– Хорошо. Значит, ты хочешь, чтобы мы немедленно уехали? – Сэм начала собирать брокколи с ковра.
– Уехали? Но она только приступила к еде. О, ради бога, оставь такие разговоры, – раздраженно сказал Бен.
Сэм выпрямилась.
– Я прекрасно вижу, что ты распаляешься для очередной ссоры. Нам действительно лучше уехать.
– Великолепно! Ты умываешь руки и оставляешь мне одному убирать всю грязь. Как романтично!
– Бен, я очень сожалею, что ты вынужден был незапланированно забрать к себе Эмму, но у меня не было выбора. Нана слишком утомлена, а я просто не могла взять выходной даже в воскресенье.
– Слышу старую песню. Ах, я бедная-несчастная. Я не могу контролировать свою жизнь, она несется в бешеном темпе. Всем остальным нужно держаться изо всех сил. Простите, но я ни в чем не виновата.
Он попытался засунуть ложку с едой в рот Эмме. Сэм это возмутило: Эмма уже достаточно взрослая, чтобы ее не кормили с ложки.
– Ты, как всегда, несправедлив ко мне, – прошипела она. – Это же была твоя идея, отправить меня работать, чтобы ты мог сидеть дома с Эммой. Я предупреждала – это будет не так легко, как тебе кажется.
– Ошибаешься. Я просто верил в материнский инстинкт, который вот-вот в тебе проснется. Для большинства матерей невыносимо бросать своих детей даже на день, не говоря уже о пяти рабочих днях, а порой и шести. – Бен поморщился, когда Эмма отвела его руку с ложкой в сторону от себя.
Слезы обжигали Сэм глаза.
– Я бываю с ней намного чаще и дольше тебя из-за того, что ты якобы тратишь много времени на поиски работы.
– Верно. Между прочим, у меня назначены на завтра сразу два собеседования по поводу открытых вакансий, к которым мне нужно основательно подготовиться, но поскольку мне вместо этого пришлось заниматься Эммой, меня наверняка теперь не возьмут!
– Мы не можем продолжать рассчитывать на помощь Наны. Я надеялась на повышение, чтобы получить возможность нанять няню, но на это трудно рассчитывать, когда твой начальник большая сволочь.
– Если я получу работу, мы сможем себе позволить няню!
– Было бы блестяще, – сказала Сэм, стремясь снизить накал разговора. – Но я знаю, насколько тебе трудно устроиться куда-то. Я, разумеется, не знала о собеседованиях. С кем они назначены?
Бен издал саркастический смешок.
– Можно подумать, тебе не все равно.
– Вообще-то, мне совсем не все равно. Я рада, когда у тебя появляются шансы. Вот только, если у тебя тоже будет длинный рабочий день, нам нужен какой-то план.
– Ты имеешь в виду план, как по-прежнему давать мне понять, где мое место?
– Мне нужно пописать! – выкрикнула Эмма.
Бен тяжело вздохнул и потянулся к дочери, сидевшей сейчас на полу рядом с матерью.
– Мама отведет меня! – громогласно заявила Эмма. – Не хочу папу. Папа – придурок.
Бен гневно посмотрел на Сэм.
– Как я погляжу, ты очень лестно отзываешься обо мне за моей спиной.
– Я ни разу не употребляла этого слова при ней. И никогда бы не отозвалась о тебе подобным образом. Скорее всего, она подцепила словечко от тебя самого. Ты не стесняешься в выражениях, когда возишь ее на машине. И какого дьявола ты имел в виду, сказав, что я хочу дать тебе понять, где твое место?
Бен достал салфетки и принялся протирать Эмме лицо.
– Я имел в виду, что на помощь Наны не всегда можно рассчитывать, и одному из нас по-прежнему необходимо будет присматривать за Эммой, если няня попадется никуда не годная или ты станешь слишком задерживаться и не успевать вовремя домой. Я, конечно, могу найти работу, вот только никакая карьера мне не светит. Ты понятия не имеешь, среди какого дерьма мне приходится вести поиски. И власть твоей профессии над тобой кажется мне непостижимой, даже странной.
– Я хочу писать! – вновь закричала Эмма.
– Я не верю своим ушам! Как могла ты сказать такое про папу! – Сэм закатила глаза как раз в тот момент, когда Бен взял Эмму на руки и она пустила струйку мочи ему по ноге.
– Отлично, Эмма! – заорал он. – Тебе уже четыре года. Скоро в школу. Ты не можешь больше мочиться под себя!
Он начал срывать с Эммы мокрую одежду, и из глаз девочки покатились крупные слезы. Она смотрела на мать, протягивая к ней ручонки. Она запомнит этот момент, подумала Сэм. Она будет помнить его как минуту, когда ее отношения с отцом достигли критической точки.
Сэм подошла к дочери, погладила по головке и нежно утешала ее, пока она не успокоилась. После того как Эмму переодели, Бен передал ее на руки матери.
– Вот. Теперь она целиком в твоем распоряжении. Я хочу пива. – Он почти вышел из комнаты, но оглянулся и продолжил: – Да, и кое-что еще. Тебе или Нане придется позаботиться о ней завтра, если снова проявятся признаки болезни. Я не намерен отменять собеседования. Из дома выйдешь сама.
Эмма крепко вцепилась в Сэм. Она же стояла и смотрела на диван, на котором они с Беном провели столько ночей вместе, тесно прижимаясь друг к другу, а их дочь спала в плетеной колыбели, стоявшей у них в ногах.
А потом, когда Бен закрыл за ней входную дверь с такой силой и грохотом, что сотряслись стены в гостиной, впервые со времени знакомства с мужем она не испытала никаких эмоций.
