Сергей Довлатов - Холодильник

(неоконченный сборник рассказов)

1.Виноград.

Единственный в моей жизни сексуальный шок я пережил на овощном комбинате имени Тельмана. Я был тогда студентом первого курса ЛГУ. И нас, значит, командировали в распоряжение дирекции этой самой плодоовощной базы. Или, может, овощехранилища, не помню.



Было нас в группе человек пятнадцать. Всех распределили по бригадам. Человека по три в каждую.



До этого мы получили инструкции. Представитель месткома сказал:



– Есть можете сколько угодно.



Мой однокурсник Лебедев поинтересовался:



– А выносить?



Нам пояснили:



– Выносить можно лишь то, что уже съедено…



Мы разошлись по бригадам. Я тут же получил задание. Бригадир сказал мне:



– Пойди в четвертый холодильник. Запомни фамилию – Мищук. Забери оттуда копии вчерашних накладных.



Я спросил:



– А где это – четвертый холодильник?



– За эстакадой.



– А где эстакада?



– Между пищеблоком и узкоколейкой.



Я хотел спросить: «А где узкоколейка?» – но передумал. Торопиться мне было некуда. Найду.



Выяснилось, что комбинат занимает огромную территорию. К югу он тянулся до станции Пискаревка. Северная его граница проходила вдоль безымянной реки.



Короче, я довольно быстро заблудился. Среди одинаковых кирпичных пакгаузов бродили люди. Я спрашивал у некоторых – где четвертый холодильник? Ответы звучали невнятно и рассеянно. Позднее я узнал, что на этой базе царит тотальное государственное хищение в особо крупных размерах. Крали все. Все без исключения. И потому у всех были такие отрешенные, задумчивые лица.



Фрукты уносили в карманах и за пазухой. В подвязанных снизу шароварах. В футлярах от музыкальных инструментов. Набивали ими вместительные учрежденческие портфели.



Более решительно действовали шоферы грузовиков. Порожняя машина заезжала на базу. Ее загоняли на специальную платформу и взвешивали. На обратном пути груженую машину взвешивали снова. Разницу заносили в накладные.



Что делали шоферы? Заезжали на комбинат. Взвешивались. Отгоняли машину в сторону. Доставали из-под сиденья металлический брусок килограммов на шестьдесят. Прятали его в овраге. И увозили с овощехранилища шестьдесят килограммов лишнего груза.



Но и это все были мелочи. Основное хищение происходило на бумаге. В тишине административно-хозяйственных помещений. В толще приходо-расходных книг.



Все это я узнал позднее. А пока что бродил среди каких-то некрашеных вагончиков.



День был облачный и влажный. Над горизонтом розовела широкая дымчатая полоса. На траве около пожарного стенда лежали, как ветошь, четыре беспризорные собаки.



Вдруг я услышал женский голос:



– Эй, раздолбай с Покровки! Помоги-ка!



«Раздолбай» явно относилось ко мне. Я хотел было пройти, не оглядываясь. Вечно я реагирую на самые фантастические оклики. Причем с какой-то особенной готовностью.



Тем не менее я огляделся. Увидел приоткрытую дверь сарая. Оттуда выглядывала накрашенная девица.



– Ты, ты, – я услышал.



И затем:



– Помоги достать ящики с верхнего ряда.



Я зашел в сарай. Там было душно и полутемно. В тесном проходе между нагромождениями ящиков с капустой работали женщины. Их было человек двенадцать. И все они были голые. Вернее, полуголые, что еще страшнее.



Их голубые вигоневые штаны были наполнены огромными подвижными ягодицами. Розовые лифчики с четкими швами являли напоказ овощное великолепие форм. Тем более что некоторые из женщин предпочли обвязать лифчиками свои шальные головы. Так что их плодово-ягодные украшения сверкали в душном мраке, как ночные звезды.



Я почувствовал одновременно легкость и удушье. Парение и тяжесть. Как будто плаваю в жидком свинце.



