Рекс Стаут

«Смерть хлыща»

Глава 1

По привычке я начал свое послание с инициалов «Н.В.», а закончил «А.Г.» За прошедшие годы почти все мои письменные сообщения Ниро Вульфу умещались на листках, вырванных из блокнота; по утрам Фриц относил их в его спальню на подносе, а если я возвращался поздно вечером, когда Вульф уже лежал в постели, я оставлял послание на его столе. Как и все остальные, это тоже начиналось с «Н.В.», а заканчивалось «А.Г.», хотя и было написано от руки. Я отпечатал его на «Ундервуде», который стоял на столе в углу просторной гостиной домика Лили Роуэн, расположенного в дальнем конце ее же ранчо. Письмо я запечатал в конверт авиапочты и субботним утром бросил в почтовый ящик в Тимбербурге, окружном центре. Сверху на листе бумаги была шапка «Ранчо Бар Джей-Эр, Лейм-Хорс, Монтана». Не столь, правда, элегантная, как бумага с нью-йоркским адресом Лили. Ниже шел текст:


«Пятница, 8.13 вечера
2 августа 1968 г.
Н.В!
Здесь творится черт знает, что и я влип по самые уши. В понедельник я не стал рассказывать подробности по телефону, поскольку телефонистка могла наябедничать шерифу или местному прокурору. К тому же, телефон мисс Роуэн могут прослушивать. Сами знаете, наука не топчется на месте. Поскольку вы никогда ничего и никого не забываете, то должны вспомнить Харвея Грива, который, сидя у вас в кабинете, рассказывал, что приобрел уйму всякого скота – лошадей, быков, коров и телят для Роджера Даннинга. Кажется, я упоминал, что последние четыре года и до самого недавнего времени Грив был управляющим ранчо мисс Роуэн. В субботу же его обвинили в убийстве и поместили в каталажку, или в местную тюрьму. Кто-то застрелил хлыща по имени Филип Броделл, когда тот собирал чернику. Двумя выстрелами – в спину и в грудь. Кстати, я говорил, что горная черника отличается от обыкновенной. На сей раз я привезу вам немного на пробу.
Мы с мисс Роуэн решили, что Харвей невиновен, и потому я застрял. Если бы было очевидно, что убийца он, я бы, как мы и уговаривались, вернулся еще позавчера, чтобы сдувать пыль с вашего стола. Мисс Роуэн наняла адвоката из Хелены, самого известного во всем округе, но мне кажется, что его взгляд отличается от нашего. То есть защищать-то он Харвея готов, но в невиновность не верит. А я верю и готов поставить пятьдесят против одного, что Харвей ни при чем. Так что, сами понимаете, я впрягся в работу. Даже не будь я обязан мисс Роуэн как ее гость и давний друг, я не мог бы бросить Харвея Грива в беде, поскольку знаю его слишком давно.
Естественно, с позавчерашнего дня, 31 июля, я беру отпуск за свой счет. Надеюсь, что скоро вернусь, хотя пока не представляю, где найти достойного кандидата на место Харвея в темнице. Если вам придется усадить за мой стол Сола или Орри, то все мои личные вещи наверху, в моей комнате, так что за мои тайны можете не волноваться. Телевидение здесь чудовищное, поэтому я должен успеть вернуться до начала чемпионата по бейсболу. Привет Теодору, а Фрицу передайте, что по утрам я первым делом вспоминаю о нем – вернее о его завтраках, которых мне так не хватает. Кстати, местные жители называют оладьи либо затычками для пасти, либо замазкой для брюха.
А. Г.»


Письмо он получит скорее всего в понедельник; прочитав, откинется на спинку кресла и минут десять будет испепелять мое кресло свирепым взглядом.

Бросив письмо, я пробежал глазами список покупок. Население Тимбербурга составляло всего семь тысяч четыреста шестьдесят три человека, но это был самый крупный город от Хелены до Грейт-Фолза, и покупатели съезжались сюда издалека – от Фиштейл-Ривер, где холмы постепенно перерастают в горные гряды, до восточных равнин, где местность настолько ровная, что за две мили можно разглядеть койота. Обойдя четыре магазина на главной улице и два на боковых улочках, я за час приобрел все, что хотел. А именно:

Табак «Биг Сикс Микс» для Мела Фокса. В отсутствие Харвея на Мела навалилось столько дел, что ездить за покупками времени не оставалось.

Мухобойки для Пита Ингелса. Он никогда не совал ногу в стремя, не убедившись, что с луки седла не свисает мухобойка.

Лента для «Ундервуда».

Тюбик пасты и ремень для меня лично. Мой любимый брючный ремень изжевал дикобраз, пока я… Впрочем, об этом сейчас не стоит рассказывать.

Лупа и карманный блокнот – для меня же. В Нью-Йорке я никогда не хожу на дело без этих двух предметов, а сейчас я как раз вышел на дело. Возможно, они мне и не понадобятся, но привычка – вторая натура. Такая уж психология.

Напоследок я заглянул в библиотеку. К моему удивлению, книга, которую я искал – «Кто есть кто в Америке», – оказалась в наличии. Не самая свежая, правда, но выпуск 1967 года вполне меня устроил.

Статьи про Филипа Броделла я не нашел, да теперь уже и не найду, поскольку он сыграл в ящик, а вот его отцу, Эдварду Эллису Броделлу, отвели целую треть колонки. Он был еще жив, поскольку неделю назад, когда он приезжал сюда, чтобы собрать сведения, поднять шумиху и забрать тело сына, я обменялся с ним несколькими словами. Родился в Сент-Луисе в 1907 г., преуспел в жизни и сейчас был владельцем и издателем «Сент-Луис Стар». О том, кто собирался убить его сына, «Кто есть кто» умолчал.

Сложив все покупки в большой бумажный пакет, который мне дали в придачу к мухобойкам, я, не слишком обремененный, вошел в четверть первого в кафе «Континентал», пошарил вокруг глазами, заприметил в глубине за столиком привлекательную особу в оливково-зеленой блузке и темно-зеленых брючках и пробрался к ней.

Когда я отодвигал для себя стул, она спросила:

– Ты такой быстрый, или чего-то не купил?

– Все купил, – ответил я и поставил пакет на пол. – Может, я не слишком быстр, но зато чертовски везуч.

