За ее спиной явно послышался короткий сухой смешок. Как скрип обламываемой ветки…
Дурное предчувствие опять кольнуло сердце. На одно мгновение, как предупреждение, из зеркала снова выглянула женщина с глазами убийцы.
— Нет, — пробормотала Анна. — Этого не будет. Уж с собственной-то Вампиреллой я всегда смогу справиться!
И — почему-то подумала, что она обманывает себя. Ей только кажется, что сможет справиться.
Последнее время ей приходили в голову странные мысли, слишком часто, слишком настойчиво. И почему-то она стала любить странные стихи. Она прятала свой интерес к ним особенно тщательно от детей, но отчего-то, оставшись одна, все чаще и чаще доставала старый черный томик Эдгара По и — начинала читать одно и то же стихотворение.
Вот за демонами следом,
Тем путем, что им лишь ведом,
Где, воссев на черный трон,
Идол Ночь вершит закон, —
Я прибрел сюда бесцельно
С некой Фулы запредельной, —
За кругом земель, за хором планет,
Где ни мрак, ни свет и где времени нет.
И почему-то ей начинало казаться, что эти стихи — про нее и про Пустошь, и ей становилось стыдно и страшно, особенно когда она думала о детях, как будто их она тоже вовлекла в опасное приключение, и теперь — по воле демонов, следом за которыми они пришли сюда, — им всем угрожает опасность…
Когда она доходила до строфы: «По реке, струящей вдаль / Свой вечный ропот и печаль… / По расселинам и в чащах… / В дебрях, змеями кишащих… / На трясине, где Вампир правит пир», ей становилось страшно, хотелось плакать и вернуться туда, в город, когда-то бывший для нее страшным и постылым местом, и она закрывала книгу, пытаясь справиться с собой и этим страхом, пожирающим душу, — тогда она пробовала вспомнить лицо своего погибшего сына, но у нее ничего, ничего не получалось. И чем дальше, тем реже и труднее вспоминался ее Миша. Как будто между их душами кто-то возводил преграду из тумана, в котором она уже почти не могла различить черт его лица…
Ей все чаще хотелось, чтобы Кирилл сказал ей: «Ну, ты убедилась в том, что эта Пустошь не самое лучшее место на земле, и, может быть, вернемся домой?» — и она бы обрадованно согласилась, назвала бы себя идиоткой и призналась бы, что отчаянно скучает по дому, городу, площадке, которую можно увидеть из окна, и даже по Ведьме, но Кирилл никогда не скажет ей этого.
Ему здесь нравится.
Он никогда этого не скажет, а она, Анна, никогда не наберется сил признаться, что благодаря ей, ее желанию убежать от воспоминаний и собственной боли, за демонами следом, они оказались в западне.
Ни-ког-да…
* * *
Душка открыла глаза и улыбнулась.
Ночью ей снилась бабушка. Они вместе «шалили» — так у бабушки называлось распитие кофе с вкусными чипсами.
Душка очень хорошо запомнила сон, потому что он был ХОРОШИМ. Обычно-то сны были плохие, какие-то мрачные, где Душка всю дорогу блуждала по темным переулкам, пытаясь найти выход. Душка старалась быстренько забыть их, чтобы не испортить себе настроение. Настроение Душка почитала самым важным составляющим своей жизни на этот день — с хорошим можно преодолеть любую трудность, а плохое помешает тебе перепрыгнуть через самый маленький ручей, рождая в фантазии целое море горя. Поэтому за настроением надлежало следить.
Встав с постели, она поежилась — слишком велик был контраст теплого одеяла и прохладного воздуха.
Взглянув в окно, Душка увидела, что снег уже осмелел и покрыл все пространство дворика. Деревья стояли заснеженные, покрытые инеем, как на рождественских открытках, которые раньше посылала им бабушка.
— Как красиво! — выдохнула Душка и, переполненная восторгом, бросилась в соседнюю комнату с криком: — Павлик! Взгляни же!
Влетев в его комнату, она остановилась.
