Елена Александровна Кабанова

Бокс, лохотрон и кодекс самурая



Оглавление

Хотите бублики? Гоните рублики!

Комсомолка, студентка, отличница…

Убить старушку за двадцать копеек!

Моя неношеная слава

«Утром стулья – вечером деньги»

Не каждый лысый – в молодости брюнет!

Партнерство или сделка? Чувство или профессия?

Эротический караул у Мавзолея

«История, сэр, солжет, как всегда»

Психологическая зависимость от парадного портрета

Хотите бублики? Гоните рублики!





Привет, это опять я, бяка Лялечка. Вы рады, что я снова с вами? Думаю, да, раз вы это читаете. Ну что, дорогие мои, хорошие, поговорим за жизнь? Да мы, собственно, ничем другим и не занимаемся. Остается надеяться, что это занятие не прогрессирует и в конце концов не превратиться в конструктивную критику действительности. Жутко неконструктивное (и жутко бесперспективное) времяпрепровождение. Наверное, это леденящее кровь превращение душевной трепотни в гражданскую позицию происходит потому, что время мстит всем, кто его убивает. В частности, время лепит из выжившего Данко назойливого брюзгу и заставляет старых Данко свято верить в то, что мир кончается вместе с ними. А нечего было бессмысленно бегать по лесам и пустошам с донорскими органами в руках и предвыборными обещаниями на устах! Бестрепетное предводительство, мощная харизма, действенные слоганы, изощренный цинизм и глубокий артистизм – достоинства политика, достигшего пика карьеры. У остальных они же – всего лишь дурные привычки, обременительные для обладателя и мучительные для окружающих. К сожалению, немногие «обладатели» понимают: вышеупомянутые таланты надо не развивать, а подавлять и вводить в рамки хороших манер. И среди хороших манер первейшая: не ври из любви к человечеству - ври из корыстных побуждений!

Если бы этой заповеди следовала большая часть человечества, мир был бы удобнее, понятнее и рациональнее. А как же! Конечно! Ведь мы, по крайней мере, не комплексовали бы по поводу всего подряд: и мужики нам попадаются какие-то корявые, и еда у нас какая-то безвкусная, и воздух в наших городах какой-то низкокислородный, и культура в наши дни какая-то коммерческая, и мода наша какая-то уродливая… Впрочем, мода всегда уродлива для тех, кто не может ей следовать. Наверное, причина комплексов наиболее чувствительной части поколения – а именно негативные высказывания старших по поводу фасонов одежды и по поводу фасонов культуры, еды, любви – есть не что иное, как побочный продукт… старения. Когда человек стареет, он не может не возмущаться тем, что у него еще есть шанс впасть в детство – но никак не в молодость. Думаю, каждый замечал, что старшее поколение вечно само себе рассказывает сказки насчет своей молодости: и какое это распрекрасное было времечко, и какие жизнь преподносила сюрпризы, и какие дивные фантазии пополам с высокими мечтами обуревали душу, и как хотелось и моглось, и все такое прочее в том же роде. Это и есть вранье из любви к искусству – пардон, из любви к человечеству. Дабы сохранить образ ушедшей эпохи. Столь же далекий от реального облика той самой эпохи, сколь райские кущи далеки от канала «Культура».

Не знаю, каковы они, истинные намерения лгунов, громоздящих свое вранье на чужое и сверху, точно розочку на торт, помещающих наивысшую форму лжи  - «статистические данные». Видимо, в каждом отдельном случае разные. Но эффект один: молодежь начинает тянуться за всякими мумифицированными Прометеями довелосипедной эпохи, переносить на себя завышенные требования, созданные по образу и подобию якобы рассекавших родные просторы Илюш, Алеш и Добрынь, примеривать на себя вооружение и кольчуги Пересветов и Ослябей, пока не вывалится из седла жизни окончательно. Как говорится на немилом для патриотов Западе, «упс». Готово новое поколение не реализовавших себя в этом измерении романтических мечтателей. А если быть не слишком деликатным, то это – задел для формирования нового поколения брюзгливых вралей. Обманутые рано или поздно сами становятся обманщиками. То ли потому, что всем хочется компенсировать собственные страдания, то ли в силу стереотипного мышления – пардон, из уважения к национальной традиции.

А за эту традицию традиционно расплачиваются «наши младшенькие». Вместо самостоятельного, полноценного выбора, связанного непосредственно с реальностью, мы часто ведем существование в мире выдуманных идеалов и слежавшейся, словно геологические пласты, старинной лжи насчет «славного былого». В сочетании со страхом, который испытывает любой тинейджер, вступающий во взрослый мир, желание удрать в великолепное, прямо-таки сказочное прошлое может сформировать целую эпохальную тенденцию. В науке ее называют пассеизмом. А желание удрать хоть куда-нибудь – эскапизмом. Иногда пассеизм охватывает целые континенты и становится просто-напросто культурной тенденцией. Тогда, конечно, отдельному пассеисту полегче живется: он, как ни странно, становится человеком чрезвычайно современным, тонко чувствующим изгибы, извивы и закавыки времени. Ну, а если всемирной тенденции не сложилось, пассеист оказывается нервным придурком, не пережившим тягот полового и социального созревания. И эта ситуация отнюдь не кажется удивительной.

Удивительно другое. Есть люди, которым хочется не убежать в сказку, имевшую место где-то и когда-то – нет, им хочется превратить сегодня и сейчас в ту самую сказку. Или в сказку, еще более сказочную. Их, собственно, не интересуют три весьма важных обстоятельства: а) есть ли у них способности для подобных славных дел; б) есть ли у окружающих потребность оказаться в сказке (где, как известно, полным-полно не только добрых кудесников, но также и злых чародеев – всегда есть шанс нарваться); в) есть ли у реальности возможность для подобных преобразований. Именно эта категория – непонятливых энтузиастов – чрезвычайно полезна бывает вралям всех мастей. И пророкам, талдычащим о скоропостижном, неотвратимом и далеко не счастливом конце света; и старичкам, вечно привирающим насчет своей молодости, совершенно так же, как рыбаки привирают насчет своего улова; и лидерам, использующим  свою тщательно отделанную харизму в качестве светофора для народных масс; и обыкновенным мошенникам, ищущим лоха на предмет осуществления великого принципа «Деньги ваши стали наши». Энтузиаст всем обязан и всех снабдит чем может. Одних – эпигонами, других – биографами, третьих – электоратом, четвертых – материальной базой. Вернее, материальной базой – всех, а дополнительные услуги – по требованию. Мир держится на плечах молодых, которые еще недостаточно опытны, чтобы спросить: «Скажи-ка, дядя, ведь недаром? А?»

Но главная проблема не в деньгах, что бы себе ни думала самая прямолинейно мыслящая прослойка общества. Проблема именно в том, с чего мы начали разговор – во вранье. Оно приносит много неприятностей людям неопытным, доверчивым, ищущим всякие там идеалы, «делать жизнь с кого», тактики, стратегии, методики ила просто хитрые приемчики. Иначе говоря, дезадаптированной части населения. Под эту категорию, разумеется, не только молодежь подпадает. Но я, бяка Лялечка, собираюсь говорить о таких, как я. О тех, кому приходится расхлебывать все, что заварили старшие. И заодно тратить огромные силы, защищаясь от всевозможных мифов, сказаний, легенд и баек, иначе те же старшие оставят тебя в дураках. Причем не корысти ради (такие мотивы хотя бы понятны), а токмо волею пославших мя «идейных соображений». Проще говоря, старшие пытаются одурачить нас тем же, чем в свое время одурачили их самих. И нам стоит хотя бы примерно представлять, какими «идейными соображениями» станут нас угощать – или точнее, пичкать – на нашем жизненном пути.

Комсомолка, студентка, отличница…

Я вспомнила ее имя только через пару минут беседы. Нет, не тогда, когда мы уже в «Кофемании» сидели за знаменитым тамошним капуччино, а сразу после того, как столкнулись нос к носу прямо на улице. Я еще пыталась вспомнить, где видела эту волоокую деву с дли-и-и-иными русалочьими волосами, обтекающими тело, словно речная вода, и притом аккуратно разделенными на пробор – а «русалка» уже простирала объятья с криком: «Лялька! Это ты? Надо же!» В общем, стою, оживленно болтаю на тему «Сколько лет, сколько зим», а сама мучительно вспоминаю, как же зовут эту девушку, которая настолько мне обрадовалась, что аж забыла представиться. Или потому и не представилась, что не понимала, насколько я о ней забыла? Нет, кое-что в моей памяти задержалось: она училась в параллельном классе, была отличницей, даже медалисткой, но неплохой, в общем-то, девкой – училась себе и училась. Очень надеялась на хорошие отметки. И, кажется, поступила сразу – на дневной, в довольно престижный вуз… Да, но как же ее звали? То есть не звали (она же не померла – вот, стоит передо мной, русы косы распустила, глазами моргает), а зовут? Наконец, вспомнила. Лидия. Вернее, Лида. «Хорошая девочка Лида» – в отчаянье он написал».

Словом, мы пару минут побеседовали, а потом завернули в «Кофеманию», сели и завели ту же бодягу: вот, мол, как нас жизнь разметала! Кто где! А ты того видела? А этого? А такая-то, представляешь, замуж вышла! Да, за своего, с которым еще в школе! А эти, которые всегда были вместе – никогда не поверишь! – расстались! А историчка, которую мы прозвали «выжившей из ума черепахой Тортиллой», померла! От старости! Вот бедная! Нет, подобные диалоги непередаваемы, потому что практически не являются диалогами. Один из «собеседников» мычит и жалко морщится – видимо, надеется, что его гримасы сойдут за добрую улыбку; второй тараторит, словно боится, что аудитория разбежится или пошлет его «в даль светлую». Так и в этот раз: Лида трещала сорокой, а я и не мычала, и не телилась - только смотрела в кофейную пенку с узором из шоколадной крошки и думала, как бы поделикатнее слинять. Неожиданно ухо уловило знакомое имя. Я автоматически подала реплику:

-         А-а-а, Сашка. Мы с ним на одном курсе. Где? В университете. В каком? Да в МГУ, в Ломоносова.

Тут Лидино лицо как-то сразу поползло вниз. Я даже на секунду испугалась: вот сейчас отлепится совсем и упадет в чашку, а на меня уставится пустыми глазницами череп. Нет, до этого не дошло, но такой всеобъемлющей демонстрации изумления мне, наверное, никогда уже не покажут. Не покажут – ну и не надо! Зрелище не для слабонервных, и тем более не для посетителей кафе, зашедших, чтобы расслабиться.

-         Так ты в МГУ учишься? – прозвенел Лидин голос, точно натянутая тетива.

-         Да-а-а, - растерянно протянула я.

-         И Сашка тоже?

-         Ну да…

-         На дневном?

-         Ага…

-         Надо же! – Лида немного справилась с собой. Видимо, поняла, что на лице у нее слишком много написано, - В школе-то Сашка звезд с неба не хватал. И вообще всегда в троечниках ходил.

-         Я, кстати, тоже из троек не вылезала, - хихикнула я, поняв, в чем дело.

Да, я ведь упоминала вначале: Лида у нас отличница была. Медалистка. Не то, что я, патологическая разгильдяйка, крепко увязшая в «удовл.», которые на самом деле есть «посредств.», а также в конфликтах с учителями – вплоть до кровной мести. Будь я банально тупой, но вполне миролюбивой особой, жить было бы намного проще. И мне, и педагогам. Я бы радовалась немногочисленным четверкам-пятеркам вместе с преподавательским составом. И тихо-мирно готовилась бы в секретарши. Или в маникюрши. Или в вышивальщицы. Или еще на какое-нибудь поприще, где ловкость рук, аккуратность и усидчивость ну очень важны, куда важнее мобильности мышления и творческого потенциала. Не, я не сноб. Я просто гражданка (или лучше сказать «гражданин»?) страны, где почему-то всем поголовно высшее образование подавай. Идеологический лохотрон настроил нашего человека еще в советские времена на безоговорочную уверенность в том, что обладание дипломом есть залог успешной карьеры и материальной обеспеченности. Чушь. Даже в застойные времена диплом как таковой гарантировал разве что должность мэнээса и полунищее существование в серпентарии друзей и единомышленников под табличкой типа «НИИ Комсевдрёмтрах».

Но мы – удивительно пластичный материал. Информация о прекрасном гособеспечении «вумственных людей» укоренилась и дала ростки. Крепкие, жизнеспособные. Такие отменные ростки дает, как правило… сорняк. Это и был сорняк, из которого произошла, так сказать, национальная традиция: после школы потратить лет пять-десять на получение диплома, который по окончании мытарств можно метким броском отправить на антресоли. Или, с чувством глубокого удовлетворения, пустить в долгое путешествие по подземным коммуникациям. С конечным пунктом в отстойнике сточных вод. Мне этот обычай неизменно кажется идиотским. Потому что мешает жить не только прирожденным исследователям-творцам, но и нормальным людям с наклонностью и со способностями к вышиванию. Ладно! Сейчас все-таки речь не о национально-ритуальном получении образования, а о моем темном школьном прошлом.

Я, как ни странно, вечно находилась «на линии огня». То меня пламенно любили (например, англичанка, биологиня и литературиня), то ненавидели (химоза, физиня и математичка). В одной области я могла спокойно манкировать своими обязанностями ученицы средней школы, но не делала этого по самой простой причине: я и так уже давно не читала учебников (если их вообще можно читать!) и куда больше интересовалась научно-популярной и даже совсем-совсем научной литературой, которой меня снабжали родаки. А во всех остальных сферах школьной программы у меня царила мерзость запустения, обусловленная упорным нежеланием «захламлять башку». Как я сказала однажды в неприятную физиономию одной из нелюбимых училок: «Моя голова – не чердак! И я не желаю сваливать туда что ни попадя!» – так и держалась этого принципа до самого… поступления. В период абитуры, конечно, полетели мои принципы белыми журавлями… Но в школе мои трояки (а ими у меня весь аттестат пестрит) являлись своего рода манифестом. Декларацией прав учащегося.