Я кивком указал на ее коктейль.

– Карсон?

– Нет, они его не держат. Разные джины сильно отличаются друг от друга. Зато у них есть гороховый суп.

Приятная новость: гороховый суп в «Континентал» был – пальчики оближешь. Я заказал официантке две двойных порции супа, крекеры, молоко и кофе, потом порылся в пакете и вынул ремень и лупу, чтобы показать Лили, что по части столь нужных товаров Тимбербург ничуть не уступает Нью-Йорку.

Суп превзошел все ожидания. Когда тарелки заметно обмелели и крекеры начали подходить к концу, я произнес:

– Я не только закупил все, что хотел, но и откопал кое-какие факты в местной библиотеке. Оказывается, дедушку Филипа Броделла звали Эймос. Отец Филипа – член трех клубов, девичья фамилия матери Филипа была Митчелл. Представляешь, какая удача? И все благодаря «Кто есть кто».

– Поздравляю, – Лили потянулась за очередным крекером. – Надо срочно уведомить Джессапа. А что ты хотел узнать из «Кто есть кто»?

– Ничего особенного. Просто утопающий хватается за любую соломинку.

Я проглотил последнюю ложку супа.

– Я должен тебе кое-что сказать, Лили.

– Слушаю. Что?

– Вот что. Я хороший сыщик и достаточно опытный. Но пошел уже шестой день с тех пор, как Харвею предъявили обвинение в убийстве, а я так и не сдвинулся с мертвой точки. И у меня нет ни одной улики, ни одной зацепки. Пусть я на самом деле стою лишь половину того, что о себе думаю, но мое положение крайне осложняется тем, что я чужак. Для местных парней я – тот же городской хлыщ. Или пижон. Со мной можно поохотиться, порыбачить, сыграть партию в пинокль, но когда случилось убийство, все вспомнили, что я чужак. Я здесь не в первый раз и тысячу лет знаю Мела Фокса, но даже он замкнулся и стал неразговорчив. И все остальные тоже. И лишь потому, что я хлыщ. В Хелене наверняка есть частные сыщики. Может, отыщется хоть один приличный? Но местный. Доусон должен знать.

Лили отставили чашечку в сторону.

– Ты хочешь, чтобы я наняла местного сыщика в помощь тебе?

– Не мне. Если он чего-то стоит, то сам возьмется за дело.

– Вот как? – Ее голубые глаза взметнулись и уставились на меня. – Ты умываешь руки?

– Нет. Я только что отправил мистеру Вульфу письмо, в котором известил его, что рассчитываю вернуться к началу чемпионата по бейсболу. Сама видишь, я не сижу сложа руки, но мне очень трудно из-за того, что я чужак. Я хочу, чтобы ты спросила Доусона.

– Эскамильо. – Ее глаза весело засветились. – Ну что ты? Ты же второй сыщик в мире после Ниро Вульфа.

– Да, но в моем мире. Здесь все иначе. Взять хотя бы Доусона. Ты уплатила ему в задаток десять тысяч, а как он ко мне отнесся? Ты заметила?

Она кивнула.

– Это мягкая форма ксенофобии. Ты пижон, а я пижонка.

– Ты – владелица ранчо, а это совсем другое дело.

– Жаль, конечно, что Харвея не выпустят под залог, но Мел пока управляется. – Лили взяла в руки чашечку, повертела ее и потом отставила. – Сколько у нас времени?

– До суда месяца два-три, по словам Джессапа.

– И два месяца до твоего чемпионата. Ты знаешь, как я к тебе отношусь, Арчи, но я попробую рассуждать совершенно объективно. Тебе не только любой из местных сыщиков и в подметки не годится, но ты к тому же прекрасно знаешь, что Харвей никогда бы не выстрелил в спину. Ни один местный этого знать не может. Включая Доусона. Я права?

– Ты всегда иногда права.

– Тогда могу я попросить еще кофе? Только погорячее.

Поскольку мой стакан молока опустел, я заказал кофе и себе. Когда мы покончили с кофе, я расплатился и мы двинулись к выходу, лавируя в лабиринте столиков. Примерно двадцать пар глаз следили за нами и еще столько же притворялись, что не обращают на нас внимания. Убийство Филипа Броделла произвело изрядный шум в округе Монро. Хотя отношение тамошних жителей к заезжей городской публике оставляло желать лучшего, они тем не менее прекрасно понимали, что туристы приносят немалый доход казне штата Монтана, так что отстреливать их во время сбора черники – не самое патриотическое занятие. Поэтому во взглядах, устремленных вслед мне и Лили, особой любви не было – ведь это управляющий ее ранчо нажал на спусковой крючок. Так, во всяком случае, здесь считали.

Перед тем как усесться за руль ждавшего нас на стоянке фургончика Лили, я забросил пакет с покупками назад. Лили села на переднее сиденье, стараясь не прикасаться к его спинке, которая, казалось, вот-вот расплавится под безжалостными лучами августовского солнца. С моей стороны не слишком припекало. Я дал задний ход и выехал со стоянки. Одно из главных различий между мной и Лили состоит в том, что я оставляю машину на стоянке так, чтобы не надо было разворачиваться, а она – наоборот.

Проехав пару кварталов, я завернул к бензозаправочной станции «Престо». Бензобак был наполовину полон, да и бензин в предместье обходился дешевле на девять центов за галлон, но я хотел, чтобы Лили познакомилась с неким Гилбертом Хейтом.

Хейт оказался на месте – долговязый худой парень с жирафьей шеей, составлявшей солидную часть его шестифутового роста. Он возился с другой машиной, протирая ветровое стекло, так что Лили пришлось разглядывать его вполоборота, пока нас заправляли. Потом та машина отчалила, и Хейт, заметив меня, после минутного колебания подошел и сказал:

– Доброе утро.

На самом деле он произнес «добрутро», но я не собираюсь отнимать у вас время, заостряя внимание на особенностях местного диалекта.

Из вежливости я согласился с ним по поводу добрутра, хотя стрелки часов приближались к часу пополудни. Потом он добавил:

– Папаня сказал, чтобы я не разговаривал с вами.

Я кивнул.

– Да, это в его стиле.

Его папаня был сам Морли Хейт, шериф округа.

