Е. Кабанова, И. Ципоркина

На минном поле любви

Прошлое исчерпано, грядущее туманно

Любовь – побочное явление, сопровождающее определенную возрастную категорию как неотъемлемый продукт освоения реальности. Здорово сказала? Когда (если) я стану великим философом (лет через пятьдесят, не раньше – сейчас у меня нет времени на ерунду), я использую это изречение в качестве эпиграфа к трехтомному рассуждению о чем–нибудь этаком, витиеватом. Словом, пока у меня в запасе изрядное количество лет, чтобы пересмотреть уйму «узорчиков» в любовном калейдоскопе. И поэтому меня ничуть не волнует вечная тревожная присказка «доброжелательниц»: ах, как бы не остаться тебе одной, с таким–то нахальством! Наглость – второе счастье! Или даже первое.

Более того, я совершенно уверена: одиночество чаще становится уделом женщин, соглашающихся на «ближайшего кандидата», чем уделом женщин, тщательно отбирающих партнера для романа, для интрижки, для приключения, для уикенда, для очередного брака, для шекспировских страстей. А вот «не слишком разборчивых» особ неудачи просто преследуют, какие бы цели себе ни выбрали эти покладистые тетеньки, а также девицы. И нравственные законы тут ни при чем. Скорее уж законы механики: не подходящие друг к другу объекты нельзя соединить в долговременную, работоспособную и надежную систему. И если не выбирать того, кто тебе подходит, а понадеяться на удачу, то, конечно, такому поведению понадобится резонное объяснение. Чтобы сохранить хоть видимость репутации. В частности, можно придти к следующему выводу: шансов на счастье у тебя не меньше, чем шансов… встретить динозавра на Тверской. Как в анекдоте: пятьдесят на пятьдесят – или встречу, или не встречу.

В принципе, что бы ты ни делала, главное — это занятие должно доставлять тебе удовольствие. В число бесполезных трат следует внести силы, время, деньги, шансы и любые другие средства, вложенные в безрадостный процесс полировки собственного имиджа в глазах окружающих. Репутация – слишком обоюдоострое оружие, чтобы пытаться придать ему «однобокий» вид. Окружающие могут называть тебя плохой или хорошей девочкой за одни и те же поступки. Никаких объективных критериев не существует. Иной раз человек, израсходовав лет десять на то, чтобы в узком кругу общения его сочли отпадным и потрясным, переходит в другое общество и с неудовольствием обнаруживает: его былая «крутость» здесь ничего не стоит и ни на что не годится. А значит, нечего наводить красоту на образ. Лучше заняться личностью как таковой.

Правда, не всем нравятся люди, которым их собственные интересы больше важны, чем удовольствие, доставленное аудитории. И поэтому на свете существует чертова уйма хитростей, уловок и примочек, доходчиво объясняющих молодому поколению, чего стоит добиваться в первую очередь. И какими средствами этого должно добиваться. Не обвиняя взрослых в мошенничестве, я, бяка Лялечка, со всей ответственностью заявляю: картишки нередко оказываются с крапом, а расклад — подтасован. Старшие любят намекнуть на свой несравненный и неоценимый опыт, на поразительные былые достижения и на безвременно ушедшие идеалы. И не всегда сказанное – спонтанная выдумка или осознанная ложь в чистом виде. Психологические процессы могут искажать картину прошедшего, словно немощный телескоп – картину далеких галактик. При соответствующем желании некоторые астрономы даже смогут увидеть свои следы на пыльных тропинках всевозможных космических тел. И без стеснения о том поведать.

Что ж, умелое оперирование мифами и легендами – удел старейшин и шаманов, правителей и воспитателей племени младого. Другое дело, что и те, и другие стараются воспитывать нас по своему образу и подобию, а времена–то меняются. И значит, племя младое, чем записывать в отдельную тетрадочку все эти готовые рецепты счастья, лучше тебе самому поработать мозгами. И решить, как устроить себе в новом измерении счастливую и благополучную жизнь. По своему рецепту. В каждом отдельном случае – по конкретному, индивидуально составленному и лично опробованному рецепту. А мифы тут вряд ли помогут – заявляю ответственно. Со своей стороны, могу лишь пожелать удачи тем, кто, как и я, старается быть самостоятельным и независимым.

Подручные средства из древних мифов

Какая вещь чаще других становится предметом легенды, мифа, сплетни, россказни и прочих устно–письменных носителей информации, не поддающейся верификации (а проще говоря, источником непроверенных данных)? Наверное, процентов девяносто читательниц – то есть лиц женского пола, заинтересовавшихся моими тленными трудами — в один голос скажут «ЛЮБОВЬ!!!». И притом такой же процент особ противоположного пола, которых нипочем не заставишь читать полезную (и мужчинам в том числе) «женскую» литературу, на сей вопрос столь же единодушно ответит «ВОЙНА!!!». Команда девочек выигрывает и получает в качестве приза полный сборник моих сочинений с глубокой благодарностью от автора. И даже если я немного мухлюю, то это из чистого чувства солидарности. Исключительно. Все–таки любовь нам, писательницам и читательницам, намного интереснее, чем война. Не считая, конечно, войны полов.

Хотя, как мне кажется, «война полов» — всего–навсего слоган. А в реальности это больше напоминает компьютерную игру, в которой целых четыре опции предлагается нам, представительницам прекрасного пола – причем пола очень и очень сильного, но вечно ищущего поддержки у тех, кому по статусу положено нас поддерживать, как–то: пропускать вперед в горящую избу и подзадоривать коня, чтобы нам было чем заняться по выходу из очага пожаротушения[1]. Эти четыре варианта правил игры предполагают разные типы оружия. А самое главное оружие женщины – ее манера нравиться, очаровывать, покорять. И, кстати, не всегда этот арсенал опробуется на мужчинах. И далеко не всегда главное предназначение оружия – сразить «сексуальную добычу». У каждой из нас предостаточно другой добычи. В общем, в список условий для создания режима максимального благоприятствования в первую очередь вписано «понравиться всем и тем самым облегчить себе задачу».

О чем идет речь, я думаю, уже многим ясно: о том, какими мы средствами пользуемся, когда стараемся кого–то покорить. Так же, как мы с моей сестрой Майкой создали собственный вариант психологической классификации в духе долины Муми–троллей (см. «Дневник хулиганки»), я (уже в одиночку – как более опытная и более образованная, чем моя малолетняя и не знающая жизни сеструха) потрудилась — разделила весь свой пол на четыре разновидности. Женщин согласно «методе обольщения» можно разделить на несколько категорий. Архетипы для категорий, ничтоже сумняшеся[2], берем из мифологии – и из древней, и из современной. И пусть кто угодно попытается мне доказать, что, создавая мифологических страшилищ, сказочники нисколько не имели в виду собственных жен, любовниц, сестер, мамаш, свекровей и тещ – особенно последние, я думаю, послужили богатым полем для игр воображения. Выходит, что легендарные монстры – по сути своей еще одна форма сексуальной фантазии, отшлифованная фольклором до эпического вида. Итак, что какова женщина, отраженная в призме мифов?

Вейла. Этот восхитительный персонаж отменно описан Джоан Роллинг в «Гарри Поттер и Кубок огня»: «Какая сила заставляет их кожу сиять лунным светом, а золотые волосы струиться за ними в неосязаемом ветре?» – этот вопрос возникает в мозгу мужчины, но… лишь на мгновение. Потом ему уже все равно: люди это или нелюди, чем грозит приближение к райским (или адским?) танцовщицам, какой ценой придется платить за близкое знакомство с вейлой… В стране, созданной воображением Джоан Роллинг, волос с головы вейлы запросто мог стать сердцевиной волшебной палочки – вот какой колдовской силой обладали эти существа – под стать единорогу, фениксу и дракону! Своего рода «следы вейлы» можно отыскать даже в Библии. Кем, по–вашему, являлась дочь Иродиады Саломея, исполнительница незабываемого танца семи покрывал? Почему, спрашивается, Ирод Антипа терпел–терпел жесткую критику святого Иоанна Крестителя в адрес своего морального облика, но после танца размяк до невозможности и требованию падчерицы своей Саломеи уступил? Опечалился, но «повелел дать ей, и послал отсечь Иоанну голову в темнице»?[3] Чем такое нарушение государственной политики объяснишь? Только роковым обаянием вейлы в образе человеческом.

Красота вейлы отточена и смертоносна – да так, что ее впору квалифицировать как психотропное оружие: от ее применения мозги лиц мужского пола «абсолютно и блаженно» пустеют. Максимум, на что способен мужчина, глядя на вейлу — это захотеть «совершить что–то неописуемое, небывалое». В результате, разумеется, очарованный вейлой до опустения мозгов совершает нечто неописуемо глупое. Например, неизобретательно врет, неловко путает следы, нервно отказывается от родства и от призвания – лишь бы вызвать к себе интерес. Разве тебе не доводилось наблюдать подобную ситуацию со стороны и испытывать на себе — где–нибудь на тусовке: красотка сидит перед стойкой бара нога на ногу под перекрестным огнем пламенных взоров или танцует в кругу восхищенно расступившихся зрителей – а парни вокруг уже заготавливают байки, скорее вредящие, чем помогающие знакомству и сближению. После сногсшибательно–зажигательной демонстрации вейлой полного объема ее колдовского очарования представители мужской половины аудитории будут подваливать и отваливать, захлебнувшись трепотней насчет собственной крутости. И если ты знакома с одним из зарвавшихся и завравшихся, то наверняка удивишься: как можно в секунду так поглупеть? Уж не микроинсульт ли у него случился? Что–то типа того. Выпадение сознания в результате созерцания. Ибо созерцание вейлы во всем ее блеске не может не сказаться пагубно на мужском интеллекте.

Но… шок от «удара красотой» тоже длится, в общем–то, недолго. К хорошему – в том числе и к хорошим внешним данным, мелькающим время от времени в твоей спальне, ванной, кухне – привыкаешь довольно быстро. И если вейла избирает нехитрую тактику самодемонстрации – танцует зажигательные танцы, глядит проникновенным взором, перемещается с грацией пантеры от телевизора к холодильнику и обратно – ее сожитель вскоре перестает цепенеть от восторга и начинает гнать пургу про свои феноменальные способности и сногсшибательные перспективы уже другой вейле. Поэтому вейлам приходится искать способ, дабы противодействовать мужской «усталости металла».

Вейлы, как правило, холят и лелеют свое «вооружение»: ухаживают за своим телом и лицом тщательно и регулярно, носятся с ними, как никакой Рэмбо — со своими гаубицами–автоматами (разве что со своими бицепсами…). Вейлы умело оперируют сменой имиджа, хорошо знакомы с возможностями косметологии и моды, разбираются в стилях одежды и макияжа не хуже (а во многих случаях и получше) большинства стилистов и не имеют глупой привычки надеяться на всемогущество этих самых стилистов–визажистов. Вейла умеет читать между строк и фильтровать базар, который устраивают пиарные конторы и проплаченные журналисты вокруг «публичного образа жизни». Это наивную девчушку, доверчивую потребительницу манной кашки, сваренной иллюстрированными журналами, можно без конца кормить рекламными байками и конформистскими нравоучениями, а с вейлой подобные номера не пройдут. Она отыщет зерно истины, похеренное под напластованиями слащавого сюсюканья или гневных обличений, если только вейле это «зерно» зачем–либо понадобится.

Вейлы – тем более опытные, а не начинающие — отнюдь не всегда так глупы, как судачат про них остальные представительницы женского рода, обиженные могуществом вейл и побежденные вейлами в «женской гонке вооружений». Но профессиональное обаяние вейл – не роскошь, а средство продвижения. Вперед и вверх. Влюбившись и потеряв голову от нахлынувших чувств, вейла, подобно всей остальной женской породе, нередко расточает свои «профессиональные возможности» без всякой пользы – изливается, словно дождь милостей в «Венецианском купце»: «Не действует по принужденью милость; // Как теплый дождь, она спадает с неба // На землю и вдвойне благословенна: // Тем, кто дает и кто берет ее»[4]. Ну, и если темперамент вейлы (учти: вейла отличается от Барби именно наличием темперамента) направлен вовсе не на любовь, а, например, на карьерный рост – вейла своего добьется. И не обязательно силой харассмента[5]. В мире довольно много профессий, смысл которых в том и состоит, чтобы классно смотреться – в одежде и без. И даже без перехода от зрелищ к действиям.

Итак, вейла своим видом вызывает восторженное остолбенение у мужской половины человечества, а у женской, наоборот, стимулирует активность — главным образом речевую. Зависть к красоткам вошла в поговорку, а высказывания типа: «Папа, а бывают девочки и красивые, и умные одновременно? – Нет, сынок, это фантастика!» не слышал только глухой, чья жизнь протекает без слухового аппарата, в тишине и медитации. Впрочем, эти домыслы можно назвать своего рода военной пропагандой (или контрпропагандой). Как бы то ни было, женская красота по–прежнему остается оружием — практически непобедимым.

