоронили даже раньше, чем я сам успел осознать неизбежность гибели. Я круто повернул, не дойдя до выхода, едва не бегом вернулся в кабинет начальника стражи. Пусть проклятие печати считается нестираемым, что-то наверняка можно предпринять. Всегда существует выход, и если он есть, владелец печати должен его знать!

Старый воин и его подчиненные, казалось, так и не двигались со своих мест после моего ухода.

– Мне нужно встретиться с магистром Траском, – заявил я, зачем-то хватаясь за прицепленный к поясу кинжал. Словно он мог придать мне твердости. Я был готов к отказу, возражениям, долгим препирательствам. Подумал и о том, что придется в конце концов назвать свое настоящее имя, но главный стражник лишь коротко кивнул.

– Хорошо. Данбар, – обратился он к капитану, и тот выжидающе посмотрел на начальника, – возьмите его с собой в Серый замок. Думаю, его магичество должен разделить ответственность.

Капитан Данбар хмуро кивнул. В Каннингарде колдовство не слишком популярно. Стражник, как и большинство военных, недолюбливал магистра. В другое время и я бы ни за что не отправился в мрачный замок рядом с фортом. От колдовства и колдунов следует держаться как можно дальше, чтобы с вами не случилось каких-нибудь гадостей. Однако со мной уже все случилось, так что терять нечего.

Снова меня сопровождала пара охранников, возглавляемых капитаном. Во дворе к нам подвели четырех лошадей.

– Верхом ездишь?

Я кивнул, поднимаясь в седло предложенной лошади. Раньше подобный вопрос задел бы мою гордость. Я в дворяне не лезу, но и на деревенского увальня, привыкшего к телеге, не похож. Однако сейчас и в голову не пришло оскорбиться. Какими же мелкими и незначительными показались, в сравнении с постигшим меня несчастьем, прежние обиды и неприятности. Если бы можно было повернуть время вспять!

К форту, а значит, и к Серому замку вела та самая Дворцовая улица, на которой я всего какой-то час назад мечтал открыть свою мастерскую. Проезжая мимо отеля, окинул взглядом мелкий оконный переплет, привычно отмечая обвалившуюся кое-где по углам штукатурку. «Летом надо бы подновить фасад, да заодно и перекрасить, Хильде не нравится нынешний темно-зеленый цвет…» Хильда осталась стоять на Старой площади, вернуться к ней невозможно так же, как в прошлую жизнь. Я запретил себе думать о том, что случится, если колдун не сумеет избавить меня от заклятия. Полное сил молодое тело отказывалось верить в скорую смерть.

Городские особняки богатейших дворян из свиты герцога часто носили названия «замков», хотя большинство на них даже не походило. Но этот и в самом деле был достоин своего наименования. Он был окружен солидной стеной. Капитан спешился, сделав нам знак оставаться в седлах, подошел к металлическим воротам, протянул руку к массивному кольцу, продетому в ноздри бронзового льва. Глаза зверя неожиданно открылись.

– Подумай еще раз, путник, – прорычал лев, – достаточно ли важное у тебя дело, чтобы беспокоить моего хозяина?

– Я посланник герцога, явился к магистру со срочным сообщением. – Капитан продемонстрировал дверной ручке только что извлеченный из-за пазухи свиток с красной сургучной печатью на конце шнурка. Видимо, я пропустил момент его вручения. Бронзовая зверюга закрутила носом, будто принюхиваясь к сургучу, потом внутри нее что-то лязгнуло, массивные створки ворот сами собой начали расходиться.

– Ненавижу волшебную тварь, – пробурчал, возвращаясь в седло, Данбар. – Всякий раз чувствую себя полным идиотом, общаясь с дверной ручкой!

Вчетвером мы въехали в выложенный крупными плитами двор. Внутри, как и снаружи, не было видно ни одной живой души. На этот раз спешились все. Капитан, явно бывавший здесь раньше, провел своего коня к аккуратной коновязи с навесом от дождя. Мы последовали его примеру. Стоило подойти к крыльцу, и ведущая в мрачную громадину дверь распахнулась как по заказу. За ней оказалась молоденькая горничная в сером, как камни замка, платье и свежем переднике. Она сделала книксен и посторонилась, пропуская нас в слабо освещенный холл. Здесь оказалось на удивление мало места. Справа поднималась крутыми ступенями узкая витая лестница, дверь под ней, скорее всего, вела на служебную половину дома. Соседняя стена казалась глухой. Впрочем, вся она была затянута карскими шпалерами – за такими можно укрыть не один тайный ход. Девушка первой начала подниматься по ступеням, за ней гуськом двинулись мы. На втором этаже в коридор, повторяющий очертаниями нижний холл, выходили уже две двери. Колдун ждал нас за одной из них. Гобелены и здесь свисали со всех сторон, наводя на мысли, что кабинет, куда мы попали, был лишь отсеком в разгороженном тяжелыми занавесями зале. Уютно пылал камин, сполохи и тени скользили по бронзовым барельефам, украшавшим круглый вытяжной колпак. В кресле у огня сутулился худощавый старик. Никогда прежде мне не доводилось видеть главного герцогского мага. Поговаривали, что ему не больше тридцати пяти (отец помнил, как полтора десятка лет назад совсем юный Траск пришел наниматься к герцогу), но сейчас он выглядел на все девяносто. Маг не встал навстречу, лишь сделал знак кистью.

– Пусть ваши люди подождут у двери, – тусклым голосом уставшего от жизни человека произнес он. – Незачем вчетвером следить по ковру грязными сапогами.

Я и два стражника замерли на узкой полосе каменного пола у входа. Данбар снова извлек свиток с герцогской печатью и подошел к креслу. Сухой морщинистой рукой колдун принял послание, медленно развернул и, сильно приблизив к глазам, принялся читать. Я терпеливо ждал, когда очередь дойдет и до меня.

– Значит, его заперли в Роковой башне?[4] – спросил старик, закончив чтение.

– Да, – ответил капитан и что-то негромко начал говорить. По отдельным долетавшим до нас фразам можно было понять, что он рассказывает историю поимки вора, а значит, и мою историю. Подтверждая предположения, Данбар коротко махнул головой в сторону порога, колдун внимательно оглядел всю нашу троицу.

– И чего вы хотите от меня? – не понижая голоса, спросил он.

– Этот человек помог поймать ограбившего вас подонка и жестоко поплатился за свой добрый поступок. Думаю, он заслуживает немного вашего внимания! – Капитан тоже перестал шептать.