Мальчик лежал на кровати, уставившись в потолок с таким безнадежным и горьким выражением глаз, что Душкино сердечко упало. Все праздничное настроение, подаренное ей чьей-то доброй рукой, разом испарилось.
— Павлик, — позвала она братишку, тихо присаживаясь на край кровати.
Казалось, он ее не слышит, погруженный в собственные мысли. Последнее время он напоминал Душке маленького старичка, — таким печальным казался его вид.
— Эй. — Она осторожно дотронулась до его руки, удивившись тому, что Павликова ладошка такая ХОЛОДНАЯ и почти безжизненная.
Он очнулся и посмотрел на нее. Душке совсем не понравился его взгляд.
— Что с тобой, малыш?
— Ничего, — пожал он плечами, равнодушно переводя глаза с Душкиного лица на стену. — Все нормально.
Его голос был тусклым.
— Там снег, — сообщила Душка. — Кажется, мы сможем играть в снежки уже совсем скоро. Может быть, уже сегодня!
Он кивнул и вежливо ответил:
— Хорошо. Будем играть в снежки…
«Ну, это уж ни в какие рамки не лезет», — подумала Душка, чувствуя, как в душе появляется и растет ком глухого раздражения этаким равнодушием.
— Тебе это не нравится? — спросила она злым голосом.
Он вздрогнул, поймав эту неизвестно откуда появившуюся злость.
Испуганно поднял на нее глаза. Его губы теперь дрожали, а по щеке медленно сползла слезинка.
Душка не на шутку перепугалась. «Какая же я дура», — подумала она, прикусив губу. Сейчас ей было так стыдно и больно, потому что малыш плакал из-за нее. Это она, Душка, перепугала его. Это она, несдержанная дуреха, осмелилась наорать на него, причинить ему боль, напугала — какая же она мерзкая! Ведь она же обещала быть ему защитой, а вместо этого…
— Что с тобой, малыш?
Ее рука потянулась к его кудрявой головке. Он съежился, с ужасом глядя на Душкину руку, как будто она напоминала ему что-то ужасное, но — что?
С удивлением Душка посмотрела на собственную руку и почти испугалась.
Нет, это какой-то дикий бред!
— Не надо… Пожалуйста, не надо! — прошептал малыш, отодвигаясь к стене. — Я больше не буду просыпаться не вовремя! Не наказывай меня!
Душка поняла, что напомнила ее рука.
Змею.
Но ведь она учила мальчика никогда не бояться змей! Почему же сейчас он так кричал? Тем более что…
— Павлик, — ласково сказала она. — Это же я, Душка. А это — всего лишь моя рука. Ты чего-то боишься?
Он все еще дрожал, смотря на нее расширившимися глазами, в которых, казалось, сейчас существовали только белки.
— Нет, — выдавил он из себя. — Бояться нехорошо. Ты говорила мне, что страх — самая большая гадость на свете. Хуже смерти, да?
— Вот видишь, ты и сам это понимаешь. Теперь ты узнал меня?
— Да.
Он улыбнулся.
«Слава богу, — подумала Душка, пытаясь заставить себя почувствовать облегчение, внушить себе, что с малышом все в порядке. Но тревога отчего-то никуда не собиралась уходить, будто незваный гость расположившись в сердце, как в любимом хозяйском кресле. — Надо что-то придумать. Может быть, стоит просто отпроситься из школы пораньше, забрать его и провести с ним немного времени? Поиграть, почитать книжки. Мы ведь такие все занятые, а мальчик одинок и страдает от этого одиночества».
То, что она придумала, ей понравилось.
— Давай я сегодня никуда не пойду, — предложила она. — Скажу маме, что у меня разболелся зуб и я никак уж не могу идти в школу. Или нет — лучше голова. А то с зубом она отправит меня к дантисту.
Он обрадовался даже больше, чем она ожидала. Подпрыгнул на кровати и радостно посмотрел на нее:
— Это правда?