Определенно в нас пытаются впихнуть слишком много – или слишком мало. Чтобы считать выпускника школы практически самостоятельным молодым человеком (Неважно, какого пола! Человеком – и это звучит зрело!), способным производить не только потомство – на это школьного аттестата явно не хватает. В любом мало-мальски приличном месте – там, где требуются так называемые «специалисты среднего звена» - с порога спрашивают свидетельства пройденной профессиональной подготовки и полученного опыта работы. И если таковых не имеется, то советуют «вступающему во взрослую жизнь» сперва получить пресловутые свидетельства и лишь потом предлагать свои услуги. Но и тому, чтобы нянчиться с вчерашним школьником, точно с малолетним ребенком, у которого пока что никаких шансов нет на независимость, как финансовую, так и психологическую, – да, такому подходу мешает элементарное чувство юмора. Ничего себе деточка-малолеточка: рост 180 см, объем груди 110 см, голос – баритон, особая примета – каштановые усы. Зовут Марией. В общем, назрела необходимость реформы образования, а главное - реформы представления об образовании и образованности. Здесь у нас самые крупные тараканы. И «хорошая девочка Лида», о которой мы благополучно забыли, зачитавшись моими детскими воспоминаниями, - весьма показательный случай.

Лида, Лида. Нет, рука ее над партой не взлетала, стоило училке пукнуть, и Лида не проводила дни и ночи в библиотеках для юношества - тем более, что ночных библиотек в нашей родной стране не имеется. Но в момент, когда головы самых стойких пригибались к партам, а на доске вспыхивали огненные словеса: «При артобстреле эта сторона особенно опасна!» или совсем уж «Оставь надежду всяк сюда входящий!» – Лида сидела как ни в чем не бывало, с прямой спиной и ясным взором. Я лично убедилась в ее хорошей осанке, когда наш класс по случаю эпидемии ОРЗ обмелел, его «слили» с параллельным, и некоторое время мы учились вместе.

Несмотря на опасность ОРЗ, на пониженную активность учителей и на приближающиеся новогодние каникулы Лида неизменно учила все, что было задано. Ну, не диво ли дивное – подобная добросовестность? Просто Гермиона из «Гарри Поттера». Или «гений чистого познания», Володя Митрофанов из довлатовского «Заповедника». Знаю я эту породу ботанов, с возрастом вырождающихся в знатоков и эрудитов. Представитель подобной категории всю жизнь копит-копит информацию, но ничего со своим кладезями не делает, разве цитирует иногда. Если от всей души попросят. Нет, впрочем, Лида – другое дело. Ботану-эрудиту может доставлять удовольствие процесс обучения как таковой. Но Лида им наслаждалась не больше, чем другие. Она была – и осталась - именно «хорошей девочкой», попавшей в лохотрон, как в ощип. Я это поняла из дальнейшей беседы.

Оправившись от неловкой паузы, Лида постаралась отделить Сашку-троечника от троечницы Лялечки:

-         Ну, ты – другое дело! Тебе просто целеустремленности не хватало. Я же помню, как тебя биологичка обожала. То и дело: Лялечка то, Лялечка се! Я думала, ты на биофак пойдешь.

-         Зачем? – пожала я плечами, - Меня другое интересовало.

-         А Сашку вот ничего не интересовало. Сидел сиднем, никогда ничего не учил. И как он поступил – ума не приложу!

Еще бы. А Сашка приложил. И сам занимался, и с репетиторами. Сделал все возможное и невозможное. Уж целеустремленности ему было не занимать. А выпендриваться не любил. И сейчас не любит.

-         Да я в МГУ даже не пыталась, - с горечью (я бы даже сказала, «с болью в голосе») продолжала Лида, - Не тот уровень. Я по знакомым пошуровала, протекцию подыскала, медаль продемонстрировала. И все сошло как по маслу. Теперь надо получить красный диплом. Тогда пройду в аспирантуру. Может, на кафедре оставят. А если повезет, поеду куда-нибудь на стажировку. Куда-нибудь за границу. Вдруг удастся зацепиться! Неплохо, а?

-         А то! Чем заниматься собираешься?

-         Да чем предложат! Надеюсь, что предложат. Мне, знаешь, не до капризов.

Эх, Лида, Лида. Живое воплощение легенды про «хорошую девочку»: надо учиться на одни пятерки, поступить в высшее учебное заведение – непременно сразу после школы и непременно на дневное отделение. Закончить со всевозможными регалиями, пролезть в теплое местечко, закрепиться в заведении - и можно стричь купоны. Главное – всегда играть по правилам! И выигрыш у тебя в кармане. Но легенды, к сожалению, тем плохи, что в реальном мире от них камня на камне не остается.

Лида, если вспомнить правила нашей с Майкой семейной игры в Муми-дален (эти правила я подробно изложила в «Дневнике хулиганки»), является отъявленным Сниффом. Эти маленькие создания изрядно боятся непредсказуемого рока и стараются его умилостивить именно тем, чем всегда и задабривают рок, фатум и всяческих мойр. Непонятно? Да ритуалами же, господи боже, ритуалами! Как там это называлось в Древней Греции? Гекатомбы, жертвоприношение ста быков! Нерентабельный и расточительный расход мясных продуктов. Хуже корриды. Для Сниффа подобные адски-жестокие измывательства над собой или над кем-нибудь (или над чем-нибудь) еще - аналог жертвоприношения, кажущийся залог дальнейшего благоденствия. Главное, чтобы грозные боги остались довольны и смилостивились над своим верным слугой! О покровитель Сниффов, ты видишь, как я стараюсь, так будь же добр и снисходителен. О нет, я не прошу чудес, ни в коем случае! Наоборот! Пусть совершится неизбежное, пусть все – по крайней мере, в той реальности, в которой я существую, - будет предсказуемо и понятно. Я хотя бы заранее узнаю, где меня подстерегает опасность.

Не факт. Ведь главная опасность заключена не в унылой трудовой вахте трех грязных древнегреческих старушек, из которых одна прядет, другая вяжет, третья режет нити, петли и узлы. Главная опасность – неверный выбор, изначально неверный выбор этой самой судьбы. Тогда не с мифических мойр-парок надо спрашивать: какого черта вы, бабуленька, тут навязали? Это же не пряжа, а сплошной колтун! Спрашивать придется с себя… Конечно, дорожка «медалистка-студентка-начальница» кажется прямой и безупречной. Но, как все пути, вымощенные благими намерениями, этот ведет прямиком в ад. Сперва занимаешься чем предложат, потом обнаруживаешь, что тебе это осточертело, но изменить уже ничего не в силах: слишком много накопилось завязок, обязательств, ставок, амбиций… И за все приходится платить по самой дорогой цене – платить бесценными радостями жизни. Терпеть многолетнюю скуку и непрерывную поденщину. По-моему, никакие «теплые места» того не стоят. Впрочем, у Лиды могут быть другие приоритеты.

-         Слушай, - попыталась выяснить я, - а ты не пыталась сама себе тему поинтереснее подобрать? Чтобы заниматься с удовольствием?

-         Да наплевать сто раз! Говорю: пусть преподы сами выберут. Неужто я диссер страниц на сто не осилю? А то, не дай бог, сунусь со своим суконным рылом в калашный ряд – и рухнет все. Нет, лучше не рисковать.

-         Да почему же рухнет? Может, наоборот, еще лучше получится?

-         Нет, Лялька, ты не понимаешь. У нас такие самодуры попадаются: поймут, что мне их планы на мой счет абсолютно не в кайф - обломают и сошлют… вдоль по Питерской. А я столько сил вложила, чтобы сразу поступить, чтобы в конторе не сидеть. Ведь Ленка - помнишь Ленку? Умная девка, но уж очень несговорчивая: поступила, потом ей не понравилось – она взяла, да и ушла. В пустоту ушла, представляешь? Теперь снова готовится. Будет опять экзамены сдавать. На вечерний, а может, на заочный. Ужас, правда?

-         Почему ужас?

-         А то ты не понимаешь! Работать и учиться! Ни оторваться как следует, ни парня завести – вокруг одни старперы. На вечернем, знаешь, кто учится?

-         Кто?

-         Психи, а еще неудачники.

-         Не замечала.

-         А ты что, с вечерниками общаешься?

М-да. Сказано было так, будто я тусуюсь с бомжами и наркоманами, сплю на скамейках, пью горькую, ем сладкое и вообще веду «порочный образ жизни».

-         Ну что ж…

Я поняла: время сворачивать «приятную встречу». Не все же с хорошими девочками кофеи дуть. Пора и восвояси. К своим психам и наркоманам.

Лида, конечно, дуреха. Вернее, жертва своеобычной российской, даже советской дурости. Уверовала, что существует некий «путь для избранной публики», «V.I.P.-карьера», «красная дорожка». Лиде (и всем слишком доверчивым девочкам), не верится, что результат важнее процесса. Я и сама не без греха. Так же боялась не поступить, считала этот шанс последним. Вроде как меня больше к экзаменам не допустят и в приличном обществе принимать перестанут, если не поступлю. Всех разочарую и всем стану не нужна. И место мое отныне будет у параши жизни.

Мамуля, помню, успокаивала мой «синдром абитуриента», как могла, и однажды рассказала уморительную (ну, и поучительную) историю про свою одноклассницу, которая больше всего на свете уважала «фирму». Для нее институты делились не по специальностям, а на «фирму» и «не фирму». Насчет такой чепухи, как призвание, эта Света вообще не задумывалась. Сейчас работает продавцом. Пардон, младшим менеджером. Ее диплом, как оказалось, в новых условиях на «фирму» не тянет. Света очень переживала, что прокололась в своем выборе, который ей казался самым верным.

Впрочем, а была ли эта система отбора такой уж индивидуальной? В общем-то, нет. Места работы и учебы считаются более или менее престижными по разным причинам, но основным ориентиром, пожалуй, служит перспективность. Возможности для быстрого карьерного роста и для получения изрядных финансовых вливаний – вот бог и царь кризисной эпохи. А поскольку у нас в России эта эпоха, видимо, со времен семибоярщины не прекращалась, то и упомянутые идолы весьма изрядно укрепились, обросли толпами жрецов и фанатов. Ничего в том, конечно, плохого нету, да только формальный подход все портит. Поелику самое скорое продвижение по службе и самые большие деньги человек может обрести… в криминальной среде. Таких процентов на вложенный капитал, как в наркоторговле, ни в каком другом производстве не бывает. Побочные эффекты, правда, тоже… зубодробительные.

Но уж коли человек уверовал в своего кумира, дарующего высокий статус и обильный урожай, то никаким астральным силам не понять, куда он способен зайти в фанатизме своем. И лишь потом, когда ничего уже не поправишь, опрометчивый искатель благ земных начинает бросаться поэтическими цитатами типа «И этот бог – какой ничтожный идол!», рвать волоса и плевать в небеса… А вера в того самого «ничтожного идола», между прочим, замешана на жутком страхе, что в тебе разочаруются близкие и неблизкие, что тебя будут звать тряпкой, рохлей, неудачником и придурком. Хотя гораздо меньше народу боится получить звание бездарности, прилипалы, бюрократа, шарлатана и скудоумного козла. Почему-то. И все равно народ в родимом отечестве заражен страхом. Просто эпидемия какая-то. Я – одна из немногих, кому удалось выздороветь вовремя.

Я, как и все, боялась не достичь, подкачать, осрамиться и обделаться. История про Свету меня, конечно, мало утешила, но зато я поняла тогда одну чрезвычайно важную вещь: если провалюсь, родные поймут и простят. И не будут донимать «укропом во взоре». Значит, у меня есть тыл. Любящая и снисходительная семья, которая не ставит на меня ва-банк, словно на «верную лошадь». Может, мне просто повезло? А Лидке – нет. Есть такие семейства, где человек с детства «подключается к зайцу». Я это так называю. В честь собачек, участвующих в бегах: их охотничьи инстинкты подстегиваются электрическим зайцем, который укрепляется на металлическом шесте и движется по кругу быстрее самой быстрой из гончих. Собака мчится за плюшевым заячьим задом, старается изо всех сил – а кто знает, что будет, если она его догонит и вцепится в механическую имитацию плоти? Ни собаки, ни люди не могут предвидеть результата.

Живет, предположим, невинное созданье среди родных и близких, и каждый день слышит: неужели ты, детка, глупее каких-нибудь Вани, Мани, Тани? Они лучше учатся, а у тебя вон – четверка по пению! Неужели спеть не можешь? Ну-ка, поднатужься! Набери в грудь воздуху – и-и-и, разом! Дружно! Мы за тебя болеем! Мы в тебя верим! Не подведи! И ребенок начинает, словно гончая на собачьих бегах, рваться вперед, догоняя электрического зайца. Кстати, одной собачке удалось-таки: псина совершила невозможное, сделала рывок, схватила электрический прибамбас зубами, получила жуткий удар током и скончалась на месте. Впечатляющий урок для всех, кто не понимает, за кем гонится и куда бежит.

Но, несмотря на вероятность неблагоприятной обстановки в Лидкиной семье, меня как-то не тянет с нею общаться. Пора бы и повзрослеть, на третьем-то десятке. Инфантильное сознание еще никому пользы не приносило. Соревноваться надо за реальные призы, а не за выдуманные «медальки и грамотки». А то, глядишь, в старости и вспомнить будет нечего. Знай себе любуйся на добрые слова в рамочках, да стопку дипломов поглаживай.

С другой стороны, я могу понять несчастную «гончую по имени Лида»: у нее, похоже, форменный раж. Инфантильное желание добиться всего как можно быстрее. Она так торопится сократить путь к успеху, словно в еженедельнике в графу «Ближайшие планы» записала: «Умереть молодой при должности и регалиях». За такими «планами» серой действительности не видно. Лидка и не заметит, как добежит до своего электрического зайца и получит по мозгам. Совсем как та тетка, знакомая родителей, которая несколько лет назад приезжала из Америки. Тот самый случай: училась у известного, ныне покойного, ученого, поехала в Штаты, преподает в тамошнем университете, диссертацию пишет. Вот только о чем, не знает. Просила маман придумать ей тему для исследования. Мамуля отнекивалась, говорила, что не знает американских раскладов. Тетка мялась, ругала заокеанских ученых в стиле Задорнова: ну тупые-е-е-е! Им что ни дай - все проглотят. Вскоре стало ясно: тетенька сама в специфике не больно рубит. То ли ее этот вопрос не заботил до поры до времени, то ли не заботил вообще. Собственно, забота ее такая, забота ее большая – жила бы она, родная, в Америке. И нету других забот. А всякие мелочи вроде знания специфики отрасли, на ниве которой собираешься пахать – несущественны.