Сирена. Для тех, кто не помнит: согласно легенде, эти существа дивным пением заставляли лоцманов–штурманов вести корабли прямо на скалы, после чего дожидались, когда море выбросит тела утопших на берег, и устраивали над трупами каннибальские пирушки. Имя сирены в средневековье служило аллегорией дьявольских соблазнов, а в третьем тысячелетии, наверное, стало бы воплощением высокого рейтинга, звездных хит–парадов и многочисленных «Грэмми». Словом, сирена – песня во плоти. Какова бы она ни была на вид, ее главный инструмент – звук. Видимо, поэтому вся информация насчет внешнего вида сирен еще более туманна, нежели информация насчет их голоса. Мифологических сирен путали и с русалками, и с гарпиями, попеременно приписывая ди–джеям морских фарватеров рыбьи хвосты и кожистые крылья. Но Лондонское Криптозоологическое[6] общество, расположенное по адресу 100, Пикадилли, Лондон, доблестно, рискуя жизнью (или, по крайней мере, психическим здоровьем), установило: сирены – родственницы гарпий, но сильно дальние родственницы. И потому имеют совершенно иной облик: снизу — тело птицы из группы грифов семейства ястребиных отряда хищных, здоровенное такое, под два метра длиной; а сверху – голова женщины с длинными спутанными волосами (Еще бы: расчесать–то их нечем! У русалок хоть руки есть и рыбьи хребты в качестве гребней, а у птичек и того нету)[7]. И возможно, несмотря на неухоженность, сирены имели вид довольно привлекательный. Впрочем, это не наверное. Поелику для сирены главным инструментом привлечения является отнюдь не внешность. «Лейся, песня, на просторе…»

Ученые в древности без конца пререкались на тему мелодического рисунка и содержания песен, которые только Одиссею довелось выслушать и остаться в живых. Хотя мемуаров Одиссей не оставил, как и его попутчики, которые лично ничего слышать не могли (поскольку предусмотрительно зацементировали слуховые проходы берушами), но хотя бы со слов предводителя могли описать, ленивцы полуграмотные… В общем, как говорится в путеводителях и в и в трудах по истории искусства, «до наших дней не сохранилось» и следа от стилистики хорового и сольного пения сирен. И все–таки музыкальные достижения этих странных созданий науку чрезвычайно интересовали. Пиндар утверждал, что волшебные голоса меломанок–людоедок напоминают божественную флейту, которая влечет, околдовывает, лишает сопротивления, заманивает – и приводит жертву аккурат на трапезу к сиренам (разумеется, в качестве главного блюда). Но Гомер и Цицерон предполагали, что главным свойством обольщения выступает не столько тембр голоса сирены, сколько обещанное в песне тайное знание, вероятнее всего, сексуального плана, сулящее неземные наслаждения и стопроцентную разрядку небывалой мощности. Поскольку ни Пиндар, ни Гомер с Цицероном лично сирен не видали и не слыхали, я думаю, с ними может на равных спорить кто угодно: доступность информации о сиренах для всех одинакова – и для древних греков–римлян, и для современных англичан, по самые бакенбарды погруженных в криптозоологию.

Что же касается не мифологических, а реальных сирен, то они, конечно, больше не поют хором со скал и древ специально для развесивших уши членов экипажа. И уже не стараются подобной самодеятельностью добыть себе на пропитание упитанного кока или хотя бы мускулистого штурмана. К XXI веку тактика и рацион сирен изменились. Им даже незачем прибегать к музыкальной оранжировке своих суперпознаний — сексуального и несексуального плана, неважно, — дабы заинтересовать собеседника. Современный человек любит, когда беседа без малейшего усилия с его стороны превращается в занимательную. А для такого превращения нет ничего лучше сирены–собеседника. Она наведет слушателя на тематику, живо интересующую или слушателя, или саму сирену (второе вероятнее), подкинет ценные сведения, выслушает ответные жалобы, снабдит полезными советами и разведет на необходимые (конечно же, сирене необходимые) услуги. Вот всего лишь одна из схем, по которой сладкоголосая сирена «убалтывает» аудиторию. Истинная сирена может заставить окружающих повиноваться не хуже, чем гипнотизер. И это – при полном отсутствии способностей, присущих Вольфу Мессингу[8]. Знаешь, как оно работает, «излучение сирены»?

Тактика построена на информационном голоде, который терзает сознание хомо сапиенс со страшной силой. Практически все мы – информационные наркоманы. Или информационные абстиненты[9]. Словом, нам бы только ширнуться и забалдеть. Поэтому народ без разбора поглощает новости, сплетни, слухи, домыслы, теории и вообще любую галиматью – лишь бы притупить острое чувство скуки, которое настает немедленно, едва иссякает информационный поток. Не веришь, что дело дошло до такого? А ты приглядись повнимательнее к любителю повисеть в интернете, когда он таращится в монитор и рассеянно жует шариковую ручку, с хрустом откусывая и планомерно проглатывая прозрачные пластиковые кусочки. Объективно симптоматика та же, что и у обкуренного–обколотого торчка в лучшие мгновения его жизни. Словом, в наши дни публику вполне достаточно развлечь, подарить ей очередную порцию информации – полезной, бесполезной, лишь бы занимательной – и публика тебя полюбит.

Сирена может быть весьма эрудированной, знающей, широко образованной – или наоборот, просто психологически подкованной и «узкоспециальной». В первом варианте она будет на равных беседовать со всеми обо всем, описывать последние ноу–хау, усваивать и передавать новейшие сплетни, артистично рассказывать анекдоты – и держать беседу на подъеме до тех пор, пока ее не признают обаяшкой и не захотят с нею подружиться. Во втором варианте сирена после недолгого «прощупывания» поставит собеседнику психологический диагноз (приблизительный – этого вполне достаточно для поверхностного общения, она же не собирается никого лечить!) и предоставит «клиенту» возможность излиться. Ее коронный номер – умение слушать, демонстрируя живой интерес посредством богатой мимики. А также вовремя подавать реплики вроде «А ты? А он? И что? Не может быть! Вот это да! Ах, подлец! И сколько просит? Оно тебе надо?». Ну, и изредка (именно изредка – очень важно не переборщить с дозировкой) сирена излагает «аналогичные истории», как бы включая исповедь своего собеседника в антологию. Собеседник чувствует себя одним из штатных рассказчиков из «Декамерона» или из «Сказок тысячи и одной ночи». Весьма приятное ощущение.

Обоим подвидам сирен свойственно вступать в псевдопрения или в псевдодискуссии: собеседнику как бы возражают, как бы задают вопросы и как бы требуют уточнения его точки зрения. После чего сирена, опытная в путешествиях по лабиринтам чужой психики, умело подводит участников беседы к единому убеждению и ко «взаимному сердец лобызанию»[10]. Это, кстати, не так трудно, как кажется. Современный человек отнюдь не настолько яростен и конфликтен, как его агрессивный предок. Мы стараемся экономить энергию для позитивных или хотя бы для корыстных целей. Впустую силами меряться, кулаками махать, как наши предки делали на Красной горке[11], уже не доставляет детям XXI века ни малейшего удовольствия. И поэтому страшно неконфликтные потомки жутко энергичных предков весьма благодарны сиренам, которые прямо на глазах разруливают ситуацию и приводят назревающую ссору к забавной концовке. Вроде как безобидный розыгрыш получается: никто не надут, ничто не убито. А в результате сирена проникает в облюбованный круг и бросает здесь якорь. Вероятно, со временем она выжмет здешних любителей пообщаться досуха и перекочует туда, где есть свежий корм.

«Корм», естественно, бывает разный. Деньги, услуги, полезные связи… Ведь сирена — не обязательно охотница за богатыми мужьями. Миллионера в загс завлечь, конечно же, профит неплохой, — если только мужик попадется стоящий. Но есть и другие пути: уболтать спонсора (неважно какого пола и какой профессии), развести его на бабки и навевать ему сон золотой, пока тому будет чего в барсетке поискать. Ну, естественно, сирены беседуют с людьми не только из меркантильных соображений, но и просто ради того, чтобы понравиться.

Одним словом, эти порождения античной мифологии в наше время используют свой древний талант сообразно индивидуальным стремлениям и пристрастиям. Список профессий, для которых сирены самой природой предназначены, довольно обширен: от дикторов до гадалок. Перечислять можно сутки напролет. Но главная задача всех сирен, вышедших на охотничью тропу, одна: нужно, чтобы клиент заслушался и больше не мог сопротивляться. Сиренами, кстати, и мужчины бывают, но сейчас не о них речь. Пока сирена от самомнения не начнет давать петуха, ее оружие ничуть не менее, а в некоторых случаях и более действенно, чем красота вейлы. Впрочем, и у вейлы, и у сирены есть общие свойства: артистизм, темперамент, устремленность к цели и вообще способность желать.

Обе перечисленные категории – и вейла, и сирена — обладают безусловным обаянием, отчего, собственно, и вызывают несомненный интерес. Причем не только сексуального плана. Людям вообще приятно общество яркой личности. И даже когда неприятно (в том случае если личность, скажем, обладает обаянием, но глубоко отрицательным) – все равно с таким партнером не соскучишься. Вот почему люди – охотно или неохотно, но, во всяком случае, нередко – уживаются с объективно весьма несимпатичными созданиями.

Страшная сила или сила страха?

Есть женщины, в которых, на первый, второй и на любой другой взгляд, обаяния ни на грош. И кажется: такая ужасная баба непременно обречена на пожизненное одиночество, от нее не только мужья, но и дети разбегутся – и окончит она свой незадавшийся век в доме престарелых, донимая техперсонал, потому что медперсонал будет сварливую старушку планомерно, изобретательно и профессионально избегать.

Но если по какой–то причине доведется узнать подробности семейного положения этой кикиморы, с удивлением обнаруживаешь, что оно… стандартное. Первый муж, второй муж, дети от первого брака, пасынок и падчерица — от второго, внуки, дальние и ближние родственники, еженедельные взаимные визиты, обеды, уикенды и сабантуи. Словом, все как у людей. «Что за черт?» — думаешь, — «Как это может быть? С такой–то рожей, с таким–то голосом, с таким–то норовом? Откуда у нее семья?» А у тебя откуда такая уверенность, что ничего подобного этому экспонату серпентария не светит? Да оттуда же, из древности. Твое чутье угадало: перед тобой…

Баньши. Баньши (или бэньши) водится в Зеленом Эрине, то есть, говоря современным языком, в Ирландии, но благодаря своему «участию» в романе Клиффорда Саймака «Заповедник гоблинов» о национальном призрачном достоянии узнал весь свет. Впрочем, у Саймака все представители волшебного народа сильно отличаются от своих мифологических прототипов – и баньши не исключение. «Натуральная» баньши – призрак, который не ведет бесед с народными массами, не отвечает на вопросы любопытствующих и не философствует на тему несовершенства мироздания. Он – вернее, она — лишь предсказывает смерть пронзительным, страшным воплем. Причем только ирландцам или выходцам из Ирландии. Так что без родства с кем–нибудь, кто носит фамилию, начинающуюся с «Мак» или с «О’» – нечего и рассчитывать на появление баньши в твоей жизни. Невелика потеря, по–моему. Но у других людей свое мнение. Хотя мое мнение – объективнее. Ведь некоторые из обреченных помирают от одного звука голоса баньши. А у тех, кто посмелее, мертвый протеин – он же волосы — шевелится на голове, будто живой, попутно меняя цвет на серебристо–белый.

Спрашивается, что может напугать храброго ирландца до поседения? Жуткий облик привидения? «Вижу: духи собралися // Средь белеющих равнин. // Бесконечны, безобразны, // В мутной месяца игре»…[12] Нет, внешность баньши, как и внешность сирены, не имеет значения. Она и не выяснена окончательно — так же, как и облик музыкальной соблазнительницы: то ли это уродливая старуха с развевающимися космами, то ли бледная рыжеволосая красавица с красными от слез глазами, одетая в зеленый плащ поверх могильного савана… Но пугает именно голос – предвестник смерти: «Визгом жалобным и воем // Надрывая сердце мне»[13], баньши сулит крупные неприятности всем, кто ее слышит. Исследователи пишут, что «волчий вой, плач ребенка, визг вьюги, многократно усиленные, сливаются в этом крике»[14]. Иногда баньши путают с другими призраками, предвещающими смерть – с плакальщицей и маленькой прачкой. В отличие от национальных пристрастий баньши, эти двое встречаются и в Англии, и в Шотландии, и на западном побережье Франции, и в Скандинавских странах. Плакальщица похожа на баньши – внешне: те же красные глазки, бледность и худоба, тот же растрепанный причесон, те же рыдания и стоны. Но стоны и рыдания плакальщицы сами по себе никого не способны напугать до состояния хронической икоты, а уж тем более убить. А маленькая прачка и вовсе не напоминает кричащего убийцу: маленькая толстая тетка или, наоборот, сухонькая старушка, которая мирно стоит по колено в воде и, всхлипывая, стирает могильный саван. В отличие от своих слезливых «сослуживиц» на славной ниве предвестниц смерти, баньши явно наделена темпераментом – так же, как очаровашки–вейлы и певуньи–сирены. Правда, несколько иного рода.