— Конечно, — кивнула Душка. — Я и сама не хочу в эту дурацкую школу. Сейчас справлюсь с технической стороной вопроса, и мы начнем думать, чем бы нам заняться сегодня.
Потрепав его по голове, она отправилась к матери, осуществлять «техническую сторону».
* * *
— Хорошо, — неожиданно быстро согласилась мать. — Раз у тебя болит голова и ты остаешься дома, мы можем не беспокоить сегодня старичков Амировых, да? Павлушка останется с тобой.
Душка кивнула с чересчур поспешной готовностью. Анна поняла, что у девочки с головой все в порядке. Не болит у нее голова, и она просто хочет остаться. Причем остаться именно из-за Павлика. Значит, и она тревожится за него, так же как и Анна?
Надо будет выяснить это.
Она уже собралась спросить об этом, вызвав Душку на откровенный разговор, но в это время послышались шаги, и на кухне появился заспанный и небритый Кирилл.
Буркнув «доброе утро», он полез в холодильник и достал оттуда банку с пивом.
— Мы с тобой потом поговорим.
Анна выпроводила девочку с кухни и остановилась перед Кириллом, который не обращал на ее свирепый взгляд никакого внимания, продолжая поглощать пиво.
— Прелестно, — первой не выдержала Анна этой паузы. — Ты пьешь с утра, как заправский алкоголик?
Кирилл ничего не ответил, неопределенно пожав плечами.
— Если уж ты сидишь дома и не ходишь на работу, почему мы периодически отправляем Павлика к соседям? Сиди уж тогда с ребенком, — продолжала Анна.
— Им нравится сидеть с ним, — пробурчал Кирилл. — Они утверждают, что Павлик возвращает им молодость.
— А мне плевать! Малыш совсем растерялся в этом новом месте, а мы ему не спешим помочь, спихивая на руки двух неизвестных стариков!
— Почему неизвестных? Они же наши соседи… Кстати, ты всю жизнь мечтала о таких. Кто в городе плакался, что тебе надоели беспокойные молодые панки, живущие на нашей площадке? Кто кричал, что ты отдала бы полжизни за пару мирных стариков?
Анна поперхнулась обидой. Лучше бы он не напоминал ей о городе.
— Сейчас я бы полжизни отдала за то, чтобы вернуться, — пробормотала она. — По крайней мере, оставшуюся половину я бы прожила спокойно.
— Тебя сюда никто не тащил, — заметил Кирилл. — Это ты настаивала на нашем переезде…
За окном просигналила машина.
— Ну вот. Мне некогда.
Кирилл поднялся.
— А ты говоришь, я бездельничаю. За мной приехали.
Он накинул на плечи джинсовую куртку.
— Пока. — Махнув рукой, он скрылся за дверью.
«Раньше он всегда целовал меня на прощание», — подумала Анна, провожая его взглядом. И с удивлением отметила, что эта мысль была абсолютно лишена эмоциональной окраски. Ей было все равно.
Просто — констатация факта. Не более того. Раньше ей было бы больно. Теперь — никаких чувств, одно равнодушие, все больше и больше заполняющее душу. «Или то место, где она когда-то была», — усмехнулась Анна.
Она остановилась у кухонного окна, выходящего во двор, и опять же совершенно равнодушно отметила, что Кирилл сел в красный джип.
Тонированные стекла скрывали от Анниных глаз происходящее в машине, но Анна и так знала, что сейчас сделал Кирилл.
Поцеловал ту, что сидела на водительском сиденье. Ариадну.
И что самое страшное, Анну это нисколько не волновало!
Она просто вздохнула, дотронувшись до стекла.
«Если бы я была другой, я бы сказала, что Старая Пустошь просто разрушает нас, — грустно подумала она вслед отъехавшему джипу. — Она вытягивает все хорошее, все, что нам таковым казалось. Теперь…»
Она не досказала фразу, инстинктивно прячась от нее. Но мозг договорил за нее: «То, что нам таковым казалось. Здесь просто иная система ценностей».