Глава 18
5 февраля 2017 года, воскресенье
Сердце Китти отчаянно колотилось в груди из-за чудовищного переутомления. Ее глаза болели, но даже если она закрывала их, бесконечный поток мыслей в голове не прекращался. Она хотела лечь в постель пораньше после бессонной ночи и прощальной вечеринки, но после сеанса у Ричарда этим утром малейший звук заставлял ее мгновенно просыпаться. А когда она все-таки проваливалась в сон, громкий стук напольных часов постоянно напоминал ей, сколько длился ее сон. Она издала тяжелый вздох и смирилась с еще одной бессонной ночью, села, опершись на подушки и включив прикроватную лампу.
Она оглядела спальню. Ее взгляд блуждал между темным дубовым паркетом пола, антикварной мебелью и тщательно подобранной из галерей всего мира коллекцией гравюр, развешенной по стенам. Хотя она провела месяцы, работая с дизайнером интерьеров над проектом, она не могла выбрать вариант, который бы ей особенно понравился, и вскоре начинала ненавидеть отделку, жалея, что не предпочла что-нибудь другое. В результате она получила безликий безупречный дом, а потому часто предпочитала селиться в одном из номеров отелей, где ей приходилось останавливаться на протяжении жизни и активной работы.
Она меняла квартиры много раз в безуспешных попытках найти место, в котором чувствовала бы себя как дома. Теперь же, вновь оглядывая комнату, она подумала, что ее желание не сбудется, скорее всего, никогда.
Китти откинула одеяло, сунула ноги в тапочки, прошла по отполированному полу и раздвинула тяжелые шторы, за которыми открывался вид на Темзу. Некоторое время она наблюдала за отсветами в реке от фар проезжавших мимо машин. На нее навалилась новая волна усталости, и она села в обитое бархатом кресло, стоявшее у окна. Лампа у нее за спиной освещала ее отражение в оконном стекле, на фоне темного ночного неба. Вскоре у нее отяжелели веки. Когда она постепенно начала засыпать, то услышала странные звуки, шумное дыхание, топот кого-то бегущего.
Черный туннель. Она бежала к полоске света в его конце, шлепая ногами по скопившейся воде. Задыхаясь в темноте, ощущала горячее желание, жизненно важную необходимость спастись. На бегу она с трудом могла видеть свои покрытые грязью руки. В одном из кулаков было что-то зажато. Она распрямила пальцы, и ключ упал на камни впереди нее. «Немедленно вернись!» Голос за спиной прозвучал невероятно громко, до крайности усилив ее страх. Она подняла ключ и поспешила к свету. Позади стучали каблуки той, кто преследовала ее все быстрее и быстрее. «Остановись, дитя мое!» Она поняла, что женщина приближается. Добравшись до ступеней, ведущих к двери, она нащупала замерзшими руками замочную скважину, запихнула в нее ключ и с отчаянным усилием попыталась провернуть его, но только когда она взялась за дело обеими руками, ей это удалось. Дверь распахнулась. Сделав первые шаги в ночной мрак, она повернулась, закрыла за собой дверь и вновь заперла ее.
«Открой дверь сейчас же!» – кричала женщина.
Она стучала изнутри с такой силой, что дверь заметно сотрясалась.
Холодная зимняя ночь окружала беглянку, почти парализовав ее, вокруг был огромный внешний мир. Но ужас заставил ее двигаться дальше, и она побежала к каменной постройке, где-то вдалеке видневшейся в свете луны. Ноги налились свинцом, а тропа оказалась неровной и скользкой. Она натыкалась на надгробия, споткнулась о поваленный могильный крест, потеряв равновесие и во весь рост растянувшись на земле. Заставила себя подняться. Голос женщины теперь лишь смутно доносился издалека.
В полном одиночестве, тяжело дыша, она добралась наконец к укрытию, каменной пристройке, где впервые почувствовала себя в относительной безопасности. Дверь едва держалась на петлях, и она осторожно открыла ее. Согнулась, пытаясь успокоить сбитое дыхание, огляделась в поисках места, где могла бы спрятаться. В стенах зияли дыры, сквозь которые внутрь проникал лунный свет, и ее взгляд упал на старый плуг в углу, стоявший на подпорках из кирпичей. Она подбежала к нему, изо всех сил принялась толкать, раскачала, и он с грохотом упал на бок. И в тот же момент донеслись злобные голоса, и хотя преследовательницы находились по-прежнему достаточно далеко, они двигались к ней.
«Эльвира! Эльвира!»
Китти внезапно очнулась ото сна, жадно хватая ртом воздух. Она не сразу поняла, где находится. Снова тот же сон. Ей припомнились слова Ричарда:
«Сны зачастую означают так и не решенные вами проблемы, с которыми мозг все еще пытается справиться, пока вы спите.… Вы думаете, ключ по-прежнему спрятан там же? Наверное, считаете, что именно это внушает вам ваш сон?»
Еще день, подумала Китти, всего лишь один день, и Святая Маргарита без следа исчезнет с лица земли. После этого она уже никогда не узнает, могла ли докопаться до истины.
Она вскочила из кресла и бросилась к гардеробу, лихорадочно доставая из него вещи.
Путь до входной двери показался ей невероятно долгим, но с каждым шагом силы возвращались к ней. В ее душе загорелся маленький огонек надежды. Она нашла фонарик, надела сапоги и накинула на себя сверху водонепроницаемый плащ. Затем вышла из квартиры и на лифте спустилась вниз.
Когда она выбралась на улицу, морозный воздух обжег лицо, но она лишь едва заметно улыбнулась. Ночь была темной и холодной, однако стоило ей двинуться вдоль ряда платанов, протянувшихся по набережной Виктории, восьмилетняя Эльвира, какой она запомнила ее, появилась прямо перед ней, подбадривая и заставляя идти дальше.
Китти остановила черное лондонское такси, почти сразу попавшееся ей на пути.