– Я не могу освободить его от печати смерти. Никто не может. К тому же не я «наградил» его проклятием, поэтому не испытываю никаких угрызений по этому поводу.

– Герцогу вряд ли понравится ваш ответ, – с трудом сдерживая гнев, заметил стражник. (Его Светлость разделял неприязнь своих подданных к чародеям, хотя и признавал необходимость магии.)

– Хорошо. Подойдите сюда, молодой человек. – Колдун поднялся. Я прошел по дорогому ковру, закатывая левый рукав. Траск обхватил мое плечо своей птичьей лапкой, поворачивая руку к свету очага. Потом блекло-голубые, со светлыми старческими кругами на радужной оболочке глаза внимательно изучили мое лицо. Я не раз встречал старцев с ярким, по юношески живым взглядом; у этого же молодыми были только зубы – белые, идеально ровные.

– Как я уже говорил, молодой человек, ничем не могу помочь. Очень жаль.

– Это я уже слышал, – тихо заметил я.

– А никто и не скажет вам ничего другого. Магия здесь бессильна. Печать станет прожигать ваши внутренности, пока не достигнет сердца, после чего наступит неизбежный конец. – В голосе мага не было ни капли сочувствия.

– Когда? – стараясь говорить и выглядеть спокойно, спросил я.

– Когда это случится? Сложно сказать. – Траск снова пощупал мышцы на моей руке. – Печать явно предназначалась человеку другого роста и массы. Если бы она оказалась у вас на груди, я бы сказал – дня два-четыре. А так, очень многое зависит от особенностей вашего организма. Скажем, не меньше месяца и не больше года. Точнее определить не берусь.

Маг отпустил мое плечо и вернулся в кресло. Я оправил рукав, собираясь с силами и мыслями.

– Как это будет? – Не хотелось задавать вопрос в присутствии посторонних, но я должен был знать, что меня ожидает. – Что я почувствую?

– Кинжальные боли, удушье, возможно, судороги, – чуть пожал плечами магистр, – у всех по-разному. Вам лучше отправиться домой и заняться приведением в порядок дел, попрощаться с родственниками.

– У него нет родственников, – угрюмо буркнул Данбар.

– Неужели? – Взгляд мага вдруг приобрел заинтересованность. – Если так, вы можете остаться у меня. От проклятия я вас не избавлю, но смогу облегчить страдания. В доме есть гостевая комната.

Столь резкая смена тона показалась мне подозрительной. Да и капитан, стоявший за плечом колдуна, недовольно заиграл желваками, а увидев, что я смотрю на него, чуть заметно качнул головой.

– Я подумаю, – уклончиво ответил я. Предложение магистра заслуживало размышлений.

– Что ж, если надумаете – приходите. – Траск, казалось, снова утратил ко мне всякий интерес. – Прощайте, господа, – произнес он, давая понять, что визит окончен.

Так же гуськом мы спустились по лестнице и вышли во двор замка.



– Ты где остановился? – поравнявшись со мной, спросил Данбар. Я неопределенно махнул рукой, потом сообразил, что капитану, видимо, приказано сопроводить меня до моего временного жилища.

– Я хочу прогуляться пешком, – передавая поводья своей лошади одному из стражников, сообщил я.

– Как знаешь.

Мне показалось, все трое облегченно вздохнули; отметившая меня печать проклятия словно бы бросала и на окружающих свой зловещий отблеск.

– Ты вот что, парень, – прежде чем отвязать коня, Данбар отвел меня в сторонку, – дело, конечно, твое, только я бы к колдуну не ходил. Ты, раз приезжий, верно, не слышал, но у нас в городе магистра Траска прозвали «кошкодером». Уличные мальчишки таскают ему бродячих кошек десятками. Можешь мне поверить, не для того, чтобы мышей ловить.

– А для чего? – вяло поинтересовался я. Судьба животных меня сейчас меньше всего беспокоила, но я и вправду слышал это прозвище магистра.

– Он на них свои зелья испытывает, – совсем тихо сообщил капитан. – На них, на бродячих собаках и на… – Стражник осекся, еще больше нахмурился. – Короче, думаю, он хочет понаблюдать за тобой, как за теми кошками. – Помолчав немного, он без явной связи с предыдущими словами сообщил: – Здесь в Портовом районе есть Веселые кварталы, ну знаешь: девушки и вина на любой вкус. Если уж помирать, так хоть поразвлечься напоследок! Деньги у тебя есть.

Ничего больше не добавив, Данбар поднялся в седло и направил своего жеребца к воротам. Я прибавил шагу и вслед за всадниками проскочил в распахнувшиеся створки.

Оказавшись снаружи, капитан кивнул на прощание и пришпорил коня. Его спутники поспешили следом. Проводив взглядом кавалькаду, я побрел вдоль замковой стены.

Все, вот теперь точно все! Можно было с самого начала не обманывать себя: печать смерти – это приговор, который уже приведен в исполнение. Но как прикажете жить оставшийся год, или полгода, или сколько там мне отмерили боги? Снова представилось, как я возвращаюсь домой и сообщаю дурные новости. Мать тут же начнет причитать и плакать. А отец… Отец, конечно, сдержится, даже постарается ободрить, но, в отличие от матери, он-то точно не переживет удара. Я его единственный сын, поздний, долгожданный ребенок. Надежда на продолжение рода и дела. Может, известие о том, что меня сбила на улице чья-то карета или пырнул ножом грабитель, он бы еще перенес. Но месяцы наблюдать агонию? Нет, этого сердце мастера Ардеса не выдержит. Перед мысленным взором нарисовалось лицо отца, с затаенным в глазах и складках у рта страданием. Проще самому наложить на себя руки, чем увидеть такое! Утаить от родителей свое приобретение? По городу наверняка уже поползли слухи о сегодняшнем происшествии. Конечно, я назвался чужим именем, но Хильда умная девушка, стоит ей услышать о воре, заклеймившем неизвестного доброхота, участвовавшего в его поимке, и она обо всем догадается. Да и я смогу ли как ни в чем не бывало есть, пить, отвечать на расспросы, зная, что печать неумолимо пролагает дорогу в моем теле? Не уверен, что наделен достаточной стойкостью. Я слышал о тех, кто с достоинством принимал известие о неизлечимой болезни и нес свое бремя без жалоб и упреков, да еще находил слова утешения для родных. Интересно, было им от этого легче? Сам я столкнулся с другим примером. Несколько лет назад двоюродный брат матери – цветущий тридцатилетний мужчина – подцепил грудную лихорадку. Мы ездили проведать больного в деревню, где их семья владела двумя обширными выгонами. За те полгода, пока хворь доедала его легкие, он из жизнерадостного, любимого всеми здоровяка превратился в мрачного, обиженного на мир брюзгу. Конечно, болезнь все извиняет, но в глазах его жены уже позже, на похоронах, кроме скорби читалось еще и стыдливое облегчение. Я никого не осуждаю, просто боюсь превратиться в капризного эгоиста, на пороге собственной кончины изводящего нытьем родных. Нет, домой мне возвращаться нельзя!