* * *
За несколько километров от Старой Пустоши в однокомнатной квартире старого многоквартирного дома в этот же самый час проснулся Игорь.
Всю ночь его мучили кошмары — снилось черт знает что, и это непонятное и смутное напрямую было связано с Ритой.
Еще неделю назад все казалось ему простым и ясным — сейчас Игорь сядет в автобус, доедет до места, именуемого Старой Пустошью, и потом, найдя там Риту, убедит ее вернуться.
Каждый день, который он посвящал обдумыванию правильности своего грядущего поступка, сам этот поступок отодвигал все дальше и дальше.
К концу подобных размышлений Игорь приходил к выводу, что ничего уже в его жизни исправить нельзя, поэтому не стоит на заведомый провал тратить свои силы. Уж лучше все-таки попробовать найти выход в городе.
Каждый вечер заканчивался одним и тем же — Игорь выходил на улицу купить сигарет, встречал старых знакомых, и они пили снова. Потом, уже утром, Игорь находил у себя в кровати обнаженную девицу, пахнущую дешевыми духами, а под столом батарею бутылок. Жизнь, естественно, тут же приобретала зловеще-безнадежный синеватый оттенок, и Игорь хватался за голову. Он возносил Богу покаянную молитву, но приходил вечер, и все начиналось сначала.
Как будто сама жизнь заставляла его согласиться на решительный шаг в сторону Пустоши.
Сегодняшнее утро, к счастью, оказалось свободным от ненужных Игорю находок, и он спокойно налил себе кофе, глядя в окно, где снег уже собирался занять свое главное в зиме место и небо было серым, унылым, безжалостно нависшим над Игоревой головой в явном стремлении немедленно обрушиться на него.
Тоскливо мерцал в углу огонек непонятно как сохранившейся от прежней жизни лампады. Лик Божий сегодня показался Игорю особенно печальным.
— Так Ты считаешь, что мне необходимо тащиться в эту самую Глушь?
Бог, как всегда, промолчал, явно ожидая, что Игорь сам поймет, чего Он хочет от него.
Игорь подумал и решил, что, если уж в этой жизни так туго с яркими впечатлениями, надо все-таки съездить.
— Если она меня выгонит, я хотя бы развеюсь.
Он сказал это в пустоту, непонятно кому — скорее всего, самому себе.
— Знаешь ли, как мы решим? — задумчиво обратился он к Богу. — Если я сейчас найду денег на билет, я поеду в эту Твою Срань. А если нет — уж не обессудь. Ничего не выйдет. Такова, значит, наша с Тобой судьба…
В почти пустой пачке чудом осталась одна сигарета.
— Вот и первая удача, — обрадовался Игорь, вытряхивая несчастную отшельницу из пачки, — может, не последняя?
Он закурил. Поднялся.
Если в этом доме были бы деньги, то они могли сохраниться только в одном месте.
Он подошел к платяному шкафу.
Распахнул дверцу. Висящая там теплая куртка напомнила о Рите.
— Твоя куртка похожа на альпинистскую…
— А она такая и есть. Я ж многогранная личность, как тебе должно быть известно…»
Он усмехнулся воспоминаниям. Какие-то вы стали ненормально розовые, подумал он. Не знаешь, чего хочется больше — блевать или плакать от умиления.
Кстати, куртка, судя по смене климатических условий, нам понадобится, решил он.
Он достал ее из шкафа.
В кармане что-то было. Сунув туда руку, он опешил.
Нет, он рассчитывал найти там десятку-другую.
Но сейчас в его руке лежала «пятихатка». Откуда она там взялась?
Он ошарашенно посмотрел на икону.
— Иногда я совершенно не могу Тебя понять, — пробормотал он.
И вздрогнул.
Ему показалось, что губы Господа тронула едва заметная улыбка.
— Да, наверное, и не стоит пытаться, — пробормотал он, всматриваясь в лик. — Только голову сломаешь. Лучше уж действовать не задумываясь… Подчиняясь Твоей воле. Как ангелы-хранители идут постоянно за нами, так и мы должны идти кому-то на помощь. Но — Ты уверен, что я смогу ей помочь, Рите? И что ей действительно нужна моя помощь?
