— Из Интернета.
— И кто же?
— Откуда я знаю? Он же потому и послал из Сети, и не подписался…
— Почему?
— Чтоб не светиться!
— Не понимаю… А что тут такого?
— Что-то есть, значит.
— Допустим… И что?
— Что… — Бритый разом хватил полстопки, не дрогнув ни лицом, ни голосом. — И она позвонила.
— И сразу сошла с катушек?.. Но это же чушь…
Мнение Артема по его роже прочесть было невозможно.
— Она говорила с ним трижды, — произнес бритый. — После первого разговора позвонила тебе. Помнишь, о чем вы говорили?
Стоп! Вот тут надо было не слажать…
— М-м… А! Она спрашивала новый номер Никеши. Общего знакомого.
— Что за знакомый?
— Рузов Никита. В Питере живет.
Каринка уже ничего не скажет, но Антон помнил, что тогда, в сентябре, еще, кажется, до того, как стало известно о ее смерти, выходил на Антона (через Кармина) некий Филипп. И этому Филиппу Антон сболтнул про Каринкин вопрос относительно Маса. То есть, собственно, сболтнул сознательно, из желания проверить, знает ли Маса Филипп. Когда выяснилось, что нет, Антон перед ним, как и перед Каринкой до этого, сделал вид, что сам ни с каким Масом не знаком (он ведь не знал, что Липатова уже покойница; в случае чего, потом легко было бы изобразить, что он просто не понял, о ком речь: я, мол, его Иваром всегда звал…).
Но нынешний-то Антонов визави знал, что о Масе Антон осведомлен прекрасно, поэтому ни о Каринкином вопросе на его счет, ни о своем вранье он Артему говорить, понятно, не стал.
— Почему после разговора с Масариным она стала искать номер этого Рузова? — спросил визави.
— Потому что Мас его тоже знает. Я думаю, дело было так: она позвонила, ну, спросила, куда попала, объяснила, что вот, ей прислал кто-то номер, только подписаться забыл. Ну, они, наверное, стали выяснять, нет ли у них общих знакомых, и вышли на Никешу…
— А почему Масарин вообще стал с ней разговаривать?
— Это как раз, по-моему, не странно. Мас — он любитель потрепаться. Его вообще прикалывают новые люди, новые знакомства… Он такой… коммуникабельный… авантюрного склада…
— Не знаешь, дозвонилась она до Рузова?
— Знаю. Не дозвонилась. Он в Израиль уехал, и у него роуминга не было.
— А тебя они не вспомнили, выходит? Карина с Масариным?
— Ну, я-то с Масом едва знаком… — сказал Антон и тут же понял, что — зря.
— Как это — едва знаком?
…С другой стороны, найдет этот Артем Маса — и что тот ему скажет? Дай бог, чтоб вообще меня вспомнил…
— Лично, — сказал Антон, — мы с ним толком и не общались никогда. Несколько раз пересекались в каких-то компаниях…
Бритый вперился подозрительно:
— Но ты, я смотрю, о нем много знаешь…
Антон, держа салфетку у носа, независимо шевельнул бровями:
— От общих знакомых…
— Что, выходит: ты о нем знакомых расспрашиваешь, но лично стараешься не общаться?
Они некоторое время смотрели друг на друга.
— Стесняюсь, — сказал Антон.
— Или по фазе двинуться боишься? — чуть дернул Артем кривоватым ртом. Но глазки у него были — ух, неприятненькие…
— А ты значит, веришь в это? — Антон постарался быть максимально саркастичным. — В чудесные способности Маса?
— А ты?
— Я? — Хмыкнул. — Нет, — ответил с терпеливостью преподавателя в школе для умственно отсталых. — Я не верю.
— Ты вот не спросил, кто такой Витька… — неожиданно сказал Артем, доставая очередную сигарету.
— Какой Витька?
— Ну почитай еще раз эсэмэс.
Антон снова взял «Нокию». «Насчет Витьки. Попробуй позвонить…»
— Я знаю, кто такой Витька, — произнес он после паузы. — Парень вроде ее последний?..
— А знаешь, что с ним произошло незадолго до ее смерти? Недели за полторы?
— В Склифосовского он, по-моему, попал. Навернулся с высоты или что-то такое…
— А знаешь, что с ним перед этим творилось?
— Что?
— Что-то вроде реактивного психоза. Внезапного временного помешательства. И не исключено, что его полет из окна был вызванной психозом попыткой самоубийства. Как это часто бывает.
— Только не говори, что Витька тоже с Масом общался… — Антон на всякий случай продолжал косить под дебила.
Они в очередной раз переглянулись.
— Они неплохо знакомы, — бритый затянулся. — Но в прошлом августе, когда этого Аверьянова, Витьку, сглючило, Масарина в России не было. Давно уже не было. И с Аверьяновым они практически не общались — ну, пока в разных концах Европы сидели. А в августе, как раз буквально накануне Витькиного психоза, вдруг стали созваниваться вовсю, судя по сотовой детализации. И в ту неделю, что Аверьянов по всей Москве от бесов бегал, Масарин ему регулярно эсэмэски слал.
— Ну а сам Аверьянов что по этому поводу говорит?
— Говорит, что ничего не помнит.
— Как это?
— Падая из окна, он получил черепно-мозговую. Типа ретроградная амнезия. Я у врача спрашивал — тот говорит: возможно, хотя и довольно маловероятно. Во всяком случае, чтоб выпала аж целая неделя и до сих пор не восстановилась.
— То есть он врет, что все забыл?
— Не исключено.
— Зачем?
Артем пожал плечами.