Ведь обаяние баньши – это обаяние опасности. С момента знакомства женщины этого типа принимаются «привносить остроту» в вашу жизнь: они перчат, солят, приправляют и перемешивают до тех пор, пока некогда пресное варево не превращается в адскую смесь. Баньши – удивительный мастер подмены понятий. Рядом с баньши перестаешь различать, чем она тебя угощает – безнадежной отравой или пикантным экзотическим блюдом; перестаешь воспринимать, что слышишь от нее – милую шутку или плохо замаскированную гадость; перестаешь сознавать, на что она тебя провоцирует – на подлость или на подвиг. «Зло есть добро, добро есть зло»[15]! И вообще, «Макбет» — как раз история про этот тип женщины, про баньши, которая не говорит собеседникам комплиментов и не выносит противоречий и отговорок. Ее представление о партнере, мягко говоря, нелестное:

«…слишком

Пропитан молоком сердечных чувств,

Чтоб действовать. Ты полон честолюбья.

Но ты б хотел, не замаравши рук,

Возвыситься и согрешить безгрешно.

Мошенничать не станешь ты в игре,

Но выигрыш бесчестный ты присвоишь.

И ты колеблешься не потому,

Что ты противник зла, а потому, что

Боишься сделать зло своей рукой»[16].

Несмотря на свое пренебрежение к спутнику жизни, баньши умело ведет нерешительных «попутчиков» к решительному действию и к скорому концу – неважно, победному или гибельному. Функция баньши состоит именно в том, чтобы дать ситуации пинка и спровоцировать некое продвижение вперед, без оглядки на возможные негативные последствия.

Среди людей существует великое множество экстремалов, которым нравится жизнь на грани саморазрушения. Они–то и прикипают к баньши всем сердцем, и наслаждаются обществом крикливого демона, точно в русскую рулетку играют: выживу — не выживу, пронесет – не пронесет. А тем, кто не принадлежит к племени экстремалов, ну совсем невдомек: чего он ее терпит, эту крикливую, злобную, вечно недовольную бабу? Да еще, похоже, испытывает удовольствие, варясь в крепком бульоне из пессимистических прогнозов, категорических указаний, сокрушительных головомоек… Видимо, для любителей остренького в подобной атмосфере есть особый, неповторимый смак. Пытаться встать на их место – то же, что безо всякой подготовки (а заодно и без парашюта) вдруг заняться бэйс–джампингом[17]. Чужое представление об удовольствии перенять невозможно. Но вполне возможно понять, как и почему человек ловит кайф от совершенно, казалось бы, неподходящих обстоятельств. Любовный союз с баньши – как раз такое обстоятельство.

Кроме «индивидуально–странных» вкусов и пристрастий объяснением подобной любви может стать повсеместно распространенный садомазохистский комплекс. Кто из нас не встречал по жизни людей, чья душевная мягкость дополнялась и компенсировалась несгибаемой жесткостью партнера? Если описанное выглядит чересчур абстрактно, постарайся припомнить обстановку в семье какого–нибудь маменькиного сынка (или дочки): не было ли там сущей баньши – мамочки, бабушки, тетушки? И как относились к домашнему деспоту притесняемые слои? Ах, люби–и–или… Ну, есть еще вопросы? Думаю, мы прояснили, каков образ поведения современной и вполне материальной баньши. А заодно и выгоду, полученную баньши — не вопреки, но благодаря легендарно скверным манерам. Неудивительно, что к подобному методу прибегает немалое количество лиц женского пола. Ну, разумеется, не только женского. И если тебе внезапно показалось: нет ничего кошмарнее ирландской вестницы смерти – остынь. В легендах описано нечто настолько ужаснее, что само имя этого явления вошло в слово «кошмар».

Мара. Считается, что французское понятие «кошмар», означающее жуткий сон, происходит от названия привидения «мара», неоднократно упомянутого и в европейских, и в славянских преданиях. И было за что поминать. Мара, на первый взгляд, самый привлекательный вариант из всех вышеперечисленных: ни ослепляющих танцев, ни одуряющих песен, ни сногсшибательных воплей в их обществе человеку не грозит. И внешним видом они не вызовут аритмии даже у престарелого эротомана: ни фигур а–ля песочные часы в стиле «Спасательницы Малибу», ни двухметровых птичьих туловищ с двадцатиметровым размахом крыл, ни рыжей гривы, флагом реющей на ветру, ни стильного зеленого плащика, небрежно накинутого поверх савана. Хотя мара по традиционным представлениям довольно миленькие: беленькие, нежненькие девчоночки с прической от общего для всех привидений стилиста – распущенные волосы до пояса и ниже. Симпатичные такие, слегка беспомощные: просят помочь им в неотложном деле, поиграть с ними, проводить их домой… Ну как тут откажешь милашке, вынырнувшей из густого холодного тумана? Главное, все при ней: и глядит доверчиво, и вздыхает жалобно, и ручонками прозрачными к тебе тянется… Бойся, странник. Сейчас начнется детская игра под названием «Вышел месяц из тумана, вынул ножик из кармана». И водить в ней непременно будешь ты.

Профессор Толкиен в стихотворении «Мары» без всякого воодушевления предупреждал: «В ржавом болоте Мар вы найдете, // А Мары пищу найдут»[18] - мол, берегись, несчастный! Не то обглодают мары твои косточки, не успеешь охнуть. Название «мара» в славянских языках имеет родственное происхождение со словом «морок» — мучительное, запутанное забытье, черное колдовство, измененное сознание. Мара вполне соответствуют своему названию: они заводят тех, кто по глупости им доверился, в чащобу, в трясину, в тайную глушь, откуда нет выхода. А если не получится, то мара старается коснуться лба своей жертвы. И тогда человеку вовеки не обрести покоя, его до самой смерти будут терзать ужасные сны. Мара страшны именно тем, что нет в них ни намека на femme fatale, хотя уж это fatale так fatale! К красоте вейлы можно привыкнуть (постепенно ко всему привыкаешь!), от сирены отгородиться стеной глухоты (или хотя бы отсутствием музыкального слуха), баньши сообщить, что вы ей не подходите (например, ввиду отсутствия родственных и профессиональных связей с ИРА[19]), а вот мара затянет и запутает даже отчаянно сопротивляющуюся жертву. Трудно сладить с собственной жалостью – а мара такие несчастные, слабые, обездоленные малютки! Якобы.

Некто Елена Прокофьева в книге «Нечистая сила» спорит с известным английским фантастом Аланом Гарнером: «у Гарнера мара какая–то ненастоящая: она некрасивая и непрозрачная, а зеленая, будто выточена из глыбы малахита – отчего–то Гарнер решил, что мары состоят в родстве с горными троллями… Надо ли объяснять, как он заблуждался?»[20] А может, прославленный английский сказочник не так уж и заблуждался? Да, мара в «Волшебном камне Бризингамена» красой не блещет: «Это существо очертаниями несколько напоминало женскую фигуру, только очень уродливо сложенную, ростом футов в двадцать. Она была зеленого цвета. Длинное плотное туловище с широченными бедрами опиралось на массивные ноги. Руки у нее были короткие, плечи тяжелые, кисть руки маленькая и тощая. Голова – крошечная, вытянутая, не шире мощной шеи, на которой она сидела. Волос на голове не было, рот – едва заметная черточка, большой, грубо вытесанный нос начинался от самого лба и помещался между маленьких глазок – как два черненьких мазочка кистью. Одеждой ей служило спускавшееся до земли покрывало, которое облепляло фигуру, как мокрое белье. Сквозь покрывало слегка просвечивало тело. Казалось, что и тело, и одежда были одной и той же фактуры и цвета – зеленого. Точно статуя из полированного малахита»[21]. Ну, совсем ничего общего с полупрозрачной малюткой, материализовавшейся прямо из туманной пелены. Так же, как у прехорошенькой девушки на первый взгляд нет ничего общего с ее мамашей – изящной, будто белая медведица, и зажигательной, будто полярная ночь. Хотя иногда оказывается, что вопрос не в структуре души и тела, а в «сроках исполнения». И в маменькином возрасте девица сравняется с родительницей по всем показателям. Так что не суди, кто соткан из тумана, а кто вытесан из скальных пород, раньше, чем поймешь «внутреннее устройство» предмета обсуждения.

Вот мара, например, устроены просто и незатейливо: они добиваются своего, хныкая и простирая ручки. Нехитрая манипуляция помогает им выплакать, выклянчить, выжилить нужную вещь, услугу, жертву. И тот, к кому прилепилась кошмарная мара, еще не раз проклянет судьбу, занесшую его в болотистую глушь. У мары нет ни страстей, ни характера, ни желаний, ни целей. Она просто присасывается к своей жертве, но на вампира мара не тянет. Разве что на пиявку. Мара апеллируют к распространенной человеческой привычке – к самоутверждению на чужой слабости. Тот же садомазохистский комплекс, который приводит одних в объятия жестокой баньши, заставляет других «опекать» слезливую мару. Ощущение, что ты распоряжаешься не только собой, что на тебе лежит ответственность за чье–то благополучие, сильно повышает самооценку людей, которые плохо себя знают и невысоко себя ценят.

Чтобы возвыситься в собственных глазах, многие потенциальные и вполне оформившиеся садомазохисты готовы терпеть и даже создавать для себя и для окружающих — массу ненужных проблем, поелику непрерывное решение этих проблем создает четкую видимость «богатства ощущений и полноты жизни». Присутствие мары, канючащей то–се, пятое–десятое – прекрасное условие для «заполнения существования» мнимой ответственностью перед мнимым подопечным. Уж она такая слабенькая, беспомощная, растерянная, несамостоятельная! Без меня она пропадет и не выберется! Я – ее единственный оплот! И все в таком духе. А мара тем временем добивается своего посредством того, что Вуди Аллен называл «пассивной агрессивностью»: «На все один ответ: «Не надо, ни к чему…» – но она всегда добивается желаемого!» – и действительно, вот образцовый (для мары) диалог с мужчиной:

«- Что ты хочешь? Я принесу.

- Да я схожу…

- Перестань, я схожу! Овощной салат, еще что?

- Спасибо, ничего.

- Только салат?

- Да. А от вокзала я возьму такси – мне совсем не трудно.»

«Понимаете, о чем я?» – спрашивает великий американский насмешник, — «Он приносит ей поесть, меняет свои планы, везет ее домой, хотя она постоянно твердит: «Нет, нет, нет, не надо, я сама!»[22].

Пассивная агрессивность не так сильно давит на мозги, как вопли баньши или очарование вейл и сирен. Именно в этой обволакивающей, размягчающей атмосфере – сила мары. Ведь прессингу подспудно сопротивляешься, пытаешься вырваться на свободу или хотя бы добиться уступок со стороны своего тирана – даже если это очаровательный тиран. В отличие от «бойцов сопротивления» партнер мары сам водружает на свои плечи бремя ответственности – и за ее проблемы в первую очередь. И тащит это самое бремя не без энтузиазма. Словом, пока одурманенная жертва не уверует в святую обязанность помочь маре и не забредет по доброте душевной в глухомань, любителю гулять в тумане по болотам ничто не грозит. Главное – не раскисать и знать, чего хочешь ты. Оружие против мары – здоровый эгоизм. А также отсутствие привычки соразмерять свое «я» с тем, насколько ты востребован собственным окружением.

Согласно мифам и легендам, средства спасения от вейл, сирен, баньши практически нет (разве что вовремя ослепнуть и оглохнуть), а на мару достаточно… не обращать внимания. И она растворится в тумане, обиженная и неудовлетворенная, но слишком слабовольная и вялая, чтобы настаивать на новой встрече. Мары наших дней так же вечно ноют, зудят, грузят окружающих своими проблемами, но, получив отпор, исчезают, огласив пространство унылым вздохом – в качестве последнего укора. Это, кстати, не худшая концовка для сюжета. Гораздо ужаснее прожить с марой целую вечность и после кризиса среднего возраста обнаружить (с неприятным удивлением), что твоя якобы беспомощная спутница (или спутник – мужчины тоже пользуются тактикой мар) ничуть не беспомощнее тебя. Или даже успешнее, потому что знает, как добиться своего и получить желаемое. Ведь тебя–то она получила — и уже использовала!

Существует и другое, весьма непривлекательное, обстоятельство. Имидж мары со временем сильно меняется: климактерический период некогда юная воздушная мара встречает в новом обличье. Мара с годами уподобляется страшной женщине–троллю – здоровенный зад и маленькая лысая головка… Вообще–то, марам не обязательно перерождаться внешне – но внутренние перемены неизбежны. Мара, превращенная в тролля, матереет, становится каменной (если учитывать ее чувствительность, сообразительность и сексуальность). Вся ее эфирность куда–то испаряется, мара грубеет и крепчает, печаль и нежность сменяются брюзгливостью и плаксивостью. В общем, исчезает большая часть флера, с помощью которого мара в юном возрасте маскирует свои приемы. И вот – перед вами та же мара, только в «концентрированном виде». Поэтому и воспринимается, как тролль женского пола – тупое, бесчувственное и бесполезное созданье.