– Пожалуйста, не могли бы вы довезти меня до Престона? Это городок к северу от Брайтона.
– Ничего себе! Это обойдется вам, милочка, примерно в двести фунтов, – отозвался шофер, склонившись к открытому окну.
– Хорошо. Значит, мне понадобится банкомат по дороге, чтобы снять наличные.
Китти открыла заднюю дверь машины и села на сиденье.
Глава 19
5 февраля 2017 года, воскресенье
– Я невыносимо устала, Нана, постоянно выслушивать дерьмовые упреки. От Маррея, от Бена.
– Так старайся не слушать их. – Нана оторвалась от вязания и посмотрела на Сэм.
– А разве у меня есть выбор? Я могла бы послать Бена куда подальше, но тогда Эмма лишится отца, а если скажу Маррею, чтобы отвалил от меня, то я лишусь работы.
– Бен никогда не уйдет полностью из жизни Эммы. Он слишком сильно любит вас обеих. А что до Маррея, то так ли будет плохо, если ты уйдешь от него?
Сэм сидела в бабушкином кресле-качалке, держа на руках прижавшуюся к ней Эмму.
– Нана, у нее лоб горячий. Ты думаешь, она здорова?
Сэм почувствовала, как слезы навернулись на глаза.
Нана поднялась из своего кресла и пощупала спину правнучки.
– Она действительно слегка горячая, но я уже измерила ей температуру, все в порядке. Ее организм справляется с вирусом. Еще пара дней, и ее состояние придет в норму.
– Эмму не пустят завтра в ясли, если ее самочувствие будет таким же, как сейчас. А у Бена собеседования по поводу работы.
– Ничего страшного. Я присмотрю за ней, – с нежной улыбкой сказала Нана.
– Нет, Нана, это неправильно по отношению к тебе. Я попрошу его приехать и забрать дочь после собеседований. Но не сегодня, у меня просто уже нет сил для очередной ссоры с ним, для пререканий и споров. Мне кажется, что все пошло кувырком после того, как я уехала от него, и пока я не вижу возможности вернуть всё на круги своя. – Сэм заплакала, резкими движениями смахивая со щек слезы, а Эмма заерзала у нее на коленях и прижалась к матери еще сильнее.
– Ты не можешь вернуться в прошлое, но вполне можешь двигаться вперед, если готова приложить для этого усилия, – сказала Нана. – Я понимаю, как трудно сейчас Бену, но ведь на самом деле он не выполняет всех своих обязательств, о которых вы договорились. У тебя нет причины чувствовать себя виноватой в чем-либо.
– Не знаю. Порой мне кажется, что он в глубокой депрессии. Я тоскую по прежнему Бену, но он сам не стремится наладить отношения между нами. Я чувствую себя ответственной за то, что развалила семью, однако это именно он хочет оставить все как есть.
– Ты справишься. Пройдет еще несколько лет, ты сделаешь себе имя, прочнее встанешь на ноги и тогда сможешь чаще отлучаться с работы. У тебя сейчас самый сложный период, когда ты делаешь карьеру, имея на руках ребенка, требующего твоего внимания и заботы.
– Это верно. Вот только я многое упустила, когда Эмма была совсем маленькой. И упущенного уже не вернуть. – Сэм ласково запустила пальцы в локоны дочери и стала целовать ее теплые щеки, пока малышка не оттолкнула ее от себя.
– Ты была бы несчастна, если бы пришлось целыми днями торчать с ней дома. У нее есть Бен, есть я, а ходить в ясли она обожает. А скоро ей предстоит школа. Она – вполне довольный жизнью ребенок. Ты проводишь с ней ровно столько времени, сколько можешь на данный момент. Она станет нуждаться в тебе гораздо больше, когда подрастет, а ты, если уйдешь с любимой работы, превратишься в печального человека с несложившейся судьбой. Разве это станет для Эммы хорошим примером на будущее?
– Но сейчас я провожу на работе долгие часы, почти не вижусь с Эммой, Бен меня ненавидит, а босс относится без малейшего уважения. Я так устала каждый день прикладывать неимоверные усилия, но все равно чувствовать, что я всех только разочаровываю.
– Не думаю, что босс не уважает тебя. Скорее ты не уважаешь его. Я бы тоже не стала. Судя по твоим рассказам, он совершенно безграмотный болван.
Сэм с нежностью посмотрела на свою бабушку. Она любила ее безгранично, каждую ее морщинку, ее кожу, которая пахла розовой водой, улыбку, которую видела на ее лице, несмотря на боль в бедре. Письма Айви, как отчетливо замечала Сэм, задели за живое и ее, поскольку бабушка очень хотела бы знать свою собственную мать.
– Мне жаль, что письма до такой степени расстроили тебя, Нана. Они напомнили тебе о твоей матери, не правда ли? Ты когда-нибудь пыталась разыскать ее? – Сэм постаралась спросить как можно мягче.
– Не волнуйся обо мне, дорогая, – сказала Нана и сосредоточилась на подсчете количества петель.
– Ведь ты не всегда ладила с приемными родителями, правда? Например, они не слишком обрадовались, когда ты забеременела моей мамой.
– Да, они переживали из-за этого, но делали только то, что казалось им правильным. Едва ли я легко поддавалась воспитанию.
– Неужели ты никогда не думаешь о ней? О своей родной матери? – Сэм наблюдала за ней, ожидая, что она поднимет взгляд.
– Иногда думаю. Вот только она наверняка уже умерла, – тихо отозвалась Нана.
– Ты не можешь этого знать. Тебе всего шестьдесят. Она все еще может быть жива. Я могла бы помочь тебе разыскать ее.
Нана вновь сосредоточила внимание на вязании. Ее пальцы двигались быстро, спицы щелкали беспрерывно одна о другую. Такой знакомый звук! Сэм прежде часто засыпала под него.