— При реактивных психозах, — добавил, — тоже, между прочим, амнезия бывает.
Они помолчали.
— И начался этот психоз со звонков Ивара? — переспросил наконец Антон, не скрывая скептической гримасы.
— По крайней мере, совпадает по времени.
Антон откинулся на стуле. Зачем-то заглянул в пустую чашку… покосился в очередной раз на бычка через столик (Тот, несмотря на сугробы за окном, был в черной футболке без рукавов, заботливо открывающей надутые бицепсы; сидел, демонстративно игнорируя окружающее, с тем выражением лица, с каким любуются собой в зеркале, даже глазки чуть прищуря, и в течение всего времени, что Антон на него поглядывал, поочередно базарил по двум мобилам брезгливым голосом. На столе перед ним стояла одна-единственная банка «Пепси-колы».)
Антон перевел взгляд на Артема.
— Ну ладно… — произнес с нескрываемой уже издевкой, возя салфеткой по носу. — Но что ты собираешься у Маса спрашивать? «Правда ли, что ты по телефону людей с ума сводишь? Признавайся, сука, как ты это делаешь?»
Бритый смотрел по-прежнему без выражения:
— Просто хочу знать, — произнес спокойно, — что он ей говорил.
Второй раз за все время Артем взял свой стопарь — и добил до дна.
3
В московском поезде сосед, пузатый пятидесятилетний дундук, с пьяной настырностью все допытывался о роде Антоновых занятий; потом под его реликтовый храп молочные заоконные огни обмахивали купе, как луч маяка; потом Антон оказался в Крыму. Во сне тот был сплошным голым пространством навроде тундры, покрытым мхом да каменными россыпями, и шел там метеоритный дождь из ананасов: колючие бомбы с тяжелым шорохом неслись под углом к земле, туго бахали в нее, расшвыривая клочья мха. Падали они не очень густо и при внимательном отношении к происходящему особой угрозы не представляли, а местные, давно освоившись, и вовсе почти не смотрели на небо, ориентируясь по звуку и ловко отскакивая с места скорого шмяка. Один Антон с непривычки то задирал голову, то вжимал ее в плечи, порываясь шарахнуться куда-нибудь под крышу, не в силах сосредоточиться на том, что втолковывает ему хорошо знакомый, но сновидчески-неопределенный собеседник — а слушать надо было, потому что произносились вещи важные и два раза никто повторять не собирался…
В Москве было ветрено и пасмурно, мороз давил. Надгробие «Ленинградской» словно стало на треть ниже. Бомбила, везший Антона с вокзала, оказался натуральным черным негром — впрочем, говорящим по-русски без всякого акцента. Под лобовым стеклом «семерки» моталась православная иконка. «Радио шансон» прокуренным женским голосом кляло воронье и конвоиров.
Антон велел остановить возле «Азбуки вкуса» — жратвы в доме, естественно, не было. Набивая проволочную каталку, он машинально мазнул глазами по стенду с прессой. Провез было тележку дальше, но почему-то затормозил и, создав небольшой затор в проходе, вернулся назад. Хмурясь, рассматривал обложки в попытке сообразить, на чем же запнулось только что его внимание. В какой-то момент он обнаружил, что пялится на некий вполне себе цветастый журналец, который если и замечал раньше, то, понятно, игнорировал. На обложке значилось: «Глянцеватель». Антон снял номер со стенда, перекинул пару страниц, по-прежнему не понимая, о чем ему это название напоминает. И наконец всплыло: авторучка, выброшенная кем-то, наверняка Масом, в Платжа д’Аро на Коста Браве. Рекламная мелочь. То же слово тем же красным условно стильным шрифтом, а-ля армянские хазы. Видимо, Мас когда-то как-то соприкасался с редакцией сего издания?.. Ну допустим…
Он сунул журнал на место и поволок тележку к кассе.
Нынешний Масов визит в Москву большого шума не наделал, судя по реакции тех его здешних приятелей, кого Антон обзвонил в первую очередь. Нет, кто-то что-то слышал (смутно), кто-то переадресовывал к очередным знакомым (наводка не подтверждалась), но достоверной информации надыбать все не удавалось. Наконец Антону порекомендовали наведаться на намечающийся на днях неформальный театральный сабантуйчик — обмывку годовщины (первой или второй) какой-то молодежной студии. Ваня там якобы обещал непременно присутствовать.
Мероприятие и впрямь оказалось куда как неформальным. В полуподвале на Пятницкой, обширном, но престранно разгороженном, толклось под сотню, а то и больше человек, среди которых попадались изредка и знакомые. В самом большом и людном помещении дым стоял коромыслом, гремела набившая, несмотря на приторность, оскомину Goodnight Moon из второго «Килл-Билла», какие-то девки извивались, кажется, порываясь раздеться. Не найдя взглядом Маса, Антон поспешил оттуда ретироваться. В сопредельной комнате (гримерной? хранилище реквизита?) он раскурил косяк с печальным, почти не говорящим по-русски вьетнамцем, отказался от остатков виски «Скоттиш лидер» и некоторое время, покачиваясь на медленном марихуанном батуте, внимал ностальгическим излияниям пьяной фотографини. Девица, некогда работавшая в славной своими социальными репортами ежедневке, а ныне снимающая рублевские интерьеры для журнала Dolce Vita, вспоминала доцифровую фотожурналистику, алкогольный быт редакционных фотолабораторий и водку из сорокаграммовых пластмассовых коробочек для пленки.