Собственно, и тетка, и Лида тут сошлись исключительно на одной почве – обе они Сниффы, только в разном возрасте. Значит, обе они намертво застряли в состоянии самого обычного инфантилизма. Только Лидкин вариант – более ранняя стадия. Воображаемый успех и воображаемый прямой путь к нему. А тетка – пример того, что может выйти из усилий хорошей девочки, если та не обдумает как следует своего поведения. И своей зависимости от легенды об успешной игре по правилам. Лично мне кажется, что выигрыш, с одной стороны, есть дело случая, а с другой – оригинальности мышления. Гораздо больше шансов выиграть у того, кто умеет обойти правила или установить собственные. То есть затеять свою игру. Хотя это трудно. Особенно если тебя обуревают не столько мысли, сколько чувства.

Убить старушку за двадцать копеек!

Проблема всех молодых (и всех инфантилов) – чувства. Но, скажем, для тинейджера (или для вчерашнего тинейджера) буря эмоций – последствие гормонального всплеска. А для человека старшего возраста – последствие укоренившейся привычки «жить страстями». Откуда, спрашивается, привычка? Да все оттуда же – из детства. Никогда больше нам не придется ощущать такого острого желания что-нибудь получить, кем-нибудь стать, кому-нибудь нравиться. Это состояние «гормонального безумия» исчезает, когда нормализуется обмен веществ – примерно в одно время с появлением первых «благоприобретений». У тебя уже есть что предъявить окружающим в качестве «движимого и недвижимого». Даже кое-что лишнее имеется. Словом, социальное и гормональное сливается в общую картину самореализации и повышения социального статуса. С одной стороны, тебя начинают воспринимать всерьез; с другой – тебе есть на чем строить свой имидж и собственную индивидуальность; с третьей – больше не возникает «непреодолимой жажды». Ужасная вещь эта жажда, если разобраться: и утолить ее нельзя, и игнорировать не выходит.

Время от времени по телевизору в передачах возникают жуткие персонажи – типа современный Родя Раскольников. Убил топором старушку, забрал рупь двадцать. Или просто двадцать – без рубля. Вот, думаешь, дебил! Неужто решил, что пять старушек – это уже рубль, как в анекдоте? Я, например, долгое время не понимала, как совсем молодые парни (и девчонки) ухитряются навсегда изуродовать себе жизнь, ввязавшись в изначально гиблое дело, кровавое, грязное, бездарное… Потом случилась ситуация с платьем. С платьем, которое было мне не по карману. В общем, я не могу считать себя обделенной в материальном плане: родаки всегда мне выделяли на карманные расходы, одевали-обували и кормили аккуратно. За исключением разгрузочных дней, когда проход к холодильнику (по моей же просьбе) мне преграждала команда домашних регбистов. Они стояли стеной, но их всегда можно было разжалобить. Особенно папу. Он никогда не понимал высокого смысла очищения организма от шлаков, а фигуры – от излишеств. Но платье за (страшно сказать) штуку баксов – это была такая наглая наглость, что я не решилась предъявить предкам счет. Но оно было о-фи-ги-тель-ным! И я не устояла.

Мне – впервые, наверное, за всю мою жизнь – адски захотелось денег. По моему подсчету, совершенно немыслимых денег. И достать их надо было сейчас, а не в следующей жизни. Никакие уговоры типа «Для девушки это слишком дорогой наряд, тебе, милочка, надо подождать тридцатилетнего юбилея, чтобы такое носить!» не охлаждали и не усмиряли. Тем более, что только полный профан не знает, что в наше время и мода, и модельеры добровольно отказались от своего «центрального образа» - зрелой, финансово обеспеченной и более чем сформировавшейся тетеньки лет этак тридцати и выше. Вещи сегодня делаются скорее на Лолит, чем на Лилит. И запреты из позапрошлого столетия: девушке неприлично носить бриллианты, а жемчуг – можно; меховые боа – зрелым дамочкам, а девицам – так называемые «крысы», меховые полоски в 20 см длиной; опять же цвета для дам и цвета для дев сильно различались – давно канули в Лету. Да, по дефиле и по журналам строем маршируют Лолиты! Но у реальных девчонок денег от такой смены «объекта обшива» ничуть не прибавилось! Зато ой-ой как прибавилось амбиций. Еще бы! Ведь на мне это платье куда лучше будет смотреться, чем на бабенке с объемистой грудью и грушевидным задом. Оно так сшито – на девичью хрупкость, которой я, к счастью, обладаю. Пока. А вот в тридцать у меня ничего такого может уже не быть! Поэтому ждать я не намерена!

В момент «острого приступа приобретательства» я поняла, каково приходится молодым людям, которым хочется всего и сразу, в то время, как реальная жизнь предлагает им одни объедки или, еще того хуже, долговременные планы: поработай лет двадцать в пыльной конторе, пройди путь от младшего письмоводителя до главного столоначальника или, по крайней мере, до заднего креслопротирателя, за два-три десятилетия ты заработаешь кучу – нет, не денег – кредитов. За квартиру, за мебель, за бытовую технику… И вообще завязнешь в долгах, которые с каждым годом будут все расти по мере того, как подрастают дети и убывает здоровье. Возникает такое чувство, точно стоишь ты у входа в лабиринт, и тебя с самым благожелательным видом приглашают совершить долгое, скучного, утомительное и запутанное, а главное, совершенно бесполезное путешествие - от входа до выхода. Зачем, спрашивается, столько бродить среди обшарпанных стен? Чтобы выйти все в ту же местность, увидеть все того же гида с улыбкой до ушей и заодно понять: тебя обманом лишили сил, времени и платы за вход? Да пропади оно все пропадом!

В общем, от подобных перспектив в эйфорию не впадешь. Вот молодежь и впадает кто во что горазд – в основном, разумеется, не в эйфорию, а в депрессивно-маниакальный психоз. Рождается желание прорубиться сквозь стены этого самого лабиринта, после чего с кувалдой в одной руке и с оторванной башкой жуликоватого проводника – в другой как следует отметить победу. Юность верит в силу кувалды, как никакая другая возрастная категория. И особенно верит в то, что применение силы может избавить от навязчивых мыслей и неудовлетворенных потребностей. Ведь таких мучительных состояний неудовлетворенности человеку не светит (и слава богу, что не светит) ни в тридцать, ни в сорок, ни в полтинник. Это я по себе знаю. Проклятое платье отравило мне несколько недель жизни.

Вот уж поистине «жар в крови»: невозможно ни на чем сосредоточиться – ни поспать нормально, ни поесть, ни погулять, ни позаниматься, ни телик посмотреть. Точно зубная боль в мозгу – сверлит и сверлит: как бы я выглядела, какой бы фурор произвела, какое бы удовольствие получила, едва надев эту вещь! Нет, те, кому пришла мысль насчет «Хочешь денег – заработай!», могут не спешить в патентное бюро, дабы оформить право на изобретение. И я о том же подумала. Но где и как? Пристроиться в «Макдональдс» со шваброй бегать или картошку фри в пакетики накладывать? Да я от такой работы спячу в течение суток! Я себя знаю. Попытаться парочку статей написать? Это я могу. Я уже делала заметки про то, про се в одном не сильно популярном журнале - папина знакомая предложила. И получила за свои заметки аж тыщу рублев. Да, при таких доходах я должна создать тонну печатной продукции – хотя, конечно, писать - лучший выход, чем полы драить. Вот только сроки… Ведь, пока я с редакциями договорюсь, пока напишу, пока опубликую – пройдет полгода. Минимум. А за шесть месяцев платье либо купят, либо его лучшие времена минуют безвозвратно.

Словом, выхода нет. То есть он есть, но не «там, где я», как в песне поется. В голове знай себе крутилась шекспировская фраза, про то, что жизнь - «это повесть, которую пересказал дурак: в ней много слов и страсти, нет лишь смысла». Я измучилась. И в процессе мучительных переживаний поделилась этой сомнительной благодатью с той самой папиной подругой. Ее зовут Миррой. И она тоже пишет. Правда, я в целях самосохранения никогда не читала того, что она пишет. Мирра меня выслушала и дала совет в духе «у кого чего болит»:

-         Классно повествуешь. Слушай, если какое-то сраное платье доставило нехилый объем эмоций – изложи все как есть на бумаге! И бабки получишь, и хорошую дозу комплекса полноценности! Нам, например, много девушек про жись свою молодую пишут.

-         Ты меня с собой не равняй! И со своими молодыми талантами тоже! – попыталась сопротивляться я, - Это ты у нас в перспективные молодые писатели прорываешься, детский слэнг с ненормативной лексикой осваиваешь. А я девушка серьезная – примерная студентка, почтительная дочь, любительница серьезного чтения…

-         Кончай заливать, - снисходительно хмыкнула Мирра, - Когда народ у Левки с Анкой собирается, одну тебя только и слышно. Сатирик ты наш! Помесь Жванецкого с Толстым.

-         А почему с Толстым?

-         Потому что зеркало неприглядной российской действительности. Все, что требуется – чуть повернуться и отразить хоть толику сексуальной революции. Хотя бы часть какую… Но лучше выдающуюся!

-         Нашла достойный объект! Ему, то есть ей – сексуальной революции то бишь, в обед сто лет канет. В смысле, минет.

-         Ну и что? Бабулька-то до сих пор ого-го! Так и лезет всюду. Вернее, отовсюду. Какой многообещающий опус ни возьми, оттуда ее набеленный и нарумяненный фас таращится.

-         Да уж, призрак бродит по России…

-         Угу. Вот и не пренебрегай бабушкой. Вспомни советы учителя жизни, Алексея Степановича Молчалина! «Ваш шпиц – прелестный шпиц, не более наперстка…»

-         А собака-то тут при чем?

-         При баушке! Баушка у Грибоедова выведена подходящая - очень влиятельная, очень старомодная и очень нервная! Совсем как наша сексуальная революция и как наша же публика. Приходится терпеть их старые хохмочки, если желаешь кусок урвать. А, между прочим, твои хохмочки публика до сих пор цитирует. Не жаль талант в чернозем закапывать? Ни хрена ведь не взойдет. И вообще! Продавать надо то, к чему душа лежит, а не газеты с гамбургерами! У тебя богатое воображение, хороший литературный язык и явные пристрастия к печатному слову – вот ими и будем приторговывать. Ну, и твоими бурными эмоциями заодно.

-         Слушай, я того, мелкой проституцией подрабатывать не умею…

-         Научим! Думаешь, меня не влекла крупная проституция? Эпохальные проекты! Психологические трактаты! Собственные каналы вещания! Вечно живая классика! «Что делать?», «Камо грядеши?», «Бесы и идиоты»! Ничего, решила я, мой час настанет. И растяну же я его! На много лет. Но, прежде чем я отращу бороду, брови и мозолистые пятки, чтоб босиком пахать, придется отдать должное конъюнктуре. А ты, юное чучело, знаешь, какая это сила - конъюнктура?

-         Вроде знаю… - неуверенно протянула я, - Да ведь у меня ничего с ней, с писательской средой, не было. Неудобно навязываться: здрасьте, я решила продаваться по дешевке. Нет ли среди вас покупателя, господа хорошие?

-         Молчи, сопля в бикини! Главное – захотеть! Как говорил Олдос Хаксли, великий мастер погрузить читателя в депрессию: «Чтобы писать легко продающиеся книги, нужно иметь легко продающиеся мозги». Счас мы тебя определим в девушки легкого поведения, но сложной судьбы – Травиата отдыхает!

Мирра – добрая душа. Типичный Муми-тролль. Для нее самое важное – это замутить какое-нибудь мероприятие, пока она на подъеме. Попадись я ей в момент депрессии и приступа абулии (отсутствия силы воли), которые случаются у Мирки регулярно, мы бы славненько напились  и наелись, заливая градусами и заваливая калориями нашу нелегкую бабью долю. Посетовали бы на жутко несвоевременный приход славы и богатства, если те вообще соблаговолят бросить взгляд на печальную судьбу российской суперженщины. Поглазели бы на мужиков вокруг, поругали их за несходство с Пирсом Броснаном в роли Джеймса Бонда… И разошлись. Нормальный досуг в приятном обществе такой же благополучной, счастливой, вполне самореализовавшейся молодой дамы. Но сейчас Мирра была в фазе энергетического всплеска. Ей было мало сетовать и поругивать под любимые блюда и напитки. Мирка рвалась на баррикады. Я сгодилась в качестве знамени.

Может, дело не только в природной Миркиной энергичности, но и в давнем ее знакомстве с моим семейством, а может, в том, что Мирра – типичный «self-maiden man», в смысле woman. Она, сделав себя сама, осталась отъявленной энтузиасткой этого варианта карьерного роста. Считает, так вернее узнаешь, на что способен и чего хочешь. И всячески приветствует желающих «попробовать себя». Этакое «алло, мы ищем таланты» на дому. Первооткрывательница фигова. Вечно она носится с разными проходимцами: то с молодыми художниками, у которых, если их, например, расчленить с особой жестокостью, можно обнаружить сверхнизкое содержание талантов в организме, а вместо мозгов - рисовый пудинг; то с актерами-актрисами из числа безнадежных лузеров, компенсирующих отсутствие удачи и фактуры нервной пиротехникой и сногсшибательными истериками. Надеюсь, подумала я, дочь моего отца не войдет в число Миркиных среднестатистических разочарований.