Он, конечно, не дождался ответа. Махнул рукой и, едва усмехнувшись, проворчал:
— Ну ладно, ладно… Я уже иду. Надо так надо… Не Рите, так еще кому-нибудь пригожусь!
* * *
Полумрак комнаты расслаблял Кирилла не хуже Ариадны, которая сейчас лежала рядом, обнаженная, блаженно вытянувшись на атласных простынях.
Он провел пальцем по ее идеальной спине.
Она мурлыкнула, как кошка, и перевернулась. Теперь смотрела на него широко раскрытыми глазами, в которых, придавая им странное и немного пугающее выражение, отражалось пламя свечей.
— Ты обещала мне, что на этой неделе я выйду на работу, — сказал Кирилл.
Она усмехнулась, причем Кирилл был готов поклясться, что при этом она подумала: «Ты уже на работе. Я ведь плачу тебе, не так ли?»
Мысль эта обидела его несказанно. Он почти поднялся, но Ариадна мягко опустила его назад.
— Не стоит подслушивать чужие мысли, — усмехнулась она опять.
— Не стоит думать подобные глупости, — проворчал Кирилл.
— Я перестала тебя устраивать?
— Нет. Наоборот. Если бы не…
Он не договорил. Вспоминать в такие минуты о Душке — какая низость!
Краска прилила к щекам.
— Если бы не твоя дочь, — закончила за него Ариадна. — Прелестная девочка с рыжими кудряшками. А сынишку ты не любишь?
«Люблю», — хотелось сказать ему, но он с удивлением и ужасом почувствовал, что теперь, после Ариадниных слов, он почти перестал любить Павлика. Как будто она внушила ему это.
Он поднял на нее глаза.
Она насмешливо улыбалась, глаза ее были холодными.
— Ладно, мне скучно без музыки.
Она легко поднялась и включила магнитофон.
Кирилл был готов поклясться, что знает эту музыку. Но раньше это пела женщина. Что-то про «сладкие грезы».
А теперь…
Приглушенный и хриплый голос пародировал эту песню, превращая немного печальную, но красивую мелодию в зловещую. Как будто злой волей своей певец решил превратить свет в тень.
Он недоуменно взглянул на Ариадну — неужели ЭТО может ей нравиться?
Она блаженствовала. Ее прекрасное тело двигалось в кошачьей пластике танца, отвечая музыке с такой страстью, с какой она только что отдавалась ему.
Присмотревшись, Кирилл понял, что он ошибся.
Нет, не кошачьей была ее пластика. Кошки двигаются грациозно, но им не хватает того странного, загадочного и молчаливого в движениях, что присуще совсем другой пластике.
Змеиной.
Кирилл почувствовал рядом с самым сердцем холодное и липкое прикосновение страха. Сейчас ему хотелось снова оказаться в уюте своей квартиры. В НОРМАЛЬНОМ уюте.
Но ее руки уже легли ему на плечи. Ее глаза таинственно мерцали прямо перед его лицом. И довод плоти, что был сильнее других доводов, поверг в прах все мысли, подчиняя себе всего Кирилла.
* * *
Павлик носился по квартире, совершенно забыв о прежних дурных настроениях.
— Я — Бэтмен! — кричал он, немного запыхавшись от игр.
Душка, изображающая, естественно, Женщину-кошку, носилась вместе с ним, словно забыв, что она уже большая девочка.
Сейчас все тревоги и опасения, казалось, растаяли в воздухе.
Пролетая мимо кровати, юный «Бэтмен» нечаянно зацепился ногой за покрывало и упал, таща за собой на пол ворох постели.
Душка упала рядом, и они теперь барахтались в этой куче, смеясь и визжа от восторга.
— А-вария! — кричал, задыхаясь от смеха, Павлик. — У нас случилась авария!