В какой-то момент он обернулся, не сообразив, на что среагировал — на знакомый голос или на фамилию «Масарин». В дверях стоял Никеша в расстегнутой куртке, тщетно расспрашивая присутствующих. Пару секунд спустя они встретились с Антоном взглядами. «Оба-на! Ну надо же…»
— Ивара ищешь? — ухмыльнулся Антон, увлекая очкастого в коридор.
— Не видел его?
Рядом с Рузовым топтался (тоже в верхней одежде) неизвестный Антону тип с довольно угрюмым выражением на довольно добродушном лице.
— Марат, — представил Никеша.
Пожимая руку, Антон попытался понять, что ему говорит это имя, — но лишь чуть погодя до него дошло, что перед ним тот самый «ясновидящий», с которым очкастый познакомился в Израиле. Ну надо же… Антон искоса еще раз оглядел шизоида, но никаких внешних признаков шизы не обнаружил.
— Я слышал, вроде Мас сюда собирался… — очкастый вертел по сторонам головой.
Где-то рядом яростно, с выражением декламировали: «…Сталин! Вы слышите: Сталин! Он царь Византии, он бог на земле! Он бил и ковал, и вознес наше знамя! И пали жиды…»
— Не будет Маса, пацаны, — заверил Антон.
— Ты уверен?.. — Никеша хмурился озабоченно.
— Пойдемте, что ли, отсюда, — предложил Антон. — Посидим где-нибудь, где поспокойней…
Он не без труда выкопал свой бушлат из-под рыхлых одежных напластований на кожаном диванчике, первым взбежал по лестнице, совладал с заедающей дверью и вынырнул в глубокую вечернюю синеву, полную оранжевого электричества, матово отсвечивающего на снегу.
Было не очень холодно, но сыровато, промозгло. Вырулив из двора на Пятницкую против посольства какого-то экзотического, судя по флагу, государства (оказавшегося при приближении Танзанией), они втроем двинулись налево, в сторону метро «Новокузнецкая». Пробки уже почти рассосались. Машины шли с приглушенным влажным шипением, их нечищеные крыши мутно светлели, искря под фонарями.
— There’s a nail in the door and there’s glass on the lawn, — тянулось за Антоном намертво прилипшее. — Tacks on the floor and the TV is on. And always sleep with my guns when you’re gone…
— Где упадем? — Никеша косился на вывески кабаков, многие из которых, работавшие до одиннадцати, успели закрыться.
— Ну вон «Бульбу» вижу, — кивнул прямо по курсу Антон. — Хохлы, по-моему, кругосветные…
— Чем поят? — поинтересовался Марат.
— Хреновухой эксклюзивной, — сказал Антон.
Впрочем, когда они зашли, уселись и дождались ряженую дивчину, он попросил себе только морсу.
— Трезвый образ жизни? — удивился Никеша.
Антон пожал плечами. Рузов скептически валял туда-сюда забранные в пластик страницы толстенного меню. Со своими очочками, бледным сосредоточенным лицом и высокими взлизинами над ним Никеша выглядел расчленителем-интеллектуалом из дурацкого триллера. Он и на самом деле был страннейший корень. Про Марата говорить нечего — Антон помнил его исповедь в Никешином телефонном пересказе… А ведь я в этой компании самый нормальный, весело подумал он. Знаете, пацаны, в чем ваша проблема? Вы слишком серьезно относитесь к себе самим…
Он шаркнул спичкой, затянулся с тихим треском. Никеша задержался на его сигарете взглядом: видимо, в последний раз, когда они виделись, Антон не курил.
— Ко мне один чудила приходил, — задумчиво сказал очкастый, — в Питере еще. Типа из частного детективного агентства. Каринки покойной знакомый…
Антон вспомнил, что называл Артему Никешины имя-фамилию, и сообразил, что к очкастому сыщик отправился после посиделок с ним.
— Так я с ним разговаривал, — сказал он. — Как его — Артем, да? Тоже Маса ищет. На хрена Мас еще и ему, я, правда, не очень понял…
— Он ищет того, кто дал Каринке номер Ивара.
— Ей кто-то дал номер Ивара? — Антон включил дурачка, невзначай посматривая на Марата. Но тот сидел с неопределенным выражением лица, спокойно переводя взгляд с Антона на Никешу, с того — на отчаливающую официантку.
— Как раз перед тем, как она стала странно себя вести, — очкастый бережно разлил из графинчика по стопарям Марату и себе. — Ну ты сам рассказывал… Она ему трижды, оказывается, тогда звонила.
— Так что, этот Артем считает…
— …Что кто-то специально ее на Маса навел. Прислал из Интернета эсэмэску без подписи.
— Зачем?
Никеша повел бровями, чуть ухмыльнулся, как-то болезненно:
— Это ж твоя собственная опять-таки была телега…
Антон нахмурился, вроде непонимающе.
— Что у Маса что-то типа таланта… — Никеша пригубил хреновухи, — провоцировать в других их собственные скрытые таланты…
Антон краем глаза заметил, что Марат внимательно на него смотрит. Он неторопливо сбил пепел:
— То есть кто-то провоцировал в ней скрытый талант?.. — переспросил утрированно-рассудительно, наклонив голову. — А это зачем?
— Учитывая, чем все кончилось… — Очкастый изучал свою стопку.
— А-а, так это ее так хитро убили!.. — Антон понимающе закивал. — Ты это серьезно? — Посмотрел на Никешу в упор, выразительно. — А, Артем?..
Все помолчали, обмениваясь внутри треугольника быстрыми взглядами.
— Но с ней же действительно что-то творилось… — сказал наконец Никеша.