Я тут вдруг подумала: получается, что какова бы ни была «мифологическая» тактика, это всегда — тактика приобретательства. Большинству людей «попытка использования в конкретных целях» покажется оскорбительной: я что, инструмент или сырье? Как он (она, оно, они) смеет меня к своим надобностям приспосабливать? Максимум, на что мы готовы согласиться – в плане целей использования – есть цель бескорыстного наслаждения нашим обществом. А всяческий утилитаризм вызывает глубокий протест: ему нужна горничная или кухарка? Он меня замуж зовет, чтобы на домработнице сэкономить и зажить регулярной половой жизнью? Они к нам подсели, намереваясь нас закадрить и наконец–то избавиться от «спермотоксикоза» путем быстрого секса? Она меня приглашает с собой, чтобы сбыть мне друга своего парня и без помех заняться сексом, пока я буду отбиваться от этого «приятеля бойфренда»? Ах, сволочь какая! Впрочем, мы так же не слишком бескорыстны: буквально при первой же встрече расставляем по полочкам, кто на что пригоден. Этот – в «бойфренды напоказ», этот – в снисходительные исповедники, эта – в информаторы насчет новшеств моды, а эта – в боксерские груши для битья. Потом мы, бывает, иногда меняем полочки и этикетки, проникаемся эмоциями, прикипаем душой… Но ведь не ко всем и не всегда?

Получается, что прагматизм в общении – не исключение, свойственное лишь сволочам и гадам. Это правило. Вернее, норма. Ничего ужасающего в «целевом использовании» новых и старых знакомых нет. А вопрос, станет ли общение удовольствием или навсегда останется «платой за услугу» – это глубоко индивидуальное. В принципе, утилитарное общение – не оригинальное и даже не порочное. За подобные убеждения меня сторонники и пропагандисты альтруизма как высшей формы поведения батогами выпорют. Хотя я, честно говоря, с трудом верю в альтруизм. Я даже в анархизм[23] верю больше. Потому что человек, в принципе, способен сообразить: я тащу все, что плохо лежит – меня тоже щиплют, как куриную гузку, я кому ни попадя морды бью – мне и самому на каждого встречного качка морды не хватит. Значить, бум[24] блюсти лояльность! А вот тратить силы ради блага другого без всякой надежды на отдачу – из чистого добродушия? Это, наверное, участь «нового человечества», которое родится и не завтра, и не послезавтра. Может, даже не в этом тысячелетии. Хотя люди на удивление быстро эволюционируют, нельзя предположить что лет за тысячу из нас испарится весь запас природной, наследственной информации. Ведь это она, матушка, заложила в наши мозги потребность извлекать пользу из всего подряд. В мироздании ничего не пропадает и никакое действие не совершается бесцельно — бесцельно с точки зрения совершающего.

Древние архетипы в чистом виде, разумеется, не встречаются. Так же, как и любые другие психологические типы. Но нет никакой гарантии, что пухленькая кассирша, рядом с которой в супермаркете вечно толпится очередь, не окажется вейлой, а грязная цыганка в подземном переходе – форменной сиреной. Жуликоватой такой сиреной. И твоя собственная мамаша хоть раз в жизни обязательно проявит себя как истинная мара, доставая тебя на предмет «хороших отметок и примерного поведения», а подруга не избегнет примочек баньши, наезжая на твоего (или на своего, или на вашего общего) бойфренда. Скорее всего, ты и в себе заметишь «мифологические» черты. Главная задача заключается в том, чтобы понять, насколько ты и твой «легендарный прототип» подходите друг для друга.

Ты уже определила, кем бы стала, попав в Муми–дален? Если фрекен Снорк, то образ мыслей и манера поведения в духе вейлы для тебя – идеальная стратегия. Если больше сходства с Муми–троллем – вполне подойдет и сирена. Если определенно есть нечто общее с малышкой Мю – тут недолго и в баньши превратиться, но ничуть о том не пожалеть. Сниффу грозит серьезная опасность переродиться в мару–зануду. Снорку и Снусмумрику только глубинные пласты их «я», да, может, второстепенные психологические радикалы подскажут, что выбрать. Уж очень они оба тяжелы и своеобразны для того, что вот так, с ходу прогнозировать: вейла, сирена, баньши или мара станут для очередного расчетливого Снорка или эксцентричного Снусмумрика родными и предпочтительными.

И сколько ни объясняй, что эти разные методы служат самым разным целям, каждая моя читательница в первую очередь примерит и проверит мифических персонажей «на действенность», конечно же, на любовном фронте. Потому что если здесь сработает, то, по идее, сработает везде. Спорное утверждение. Именно потому, что любовь – особая стихия. Как говорил гордой Диане де Бельфлор ее трусоватый секретарь Теодоро, «Любовь – опасная стезя». Ну, а она ему, если помнишь, отвечала: «Любовь – упорство до конца»[25]. Кто как воспринимает свой «предмет страсти». Хотя некоторое единство наблюдается. Мужчины, естественно, быстрее западают на вейл, охотнее общаются с сиренами, прочно состоят в браке с баньши, а в любовницах чаще всего держат мар. И как тут, скажите, обрести свое большое человеческое счастье, не пролетев три–четыре… десятка раз, как бэйс–джампер над Эйфелевой башней? Принцип тот же, что и в других сферах нашей жизни: придется разбираться в себе и учиться разбираться в партнере. Не в целях разгадать его пристрастия, дабы полнее их удовлетворить – боже упаси! Скорее, в игру вступают иные соображения – соображения безопасности. Лучше свести потери к минимуму и вовремя отступить, чем отдать все «ради победы» и остаться с голым задом. Пусть даже сердце зовет именно на эту гибельную тропу. Обуздаем нашу молодую тягу к саморазрушению! Свяжем бога–разрушителя Шиву и посадим на вегетарианскую диету – нечего пить нашу кровь и плясать на наших костях![26]

«Я, словно бабочка к огню»

Помните, чем заканчивается куплет этого жестокого, но оттого ничуть не менее очаровательного романса? «Любовь – весенняя страна, и только в ней бывает счастье»[27]. Не могу сказать, что мне тоже так кажется. По крайней мере сейчас. Хотя раньше я, как всякая девушка моего возраста, полагала, что любовь и есть все то, что поется в романсах – центр вселенной, вокруг которого вращается наш мир. Впрочем, если вспомнить предположения астрономов, согласно коим центром любой галактики является чудовищная черная дыра, поглощающая всю материю, оказывающуюся рядом… В общем, при свете точных, а также естественных наук наши представления о любви кажутся несколько двусмысленными. Поэтому большинство людей предпочитает мистический подход. Отсюда и всплеск народной любви к жанру фэнтези, и психологические течения, объединившиеся под знаменем милленаризма[28], и форменный пожар религиозности, охвативший города и веси, и настоящее цунами рекламных объявлений и роликов, в которых прославляются наилучшие, потомственные шаманы–колдуны–знахари–предсказатели… Оргия мистицизма, одним словом. Оно и неудивительно.

Надо отметить, что интерес к той или иной разновидности наук – точной, естественной, гуманитарной или метафизической – оживляется по синусоиде: то подъем, то спад, волна за волной. Весь прошлый век человечество упивалось глубоко рациональным подходом к самым разным проблемам. Но на грани тысячелетий мистика взяла свое и одержала убедительную победу над мозгами хомо сапиенс, которого теперь в массе можно называть хомо мистикус. С одной стороны, как говорили римляне (люблю латынь – о чем речь, неясно, зато любая банальность звучит интеллигентно и значительно), «Errare humanum est», что означает «Человеку свойственно ошибаться»; с другой стороны, науке тоже это свойственно. В самом выгодном положении находятся неточные области знания: здесь ничего достоверно не известно, проверить нечем и доказать нельзя. Удобно, блин!

Наверное, именно поэтому уйма народу предпочитает обращаться не к психологам, а к гадалкам в тот момент, когда им не просто психолог — им психиатр требуется. Или даже не к гадалкам, а и вовсе к потусторонним личностям. Вот, например, девки мои – ох, как их по весне плющит! Как колбасит! Не дай бог! Если ненароком в гостях засидишься, да ночевать останешься – это будет ночь из сериала «Замки ужасов». Знаешь, что писал Джером К. Джером в книге «Истории, рассказанные после ужина»? «Ох, и любит же предсказывать несчастья средний британский дух! Отправьте его возвестить кому–нибудь беду – и он счастлив. Дайте ему ворваться в мирное жилище и перевернуть там все вверх дном предзнаменованием похорон, или предвестием банкротства, или намеком на предстоящее бесчестье, или на какое–нибудь другое ужасное несчастье, о котором ни один нормальный человек не захотел бы знать заранее, раз уж тут все равно ничем не поможешь, — и он чувствует, что сочетает приятное с полезным. Он никогда бы не простил себе, если б в его нынешней семье с кем–нибудь случилась беда, а он не появился бы там месяца за два до этого события, не выделывал бы всяких дурацких фокусов на лужайке перед домом или не балансировал на спинке чьей–нибудь кровати»[29]. Так вот, в среднестатистической типовой квартире этот любитель мрачных прогнозов и акробатической хореографии квартировать бы не стал. И не оттого, что вскоре этот неупокоенный дух затосковал бы по нормальному привиденческому комфорту — по темным подземельям, украшенным пятнами плесени и ржавыми потеками на стенах, по чердакам, густо покрытым пометом летучих мышей. Нет, дело совсем не в обстановке, новенькой до отвращения. Все дело в жильцах.

Надо признать: такого напряженного графика, как в самом рядовом жилище самой рядовой девицы лет тринадцати–тридцати, у призрака не будет ни в каком старинном дворце древнего и ужас до чего безнравственного семейства. Чем заняться фамильному привидению в фамильном гнезде? Броди себе ночами, да цепями бряцай. Время от времени можно постонать, повыть, погудеть в трубе или продемонстрировать себя туристам. Хозяевам–то нынче все равно, их куда больше, чем выходки неугомонного прапрапрадедушки, интересует, где бы на ремонт крыши деньгу добыть. Другое дело – юницы, не обремененные хозяйственными заботами, но жутко вдохновленные перспективами грядущей любви и замужества. А тем более те, кого уже юницей не назовешь и чья любовь, равно как и замужество, сильно подзадержались. Обеим категориям жуть как хочется узнать «всю правду» насчет своего неизведанного будущего и рассмотреть собственные перспективы дотошно и детально. А в подобных делах первый помощник – фамильное привидение. Или не фамильное. Или даже не привидение, а всего лишь дух–невидимка. Словом, сойдет любая бестелесная сущность, готовая отвечать на вопросы сущности телесной.

В качестве иллюстрации расскажу одну историю. Приезжаю я как–то к подруженьке моей дорогой, Серафиме — и, как водится, начинаем мы с нею разговоры разговаривать. О нашем, о главном, о девичьем. Долго так разговариваем. Аж до самой до ночной звезды. После чего Симка, естественно, без дальних околичностей предлагает погонять по столу блюдечко. То бишь заняться спиритизмом, благо мы тут не вдвоем торчим — имеются еще двое таких же болтушек, Валька и Наташка, которые не проявляют ни малейшего желания мчаться по темным улицам домой, дабы порадовать предков своевременным возращением под родной кров. Итак, картина ясна: четыре девки приблизительно одного возраста и одной степени невлюбленности. Но по крайней мере троим жуть до чего хочется узнать, какова вероятность прихода в их жизнь большого и светлого чувства. Я не стала разбивать ничьих надежд, села вместе с остальными вызывать почивших в бозе. И сразу же отмела предложения потревожить сон Высоцкого, Цоя, Пушкина, Есенина:

- Да вы что? Им, беднягам, небось ни отдыху, ни сроку не дают –каждую минуту вызывают, как МЧС. Они же в три смены пашут, отвечая на корреспонденцию из нашего измерения. А вас, дурех, пошлют по матушке – вот и весь сеанс.

- Кого бы вызвать? – пригорюнилась Сима, — Ну ничегошеньки на ум не приходит… Может, Кайдановского?

- Да ну его! – запротестовала Валька и потащила блюдечко к себе, — Я знаю, кого! Давай вызовем Марлона Брандо! Он недавно помер, его еще спириты облюбовать не успели.

- Да? А ты знаешь английский? – ядовито осведомилась Наталья – видимо, обиделась за сброшенного со счетов Кайдановского.

- Ну, не знаю – и что с того? Думаешь, покойники только на родных языках разговаривают?

- А на каких? На загробном эсперанто? Или как он там по–старинному именуется? Воляпюк! Ты, дитя природы, владеешь воляпюком?

- А будешь издеваться – получишь в глаз! – взвилась Валентина, точно петарда, — Думаешь, я и слова–то такого не знаю? Знаю! Твой воляпюк дурацкий никому не нужен, как и твой выпендреж!

- Хватит, хватит, — остудила атмосферу Серафима, — Чур, не доставать, а то живо по койкам отправлю! Я, как хозяйка, предлагаю свою кандидатуру — батьку Махно! Кто «за», скажите «yes»!

Поистине, вовек мне не постичь тайн женского ассоциативного ряда. При чем здесь Махно? Почему именно этот военный, и при жизни неизмеримо далекий от женских проблем? Но девки словно с дуба рухнули:

- Ой, дава–а–а–ай! Yes–s–s!!!

Мне–то, собственно, было пофигу, и я тоже согласилась. Стали елозить блюдцем по столу, повторять дурацкие заклинания «Батька Махно, явись!» — но все без толку.

- Слушайте! – не выдержала я наконец, — Какой он нам батька? Мы что, в его подразделении служили? Надо как–то повежливее, по имени–отчеству… Нестор Как–его–там…

- Петрович! – подхватила инициативу Валька.