В принципе, мне удалось не разочаровать Мирку с ее Муми-троллиной верой в самое лучшее. Я села за «Дневник хулиганки», а Мирра вместе с домашними только головой качали и у виска крутили насчет моей работоспособности. Оказалось, что можно выползать к компу прямо из постели, без кофею и без сигареты «для сугреву». И почему-то сразу пришла уверенность, что у меня получится. Я не знаю, почему так вышло. Как, впрочем, никто не может сказать ничего определенного об удаче и неудаче. Но я знаю, что мной руководило, когда я ввязывалась в эту авантюру. Честно говоря, стало любопытно, кого еще я могу заинтересовать своими размышлениями о том, о сем. Наверное, мне, как и моей младшей сестре Майке, еще не удалось выйти из того демонстративного состояния, которое нападает на тебя в момент перехода из мира детства в мир взрослых. В каждом из тинейджеров живет фрекен Снорк с ее страстным желанием находиться в центре внимания. И эта подростковая жажда успеха сильно усугубляется тем, что тебя практически никто не замечает и всерьез не принимает. Мне ужасно хотелось быть услышанной, и как только представился шанс – упс! Бяка Лялечка увязла в печатном слове, «как пчела в сиропе». Да, это не было абсолютной неожиданностью, но все же ничего подобного я от себя не ожидала. И от меня не ожидали. Теперь остается только ждать, выйдет из меня большой писатель или не выйдет даже маленького.

Кстати, платье, с которого все началось, само собой отошло в тень. То ли оно мне разонравилось, то ли мои мозги получила новый, куда более серьезный раздражитель, то ли я поняла, что платьем ограничиться не удастся – придется еще покупать туфли, сумку, а то и украшения… Словом, мне стало в лом. К тому же я строю блестящие планы на будущее, которые ни в какое сравнение не идут с каким-то там шмотьем. Остров куплю. В теплом море. Построю там бунгало, в бунгало проведу интернет и буду жить себе, поживать среди кокосов-попугаев, писать многотомные произведения на самые злободневные темы, взятые из российской действительности, по телемосту выступать на предмет того, «как нам обустроить Россию», в уединении и простоте хранить верность заветам Льва Николаевича Толстого и Жака-Ива Кусто. И никаких поползновений разбогатеть с помощью мелкого грабежа.

Нет, я не предлагаю всем молодым, учуявшим в себе наклонности Родиона Раскольникова к серийному убиению мало- и среднеобеспеченных старушек, немедленно следовать моему примеру: едва самооценка упадет или денег на выпивку не хватит, сразу – к письменному столу и давай на бумаге изливаться! Тем более, что иногда мне кажется: этой стратегией в родимом отечестве пользуется каждый третий. Или даже второй. А ведь творческая профессия, собственно, и не профессия вовсе. Как говорил Джон Стейнбек: «По сравнению с писательством игра на скачках – солидный, надежный бизнес». И причины, по которым люди готовы пойти на эти галеры – самые разные. Кому-то кажется, что, создав бестселлер или несколько, можно разбогатеть и, в самом деле, купить если не остров, то хотя бы домик в деревне. Отвечу: можно. Но не у нас в России. Другому кажется: он имеет что сказать публике. Вероятно. Но публика чаще всего не склонна слушать. Или слушает, но не слышит. Есть писатели, которым просто нечем занять длинные вечера, когда стоит плохая погода и никуда не хочется идти. Это, наверное, самая перспективная разновидность. Такие писатели не гонятся ни за деньгой, ни за славой. Им просто нравится писать. Получается милая такая игра, вроде покера - домашняя, но слегка будоражащая кровь: либо станешь классиком, либо окажешься графоманом. Иногда, впрочем, это бывает одно и то же.

Моя неношеная слава

Наполеон сказал, что слава изнашивается. А французский писатель Жюль Ренар – что слава есть непрерывное усилие. Могу от себя добавить, что это усилие, как и всякое другое, может быть полезным и бесполезным, результативным и безрезультатным. В наше время, когда информационный поток больше напоминает цунами, чтобы выплыть на поверхность, надо в первую очередь быть легким. Легким для восприятия. Для этой цели проще всего, конечно, использовать тактику вялотекущей ностальгии по вечным ценностям и пылкого осуждения сомнительных новшеств. И если учесть, что любое новшество является сомнительным до момента превращения оного в банальность, о которой только глухой не слышал – но наверняка читал… В общем, чем горячее вы ратуете за вечно живую классику, мумифицировавшуюся до состояния банальности, тем больше у вас возможностей выглядеть глубоким и тонким. Не личность, а прямо артезианская скважина.

Однако существование среди одних банальностей хорошо только в качестве снотворного. Время от времени, очнувшись от полусонного состояния, информационная, а вернее, идеологическая сфера требует свежей пищи. Вполне законное желание. Но и свежая пища тоже должна соблюдать уже упомянутое условие – быть легкой для усвоения. Поэтому трудно перевариваемые идеи, расшатывающее тихо-мирно дремлющие истины об устройстве мироздания, не годятся. Нужны, скажем, декоративные детали – бантики, оборочки, воланы, а никакая не радикальная перелицовка действительности. Пожалуй, я согласна: ежедневные послания на мой e-mail типа «Привет, Лялька, одолжи три сотни в честь того, что мир перевернулся!» лично меня бы здорово утомляли. Поэтому частая смена законов мироздания – не самый верный залог жизненного комфорта. И те самые средства массовой информации, которые давным-давно стали сами для себя и средством, и целью, без конца ищут все новых аксессуаров и прибамбасов, словно пошивочная мастерская по украшению серой действительности.

Чтобы увидеть процесс пошива во всей красе, мне даже пришлось лично побывать на конвейере. Случилось это, конечно, не по моей инициативе. Но, как я уже говорила, благодетельница Мирка, вечно обрушивающая свои милости на недостойных, выискала среди наших знакомых одну тетеньку – адепта домостроя. Не помню, чем именно прельстил Миркину подопечную домострой, но в одном я убедилась наверняка: тетенька была малограмотная, самовлюбленная, но, тем не менее, изрядно в себе неуверенная. Что-то вроде бреда мании величия на почве крепко укоренившегося комплекса неполноценности. Дама (которую звали, собственно, Мариной, но она почему-то сочла столь обыкновенное имя недостойным себя и потому предпочла польский вариант – Марыля! Тоже мне, гордая полячка Марыля Снизувыбритая), естественно, двинулась тем же путем, что и большинство не слишком «широколобых» личностей, раздираемых надвое противоречивыми чувствами. По пути двойного стандарта.

С одной стороны, по мнению пани Марыли, женщина при мужчине должна знать свое место – «кухня, дети, церковь»; с другой – на этом месте она пользуется правом не только единоличного вето, но и единоличного выбора. То есть как она, оторвавшись от плиты и грязных пеленок, сказала впопыхах, так все и будет. И бедные чада и домочадцы, соответственно, не смеют хвост подымать на своего домашнего фюрера. Поелику интересы дома и семьи настолько важны, что забивают «на раз» все альтернативные требования. И покрывают их, «как бык овцу». Следовательно, номинально получался домострой, а фактически – матриархат в стадии деспотии. Мелкая, честно говоря, философия. И банальная - даже для традиционной. И срабатывает исключительно на мамсиках и на новобранцах – они к дедовщине (и к матерщине) привычные. Неудивительно. Марыся была, если ее поместить в долину Муми-троллей, типичным Снорком, которого одолела страсть к порядку. А педантизм породил уверенность, что все будет замечательно, если соблюдать добрые старые правила, что авторитет имеют самые нудные и непреклонные, что древние боги плодородия по-прежнему ждут жертв и избирают душеприказчиков, пардон, жрецов, оглашающих божественную волю… Словом, самое то для конвейера, запущенного масс-медиа.

В общем, Марыля благодаря Миркиному энтузиазму оказалась там, куда мечтают попасть, похоже, все россияне поголовно. То есть на телевидении. Мне иногда кажется, что некоторые люди готовы не только предсказать конец света, но и оказаться правыми в своих предсказаниях – чтобы прославиться на пятнадцать… секунд. Не могу сказать, что я особо сопротивлялась Миркиному предложению «в зале посидеть, в кадр попасть» на то время, пока Марыська будет отстаивать преимущества домостроя перед аудиторией, которой, в общем-то, по большому барабану все Марыськины воззрения и аргументы. Мирра что-то говорила о прекрасной возможности раскрутки меня как молодого автора, о «девчушках и мальчушках», дежурящих у подъезда телестудий в своих лучших нарядах в надежде на секунду попасть в телевизор, словно фрекен Бок. Даже если тебе совершенно не о чем «поведать миру». И действительно, едва я обмолвилась в компании сокурсников, что пойду на съемки телепередачи, на меня обрушился шквал завистливых советов. Есть, знаете ли, такая категория рекомендаций, в которой «между строк» звучит «Ты, конечно, недостойна такой чести, но дуракам вообще везет…» Ни тон, ни содержание советов мне ничуть не понравились. Но я решила быть выше и хранить пусть не гордое, но многозначительное молчание. «Ничего! – думала я, - Я вам покажу! Как появлюсь на экране, как скажу нечто выдающееся и незабвенное – у вас у всех третий глаз через нос вылезет!» Легко мне было, ничтоже сумняшеся, надеяться на моментальное признание.

И вот, воплощая в жизнь мечту миллионов, пришли мы втроем – та самая Марыля, Мирра и ваша покорная слуга - в неуютный застекленный барак с холлом, забитым до отказа. И я самолично узрела гомонящую толпу парней и девчонок, ожидающих «кастинга». От потенциальных «зрителей в нашей студии», исходили такие волны тоски, что солнечный свет померк. Мне захотелось удрать. Но Марыля, руководствуясь взлелеянным комплексом Наполеона, подошла к охраннику с видом ясновельможной пани, прибывшей в сопровождении свиты на августейшее торжество, и произнесла свое имя, как пароль, отворяющий крепостные ворота. Разумеется, нас скоренько впустили. Не знаю, как Мирке, а мне явственно не хватало коня, шлейфа и дюжины фрейлин, чтобы въехать в раскрывшиеся врата с должным блеском. Пришлось довольствоваться чем бог послал – сверкнуть моей лучшей сумочкой и моей самой ослепительной улыбкой. По-моему, ни то, ни другое не произвело впечатления. Я сникла от ощущения, что здешние Аргусы не реагируют ни на какой блеск ниже статуса голливудской дивы. И даже будь я Наоми Кэмбелл, меня бы так же «запустили в производство», как и любого простого смертного.

Почему я все время говорю о конвейере? Да здесь даже пахло, точно в цеху – людским потом и нагретым пластиком. Не могу сказать, что я лишена честолюбия, но ради возможности увидеть на экране себя и выкрикнуть: «Вон, вон я, десятая справа в седьмом ряду! Глядите!» – я бы не стала тратить столько усилий. Наводить лоск, потом часами дежурить в духоте и давке, с тоской ощущая, как опадает налаченная челка и раскручиваются тугие локоны, как капли пота смывают тщательно растушеванный макияж… Да вдобавок выслушивать откровенно хамские замечания ассистентов, откровенно ненавидящих и гостей, и массовку: «Ну вы, там, в красной футболке в девятом ряду! Какой мудак так улыбается? Сделайте умное лицо! Я сказал, умное! Кто там в черной водолазке приперся? Почему не в цветном декольте? Уберите бабку из первого ряда, она портит весь план!» Сидя в зале – не в девятом ряду, но и не в первом, я чувствовала: атмосфера сгущается.

Марыля, как и я, была новичком по части технологий раскрутки «голого имиджа» и методик волнующей беседы ни о чем. Нам оставалось лишь слепо подчиняться указам храбрых, но небогатых интеллектом масс-медиа. Сходство со средневековьем продолжалось: обуреваемый жаждой славных дел военачальник и отряд вассалов, ослепших и оглохших по повелению сюзерена. Но не онемевших – о чем я не раз пожалела за те пять часов, что длилась съемка. Во всяком случае, первые два часа, пока «зрители в зале» орали, свистели и хлопали, имитируя бурные аплодисменты, переходящие в овацию – естественно, до начала передачи. Если бы не Миркина железная хватка, я бы сбежала еще на предварительном этапе. Я уже понимала, что предстоит колоссальная и бессмысленная трата времени.

А вот счастливица Марыля (это сначала мне казалось: она действительно счастливица) вышла на площадку ровно на час, чтобы сняться в своем пяти- или десятиминутном интервью на тему «А бывают еще и такие кретинки». Может, Марыля иначе охарактеризовала бы стиль и тему беседы, но со стороны все выглядело партией в пинг-понг. Марыля была мячом. Я даже ей посочувствовала. Все Марыськины попытки рассказать насчет своего представления об идеальном браке разбивались о журналистские ноу-хау, направленные специально на то, чтобы «гасить» гостей.

Похоже, подавляющее большинство ток-шоу (включая те, которые сами себя относят к категории «интеллектуальных») от форм дискуссии неукоснительно переходит к формам склоки. Чтобы «оживить» беседу, необходимо внести эмоции, которых и взять-то неоткуда, если люди просто общаются, рассказывают о своих планах, отвечают на позитивные вопросы. Приходится задавать негативные вопросы и высказывать идиотские предположения, чтобы вызвать всплеск возмущения – желательно, и у собеседника, и у публики. Скандальность – совершенно необходимый компонент так называемого «острого материала». Для пущей остроты можно воспользоваться целым набором специй: подстава с помощью эксперта, внезапное оскорбление собеседника, презрительное поддакивание и приступы глухоты, возникающие именно тогда, когда оппонент излагает аргумент.

Вот почему журналисту, даже если он с канала «Культура», обычная культурная беседа не подходит. И поэтому журналистское большинство принимает на вооружение самую традиционную «тактику оживляжа»: ноет или хамит. А зачастую и то, и другое разом. Зачем? Да затем, что деваться-то им некуда: ведь журналист - дурак «по профессии». И должен задавать гипертрофированно идиотские вопросы, чтобы предупредить и удовлетворить самый отъявленный дебилизм зрительских масс. Нате, мол, родные, получите ответ на то, о чем вы всегда хотели, но стеснялись спросить. Хотя лично мне, бяке Лялечке, кажется: тут есть чего стесняться и лучше бы некоторые представители масс продолжали молчать о своих «подспудных интересах».