– Он и мне посоветовал не слишком распускать язык, – сказал я, – но мне трудно сразу избавиться от застарелой вредной привычки, тем более что для меня это – единственное средство для заработка.

– Известно, фараоны.

Да, радио и телевидение явно расширили словарный диапазон граждан.

– Только не я, – отрезал я. – Папаня твой – фараон, а я – частный сыщик. Если я спрошу, где ты был в прошлый четверг, ты можешь сказать, что нечего мне совать нос не в свое дело. А вот когда твой отец задал мне этот вопрос, я был вынужден ответить.

– Да, слышал. – Он перевел взгляд на Лили, потом снова посмотрел на меня. – Вы расспрашивали про меня. Я могу сам ответить на то, что вас интересует.

– Буду весьма признателен.

– Не убивал я этого фанфарона.

– Отлично. Именно это меня и интересовало. Теперь список подозреваемых существенно сузится.

– Для меня даже подозрения ваши оскорбительны. Вот посмотрите. – Хейт разошелся и даже не обращал внимания на коллегу, который закончил заливать нам бензин и теперь внимательно прислушивался. – Первая пуля, выпущенная сзади, угодила ему в плечо и развернула. Вторая попала уже спереди в горло и перебила позвоночник. Для меня это просто оскорбление. Я укладываю оленя с одного выстрела. Спросите у кого угодно. С тридцати ярдов я запросто снесу голову змее. Пусть отец и велел, чтобы я не разговаривал с вами, но мне кажется, что это вы должны знать.

Он повернулся и зашагал к машине, которая подкатила к соседней бензоколонке.

– Ну, как? – спросил я Лили, когда мы отъехали, направляясь на северо-восток.

– Я пасую, – ответила она. – Я и впрямь хотела на него посмотреть, хотя ты однажды уже говорил, что только глупец может надеяться на то, чтобы разглядеть в незнакомом человеке убийцу. Я не хочу показаться дурой и потому пасую. Но что он там наговорил насчет оскорбления?

– Он просто пытался объяснить мне, что умеет стрелять. – Я взял вправо на развилке. – Я уже слышал об этом от троих. А всякому известно, что ни в плечо ни в шею целить не стоит, когда хочешь уложить человека наповал. Но он мог и схитрить. Рассчитать, что всем известно, какой он стрелок, и специально сбить прицел. У него было предостаточно времени, чтобы продумать это.

Добрых пару миль Лили переваривала эти сведения, потом спросила:

– А ты уверен, что он знал про Броделла? Что Броделл – отец ее ребенка.

– Черт побери, да в Лейм-Хорсе все об этом знали. И не только в Лейм-Хорсе. И все также наверняка знали, что Гил влюблен в нее. В прошлый вторник – нет, в среду – он сказал одному приятелю, что, несмотря ни на что, собирается жениться на ней.

– Вот что такое настоящая любовь! Понял?

Я ответил, что всегда это знал.

Тимбербург отстоял от Лейм-Хорса на двадцать четыре мили. Почти на всем протяжении дорога была идеально ровная, лишь в одном месте она резко шла под уклон и потом так же круто взбегала в гору; да еще на небольшом по протяженности участке, где с нависающих скал сыпалось так много камней, что их не успевали убирать, мне пришлось сбавить скорость и посматривать по сторонам. И еще: если первые несколько миль по выезде из Тимбербурга по сторонам дороги попадались деревья и кустарники, то далее местность была совсем голая.

Лейм-Хорс населяло человек сто шестьдесят. Асфальтовая дорога заканчивалась напротив универмага Вотера, переходя дальше в извилистый проселок. В универмаге нам ничего не требовалось, так что мы проехали дальше. До поворота к ранчо Лили оставалось чуть меньше трех миль, а там еще триста ярдов до коттеджа. Однако, чтобы преодолеть эти три мили, приходилось подниматься на семьсот ярдов. Почти перед самым ранчо протекала речушка Берри-Крик, через которую был перекинут мост – не переехав его, на машине на ранчо было не попасть. Совсем недалеко речушка делала крутую петлю, в которой и располагался коттедж Лили. Так уж получилось, что для того, чтобы добраться из коттеджа до самого ранчо пешком, приходилось либо перебираться по мосту, либо преодолевать речушку вброд прямо напротив коттеджа, что было значительно быстрее. В августе речушка настолько мелела, что в одном месте ее можно было пересечь даже прыгая с камня на камень. Или для благозвучности – с валуна на валун.

Мое любимое место на земном шаре находится всего в семи минутах ходьбы от дома Ниро Вульфа на Западной Тридцать пятой улице; это Херальд-сквер, где за десять минут можно увидеть больше разных типов людей, чем где-либо еще. Однажды я даже наблюдал, как один из верховных боссов мафии перед входом в универмаг посторонился, чтобы пропустить вперед через вращающуюся дверь преподавателя воскресной школы из Айовы. Если вы спросите, откуда я их знаю, то я честно признаюсь: видел я их впервые, но выглядели они точь-в-точь как босс мафии и преподаватель воскресной школы из Айовы. Для любого другого человека, уставшего от людей и мирской суеты любимым местом стал бы уголок ранчо, где располагался коттедж Лили. Тишину прерывало только журчание ручья, на которое, впрочем, я уже через пару дней перестал обращать внимание. Вокруг ранчо росли сосны, а к северу, за излучиной, начинались густые ельники, карабкавшиеся вверх по крутым скалистым склонам. Ниже по течению раскинулся живописнейший Бобровый луг. Если вам взбредет в голову поразмяться и пошвырять камни в сурков, то достаточно будет спуститься по дороге каких-то три минуты.

Коттедж сложен из обтесанных бревен и выглядит, как картинка. Миновав крытую террасу с каменным полом, вы входите в гостиную размером тридцать четыре фута на пятьдесят два с огромным камином. Две двери вправо из гостиной ведут в спальни – одну занимает Лили, а вторая отводится для гостей. Дверь налево ведет в длинный коридор, вдоль которого располагаются кухня, затем комната Мими, вместительная кладовая и три гостевые комнаты. И еще шесть ванных комнат с ванными и душами. Ничего коттеджик, да? За исключением кроватей, вся остальная мебель плетеная. Все комнаты устланы индейскими коврами; на стенах вместо картин и фотографий развешаны выделанные индейцами же одеяла и циновки. Во всем доме на виду выставлена лишь одна фотография – обрамленный портрет отца и матери Лили на крышке фортепьяно, который Лили всегда берет с собой, когда ездит в Нью-Йорк или обратно.