— После этого, — вкрадчиво заметил Антон, — не значит вследствие этого, правда?.. Не мне тебе рассказывать, что покойница и так была девчонка… с заплетами… — затянулся. — Что, редко люди в депрессняк впадают? Что, мало народу в авариях гибнет? Тем более что даже не она, насколько я знаю, за рулем была, а какой-то нажратый м…к… Где ты… или Артем… тут вообще видите, что-то непонятное? Необъяснимое? Мистику? О чем вы, ребята, ау?.. — Он покачал головой. — Не пугайте меня! Не злоупотребляйте, опять же, крепким алкоголем… Поменьше би-мувиз смотрите…
Он вдруг пересекся взглядом с Маратом. Тот пялился все так же пристально, но выражения Антон расшифровать не смог.
— Да не… — Никеша осклабился кривовато-виновато. — Это, конечно, бред… Просто Артем… — он махнул неопределенно рукой, одновременно морщась, словно самоустраняясь, — у него, по-моему, по отношению к Каринке какой-то комплекс… Я знаю, что у них там за отношения были?.. Может, знаешь, сам себя винит подсознательно, что не уберег. А чтоб от угрызений совести избавиться, ищет виноватого на стороне… Слушает чушь разную…
Антон прихлебывал морсик, все время чувствуя взгляд Марата. Это уже начинало раздражать. Что он тут делает, псих? — подумал Антон снова. Очкастый говорил, он где-то в провинции живет, — значит, приехал вот в Москву. Давайте угадаю, зачем. Никак тоже по Масову душу. Господи, бедный Мас! Вот это популярность…
А ведь это все я, понял вдруг Антон (от этой мысли ему сделалось и смешно, и даже чуть жутковато). Это ведь моей трепотни по поводу Ивара наслушавшись, они его ищут. Сами, поди, себе не признаются, что воспринимают эдакое всерьез, но чего-то же им от него надо… Бритый Артем — ладно: ему подавай виновного в смерти Каринки. А ведь у Никеши и Марата тут что-то сугубо личное. Свое, интимное, наболевшее…
Насчет Марата, видимо, более или менее понятно. Он, видимо, во что угодно поверить способен (интересно, как ему Никеша мою «гипотезу» преподнес?.. Никеша же, наверное? Кому еще?..). Но ведь и самого очкастого, похоже, на этом подзаклинило. Я ведь еще тогда по телефону почувствовал, что слушатель попался благодарный. Как он завопил, что сам за собой никаких фантастических талантов не числит! Хотя о нем, болезном, и речи-то не было… У тебя-то что там, в спецхране, а, пацан? Зуб даю, немаленькая какая-нибудь шиза зашкерена…
С очкастым Антон некогда познакомился через Яшку, нынешнего израильтянина, своего сокурсника по Бауманке. Никешу отличала чрезмерная, слегка пугающая последовательность в реализации каких-то собственных идей, о которых мало кто (если вообще кто-нибудь) знал. Эта упертость, похоже, и заводила его постоянно суицидальные крайности: то на игле чуть до передозняка не досидится, то в горы полезет и под лавину угодит… Антон прикинул, что если кто и в курсе причин таких зигзагов, то разве что толстый Кармин, в православной коммуне которого Никеша в свое время отирался. С ним, харизматиком-исповедником, очкастый, может, и говорил тогда по душам…
…Да что ты на меня вылупился как влюбленный пидор? — подумал он в адрес Марата, что по-прежнему разглядывал его: не то изучающе, не то настороженно… Тоже мне, Икс-мэн…
— А по поводу всяких уникально-чудесных человеческих способностей, — ядовито произнес Антон, — послушайте одну историю. Довольно поучительную, а главное, абсолютно реальную. Жил, не очень давно, по-моему, в Москве, хотя не буду врать, один мужик, искренне уверенный в наличии у себя чудесного дара. А именно, способности пить стаканами тосол без всякого вреда для здоровья. Обычный антифриз — чистый, неразбавленный. Эту способность он охотно демонстрировал желающим, включая журналистов, которым наблюдать и описывать процесс, естественно, очень нравилось. И даже фиксировать на «бетакам». И вот однажды мужик устроил для телерепортеров очередную показательную дегустацию. Собрались операторы, он нацедил полный стакан тосола, перекрестился, выдохнул — и залпом приговорил. И как всегда — хоть бы хны. Ему поаплодировали, собрали аппаратуру — и тут прибегает еще одна съемочная группа, опоздавшая к основному действу и страшно от этого расстроенная. И начинают они уговаривать героя дня, раз уж он такой уникум, повторить все на бис. Ну, поскольку тот и впрямь в себе не сомневался, налил следующий стакан, встал перед камерой, мужественно выпил… и благополучно, прямо в кадре, врезал дубаря. Вот.
Антон стукнул о стол опустошенной посудой, окликнул хлопца в шароварах на предмет счета и принялся рассовывать по карманам сигареты, спички и мобилу. Никеша с Маратом, не шевелясь, молча поглядывали на него с остатками задумчивых ухмылок.
Антон выложил деньги, поднялся, накинул бушлат.
— Все, народ, давайте… — Сунул им по очереди ладонь.
— Антон… — негромко окликнул Марат, когда он отвернулся уже было от столика. — Слышь, маленький совет… — Рассеянное выражение, но внимательный взглядец. — На всякий случай… Держись подальше от мамонта в желтом калибре. О’кей?.. Не спрашивай меня, что это значит, — добавил с намеком на улыбку, когда Антон ожидаемо захлопал глазами. — Просто если встретишь когда-нибудь, держись как можно дальше. Чем бы это ни оказалось. Не забудь, ладно?..