Нет, я, конечно, допускаю (с трудом, но допускаю): вне профессиональной сферы отдельный журналист может быть вполне неглупым человеком. Но не здесь, на своем рабочем месте. Ибо здесь мы лично наблюдали, как ведущий рвал Марылю, словно целая стая гиеновых собак.

-         По-вашему, женщины – второсортная человеческая категория?

-         Нет, просто мне кажется, женщине всегда интереснее строить взаимоотношения с мужем, с детьми, вести дом – это ее природное…

-         Значит, вы считаете всех женщин, не ставших домохозяйками, изменницами, предавшими священный долг перед матерью-природой?

-         Нет, я полагаю, что женщине для благополучия, а вернее, для счастья, нужна семья. Одинокая женщина…

-         Неполноценна, да? Работа не может принести ей удовлетворения, и значит, карьера женщине в принципе не требуется?

-         Почему же? Я сама всегда работала и считаю, если есть желание…

-         А если желание недостаточное, то непременно надо стать домохозяйкой или содержанкой? Или даже проституткой? Вы бы хотели пойти в содержанки? Вы предпочитаете богатеньких?

-         Нет, финансовая сторона для меня совсем не так важна…

-         Вы готовы согласиться на любого мужчину? Для вас важнее всего сам факт его наличия?

В таком духе «общение» тянулось битый час. И какого лешего они вообще приглашают гостей в студию? Взяли бы ведущего, больного раздвоением личности, он бы сам с собой беседовал, сам с собой соревновался в технике владения искусством демагогии… И никаких Марыль сбоку припека.

К тому же эксперт (в качестве оного выступал довольно известный сатирик), чьи резюме должны были разнообразить поединок и веселить сердца приглашенных, сильно удрученные тягостном зрелищем, тоже, по всему видать, находился в состоянии запущенного аутизма. На любые апелляции отвечал цитатами из собственных произведений – и неизменно невпопад. Будто у эксперта, равно как и у ведущего ток-шоу, имелись серьезные дефекты слуха, сопряженные с изрядным размягчением мозга. Именно то, что малограмотная, но романтически настроенная публика считает творческим трансом. Я даже на него обиделась: сама с удовольствием его читала, слушала его выступления, думала, он куда-а умнее…

-         Спросим у нашего эксперта: самое важное в жизни женщины – это ее мужчина?

-         Ты мне роди, а я перезвоню… Спасибо мне, что есть я у тебя…

-         Да-да, спасибо, спасибо. А скажите, любовь – залог счастливого брака?

-         Чем больше женщину мы меньше, тем больше меньше она нам…

После первых «выводов эксперта» мне вспомнилась Майкино выражение: «Кто-то набредил!», но через некоторое время я поняла: сатирик старается как можно больше своих реплик провести в эфир. Поэтому и не реагирует на заданные вопросы, а просто сыплет афоризмами – авось, что-нибудь после монтажа останется. Короче говоря, использует возможности, которые может предоставить ток-шоу и не разменивается на видимость живого участия. Его, фактически, здесь нет – будто в студии присутствует клон-цитатник известного писателя, который к месту и не к месту зачитывает отрывки из произведений. Единственно верный подход: что бы там ни плел невоспитанный ведущий по наводке недобросовестного редактора, тебе все пофигу. Главное – успеть сказануть очередную фразу.

А вот Марыля с ее замедленной реакцией попадалась в каждую расставленную ловушку и на каждую предъявленную мормышку. Естественно, через четверть часа она уже изнемогала под гнетом психологических травм. Но особенно худо Марысе пришлось, когда пошли «зрительские вопросы».

-         А с алкоголиком вы бы как стали жить – охотно или вынужденно?

-         А вы где с мужчинами знакомитесь? В общественном туалете, например, могли бы?

-         А вы чужих мужиков отбивали? А у вас отбивали мужей? Сколько раз?

-         А вас били мужчины по лицу? И если били, то больно или терпимо?

-         А вы забираете у мужа всю зарплату или оставляете ему на карманные расходы?

-         А на каких опилках коптите? Точно на ольховых?

Марыська, бедная, только икала и кряхтела, словно опоенная лошадь. А потом, следуя природным инстинктам, прикинулась дохлым опоссумом. Или сусликом. Или жабкой. В общем, забилась в глубь дивана и сопела там тихонечко. И это был не худший выход. Дебюты, как бабуси, бывают большие и маленькие. Марылькин дебют, подобно мифической бабушке Мусе из фильма «Ширли-мырли», оказался карликом.

Зато я поняла, в какой атмосфере вращаются все, кто пылко и наивно хочет самоутвердиться – из личных побуждений или из профессиональных соображений. И даже умным людям – не чета Марыле - здесь приходится ой как несладко. Хотя бы потому, что они предпочитают разговаривать, а не собачиться. Но телевидение предпочитает атмосферу склоки любой другой атмосфере. Видимо, оттого, что инфантильное сознание именно так представляет полемику, дискуссию и вообще любую беседу между людьми разных взглядов. Впрочем, моя четырнадцатилетняя сестрица Майка здесь, скорее всего, ощутила бы себя неуютно. Она уже слишком большая девочка, чтобы в качестве аргумента применять совочек и ведерко с песком, которыми всегда можно треснуть оппонента по голове и с наслаждением послушать, как он разразиться истошным воплем.

К тому же гостям, отнюдь не случайно заглянувшим на огонек, хочется обратить внимание не столько на себя (напоминаем – речь идет об умных людях), сколько на свое детище. Раскрутить свое изобретение, исследование, творение – значит привлечь к нему взгляды публики и получить от публики отклики. И всех, кто намерен добиться отклика – от новичка до культовой фигуры – ждет провал. Потому что у всех прочих «болтов и гаек» информационного механизма – у редакции, у ведущего, у эксперта, у публики – свои задачи. Не дать конвейеру застопориться, или выпендриться почуднее, или схватить микрофон и не отдать, пока не передашь привет любимой девушке из родного города Заднепроходска… Побеждает тот, кто напористей и многочисленней. То есть стопроцентно не тот, кому посвящена (якобы посвящена) вся передача или хотя бы отдельный блок. Потому что отнюдь не на интересы гостя работают два основных «винтика» - журналист и публика. Чтобы это понять, пяти часов, пока я барахталась в информационно-селевой лавине, оказалось вполне достаточно.

Обратно мы везли Марылю на такси. Чтобы быстрее доставить пострадавшую в пункт первой помощи. То есть домой к Мирке. Та уже заранее приготовила поллитру, тоник и нехитрый закусон, дабы уврачевать психологические раны и наложить швы на пострадавшее самосознание своей протеже. Марыля только растерянно оглядывалась по сторонам и твердила: «Нет, мне не понравилось совершенно… Мне совершенно не понравилось… Совершенно мне не понравилось… Не понравилось мне совершенно…» Мы сочувственно кивали, пыхтели, приговаривали: «Да уж, да уж, да уж…» - я вполне искренне, Мирра – с непонятной ехидцей в голосе. Ох, не нравилась мне Миркина интонация. Кажется, вся эта «дикая охота короля Стаха» была спланированной акцией. Спланированной? Но зачем?

Потом, когда за Марылей, упившейся в дребадан, заехал исполненный сочувствия супруг, мы передали тело прославившегося матриарха семье и вернулись за стол уже вдвоем.

-         Мирра, скажи мне одну важную вещь. Только честно! – приступила я к нелегкой беседе, - За каким чертом ты все это затеяла? Ведь знала же, чем дело кончится!

-         Конечно, знала, - хмыкнула Мирка с улыбкой коварного аспида, - Просто Марыська мне здорово надоела. Без конца гугнила насчет выдающейся ценности своих взглядов. Дескать, если бы ей дали выйти в эфир, она бы всем мозги вправила. Потому что в мире наблюдается острый дефицит таких удивительных, чистых душой, но знающих истину Марысек. И она, мол, желает заполнить эту «лакуну».

-         Ну, и послала бы ее по-доброму, по-простому. Вдоль по Питерской. Зачем же было несчастную дуру на растерзание толпе отдавать?

-         А-а, так ты, умница моя, заметила, что вокруг тебя толпа? А некоторые вот надеются, что их примет в объятья зрительская масса, доброжелательная публика, внимательная аудитория… Ты наблюдательная девочка! Если, конечно, сама понимаешь разницу между толпой и публикой.

-         Да я-то понимаю. И ты, похоже, понимаешь. Тогда зачем все это? Неужто ради отмщения Марыське? «Мне отмщение и аз воздам» всем Марыськам по серьгам! Не дури. Ты, говорят, довольно много народу на такие мероприятия препроводила?

-         Знаешь, не всегда так паршиво получается. Марыля просто выказала свой страх, растерянность – на нее и накинулись. Да и передачка была неподходящая. У прочих каналов свои концепции. Кое-где за традиционализм очень хвалят, пылко любят, а хамские реплики из зала вырезают. Да и в этой передаче вырежут, не сомневайся. Останется с гулькин… фас.

-         Ну, и повела бы тетку туда, где ее по шерстке бы погладили. А то она едва ступила «под крышу дома твоего», сразу стакан водки в себя влила – видать, нутро горело.

-         Да-а… Самонадеянную Марылю основательно взгрели. Не будет больше лезть прямо в пасть нашим родимым СМИ. Небезопасная это затея.

-         Ты от ответа не уходи! Зачем ты Марыську подставила, я поняла, а вот на фига ты меня к этому делу приспособила?

-         В целях искоренения неграмотности, - Мирра лучезарно улыбнулась и хрумкнула огурцом, - Скажи, ежели тебя пригласят на передачу, что ты будешь делать?

-         Дай подумать…

-         Вот-вот! Ты думать будешь, а не кидаться на амбразуру! Этого я и хотела добиться. От тебя лично. Чтобы моя любимая бяка Лялечка держала себя в руках и не искала бы страну чудес там, где, собственно, страна дураков находится. Понимаешь, сегодня огромную роль раскрутке отводят. И народ уверовал, что раскруткой можно сделать из мыльного пузыря если не блокбастер, то роскошную мыльную оперу. Видела, как ребятня на экран рвется?

-         Ой, да-а… Стоят, бедненькие, как рабоче-крестьянский элемент на Ходынском поле – плечо к плечу, мордашки от напряжения синие.

-         Это еще что! Ты бы посмотрела, как их колбасит, когда для реалити-шоу участников отбирают!

-         Ну, там хоть на экране подольше побудешь...

-         А результат один. Я думаю, раскрутиться через телевидение так же сложно, как засветиться, вышагивая в строю молодцов на параде. Ты бы узнала человека, которого видела в съемке парада или там карнавала?

-         Ни за что!

-         Вот-вот. А попробуй убеди в этом молодняк. Человек что-нибудь слепит на подъеме энтузиазма – книжку, картинку - и сразу чувствует в себе «паренье этакое»: вот, мол, настал мой час. Если бы еще пиар как следует поработал – быть мне живой легендой!

-         Да уж… Сходство большое. Особенно с легендой о Роланде. Или еще о каком-нибудь герое, которого враги в теснине замочили, пока он трубил и трубил, будто раненый слон.

-         Ха-ха-ха! – раскатилась Мирка, - Верно! Ты, мать, прямо на глазах мудреешь!

Да уж, я мудрела невиданными темпами. Сама себе удивлялась. До Миркиного жестокого эксперимента я еще могла предполагать, что между мной и славой лежит Рубикон масс-медиа. Сейчас я понимала: внимание СМИ – не причина, а следствие известности. Сначала товар – потом реклама. И никаких предоплат. Так рухнул чрезвычайно привлекательный для дебютанта миф – о том, как «однажды ты проснешься знаменитой».

«Утром стулья – вечером деньги»

Собственно, в процессе искоренения моей неграмотности главной задачей стало избавление бяки Лялечки от инфантильного ожидания чуда. Что греха таить: я тоже надеялась «проснуться знаменитой». Теперь, когда Мирка взялась за мое «домашнее образование» всерьез, мой ангел-хранитель явно перевозбудился и принялся выкорчевывать одно опасное заблуждение за другим. Вскоре после памятной съемки Мирра дала мне еще один шанс увидеть работу средств массовой информации изнутри. Хотя я еще с прошлого раза кое-что усвоила. Кое-что насчет толпы и массы.

К сожалению, большинству людей никогда не удается выяснить разницу между массовым сознанием и сознанием толпы. А между ними существует весьма серьезная разница. Об этом много написано во всяких пособиях по психологии масс. Например, о том, что толпа не мыслит, но главным образом ощущает настроения, «расползающиеся» по всем уголкам ее чуткой души. Эмоциональная сфера толпы чрезвычайно чувствительна и работает за двоих – ведь «соображалка»-то вовсе не пашет. Усвоенные настроения заставляют толпу совершать немедленные действия - как правило, настолько бессмысленно-агрессивные, что даже не самая разумная личность не стала бы делать ничего подобного, да еще на глазах у полиции. В одиночку нипочем не рванешь бить окна и переворачивать автомобили и киоски. Но сознание толпы устанавливается не по верхней интеллектуальной планке, а по нижней. В общем, образцом для подражания становится не самый умный, а самый агрессивный.

Тем более, что толпа, как было доказано учеными еще в конце XIX столетия, «почти исключительно управляется бессознательным. Ее действия гораздо более подчиняются влиянию спинного, нежели головного мозга, и в этом отношении она приближается к совершенно первобытным существам». Аналогичное поведение свойственно животным, когда они строят иерархию в стае: самые агрессивные завоевывают лучшие куски, лучших самок и лучшие лежбища. А еще они вовсю демонстрируют свою харизму членам стаи, занимающим подчиненное положение. Так или иначе, толпой руководят эмоции, инструмент бессознательного поведения.

Чтобы слиться в экстазе с толпой, совсем не обязательно добиваться «личной встречи» с народом - иногда и разобщенные группы людей, и даже целый народ превращается в толпу. А вот народная масса и управляется, и действует иначе. Для функционирования ей нужен не только спинной, но и головной мозг. Потому что масса не только усваивает настроения - она переваривает идеи. И видоизменяет так, как ей на данный момент потребуется. Усилиями массы формируется менталитет (Красивое слово? Мне тоже нравится!) и те самые стереотипы, которые позже превращаются в традиции и удостаиваются глубокого почитания. Масса, конечно, предпочитает удобные для осмысления и употребления простенькие, схематичные идеи. Она любит конкретность и безусловность, чтобы не было вокруг главной мысли накручено в три слоя всяких «да, но…». И все-таки масса способна мыслить – пусть и на примитивном уровне. И оттого познает мир «методом пахаря» – поверхностным, но постоянно расширяющимся рыхлением почвы. Интенсивное, глубокое бурение – удел индивида.