– Сэмми, есть кое-что, о чем ты не знаешь, – сказала она через некоторое время. – Мне нужно кое о чем с тобой поговорить.
– Конечно, Нана. О чем же? – спросила Сэм, наклоняясь вперед. Но Эмма тут же недовольно промычала. – Только дай мне уложить Эмму, и мы сможем побеседовать, хорошо?
Нана кивнула, положила вязанье на колени, а ее глаза налились слезами. Сэм внезапно снова стало стыдно за себя: она слишком перегружала бабушку, взваливала на нее непосильное бремя.
Она прошла в спальню, где ночевали они с Эммой, и уложила дочь в маленькую кровать. Но стоило ей опустить ее на постель, как девочка опять начала плакать.
– Тс-с, успокойся, – сказала Сэм, пощупав ее лоб. – Все хорошо, солнышко.
Потом вернулась в гостиную.
– У нас не осталось калпола, Нана? Думаю, надо постараться сбить ей температуру.
– Пойду посмотрю, – ответила Нана, поднимаясь с кресла.
Она направилась на кухню.
– Прости меня за предложение найти твою маму, – сказала ей вдогонку Сэм. – Только тебе самой решать, как поступать. Просто я никак не могу выкинуть из головы мысли об этих письмах. Что-то действительно ужасное произошло в том месте.
Нана задержалась в дверном проеме.
– Тогда ты обязательно должна узнать, что именно произошло.
– Каким образом? – спросила Сэм, тяжело вздохнув.
– Получив доказательства. Я не для того потратила столько денег на твое образование, чтобы из тебя вышла неудачница, легко опускающая руки при возникновении проблемы. – Она скрылась в кухне, и Сэм слышала, как хлопают дверцы шкафчиков.
– Нана, но ведь я училась в бесплатной государственной школе. – Она рассмеялась.
– И тем не менее мне приходилось вкалывать на трех работах сразу и платить налоги! Помнишь, что всегда говорил твой дед? «Если ты считаешь себя слишком мелкой и незначительной личностью, чтобы на что-то влиять, попробуй переночевать в комнате с комарами». – Нана вернулась в гостиную с калполом и улыбнулась, отдавая лекарство Сэм.
– Спасибо, Нана. Я дам ей лекарство, а потом мы сможем спокойно поговорить.
– Правильно, Сэм. Займись сначала Эммой.
– Мне не потребуется много времени, чтобы уложить ее. Не терпится узнать, что так беспокоит тебя.
– Я хотела поговорить с тобой про деда, но с этим можно повременить. Наверное, я веду себя глупо. – Нана повернулась в сторону своей комнаты. – Думаю пойти поспать, если я вам пока больше не нужна. Но разбуди меня, если понадобится помощь. Осталось еще одно, самое последнее письмо от Айви. Я вложу его в твой блокнот вместе с остальными.
– Хорошо, Нана, спасибо. Я прочитаю его как только смогу.
Эмма приняла лекарство и заснула. Тогда Сэм в спешке сунула свой ноутбук и блокнот в сумку, а затем вышла на слабо освещенную улицу. Совершенно промерзшая «нова» никак не хотела заводиться, и лишь после третьей попытки мотор машины затарахтел и ожил, но в салон через форсунки обогревателя начало поступать хоть какое-то тепло, только когда она уже останавливалась перед домом престарелых «Грейсуэлл».
Она посмотрела на часы: 22:45. Пятнадцать минут до выхода Джеммы на ночное дежурство. Она выключила фары, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания, оставив двигатель и не слишком действенный обогреватель продолжать работать. Конечно, она не впервые дожидалась, пока появится нужный человек, несклонный разговаривать с журналисткой, но сейчас она чувствовала себя крайне неуютно у порога чужой собственности без разрешения босса. Последняя встреча с Марреем заставила ее нервничать еще и из-за того, что ее уверенность в себе уже была основательно подорвана ссорой с Беном и чувством вины перед Эммой. Несмотря на разлад с Марреем, она всегда считала его своей опорой, полагала, что между ними все же существует понимание и взаимное уважение. Она явно заблуждалась. Ей бы хотелось на все наплевать, не обращать внимания, не злиться на все недостатки начальника, но никак не удавалось.
Она полностью погрузилась в свои размышления и очнулась от них, подняв взгляд и заметив Джемму, только когда та уже прошла мимо ее машины. У Сэм в панике затряслись руки. Ей необходимо было перехватить Джемму до того, как та войдет в здание, но, появившись так внезапно, она рисковала до смерти напугать бедную девушку. Она торопливо опустила стекло в окне автомобиля и помахала Джемме как старой подруге:
– Джемма, Джемма! Это я, Сэм. Помните, я приезжала недавно.
Девушка остановилась и обернулась на голос, поначалу совершенно не понимая, кто зовет ее из темноты. Сэм выбралась из машины.
– Простите, не хотела напугать вас. Как вы поживаете? Не могла бы я кратко побеседовать с вами?
– На это нет времени вообще. Моя смена начинается через десять минут, а мне нужно еще переодеться. – Джемма выглядела бледной и усталой, отметила про себя Сэм, а в ее движениях не было больше прежней легкости и бодрости. Она раздраженно дергала выбившуюся прядь волос соломенного цвета, пытаясь заправить ее в конский хвост на затылке.
– Я видела вас в церкви на поминальной службе по отцу Бенджамину, – мягко сказала Сэм. – Вы мне показались расстроенной. Я не знала, что вы были с ним знакомы.
– Прошу вас, уезжайте. Мне не следует общаться с вами. У меня большие неприятности из-за того, что вы сумели проникнуть в комнату сестры Мэри Фрэнсис. Я чуть не лишилась работы. – Джемма выразительно посмотрела на нее. – Наша заведующая даже хотела вызвать полицию, но сама сестра Мэри Фрэнсис уговорила ее не делать этого.