Я дошел до угла и свернул на узкую улочку, петлявшую между фортом и стеной замка. Здесь было безлюдно. Когда направлялся в магистратуру, солнце стояло еще высоко, но за время моих разъездов успел спуститься вечер, горизонт затянуло сизыми тучами, ветер посвежел. Ноги мерзли в сапогах, промокших за время прогулки по раскисшему на ярмарочной площади снегу. А еще говорят, что молодым умирать не страшно. Не страшно, если подспудно веришь, что с тобой ничего подобного произойти не может. Нет, конечно, произойдет когда-то, но не сейчас! Мне случалось попадать в опасные ситуации. Пару раз в академии благородные ублюдки, полагавшие, что облагодетельствовали весь свет своим появлением, подкарауливали меня в темных карских проулках. Им казалось оскорбительным, что «выскочка ремесленник» не признает их превосходства над собой. Когда дело доходило до драки, дворянские детки всерьез махали клинками, в полной уверенности, что убийство простолюдина сойдет им с рук. Я не боялся поганцев, ведь и у меня имелся меч. Тогда мысль о смертельном исходе поединка просто не приходила в голову. Страшно знать, что скоро умрешь, страшно ожидать смерти, страшно… боги, как же это, оказывается, страшно!

Впереди вырос широкий каменный бордюр, окаймлявший обрыв. Почти отвесный склон был практически лишен растительности. Лишь выцветшие пучки прошлогодней травы ютились на крохотных выступах-карнизах. Полоса прибоя очерчивала далекое подножие, неприветливо шумело внизу подернутое мелкой рябью чугунно-серое море. Набережная была пуста, насколько хватало глаз. Подумалось: что, если подняться на ограждение и прыгнуть? Но это был дамский способ сведения счетов с жизнью. Куда достойнее мужчины броситься на острие собственного меча.

С собой был только кинжал. Взвесил на ладони легкую игрушку. Меня ожидает долгая мучительная агония, почему бы не покончить все разом? Но рука упорно не хотела разворачивать клинок острием к груди. Трудно лишить себя жизни, даже если жить осталось не больше года. «Может, еще не все потеряно?» – убогие, малодушные мыслишки, призванные оправдать собственную трусость. Сунул кинжал в ножны, повернулся спиной к форту и побрел по набережной, обходя портовые районы. Я не знал, куда иду, но следовало найти гостиницу на ночь. Хорошо, хоть деньги у меня теперь имелись. С неба посыпал мелкий колючий дождик, вскоре к промокшим сапогам должен был прибавиться и кафтан. Я ускорил шаг. Глупо, наверное, но не хочется подыхать еще и от грудной лихорадки, с меня и магического проклятия хватит.

Как специально, первой на глаза мне попалась вывеска борделя. Заведение называлось гостиницей, но подвешенная к вывеске красная женская подвязка ясно говорила об истинном занятии здешних обитательниц. Уже совсем собравшись пройти мимо, остановился. Я не ханжа, но всегда сторонился подобных заведений. Как-то стыдно, что ли, было покупать любовь. В Карсе женщины не обходили меня вниманием, думаю, правда, их интерес к моей особе тоже был не вовсе бескорыстным. Отец щедро снабжал меня деньгами, так что я мог позволить себе изящные ухаживания. Да и после возвращения домой мало что изменилось, в нашем квартале хватало покладистых девчонок, ну а потом я познакомился с Хильдой. Вернее, я давно знал дочь банкира Бруста, только прежде она была вредной плаксивой пигалицей, а встретившись мне год назад, оказалась очаровательной стройной девушкой. Красота ее не была классической: довольно длинное лицо, нос с едва заметной горбинкой, небольшие карие глаза. Но все это так чудесно сочеталось, что первое время я с трудом мог отвести взгляд и подолгу пялился на нее самым неприличным образом. Пока однажды Хильда не заметила шутливым тоном: «Если вы и дальше будете так поедать меня глазами, господин Раэн Ардес, я решу, что вы влюбились, и потребую жениться». Я согласился не раздумывая. Но теперь свадьбе не бывать. Так почему не воспользоваться советом капитана и не получить напоследок от жизни все, что можно? Пресытиться любовью, пусть продажной, прежде чем отправиться в холодную Бездну!

По правде сказать, даже сейчас заходить в бордель не хотелось. Но я напомнил себе, что не успел «как следует пожить», а значит, надо срочно наверстывать упущенное. С этими мыслями шагнул к окрашенной чередующимися красно-зелеными полосами (тоже знак ремесла, которым здесь занимались) двери.

«Гостиница» была двухэтажной. Над каменным первым этажом высилась деревянная надстройка. Я толкнул добротную дверь. Внутри помещение напоминало контору какого-нибудь стряпчего, солидного стряпчего. Дубовый барьер делил холл-приемную на две неравные части: перед ним нашлось место для деревянной скамьи и одного мягкого кресла. За барьером на невидимом от двери табурете сидел юноша, одетый под стать обстановке – аккуратно и неброско. При моем появлении он вскочил с места и склонился над барьером:

– Добрый вечер. Господин желает провести у нас ночь?

Я не без интереса окинул приемную взглядом, как-то иначе представлялась мне обитель продажной любви.

– Мм… Да, – ответил без уверенности.

– Рады услужить. – Юноше на вид было от силы лет восемнадцать. Соломенного цвета волосы, курносый нос, открытый мальчишеский взгляд голубых глаз. На владельца увеселительного заведения он никак не тянул, даже на помощника. Наверное, кто-то из взрослых попросил парня временно посидеть за стойкой.

– Имеете какие-либо особые предпочтения? – деловито осведомился между тем мой визави.

– Хм… – снова оказался я в затруднении.