Антон щурился на него, усваивая. Потом оскалился, с громким щелчком пальцев молча ткнул в Марата указательным — купил, дескать, мотнул головой и, не оборачиваясь, пошел к выходу.
Значит, понял, гад, что все мне про него известно, думал он весело. Ну ничего, это он даже не без остроумия прикололся. «Мамонт желтого калибра»! По принципу: «Не думай о зеленой обезьяне!» То есть мне теперь повсюду полагается панически выискивать желтого калиброванного мамонта. Или хотя бы время от времени беспокойно гадать, где такого можно встретить…. Он снова, ухмыляясь, чуть помотал головой. На улице свежо пахло морозом и мельтешила в воздухе колкая ка́пельная взвесь.
4
С Карминым Антон познакомился лет пять назад, когда делал сайт его «Братчине». Параллельно он как раз активно работал с порнухой, но об этом Илья, кажется, не знал. А может, и знал. Уж потом-то точно не мог не узнать, — что не помешало ему все эти годы с Антоном если не приятельствовать, то быть во вполне нормальных отношениях.
Толстый и раньше производил на Антона впечатление мужика мрачноватого, а в этот раз показался совсем уж угрюмым. Он подумал, что по тому же закону, по какому профессиональные юмористы в жизни одни из самых невеселых людей, профессиональный, так сказать, оптимист, проповедник позитивных ценностей, оказывается на поверку едва ли не мизантропом.
— Никеша? — переспросил Илья, насупясь. Помолчал. На небритом лице его проступила было и, не успев оформиться, стала тут же выцветать кислая полуулыбка. — Никеша знает за собой один вполне мистический талант… — Подумал. — Талант нарушать закон вероятности…
— Это как? — поинтересовался Антон, не дождавшись продолжения.
— Это интересно… — Кармин словно вслушивался в себя, забыв стереть контур ухмылки.
…Существует ли объективно фатальное персональное невезение?.. Принято считать, и, видимо, справедливо, что главным образом это вопрос характера. Большинство проблем человек так или иначе создает себе сам. И переживать неприятности тоже можно по-разному. Разумеется, остается фактор чистой непрогнозируемой случайности, но его-то действию подвержены все в равной степени, а баланс случайностей счастливых и несчастных поддерживается самыми общими законами, имеющими математическое описание…
Никеша твердил это себе всю жизнь. Всю жизнь на собственном примере, на собственной шкуре наблюдая последовательное, демонстративное, измывательское попрание и теории вероятностей, и «принципа маятника»…
Что правда, то правда: никто из знающих Никиту не замечал за ним ни тупого упрямства в деле хождения по граблям, ни патологического раздолбайства, ни склонности к нытью. При этом всё, всегда, в любой области и в любой ситуации происходило максимально неблагоприятным лично для него образом.
Если какая-нибудь сука-училка в школе испытывала патологическую нелюбовь, допустим, к очкарикам, то именно она становилась классной руководительницей очкарика Рузова. На экзамене он (как правило, старательно готовившийся) непременно вытягивал невыученный билет, даже если такой был один из полусотни. Как бы добросовестно ни пахал он на очередном рабочем месте, вылетал первым при малейшем сокращении. В итоге не будучи ни дураком, ни бездарью, ни патологическим асоциалом, он никогда ни черта не мог добиться. Нигде. Ни в чем.
Мирного и законопослушного, его беспрестанно таскали в ментовку по каким-то идиотским поводам или вовсе без оных, его трижды избивали в обезьяннике, причем один раз особенно изобретательно и травматично, с пьяным, потным, глумливым пристрастием, ему подкидывали при обыске вещдоки, а как-то даже всерьез попробовали закатать на зону на приличный срок вместо отмазываемого бандита.
Никто другой не имел больше оснований заявить, что справедливости не существует. Никеша точно не был самым плохим ни в одной из оценочных систем, он старался не переходить никому дорогу и не нарушать никаких правил. При этом удача улыбалась любым ничтожествам; халява катила какой угодно дряни и погани — злобной, бездарной и пакостной, абсолютная тля срывала банк; он же ВСЕГДА оставался ни с чем. И еще получал на орехи за чужие проступки. Если же он нарушал даже мелкое правило, то мгновенно огребал по полной, в назидание прочим, уходившим от наказания за стократ худшее. Закономерности для него не работали, — кроме одной: как бы он ни действовал, он всегда оказывался в проигрыше.
Поэтому он был еще и живым опровержением тезиса о том, что к пристойному поведению человека вынуждает внешняя (какая угодно) система поощрений и наказаний: поощрений Никеше не выпадало сроду ни от одной инстанции, зато наказывали постоянно и беспричинно, а сволочью он так и не стал…
— Это он сам тебе все рассказал? — уточнил у Ильи Антон.
— Естественно…
— И ты его словам вот так вот на все сто доверяешь?..
Кармин прищурил красноватые, словно от бессонной ночи, глаза:
— В данном случае я — не детектор лжи…
Антон покивал — продолжай, мол.
…Но понятно, что никто не смог бы так жить, оставаясь в здравом уме и полноценной социальной единицей. Так что Никеша, исчерпав все запасы терпения (оказавшиеся еще на диво немалыми), в конце концов сел на иглу. Сдался. Сила солому ломит. Он фаршировался как человек действительно отчаявшийся: сажал что ни попадя максимальными дозами.
«…Представляешь, как выглядят заширянные „некротики“, спалившие все вены? Как колют под язык, в шею, в пах, в член?.. Он через все это прошел. Он прекрасно знал, что при подобном модус операнди шансов протянуть сколь-нибудь долго у него ноль, и нарывался вполне сознательно. Он просто не мог не допроситься СПИДа или овердозы…»
Но так и не допросился.