– Мне очень жаль, действительно жаль, но я должна была поговорить с ней. – Вспышка ярости Джеммы застала Сэм врасплох.
– Она очень расстроилась и разволновалась! – резко выпалила Джемма. – У нее слабое сердце. Ей трудно вспоминать о матери Карлин. Она по-прежнему тоскует по ней. – Джемма сунула руку в сумку и достала мобильный телефон, начавший звонить. – Это моя коллега интересуется, где я. Мне надо срочно идти.
– Вы знаете, кто та престарелая леди, которая встала и прервала службу? – спросила Сэм.
– Нет, понятия не имею. А кто вы сама такая? Какого черта вам здесь нужно? – все так же злобно произнесла Джемма.
– Я – репортер, – призналась Сэм. – Сестра Мэри Фрэнсис обмолвилась, что с матерью Карлин произошло что-то необычное. И я пытаюсь выяснить, что конкретно.
– О боже! Оставьте меня в покое. – Джемма повернулась и пошла по дорожке к дому.
– Джемма, думаю, есть кое-что, о чем вы мне не хотите рассказывать. Жаль, но мне придется поделиться своими подозрениями с полицией.
Девушка застыла на месте. Сердце Сэм колотилось так бешено, словно все в ее жизни зависело от того, что произойдет дальше.
– Если вы поделитесь со мной причиной вашего беспокойства, я обещаю, дальше меня ничего не пойдет, – тихо сказала она, охваченная чувством вины, а потом облегчения, когда Джемма повернулась к ней со слезами на глазах.
– Я не могу разговаривать с вами. Я уже опаздываю на дежурство. Коллега с нетерпением ждет, чтобы я ее сменила.
– Разве вы не можете уделить мне всего пять минут? – теперь уже умоляющим тоном спросила Сэм, волнуясь, что Джемма может передумать, если она даст ей уйти. – Пошлите коллеге сообщение, что ваш автобус задержался, или придумайте другой предлог для небольшого опоздания. Если вы побеседуете со мной сейчас, больше я вас не побеспокою.
– Обещаете? – Джемма утерла со щеки слезу.
– Разумеется, – с улыбкой ответила Сэм. – Не хотите сесть в мою машину? На улице такой зверский холод.
Как только Джемма захлопнула за собой дверь со стороны пассажирского сиденья, она отчаянно разрыдалась. Сэм терпеливо ждала, отмечая, как убегают драгоценные секунды, пока девушка со всхлипами набирала текстовое сообщение на мобильном телефоне, стерев сопли рукавом, когда закончила.
– Теперь вам не надо спешить, – сказала Сэм и протянула ей бумажный носовой платок.
Джемма вздохнула.
– Я уже вдоволь нахлебалась проблем после вашего визита. Управляющая дважды вызывала меня к себе по этому поводу.
– Мне очень жаль, Джемма. Я бы не стала проникать в ту комнату, не будь это крайне важно.
– Что бы вы ей ни сказали, вы довели сестру Мэри Фрэнсис до нервного срыва. Она с того дня без умолку говорит о матери Карлин. О ней всегда ходили слухи. У меня возникает ощущение, что я знаю эту женщину, хотя никогда с ней не встречалась.
– Поясните, что за слухи ходили о матери Карлин.
– Мне в самом деле не следует вам этого рассказывать. – Джемма смяла платок в руке.
– У вас больше не будет неприятностей. Я никогда не раскрываю имена своих информаторов. Для меня это самое важное в моей работе.
Джемма несколько секунд пристально смотрела на Сэм, затем тяжело вздохнула.
– Мать Карлин жила здесь до того, как я начала работать, но она явно доставляла всем много хлопот. Вела себя слишком властно, пыталась верховодить. Заставила уволить одну из сотрудниц, хотя в целом сама, насколько я поняла, была глубоко несчастной стервой.
– Продолжайте, – подбодрила ее Сэм, стараясь включить обогреватель на полную мощность.
– Подруга моей матери, Эми, которая помогла мне устроиться сюда на работу, говорила, что сотрудники прикладывали немалые усилия, чтобы поднять ей настроение. Однажды утром Эми зашла в спальню матери Карлин и обнаружила ее мертвой, ночью у нее случился сердечный приступ. В этом не было бы ничего необычного для такого заведения, как «Грейсуэлл», если бы Эми не заметила наполовину съеденный хаш-кейк
[10] на тарелке у постели покойницы. Она сразу поняла, что это такое, поскольку сама и приготовила десерт. Однако загвоздка заключалась в том, что практически все узнали о существовании этих хаш-кейков после того, как заведующая, подслушав разговор Эми с подругой, когда та рассказывала о куче хаш-кейков в своей сумке, конфисковала их все. Затем она провела срочное собрание сотрудников по поводу недопустимости употребления наркотиков во время исполнения служебных обязанностей, а Эми чудом не уволили. Даже вывесили специальное напоминание на эту тему в комнате для персонала. Хаш-кейки остались в кабинете управляющей, и кто угодно мог стащить один из них и скормить матери Карлин. Но несчастье случилось потому, что в тот хаш-кейк добавили еще и «кислоты»
[11], то есть гораздо более сильный наркотик.
– Ничего себе! – Сэм потеряла дар речи.