Прихватив продукты, которые Лили закупила в Тимбербурге, мы, чтобы скоротать путь, поднялись в коттедж через дверь, открывающуюся прямо в коридор. Темноглазая красотка с остреньким подбородком, развалившаяся в кресле в углу террасы на солнышке, не предложила помочь, зато приветливо помахала лапкой, когда мы вылезли из машины. Поскольку ее маечка и шорты вместе не превышали по площади трех квадратных футов, оставалось довольно много обнаженного загорелого тела, приметной частью которого были стройные, длинные ножки. Оставив покупки на кухне и в кладовой, мы с Лили вернулись к фургончику. Она забрала оставшиеся вещи, а я завел машину под навес и прихватил свой бумажный пакет. Лили поднялась на террасу и передала один из свертков Диане.

Ее полное имя было Диана Кейдани. – Гостем Лили мог быть кто угодно – от знавшего лучшие дни философа до знаменитого композитора, сочиняющего музыку, которую я предпочел бы никогда не слышать. Сейчас гостей было трое, включая меня, – для Лили вполне обычно. Однажды вечером, вылавливая из верхнего пруда форель на ужин, мы с Лили обсуждали Диану. Я предположил, что ей двадцать два, а Лили набросила еще три года. Зимой она сделала себе имя, участвуя в бродвейском спектакле «Не со мной», который, по-моему, вполне мог бы идти под музыку вышеупомянутого знаменитого композитора. Лили вложила кое-какие средства в постановку и пригласила Диану в Монтану из чистого любопытства. Мне сперва показалось, что провести целый месяц в компании вопросительного знака – затея довольно рискованная, но в итоге все оказалось не так уж плохо. Правда, Диана порой бывала чересчур назойлива, оттачивая свое умение соблазнять любую подвернувшуюся поблизости особь мужского пола. А подворачивались, ясное дело, только мы с Уэйдом Уорти.

Когда я вошел в гостиную, чтобы пройти в свою комнату. Уэйд Уорти сидел за столом в углу и барабанил на «Ундервуде». Уорти, как вы догадались, был еще одним гостем, причем особенным. Он работал. Лили в течение двух лет собирала всевозможные материалы о своем отце, и когда их набралось примерно с полтонны, принялась искать добровольца, готового написать книгу. Надеясь на помощь друга – редактора «Парфенон-пресс», она рассчитывала, что работа должна занять какую-то неделю. В итоге же на нее ушло почти три месяца. Из первых двадцати двух профессиональных литераторов, к которым Лили обратилась, трое писали собственные книги, четверо продумывали очередные шедевры, двое лежали в больнице, один помешался на вьетнамской теме и не соглашался обсуждать ничего другого, один баловался с ЛСД, двое были республиканцами и наотрез отказались увековечивать память известного деятеля из Таммани-Холла[1]. нажившего несметное состояние на прокладке канализации и асфальтировании магистралей, один попросил год на обдумывание, трое просто отказались без особых причин, один предложил написать роман, а еще один был беспросыпно пьян.

Наконец в мае Лили и редактору удалось заловить Уэйда Уорти. Судя по словам редактора, еще три года назад имени Уорти никто не знал, потом же свет увидела созданная его пером биография Эббота Лоренса Лоуэлла, имевшая, правда, ограниченный успех. Зато вторая его книга, «Ум и сердце», биография Хейвуда Брауна, едва не попала в списки бестселлеров. Щедрый аванс, предложенный Лили, соблазнил Уорти, одновременно вызвав негодование редактора, и вот, в солнечный августовский день Уэйд Уорти сидел в углу гостиной за столом, создавая третье бессмертное произведение. Название захватывало – «Полосы тигра: жизнь и деятельность Джеймса Гилмора Роуэна». Лили надеялась продать столько экземпляров, сколько бычков за все время носило клеймо «Бар Джей-Эр». Джей-Эр – это Джеймс Роуэн.

У себя в комнате я вытряхнул пакет, подпоясался ремнем, отнес зубную пасту в ванную, рассовал блокнот и лупу по карманам, взял в руки оставшиеся предметы и вышел в гостиную. Передал ленту для «Ундервуда» Уорти и протопал на террасу, где Лили щебетала с Дианой Кейдани. Я уведомил Лили, что возьму машину, поскольку собираюсь в Лейм-Хорс, а она попросила не опаздывать к ужину. Я завел фургончик, выехал на дорогу, повернул налево, потом еще раз налево, пересек мост через Берри-Крик, проехал через распахнутые ворота, которые обычно бывали закрыты, миновал ряды коралей, загонов и общежитие для наемных работников и остановился на краю пыльной площадки с растущим посередине деревом, напротив дома Харвея Грива.

Глава 2

Я мог бы вам много порассказать про ранчо «Бар Джей-Эр» – сколько в нем акров, каково поголовье скота, про попытки выращивания кормовой люцерны, возню с изгородями, путаницу с учетом и про другие не менее интересные вам факты, но это не имеет отношения ни к убитому хлыщу, ни к живому Харвею Гриву. Ни малейшего. А вот девушка, появившаяся за стеклянной дверью, когда я вышел из фургончика, – имела, причем самое непосредственное. Она открыла передо мной дверь, и я вошел в дом.

Мне никогда не приходилось встречать девятнадцатилетнего юношу, производившего впечатление, что он может знать что-то, недоступное для моего понимания, а вот трех таких девушек я на своем веку повидал; одной из них была Альма Грив. Не пытайте меня, в чем заключалась ее тайна – в глубоко посаженных карих глазах, которые никогда широко не раскрывались, или в изгибе губ, казалось, вот-вот готовых улыбнуться, но никогда не улыбавшихся, – я не знаю. Пару лет назад я поведал об этом Лили, на что она сказала:

– Да брось ты. Дело не в ней, а в тебе. Какой бы мужчина ни встретил хорошенькую девочку, она всегда удивительная загадка, или невинный ребенок, которого он хочет… воспитать. В любом случае мужчина заблуждается. Правда, для тебя загадок не существует, следовательно, ты хочешь…

Я запустил в нее горсть кисточек для рисования.