- Это в фильме «Большая перемена» был Нестор Петрович, аспирант и жених девушки Полины, — опять встряла эта змея по имени Наталья, обламывая Валюхе весь кайф, — Нестор Махно был никакой не Петрович.

- Ну, а кто? Кто он был по отчеству? – зашлась от возмущения Валентина.

- Стоп, я в энциклопедию загляну, — всплеснула крылами наш ангел мира Серафима Тишайшая, — Вот, пожалуйста. Иванович.

На полное имя батька откликнулся. Видимо, до него раньше не доходило, что это к нему обращаются с такими пикантными намерениями.

Передавать весь идиотизм традиционного диалога с покойником я, уж извините, не стану. Каждый из нас, побывав в аналогичной ситуации хотя бы однажды, потом вспоминает лишь общее чувство неловкости, прохватывающее до самой печенки: мол, я же взрослый человек, а какой ерундой занимаюсь? Смешнее всего был момент, когда Валька перешла к насущным проблемам:

- Нестор Иванович, мне Васе давать?

- Да.

- А Пете?

- И Пете.

- А…

- Хватит! – неожиданно взбеленилась Наташка, — Я и без участия героев белого движения скажу тебе: давай всем! Кто–нибудь да останется!

- С чего это ты заделалась поборницей нравственности? – осведомилась Валентина, ехидно улыбаясь, — Тебе, похоже, и спросить–то не о ком?

Эстафета жгучего сарказма на глазах перешла к Вальке. Мы с Серафимой переглянулись и прыснули. Словом, сеанс не задался. Никаких сенсационных новостей нам покойный Махно не возвестил и ни на какие грандиозные идеи нас не навел. С тем и убыл.

Через некоторое время я упомянула эту историю при гостях. И одна из маминых коллег торжествующе заявила, что все–то мы делали неправильно: и блюдечко со столиком для таких процедур не подходит, а нужно специальное деревянное сердечко со специальной же панелью, и время выбрано неудачно, и четное количество участников тоже чему–то там не способствует… Я уж было решила, что эта тетенька – адепт и знаток. Есть женщины в русской столице[30], которые имеют свободный доступ в дебри всевозможной магии. Такую только тронь — и из нее немедленно начинают сыпаться названия: антропомантия, аэромантия, гидромантия, гонтия, дактиломантия, капномантия, катоптромантия, керомантия, клеромантия, миомантия, еще миллион всяких мантий и на закуску овоскопия[31]. Прямо не знаешь, как отвязаться. Того и гляди замучает познаниями. Но тетка оказалась не столь безнадежна, как на первый взгляд. Она, конечно, увлекалась спиритизмом и даже ходила к гадалке, но особых надежд на предсказания «своей Зары» не возлагала.

- Зара хоть и цыганка, но, кажется, потомок не столько ясновидцев, сколько конокрадов. В общем, как в «Женитьбе Бальзаминова»: «Скажет: думай на черного, али на рябого! Да и то – видать, от старости – врет больше». И никакой оригинальности – все те же таро да хиромантия… Мне недавно какую–то новую присоветовали – может, схожу, а может, и нет. Я к Заре привыкла.

- Слушай! У меня идея! – встрепенулась я, — А можно я к этой гадалке схожу?

- Да ради бога! Вот, сейчас телефончик отыщу…

В ходе повествования про ненадежную Зару я вдруг подумала: а фиг ли мне, умелице, не слабать статью про гадания, ворожбу и чародейство в жизни современной молодежи? И деньги, и удовлетворение – в смысле, удовлетворение моего любопытства. Я лично очень интересуюсь: как становятся гадалками? И кто посещает гадалок? И как определяется эффективность гадания? В общем, на статью вопросы накопились. А если придти не со стороны, вроде как по протекции – может, обладательница прямого контакта с иной реальностью и не будет в молчанку играть? Впрочем, гораздо хуже, если она примется себя рекламировать. Так или иначе, попробовать стоило. Хотя бы ради гонорара за будущую статью.

Честно говоря, я ожидала увидеть нечто хрестоматийное – полутемное помещение задрапированное тряпицами с люрексом, хрустальный шар на столе, тетку в безвкусном макияже и в пудовых серьгах… Или, наоборот, вполне приличный офис, где клиенты заносятся в компьютер, прогнозы выводятся на монитор, а вероятность того–сего просчитывается новейшей ворожейной программой. И вообще: мне казалось, что я готова ко всему. Сюрпризы начались буквально за дверью «гадательного учреждения». Собственно, это была квартира в сталинском доме – без таблички типа «Гражданке Сосвятымиупокоевой стучать, а не звонить» или «Контора по вызову грешных душ. Просьба по пустякам не беспокоить!» Я позвонила, дверь отворилась. Вероятнее всего, замок открывался дистанционкой. Это меня как особу, испорченную благами цивилизации, не слишком изумило. Зато в полный тупик меня поставили слова, которые звучали, отдаваясь в коридоре: «Кумара, них, них, запалам, бада! Эшохомо, лаваса, шиббода, кумара! А–а–а, о–о–о, и–и–и, э–э–э, у–у–у, е–е–е. Лаласоб, лилисоб, лулусоб, жунжан!» Вся эта неблагозвучная околесица произносилась без интонаций, медленно, четко и монотонно. Я поморщилась: «Пугают. В транс ввести норовят. Лучше бы евроремонт сделали, а то дверь с дистанционным управлением, а стены ободранные».

Вокруг царил тот особый «шик пятидесятых», за который нынешние сериальные режиссеры душу продать готовы: кадка с пальмой в углу темного узенького коридора, в другом – рогатая вешалка, по стенам полки с запыленными томами, обои не то бордовые с золотом, не то золотые с бордо. Я двинулась вперед, соображая, в какую из трех дверей стоит заглянуть. Может, дальше были еще комнаты, но дикие словечки вылетали явно из этих трех. Из всех сразу. Я, будучи сторонницей золотой середины, отворила среднюю дверь и все сразу поняла. Три смежные комнаты, расположенные анфиладой, были устланы милыми такими потертыми коврами и уставлены могучими мебелями середины прошлого века. Полное единство дизайна и атмосферы. Через проход из комнаты в комнату неспешно дефилировала объемистая дама с очень короткой стрижкой, буквально стоящей дыбом и грудным голосом, направляя звук в потолок, повторяла: «Наппалим, вашиба, бухтара! Мазитан, руахан, гуятун! Жунжан! Яндра, кулайнеми, яндра! Яндра!» Видимо, зубрила речь для ежегодного слета на Лысой горе[32], или занималась голосовыми упражнениями. На последней «яндре» я осмелилась поинтересоваться:

- Это по–татарски?

- О Господи! – подпрыгнула сивилла и запахнула халат в драконах.

Но я успела заметить, что белье на ней было мужское – трикотажная майка и «семейки» в капочку.

- Вы кто? И как сюда вошли? – она не была напугана, но явно не понимала, что происходит.

Я представилась, рассказала, кто я и откуда. Гадалка расхохоталась:

- Господи боже мой! А я и забыла, что на пять вам назначила. Вот, гуляю по дому лахудра–лахудрой, горло тренирую… Ну, раз уж так вышло, я все покажу как есть, только переоденусь.

Очень милая тетка. И квартирка симпатичная: на потолке лепнина и сам потолок такой высокий, что, кажется, на нем должны быть звезды или фрески. Интерьер такой темный, красно–малиново–коричневый, ткани тяжелые, дерево кругом, цветы в горшках, картины в багетах, безделушки в горках… Хорошо! Прямо «…Вновь я посетил»: «Переменился я – но здесь опять // Минувшее меня объемлет живо»[33]. Я уселась в неудобное кресло, похожее на гроб, обитый коричневым бархатом: спинка под прямым углом, подлокотники львиными лапами, если сесть поглубже, ноги не достают до пола. Можно, конечно, выпрямиться, сомкнуть пальцы в замок и сделать такое лицо, будто позируешь кому–то из передвижников. Хотя, по–моему, в подобном виде женщин даже соцреалисты не изображали. Какая–то Васса Железнова в исполнении Инны Чуриковой.

Наконец явилась переодетая госпожа… госпожа… Как же мне ее называть? В анонсах телеканалов такого рода «госпожей» именуют, не упоминая фамилии: госпожа Люба, госпожа Анжелика, госпожа Эффи (интересно, это имя или кличка?). А мою, кажется, Верой звать. Подходящее имя для гадалки. Вера вошла, и я не удержалась от улыбки: на ней была черная хламида с кровавым подбоем, смутно наводящая на ассоциации не столько с Мефистофелем, сколько с Бэтменом, а на голове – массивный черный парик с гофрированными прядями.

- Что, страшно? – деловито обратилась ко мне Вера, — У меня целый гардероб для работы. Там и ситец, там и органза, и даже газовое платье на розовом чехле, как у Гиппиус. Только Гиппиус в своем смотрелась эротично, а я – гастрономично. Молочный поросенок в соусе с перцем.

- А зачем… зачем вам… ну вообще все? – откровенность гадалки меня поразила в самое сердце, я даже заготовленные вопросы позабыла.

- Вот для этого самого, — Вера показала на меня, — для испуга. Когда человек в шоке, он раскрывается.

- Я думала, наоборот…

- И наоборот бывает. При долговременном шоке клиент может и замкнуться. Поэтому надо сразу приступать к делу — выведать все, что он в состоянии сообщить.

- Слушай! То есть слушайте… Можно на «ты»?

- Можно, можно. Я еще не так стара, как кажусь.

- Да ладно! А как ты в этот… бизнес пошла? – я приготовилась включать диктофон, благо Веру мои приготовления нисколько не волновали.

- Вообще–то недавно – сравнительно недавно – у меня была абсолютно другая работа. И я ее менять не собиралась. Но однажды моя контора погорела, точнее, начала тлеть, и я решила: пора рвать когти. Потом была эпопея с поисками работы. Уже совсем отчаявшись, пришла к тетке и говорю: погадай–ка на деньги, «добрая подружка бедной юности моей»! А она мне: «Выпьем с горя; где же кружка? Сердцу будет веселей»[34]. И на кухню двинула. Вернулась, сама понимаешь, не порожняком. За столом посидели, себя пожалели – и вдруг тетушка заявляет: «Может, в помощницы ко мне пойдешь? Глядишь, меня подменишь, а то я давно на посту. С одна тыща девятьсот не помню какого года».

- А что, тетя твоя тоже гадалка?

- Была. Сейчас, можно сказать, тетенька на пенсию вышла. Я время от времени ее прошу помочь, но особо не обременяю. Здоровье у нее не то. Эта работа вообще здорово старит.

- Так ты не… — я замялась.

- Не шарлатанка? – Вера хихикнула, — Нет, хоть и ношу парики и странные прикиды. Моя прабабка на жизнь зарабатывала гаданием, и бабка тоже – в годы Второй Мировой, тетя опять же… Я предполагала, что традиция на мне и прервется. Но, видимо, там, — Вера ткнула пальцем в потолок, — кто–то бережет нашу династию. И я переехала в тетину квартиру, а ее перевезла к маме за город. Им вдвоем замечательно – целый день припоминают друг другу обиды детских лет.

- И что дальше было?

- Да ничего особенного. Клиентура у тети имелась, с некоторыми потерями она перешла ко мне.

- Скажи, а у тебя есть дар ясновидения? – я решила взять быка за рога.

- Не знаю. Ясновидением, кажется, все владеют – только в разной степени. Вещие сны любому человеку снятся. Хотя бы раз в жизни. Просто надо вовремя сообразить, что это за сон. Если еще учесть, что будущее разное бывает: кое–что и вовсе знать не следует. Ну, на эту тему можно про Эдипа[35] прочесть. А есть гадания по формуле.

- Как это «по формуле»?

- Ну, подставляешь новые данные в старую методику, которая давно опробована и хорошо работает, и получаешь ответ. У любой гадалки есть несколько таких методов. Да что гадалки! Каждый человек знает, действуют на него какие–то приметы или нет.

Тут она права. На меня, например, никакие черные кошки и тринадцатые числа не влияют. А вот если баба с пустым помойным ведром на лестнице встретится – пиши пропало.

- Значит, согласно этой самой методике можно вычислить, когда и в кого влюбишься?

- Почему нет?

- И кто хочешь может вот так взять и погадать?

- Э–э–э, нет! – засмеялась Вера, — Все дело как раз в том, кто тебе гадает. И ничего сверхъестественного, если говорить честно. Суди сама: есть врачи и врачи. Одни только и делают, что подставляют данные в формулы – симптомы в схему – и дают шаблонные ответы. Плохой диагност, плохое лечение, плохой результат. А другие и расспросят повнимательнее, и заглянут поглубже, и в твоем случае разберутся. Почувствуйте разницу, как говорится.

- Мы с девчонками сколько раз себе гадали – одна чепуха выходит. Так что медицина — совсем другое дело…

- Не совсем, но другое. Кстати, во многих гаданиях сами девицы себе не ворожат, а зовут ворожейку или няньку, а то не исполнится.