Он швыркался до тех пор, пока на всем теле не осталось места для вмазки. Даже в самоубийстве он дошел до предела — воткнуться больше не мог, в результате ширяльных «марафонов» чуть не забыл, как его зовут, — и снова не добился ничего.
Если наркоман сам идет лечиться — для него это всегда акт надежды. Для Никеши это был снова акт отчаяния.
Но теперь ему ничего не оставалось, кроме как признать наличие за происходящим некой индивидуальной воли. Столь последовательное нарушение объективных законов можно было объяснить лишь субъективным произволом. В поисках этого субъекта Никеша и пришел к Кармину, вроде бы имевшему готовый ответ.
Илья искренне пытался ему помочь, хотя с самого начала догадывался, что дело тухлое — Никеша искал в вере логику, что бессмысленно по определению. Он явился не с той стороны: не по внутренней потребности, а по внешней необходимости. Неудивительно, что ушел он ни с чем.
И тогда он попытался выявить наличие высшей силы экспериментальным путем. Связался с разнообразными безбашенными экстремалами. Полез на скалы, отправился в горы… Во время ПЕРВОЙ ЖЕ попытки пройти более или менее серьезный маршрут на Кавказе, он с компанией попал под лавину. Причем группа состояла далеко не из чайников, а место выглядело достаточно безопасным. Из шестерых накрыло двоих. Из этих двоих одного, Никешу, откопали живым, второго, некоего Богдана, задохнувшимся.
Больше он таких экспериментов не ставил. Хотя так он ни черта и не понял — ни чего от него хочет разумная инстанция, если таковая стоит за всем, ни как существовать, если нет и не было никакой инстанции, а просто мир хаотичен и неподвластен настолько, что ждать от него можно абсолютно всего (а не зависит это ни от чего)…
Однако существовать приходилось, и он, по-прежнему, все тыкался и тыкался вслепую в попытках нащупать контуры вероятного, допустимого, границу между ним и чудом. Никеша не говорил Кармину, зачем ездил на Святую землю, но тот почти не сомневался: это было что-то вроде экспедиции за чудом — туда, где оно официально прописано. По сути — еще один жест отчаяния. Потому что не мог Никеша не понимать или по меньшей мере не догадываться: не будет ему ответа. Нигде. Никогда. Что так он и останется до конца один на один с миром, в котором ничего не понять, с которым ничего не поделать и от которого совершенно бессмысленно требовать разумной или эмоциональной реакции…
Антон помолчал под впечатлением от сказанного или даже, главным образом, от мерно-мрачной тональности оратора, его гулкого похоронного баса. Не сразу до него дошло, что подобная концовка странновато звучит в устах истового христианина…
— Почему он никогда никому об этом не говорит? — спросил наконец Антон.
— О чем? — поднял на него глаза Кармин.
— Ну, об этом своем даре… точнее, антидаре…
— Антирадаре… Н-ну хотя бы потому, что сам понятия не имеет, это действительно дар?.. То есть все-таки чудо — или что?..
— А ты как думаешь?
— Я?.. — Кармин с задержкой увесисто хмыкнул, помрачнел, помолчал, не глядя на него. — Я… — произнес словно с трудом, — я, пожалуй, не признаю чудес…
— Как это? — Антон понял, что не зря удивился карминскому православию.
Илья рассматривал его без выражения:
— Я знаю, что ты думаешь… Но, по-моему, чудо обессмысливает веру. Явленное чудо. Безусловное…
— Почему?
— Потому что не оставляет места собственно вере. То есть выбору. Когда все понятно, исповедание веры обращается в простую лояльность высшему, самому высшему начальству. А единственная настоящая вера (по-моему), это вера в принципиально недоказуемое…
— Верую, ибо нелепо… — пробормотал Антон. — Вряд ли ты своим этим… пастве… такое говоришь…
— Нет… Нет, им не говорю…
— Лицемеришь?
Кармин опять долго смотрел на него, редко помаргивая набрякшими веками. Кажется, он жалел, что пустился в откровенность. Но Антон догадывался, почему Илья вдруг проболтался ему, — уж точно не самому близкому знакомцу. Просто толстому, вынужденному все время быть в роли, похоже, в принципе не с кем поговорить о том, что, вероятно, давным-давно преет, бродит в нем… может быть, даже грозя рвануть…
— Им же нужен смысл… — устало сказал Кармин.
— А тебе?
— А я знаю, что не бывает никаких смыслов.
Ничего себе, подумал Антон. Он чувствовал, что этот треп пора сворачивать.
— Так про собственную веру ты им тоже врешь? — не удержался он, меряясь с Ильей взглядами.
— Нет.
— Как же тогда? «Ибо нелепо»?
— Ибо нелепо.
5
Прикидывая, кто может что-нибудь знать про Маса, Антон, конечно, вспомнил Витьку Аверьянова. Лично он с ним знаком практически не был (пару раз виделись мельком), а заинтересовался чудилой лишь после того, как в конце прошлого августа услышал (случайно, от общих знакомых, в порядке сплетни), что Витька, неделю побегав по Москве непонятно от кого, престранно при этом «тележа», сиганул из окошка заброшенного завода. То есть, как заинтересовался… Ну, в общем… Не суть. Короче, выяснилось, что и этот предполагаемый psycho тоже, естественно, якшался с Масариным…
…Кого можно побольше поспрошать про Аверьянова?.. Михей, интересно, в Москве сейчас? Я ж с ним в свое время так и не поговорил — успел, собака, слинять в очередную Гваделупу…
Михей был в Москве, но (озабоченное пыхтение в трубку) в изрядной запаре. Разумеется, опять предотъездной. Впрочем, сегодня вечером у него интервью на «Сити ФМ», и если Антон хочет, может подскочить туда, на радио, на Трифоновскую, знаешь?.. Минут двадцать перед эфиром можно посидеть.