Я спросил Альму, кто дома, и она ответила, что мама и ребенок, но оба спят. Потом спросила, мама ли заказала мне мухобойки, на что я ответил, что нет – они предназначены для Пита.

– Может, посидим немного и поболтаем? – предложил я.

Она запрокинула голову назад, поскольку была дюймов на девять ниже ростом.

– Хорошо.

Альма повернулась, и я проследовал за ней в уставленную и увешанную трофеями гостиную, Харвей и его жена Кэрол в свое время были звездами родео, поэтому все стены пестрели фотографиями, на которых были запечатлены самые захватывающие мгновения соревнований. Кроме того, на стенах красовались медали, дипломы и другие награды, а на столе стоял серебряный кубок, который Харвей завоевал в Калгари, с выгравированным на нем именем Харвей Грив. Альма приблизилась к кушетке возле камина и села, скрестив ноги, а я занял стул напротив. На девушке была мини-юбка – шорты она не признавала, – но ее ноги заметно уступали ногам Дианы, как по длине, так и по форме. Хотя смотреть на них было приятно.

– Выглядите вы хорошо, – похвалил я. – И спите, должно быть, неплохо.

Альма кивнула.

– Валяйте – укрощайте меня. Я сбросила седло. И закусила удила.

Я посмотрел ей в глаза.

– Послушайте, Альма, я вам искренне симпатизирую. Вас все любят. Но неужели вы не понимаете, что кого-то должны осудить за убийство Филипа Броделла и что если нам не удастся совершить чуда, то этим кем-то окажется ваш отец?

– Это Монтана, – ответила она.

– Да. Штат сокровищ. Золото и серебро.

– Отца никто не осудит. Это Монтана. Его оправдают.

– Кто вам сказал?

– Никто. Я здесь родилась.

– Но слишком поздно. Лет пятьдесят назад или чуть меньше суд присяжных в Монтане и впрямь мог бы оправдать человека, застрелившего мужчину, который соблазнил его дочь. Но времена эти канули в Лету. Теперь это не случится, даже если вы придете давать показания с младенцем на руках и заявите, что рады, что ваш отец убил коварного соблазнителя. Я решил, что выскажу вам все напрямик. Мне кажется, у вас есть определенные подозрения о том, кто мог убить Броделла, может быть, вам это даже известно, но вы не хотите, чтобы этого человека осудили, и к тому же рассчитываете на то, что вашего отца оправдают. Вы уже признали, что рады тому, что Броделла убили.

– Я так не говорила.

– Ерунда. Я могу воспроизвести наш разговор дословно. Вы рады, что Броделл мертв.

– Хорошо, пусть я рада.

– И вы не хотите, чтобы кого-то притянули к ответу. Предположим, например, вы подозреваете, что убить его мог Джил Хейт. Джил божится, что в тот четверг весь день был в Тимбербурге. А вдруг вам известно, что это не так? Может быть, он приезжал сюда и беседовал с вами, а отсюда до того места, где застрелили Броделла, всего пара миль. Вдруг вам все это известно, но вы молчите, поскольку надеетесь на то, что вашего отца оправдают. Или на то, что всегда успеете сказать спасительную для него правду после того, как его осудят. Так вот, девочка, вам это не удастся по ряду причин, и, в первую очередь, потому, что тогда вам уже никто не поверит. Если же вы сейчас скажете правду мне, то я смогу начать действовать. Посмотрим, быть может, у Джила Хейта не меньше шансов на то, чтобы быть оправданным, чем у вашего отца. Местный парень, вполне благополучный, который рассчитывал жениться на вас, но не выдержал, когда мужчина, соблазнивший вас в прошлом году, снова объявился здесь. Возможно, в глазах присяжных его даже легче оправдать, чем вашего отца.

Из примыкавшей комнаты донесся какой-то звук – возможно, ребенок шевельнулся в колыбельке. Альма повернула голову и прислушалась. Потом посмотрела на меня.

– В тот день Джил сюда не приезжал, – сказала она.

– Я и не утверждаю, что он приезжал, а просто высказываю предположения. Есть и другие возможности. Его могли убить и по причинам, вовсе не связанным с вами. Если так, то причину следует искать в чем-то, приключившемся в прошлом году, поскольку в этом году Броделл провел здесь всего три дня. Броделл вполне мог рассказать вам про это. Когда мужчина сходится с женщиной настолько, что от него рождается ребенок, он может порассказать ей довольно много. Черт побери, да забудьте вы наконец, что вашего отца оправдают, и дайте мне хоть какую-то зацепку!

Еще чуть-чуть, и она могла бы улыбнуться.

– Да я все время только об этом и думаю. – Она сцепила руки на коленках. – Послушайте, Арчи. Я уже десять раз говорила вам: я считаю, что убил его мой отец.

– А я вам десять раз повторял, что вы не должны так себя вести. Я вам не верю. Вы же не сумасшедшая, а только сумасшедшая могла прожить со своим отцом девятнадцать лет и не…

– Она не сумасшедшая, она просто дура, – произнес голос сзади нас.

В проеме двери стояла Кэрол.

– Моя единственная дочь, все, что у меня осталось, – сказала она. – И надо же… Не тратьте на нее время. Я уже махнула на нее рукой.

Она повернулась к дочери.

– Иди подои мула или займись еще чем-нибудь. Я хочу сама поговорить с Арчи.

Альма не шелохнулась.

– Он сказал, что хочет говорить со мной. А я вообще не хочу ни с кем разговаривать. Что толку?

– Ты права, никакого толку.

Кэрол села на кушетку на расстоянии вытянутой руки от Альмы. Одета она была довольно неопрятно – мятая рубашка, старые рабочие брюки, линялые носки… Зато лицо вполне могло принадлежать двадцатилетней пастушке, если бы не морщинки вокруг умных карих глаз. Глаза смотрели на меня.

– Похоже, вам не удалось раздобыть ничего нового, иначе вы не были бы здесь.

– Да. Вы встречались вчера с Харвеем?

Она кивнула.

– Да, мы проговорили полчаса. Больше Морли Хейт не разрешил. Давно пора бы врезать ему по первое число. Если так пойдет и дальше, я сама этим займусь.

– Я вам помогу. Что нового сообщил Харвей?

– Ничего. Все толок воду в ступе.

