РЕСПУБЛИКА ПОГИБШИХ ВОРОБЬЕВ

Хороши нынче дороги белорусские: ни пыли, ни гаишников, кати себе, посвистывай — никто не остановит. При условии, если вы обеспечены спецтранспортом.

Да и жизнь наладилась: тишь да благодать. Старухи на остановках дремлют, рейсового автобуса ждут терпеливо (одна из тех проблем, кои времени не подвластны). В полях техника постанывает, а сами поля повылизаны — впору самолеты сажать. Сажать, сажать… и сеять — без права сбора урожая. Так уж заведено отцами, народ же волен приклеивать свои названия нововведениям и явлениям. «РПВ» или «Р—П» произносилось чаще, чем название республики. Трагический смысл аббревиатур, суровая концентрация ужасов, домыслов и полуправд… Некоторые радикально настроенные издания щедро сыплют ими налево и направо, как некогда палили по сталинизму — съеденному ржавчиной бронепоезду, которого и след простыл.

«Республика Погибших Воробьев». «Республика—Полигон».

Тучные луга, рябит в глазах от коровьих батальонов, полянки, грибы коси, так их много, цветы в любую пору года полыхают. Но не везде одинаково: бывает, тут — вспахано, здесь — колосится, а там уж и урожай снимают, однако, не видать пестрых платков да промасленных ватников — сплошь техника. «Дадим урожая еще больше!» — гласят транспаранты.

Гигантская расческа прошлась однажды по сим местам, лишь маковки церквушек и ныне бросают вызов всеобщей приглаженности. Опрятненькие, чистенькие — они светятся неземным сиянием в лучах такого редкого здесь солнца.

Табличка при дороге сообщала название: «Воробьево». Колонна въезжала в очередную деревню. Мимо Доски почета, магазинов — книжного и продуктового, мимо школы, на территории которой, оседланные детворой, плавно кружили карусели, мимо памятника Последнему Воробью, которого нашли на этом самом месте, шли автобусы. Они держали путь на главную усадьбу колхоза «Нетчилово», что находилась в трех верстах от Воробьево.

Липкий язык асфальта слизал колонну и выплюнул ее у двухэтажных особняков. Дети с портфелями на остановке, старушки на скамейках, сразу же за перекрестком — кафе, велосипед у входа. Водитель нырнул под капот грузовика, куры на проезжей части — рядовой пейзаж. По левую сторону дороги, наискосок от правления высился добротный клуб белого мрамора с черными позументами окон по фасаду (с некоторых пор в РПВ строили на совесть, будь то жилой дом или общественное здание). Головной спец автобус поравнялся с парадным крыльцом, выпустил из нутра прозрачный, как намек, тоннель—переход. Прибывшие стали просачиваться в здание. Пока шла высадка «десанта», механик—водитель в сопровождении бортинженера произвел наружный осмотр машины, убедился в целостности траков, вычистил чьи—то останки, налипшие на ленивцы и направляющие… На дальних подступах к «Нетчилово» экипаж отметил на маршрутных картах «Волка», «Медведя» и «Зубра», но не эти звери попадают под колеса и траки: этим не дано сорваться с гранитных постаментов.

Отошел автобус, подкатил второй, третий… Процедура высадки и осмотра машин соблюдалась неукоснительно.

На главной усадьбе колхоза «Нетчилово» нынче праздник: из самой Москвы припожаловали лекторы—ученые во главе с академиком Несказановым Ч. П. Одним из последних покидал он автобус с порядковым номером «11», прошел по переходу в окружении восьми одинаково одетых молодых людей.

Внутри клуб тоже был хорош и нечем не отличался от сотен других, спешно выстроенных по всей РПВ. Обычные бронированные с орнаментом плиты плавно растекались по полу, вползали на стены; потолки были заведомо облегчены, однако держались на радугах арок из профилированного стеклобетона. Окна, хрупкие на вид, таковыми не являлись, и кто—то мог поплатиться здоровьем, возымей намерение протаранить одно из них.

Шесть люстр (не здесь и в иное время их называли прожекторами) высвечивали каждый закоулок небольшого в общем—то помещения на восемьсот посадочных мест. Голые, замурованные в бетон рамы, гладкие стены — наглядная агитация здесь не водилась. Да и не преследовали талантливые архитекторы цели достичь домашнего уюта, основное — доказать. А доказывать—то как раз и примчались москвичи.