– Понятно, вы еще не определились и желаете осмотреться. – Лицо юноши озарила искренняя улыбка. (Нет, ну невозможно, чтобы он был служителем борделя!) – Думаю лучше всего вам пройти в гостевой зал и познакомиться с девушками. – Парень махнул рукой куда-то за стойку. Стена за его спиной была задрапирована кремовой занавеской с тяжелыми кистями, ткань приподнята подбором с одной стороны. «Видимо, за шторой скрывается дверь», – догадался я. Топтаться и дальше на пороге было неловко, и я шагнул к деревянной перегородке.

– Простите мой вопрос, – уже распахивая дверцу в барьере, тактично осведомился ясноглазый паренек, – господин знает наши расценки?

Я резко затормозил. Действительно, прежде чем соваться в незнакомое место, следовало хотя бы поинтересоваться оплатой.

Юноша словно не заметил моего замешательства, как положено хорошему клерку, и четко произнес:

– Двести ахелей за ночь и дополнительная плата, если вам захочется чего-нибудь особенного. – Цена была впечатляющей; впрочем, по одному виду приемной и служащего можно было понять, что я попал отнюдь не в дешевый притон. Потянулся за кошельком. На ощупь внутри было монет десять, не серебром, как я наделся. Прежде мне не пришло в голову спрашивать про награду, а теперь пересчитывать деньги вроде бы было неудобно. – Не сейчас. – Снова обезоруживающая мальчишеская улыбка. Парень словно подслушал мои мысли. – Заплатите, когда будете уходить.



За занавеской действительно оказались двери. Короткий коридор, скорее тамбур, и взгляду открылся совсем другой зал. Здешняя обстановка как нельзя более полно соответствовала всему тому, что рассказывают о подобных заведениях. Стены сплошь обтянуты красным атласом, на них – зеркала в позолоченных рамах, потолок расписан картинами на фривольные темы. Гигантская люстра и канделябры оплывали десятками свечей, и все же в зале царил особый полумрак. Располагающий, я бы сказал… Вдоль стен тут и там были расставлены обитые в тон общей обстановке кушетки, перемежающиеся низкими столиками с напитками и фруктами. Маленькие альковы в углах отделены от зала полупрозрачной кисеей, а за ней, а также и на диванах… Я поспешно отвел взгляд от резвившихся прямо в комнате парочек. Жутко захотелось развернуться и выбежать на улицу или хотя бы в только что покинутый холл.

– Располагайтесь, – вкрадчиво раздалось над ухом. Вздрогнув, я сделал шаг в глубину зала.

Первая же подошедшая девушка получила мое согласие проводить ее в отдельную комнату – зрелище бесстыдно обнимающихся на виду друг у друга посетителей оказалось для меня слишком шокирующим. Только на втором этаже, в маленькой, но так же шикарно отделанной спальне я сумел разглядеть свою ночную подружку. Как я и ожидал (уровень заведения давал к тому основания), девушка была очень привлекательна, и наряд отнюдь не скрывал, а лишь подчеркивал ее прелести.

– Меня зовут Френи, – улыбаясь сочно накрашенными губами, сообщила она. – А у вас красивые глаза, господин, синие. При темных волосах – это редкость. Говорят, такое сочетание сулит счастье.

– Действительно…

– Здесь жарко, я помогу вам раздеться. – Она стянула с моих плеч промокший сверху кафтан, потянулась к поясу на брюках.

– Я сам. – Мне никак не удавалось расслабиться, хотя все в комнате было направлено именно на это. Огромная, королевских размеров кровать звала сатиновыми простынями. В изголовье высилась горка из подушек и подушечек всевозможных форм и размеров. В маленькой жаровне, установленной в углу, дымились какие-то благовония, я на всякий случай принюхался – слышал, будто в подобных заведениях добавляют «небесную дурь» в кадильницы. Говорят, щепотка этой дряни резко повышает любовное влечение. Но в смеси ароматов не было специфической «нотки», по которой даже дилетант легко опознает наркотический корень. От самой Френи пахло приторно-сладко и одновременно терпко. Вряд ли мне бы понравилось, будь у Хильды такие духи, но для такой женщины они казались очень уместны. Пожав плечами, ночная подружка отошла, чтобы разлить по кубкам запасенное вино.

Освободившись на время от ее заботливого внимания, я огляделся и постарался настроиться на нужный лад. Начал стягивать через голову рубаху, подбородок застрял в недорасстегнутой горловине; я как раз выдирался из Удушающего воротника, когда раздался истошный визг. Дернул ткань, обрывая пуговицы.

Френи стояла, вжавшись в угол, и отчаянно голосила на очень высокой ноте. Рядом никого не наблюдалось, вообще, кроме нас, в комнате никого не было. Но на всякий случай я потянулся ко все еще болтавшемуся на поясе кинжалу. Крик оборвался булькающим звуком. Дверь распахнулась, на пороге стоял давешний светловолосый парень, за его спиной маячили два амбала – лавина мышц, перекатывающаяся от шеи по рукам и торсу. Однако в комнату вошел только юный клерк.

– Что случилось? – Лицо паренька неуловимо изменилось, жесткий цепкий взгляд разом охватил все предметы обстановки, на секунду задержался на мне, потом уставился на истерично всхлипывающую в дальнем углу Френи.

– Он… у него… – Девушка потянула на себя занавеску, словно могла отгородиться ею от опасности; тонкий палец указывал на меня. Я осмотрел собственную обнаженную грудь – сомнительно, чтобы голое тело могло произвести такое впечатление на ночную подружку, потом очередь дошла до левого плеча, и меня пронзила догадка. – Он проклятый! – выговорила наконец Френи.

«Вот и насладился любовными утехами!» – усмехнулся я про себя, медленно поворачиваясь плечом к белобрысому парню, чтобы и тот мог полюбоваться моим «проклятием». Светлые брови сдвинулись к переносице.

– Ты из-за этого подняла крик? – Шлюха перестала всхлипывать, юный блондин больше не был добрым мальчиком, и мне пришлось переменить спешно составленное о нем мнение. Парень вполне мог оказаться владельцем борделя: выдержки и властности ему было не занимать. – Выйди на минуточку. – Теперь его улыбка пугала. Девушка протиснулась мимо занимавшей большую часть комнаты кровати к выходу. Блондин, ухватив ее за локоть, почти вышвырнул за дверь в руки двум гороподобным вышибалам и высунулся сам, отдавая какие-то распоряжения. Все это я фиксировал чисто механически, выворачивая и вновь надевая на себя сброшенную рубаху. Лицо (хочется надеяться) оставалось невозмутимым, но внутри бушевал целый ураган. – Приношу свои глубочайшие извинения, господин. – Юный управитель вновь был сама любезность. – Эта девушка у нас недавно. Ручаюсь, больше не будет никаких проблем. Вам сейчас же пришлют другую. Скажем, Нелли – гордость нашего заведения. Или, если желаете, спустимся вниз, чтобы вы могли сделать новый выбор. А чтобы загладить это досадное недоразумение, с вас возьмут лишь половинную плату.