Я потряс головой.

– Я хочу вас кое о чем спросить. Сегодня я уже попросил Лили узнать у Доусона, есть ли в Хелене приличный частный сыщик. Местный уроженец. Возможно, ему будут говорить то, что утаивают от меня. Что вы об этом думаете?

– Забавно, – сказала Кэрол.

– Что забавно?

– Еще двоим пришло в голову то же самое. Флоре и одной моей подруге, которую вы не знаете, И вчера я задала этот вопрос Харвею. Он сказал, что в Хелене нет ни одного сыщика, которого можно было бы даже сравнить с вами. Вдобавок Доусон считает, что Броделла убил мой муж, и так же будет думать любой, к кому он обратится. Здесь все так считают, сами знаете.

– Не все. Убийца, например, так не считает. Ладно, оставим это. Вы хотели поговорить со мной.

Кэрол посмотрела на свою дочь.

– Ты стала большая, сама теперь мать. Я не могу тебя выставить силой. – Она поднялась и обратилась ко мне: – Пойдемте на улицу. Поговорим там.

Альма молча встала и вышла из комнаты. Кэрол закрыла за ней дверь, села на кушетку ближе ко мне и сказала:

– Возможно, вы правы насчет нее хотя и не обязательно. Да, она должна бы знать своего отца получше, это так… Я вот тоже думала, что знаю своего, когда мне было девятнадцать. Лишь потом я поняла, что заблуждалась, когда… Черт с ним, кто старое помянет, тому глаз вон. Так вот, я хотела вам сказать, что кое-что придумала, но не уверена, что из этого выйдет толк.

– Кто знает, все может пригодиться.

– Я имею в виду пару, которая остановилась у Билла Фарнэма. Не тех, что из Денвера, а доктора с женой из Сиэтла. Кажется, вы сами говорили, что он доктор?

Я кивнул.

– Роберт С.Эймори, доктор медицины. Жену зовут Беатрис.

– Какого они возраста?

– Около сорока

– Как она выглядит?

– Пять футов шесть дюймов, фунтов сто двадцать. С виду симпатичная. Рыжие крашеные волосы, причем краску она, похоже, с собой захватила. Пытается делать вид, что ей здесь нравится, но на самом деле приехала только ради того, чтобы составить компанию мужу, которому до смерти осточертела всякая суета и который обожает ездить верхом и ловить рыбу.

– А на кого он похож? Если бы Броделл переспал с его женой, а он бы про это узнал, чтобы он сделал?

– Броделлу попросту не хватило бы времени. Он пробыл здесь всего три дня.

– У меня есть бык, которому не понадобилось бы и одного дня.

– Да, я знаю этого быка, как вам известно. Броделл все-таки был не такой, хотя и это можно допустить. Признаюсь, что мне и самому эта мысль приходила в голову и четыре дня назад я расспросил об этом Фарнэма, но тот опроверг мои подозрении, хотя доказать ничего не смог. Тем не менее, алиби у доктора Эймори нет, поскольку он рыбачил в одиночку. И еще: стрелок он никудышный. Я, правда, надеялся выудить что-нибудь более лакомое, например, узнать, что Эймори прихватил с собой ружье на случай встречи с медведем, но Фарнэм это отрицал.

– Естественно. Кто захочет, чтобы твоего постояльца притянули за убийство?

– Правильно. Я просто говорю, что он сказал. Это не значит, что я ему верю. Очень мало из того, что мне удалось выяснить за последние шесть дней, достойно доверия. Вы, например, позавчера сказали мне, что никогда не встречались с Филипом Броделлом. Я должен этому верить?

– Да, это правда.

– Прошлым летом он прожил здесь шесть недель. В каких-то четырех милях отсюда.

– Да хоть в четырехстах милях. Жаль, что не так. Билл Фарнэм пускает к себе на ранчо городских хлыщей и с этого живет. А на нашем ранчо все вкалывают. Харвей и Билл однажды поцапались, это верно. Вы сами здесь были, когда несколько наших коров и бычков нашли брешь в изгороди и удрали в лес, а один из фарнэмских хлыщей подстрелил бычка. В гости мы не ходим. Я знаю о том, что Альма познакомилась с Броделлом на танцах только потому, что она сама мне это сказала. В прошлом году она ни разу и словом о нем не обмолвилась, но если вы мне не верите, то это ваши трудности. Значит, доктора вы исключаете?

– Я никого не исключаю. Даже вас я не подозреваю только потому, что, окажись вы убийцей, нам бы это ничего не дало. Какой смысл был бы менять вас с Харвеем?

– Если бы стреляла я, я бы в плечо не попала, будьте уверены.

– Если бы специально так не захотели. – Мы смотрели друг другу в глаза. – Я ведь вас об этом не спрашивал, верно?

– О чем?

– Вы ли застрелили его.

– Нет. Дважды нет. Вы меня не спрашивали, а я в него не стреляла. Вам, должно быть, позарез нужна жертва.

– Еще бы. Но я спрашиваю не просто так. Давайте посмотрим, согласитесь ли вы со мной по поводу трех высказываний. Первое; вы не Харвей, вы это вы, и вы – женщина, следовательно вы могли бы выстрелить мужчине в спину. Второе: стреляете вы отменно и можете попасть в то место, куда целите, с точностью до полудюйма.

– Не до полудюйма. Я попаду именно туда, куда целюсь.

– Хорошо. Теперь третье. Многие, в том числе Хейт и Джессап, утверждают, что Харвей сперва выстрелил в плечо Броделлу, чтобы тот развернулся, а потом – в шею, поскольку все знали, что Харвей классный стрелок, и он специально стрелял так, чтобы подумали, что убийца стреляет неважно. Но беда в том, что Харвей просто на это не способен. Так уж устроен его мозг. Вы – другое дело. Вам бы такие мысли как раз могли прийти в голову. Вы согласны?

Уголок ее рта дернулся вверх.

– Лили, – произнесла она.

– Что Лили?

– Это она думает, что я его убила, да?

– Если и думает, то вслух не говорит. Все это сугубо между нами. Даже если бы Лили мне что-нибудь и сказала, я всегда думаю и делаю выводы сам. Так вы согласны с моими высказываниями?

Уголок ее рта оставался приподнятым.