Я громко спросил: «В чем дело, товарищи?» И после этого лишился чувств.



Очнулся я на мягком ложе из гнилой капусты. Женщины поливали меня водой из консервной банки с надписью «Тресковое филе». Мне захотелось провалиться сквозь землю. То есть буквально сию же минуту, не вставая.



Женщины склонились надо мной. С полу их нагота выглядела еще более устрашающе. Розовые лямки были натянуты до звона в ушах. Голубые штаны топорщились внизу, как наволочки, полные сена. Одна из них с досадой выговорила:



– Что это за фенькин номер? Масть пошла, а деньги кончились?



– Недолго музыка играла, – подхватила вторая, – недолго фрайер танцевал.



А третья нагнулась, выпрямилась и сообщила подругам:



– Девки, гляньте, бруки-то на молнии, как ридикюль…



Тут я понял, что надо бежать. Это были явные уголовницы. Может, осужденные на пятнадцать суток за хулиганство. Или по указу от 14 декабря за спекуляцию. Не знаю.



Я медленно встал на четвереньки. Поднялся, хватаясь за дверной косяк. Сказал: «Мне что-то нехорошо», – и вышел.



Женщины высыпали из сарая. Одна кричала:



– Студент, не гони порожняк, возвращайся!



Другая:



– Оставь болтунчик Зоиньке на холодец!



Третья подавала голос:



– Уж лучше мне, с возвратом. Почтой вышлю. До востребования!



И лишь старуха в грязной белой юбке укоризненно произнесла:



– Бесстыжие вы девки, как я погляжу!



И затем, обращаясь ко мне:



– А ты не смущайся. Не будь чем кисель разливают. Будь чем кирзу раздают!..



Я шел и повторял: «О, как жить дальше? Как жить дальше?.. Нельзя быть девственником в мои годы! Где достать цианистого калия?!..»



На обратном пути я снова заблудился. Причем теперь уже окончательно.



Я миновал водонапорную башню. Спустился к берегу пруда. Оттуда вела тропинка к эстакаде. Потом я обогнул двухэтажное серое здание. Больнично-кухонные запахи неслись из его распахнутых дверей. Я спросил у какого-то парня:



– Что это?



Парень мне ответил:



– Пищеблок.



Через минуту я заметил в траве бурые рельсы узкоколейки. Прошел еще метров тридцать. И тут я увидел моих однокурсников – Зайченко с Лебедевым. Они шли в толпе работяг, предводительствуемые бригадиром. Заметив меня, начали кричать:



– Вот он! Вот он!



Бригадир вяло поинтересовался:



– Где ты пропадал?



– Искал, – говорю, – четвертый холодильник.



– Нашел?



– Пока нет.



– Тогда пошли с нами.



– А как же накладные?



– Какие накладные?



– Которые я должен был забрать у Мищука.



В этот момент бригадира остановила какая-то женщина с портфелем:



– Товарищ Мищук?



– Да, – ответил бригадир.



Я подумал – бред какой-то…



Женщина между тем вытащила из портфеля бюст Чайковского. Протянула бригадиру голубоватую ведомость:



– Распишитесь. Это за второй квартал.



Бригадир расписался, взял Чайковского за шею, и мы направились дальше.



Около высокой платформы темнел железнодорожный состав. Платформа вела к распахнутым дверям огромного склада. Около дверей прогуливался человек в зеленой кепке с наушниками. Галифе его были заправлены в узкие и блестящие яловые сапоги. Он резко повернулся к нам. Его нейлоновый плащ издал шелест газетной страницы. Бригадир спросил его:



– Ты сопровождающий?



Вместо ответа человек пробормотал, хватаясь за голову:



– Бедный я, несчастный… Бедный я, несчастный…



Бригадир довольно резко прервал его:



– Сколько всего?



– По накладным – сто девяносто четыре тонны…Вай, горе мне…



– А сколько не хватает?