– Эми клянется, что не она дала его матери Карлин, а мне кажется, тот, кто принес кейк в ее спальню, считал его вполне безвредным средством для поднятия тонуса, но только слабое сердце Карлин не выдержало. К счастью, первой кейк нашла сама Эми и успела избавиться от остатков десерта до прибытия «скорой помощи». Она ожидала громкого скандала, но ничего не произошло. Как я понимаю, судебные медики не проверяют умерших в возрасте семидесяти пяти лет, бывших монахинь, на наличие наркоты в организме. Эми никому не рассказывала о случившемся, поделилась правдой только со мной. Она сделала это через десять лет после тех событий. Должно быть, ей нужно было наконец выговориться и избавиться от чувства вины. – Джемма снова заплакала. – А вот сестра Мэри Фрэнсис рассказала мне кое-что еще. В ту злополучную ночь она слышала, как мать Карлин взывает к сатане, но поскольку все знали, что ее мучают кошмары, Мэри не придала ее крикам значения и не вызвала ночную дежурную. Она до сих пор мучается и твердит: «Никогда не прощу себе той оплошности». Я, разумеется, не имела никакого отношения к той давней смерти, но даже мне становится стыдно, что нечто подобное могло произойти здесь, а никто так и не узнал об этом. Не понимаю, кому понадобилось причинять вред матери Карлин, если ее все же убили?
– Именно это я и пытаюсь выяснить, – заверила ее Сэм. – Вы точно ничего не знаете о той женщине, которая вызвала у всех недоумение во время панихиды по отцу Бенджамину?
– Я лишь заметила, как пару бывших монахинь сильно взволновал ее поступок. После службы мы немного выпили в «Грейсуэлле», поминая отца Бенджамина, и я подслушала их разговор между собой.
– О чем же они говорили? – спросила Сэм, склоняясь чуть ближе к собеседнице.
– Думаю, я выболтала вам более чем достаточно. – Джемма открыла дверь машины. – Вы обещали оставить меня в покое.
– Я сдержу свое слово, но только, Джемма, пожалуйста, расскажите, о чем они говорили. Это очень важно.
– Они обсуждали, как хорошо, что все архивы уничтожены, поскольку пора навсегда забыть прошлое и жить дальше спокойно. – Джемма выбралась из автомобиля, но затем задержалась, посмотрела внутрь, положив руку на крышу. – Возможно, вам тоже нужно прислушаться к их совету.
Сэм проводила взглядом Джемму, которая прошла по промерзшей дорожке и скрылась в здании «Грейсуэлла». После чего достала блокнот и вписала имя матери Карлин под именами отца Бенджамина и Джорджа Кэннона.
Глава 20
12 августа 2006 года, суббота
Мать Карлин сидела на краю кровати, сложив свои почти не гнувшиеся воспаленные пальцы в молитве над Библией. Ее самочувствие становилось все хуже, и потому она испытывала привычное физическое переутомление, хотя провела долгий день в абсолютном бездействии. Да, в старении нет ничего хорошего, размышляла она, перекрестившись, а потом положила четки и Библию на прикроватный столик. Все, что ожидает ее впереди, – это хроническое недомогание и бесконечные болезни, усугубляемые расстройством от потери своих знакомых ровесниц. Она уже не могла вспомнить, когда в последний раз просыпалась без ощущения дискомфорта, с чувством хоть какого-то оптимизма в начале нового дня.
Она потянулась за своими ходунками и подняла тощее тело так, чтобы встать к ним лицом. Ее все еще слегка трясло после поездки в больницу накануне. Диагноз молодого и самоуверенного врача-консультанта заключался в том, что ее сердце становилось все слабее и ей следовало установить кардиостимулятор, как только она оправится от напавшего на нее бронхита. Приступы кашля бывали очень сильными. Казалось, ребра готовы разорвать грудь, и она не думала, что скоро поправится. Более того, когда ее перекладывали на постель из инвалидного кресла прошлым вечером, она ощутила страшнейшую усталость и представить себе не могла, что у нее хватит сил проснуться на следующее утро.
На улице стояла удушающая жара, но проникавший в комнату свежий ветерок приносил некоторое облегчение. Библия лежала на прикроватном столике раскрытой, и ее пожелтевшие страницы под ветром трепетали, как крылья пойманной бабочки. В итоге сквозняк перелистал их к самому началу, где все еще был различим штамп библиотеки приюта имени Святой Маргариты. Закрыв глаза, она почувствовала, как перенеслась назад во времени.
Стоя у себя в кабинете, она улавливала запах лака от паркетного пола из красного дерева и слышала стук капель дождя в маленькие окна, пока разговаривала с вновь прибывшими девушками. По такому случаю они выстроились в ряд перед ней в своих одинаковых коричневых балахонах, с выпяченными огромными животами. «Общая молитва в шесть утра, – вещала она, – потом завтрак, а до восьми часов вечера вам предстоит работать в прачечной. Никакие разговоры не допускаются, ибо праздной болтовней обязательно воспользуется дьявол». Девушки всегда стояли понурив головы, а она перебирала пальцами бусины четок и расхаживала по кабинету. «Вы совершили непростительный грех, но даже грешники могут обрести новый путь к Господу нашему Иисусу Христу через горячие молитвы и усердный труд».
Она посмотрела на часы, стоявшие у кровати, и вздохнула. Ночная дежурная была достаточно трудолюбива по современным меркам, но иногда позволяла себе отвлекаться от работы. Мать Карлин попросила ее принести горячего молока уже довольно-таки давно, и теперь, поскольку она не ужинала, желудок болезненно крутило. Она звала дежурную дважды. Без толку. И даже на звонок сигнала о помощи никто не откликнулся.
Очень раздраженная, она встала за свои ходунки и медленно добралась до конца кровати, где оставила тапочки. Жизнь в «Грейсуэлле» была достаточно комфортной, но внимание к деталям в управлении домом было несравнимо с той педантичностью, какую проявляла она сама, возглавляя Святую Маргариту. Там казалось немыслимым, чтобы ее или отца Бенджамина игнорировали. Особенно в столь поздний час. Если они запрашивали что-либо ночью, это доставляли к их дверям точно в срок, а если требовалось нечто выходившее за пределы обыденного, звонка колокольчика оказывалось достаточно, чтобы дежурная сестра примчалась из кухни и в течение нескольких минут выполнила их пожелание.