– Предположим, да, и что тогда? Вы сами оказали, что нет никакого смысла в том, чтобы поменять местами нас с Харвеем. Или вы на самом деле думаете иначе?

– Нет, конечно. Я просто хотел бы обсудить кое-какие возможности. Предположим, что убили Броделла вы, а я продолжаю действовать так, словно этого не знаю. Что тогда? Я не смогу добыть никаких улик против кого-то другого, потому что их попросту не существует. Я связан по рукам и ногам и не смогу сдвинуться с места. Если же я буду твердо знать, что убили его вы, то смогу придумать что-нибудь полезное. Я не впервые сталкиваюсь с подобными трудностями, и мне не раз случалось находить необычное решение. Так что давайте поговорим начистоту.

Кэрол прищурилась:

– Значит, по-вашему, я его убила?

– Я этого не утверждаю. Просто говорю, что это возможно. Альма уверяет, что в тот день вы обе были дома, но это ничего не значит, поскольку ничего другого от нее и ожидать нельзя. Я согласен, что с вашей стороны было бы верхом нелепости признаваться мне в содеянном, поскольку я могу вас заложить. Но это только потому, что вы меня недостаточно знаете. В Нью-Йорке есть кому за меня поручиться, здесь же таких людей нет, за исключением разве что Харвея. Если вы ему скажете, что я дал вам честное слово, что никто, включая Лили, не узнает от меня о нашем разговоре, уверен – он попросит вас рассказать мне все как на духу.

– Значит, вы уверены, что я убила Броделла.

– Нет, черт побери! Но я в тупике и пытаюсь хоть за что-то ухватиться. Неужто вы не видите, в каком я положении?

– Вижу. Что ж… – Она оглянулась. – Библии у нас нет.

Она встала и подошла к углу, где висело седло, с виду почти не использованное.

– Знаете, что это за седло? – спросила Кэрол.

Я кивнул.

– «Квантрелл» ручной работы с серебряными заклепками и стременами. Вы выиграли его в Пендлтоне в 1947 году.

– Правильно. Самый счастливый и памятный день в моей жизни. – Она положила ладонь на луку седла. – Если я убила это отродье Броделла, то пусть мое седло сгниет и будет съедено червями, и да поможет мне Бог.

Она повернулась ко мне.

– Этого достаточно?

– На большее я не рассчитывал. – Я поднялся. – Хорошо, вы вне подозрений. Передайте Харвею, что я постараюсь не обмануть его ожиданий. Табак я привез Мелу, а мухобойки Питу. Я не стану их дожидаться, потому что у меня полно дел. Вы слышали, что я сказал Альме?

– Большую часть.

– Она и в самом деле была здесь с вами в тот день? Весь день?

– Да, я вам уже говорила.

– А младший Хейт здесь не был?

– Нет, я вам уже говорила.

Я двинулся к двери, но в последнее мгновение обернулся.

– А положа руку на седло?

– Все равно да и нет, – ответила Кэрол.

Глава 3

Если вам покажется, что следующие три часа я провел не самым лучшим образом, значит, я плохо обрисовал вам всю серьезность положения. А отправился я посмотреть на место преступления.

Дорога, ведущая из Лейм-Хорса, не заканчивалась на ранчо «Бар Джей-Эр», а тянулась вперед и вверх еще добрых три мили, пока не утыкалась в речку Фиштейл. Там у речки и раскинулось ранчо-гостиница Билла Фарнэма. Не слишком большое, но прекрасно обставленное, если, конечно, не сравнивать его с коттеджем Лили. Одновременно на ранчо могут проживать не более шести постояльцев. За несколько дней до гибели Броделла один парень из Спокейна сломал руку и отбыл домой, поэтому сейчас на ранчо оставалось всего четверо: доктор Эймори с женой и пара из Денвера. Мистер Фарнэм не был женат, поэтому помогали ему по гостинице кухарка, горничная и пара ковбоев – Берт Мейджи и Сэм Пикок. Коттеджей на ранчо не возводили, так что жили все в одном бревенчатом доме с флигелями на краях и посередине, общей площадью с пол-акра. Конюшня и скотный двор находились поодаль от речки, за небольшой сосновой рощей.

Остановив фургончик под двумя раскидистыми елями, я вылез. Ни у реки, ни возле самого дома не было ни души. Подойдя, к террасе, я пропел:

– Есть кто дома?

Женский голос сказал, чтобы я заходил, и я послушался. Комната, в которую я вошел, была раза в два меньше гостиной Лили, а посередине на ковре возлежала рыжеволосая женщина, подложив под голову и спину несколько подушек. Когда я приблизился, она отложила в сторону журнал, зевнула и сказала:

– Я узнала вас по голосу.

Я остановился шагах в четырех от нее и вежливо осведомился, не потревожил ли ее сон. Она ответила, что нет, пояснив, что спит по ночам, а потом добавила:

– Пожалуйста, не обращайте на меня внимания. Опускать юбку мне лень, а брюки я терпеть не могу. – Она сладко зевнула. – Если вы пришли не ко мне, то вам не повезло. Остальные еще на рассвете переправились через речку, чтобы поохотиться в горах на лося, и я не знаю, когда они вернутся. А вы до сих пор… вы все еще пытаетесь вызволить своего друга из тюрьмы?

– Надо же хоть чем-то заняться.

– Может быть, мне опустить юбку?

– Нет, не надо.

– Но если вы вдруг пришли ко мне, то я вас слушаю.

Я улыбнулся, чтобы показать свое расположение.

– На самом деле, миссис Эймори, я пришел вовсе не к кому-либо. Я хотел только сказать Биллу, что оставлю машину здесь, пока схожу на Тетеревиную гряду. Если он придет до моего возвращения, передайте ему, ладно?

– Конечно, только он не вернется так рано, – она смахнула с виска прядь рыжих волос. – Там убили Броделла, да?

Я ответил, что да, и двинулся к двери, но на голос миссис Эймори обернулся.

– Я здесь единственная, кто вас поддерживает. Остальные уверены, что этот… как его зовут…

– Грив, Харвей Грив.

Она кивнула.

– Да. Они уверены, что он убил Броделла. Я же сразу поняла, что вы человек умный и знаете, что делаете. Поэтому хочу пожелать вам удачи.

Я поблагодарил ее и вышел.