Но к массовому сознанию информационные средства апеллировать не умеют. Во всяком случае, несть таких ловких СМИ в родном отечестве. Нашим СМИ гораздо проще создать настроение, дабы воспламенить толпу – и манипулировать этой слепой, но жадной до ощущений тварью, пока задора хватит. Потом толпа, конечно, сомнет и тебя, и твой «орган» – но в масс-медиа народ азартный. Вот и надеется на «авось». Авось доведется найти новую фишку, идеально попадающую в тот самый «градус эмоциональной банальности» – и снова подняться на вершины популярности. А может, и не придется ничего придумывать. Есть же старая добрая примочка: вызвать кого-нибудь на откровенный разговор и насыпать ему соли на хвост. Гость придет, надеясь рассказать о своих «творческих находках», а мы станем расспрашивать о скандальных слухах на его счет, присутствующая в студии часть толпы наэлектризуется и похоронит гостя под толстым-толстым слоем… да уж не шоколада! А что, хорошо! Отклики пойдут, зрители продолжения потребуют, гостюшка дорогой чи помрет, чи обсерится. И об этом передачку сделаем! Только бы он, зараза, не сел на своего конька и не начал рассказывать, что открыл, придумал, создал… Кому это интересно! 

К тому же рейтинг, словно некий изрядно поникший орган, несколько оживает при регулярном массаже. В журналистике роль массажа для рейтинга играет соблюдение принципа «Утром в газете – вечером в куплете», а на другое утро – в сознании масс. Благодаря масси… пардон, муссированию темы происходит заражение толпы некой идеей. Например, идеей «все бизнесмены – воры, все ученые – психи, все певцы – наркоманы, все знаменитости – истерики». Кому он не знаком, этот «глобальный подход»? Его основная составляющая – демагогия. А на эту даму никакие логические суждения не действуют. Она прикрывается общественной пользой, словно стриптизерка – веером. И ее голая жопа остается скрытой – до поры до времени, играючи прячась от глаз несколько прибалдевшей аудитории.

Что возразишь на утверждение вроде «Я мать, и я беспокоюсь о моем ребенке» или «Наркотики убивают»? А из верного посыла легко можно выдоить галлон выводов, не содержащих ни единой разумной мысли. Например, предложение наложить запрет на документальное или художественное кино, в котором хоть словом упоминается о наркоте, или потребовать изъятия транквилизаторов из числа медицинских препаратов. Или объявить наркотическими веществами высококалорийные углеводы, жирное мясо, газированные напитки и азартные игры. Благо некоторые люди без них не могут и дня прожить. Утром булочка с маслом или круассан с джемом, днем макароны по-флотски, вечером – картишки. Налицо психологическая зависимость! Народ, увязший в булочках и макаронах, пристрастившийся к игре в «дурака», неспособен к полноценному развитию! Необходимо спасать нацию - спасать от французов, беспринципных поставщиков круассанов, от матросов, распространителей пагубной любви к макаронам, а также от знатоков и любителей карточных игр!

Зададим еще один важный вопрос: кто составляет аудиторию, на которую работают (а вернее, которой прикрываются) средства массовой информации? А составляют ее именно паникеры. Если человек теряет ориентиры и видит, как рушится старая система ценностей, он начинает судорожно искать себе нового лидера, пророка, Большого папика… И любая воображаемая «непогрешимость» кажется ему непререкаемой истиной. Масс-медиа, даже самые профессиональные и добросовестные, не годятся ни в лидеры, ни в пророки. Они – рупор (или лупа) для наших собственных страхов. Благодаря им смутное беспокойство может перерасти в ужас, в дезориентацию, в панику. Иногда способность масс-медиа раздувать тревожное состояние помогает людям удрать буквально из-под надвигающейся лавины. А иногда оно само становится лавиной – захватывает и тащит за собой на верную гибель. Раз на раз не приходится.

И не следует требовать от прессы и от телевидения, чтобы они делали больше, чем могут их компьютеры. Ну там фиксировать информацию, делать дайджесты, составлять программы на все вкусы… Как сказал американский журналист Сидни Дж. Харрис: «Опасность не в том, что компьютер однажды начнет мыслить, как человек, а в том, что человек однажды начнет мыслить, как компьютер». А некто по фамилии Джонс добавил: «Наш век гордится машинами, умеющими думать, и побаивается людей, проявляющих ту же способность». Чтобы перестать бояться человеческого мышления, необходимо перестать притворяться компьютером, которого можно спросить насчет любой никому не нужной херни: когда и где, мол, впервые работник ГАИ отказался от предложенной ему взятки? Человек, наверное, ответит сразу, ориентируясь на социопсихологический аспект: никогда и нигде! А компьютер пороется в своих электрических залежах и выдаст: во время первой показательной проверки работников ГАИ инспектор Хрюнобуев Ы.А. категорически отказался принять незаконные приношения от своего сослуживца, переодетого в гражданскую одежду! Событие зафиксировано проверяющим Ясновзоровым Х.Ъ., залегшим на время проверки за близстоящей урной для маскировки и беспрепятственного обзора местности! Ну? И кто будет прав? Формально, конечно, компьютер.

Вот и получается, что благодаря масс-медиа участники каких угодно передач и шоу должны неуклонно тренировать в себе «компьютерное мышление»: объемистость, скорострельность, безотказность. А всякие там креативные, сиречь творческие, подходы, пусть человек оставит для собственной деятельности, а не для оповещения публики в духе незабвенного гоголевского Петра Ивановича Бобчинского, который желал при случае сказать «всем там вельможам разным: сенаторам и адмиралам, что вот, ваше сиятельство или превосходительство, живет в таком-то городе Петр Иванович Бобчинский». Ведь масс-медиа только и годны, что на оповещение «о самом факте существования»: Я Бобчинский из скверного провинциального городишки, позвольте передать в этот городишко привет супруге моей и деткам, а также теще моей, пустой и вздорной бабе! Я тут, в телевизоре, мымра ты слепая, привет тебе, кикимора! Более сложная информация типа «Я Бобчинский, автор гносеологической теории, согласно которой усвоение информации методом анализа доминирует над усвоением оного методом синтеза…» – это уже для передач, возникших как исключение, подтверждающее правило, и идущих в глубокой ночи специально для разочаровавшихся в суровой действительности интеллектуалов. Но, несмотря на смену аудитории, одно обстоятельство остается неизменным: за рамки оповещения выйти нельзя. Бесполезно и пытаться. Посредством масс-медиа нельзя сделать больше, чем предусмотрено задачами масс-медиа, как нельзя зачать по телефону. Зато по телефону можно познакомиться. А кому-то и этого вполне достаточно.

Мирра долго смеялась над моим громогласным разочарованием, над гневными филиппиками в адрес наглых ведущих и тупоумных редакторов. А потом поинтересовалась: имею ли я представление, с какого рода человеческим материалом приходится работать журналисту? Я, признаюсь, пока кипела от возмущения, несколько перегрелась. И даже позабыла, насколько примитивное, малосимпатичное и необаятельное существо та самая Марыля, над которой ругательски надругались средства массовой информации, маму их итить. Тут пришлось срочно охладиться и признать: они друг друга стоили – и объект, и субъект передачи. Когда Мирка поняла, что я дозрела если не до милосердия, то, по крайней мере, до объективности, она щелкнула пальцами и провозгласила:

-         А ты быстро соображаешь! Знаешь, как преподаватели говорят? Хороший ученик – потенциальный конкурент, плохой ученик – валютный вклад! Твое счастье, что я тебе не педагог, а всего-навсего учитель жизни. Вот что, дорогая, свожу-ка я тебя на одну тусовку...

-         На какую?

-         У-у-у! Лакомое местечко – показ мод. Звезды, пресса, халявный шведский стол, выпивка… Нет, выпивку заранее хвалить не стану. Еще прогадаю. Иной раз такое дерьмо нальют, словно пригласили одного только Эркюля Пуаро. Вместе с его пылкой любовью к ячменному отвару. У тебя есть чего надеть? Этакое, со скромным шиком?

-         А то!

Признаюсь: тусовка – ослепительное и оглушающее шоу, и по-первой оно захватывает тебя целиком. Волшебная ночь – рядом, как простые смертные, бродят «персонажи телеэкрана»! Можно оказаться в дамской комнате рядом с самой стильной телеведущей, перехватить канапе с креветкой из-под носа известной актрисы, завести беседу с популярным художником… На втором «спектакле» различаешь знакомые лица и мизансцены, на третьем – представляешь развитие сюжета, на четвертом – начинаешь зевать. Телеведущая баюкает в муфте крошечную собачку и язвит напропалую. Актриса жрет, как гиппопотам – и куда в нее влезает? А худая - прямо швабра с перманентом. Художник несет однообразную ахинею и ловит новичков. Знает: опытный тусовщик - плохой слушатель. Лавируя между усердно болтающими посетителями, устроители мероприятия охотятся на журналистов, суют им визитки, зудят насчет «эксклюзивности» всего, что вокруг. И гости-то у них экскюзивные, и вино-то на столах эксклюзивное, и певичка на эстраде хнычет в микрофон нечто специально «к случаю» написанное… Тощища.

Но первый опыт незабываем. Тем более, что это был полный бонжур, устроенный на историческом месте, в свое время носившем название «Швивой горки». Что бы ни организовывал российский организатор, и что бы не устраивал устроитель, непременно им надо придать мероприятию пафосный характер - типа встречи всемирно обожаемых звезд на небосклоне «Оскара». Ходят такие прекрасные, белокрылые, улыбаясь в объективы, и мирно беседуют о высоком. А публика взрывается овациями, покорно уплатив по… но не будем о грубых материях, особенно если их не всем хватает. В общем, взрывается за свои же кровные – и так до тех пор, пока у публики не получается понять: есть мероприятия не для нее, наивной, а для профессионалов, которым не то, чтобы совсем скучно, но совершенно конкретно интересно: что покажут, чем будут кормить, на ком хуже сидит костюм и кто кому утрет нос его же мобильником. О каких таких «профессионалах» речь? Да все от том же скоплении птиц из группы грифов семейства ястребиных отряда хищных. Стервятники. Neophron percnopterus. Второе название - «светская хроника». Они уже тут, сидят в рядок на жердочке, нюхают воздух и сообщают как на духу.

Итак: партер был наполовину пуст. Звезды сюда просто не явились: пофикстулив несколько минут перед объективами, они линяли, не дойдя даже до скатертей-самобранок. Стараясь закрыть своим оптимизмом зияющие прорехи в зале, ведущие без конца повторяли: «Открываем наш праздник в двух шагах от Кремля!» Дался им этот Кремль! А вот еще в двух шагах – другой исторический заповедник, Швивая горка называется. Некогда славилась своими накожными паразитами. Таких, как на жителях этой горки, даже в Индии на йогах не встречали. Но об этом удивительном факте никто и не вспомнил.

Потом нам встретилась Миркина «оценочная категория». Некая журналистка по фамилии Сероухова. Вон она, стоит, балдеет над дивной рекламной икебаной – мускулистый негр разлегся на шикарной постели, среди атласных одеял и упитанных подушечек. Видать, мебельная фирма сегодняшнее веселье оплачивает. Мирка сказала: если Сероухова в числе приглашенных – значит, и тусовочка так себе. Второй сорт, контрафактный товар, подарочная упаковка. На «верхотуру» ее не пускают. Но билет на второсортные вечеринки она выслужила потом и кровью: двадцать лет протирает мосластым задом кресло в агентстве новостей, пишет в нераскрученные женские журналы, сидит в зале на ток-шоу, карауля микрофон и широко улыбаясь тщательно накрашенным ртом. Выше Сероуховой вовек не подняться – здесь ее предел.

И правда, устройство мероприятия не дотягивало до народного гулянья ввиду отсутствия халявы и расслабухи, но и не напоминало деловую встречу тех, кто понимает, с теми, кто творчески переосмысливает. Как в еврейском анекдоте: «А вы возьмите левый ботинок маленький, а правый большой – выйдет так на так и будет то, что надо!» И вообще, весь этот кавардак напоминал вечеринку у Робинзона Крузо, когда виски уже закончилось, а пираты с аборигенами все еще кайфуют. И разговоры тут велись такие же, обрывочные, пиратские, полные непонятных намеков, специальных терминов и невнятных угроз. Над обществом висел поминутно густеющий смог принужденности и скуки. Нет, это явно не золотой век русской культуры. И даже не серебряный. В общем, «не хватайтесь за чужие талии, вырвавшись из рук своих подруг». Нечего искать в тусовке блестящего продолжения традиции светских салонов. Похоже, и на Руси действует священный закон западных тусовок: публика останется ровно столько, на сколько у организаторов хватит выпивки. Кончится горячительное – гости разбегутся.

-         Глянь, как пялится! – с удовольствием произнесла Мирка, - Ах ты, похотливая моя. Надо ее отвлечь, а то бедняжка слюной захлебнется. Сейчас я ее поддену!

-         Да зачем! Дай бабе полюбоваться напоследок. Небось, тетенька и не вспомнит, когда ей в последний раз лиловый негр подавал манто, а не то чтобы что!

-         Не вспомнит, потому что не было в ее жизни лиловых негров! И краснокожих индейцев тоже. Перед тобой – чистый и невинный вуайерист. Сероухова вообще чудный образчик, надо вас познакомить.

-         На предмет чего?

-         Дурочка! И останешься дурочкой, если не будешь слушать старую умную ворону по имени Мирра. Гляди внимательно, перед тобой вариант плохого журналиста, глупого человека, пустого честолюбца, который изображает звезду тусовки. Дывлюсь на нее, тай думку гадаю: и как такие завоевывают мир!

-         Чем тебе тетка не угодила? Пишет плохо?