— Надо выбираться, — сказала Душка. — Негоже нам с тобой тут застрять, когда столько народу нуждается в нашей бесценной помощи… Преступные элементы разгуливают по городам, множатся повсюду, как грибы после дождя, а мы валяемся среди этих простынок!
Павлик попытался встать, но снова свалился с таким серьезным выражением лица, что Душка не сдержалась от нового приступа хохота.
В это время в дверь позвонили.
— Кто бы это мог быть? — спросила Душка и пошла открывать.
Павлик стоял за ее спиной, когда она отодвинула задвижку и распахнула дверь.
На пороге стояли те самые «божьи одуванчики», которые регулярно забирали к себе Павлика после школы.
Они улыбались и покачивали седыми головками, что делало их еще более похожими на одуванчики, вот-вот готовые облететь от порыва ветра. Душка не сдержалась и фыркнула.
— Здравствуй, детка, — проговорила старушка. — А где наш маленький дружок?
— А я заболела, — радостно сообщила Душка, нимало не стараясь выглядеть больной. — И Павлика оставили со мной.
— Какая жалость! — Старуха прицокнула языком. — Мы так без него скучаем, так скучаем… И когда же ты собираешься выздороветь?
В глазах старухи не было никакого выражения. Душка вдруг почувствовала непреодолимое желание показать ей язык. Или сообщить, что она НИКОГДА не выздоровеет. Но она знала, что ее детское хамство никаких эмоций не вызовет. Они будут все так же покачивать головами, как китайские болванчики, и смотреть на нее бессмысленно-приветливыми глазами.
— Как Бог решит, — пожала Душка плечами, опять использовав любимое бабушкино выражение.
И с удивлением отметила, что оба старикана дернулись, и на одно мгновение на их лицах появилась и исчезла злость.
«Странно», — подумала Душка. Ведь она же им ответила вполне вежливо — почему это они так скривились, будто она засыпала им в нос сухой горчицы?
Стариканы некоторое время пребывали в молчании, разглядывая Душку с явным неодобрением, и девочка уже почти потеряла всякую надежду, что они наконец-то уйдут, исчезнут, испарятся — все, что угодно!
Наконец пауза была прервана очередной порцией причмокиваний и цоканья, и старик, похожий на лысого и безбородого гнома, прошамкал:
— Что ж… Нам очень жаль, что ты заболела. Нам очень-очень жаль.
Он похож на заевший проигрыватель, решила Душка. Интересно, сколько раз еще он повторит, что ему жаль?
Они явно медлили с уходом, как бы ожидая чего-то, и Душка решила их поторопить.
— Извините, но мне надо учить уроки, — сообщила она, широко улыбаясь.
Кажется, теперь им надо понять, что их дальнейшее пребывание в ее обществе совсем не обязательно.
Они тяжко вздохнули и попрощались.
Душка с облегчением закрыла за ними дверь и сказала:
— Ну, бедный мой братец, теперь я понимаю, как тяжела твоя жизнь! Эти зануды отравят ее кому угодно.
Она представила себе, как умильно кружат они вокруг Павлика и, чего доброго, старательно пересказывают ему свои идиотские жизни. И ей так жаль стало мальчика, что она твердо решила что-нибудь придумать, чтобы он ходил туда пореже.
Она посмотрела в сторону лестницы, на верхней ступеньке которой стоял Павлик, и вздрогнула. Он стоял, прикусив нижнюю губу, и смотрел на дверь с таким ужасом, что Душке передался этот его животный страх.
Она даже оглянулась. Но никого там уже не было.
Однако малыш весь снова дрожал, как утром…
И, черт побери, это было связано именно со старыми занудами, или Душка ничего не понимает в этой жизни!
* * *
— Вообще-то тут тихо. Совершенно непонятно, зачем мы тут нужны.
Анна прислушалась. Две медсестры вполголоса разговаривали, куря в уголке.