Восточный человек ответил:



– Совсем немного. Четыре тонны нс хватает. Вернее, десять. Самое большее – шестнадцать тонн не хватает.



Бригадир покачал головой:



– Артист ты, батя! Шестнадцать тонн глюкозы двинул! Когда же ты успел?



Гость объяснил:



– На всех станциях люди подходят. Наши советские люди. Уступи, говорят, дорогой Бала, немного винограда. А у меня сердце доброе. Бери, говорю.



– Ну да, – кивнул бригадир, – и втюхиваешь им, значит, шестнадцать тонн государственной собственности. И, как говорится, отнюдь не по безналичному расчету.



Восточный человек опять схватился за голову:



– Знаю, что рыск! Знаю, что турма! Сэрдце доброе – отказать не могу.



Затем он наклонил голову и скорбно произнес:



– Слушай, бригадир! Нарисуй мне эти шестнадцать тонн. Век не забуду. Щедро отблагодару тебя, джигит!



Бригадир неторопливо отозвался:



– Это в наших силах.



Последовал вопрос:



– Сколько?



Бригадир отвел человека в сторону. Потом они спорили из-за денег. Бригадир рубил ладонью воздух. Так, будто делал из кавказца воображаемый салат. Тот хватался за голову и бегал вдоль платформы.



Наконец бригадир вернулся и говорит:



– Этому аксакалу не хватает шестнадцать тонн. Придется их нарисовать, ребятки. Мужик пока что жмется, хотя фактически он на крючке. Шестнадцать тонн – это вилы…



Мой однокурсник Зайченко спросил:



– Что значит – нарисовать?



Бригадир ответил:



– Нарисовать – это сделать фокус.



– А что значит – вилы? – поинтересовался Лебедев.



– Вилы, – сказал бригадир, – это тюрьма.



И добавил:



– Чему только их в университете обучают?!



– Не тюрьма, – радостно поправил его грузчик с бородой, – а вышка.



И затем добавил, почти ликуя:



– У него же там государственное хищение в особо крупных размерах!



Кто-то из грузчиков вставил:



– Скромнее надо быть. Расхищай, но знай меру…



Бригадир поднял руку. Затем обратился непосредственно ко мне:



– Техника простая. Наблюдай, как действуют старшие товарищи. Что называется, бери с коммунистов пример.



Мы выстроились цепочкой. Кавказец с шумом раздвинул двери пульмановского вагона. На платформу был откинут трап.



Двое залезли в пульман. Они подавали нам сбитые из реек ящики. В них были плотно уложены темно-синие гроздья.



На складе загорелась лампочка. Появилась кладовщица тетя Зина. В руках она держала пухлую тетрадь, заломленную карандашом. Голова ее была обмотана в жару тяжелой серой шалью. Дужки очков были связаны на затылке шпагатом.



Мы шли цепочкой. Ставили ящики на весы. Сооружали из них высокий штабель. Затем кладовщица фиксировала вес и говорила: «Можно уносить».



А дальше происходило вот что. Мы брали ящики с весов. Огибали подслеповатую тетю Зину. И затем снова клали ящики на весы. И снова обходили вокруг кладовщицы. Проделав это раза три или четыре, мы уносили ящики в дальний угол склада.



Не прошло и двадцати минут, как бригадир сказал:



– Две тонны есть…



Кавказец изредка заглядывал в дверной проем. Широко улыбаясь, он наблюдал за происходящим. Затем опять прогуливался вдоль стены, напевая:

Я подару вам хризантему

И мою пэрвую любов…



Час спустя бригадир объявил:



– Кончай работу!



Мы вышли из холодильника. Бала раскрыл пачку «Казбека». Бригадир сказал ему:



– Восемь тонн нарисовано. А теперь поговорим о любви. Так сколько?



– Я же сказал – четыреста.



– Обижаешь, дорогой!



– Я сказал – четыреста.