Вера в тот день много чего рассказала: как гадают на иглах, на яичном белке, на воске, на зеркале, какими бывают святочные гадания — вечерние, полночные и перед сном. Правду они, конечно, не скажут, потому что вопросы вроде «В какую сторону отдадут замуж – в далекую или близкую? Каково семейное положение будущего мужа – вдовец или молодец? Какова будет твоя жизнь в браке: скучная или веселая, богатая или бедная?» – все они по–прежнему интересуют девиц на выданье — по–прежнему, но по–иному. И нет в столичном граде амбаров, чтобы в святочный вечерок слушать: не пересыпают ли там хлеб? И черную курицу достать негде, разве что потрошеную, которая ни зерна клевать, ни воду пить не станет. И подблюдны песенки современной девушке известны в пределах «Евгения Онегина» — песня, «сулящая утраты», да «Зовет кот кошурку в печурку спать» – к замужеству[36]. В общем, фиг узнаешь насчет будущей замужней доли. А насчет любви…

«Смотрит он и отвечает: Агафон»[37]

Насчет любви у нас состоялся особый разговор. Вера, когда я упомянула о спиритических сеансах, покачала головой:

- Ей–богу, я вам всем удивляюсь! Знаешь, на что это похоже? Ездит человек каждый год в отпуск – не куда–нибудь, а в Чернобыль: воду из лесных ключей пьет, грибы–ягоды собирает, воздухом дышит, вокруг реактора гуляет – и без конца удивляется: что–то я ничуть не поздоровел! Наоборот – хирею не по дням, а по часам. Может, почаще на Припять ездить? Там такая травушка–муравушка, лопухи трехметровые, воробьи трехголовые – одним словом, природа!

- Мы с девчонками ни на какую Припять… Чего ты гонишь? – пожала я плечами и устремила в окно равнодушный взор. Гляди, мол, — я обиделась.

- А того, что обычный человек больше о радиации знает, чем о последствиях общения с потусторонними силами, — гнула свое Вера, — Подобные эксперименты — знак того, что вы ни капельки в эти силы не верите. И зря! Нельзя с ними шутить, они для игр слишком мощные!

- Что поделаешь! Современные детки к мощным играм оченно привычные! – не удержалась я, — Испортил нас прогресс, ох, испортил!

- Прогресс не отрицает существования тел, — точно препод с кафедры, вещала Вера, — которые нельзя зафиксировать и которыми нельзя управлять! Больше того: чем чувствительнее аппаратура, тем круче непонятки!

- Согласна. Только это непонятки совершенно иного рода, — я не желала сдаваться.

Ну не верю я во вредоносное влияние спиритизма, в затмение ауры, в засорение чакр и в прочие «параболезни» происходящие от порчи, сглаза и наговора.

- Я, Вера, конечно, не спирит и не медиум. Наверное, поэтому для меня месть потревоженных мертвяков – сюжет ужастика, а никак не повседневность. Может, ты и живешь в другой реальности, но я–то здесь существую!

- Значит, ты доверяешь исключительно науке, а услуги гадалки или там экстрасенса в сферу наук не входят? – поинтересовалась Вера.

- Вроде бы так.

- А откуда ты знаешь, что гадалки, экстрасенсы, шаманы, ведьмы – просто чудики из нашего измерения, а не опасные гости или, скажем, переходники из другого? Представь себе: не сегодня–завтра физики откроют, что через дыры в пространстве–времени — их еще называют «кротовые норы» — в наше пространство–время проникает информация о будущем и о прошлом, а также некоторые лица и объекты? Что тогда?

Похоже, у Веры в школе любимым предметом была физика. А сейчас ее любимый журнал — «Вокруг света». Там постоянно публикуются разные примочки из квантовой теории.

Я призадумалась. Конечно, мой собственный опыт тут не поможет, да и вся мировая наука заодно. Выходит, от нашего самодеятельного спиритизма какие угодно неприятности могут возникнуть. Но в радиацию, исходящую от покойного Нестора Ивановича, я поверить не в силах.

- Ну, предположим, у ясновидения или у экстрасенсов есть шансы оказаться вполне научным явлением. К тому же уфологи и так вовсю пишут про всякие там паранормальные феномены: дескать, записано со слов очевидцев то–то и се–то. В принципе, я уже согласна: в некоторых случаях можно излечить безнадежного больного, особенно если у него такая болезнь, которая от нервов приключается. И сны вещие тоже бывают. И призрак Анны Болейн[38] по Тауэру бродит, всех гвардейцев забодал. И что из того? Разве кино об этом снять или книжку написать, прославиться. Как Джоан Роллинг.

- Между прочим, у любого явления — признанного наукой или нет — имеются прямые эффекты и побочные, — Вера уже не говорила, а докладывала, будто участник конференции уфологов, — И никакое кино, а заодно никакая литература не скажет, от чего будет польза, а от чего — вред. Вот религии – особенно языческие – может, правдивостью и не отличались, но зато внедряли в сознание верующим опаску и бережное отношение к этим самым «другим измерениям». А вот современный человек абсолютно потусторонние силы не уважает. Он ко всему «такому» относится легкомысленно, как к развлечению. Будто пришел в зоопарк и на горную гориллу в клетке таращится.

- Они теперь за стеклом размещаются.

- Кто, гориллы? За бронированным стеклом?

- Ага.

- А ты не заметила: на нем трещины есть?

- Есть немного.

- Видишь! – торжествующе воскликнула доклад… то бишь Вера, — Какая у этих тварей силища, раз они броню повредить могут!

- Да при чем тут гориллы?

- При том, что работники зоопарка периодически извлекают из клеток дебилов, которые лезут потискать «милых зверушек». Недавно по телику показывали идиота, который залез в вольеру к пекари и утащил детеныша. Еще повезло, что они его не разорвали. У этих свинок клыки со столовый нож длиной! К ним профессионалы не подходят, а этот сиганул без страха и сомненья.

- Лучше бы его разорвали!

Очень мне стало жалко детеныша. Ему ведь придется оправляться от шока, да и родная мама свою свинюку[39] обратно уже не примет. Придется бедной пекари менять жилье. Может, в другом зоопарке приживется, когда подрастет.

- Я тоже так думаю, — проникновенно согласилась защитница дикой природы Вера, — Мы так давно живем в своих фантазиях, что от самомнения прямо лопаемся: нам ничего не страшно, мы венец творения! А у творца спрашивали, кого он считает венцом своей деятельности?

- Акул. И крокодилов, — не удержалась я. Биология – моя слабость.

- Это почему? – опешила Вера: я ее–таки сбила.

- Да они сотни миллионов лет не меняются. Идеальные созданья. Они в своем теле конец света пережили, а может, и не один. Ну чем не совершенство?

- Ага! А человек обрел сознание и думает, что оно заменит все остальное. И что природа – вассал и данник человечества.

Здесь я с Верой согласна. Обалдение от всемогущества цивилизации (зачастую мнимого всемогущества) не раз и не два подставляло ножку и отдельному человеку, и целому человечеству. С одной стороны, наши амбиции и наше непомерное любопытство двигают культуру и науку, с другой стороны – отнимают остатки разума. И в результате рождаются сумасшедшие ученые, про которых Голливуд снимает блокбастеры с массой спецэффектов. И все равно не понимаю: при чем тут спиритизм и тайные опасности, заключенные в беседе со знаменитостями прошлого, даже если ты и мешаем им вкушать «холодный сон могилы»?

Вера, шестым чувством уловив мои сомнения, перешла от точных и естественных наук к сверхъестественным:

- Ты Толкиена читала?

- Еще бы. Замечательный писатель.

- А фильм смотрела?

- И даже купила все три части. Буду зимними ночами по видаку гонять – девять часов в Средиземье!

- Тебе фэнтези нравится?

- О–очень!

- А эльфы?

Я опешила. Орландо Блум в белом парике и в голубых контактных линзах, конечно, очаровашка. Ему светлая гамма куда больше идет, чем природная, темная. Но я как–то не врубаюсь… А Вера, оседлав своего конька, уже рассказывала мне про эльфов. Было небезынтересно. Я даже кое–что запомнила. Оказывается, когда–то создание кругов на полях приписывали не НЛО, а эльфам: будто бы здесь ночь напролет резвились чудные созданья с крылышками. И если смертный отваживался подглядывать за развлечениями народа фэйри[40], его ловили, завлекали на колдовскую дискотеку во ржи и затанцовывали до смерти. С первыми лучами солнца эльфы с хохотом разлетались, оставив в круге примятой травы скорченное бездыханное тело. А еще эльфы отбирают младенцев у законных пап и мам, оставляя подменышей – своих собственных детей, но чаще эльфов–старичков или просто оживленные чарами деревянные колоды. И добро, совершенное эльфами, относительно: например, они оделяют некоторых людей дарами, столь же опасными, как и месть эльфов. За незабываемые мгновения среди волшебного народа, за древние тайны приходится дорого платить… Потому что никто, встретив эльфа, не может остаться собой. После общения с фэйри человека гложет неутолимая тоска и желание вновь увидеть дивный мир, он чахнет, бродит по ночам и даже может умереть или убить себя, лишь бы избавиться от душевной муки.

А еще человек может пробыть среди эльфов несколько дней или даже часов и, вернувшись домой, обнаружить, что прошли годы. А иногда и века. И приходится бедняге жить, не касаясь ногой земли – тогда колдовство эльфов рассеется, зачарованная жертва тут же состарится или вовсе рассыплется прахом. Считается, что больше повезло тем, кто, проведя (по собственным подсчетам) годы в обществе эльфов, возвращался в свой мир невредимым и с изумлением понимал, что за время его отсутствия и пяти минут не прошло. Видно, первую категорию похищенных эльфы переносили в центр Вселенной – здесь время по сравнению с земным течет медленнее, а вторую категорию, небось, носило по медвежьим углам мироздания.

- Видишь, — торжествующе заключила Вера, — какая мощь? Разве она может не быть опасной?

- Да уж, — кивнула я.

Действительно, по сравнению с образом, созданным Толкиеном: «Прекрасные золотые кудри, юное открытое лицо, внимательные ясные глаза и голос, звучащий, как музыка, удивительно сочетались с печатью мудрости на челе и могучими руками воина»[41] - весьма двойственная натура получается. Скорее опасная, чем благородная и великодушная. И явно к людям не слишком благосклонная.

- А ведь сказочный помощник хоббитов, ярый сторонник добра и справедливости ку–уда симпатичнее? – допытывалась Вера.

- Ну!

- Вот тебе и ну! И к какому персонажу народ потянется? К мифологическому или к литературному?

- Понятно, к какому. Блум выигрывает с разгромным счетом.

- Человек, сталкиваясь со сверхъестественным, тут же норовит его облагородить и к своему бизнесу приспособить. В партнеры взять, в учителя. Ему всюду гуру мерещатся. Вот он и лезет на рожон, попередь батьки в пекло. Сечешь мысль мою светлую? Надо уважение иметь ко всему дикому: к флоре и фауне, к расе фэйри, к призракам и к привидениям, к инопланетянам и вообще ко всему, что людям неподвластно.

Значит, и дикая страсть так же должна внушать человеку почтение, основательно замешанное на страхе: посмотреть и почитать про такое приятно, но лучше бы лично меня сия участь миновала. Безумная, роковая любовь куда симпатичнее выглядит в художественной обработке, нежели в повседневном виде. Наверное, именно поэтому молодые девчонки жутко стремятся в это пекло: уж очень взаимоотношения влюбленных завлекательно на экране смотрятся – какая красота, какая сила! Ну форменный ядерный гриб!

Я отметила про себя внезапный поворот тематики с паранормальную на сексуально–эмоциональную, но потом снова вернулась к Вериным баранам. В смысле, спиритам.

- Да. Мысль богатая. Кстати, про батьку. То есть про Махно. Ведь про твоих жмуриков никакого компромата пока не всплывало? Духи, которых за стол переговоров сажают, еще никого на адскую пляску не приглашали?

- Это не мои, а общие жмурики, — хмыкнула Вера, — Но ты права: никому не известно… какие последствия у информации, полученной таким путем. Так же, как и про тайное знание эльфов.

- А ведь правда… — я задумалась, — Если бы мне сказали, что я встречу мужчину своей судьбы в три часа пополудни пятого марта текущего года в магазине белья «Дикая Орхидея» на Манежной площади, я уж и не знаю, пошла бы я туда?

- Может, и пошла бы. И вышла бы за менеджера, несмотря на то, что он гей. А твой суженый оказался бы клиентом, который пришел за подарком для жены. Повстречались они и не узнали друг друга. «Нет повести печальнее на свете»[42]…

- Чем повесть о некупленном бельишке! – захохотала я, — И вообще: есть ли смысл добиваться у судьбы предупреждений?

- Все равно: весь женский род хочет знать, где его подстерегут и захомутают. Видимо, инстинкт самозащиты срабатывает.

- Ой, в этой сфере столько инстинктов! Но дело не в них. Вернее, не в них одних.

- А что еще?

- Фатализм. Ожидание чуда. Мы верим в метафизику любовных отношений, верим свято. И надеемся получить достоверную информацию, чтобы чудо не обернулось страшным ужасом.

- Поясни, — Вера деловито прикурила.

- Поясняю. К тебе часто обращаются с просьбой мужика приворожить?

- Ну… Раз в неделю. Или немного реже.