– Благодарю, мне что-то расхотелось развлекаться. – Потребность вырваться из красного, сладко надушенного марева стала почти непреодолимой.

– Могу я еще чем-то вам услужить?

Я подозрительно взглянул на парня. В его голосе прозвучало искреннее сострадание, неожиданное в служителе борделя. Хотя что я знаю о борделях и их содержателях? Мой первый и единственный опыт знакомства с ними оказался неудачным. В любом случае я не нуждался ни в чьей, тем более его, жалости!

– Спасибо, – сухо поблагодарил я, – но мне нужно идти. – Я собирался уже надеть кафтан, и тут в голову пришла новая мысль: – Не могли бы вы принести мне какой-нибудь бинт? – спросил у не успевшего уйти блондина. – Не хочу больше никого пугать своим украшением. – Я демонстративно подвигал левой рукой.

Парень понимающе кивнул и вышел. Спустя несколько минут он сам принес мне тонкий белый шарф. Пришлось опять стянуть один рукав. Я попытался забинтовать печать, но действовать одной рукой было неудобно.

– Позвольте мне. – Белобрысый умело наложил на плечо повязку: не туго, но так, чтобы не сползала при движении. – Сейчас не лучшее время для прогулок по нашему кварталу, – заметил он, – а вы прибыли без извозчика. Комната в нашем заведении, даже без девушки, стоит довольно дорого, но ведь у вас есть скидка.

– Мне нужно идти, – повторил я, поднимаясь и натягивая непросохший кафтан. Легче было вынести чужой страх, чем сочувствие.

Юноша кивнул и молча проводил меня до своего места в холле.

– Сколько я вам должен?

– Ничего. – Парень отрицательно покачал головой. – Я сожалею…

Я бросился бежать от преследующей меня фразы, как от своры голодных тварей из Бездны.

А время и впрямь было малоподходящее для пеших прогулок. Вдоль темных улиц задувал холодный ветер, рвал полы кафтана, леденил кожу на открытой шее и щеках. Говорят, в Веселых кварталах всю ночь кипит жизнь, но я не видел света в окнах встречавшихся мне домов. Ставни везде были закрыты, лишь флюгеры тоскливо стонали на ветру. Оскальзываясь на покрывшейся наледью мостовой, я успел миновать не менее четырех перекрестков, когда впереди замаячила очередная темная арка. В полукруглом проеме царила угольная чернота. Ответвляющаяся влево улица, напротив, оказалась, пусть и тускло, освещена торчащим на углу фонарем, но я лишь мельком взглянул в ту сторону. Короткий путь к Рыночной площади, на которую выходили окна сразу четырех крупных трактиров, где можно было найти ночлег и ужин, вел под арку. Не раздумывая, я двинулся во тьму.

– Хэй, мужик!

Двое шагнули ко мне в подворотне. Лица почти неразличимы, просто темно-серые пятна на фоне еще более темного силуэта. Судя по общим очертаниям, оба были парнями не хилыми.

– Деньги есть? – Грубый голос с признаками начинающейся простуды принадлежал тому, что справа.

– Нет, – не успев испугаться, ответил я.

– А ты подумай, – с хриплым смешком посоветовал тот же грабитель. – А то ведь мы сейчас проверим… – В том месте, где у него, по всей видимости, была рука, тускло засветилось лезвие ножа. Я еще подивился этой необъяснимой аномалии, а потом обида и отчаяние, подспудно копившиеся во мне все это время, сплавились, родив жгучую, как кислота, ярость. Темнота упала на разум. Когда очнулся, оказалось, что сижу верхом на чьем-то неподвижном теле. Левая рука судорожно вцепилась в его плечо, правая… Правая сжимала рукоять подаренного отцом кинжала. Лезвие по самое перекрестье ушло в плоть недавнего грабителя. Я судорожно обернулся, его приятель был рядом. Он словно бы решил отдохнуть, привалившись спиной к стене и раскидав ноги чуть не во всю ширину мостовой. Подбородок упирается в грудь, глаза закрыты. Тот, на ком я сидел, напротив, широко распахнув веки, таращился в низкий каменный свод. Не знаю, как я сумел разглядеть все это в темноте, минуту назад казавшейся непроницаемой! Поискал глазами нож, но ни в руках грабителей, ни рядом не обнаружил ничего похожего на оружие. Лишь тускло посверкивало золотое навершие моего клинка. Поспешно отдернув руку, вскочил, кинулся к просвету на той стороне арки. Тут же вернулся, вспомнив о кинжале, оставленном в груди убитого. Странная способность видеть во мраке исчезла, меня вновь окружала чернильная и словно бы плотная на ощупь тьма, и только бесформенное нагромождение черных глыб под ногами обозначало место, где лежали тела. Несколько секунд я стоял над ними, не решаясь нагнуться и обшарить трупы. «Трупы… трупы убитых мною людей. – От этой мысли бросило в жар, несмотря на гуляющий в подворотне ледяной ветер. – Что, если они не хотели на меня напасть, а просто…» Что еще могли делать двое вооруженных ножом типов, караулящих в подворотне поздних прохожих и пристающих к ним с «невинным» вопросом насчет денег? Правда, ножа, которым угрожал мне грабитель, я не нашел, но он спокойно мог оказаться под телом. В общем, в тот момент ответ на собственный вопрос не показался мне однозначным.

С той стороны, куда я направлялся, донеслись бряцающие звуки. Я оглянулся на сереющий арочный проем: показалось или нет, что в конце улицы, берущей начало в проходе под аркой, блеснули в лунном свете стальные доспехи? Что сделает ночная стража, обнаружив меня рядом с двумя мертвыми телами?