-         Вообще не пишет. Питается отбросами, объедками, сплетнями и остатками со шведских столов. Зато считает себя педагогом.

-         Да ну?

-         А то! Педагогичнее не бывает. Подберет чучело еще ужаснее себя – и кохает, кохает.

-         А я сойду за чучело?

-         Обязательно. Сейчас ты услышишь высокопарную исповедь о том, что такое истинная журналистика. Евангелие масс-медиа от Сероушки. Привет, старая халявщица! – небрежно хлопнула Мирра свою приятельницу по заду.

-         Ой! Мирочка! Приве-е-е-ет… Как дела?

-         Тебе безрадостную правду или вежливую ложь?

-         Ой, ну ты скажешь тоже-е-е… Как тебе здесь? Шикарно, правда?

-         М-м-м-м…

-         Ой, а вино они выставили о-бал-ден-ное!

-         М-м-м-м…

-         Ой, знаешь, я тут на презентации одной была, и меня, представляешь, все время обносили! Я посмотрела – а у них бутерброды с икрой только для випов. Ну, думаю, суки! Не покормить журналиста – это ж какую надо совесть иметь!

У знакомой оказалась стойкая привычка каждую фразу начинать с «ой» и большую часть «е» произносить нараспев и этак в нос. Нечто среднее между «и» и «ё». По прононсу видать – дура.

Я смирненько стояла на заднем плане и ждала, чем Мирка станет потчевать глупенькую журналистку. Небось, вы уже поняли: Мирра – страстная интриганка, гадюка подколодная, беспринципная и безжалостная любительница розыгрышей. Словом, находка для тех, «кому живется весело, вольготно на Руси». Чтобы им жизнь медом не казалась. А то, глядишь, придет ночью кариес…

-         Я, душа моя, хочу тебе представить молодое поколение. Вот, дочка моей подруги. Мечтает писать, да уже, собственно, и пишет. Ей бы умелого руководителя…

-         Ой, как замечательно. А где печатаешься? - тетенька улыбнулась мне во всю ширь, едва не испачкав уши помадой.

-         Да я, собственно…

Но мне не удалось ничего сказать. На меня обрушилась Ниагара советов. Вернее, пресс-релизов. Дамочка пересказала пресс-релиз на окружающую тусовку, потом на прошлую, потом на позапрошлую. А после принялась пиарить себя. И свою последнюю статью. Нечто невообразимое насчет того, что голубые отнимают у женского пола лучших представителей своего пола.

-         Слушай! – оживилась Мирра, демонически посверкивая глазом, - Я тут узнала: создается общество защитниц рода человеческого от надвигающейся эпидемии гомосексуализма. А еще обнаружен вирус гомосексуализма! Передается внутриутробным путем.

-         Ой, неужели?

Я вообразила гомосексуалиста, заражающего свое чадо нетрадиционной ориентацией в утробе. Только в чьей утробе – вот вопрос! Кажется, смена ориентации не дает мужчине способности беременеть? Интересно, как Мирка станет выпутываться.

Но Мирра пошла по испытанному пути: шустро громоздила одну небылицу на другую, не давая собеседнику опомниться. 

-         Ты представляешь, дуся, что будет, если гомосексуалисты начнут плодить себе подобных?

-         Ой, а как же они станут их плодить? – раскрыла рот Сероухова. Учуяла мистификацию.

-         Ну-у-у… - Мирра, похоже, не нашлась, что ответить.

-         Искусственным оплодотворением… - шепнула я.

-         Вот-вот! – радостно ухватилась за идею Мирка, - К тому же и у голубых бывают сбои. «Лучшего друга» смотрела?

-         Ой, нее-е-е…

-         Там у гомика родился сын, который занимался йогой еще в мамашином пузе…

-         Ой.

Дальше я уже не слушала. Запихала себе в рот сразу два пирожных, чтобы заглушить дикий хохот, с трудом прожевала и побежала в зал.

Пока Мирка вешала дамочке лапшу на уши, тусовка посверкала перед камерами, а на официальную часть их сияния уже не хватило. Остались самые что ни на есть «спицилисты». Несмотря на пафос, волнами исходящий от ведущих, публика отнеслась к мероприятию не как к ритуалу, а по-деловому, норовя получить побольше полезной (каждый в своем понимании этого слова) информации, чего организаторы, похоже, не ожидали. Странно это, не по-русски: звезд набежала уйма, девушки-красавицы, наряды от кутюр – именины сердца, в общем! А эти… пялятся на сцену, словно нанятые, и сетуют, что им плохо видно даже из партера, а галерка с бельэтажем и вовсе не для зрителя, а для слушателя, причем для слушателя с большими ушами, зайчика такого – ну, зануды!

Так рухнул миф о блистательном светском обществе, куда не всякому дано попасть, но куда неустанно надо стремиться.

Не каждый лысый – в молодости брюнет!

Да, Миркины усилия не пропали даром. Бяка Лялечка поняла: пока она не писала ни книг, ни статей, она благополучно и бесстрашно существовала в своем собственном узком кругу как известная личность. Теперь, когда Ляля стала (нет, не писателем, это слишком пафосное слово) автором, как говорят в редакциях – она начала погружаться в безвестность. С одной стороны, это очень неприятное состояние. С другой, как поглядишь на мучения действительно известных лиц – сразу вспоминается фраза критика-публициста-философа Григория Ландау: «Слава есть любовь, доступная немногим; любовь есть слава, доступная всем». Может, я не там ищу? Может, надо полюбить, чтобы ощутить эту «славу, доступную всем», чтобы перестать гоняться за близорукой нимфоманкой Никой – обладательницей крыльев, лаврового венка и охоты к перемене мест? Не знаю. Я еще никогда никого не любила. У меня случались увлечения, романы, интрижки и приключения сугубо сексуального характера. Я не сторонница «единой терминологии», когда всякого рода «рабоче-эмоциональные моменты» называют единым словом «Любовь», да еще с большой буквы «л». Но я признаю – Любовь существует. Просто не всем удается ее испытать. Если, конечно, это вообще можно считать удачей.

Почему я так осторожничаю? Да потому, что, как всегда, забегаю вперед. Надо бы излагать события по порядку, но это уже немодный в искусстве прием. Уже даже не модно делать из последовательного изложения нарезку-ассорти, когда не поймешь, что было сперва, что потом и чем все закончилось. Оставив надежду на изобретение нового художественного приема, я вся отдалась на волю обуревающих эмоций: вначале совершаю фальстарт, потом возвращаюсь назад, топчусь и приседаю от нетерпения, затем пробегаю дистанцию, как положено, но медленно (хотя не сказать, чтобы печально), отчего и финиширую в хвосте самого распоследнего аутсайдера.

А этот роман был поистине романом. Ибо мне приспичило встретить настоящую любовь, если уж в наш жестокий век высоких технологий настоящей славы новичку не добыть. Да что новичку: человек может разработать теорию движения литоральных плит, из которых состоит земная кора, предупредить человечество об опасности столкновения с крупным астероидом, узнать подноготную Большого взрыва - за что и получить заслуженную Нобелевскую премию, - но его имени все равно никто не запомнит. Польский сатирик Веслав Брудзиньский верно заметил: «Чтобы прославиться, нужно 40 лет заниматься живописью, или 20 лет писать бестселлеры, или 10 лет играть главные роли в театре, или 5 лет блистать в кино, или ежедневно в течение месяца ежедневно зачитывать по ТВ кулинарные рецепты». Немудрено, что меня потянуло в любовные кущи. А вдруг истинный рай находится здесь, а не в телевизоре? Я же все-таки не фрекен Бок! Хотя… И она тоже не осталась равнодушной к обаянию «милого, милого» Карлсона. Может, и мне встретить «в меру упитанного мужчину в полном расцвете сил»?

Кстати, мировая культура всячески одобряла мой выбор. Один Шекспир дорогого стоил. Нет, лавры Джульетты или, упаси господи, Реганы с Гонерильей меня не прельщали. Но целеустремленная Гермия из «Сна в летнюю ночь» - то, что надо. Знала девица, чего хотела и ни пяди не намеревалась уступать. Словами и делами завоевывала жизненное пространство. Все пускала в ход, вплоть до когтей. Амплуа вполне в моем характере. Я, если кто из читателей позабыл, согласно семейной игре, типичная Малышка Мю – упорная, агрессивная и скептически настроенная особа. Конечно, с таким характером в кроткие любовницы – вроде тех, что погибают в четвертом акте с напевом или с молитвой на устах - не берут. С таким характером, естественно, легче попасть в леди Макбет, чем в Дездемоны. Но ведь помимо кровавых убийц и невинных жертв, существуют еще и виндзорские кумушки! Существуют насмешки, плутни, колдовство – словом, весь наш женский арсенал. И, коли уж мне пришла охота встретить любовь и добиться хэппи-энда, я стану его применять вовсю, ни перед чем не остановлюсь!

Так я и думала - несколько месяцев подряд. За это время поняла: и флирт, и свидания, и приключения есть тяжкий, неустанный труд. А любовь есть цель, которую все понимают так же, как немецкий социал-демократ Эдуард Бернштейн: «Цель – ничто, движение – все». И потому людям легче двигаться вперед, чем двигаться к цели. В общем, Казанову можно назвать не столько героем любовного фронта, сколько героем любовного труда. В фильме «Лучший друг» - в том самом, с помощью которого Мирка выставила свою подружку полной дурой, - главный герой емко описал дискомфортное состояние, на которое мы готовы пойти ради того, чтобы «встреча прошла удачно»: питаешься одними сжигателями жира, зубы смазываешь вазелином, и туфли тебе жмут. Благодаря этим ухищрениям выглядишь, конечно, великолепно, но выглядеть великолепно и чувствовать себя так же – совершенно не одно и то же. А вернее, это диаметрально противоположные состояния. Стою, вся такая модная в своем неудобном прикиде, на лице у меня – выражение терпеливой гордости. Чувствую: надолго терпения не хватит. От каблуков, которые я ношу не особенно охотно, ноги ломит; времени на макияж и прическу вечно не хватает; удобный спортивный стиль пришлось поменять на яркий экстравагантный, а от него больше проблем, чем пользы; и ужинать я перестала - исключительно в целях телесного совершенствования. В ходе всех этих пертурбаций я здорово изменилась. «И к святкам нас – о чудо! – в голландцев нарядил». Словом, вскоре пришло ощущение, что и обо мне уже можно сказать, как о любовнице французского писателя Антуана де Ривароля: «У нее не больше ума, чем у розы».

Итак, путем непрерывного и окольного, прямо-таки броуновского продвижения я превратилась из полноценной, неглупой особы в красивенький цветочек. И мне оставалось лишь сидеть молча, предоставляя окружающим возможность наслаждаться моим чудным видом и ароматом. А при том, как я люблю поговорить и послушать (в основном себя), понятно, что так называемый отдых стал для меня настоящим испытанием. Вообще, когда становишься совершенством, начинаешь нравиться всем, кроме себя. К тому же я обнаружила, что красота женщины выявляет в мужчине самые тщательно замаскированные потенциалы глупости, бесхарактерности и злопамятства. Давно знакомые парни теперь разговаривали со мной так, будто я – попугайчик любимой тетушки. Пока старушка не видит, птичку можно и подразнить, потыкать в нее письменными принадлежностями, посмеяться над раздраженным цвиканьем. Но в момент, когда появляется тетушка с доброй улыбкой на морщинистом личике, непременно надо состроить умильную гримасу и произнести несколько сладких комплиментов на тему «Какие перушки! какой носок! И, верно ангельский быть должен голосок!» - после чего, авось, и тетушка, и попугайка проникнутся к доброму малому самыми теплыми чувствами.

Но меня сейчас больше всего на свете интересуют эпидемии и их распространение. Если перебрать соответствующие справочники, непременно найдешь: воздушно-капельный, половой, желудочный, через кровь, через рукопожатие, через слюну… Все не то, все не то. А можно ли заразиться вприглядку? У меня, к примеру, вышло как «раз плюнуть». И полной ложкой огрести последствия в виде морального убытку. Картина Репина «Вот уж не ждали гостя дорогого». Видно, не дано нам, грешным, держать все под контролем, а как хочется, как хочется! Ведь научилось человечество справляться с черной оспой, чумой, холерой и сифилисом. Научилось! И тогда в виде поощрения природа ему подкинула атипичную пневмонию, чтобы не зазнавалось и суетилось. Вот так и я. Стоило мне почить на лаврах здравого смысла, тут-то и меня настигла инфекция. «Любовная лихорадка» называется.

А подцепила я эту заразу от моей школьной подруги Лариски, которую жизнь заставила сменить свой исследовательский интерес к мужчинам на более мирные цели. Лариска влюбилась, закрутила роман и пригласила меня познакомиться с ее бойфрендом и потенциальным мужем. Пригласила без наших общих закадычных Настьки и Таньки, в связи с чем объяснила: дескать, в их обществе она будет чувствовать себя неловко, вдруг они чего-нибудь отчебучат в своем репертуаре (о репертуаре см. в книге «Кредо плохой девочки»). Кому же, как не мне, было понять Лариску. И я согласилась придти. В клубе, где мы забили стрелку, Лариска повисла на плечах здоровенного парня. Выглядело все красиво и убедительно, хоть маслом пиши. Я, кажется, впервые увидела школьную подругу, не глазеющую на мужиков, как на живность в зоопарке, а сосредоточенную на ком-то одном. Мы познакомились. Ларискиного парня звали Сергеем. Потом еще его знакомые подвалили: две влюбленные парочки. И меня зажали в кольцо.

Вокруг меня распространялись флюиды счастья, и было нестерпимо тяжело чувствовать себя чужой на всеобщем празднике жизни. У этих шестерых, которые светляками «мерцали и реяли» вокруг меня, все было просто, хорошо и понятно. И мне было неловко и обидно, почему у них все, а у меня – ничего. Они – счастливы и довольны, а я как сирота. По-хорошему, мне бы слинять оттуда, но я, будто завороженная, стояла и пялилась на окружающих, чувствуя себя абсолютно пьяной. Я шла ко дну подобно «Титанику», и у меня не хватало сил послать сигнал «SOS». Потом Лариска пригласила всех к себе. Я засобиралась домой, но Ларка повисла теперь уже у меня на шее и стала умолять. Я согласилась, решив, что напьюсь, и все мне будет по фигу. Дома у Лариски я хлопнула водки – не помогло, развела с шампанским – помогло, но не сразу. Я изображала веселье, трепалась, хохмила, бузила. Поэтому, когда пришел еще один гость, я его даже не заметила. Я крупно солировала, а потом отключилась.