Нынешняя молодежь стала ленивой и безответственной, поскольку их действия не влекли за собой последствий. «Я появилась как будто из другого мира, – подумала мать Карлин, – где наказание или угроза расправы являлись частью повседневной жизни для всех». Дома за любое непослушание ее ждали побои, и она каждую ночь молила Бога о прощении за грехи. Даже если родители не знали, что она вела себя скверно, Бог видел все. Верно говорили: Господу известно даже количество волос у тебя на голове. Поэтому она содрогалась от возмущения, замечая, как церковь, когда-то почитавшаяся превыше всего, превратилась не более чем в живописную декорацию для рождественских песнопений, свадеб и крестин. Она читала в газетах разоблачительные статьи о прежних приютах для матерей-одиночек, слышала перешептывания здешнего персонала, когда появлялись посетители, пытавшиеся отыскать следы своих исчезнувших родственников. Для нее не было секретом мнение о себе других людей, но она не обращала на них ни малейшего внимания.
Сам Господь избрал ее для очищения греховных душ, чтобы они смогли предстать перед всемилостивейшим Богом у врат рая и были допущены туда. Она исполняла важную миссию и твердо верила, что когда сама встретится с Господом в свой смертный час, он проявит милосердие и к ее душе.
«Эми!» – окликнула она девушку-дежурную, открыв дверь спальни и выбравшись в коридор. От перенапряжения она несколько раз закашляла и простояла минуту-другую, почти задыхаясь и опасаясь, что ее ноги откажут в любой момент. Однако голод подталкивал ее, заставлял двигаться дальше, и в конце коридора она увидела свет в кухне. Ее тапочки шаркали по ковровой дорожке, цеплялись за нее, хотя она пыталась поднимать ступни повыше, чтобы было легче идти.
«Могу я вам чем-то помочь?» – задали ей вопрос мягким голосом, и мать Карлин подняла взгляд и увидела силуэт женщины, стоявшей рядом с пылесосом в углу холла.
«Я хотела бы выпить горячего молока, но Эми, как обычно, куда-то подевалась».
При скудном освещении она никак не могла разглядеть лица женщины.
«Не волнуйтесь. Возвращайтесь в свою комнату. Я вскипячу молоко и принесу его вам», – сказала женщина, склонившись, чтобы смотать провод пылесоса.
«Спасибо. Вы знаете, в какой я комнате?»
«Да, прекрасно знаю».
Мать Карлин как раз посещала туалет, когда через пять минут дверь открылась, и поднос со стаканом молока и чем-то вроде домашнего пирожного словно сам по себе появился на специальном столике, устанавливаемом поперек кровати. Она выкрикнула вслед женщине слова благодарности, но ей никто не ответил. Это стало приятным сюрпризом после беспрестанной болтовни персонала и невыполненных обещаний, к которым она успела здесь привыкнуть. Мать Карлин улеглась своим больным телом обратно в постель, где сразу выпила молоко и жадно съела половину пирожного, отложив вторую, чтобы полакомиться позже. Она давно забыла, каково это – поесть с аппетитом. Прежде ее желудок урчал и стонал, но желания принимать пищу абсолютно не было.
Скоро ее веки отяжелели, глаза жгло изнутри, пока она то засыпала, то внезапно просыпалась. Она выключила прикроватную лампу и наконец на какое-то время задремала. Однако вскоре ее разбудило тиканье часов, ставшее громким и назойливым, как жужжание проникшей в комнату мухи, кружившей прямо над ее ухом. Постепенно звук стал невыносимо оглушительным. Затем он превратился в непрерывный глухой гул. Она пыталась избавиться от него, ей захотелось сбежать из комнаты, но ее тело отяжелело, а руки словно налились свинцом. Она не смогла даже поднять палец, когда зачесался кончик носа.
Тревога в ней нарастала, и она медленно повернулась, чтобы посмотреть на циферблат. Ей показалось, что пролетело несколько часов, хотя на самом деле прошли лишь минуты с тех пор, как она впервые заснула. Пока она смотрела на часы, их стрелки как будто начали плавиться, и постепенно будильник превратился в тонкую трубочку, по которой стекала каплями кровь. Она присмотрелась и увидела, что трубочка опускается прямо к ее руке. Она начала часто моргать, наблюдая за этим. Трубочка заканчивалась толстой иглой, вонзенной в ее предплечье и закрепленной куском пластыря.
«Это должно помочь ускорить процесс», – сказала сестра Мэри Фрэнсис, стоявшая теперь у ее постели.
ДУХОВНЫЕ КОПИ
Первые 69 бриллиантов вымышленной мудрости для посильного назидания людей, не склонных к изощренным формам порока, а напротив, тяготеющих к душевному покою.
1
Я всю жизнь искал человека, который хотя бы в двух словах объяснил мне все. Когда наконец это произошло, всё, что я услышал, и всё, что я увидел, превзошло все мои ожидания, а у меня было очень богатое воображение. В заключение мой случайный учитель сказал мне:
— Дружище! Весь этот цирк только награда тебе за энтузиазм. Самое главное заключается в том, что сейчас не время учеников, сейчас время учителей.
«Какого черта вы творите, сестра?» – спросила мать Карлин.
«Неблагодарная аудитория», — подумал я.
«Зато какая перспективная!» — подумал он.
2
Судьба провинциального двадцатипятилетнего актера X. напоминала даже не восхождение в гору, а стремительный взлет геликоптера. В одночасье он стал фаворитом петербургских подмостков, состоятельным человеком и потенциальным обладателем руки и сердца дочери градоначальника. Каково же было изумление столичной общественности, когда ей стало известно, что господин X. оставил сцену и состояние ради пострижения в монашество в маленьком, весьма далеком от процветания монастыре под Малоярославцем. Известный городской хроникер господин Л. ради выяснения этих обстоятельств тут же направился туда. Его поиски увенчались успехом на огороде монастыря, где господин X. собирал редис.