Желания остаться и проверить мелькнувшие у меня по этому поводу догадки не возникло. К тому же я любой ценой хотел сохранить свое инкогнито, иначе не только это происшествие, но и история с печатью смерти очень быстро станет известна моим родителям. И я бросился бежать, как какой-нибудь преступник. Сапоги бухали по булыжной мостовой, звук шагов дробился, отражаясь от стен, вскоре стало чудиться, будто кто-то гонится за мной по пятам. Несколько брошенных через плечо взглядов не смогли разубедить меня окончательно. В панике я мчался, не разбирая дороги, направление на Рыночную площадь было потеряно. Теперь улицы казались мне чересчур светлыми, на таких не скроешься от преследователей. При первой же возможности я свернул в донельзя узкий и темный переулок, заметался из стороны в сторону, обходя препятствия в виде старых бочек, мусорных куч и прочего хлама, в изобилии встречающегося на любых задворках. Кто знает, как далеко завели бы меня страх и ноги, но ближе к концу грязного прохода тело резко повело в сторону. Внезапная боль, похожая на ту, что я испытал, когда давешний беглец наградил меня печатью, пронзила левый бок и плечо, и тут же руку скрутила страшная судорога, я даже вскрикнул, но тут же прикусил губу. Стража, если только увиденный мной блеск брони не был игрой воображения, могла находиться совсем близко. А боль между тем продолжала терзать мышцы, невидимой лапой свивая их в тугие жгуты. Я присел, скрючившись, у стены кирпичной развалюхи, прижимая к груди левую руку и старательно глуша стоны.

Боль прошла так же внезапно, как появилась. Осталось лишь легкое покалывание, похожее на то, что возникает, если в неудобном положении отсидишь ногу. Я разогнулся, но не торопился продолжить бег. Следовало осмотреться и сориентироваться. Крыши двухэтажных зданий нависали, почти закрыв собой ночное небо; мрачная колоннада разнокалиберных труб торчала над ними, почему-то наводя на мысль о каменных обелисках на кладбище. Должно быть, виной тому мое похоронное настроение. Ни одного знакомого ориентира вроде Часовой башни, дворца или форта в пределах видимости. Я направился дальше по извилистому переулку, все так же находя дорогу среди сваленного здесь барахла. Впереди забрезжил просвет, проулок влился в более широкую улицу. Не избалованная светом фонарей, она тянулась куда-то параллельно морю. Сориентировавшись по огню маяка на сторожевой башне форта, я наконец разобрался, куда завела меня кривая дорожка. Старый город остался в стороне, я очутился в непосредственно примыкающих к недавно оставленному мною злачному району Лоскутных кварталах.

Не всякий город может похвастаться такой достопримечательностью: трущобы есть везде, а вот попасть в район, официально заселенный профессиональными нищими, «калеками» и теми, кто зарабатывает на жизнь мелким воровством, можно только в Каннингарде! Дома вокруг стояли хоть и старые, но вполне обыкновенные, и в более богатых частях города встречаются постройки куда обшарпаннее. Его Светлость Ги-Васко мог испытывать законную гордость – в нашем герцогстве даже нищие были достаточно богаты, чтобы владеть приличной недвижимостью.

Ночная экскурсия мало что рассказала мне о квартале, куда забредать раньше мне не доводилось. Как я уже говорил, дома здесь стояли самые обычные, двух-трехэтажные, большинство были сложены из камня; у некоторых, как в борделе, где мне сегодня довелось побывать, имелись деревянные надстройки – явно более новые, чем нижние этажи. Ставни были повсюду закрыты, но буквально в трех домах от того места, где я вынырнул из проулка, на мостовую падал пучок света от раскачивающегося на железном крюке фонаря. К этому же крюку крепилась жестяная вывеска. «Тощий повар» – сумел прочитать я, когда вплотную приблизился к зданию. Ниже приклепан еще один кусок жести, на котором не слишком ровно выведено: «У нас не едят, у нас пьют».

Я толкнул дверь, створка с облупившейся краской открылась с тихим скрипом. Вход вел прямиком в обеденный зал. Очаг за стойкой напротив двери закоптил полстены, совершенно непонятно, как стоящий рядом коротышка еще не свалился с ног в этом угаре. Темные столы, человек на восемь каждый, жались к стенкам. Посреди зала три квадратных, рассохшихся деревянных столба подпирали потолок, расчерченный на шесть прямоугольников такими же древними балками. У стойки, сдвинутые в одну сторону, пустовали три высоких табурета. А вообще в трактире, несмотря на ночное время, хватало посетителей. За столом ближе к стойке заседала компания из пяти человек: потные, разгоряченные лица, распахнутые на груди рубахи, живописные лохмотья брошены на лавку рядом. Вероятно, я угодил на дружескую пирушку мнимых нищих. Мое появление в дверях вызвало перерыв в их оживленной беседе. Трое, что сидели лицом к входу, недружелюбно уставились на меня. Спины двух их товарищей напряженно выпрямились, но оборачиваться на вновь прибывшего они не стали. В противоположном углу, привалившись спиной к стене и обняв руками прижатый к груди костыль, спал седобородый старик. Длинные усы смешно трепыхались от дыхания. За тем же столом, навалясь на столешницу грудью, шушукались две девицы – судя по наряду, коллеги Френи, только постарше и менее удачливые. Женщины оглядели меня с профессиональной заинтересованностью. Была еще одна, самая многочисленная группа, в основном мужчины, не считая ночной подружки, восседавшей на коленях одного из них. У этих вовсю шла гулянка, так что они едва ли заметили, что в трактире прибавился посетитель. Пьяный мужик во главе стола – то ли виновник торжества, то ли признанный заводила – как раз произносил «речь», пошатываясь на нетвердых ногах. Энергичные взмахи зажатой в руке кружкой призваны были помочь заплетающемуся языку. Под пристальным взором «нищих» я прошел к стойке. Косящийся в сторону их компании толстячок-трактирщик тут же подскочил ко мне:

– Чего желаете?

Я внимательнее окинул взглядом пространство за стойкой. Несмотря на вывешенное предупреждение, здесь все же кормили. На вертеле над огнем жарился кролик, рядом булькала в котелке какая-то каша. (Кстати, повар, если это был он, тоже худобой не страдал.)

– Мяса и что еще найдется горячего, поужинать, – кивнув на кролика, попросил я. С самого утра у меня крошки во рту не было, к тому же я успел основательно продрогнуть во время скитаний по городу.