- Притом, что в соответствующих издания, а также в передачах постоянно разъясняют: приворот есть нарушение биоэнергетики. Того, кого приворожили, уже не удастся вернуть в нормальное состояние. Он будет чувствовать себя неполноценным, больным и несамостоятельным. Его суженая станет его наркотиком. А без наркотика он будет испытывать абстиненцию – и вдобавок ему потребуется постоянное увеличение дозы. Пока несчастный торчок не прилепится к заднице своей дамы навечно. И даже в сортире она не сможет уединиться. Почему бабы не боятся за свою безопасность? А вдруг их любви не хватит на подобное «единение»? И что тогда? Якову Маршаку любовничка сдать, на лечение от порочной зависимости?

- Я им примерно то же самое говорю.

- И как? Помогает?

- Не всегда. Но я однозначно отказываюсь, и такой услуги, как приворот, в моем прайс–листе нет.

- Слушай, а многие колдуньи рекламируют: мы привораживаем, но с помощью белой магии, безопасно…

- Лажа. Чистая лажа, — отмахнулась Вера, — Нельзя изменить поведение мужчины, который настроен на «левак». Зато можно изменить условия, из–за которых наши драгоценные ходят налево.

- Получается, ты дублируешь работу семейного сексолога?

- Может, и так. Если клиент не верит в могущество прогресса, ему хочется попробовать методы нетрадиционной медицины. То есть традиционной – традиционнее не бывает.

Несть ни женщины, ни девушки, которая не искала бы любви. Но почему в ущерб себе? Какой в этом прок? Отказаться от достигнутого, лишь бы не быть одной? Ни я, ни честная гадалка Вера ответа не знали. Душевная беседа была окончена, и я стала собираться. И уже уходя, спросила Веру о том, что занимало меня в течение всего интервью с гадалкой:

- Слушай, а почему дверь открылась? Ты ведь не знала, что кто–то пришел, значит, она сама…

- Это все рассеянность моя! Утром пошла в булочную, вернулась, а замок как следует не защелкнула. И ни разу за день не поинтересовалась: не нараспашку ли дверца проклятая? А то заходи кто хочет, бери что хочешь… Ты, небось, решила: вот оно, диво дивное! Вот так пиар и работает – немного удачных совпадений, немного людской доверчивости, немного детского ожидания чуда — и опаньки!

Это опять оно, заветное слово. Чудо. И даже два заветных слова: «чудо» и «детство». Нам всем хочется получить (хотя бы и с помощью сомнительного колдовства или мелкого жульничества) такой подарок от самой судьбы, который не нужно было бы совершенствовать, перекраивать, приводить в соответствие мировым стандартам, а также нашим собственным представлениям о счастье. С нормальным, реальным парнем нам придется все это пройти, проделать, перетерпеть — если мы вообще захотим остаться вместе. А со сказочным мистером Бигом[43] - никаких лишних усилий. Все само собой сложится в один момент, без участия «осчастливленных».

А между тем люди, которых осенила неземная страсть, больше жалуются, чем блаженствуют. Специалисты говорят о психологической зависимости от партнера, как о болезненном состоянии души. От него лечат комплексными методами, из–за него суды запрещают обезумевшим «брошенкам» подходить к предмету своей страсти ближе, чем на сто метров. Словом, никакой метафизики – если, конечно, не считать метафизикой изменения в сознании. А в чем причина этих изменений? Да в том, что на карту поставлено все. Ставка – наша жизнь, не больше и не меньше. Благодаря небывалой, волшебной любви существование обретет смысл и полноту. И не надо заботиться ни о карьерном росте, ни о поиске себя, ни о познании мира – вот он, твой мир, весь улегся на диване и смотрит полуфинал, дирижируя банкой пива. Смешная надежда: в секунду обрести то, чему обычные люди в обычном союзе посвящают десятки лет. Кстати, если аналогичная надежда осеняет молодого человека (любого пола) в материальном плане, касательно роста благосостояния и карьеры, то он впадает в неисправимо пагубное заблуждение. И думает, что в результате одной–единственной аферы ему удастся заработать состояние. И вскоре мечтателя поглощает криминальная сфера – засасывает, словно болото.

Кстати, есть на болотах такие «ложные лужайки», которые называются чарусами: на опушке мертвого леса–сухостоя расцветает полянка – зеленая травка, цветочки. Среди цветочков преобладают кувшинки и ненюфары – они пускают корни в воду, а на поверхности остается короткий стебелек и чашечка цветка. Вот по ним и можно угадать, что под травяным покровом никакой почвы нет. Дерн – всего лишь хитросплетение корней и ростков, а внизу – глубокое илистое озеро. Ступишь – и уйдешь с головой в непролазную грязь. А предательская зелень сомкнется над твоим темечком, и вскоре ничто не будет напоминать о глупом, доверчивом путнике, который поверил в райский уголок посреди страшных топей… Увы и ах! Чаруса существует и в мире социальных, психологических, материальных объектов и связей. Невинная вера в чудеса нередко оказывается именно такой чарусой. Не такая уж невинная вещь — это ожидание чуда! Может, лучше оперировать теми силами, которые нам подвластны и не заведут в трясину?

Не знаю. Гадалка Вера ничего в этом плане не прояснила, только все запутала. Ни с точки зрения волшебства, ни с рациональной, ни с какой другой неясно: судьбоносная любовь – это хорошо или плохо? Вроде бы вся мировая культура на историях о небывалом чувстве построена, но попасть в мировую культуру в роли, скажем, Джульетты я бы нипочем не хотела. Тем более после истории с Ванькой. Сейчас расскажу, как дело было.

Собственность Бяки Лялечки

Злоупотребление властью. Обычно в подобных преступлениях обвиняются погрязшие в коррупции пожилые дядьки в дорогих костюмах, которые нисколько не делают дядек привлекательней. Женщин за такое не судят. Для них «злоупотребление властью» — диагноз, гораздо более приличный и пикантный, чем диарея или ПМС. Во всяком случае несколько телок, собравшись вместе, вряд ли станут кичиться друг перед другом тем, как их плющило на унитазе в состоянии «животом скорбная»[44], зато с удовольствием похвастаются друг перед другом, на какие дары и подвиги они смогли раскрутить бойфрендов, благоверных или едва знакомых мужиков, ненароком подцепленных в баре. Очевидно, трофеи доставляют особое удовольствие тогда, когда сама ты эмоционально в ситуацию не втягиваешься. Просто разводишь кого–то, от тебя зависимого, из чистого чувства — из спортивного азарта. По принципу — «ничего личного». Методичное исполнение древнего ритуала. Мое сердце сможет покорить только истинный рыцарь, который ведет себя, как полный идиот. Зачем? Затем, что так полагается. Сообразно рыцарской этике.

Рыцарь обязан всю жизнь нести любовь к Прекрасной Даме — так же героически, как бремя лояльности и верности сюзерену. Согласно такому подходу, чувство неизмеримо сильней морали и даже сильней рыцарского достоинства. Не верится? Да большинство рыцарских романов не на том построено, какими мечами–копьями герои орудуют, а на том, какие правила приличия, верности, чести те же герои нарушают. Именно по прихоти своей дамы. Максимум – ради спасения оной. В романе «Ланселот, или Рыцарь телеги» автор, прославленный Кретьен де Труа подвергает суперрыцаря Ланселота страшному испытанию: сделай свой выбор — между любовью и рыцарской честью. Нехило? Чтобы спасти похищенную возлюбленную, Гиневру, Ланселот вынужден сесть на телегу и всем показаться в самом позорном виде: рятуйте, люди добрые! Вот он я, достойный рыцарь, еду, словно жалкий простолюдин, не верхом на коне, а сидя на телеге. Срамота! А в XII столетии смирение рыцаря перед лицом любви — признак куртуазной культуры. А также проявление силы, а не слабости. И, как писал один филолог, специалист по рыцарскому роману, «противопоставление этого мира истинной рыцарственности и благородства обыденной жизни несло в себе упрек, что повседневность оказывается бесконечно далекой от этих возвышенных идеалов»[45].

Да чего упрекать–то? Рыцарей не стало? Искать надо уметь! В каждом мужчине таится рыцарь. А что? Удобно: башкой думать незачем, знай себе повинуйся зову сердца да принципам куртуазной культуры! Выживешь – хорошо, не выживешь – попадешь в рыцарский роман как образец галантности. И станешь для женского пола светочем и идеалом. Посмертно. Все мы, девочки, грезим о Ланселоте, о любви верной и непобедимой. Чтобы боготворил, холил, нежил и лелеял с неугасаемой силой. Только… готовы ли мы к тому, чтобы стать Прекрасной Дамой? Не случится ли с нами чего–нибудь этакого, непредсказуемого от подобной «сказочной доли»? Как говорил польский кинокритик Зыгмунт Калужиньский: «Постоянно обожаемая женщина теряет чувство реальности», а Жанна Голоногова ему поддакивала: «Безграничная любовь развращает безгранично». Лично со мной едва не приключилось нечто в этом роде. Короче, излагаю по порядку.

С Ванькой я познакомилась где–то в эпоху среднего палеолита, то есть три года назад на вернисаже. Мать готовила выставку. Нужна была афиша. Но мамуле катастрофически не везло с художниками. Она и не подозревала, что творческие личности, когда отрываются от паренья в заоблачных высях и ступают на грешную землю, становятся настолько невменяемыми.

Полубог под номером один для начала решил у матери узнать номер своего телефона: «Я одинок, — объяснил он ей, — и у меня нет причины общаться с самим собой по телефону, поэтому я забыл номер. А вы мне позвонили, значит вы его знаете. Скажите, какой у меня номер?» Мать два раза продиктовала гению дедукции набор требуемых цифр и повесила трубку.

Второй художник оказался адептом экуменического движения[46] и все свое творчество посвящал идее объединения христиан, не предупреждая об этом заранее. На эскизе афиши он изобразил бьющую вверх мощную струю чего–то там символического, а на вершине этой струи обнимались трое мужчин: православный священник, протестантский пастор и католический аббат. Вокруг этой любвеобильной тройки свисали гирляндами цветы, летали ангелы и экспонаты мамашиной выставки. Именно так художник представлял себе единство мирозданья. Мать хохотала над этим шедевром до слез и икоты, а отсмеявшись, предложила автору приобрести его гениальное детище и отказалась наотрез от дальнейшей совместной работы. А эскиз экуменического содержания, обрамленный в веселенькую рамочку довольно долго провисел в нашей прихожей, вызывая приступы гомерического хохота и стыдливого хихиканья у родительских знакомых, а также скабрезные замечания у приходящих сантехников и у Майкиных приятелей.

Третий полубог был высокорослым голубоглазым блондином с кукольной мордашкой. Очевидно, по молодости лет он решил, что этого набора вполне достаточно, дабы стать преуспевающим художником. Может, и не без основания. Он так долго рассказывал матери, над какими престижными проектами работал, что она даже полюбопытствовала:

- Так, верно, и «Юрий Милославский» ваше сочинение?[47]

- Нет, — честно оскорбился голубоглазый, — я – дизайнер и портретов не пишу! Не моя специализация!

Эскизы афиши, которые он принес впоследствии, оказались откровенно непрофессиональными. Красавчик объяснял матери, что очень силен в концепции. И, глядя на его работы, чувствовалось: автор долго вынашивал какую–то идею, которая долго блуждала в лабиринтах его подсознания, выбилась из сил, зачахла и умерла задолго до созревания, а ее прах был взят за основу творения молодого гения.

Потом был амбициозный истерик из породы карликовых мужчин, кричавший громким голосом, что он не делает беспородных щенков! Почему–то маме сразу на ум пришел бравый солдат Швейк и его сомнительные достижения на поприще собаководства[48]. А еще она попросила папу поприсутствовать, когда будет принимать у карлика работу. Расчет оказался верным. Эскизы оказались гораздо хуже, чем «так себе», а, услышав отказ, пылкий карлик полез драться. С воплем «Это круто и породисто!» он рванулся в мамину сторону. Когда отец схватил его за шиворот, он беспорядочно молотил руками и ногами и орал: «Я протестую! Это не ваше дело! Я не с вами выясняю отношения!» Конечно, отец его выволок его на улицу и сдерживал натиск психопата, пока не подоспела охрана. После увиденного папа испугался за маму не на шутку, попросил по художественной части больше ничего не предпринимать и клятвенно обещал сам найти художника, профессионального и нормального. Этим восьмым чудом света и оказался Ванька. Его афиша и украсила мамашкину выставку.

На вернисаже Ванька появился с эффектной красоткой. Все просто офигели от вида стильной скуластой брюнетки и пожалели, что не пошли в дизайнеры. Я тоже не сводила с нее взгляда и мучительно решала в уме задачу. Девица вся была в родном Готье[49], а Готье свою одежду шьет на очень худых и высоких. Словом, если твоя фигура похожа на одинокую лапшу, то считай, попала в десятку. Макаронина для Готье окажется слишком толстой, а вермишелина – короткой. Мне страшно хотелось узнать: какой размер носит дизайнерская пассия? Эта мысль захватила меня целиком, так что на самого Ваньку я даже не обратила внимания. Вежливо познакомилась, любезно улыбнулась, сказала несколько незначащих фраз и погрузилась в свои мысли. Я даже и подумать не могла, что мужик, спутница которого так сногсшибательно смотрится в Готье, может обратить внимание на вчерашнюю школьницу. Ванька в тот вечер тоже ни о чем таком не помышлял, имел другие планы на жизнь, а потому влюбился в меня, бяку, очень некстати для себя. Поэтому, когда неделю спустя он возник на моем пути, я очень удивилась: незнакомый человек преграждает мне дорогу.