В свое время Миха Ткачук сделал очень нехилые деньги на страховом, кажется, поприще. А лет пять назад, подхватив ту же бациллу, что и ряд «тридцатилетних» москвичей из числа держателей приличных капиталов и бизнесов, бросил — абсолютно, говорят, неожиданно для коллег, родных и близких, — тут все (включая жену) и удрал в Гоа: северное, разумеется. Некоторое время он ганджубасил в тамошнем дауншифтерском коммьюнити, потом принялся колесить на велосипеде по Юго-Восточной Азии, откуда вернулся лишь спустя пару лет все так же на двух колесах (через Китай и Сибирь) с бородищей до пупа, безднадежно потерянный для корпоративной жизни. Часть бабок вложил в открытый с новыми приятелями ориентальный клуб, сделавшийся культовым (благо бацилла распространялась не то чтобы в эпидемических масштабах, но довольно широко), а на оставшиеся стал организовывать безумные экспедиции, что-нибудь типа «через Австралию на воздушном шаре».
Думая о Михее в моторе, шпарящем к Рижскому вокзалу по Третьему кольцу (туннель под Кутузовским, короткий мост через реку, справа — гладкие зеркальные башни Москва-сити, краны, железобетонный подлесок стройки века), Антон вынужден был отдать себе отчет в странности собственного круга общения. Почему-то, несмотря на полную победу в историческом масштабе «цивилизации статуса», составляли этот круг (процентов на девяносто) «социально дезадаптированные» отщепенцы вроде Ткачука (Никеши, Маса и так далее, далее, далее), разгуливающие сами по себе и классификации не поддающиеся.
Антон вспомнил Динару. Эта двадцатишестилетняя сейлз-менеджерша инвестиционной компашки, которую в прошлом году он терпел аж несколько месяцев, в койке отличавшаяся злобной энергией, а «по жизни» чудовищным апломбом (при этом не вполне дура), любила пройтись как раз по поводу Антоновых знакомств. Ее (обожавшую с нарочитой бесстрастностью, но очевидным самодовольством констатировать: «я — профессионал») здорово раздражало в его приятелях (то есть на самом деле в Антоне) именно это упрямое нежелание «встраиваться». Нечто принципиально неправильное, может быть, даже пугающее (что-то вроде уродства, изврата?) чудилось ей в людях, никому, кроме себя, не принадлежащих…
«Ну где твой кабак?» — осведомился Антон у Михея по телефону, вылезая из тачки за «Холидей-инном». — «А вон, через улицу, видишь? „Шашлычок“ называется. Я через пять минут…»
Забегаловка была крошечная и почти пустая. Ткачук ввалился, когда барменша сосредоточенно доцеживала дряблую струйку «Карлсберга» в пухнущий пеной Антонов стакан.
— Не помню: ты куришь? — шумно втиснулся в угол Михей.
— Нет, но ты кури…
Было в нем, Ткачуке, лопоухом, длинноруком, с неряшливой рыжеватой растительностью на губастом лице, что-то одновременно от орангутанга и шимпанзе.
— Так что там про Витуса? — приложился человекообразный к собственному пиву.
— Эта история в прошлом августе… Ну, когда его где-то у ЗИЛа нашли выпавшим из окна…
— Ну? — Михей вытащил сигарету.
— Он правда странно себя перед этим вел?
Ткачук хмыкнул:
— Да когда Витус себя не странно вел?.. — помолчал, затягиваясь. — Что вообще значит «странно», «странный»?.. — пожал плечами. — Естественно, чем менее шаблонно твое мышление, тем «страннее» ты будешь казаться… Кто из нас не «странный»?
— Я вот слышал, что это у него мог психоз быть… как его — реактивный…
Михей задрал брови:
— От кого это ты слышал?
— Да не суть…
— Почему психоз?
— С работы отпросился, ото всех бегал, звонил с какими-то бредоватыми вопросами, сам на звонки не отвечал. А потом на заброшенный завод зачем-то полез… Это че — нормальное поведение?
Михей внимательно смотрел на него, чуть щурясь сквозь дымные загогулины:
— Так ты не знаешь… — констатировал.
— О чем?
Дауншифтер, забыв тлеющую сигарету в пепельнице, повращал зажатый между мощными ладонями высокий стакан, сужающийся посередине, словно от долгого такого вращания:
— Только давай так, — поднял глаза от стакана на Антона, — никому, о’кей?
— О’кей…
Михей помедлил.
— Витус, ты, может, слышал, подсажен на городские игры…
— Эти казаки-разбойники для офисного планктона?
— Ага. Он в кучу таких переиграл и часто говорил, что все равно не ловит настоящего прикола, что суррогатная сущность всех этих догонялок слишком очевидна самим игрокам…
— Догадываюсь…
— Ну так Витус не одинок был в своем мнении. Короче, собралась команда таких же, как он, пресыщенных геймеров и решила слегка добавить перцу. Нет, ничего такого. Никакого, естественно, членовредительства — это ж все народ мирный, сублимирующий… Но по условиям игры («Ноль-ноль» они ее назвали) участники имели право прибегать… ну, к не совсем законным методам поиска друг друга… Там суть была очень простая: команда «хантеров», «охотников», должна за определенный срок найти в городе «жертву». Они про нее ничего не знают, кроме имени, возраста и того, что на момент начала охоты она находится в Москве. Дальше жертва вольна прятаться где и как угодно, а хантеры могут искать ее любыми способами, хоть с помощью ФСБ, если у тебя есть бабки купить фээсбэшников. Задача — не полить «интересанта» из водяного пистолета, а реально поймать, скрутить и доставить живьем пред светлы очи модератора…
— Это тебе Витька рассказал?