Трактирщик еще раз встревоженно стрельнул глазами за мою спину и принялся орудовать рогатиной в очаге, намереваясь извлечь жаркое. Я медленно обернулся, демонстративно по очереди разглядывая пятерых крепких мужчин, явно уделявших мне повышенное внимание. Ярость, накатившая на меня в подворотне, успела прогореть, оставив в душе унылое пепелище, пустоту спешно заполняли собой тоска и безысходность. Вернулось ощущение болезненно натянутых струн внутри, и я был не прочь сменить его на вытесняющий все чувства гнев. Эти пятеро выглядели серьезными парнями, наверняка у них и кастеты найдутся. Что касается ножей, то несколько кухонных просто лежали на столе. Я же лишился своего единственного оружия, но не сомневался, что сумею и голыми руками своротить скулы, а то и шеи двум-трем «побирушкам». А если после этого получу восемь дюймов стали под ребра, что ж, может, это и есть ответ на мои молитвы? Видимо, ход моих мыслей отразился во взгляде, поскольку сверлившие меня глазами «нищие» отвернулись и сделали вид, будто полностью поглощены выпивкой. Я еще немного подождал, но парни прочно утратили ко мне интерес.

– Ваш ужин, господин. Будете есть здесь или отнести на какой-нибудь стол? – Трактирщик стоял за стойкой с подносом, уставленным мисками с кашей, овощным рагу и добрым куском жаркого. Поразмыслив, я отправился к одному из свободных столиков, стоявшему слева от двери, подальше от шумного сборища, нищих и любвеобильных девиц. Толстячок передал поднос не замеченному мною ранее слуге, и тот засеменил сзади.

Странно, но аппетит, появившийся было при виде жарящегося кролика, куда-то пропал. Я медленно жевал жесткое пережаренное мясо, мысли вернулись к собственной незавидной участи. Визит в бордель ясно показал мою неспособность «насладиться жизнью напоследок». Утехи вроде жарких объятий шлюхи меня не прельщали. Единственная женщина, которой я желал обладать, стала недоступной. Не хочу, чтобы ее постигла участь безутешной вдовы. А так погрустит немного после моего внезапного исчезновения, а потом найдет нового парня, выйдет замуж, нарожает детей, будет счастлива! Осознавать, что моя невеста может быть счастлива с другим, было горько. Но это полезная горечь – она не излечивает от реальности, но помогает смириться с ней.

Что еще принято считать удовольствиями? Вкусная еда? Я не был ни обжорой, ни гурманом, не был также и бедняком, мечтающим хоть раз наесться от пуза на герцогской кухне. Выпивка? Последняя мысль показалась достойной более пристального рассмотрения. Действительно, говорят же: «утопить горе в вине». Почему бы и мне не залить вином свое несчастье, нырнуть в океан пьяного безразличия и больше уже не выныривать до самого конца?

– Трактирщик! – окликнул я коротышку за стойкой.



* * *



«Во времена начала начал в мире не было ни земли, ни воды, ни солнца, лишь темная Бездна, населенная тварями, а над ней Незримая Гора – обитель богов. Однажды боги Горы создали земную твердь, а на ней реки, моря и океаны, населили всевозможными зверями сушу, а рыбами – воды, зажгли солнце, чтобы днем дарить всему живому тепло, и луну, чтобы разгонять мрак ночи. Прекрасным было творение богов, но зарились на него вечно голодные твари Бездны. Тогда впервые вспыхнула между ними вражда, ибо прежде, когда мир был пуст, делить было нечего. Твари стали одерживать верх над богами, ведь не было дна у неисчерпаемой Бездны, а Незримая Гора, хоть возвышалась высоко, все же имела подножие и вершину. Тогда боги образовали Круг столь же бесконечный, как Бездна, и заключили в него злобных тварей между краями полуночи. Там пребывают они, ведя счет отправляющимся в Бездну душам, в ожидании, когда Круг разомкнётся и мир скатится в их яму. А до той поры всякая душа, что не утратила стремления к свету, способна переродиться и, вернувшись из Бездны, обрести новую жизнь на земле…»

Приглушенное мяуканье дверного колокольчика заставило магистра отложить чтение старого манускрипта, которым он пытался отогнать тревожные мысли. Время для визита было позднее, и Траск с нескрываемым раздражением покосился на хрустальный шар, в котором разгоралось магическое сияние. Однако возникшее в кристалле лицо заставило его мигом проглотить недовольство.

– Ганна! – крикнул колдун, тут же закашлявшись. На пороге возникла девушка-горничная, единственная из живых слуг в доме. – Открой немедленно… – Кашель не позволил ему сформулировать дальнейшую мысль, но взволнованные движения рук и весь вид хозяина были достаточно красноречивы. Служанка метнулась к входной двери. Гости – двое одетых в неброские серо-зеленые плащи мужчин, чьи лица скрывали ранние сумерки и глубокие капюшоны, пересекли двор, молча прошли в предупредительно распахнутую дверь и начали медленно подниматься по лестнице. Темп движения задавал тот, что шел впереди – грузное тело не мог скрыть даже просторный плащ.

– Мое нижайшее почтение, господа. – Магистр сам встречал посетителей на верхней площадке. Когда первый закончил подъем, старик согнул сутулую спину в низком поклоне. Гость коротко кивнул, преодолевая одышку. – Пройдемте в кабинет, – выдержав паузу, чтобы дать ему отдышаться, пригласил колдун.

– Мой заказ готов? – без предисловий осведомился старший из посетителей, едва служанка притворила за ними дверь.

– Он был готов, Ваше…

– Не нужно титулов! – резко оборвал толстяк. – Что значит «был»?

– Простите, милорд, – залебезил маг, – Вы, наверное, слышали, что сегодня утром мой дом подвергся ограблению…

– Что за ересь вы несете? – Лицо откинувшего капюшон гостя на глазах наливалось красным. – Не хотите ли вы сказать, что ее у вас украли?

– Увы, так и есть, милорд. Печать была готова. Но нынче утром я обнаружил, что ученик, помогавший мне последние три года, бесследно исчез, а с ним и заклятие.

– И вы ожидаете, что я поверю, будто можно безнаказанно обворовать колдуна вашего уровня? – Прищуренные глаза гостя зловеще сверкнули, и даже маг отступил на шаг под этим взглядом.

– Вор пойман, – поспешно заговорил он, – и сейчас сидит в Роковой башне. Однако мерзавец использовал печать, когда пытался сбежать от стражников.

– Мою печать?!

– Да. – Маг ссутулился еще больше. Заказчик несколько минут сверлил его гневным взором, потом со свистом выпустил воздух из легких.

– Оставим пока проблему с вором. Насколько быстро вы сумеете изготовить новую? – процедил он.