— Может быть, стоит попроситься на станцию переливания крови? — спросила вторая, белокурая девушка с маленьким шрамом возле губы, таким незаметным и словно переходящим в морщинку. Такие появляются от улыбки. Вот и сейчас Анне показалось, что девушка эта просто всегда улыбается.
— Попросись… Я что-то совсем не хочу на эту дурацкую станцию.
Вторая, напротив, была черноволосой и немного хмурой.
— Если честно, я вообще не знаю, какого черта мы сюда приволоклись… Не сиделось нам в городе.
— Тебе тут что, не нравится?
Вопрос был задан почти шепотом. Черноволосая уже собралась ответить, но, поймав на себе пристальный взгляд Анны, явно смутилась и проговорила нарочито громко:
— Да нет. Замечательное место. Как воплощение мечты…
С этими словами она резко потушила сигарету и пошла к лестнице, ведущей в манипуляционную.
Анна посмотрела ей вслед с некоторым удивлением. Эту девушку она видела и раньше, и та ничем не выказывала недовольства. Напротив, с ее лица не сходила улыбка! Что это? Лицемерная попытка убедить окружающих в том, что это окружающее благоденствие ей не нравится? Или она, как и Анна, боится признаться а этом даже себе самой?
Боится признаться в том, что она… боится?
Найти ответа Анна не могла, поэтому она попыталась заговорить с блондиночкой.
— А вы давно здесь?
— В Старой Пустоши? Нет. Около месяца.
Девушка приветливо улыбалась ей НАСТОЯЩЕЙ улыбкой. Анна призналась себе в том, что эта милая блондиночка нравится ей.
— А я только неделю…
Анна едва заметно вздохнула. Ей-то самой казалось, что она жила здесь всегда. Она уже успела устать жить здесь.
— Привыкнете, — успокаивающе сказала девушка. — Мне тоже сначала тут не очень нравилось.
— Не нравилось? — Анна не поверила своим ушам.
— Ну да… Знаете, когда ты попадаешь в комнату, где даже торшер поставлен именно в то место, в какое ты бы его поставила, и цвет холодильника точно совпадает с желаемым, становится немного не по себе. Сразу кажется, что кто-то…
Она прервала сама себя и оглянулась. Анне показалось, что она чего-то испугалась. Во всяком случае, она предпочла замолчать.
— А сейчас? — вскинула на нее глаза Анна. — Сейчас вам тут уже нравится?
— Сейчас?
Девушка задумалась на одно мгновение, не больше, и серьезно произнесла:
— Не знаю. Но я уже привыкла… Ко всему рано или поздно привыкаешь. Даже к Старой Пустоши.
С этими словами она взглянула на часики и, попросив прощения, резко пошла прочь.
Вслед за своей темноволосой подругой.
Но у Анны стало легче на сердце. Не то чтобы она обрадовалась тому, что эта девушка здесь страдала. Нет! Но она думала почти так же, как Анна. Она боялась того же, чего неосознанно боялась Анна, старающаяся спрятать свой страх в самую глубину души, чтобы не позволить ему разрушать себя.
Дело было не в этом!
Теперь она знала, что в манипуляционном кабинете работают две девушки, которые, как и она, умеют не улыбаться, когда им этого не хочется.
* * *
Отведя Павлика наверх, Душка уселась перед ним на корточки и тихо сказала:
— Они ушли. Не бойся.
Он смотрел мимо нее, совсем не по-детски, немного нахмурившись.
— Павлик! — позвала Душка, теребя его за плечо. — Пожалуйста, выйди из того места, где ты сейчас! Вспомни, что говорила нам бабушка — бояться совершенно не обязательно! Надо просто вспомнить о приятном! И обязательно найдешь дорогу домой из самого темного места…
Он не реагировал. Просто сидел, положив руки на колени, и дрожал.
Душка задохнулась своим бессилием и, уже потеряв всякую надежду, вспомнила: «Бадхетт!» Он наверняка его вернет.
Вскочив с коленок, Душка бросилась в угол и, найдя Бадхетта, притащила его за мохнатую лапу к Павлику.