За столом алого бархата собрались сторонники академика. Чревомир Петрович, как обычно, при параде и регалиях: массивные очки, пара портфелей с документацией, хранимой пуще собственных глаз, и первая Звезда Героя. Костюм вишневой нитки со свинцово—медным наполнителем придавал ему некую монументальность, лишь чрезвычайно подвижная голова а пучком волос на затылке, прилаженная к короткой толстой шее, скрадывала это впечатление.

Что ни клуб, то новый костюм. Это не излишество, это жестокая необходимость не только для его сторонников. За барьером, по ту сторону стола, — оппоненты академика, в большинстве своем студенты и неформалы; жутковато и одновременно смешно было смотреть на этих молодых людей, вооруженных по последнему слову техники космического века. Буквально за минуту до начала лекции один из чересчур мнительных парней тщательно покрошил пауков и муху, притаившихся в сиденье мраморной скамьи.

— Это уж слишком, — прокомментировал его действия академик. — Ну—с, все в сборе? — Несказанов окинул взглядом своих. — Все! — эхом отозвался его первый зам по вояжу Владлен Ильич Кваробо, после чего достал красную книжицу с траурным корешком и сделал в ней запись, которая свелась к проставлению галочки против графы «Колхоз „Нетчилово“». Рука его скользнула в крайнюю правую графу «количество прибывших», где и вписала число «441».

Академик откашлялся.

— Товарищи! Мы вплотную подошли к одной из долгожданных в науке дат. Да, товарищи, в следующем годы исполняется ровно триста лет со дня одной памятной катастрофы… — Чревомир Петрович приложился к графину разового пользования, затем опустил сосуд в специальный ящичек под столом. Присутствующие услышали, как хрустнуло стекло. Услышали и ядовитое шипение убиваемой в ящичке твари, но этому давно уже никто не придавал значения. — Товарищи! Сегодня мы обязаны признать, что эти триста лет были наполнены тревогой за будущее. Но сегодня, товарищи, мы обязаны отметить, что наши страхи оказались преувеличенными. Довольно скулить и косить лиловым глазом на некоторых насекомых, которые в определенной степени увеличились в размерах. Да, товарищи, угрозы для человечества в целом они не представляют! — и добавил негромко: — Чего не скажешь о каждом из нас. Но мы — ученые, и наш долг — осмеять домыслы вражеской пропаганды. Поэтому мы сегодня здесь. — И еще тише: — Хочется верить, что спец части Министерства Обороны не пропустят гадов через биологическую зону охраны…

Голос Несказанова вновь набрал силу:

— Надо признать, товарищи, что некоторые явления отечественной наукой прежде замалчивались. То, например, что молочные продукты, мясо и птицу ни под каким соусом нельзя было употреблять. Но что оставалось делать? Народ—то следовало хоть чем—то кормить, ведь не посадишь всех на лечебное голодание, как того требовал некто Г. А. Войтович в своем опусе «Исцели самого себя». Наше счастье, что в нем не было намека на известную катастрофу. Хорошо и то, что народ прислушивался к голосу желудка больше, нежели к крамольным речам Войтовского, которому было отказано в выступлении по республиканскому радио. И правильно сделали, что отказали. Но сегодня, товарищи, мы вынуждены признать: Войтович был прав. Что сталось бы с нами, последуй его советам большее число белорусов? Те две сотни мутантов находятся пока в специальном… э, лаборатории, шестерых, как вам известно, пришлось пристрелить при попытке улетучивания. Сегодня, справедливости ради, мы отдаем должное смелости ученого и человека Войтовича и признаем его правоту…

— Это потому, что народ уже не надо сажать на лечебное голодание? — раздалась несанкционированная реплика из зала.

Несказанов машинально облокотился на стол.

— К чему эти провокационные намеки, товарищи оппоненты? Народ не вернуть, и сегодня, когда причины самоустраняются, мы не должны… — У вас локти тлеют, — сказал тот же голос.

Академику спешно доставили новый пиджак, его соратники на всякий случай отпрянули от стола. То, что казалось при первом приближении скатертью алого бархата, на деле было ничем иным, как мутамхом, паразитирующим на мраморе. А ведь предупреждали.

— Э, как видите, я остался в живых и на собственном примере доказал, что нечего бояться нечисти. Я продолжаю работать на благо науки, товарищи! (Сподвижники издали два—три осмотрительных хлопка — еще неизвестно, как отреагируют мутамхи на сам факт аплодисментов). Но возьмем, товарищи, природу: как она отозвалась на катастрофу в обеих пострадавших республиках? За небольшим исключением, флора и фауна сохранились неизменными, хотя и тут встречаются отдельные отклонения. Но, как говорится, нет худа без добра. Пусть РПВ лишилась воробьев — этих ненасытных расхитителей урожая, и число голубей и ворон тоже заметно снизилось, зато наш регион вышел на первое место в мире по производству зерна на душа населения! — Скажите, уважаемый Чревомир Петрович: кого потчуют нынешним белорусским хлебушком? — оппозиция слегка освоилась и начала задавать вопросы. тем более, что пока ничто не нарушало церемонии планового мероприятия.