В свои двадцать девять на мои семнадцать Ванька казался мне жу–утко взрослым. Между прочим! Еще года два–три назад я была просто уверена, что на двадцатидевятилетнем рубеже жизнь кончается. Кому могут быть интересны старые тридцатилетние люди? Если только совсем ветхим сорокалетним. Честно говоря, Ванька подкупил меня своим взглядом на жизнь. Он много знал, а потому не испытывал пиетета. Это не было негативизмом юнца, который постоянно сводит счеты с миром в надежде показаться интереснее. Это не было скепсисом заумного дурака, который с желчностью начетчика отрицает все, что не складывается в дважды два – четыре. Ванька был спокоен и ироничен. Во время нашей первой «случайной» встречи мы стихийно проболтали с ним два часа. И мне страшно захотелось стать такой же, как он. Перенять его манеру. Настроить свои мозги таким же образом. Через два часа трепа я Ваньку уже обожала и приняла свое обожание за влюбленность. А мне всего–навсего хотелось его скопировать или сыграть в него. В американском кино эмоциональная нежная дева в аналогичных случаях рисует себе жженной пробкой усы, примеряет шляпу с галстуком и сует себе в трусики две пары носков.

Я не обнаружила влечения к мужской одежде, не захотела материться басом и шляться по шалманам. Благоговения к мужчинам вообще я тоже не испытала. Вероятно, если бы Ванька, по какому–то невероятному стечению обстоятельств, занялся бы обустройством моего мировосприятия, мне этого вполне хватило. Бы. И я даже не подумала бы залезать к нему в постель. Но, будучи в состоянии восторга, очень легко не понять своих желаний и заменить их общепринятыми. Каковое замещение со мной и произошло. Очевидно, желание трахнуть то, что восхищает, вовсе не мужская привилегия. Это, скорее, тот самый «вечно женственный» прикид, который мужчина ловко спер из чужого чемодана, объявил своей изначальной собственностью и постоянно цепляет на себя с неподдельным удовольствием трансвестита. Грустная история. Наш роман начался с явного несовпадения намерений: Ванька хотел меня, а я, как ни смешно, желала совершенствоваться. А еще мне льстило, что ради меня можно пренебречь взрослой шикарной брюнеткой в Готье. В семнадцать лет такие вещи кажутся важными. И закладывают железобетонный фундамент комплекса полноценности.

Это уже потом, когда на тебя уже наклеен ярлычок «Ангел во плоти. Только сухая чистка!», обнаруживаешь штампы и банальности в поведении героя своего романа. Странное дело: я не раз наблюдала, да и на себе пришлось испытать одну закономерность. Если мужик под тридцать испытывает душевный дискомфорт несколько месяцев кряду и ни в чем не находит себе утешения, то у него появляется опасная склонность принимать хорошеньких юных блондинок за «счастье, дарованное свыше». После чего страдалец с мазохистским удовольствием занимается самообманом – и довольно продолжительное время. Если блондинка эмоционально втягивается и дарует мученику чувство душевного комфорта, то в большинстве случаев ее бросают. Не станет же выздоровевший человек принимать лекарство, которое ему помогло во время болезни? Ну, а коли та же блондинка отвечает отказом, то на нее переносится обида на весь род человеческий. А затем ее ждет упоительная альтернатива: или долговременная осада, или нереализованное чувство любви–ненависти. Девушке с белокурым хаером придется отвечать перед несчастным за все несовершенство мирозданья. Впрочем, может выйти, что страдающий вовремя подсуетится и сублимирует свои комплексы: снимет фильм типа «Восьми женщин»[50] или что–нибудь вроде того.

Ваньку я могла бы обожать довольно долго. Но через три месяца после нашей первой встречи мне стукнуло восемнадцать лет, и моя половая зрелость была признана на государственном уровне. А Ванька сделал мне предложение выйти за него замуж. Тут–то я и поняла, что не влюблена ни капельки! Поняла, но сказать не решилась. Ванька легко и просто свел все к шутке, сказал, что признания из меня выбивать не намерен, и мы продолжили трепаться как ни в чем ни бывало.

- Ничего, — хохмил Ванька, — годика через два ты состаришься и сама попросишься за меня замуж.

Я его не разубеждала. Но встречаться мы стали реже.

Ванька мучительно переживал свою любовную неудачу. Он не изводил меня горестными монологами и бурными истериками, не провоцировал чувство вины. Но я ощущала, что ему тяжко. Просто расстаться навсегда нам было в лом, а дать друг другу то, что хотелось, мы не могли. Я не могла стать Ванькиной женой. Ванька не мог остаться мне другом. Время от времени мы встречались и вяло переругивались. Или выходили куда–нибудь «в народ». Ванька ерничал:

- У нас с тобой одна мечта на двоих. Ты исподтишка надеешься, что я кого–нибудь найду и забуду тебя. И я исподтишка надеюсь, что я кого–нибудь найду и забуду тебя. Но за это мы пить не будем.

Или пугал:

- Вот завершу окончательно свое падение, женюсь от безысходности на лярве в бигудях. Паршой покроюсь. А ты, Бяка, будешь ходить красная от стыда. Как вареный рак.

Время шло, а у Ваньки так никто и не появился. Я чувствовала себя виноватой и время от времени его утешала:

- Не переживай, есть надежда, что свою семьдесят пятую весну мы встретим вместе.

Правда, временами мне казалось, что Ваньке просто нравится так жить: открыл для себя в тридцать лет прелести мазохизма. Мои попытки с кем–нибудь его познакомить Ваня пресекал на корню. Впрочем, если бы ему захотелось, он сам нашел бы себе подружку.

Со временем эта безысходная ситуация стала восприниматься как данность. И я, и Ванька перестали рефлексировать по этому поводу.

- А еще, бывает, живут люди с грыжей. Носят бандажи, — подвел Ванька черту под этим вопросом.

Мы перестали быть любовниками, и стали скелетами в шкафах друг у друга. В конце концов, каждому взрослому человеку полагается иметь такие «вещички в гардеробе». Если вовремя не заполнишь вешала и полочки – всю жизнь проживешь пресно. А от этого портится характер и внешность. Потому–то каждой приличной женщине просто полагается иметь в своем активе пару–тройку разбитых сердец. Хотя ничего, кроме неудобства, этот лом в конечном итоге не приносит.

Когда–нибудь я девяностолетней бабусей отойду в лучший мир, и потомки примутся разбирать пыльный хлам в корпусной мебели – о–о! Тогда–то из всех шкафов–купе, сундуков, антресолей и бюро им на лысины посыплются иссохшие мумии в пеленах и без. Потомки изумятся, станут судачить… А моя престарелая сестрица Майя Львовна возопит:

— Я всегда знала, что она не так добра и невинна, как тщилась казаться и какою ее мнили вы, простодушные люди! – и немедленно помчится (насколько оно будет возможно в ее–то годы, в… дайте посчитать… восемьдесят четыре) наводить порядок в собственных шкафах, сундуках и кладовках. По крайней мере, сестрицыну репутацию я уберегу от пересудов. Ее не сочтут за жестокую Мессалину[51] или за королеву Марго[52], которые, по свидетельству современников, для сохранения репутации прибегали к убийству своих любовников. Одного, особенно докучного, Маргарита даже пыталась удавить подвязками. Интересно, похоронила бы она его под старыми фижмами?

Но не я так кровожадна, не мною заведено, в жестокий век живем, господа, и он диктует нам законы бытия. То, что по каким–то обстоятельствам — праведно или неправедно — посчитал своей собственностью, уже так просто не отдашь. Не то, чтобы когтями вопьешься и будешь рвать одеяло на себя из последних сил, а просто не придет в голову: твоя собственность или тот, кого ты считаешь своей собственностью, может жить отдельной от тебя жизнью и иметь посторонние радости на стороне. В твоем понимании он уже заморожен на веки вечные в преданном состоянии, и только тебе, а не римскому праву, решать, к чему его приговорить: к счастью или дальнейшему прозябанию.

Но вернемся к моей истории. Такое со всеми бывает: переберешь на шумной вечеринке больше прежнего или заскучаешь, или, еще того хуже, начнешь любить весь мир и захочешь осчастливить абсолютно всех – горе тому, кто подвернется под твою горячую руку. Вот и со мной недавно приключилось нечто похожее.

Ничего не может быть хуже, чем не оправдавшее себя ожидание праздника. Когда всей алчущей душой настраиваешься оттянуться и побузить, а вместо этого напарываешься на скукоту. Сначала возлагаешь надежды на допинг, потом позволяешь себе то, что кузнец Вакула любовно называл «чудной препорцией»[53], а веселье все тормозит и, вероятнее всего, вообще никогда не начнется — тут–то и приходит главная беда. Ты либо впадаешь в апатию, чреватую мордобоем и скандалом с участием прочих приглашенных лиц, либо начинаешь сама себя развлекать и выкидываешь пару–тройку «животных штук». После каковых непременно объявятся пострадавшие.

Лерка и я были приглашены на день рождения ее старшего брата Никиты. В детстве мы здорово отравляли ему жизнь. Когда Никита приводил домой подружку и уединялся с девушкой в своей комнате, мы с Леркой все время норовили подсмотреть в дверную щелку, чем они там занимаются и громко, глупо хихикали. В пятнадцать Никита выл басом и жаловался на нас матери. В восемнадцать окуривал косяки своим дезодорантом, и мы с громким топотом в духе отряда парнокопытных бежали от двери, зажимая носы, чтобы не чихнуть и не расхохотаться. В двадцать – обреченно шутил, что закажет художнику наш с Леркой парный портрет: два носа цвета фуксии с парой утробно сопящих черных дыр на каждом, выразительно выглядывающие из дверной прорехи.

Потом мы выросли, а Никита женился. И сейчас занимает ответственную должность в банке. Для празднования дня рождения арендовал ресторан в центре Москвы. Лерка потребовала, чтобы я явилась в самом лучшем платье:

- Чем черт не шутит, подцепим себе по банкиру. По молодому, румяному, веселому и оч–чень респектабельному швейцарцу!

«Таких в природе не бывает», — подумала я про себя — и как в воду глядела. В ресторане тоска была смертная. В подобной ситуации можно утешиться вкусной едой, но я, как на грех, желая выглядеть респектабельно, одела маленькое черное платье–футляр. Есть в таком платье категорически не рекомендуется, поскольку любой съеденный кусок тут же проступает на животе. Можно пить шампанское и разглядывать публику.

Никита с возрастом превратился в толстого унылого дядьку, и приятели у него были «равны, как на подбор»[54]: или такие же, как он, или худые, с хрящеватыми носами и извилистыми шеями. Даже дорогие костюмы их не красили. Единственным утешением оказались жены друзей. Нелепые, дорого одетые женщины — независимо от того, есть у них излишек веса или нет. Вот уж где простиралось бескрайнее поле для злословия. Мы с Леркой оккупировали бутылку шампанского и принялись чесать языками. На приглашения потанцевать с загадочными улыбками отвечали «Немного позже» вместо «Отвали!» Через час мы отчаянно спорили, выглядела бы жена Никитиного босса еще смешнее, если бы вместо пестрого шифона от Dolce & Gabbana напялила «успокоительно пестренькую», респектабельную юбочку от Prada[55]. Через два пошли с Леркой вдвоем танцевать танго, как героини латинской мелодрамы «Фрида»[56] или как персонажи с фотографий Хельмута Ньютона[57].

А по прошествии трех часов мы с Леркой оказались в женском туалете (реминисценции с фильмом «Любимая теща»[58]), где кидались туфлями в новорожденного и вопили: «Ну, бал! Ну, Фамусов! умел гостей назвать! Какие–то уроды с того света!»[59] Никита уворачивался неожиданно легко для своего большого живота и кис со смеху. В какой–то момент туфель оказалось больше, чем наших ног. К нам незаметно присоединилась Алена, Никитина жена. Наверно, скучно было не только нам с Леркой. Никита ловко поймал все шесть запущенных в него туфель: «Ого! Хороший навар! Сейчас пойду и открою обувную лавку! Или порадую местных фетишистов», загадочно подмигнул и удалился. Интересно, а что Никита делал в женском туалете? Я устала и у меня исчез запал развлекаться дальше. Неожиданно стало грустно. Как быстро стареют люди! Вот Никита, которого я знаю с детства, стал совсем взрослым дядькой. На пять минут расслабился, подурачился и снова превратился в зануду. И друзья его такие же. А ведь они все моложе Ваньки. Черт! С Ванькой мне было гораздо лучше даже в самых неловких ситуациях. И мне ужасно захотелось увидеть Ваньку. Я закурила, достала мобильник, набрала его номер. Окажись дома, ответь же, ну?

— Да.

Подошел не сразу и голос недовольный, куда–то спешит.

- Здравствуй, я не вовремя?

- А что случилось?

Вопросом на вопрос. Не хочет открывать карты. С каких это пор он меня боится?

- Нет. Ничего не случилось. Просто мне захотелось тебя увидеть.

- Когда?

- Прямо сейчас. Но ты мне, кажется, не рад?

- Почему же.

Голос деревянный. Какого черта я навязываюсь?