– Не раньше следующего месяца. Вы ведь понимаете, такое заклинание требует времени, к тому же это не совсем мой профиль, – заискивающе начал Траск.

– Мы не можем ждать!

– Знаю. – Могущественный маг выглядел откровенно жалко. – Осмелюсь предложить другой выход. – Он коротко взглянул на посетителя. Тот сделал знак продолжать. – Стражники приводили ко мне юношу, которому досталась печать смерти. Он назвался чужим именем, но я узнал его. Ваше… – Магистр осекся, вспомнив предупреждение. – Двор часто делает заказы у его отца-ювелира. Я предложил парню пожить у меня, но он отказался. Домой он не пойдет, во всяком случае, не сразу. Но, думаю, ваши люди легко выследят его в городе.

– Зачем нам это? – В голосе милорда снова зазвучала угроза.

– Если пронзить сердце проклятого до того, как до него доберется печать смерти, можно снять заклятие с трупа и использовать еще раз. Нужно только доставить парня ко мне, пока печать не сделала своего дела и не разрушилась.

Траск замолчал, почтительно выжидая, когда гость примет решение. Тот размышлял довольно долго.

– Мы могли бы объявить его преступником и назначить награду за поимку. Желающие подзаработать горожане сделают всю работу гораздо быстрее.

– Если мне будет позволено заметить, – осмелел колдун, – огласка не в наших интересах. У этой истории слишком много свидетелей. Да и родители юноши – не последние люди в городе. Боюсь, скандала не избежать. Лучше действовать тайно, схватить по-тихому и приволочь ко мне в замок. А отсюда уже ни одной сплетне не выйти.

– Хорошо, мои люди займутся этим, а вы не мешкайте, приступайте к изготовлению новой печати. Что бы ни случилось, все должно быть\" готово к празднику Всех Богов.

Развернувшись, посетитель, так и не присевший за все время визита, прошествовал к двери. Его молчаливый спутник двинулся следом. Магистр проводил обоих до самых ворот замка. Гость был из тех, к кому сам колдун являлся по первому зову. Но вот уже в третий раз за последние полгода тот тайком проделывал путь до обиталища мага, предпочитая встречаться вне стен собственного дворца.

Траск затворил ворота за поздними визитерами и только тогда облегченно перевел дух. Впрочем, лицо его тут же вновь стало озабоченным: милорд умел ставить перед чародеем трудновыполнимые задачи. Правда, обещанная награда стоила того. Маг снова вздохнул и по-стариковски засеменил к крыльцу. Он не был уверен, что поспеет с заказом, оставалась единственная надежда на то, что сын ювелира окажется в его руках до означенного срока.



* * *



Напиться до беспамятства, как выяснилось, не так-то просто. Сказывалось отсутствие навыка. Обычно я выпиваю пару пинт эля с друзьями, но это не то количество, от которого теряют память. Однако же я поставил себе цель и был намерен решительно ее добиваться. Начал сразу с крепкого вина, выпил пару кувшинов, но по привычке обильно закусывал, поэтому нужного эффекта не достиг. Добавил еще один кувшин. Мир перед глазами начал едва заметно раздваиваться, однако я все еще прекрасно сознавал, где я, а главное, почему здесь нахожусь. Заказал четвертый. Вместо беззаботной веселости, которую общепризнанно дарует вино, в теле ощущалась странная напряженность. Мой организм словно бы мелко вибрировал изнутри, хотелось немедленно встать, выбежать на улицу, подышать ледяным ветром, может, даже пробежаться несколько кварталов, выжать потом влитую в кровь отраву. Но я заставил себя остаться на месте и продолжил пить. Желудок бунтовал, я не обращал на него внимания. После пятой кварты вина пришла нужда срочно прогуляться на двор. Там меня все ж таки вывернуло. Я стоял, опершись об угол, утирая рукавом тягучие слюни, все еще слишком трезвый для того, чтобы забыть о своих несчастьях. С другой стороны, облегчившийся желудок вполне мог принять новую порцию спиртного. На двенадцатой кварте я наконец погрузился в блаженное полузабытье.

Следующие несколько суток прошли в каком-то мареве. О том, что минул очередной день, я узнавал только по ночным приступам – судороги с точностью и регулярностью герцогского часовщика, заводящего часы на башне, являлись незадолго до полуночи, терзали несколько минут, а потом отпускали. Пережив очередную пытку, я обычно засыпал. Пьяные ночные грезы мало чем отличались от дневных. А если предметы начинали приобретать четкие очертания, спешно вливал в себя новую порцию алкоголя, и действительность вновь отступала на пару-тройку часов. В одно из таких прояснений рядом обнаружилась вертлявая рыжая девица.

– Привет! – улыбнулась она, обнажив мелкие остренькие зубки. Светло-рыжие кудряшки падали на узкий лоб, нос и щеки сплошь усыпаны разнокалиберными веснушками. – Угостишь даму стаканчиком винца?

Что-то в девушке было явно не так, только мне в моем состоянии не удавалось собраться с мыслями настолько, чтобы определить, что именно. Одета незнакомка была, кстати, весьма прилично – в зеленый сарафан, подвязанный в талии плетенным из нескольких шнуров поясом, вышитую красно-желтым сорочку и короткий, по грудь, жакет. На девиц, ублажавших здешних посетителей, не похожа.

Мимо пробегал разносивший заказы слуга. Рыжая, не дожидаясь согласия, заказала от моего имени: «Еще кувшинчик!» Я поморщился, но скандалить с женщиной из-за такой мелочи не стал, плохо слушающимися руками полез искать кошель. Пухлый мешочек, врученный мне несколько дней назад в магистрате, оказался пуст.

– Проблемы, милый? – Вела себя дамочка все-таки достаточно развязно. – Если нужны деньги, я могу помочь.

Не без усилий я сконцентрировал на собеседнице мутный взгляд.

– Меня зовут Элиса, – еще шире растянула она губы в улыбке.

Тут у меня в голове наконец провернулись со скрипом колесики-жернова, и я сообразил, кого мне она напоминает.

– Лиса, – тоном ученого, сделавшего великое открытие, сообщил я.

– Можно и так. – Арчейка[5] снова блеснула зубками и, повернувшись, продемонстрировала мне свои аккуратные остренькие ушки, с тыльной стороны покрытые коротким рыжим мехом. – Надеюсь, ты не против, что я к тебе подсела?

Я пожал плечами, мне было все равно. Слуга между тем поставил нам на стол заказанную емкость с крепленым вином. Элиса тут же наполнила мою кружку.