Академик ловко увернулся от пикировавшей на него мухи гербицеце и от вопроса — одновременно:

— Мы с вами проехали три четверти Республики По… виноват, Белоруссии. О нашей экспедиции еще долго будут вспоминать потомки, и грех жаловаться… — Мы, жалкие остатки так называемой экспедиции — да! Но позвольте, две тысячи одиннадцать человек — не в счет? — послышался другой голос из зала, и вслед за ним загремело десятка два единиц огнестрельного (в прямом смысле слова) оружия. Охрана специальными вило—граблями удалила из зала шесть свеженьких трупов — мутантов со сложными латинскими названиями.

Несказанов торжественно молчал минуту (а может, ждал следующей атаки и не дождался), затем вымолвил:

— Они пали под алтарь науки. И давайте продолжим дебаты, товарищи. несколько слов о климате. Предположим, сто пятьдесят лет зимы в лето и столько же лета в зиму — случайность. Только все равно нам есть над чем подумать — я имею в виду оставшиеся сто пятьдесят. только ради всего святого прошу: не валите в одну кучу, безголосое большинство, граждане оппоненты, эдак мы вовсе ни до чего не договоримся.

Пока Чревомир Петрович уговаривал, соблазнял и даже стращал, в зале сорили искрами сварщики: шесть бронированных плит были приварены заново, скамейки установлены на должные места. Еще не успели собрать кабели, как в дальнем правом углу, где молча держал часовую голодовку самый крупный из оппонентов «экземпляр», неожиданно сгустился туман. Легким облачком он подбирался к преуспевшему на московских — привозных — харчах, а у того, как на грех заклинило огнемет. Просто встать и убраться подальше студент не имел права, ибо шла видео—и звукозапись.

На замечание из зала академик ответил со сцены на редкость находчиво:

— Это дым от сварки, без паники, товарищи!

Верней всего что набор этих слов служил специальным сигналом для действий охраны: ладно сбитые парни рассредоточились в двух направлениях — одни выступили в дальний правый угол, оттащили неуклюжего студента и принялись говорить с туманом по—свойски, другие бросились отнимать у прессы кинокамеры и звукозаписывающую аппаратуру. Начальник охраны пал замертво, вслед за ним — второй генерал, подчиненные разразились перекрестным огнем. Майор, принявший командование на себя, поднял руку — условный знак «можете продолжать». «Зрители», уже без дополнительного приглашения, скакали кузнечиками — перебирались поближе к столу алого бархата… билеты на задние ряды резко упали в цене.

— Предлагаю прекратить прения! — на высокой ноте взвыл чей—то истошный голос, на что Несказанов возразил:

— Еще четыре минуты, товарищи, у меня программа!

Его зам, Владлен Ильич Кваробо, засек время по настенным часам. Ему показалось, Однако, будто стрелки почесались одна о другую, вползли в ось и выплеснулись обратно. «Что за чертовщина?» — пробормотал Кваробо, надавив на глазные яблоки волосатыми кулаками.

— Товарищи! пусть стыдно станет тем, кто триста лет назад опубликовал карту зараженной местности! Она, местность, была поражена полностью. Сегодня мы с полной уверенностью можем заявить следующее: чего не доделал Гитлер, с тем успешно справился Чер… черт бы побрал эту секретность! Кстати, и на Украине не все благополучно. Меня особенно беспокоят тамошние самостии — равно как здесь самосеи. — Речь идет о растениях или животных? — и погибая, оппозиция тянула гимн несоглашательства. — О животных просили пока помалкивать. Увы, слишком поздно хватились… — Несказанов надел на голову специальный капюшон, и все с облегчением последовали его примеру. — Но давайте, товарищи, соглашаться: народу знать о том пока вредно. Посему призываю молодежь нашу славную: подпишем наш общий отчет — и с рук долой! К чему бередить старые ра…

По алому бархату скользила сороконожка. Правда, тварь оказалась не совсем сороконожкой. Ножки считал на микрокалькуляторе Владлен Ильич. Считал, считал, а хвост гадины все еще скрывался в том углу, где лучшие бойцы охраны давали достойный отпор голубому туману, где горели стены и плавился металл. Чревомир Петрович весьма робко ткнул в гадину тупым специальным щупом. Ядовитое насекомое, расчлененное в трех местах, обзавелось шестью головами, и все шесть пьяно уставились на академика — минуту глазели, не более, да и расползлись в разные стороны.