Проснулась дома у Лариски. Голова раскалывалась. С кухни доносились голоса, на них я и пошла, словно Джеймс Кук на вопли аборигенов. Когда показалась в дверном проеме, на меня уставились три пары сочувствующих глаз: Лариска, Сережа и незнакомая личность. «Есть сможешь?» - жалостно спросила меня Ларка. Я замотала головой. Незнакомая личность протянула мне «Алказельцер».

-         Колдун или сами страдаете? - полюбопытствовала я.

-         Лялька, ты что? – засмеялась Лариска, - Это же Петя. Он к нам позже присоединился. Вы уже знакомы!

-         И все?

-         !?

-         Ну, не знаю, судя потому, как Петя осведомлен о состоянии моего организма, может, я еще что-нибудь забыла? А, Петя? У нас после вчерашнего есть общие имущество, дети, воспоминания?

-         Есть. Я тебя до кровати нес. Правда, ты уже спала и во сне ругалась матом.

-         Прощения прошу.

-         Проехали. Никогда в жизни не носил такого красивого бревна.

Засранец этот Петя. Но я тоже хороша. Нализалась в сисю. Голова трещит. И от счастливых физиономий Лариски и Сережи просто тошно на душе делается. Сейчас заплачу обильными пьяными, вернее похмельными слезами. Я произнесла дежурные фразы, что все было замечательно, и мне пора домой.

-         Тебя Петя отвезет, - Лариска запнулась, - Не возражаешь?

-         Да глупо возражать. Тем более после вчерашнего Петя уже знает, как со мной надо обращаться. Пойдемте, Петя, обещаю вести себя прилично.

-         А мы вчера во время бреда матом перешли на «ты».

-         Учту.

Но я абсолютно не понимаю, почему этот белобрысый Петя не пошлет меня куда подальше? Что за охота ему со мной возиться? А мне зачем покорно плестись за ним к его «Жигуленку»? Я не знаю, как себя с ним вести, о чем разговаривать. А за его умильную иронию в мой адрес мне Петю просто побить хочется. Это я себя так веду с другими, а не другие - со мной.

-         Тебя куда отвезти?

-         В университет.

-         Может, лучше домой?

-         А тебя на чай приглашать надо?

-         Да что ты боишься?! Не собираюсь я тебе навязываться и приставать к тебе тоже не собираюсь!

-         А я не боюсь. Приставай.

Ну, вот оно, само с языка слетело. Похоже, я просто банально в Петю влюбилась. Даже не заметила как. Не приходя в сознание. От Пети исходила такая уверенность, что хотелось его слушаться. А еще хотелось на нем повиснуть.

Несколько следующих дней прошли как во сне. Мне ни до чего не было дела. Я влюбилась и все свободное время проводила с Петей. До чего же мне было с ним хорошо! Общались мы, в основном, с Сережей и Лариской. С моими подругами возникала напряженка. Они не попадали в градус и норовили побыстрее смыться. Меня это нисколько не расстраивало, даже забавляло. Мой новый круг общения сплошь состоял из счастливых влюбленных парочек, таких же, как и мы с Петей. Очевидно, одиночкам рядом с нами просто нечего было делать. Постепенно мое сумасшествие улеглось, жизнь вошла в нормальное русло. Днем я училась, вечерами встречалась с Петей, на выходные мы собирались в более расширенном составе. Вшестером или ввосьмером ехали за город на шашлыки или устраивали вечеринки. И в мою душу, будто червь, стало вползать пресыщение.

Я вдруг начала замечать, как девчонки в нашем узком кружке делают друг другу подлянки. Поменьше и побольше. Борются за статус самой крутой. Но не в открытую, а исподтишка. А ребята какие-то благодушно-отмороженные. Я не знаю, сколько бы это еще продолжалось, но один случай все решил. На одной из вечеринок Сережа неожиданно мне объявил, что страшно меня хочет. Видимо, его потянуло развеяться напоследок - перед объявлением официальной помолвки с Ларкой, с перечислением будущих гостей и подробным рассказом о том, какие столовые приборы приглянулись будущей хозяйке дома. Я не пожелала, чтобы пребывающая в ажитации Лариска оказалась в курсе Сережиных насущных потребностей и тихо его отшила. Без патетики и мордобоя. Оказалось, Петя все слышал, а потому устроил мне сцену ревности и надулся, будто пять олимпийских колец, от обиды. Видите ли, мое поведение показывает мое же пренебрежение к нему. Лепил какой-то мрак насчет того, что он всегда подозревал, что Сергей ко мне того… а я не против. По его мнению, отказать Сергею я должна была в духе античного театра: созвать зрителей на представление, выйти в центр и заголосить во всеуслышание о своей добродетели и любви к Пете.

Может быть, влюбленным полагается время от времени ссориться - это придает определенный шарм отношениям? Наверное. Но в моем случае Петина обида сыграла роковую роль в наших отношениях. Я вдруг поняла, что не хочу с ним мириться и не хочу его возвращать. Оказалось, мне уже надоело слушаться надежного и обаятельного Петю. И надоело на нем висеть. Петина ревность стала отличным поводом к разрыву. Вначале я испытывала некоторую неловкость, даже собиралась поговорить с Петей по душам: все, мол, из- за того, какая в нашей милой компании обстановочка создалась. Ну, сам посуди, Петенька, единственный (гм!) мой: девицы друг другу пакостят, распускают слухи, устраивают подляны, будто мы все - участники перманентного конкурса «Мисс Возлюбленная года»; парни большую часть времени пребывают в эйфории, несущей «сон разума», а пробуждаются только накануне личного катаклизма – накануне окончательного и бесповоротного согласия на разрыв или на брак. Причем пробуждаются лишь для того, чтобы напоследок от души освежиться. В объятьях посторонней особы женского пола. Изложить это со всевозможными аргументами не стоило никакого труда – и Петя, вероятно, понял бы меня и принес извинения за причиненные неудобства. Но я не хотела себе лгать: ни Петины извинения, ни сам он были мне не нужны. Я излечилась от любовной лихорадки.

Искреннее желание большой любви – своеобычная мечта юности. И как все мечты, она имеет довольно невысокий шанс на воплощение. Главное, чтобы несбывшееся не отравляло нам реальную жизнь и не умаляло реальных достижений. Если со временем человек вырастает из своих подростковых грез – это нормально. Можно даже сказать, что это хорошо. А вот другой вариант, когда человек (как правило, особа женского пола) планирует стать кем-то, не будучи никем и ничем, с помощью одной только «большой любви» - это уже вариант тех самых взаимоотношений, которые в криминалистике носят неприятное название «мелкой проституции». Почему «мелкой»? Не знаю. Видимо, потому, что «крупная проституция» - это уже высокопрофессиональный уровень вполне состоявшейся куртизанки,

И хотя наши стратегические планы, как сказал Шекспир, «лживей клятвы, данной в пьяный час», мы не унываем. После очередного провала мы снова и снова испытываем свою судьбу на выносливость, а свою удачу – на верность. И только если, как медики говорят (а точнее, пишут), «результат отрицательный»: судьба захирела, удача изменила, жизнь прошла, деньги кончились – мы пытаемся (и то не все и не всегда) усилиями разума исправить тот хаос (а может, вакуум), в котором очутились благодаря мечте, надежде, любви и вообще благодаря всяческим сладкоголосым птицам юности.

И ладно, коли мы их, пташек-канареек, сами выбирали, наблюдали, заслушивались. А то чаще всего как бывает? Любой может сказать, что ему этого Карузо напели, а он и заколдобился. Так сказать, упоительные песни птицы счастья в исполнении тех, кто самолично ничего такого не слыхал, но «мотивчик» хорошо представляет и держит наготове. Орнитологи хреновы.

От девушек – как, впрочем, и от юношей – моего возраста почему-то принято ожидать теплых чувств – таких теплых, что даже обжигающих. Это свойство – доходить до самовозгорания - старшим поколениям кажется практически неотъемлемой чертой характера молодого человека. Впоследствии, под воздействием окружающей среды тепло уходит в атмосферу, и человеческая натура остывает, иногда до минусовых температур. А пока мы молоды – гори, гори, моя звезда! Синим пламенем. Честно говоря, иногда хочется взять весь этот романтический идиотизм, который застревает в мозгах дяденек и тетенек насчет предназначения молодости в судьбе мира – и вывернуть его наружу, и разложить по тарелочкам, и предложить взору собравшихся – нате, полюбуйтесь! А после подсчитать небольшой процент тех, кто не кинется тут же врассыпную. Чтобы поблевать без помех. Почему? Да потому, что никакой фильм-катастрофа, ужастик, триллер или историческая эпопея не могут продемонстрировать подобное море крови с архипелагами мертвых тел, щедро украшенных колото-резаными ранами и странгуляционными бороздами на свернутых шеях. Такое впечатление, что великая любовь – не более, чем предлог для последующего зверского самоубийства. Хотя… Вполне вероятно, что так оно и есть.

Может, мы пользуемся любовью как предлогом, чтобы регулярно заглядывать в глаза современной моде, чтобы периодически забегать к косметичке, чтобы ничего не делать в приятной компании, чтобы однажды – от хронического безделья, от внезапного осознания собственной бесполезности и бездарности, а может, под влиянием предменструального синдрома или еще какого-нибудь «нормального психического отклонения» - выбрать среди «наименее отвратительных» друзей-приятелей предмет «любви страстной», и страдать по нему, страдать… Иногда – с летальным исходом. Природа не терпит пустоты. А еще природа не терпит неподвижности. Ее стабильность основана на мелких, суетливых движениях более ли менее плотной массы, состоящей из живой материи. Или неживой. Неважно. Вот и с нами общество поступает так же: проснись и пой! Не спи, замерзнешь! Любите, чтобы мы не вымерли! То замутит какое-нибудь пакостное реалити-шоу, где молодых идиотов сподвигают к мелкой проституции: полюби и получишь приз. То на дому усилиями родственников примется мозги канифолить: отчего ты, деточка, такая невлюбленная? Вот я в твоем возрасте вечно по кому-то обмирала! Ну и молодежь пошла! И где у них сердце? Следующая стадия – анализ конкретных кандидатур: вот Миша – чем тебе не кавалер? А Степа? А Валера? А… И так – от ближайших знакомых до совершенно неприемлемых личностей.

Под таким давлением поневоле размягчаешься (главным образом, в области мозга) и начинаешь раздумывать: может, действительно, обратить благосклонное внимание на Мишу-Степу-Валеру, не то придется, словно в крыловской басне про разборчивую невесту, «считать своих подруг: та замужем давно, другую сговорили» - и завидовать той самой черной завистью, о которой ни один Сальери, ни один Герострат понятия не имеет. Откуда она вообще берется, эта женская зависть к подругам, которых «сговорили»? Почему наличие «высококачественного» кавалера для женщины – практически то же, что быть кавалером одного или нескольких престижных орденов – для мужчины?  Конечно, все оттуда же – из детства, из инфантильной готовности жить под чьим-то крылышком, в чьей-то тени, чьими-то благодеяниями. Вопрос даже не в том, откуда она берется, подобная тактика, а в том, куда она может нас завести. Ну, а в самом-то деле, – куда?

Скорее всего, туда же, куда она приводит разных авантюристов-прилипал, которые во все времена ищут крышу и надеются «прилепиться» к большой рыбке на предмет быстрого продвижения и беспроблемного существования за счет могучего и снисходительного покровителя. Но даже в дикой природе, где эта стратегия оправдана и опробована миллионолетней практикой, у прилипал время от времени начинаются проблемы – исключительно биологического характера. Естественно, у человеческих прилипал бывают еще и социальные проблемы, и этические. В принципе, нет разницы – мошенничать и лизоблюдствовать ради получения ордена и чина или мошенничать и лизоблюствовать ради проникновения в твою жизнь «великого чувства».

Польский писатель Славомир Мрожек недоумевал: «Человек использует способ или способ использует человека?» Что тут ответишь? Иной раз, потеряв цель, удваиваешь скорость и интенсивность продвижения. Это как бы компенсация за общей бессмысленности и действия, и намерений. Оно и неудивительно, если прав был английский публицист Эдмунд Берк, который полагал, что «богу было угодно даровать человечеству энтузиазм, чтобы возместить отсутствие разума».

Партнерство или сделка? Чувство или профессия?

Лично мне кажется, что главное – разобраться, где цель, где средство, а где всего-навсего рекламный дурман, с похмела в башке застрявший. Например: если женщина хочет замуж – пусть выходит; если хочет быть богатой – пусть учится зарабатывать; если хочет размножаться – пусть рожает; если хочет регулярно заниматься сексом – пусть заводит любовника или нескольких. И не надо путать цели со средствами, а средства с общепринятым стереотипом «успешности и продвинутости». И врать себе и окружающим на голубом глазу, точно героиня рекламы: «А что ты еще любишь? – М-м-м-м… Спортом заниматься! – Ну, предположим, ты пирожные любишь!» - не надо этого! Не всегда «разоблачение» проходит в идиллически-сладкой обстановке в духе видеоролика. И не всегда последствия самообмана столь безобидны: ну, хихикнула смущенно, ну, откусила еще шмат бисквита с кремом, ну, прожевала, проглотила и забыла. Представляю, каково это: обнаружить, что лет двадцать жизни выброшено на ветер во имя чего-то совершенно ненужного… Тут и самоубиться недолго! К сожалению, сплошь и рядом устаревший взгляд на вещи мешает современной женщине напрямую объявить себе и миру: буду делать то, что хочу, а не то, что в маразматических советских и постсоветских мелодрамах заповедано! Долой идеалы и коллизии восьмидесятых! На дворе – новое тысячелетие!