— Он у меня на даче несколько дней прятался.
— То есть он был жертвой?
— Ага.
— Потому он и сочинил амнезию, что затея была не дико законная?
— Естественно.
— Так, а чего он на этом заводе оказался и чего сверзился?
— Оказался, убегая. Он в последнюю ночь у Егора шкерился, а Егор же там рядом как раз живет… Знаешь Егора?
— Это который феномен-м…звон?
— У которого абсолютная память.
— Знаю. Только понятия не имел, где он живет… А из окна как Витька упал?
— Ну случайно, понятно. Перелезть, видимо, куда-то пытался… Понимаешь, ему ни в коем случае нельзя было попадаться. Приходилось рисковать.
— Почему?
— Из-за бабок. Поскольку нелегальщина естественным образом привлекает интерес, у игры сформировался очень нехилый призовой фонд. Не то, что у легальных… А Витус поставил на себя несколько штук баксов, которых на деле у него не было. Если б он проиграл и ему пришлось бы платить, получилось бы некрасиво. Он чего вообще в убегающие-то записался без знаний профессиональных, ментовских хотя бы, без умений? Ведь жертве сложнее — она действует в одиночку… Деньги нужны были! Все же знали, что жертва — лох, и ставили на хантеров. А Витька пошел ва-банк.
— Так он тебе и сказал?
Михей хмыкнул:
— Не совсем… Витус — он же любитель «говорить красиво». Он мне такую телегу толкнул, ты чего…
— Какую?
Ткачук только махнул рукой с сигаретой:
— Я, боюсь, сейчас уже даже не воспроизведу… Что это он все специально затеял: и на участие в такой невыгодной роли подписался, и ставку сделал несуществующими бабками. Но не ради приза, а именно чтобы поставить себя в безвыходную ситуацию и лишить возможности к отступлению.
— Зачем?
— Не спрашивай… Витус умеет убедительно бредить, а у меня выйдет просто чушь свинячья.
— Ну хоть примерно…
— Зачем?.. Чтобы, будучи в тупике, выйти за рамки привычной реальности. Буквально.
— Ладно, — фыркнул Антон. — Проехали…
— Успокойся, — Михей мотнул ушастой башкой почти смущенно, — это ж телега. К сожалению, на самом деле все в этом мире делается ради денег…
— Я в курсе, — криво ухмыльнулся Антон. — А почему «Ноль-ноль»?
— Просто СМС о начале охоты обеим сторонам модератор слал такой: «00». Ноль минут. В смысле — отсчет времени пошел. Сумма выигрыша зависела от того, как быстро хантеры повяжут жертву.
— Мать твою… — взялся Антон за лоб, — чем взрослые люди занимаются…
— Ты об игрулях этих?
— Ну…
— Не, что Витус на них подсел — это как раз логично. Он еще когда в школе учился (сам рассказывал) — с мечом деревянным бегал, ролевик был задвинутый. Он же фэнтези всякие с глубокого детства килограммами глотал, фантастику вообще, ну, понимаешь… А в последние годы естественным образом переключился на сити-геймс.
— Это какая-то модная фишка?..
— А то! Я даже бандитов бывших знаю, которые теперь с игрушечными пистолетиками регулярно носятся. Сейчас же все играют. Сплошные хомо люденсы. Кто в «бегущих человеков», кто в толкиеновских хоббитов, кто в World of Warcraft. Такое коллективное впадение в детство…
Антон понимающе покивал.
— С чего бы это, кстати? — скребанул задумчиво собственную щетину.
— А тесно народу в нынешней реальности! Она же одномерная, согласись, глухая, совершенно не пластичная. Без вариантов. Всё понятно, всё для всех одинаковое, добровольно-принудительное: сфера интересов, поведенческие модели, удовольствия — всё…
— И все расписано в гламурной периодике…
— Во-во. Но отсутствие вариантов, альтернатив — это ведь касается чего угодно. Например, представлений об объективной действительности. Мы же очень немногое можем в ней сейчас всерьез допустить. Когда-то совершенно естественной штукой были являемые пророками чудеса, вера в существование единорогов или стран, населенных людьми с собачьими головами… Вот именно, что касается веры, мы, нынешние, страшно недоверчивы. Причем в плохом смысле. Нелюбопытные, самодостаточно-самодовольные. Нетребовательные к себе и миру… Я тебе, между прочим, сейчас как раз Витуса пересказываю. Это ж его телега насчет того, что мы сами создали для себя ущербную, куцую версию реальности. Чтобы оправдать узость своего кругозора и примитивизм собственного поведения. Именно так, а не наоборот, понимаешь?.. Это не я так думаю, это Витус, — добавил с ухмылкой Михей, видя выражение Антонова лица. — То есть и он сам вряд ли на полном серьезе думает: просто, говорю, потележить любитель…
Антон откинулся на стуле, машинально бросив взгляд на телик под потолком, где беззвучно и монотонно вышагивали по подиуму долговязые дурищи с кукольными рожицами.
— Слушай, ты же наверняка знаешь Ивара Масарина…
— Кто ж его не знает, — оскалился Михей. — Между прочим, он в той самой игре, неудачно для Витуса кончившейся, тоже отчасти поучаствовал.
— Он разве в Москве был?