Несказанов Ч. П. поехал мимо кресла. Его сторонники шарахнулись, кто куда.

— По машинам!!!

Этого—то сигнала только и ждали присутствующие. Прочные двери на поверку оказались вовсе не такими. Двести двадцать боевых машин, гремя траками, подбирали страдальцев от науки. Владлен Ильич спохватился, занервничал, посокрушался о дальнейшей судьбе академика; укрывшись за броней танка: «Почему труп не забрали?», но смолк, потеряв порядок в мыслях: рядом с механиком—водителем появилось известное в узких кругах Синее Привидение, вид 3–А. Одними очами бездонными спросило: «Когда уже Правду народу—то понесете?» Владлен Ильич не растерялся и сунул голову в полиэтиленовый мешочек, взятый на вооружение у Аэрофлота. «3–А» не убоялось страшилища в целофане — вонзило когти в упругую плоть, продело свои глазища внутрь мешка и уставилось ими в очи зама.

— З—зара… Завтра! А оно не наступило, — скинув мелок, пролепетал Кваробо. — Все завтра. Или после…

Привидение коснулось его лица холодным крылом, коснулось — и растаяло. «Во дров наломали! Тут на три Звезды натерпишься… Черт бы побрал упрямых оппонентов. Ничего! Еще колхоз, другой».

Танки честно покидали центральную усадьбу колхоза «Нетчилово». одному богу ведомо, когда появятся на этих землях люди и появятся ли вообще. РадиоАКТИВНОСТЬ местности близка к нулю, чего не скажешь о здешних обитателях. Речь идет не об истуканах на остановках или муляжах возле школ. Даже не о роботах, управляющихся с техникой на полях.

О других.

Ученые бежали, но это не значило, что клуб опустел навеки. Сначала распахнулись окна. Страх, накопившийся под сводами, потянулся наружу. Шесть бронированных плит, так тщательно приваренных сварщиками, бесшумно опрокинулись, тяжелые мраморные скамьи съехались в кучу. Из подполья брызнул голубой сполох, выплыл облаком, захватил объем помещения. В голубизне той возникли очертания людей: сухая немощь, зрелый сок в беспомощных сосудах и вялая, истонченная мутациями юность. Шорох теней. Десятки их прильнули к оконным проемам, машут танкам вослед ледяными ладошками. вот уже втаскивают внутрь потерпевших собратьев. Шесть туш со сложным названием по латыни терпеливо жмурятся в потолок, пока их штопают чуткие руки. Только здесь оказывают первую помощь убиенным на этой земле… Женщина прижимает к груди сороконожку — гладит, успокаивает: потерпи малость, придет и твой черед… Вот и муха взвилась под потолок, к прожекторам, подверглись полной реставрации пауки. так из осколков склеивают чашу, из которой едал древний горшечник или кузнец. простой люд давал зарабатывать историкам и археологам щедрее, нежели знать и правители: хоромы из флирта и интриг не выдерживают испытания временем. Многие того не понимают. Или не хотят понимать. Как нынешние отцы не понимают того, почему ходят по РПВ привидения, ползают и летают разные гады. Почему комары пожирают асфальт, а сосны переходят через шоссе.

Их просто не отпустили живые, с ними не распрощались, как это принято исстари. Но разве докажешь то светилам, у которых все человеческое засвечено? Оттого и горюют обитатели клуба на центральной усадьбе колхоза «Нетчилово» (только ли здесь!). Стол алого бархата, скамейки, прожектора. Часы настенные, из которых льется мерный свет—перезвон, — то мышка—вьюн, здешняя Примадонна, сообщает точное время…

А в белокаменную тем временем мчала депеша:


«Связи гибелью академика Несказанова зпт невозможностью продолжать эксперимент на выживание группа возвращается Москву тчк
ио начгруппы майор Капитонов тчк»


И стоят одинокие церквушки, подпирают маковками присмиревшее небо. Колосится рожь и осыпается, чтобы взойти. И только послезавтра в центральной печати появится фотография академика Несказанова Ч. П. в траурной рамке. Чуть погодя ему присвоят вторую Звезду Героя, обоим генералам — первые, всем троим — посмертно. Но сегодня и послезавтра, и год, и сто лет спустя Примадонна будет сообщать точное время.

ВРЕМЯ, НАВЕКИ ОСТАНОВЛЕННОЕ.