«Прошу прощения, но что именно тебя интересует?» – довольно-таки резким тоном отозвалась Мэри Фрэнсис.
— Что же побудило вас к такому поступку? — спросил у него господин Л.
«Вот эта штука. Снимите ее с моей руки сейчас же!» – потребовала мать Карлин.
— Все очень просто, — ответил господин X., — просто я решил вопрос бытийности Гамлета положительно.
«Младенцу пора выходить наружу, дитя мое, но он явно не желает покидать твою утробу сам. А этот аппарат ускорит начало схваток».
Справедливости ради следует упомянуть, что господин Л. так же в свою редакцию не вернулся, после чего столичные издания эту тему больше поднимать не рисковали.
3
Эти двое приятелей, несмотря на то что им едва приходилось за тридцать, одевались со вкусом, но случайно, поскольку считали, что мужчинам идеальных взглядов подходит либо ряса архиерея, либо камзол полковника кавалерии.
4
Однажды к отцу Савве пришел в гости молодой человек и сказал:
«Какой еще младенец?» – вскинулась мать Карлин.
— Ну я понимаю, что вначале был Большой Взрыв, из которого произошла Вселенная, но что было до этого?
«Милочка, ты, кажется, не осознаешь, что происходит, все отрицаешь, не так ли? Разве ты не флиртовала с тем парнем, позволяя щупать себя повсюду? Разве не совершила плотский грех?» – задала, явно риторический для нее самой, вопрос сестра Мэри Фрэнсис.
— До этого, чадо, — ответил отец Савва, — Господь создал твою дурную башку.
Мать Карлин отвела взгляд от нее и посмотрела на свой живот, ставший таким огромным, что из-за него не были видны ступни ног. На ней был надет коричневый балахон, а когда она попыталась встать с постели, ее парализовало от шеи до пят.
— Значит, Большого Взрыва не было, — понял по-своему любознательный посетитель.
«Сестра, это же я, мать Карлин. Я не могу пошевелиться. Помогите мне!» – Приступ боли словно прострелил ей живот, и она вцепилась в него, крича в агонии.
— Теперь уже был, — пояснил отец Савва и повел молодого человека пить чай.
«Очень хорошо. Препарат сработал. Я вернусь через пару часов, чтобы проверить, как у тебя дела».
5
Однажды к отцу Савве пришел настоятель монастыря и попросил:
— Отче! За рекой живут очень богатые люди, пойдите и поговорите с ними, у нас не на что купить на зиму муки.
«Не оставляйте меня одну, сестра».
— Не могу, — вздохнул отец Савва, — они не говорят со мной.
Повторная волна острой боли нахлынула на нее, пока она наблюдала за сестрой Мэри Фрэнсис, покидавшей комнату. Она посмотрела на капельницу. Крошечные черные насекомые, похожие на миниатюрных змеек, плавали в жидкости, и мать Карлин завопила от ужаса, заметив, что они через трубку проникают в ее тело.
— А что они делают? — изумился настоятель.
Она еще раз бросила взгляд на свой живот, внутри которого младенец двигался настолько активно и с такой яростной энергией, что она могла видеть даже сквозь ткань балахона, как его ручки и ножки вздымают кожу живота. За очередным приступом боли последовал всплеск крови, разлившейся по полу. Она опустила взгляд. Кровь покрывала все пространство вокруг кровати.
— Лают, — просто ответил отец Савва.
«Ты прекрасно справляешься. Похоже, ребеночек уже на подходе».
6
Мать Карлин только сейчас обратила внимание на двух девушек в коричневых балахонах, стоявших в ногах ее постели.
— Бог в мелочах, — любил говаривать один великий немец.
«А где же сестра Мэри Фрэнсис?» – спросила она.
— А дьявол в крайностях, — любил добавлять отец Савва.
«Занята. Велела нам помочь тебе», – ответила одна из девушек, закрепляя ноги настоятельницы в петли и подвешивая их повыше.
7
Отец Савва никогда не здоровался с буддистами — боялся оскорбить их религиозные чувства, поскольку достоверно знал, что буддисты веруют, будто ничего нет, в том числе и их самих.
8
— Задыхаюсь без молитвы, но очень рассчитываю к венцу жизни превратить свой труд в молитву, — как-то признался отец Савва одному монастырскому скептику.
Мать Карлин издала крик от боли, вновь ударившей изнутри.
— В чем же твой труд, отче? — ехидно уточнил тот.
«Прекрати орать. – Вторая девушка с бледной и испачканной кожей лица, с волосами, клоками выстриженными на голове, приблизилась к ней. – Неужели ты думаешь, что всем понравится внезапное пробуждение от твоих криков? Если ты страдаешь, значит, заслужила мучения, поскольку все с тобой происходит по воле Божьей, и тебе придется смириться с этим».
— Я пастырь, как и ты, правда, по призванию, — ответил преподобный и добавил: — А ты, брат мой возлюбленный — по своей молитве. Я восхищаюсь твоим подвигом, но и Господа не забываю благодарить.
«Пошла прочь от меня», – успела сказать мать Карлин, прежде чем опять в крике затрястись от боли.
Скептик впал в задумчивость, отец Савва вернулся к написанию одиннадцатого тома по одной эсхатологической теме. Времени было в обрез, поскольку к половине девятого преподобный должен быть на очень перспективной требе.
9
Как-то по дороге из города в монастырь на трапезу мотоцикл отца Саввы остановили местные дорожные злоумышленники и потребовали от священнослужителя немедленного чуда, для окончательного утверждения их православных позиций.