— Вот, посмотри же! Кто к нам пришел?
Подражая голосу смешного Винни-Пуха, Душка проговорила:
— Это я, я пришел к тебе. Есть ли у тебя горшочек меда?
Павлик не реагировал. «Будто его вообще тут не было, — с ужасом подумала Душка, почти отдаваясь панике. — Будто кто-то высосал из него душу!»
— Почему ты не играешь со мной? — пыталась она продолжить игру, сама понимая, насколько это нелепо и неуместно. Сейчас малышу был нужен не Бадхетт.
Но кто?
Мысль пришла неожиданно — спасительная и немного страшноватая. «А вдруг я не сумею, — в отчаянии подумала Душка. — Вдруг у меня не получится?»
Тем не менее она закрыла глаза и начала УХОДИТЬ. Она шла по лесной дорожке, вдаль, вокруг нее пели птицы, а деревья казались врагами. Во всяком случае, они хранили загадочное и отторгающее молчание — не хотим мы с тобой знаться, глупая девчонка! Душка не обращала на них внимания, твердо зная, что ей необходимо проделать весь путь до конца.
Она ведь еще не умела просто крикнуть на такое расстояние: «Бабушка!»
Поэтому она все шла и шла, потом ехала на автобусе и уже подходила к двери, почти бегом, преодолев все это мысленное расстояние куда быстрее, чем это получилось бы у нее наяву.
— Ба-буш-ка!
«Я должна увидеть ее лицо, так она меня учила», — подумала Душка, пытаясь сохраниться в том же состоянии.
И когда наконец-то она увидела, что бабушка поворачивается к ней, немного грустная и озабоченная, с вечной «беломориной» в зубах, она опять крикнула:
— Бабушка, милая! Сделай что-нибудь! Павлику кто-то угрожает, но я не могу понять кто! Помоги нам, бабушка! Пожалуйста!
* * *
Кирилл уже оделся, когда Ариадна появилась в дверях снова.
Одетая в ярко-голубое платье, она была так великолепна, что Кирилл почувствовал опять, как бешено колотится сердце, и кровь снова и снова звала его стать «древним», не знающим еще слова «грех».
Она улыбалась, с легким оттенком превосходства и снисходительности.
— Деньги, — напомнила она ему, взглядом указывая на тумбочку.
Он почувствовал себя так, как если бы его ударили.
Впрочем, так все и было. Она же била его постоянно, пытаясь унизить, заставить в очередной раз почувствовать себя никчемным уродцем, невесть почему выбранным ей для совершенно неизвестных ему целей.
Из кухни доносилась совершенно идиотская, навязчивая песня. «Ты в ритме танца, тебе некуда деваться», — без устали тараторил какой-то мужик одну и ту же фразу, как будто хотел запрограммировать его, Кирилла, что ему действительно некуда бежать. Некуда деться!
Он — в ритме танца. Неведомого ему, но явно ритуального, пахнущего костром языческих капищ, первородным грехом и сгоревшей кожицей змеи.
Он в ритме танца, который танцует Ариадна, пленительная, коварная, заманивающая его в ловушку, и черт его побери — как он сможет оттуда выбраться?
И — хочет ли он выбираться оттуда?
Она склонилась над ним, изящно выгнув спину. Язычок медленно облизывал губы, а в глазах сверкали отсветы того, древнего костра, в котором собиралась сгореть вся его прежняя жизнь.
— Пожалуйста, — проговорила она капризным голосом, немного растягивая слова, — будь хорошим мальчиком, ладно?
Он хотел сказать ей, что ему, в сущности, наплевать на нее, хотелось послать ее ко всем чертям, прямо в ад, из которого она, похоже, неизвестно как смогла выбраться, но вместо этого он улыбнулся и кивнул.
Как хороший мальчик.
Ну просто ОЧЕНЬ хороший мальчик!
— Душка?
Она подняла с кресла свое грузное тело. Сейчас услышанный голосок казался ей миражом, но она знала — это совсем не так.