Я знал Тетеревиную гряду, потому что лучшего места для сбора черники было просто не сыскать. Мы частенько ходили туда с Лили иногда за черникой, а иногда для того, чтобы поохотиться на тетеревов. Откормленные отборной черникой тетерева не уступали по вкусу пище, которую готовил сам Фриц. Правда, отстреливать тетеревов было запрещено, поэтому мы не слишком увлекались охотой и за два дня до смерти Броделла – с Лили, Дианой Кейдани и Уэйдом Уорти собирали на гряде ягоды, а не охотились.

Конечно, я мог добраться туда и от ранчо Лили, но это было дольше, да и часть пути пролегала по труднопреодолимой местности. От ранчо же Фарнэма до гряды было почти рукой подать, около мили. Мне предстояло обогнуть конюшню и скотный двор, спуститься по пологому склону, поросшему елями, пробраться через усыпанную обломками скал ложбину и затем вскарабкаться на гряду по косогору, густо заросшему юккой. Заросли юкки, иссушенной безжалостным августовским солнцем, доставили мне немало хлопот, норовя заплести мне ноги. Преодолев их и не дойдя ярдов пятьдесят до гребня, я взял левее и зашагал вдоль гряды, высматривая какие-нибудь следы, которые подсказали бы мне, где убили Броделла. Следопыт из меня неважный, но место, где целый отряд полицейских осматривал труп, бед особого труда должен был опознать даже горожанин. Первое, что я увидел и что могло с таким же успехом встретиться мне на Херальд-сквер, была кровь. Бурое пятно я разглядел на поверхности валуна, а потом заметил и узкую полоску, тянувшуюся от него вниз по склону. За валуном росли кусты черники – там, стало быть, и стоял бедолага, когда его подстрелили.

Теперь, увидев кровь, я разглядел и другие признаки, которые местному жителю бросились бы в глаза в первую очередь: сломанные веточки, свежесдвинутые камни и так далее. Должно быть, следы оставили полицейские, перерывшие все вокруг в поисках пуль. Придя к такому умозаключению, я устремил взор вниз, чтобы попытаться выяснить то, что меня больше всего интересовало – где мог прятаться убийца. Вокруг на добрую сотню футов не было ничего, кроме кустов черники, небольших валунов и невысокого разнотравья, дальше же виднелись густые кустарники и деревья. Так что на сорок ярдов подобраться к жертве легко мог даже житель Нью-Йорка, не говоря уж о местных уроженцах, которые выслеживали оленей и лосей. Правда, для пистолета сорок ярдов – далековато, так что стреляли, видимо, из ружья. А между прочим, в Монтане не принято ходить в горы с ружьем в разгар лета, так как охота на всех четвероногих, кроме разве что койота, запрещена; а кто станет карабкаться на Тетеревиную гряду в поисках койотов?

Набрав пригоршню черники, я присел на ближайший обломок скалы подумать. Признаться, только полный осел мог надеяться на то, что на месте преступления его осенит гениальная догадка. Так не случилось, да и не должно было. Увы, чтение следов на природе и прочие ковбойские штучки были явно не для меня. Три часа я ухлопал впустую. Заметив неподалеку бурундука, юркнувшего под переплетенные стебли ястребинки, я подобрал камешек размером с мячик для гольфа, дождался, пока зверек выбрался на ровное место, швырнул в него камешек и, ясное дело, промахнулся. Возле коттеджа Лили бурундуки так и кишели – я забавлялся тем, что иногда подкармливал их.

Не в лучшем расположении духа я вернулся на ранчо Фарнэма, даже не сломав по дороге ногу. Как и следовало ожидать, никто из охотников не вернулся. Лишь в половине шестого я возвратился в коттедж, а в шесть у нас обычно был ужин.

К ужину одеваться было не принято, но я с дороги взмок, поэтому принял душ и нацепил на себя свежую рубашку и коричневые брюки. Когда я причесывался, в дверь постучали. Я открыл. Лили была в прежнем зеленом костюмчике. Заметив, что я переоделся, она спросила:

– Ты кого-нибудь пригласил?

Я рассказал, куда отлучался, объяснив, что окровавленный валун расположен ярдах в двухстах к северу от того места, где я как-то раз на глазах у Лили голыми руками поймал сидевшую на ветке дикушу. Еще я пересказал свои беседы с Альмой и Кэрол.

– Не знаю, как ты, но я ей поверил, – закончил я. – Она не убивала. Поклянись она на Библии, я бы еще подумал, но она поклялась на седле, и это решило дело.

– Значит, так тому и быть, – согласилась Лили. – Как-то раз я попросила у нее это седло, чтобы посмотреть, как оно выглядит на Кошке, но Кэрол отказала. Ты прав. Она бы тебе призналась, если бы убила этого парня. Только не возомни теперь, что лучше разбираешься в женщинах, чем я.

Не подумайте, что Лили хотела примерить седло на горную рысь или на пуму. Кошкой она окрестила свою пегую кобылу за прыть, с которой та перемахнула три года назад через овражек, когда Лили впервые села на нее верхом.

Завтракали и обедали мы на кухне, на столике возле большого окна. Иногда мы там же и ужинали, но обычно ужин приходил на террасе, выходящей на ручей. Поскольку из Нью-Йорка Лили прихватила с собой только одну Мими, отказавшись от помощи местной прислуги, на стол накрывали мы сами. В тот вечер в меню входило: филе-миньон, запеченная картошка, шпинат и малиновый шербет, причем все, кроме картофеля, хранилось в огромном морозильнике. Филе-миньон, упакованное в сухой лед, нам доставляли экспрессом из Чикаго. Вам, конечно, должно показаться, что Лили, обладавшая тысячным поголовьем скота, могла придумать более дешевый способ приготовления мясных блюд, но, сделав несколько попыток, она в конце концов от них отказалась.

За столом на террасе Лили всегда садилась лицом к речушке, протекавшей буквально в дюжине шагов от края террасы. Уэйд Уорти занимал место слева от Лили, я – справа, а Диана Кейдани – напротив.

– Сегодня мне пришла в голову ужасная мысль, – сказала Диана, взяв в руку нож. – Совершенно ужасная.

Было очевидно, что она пыталась завязать разговор. Уэйд Уорти подыграл ей. Я еще не решил, что из себя представляет Уэйд. На его гладком щекастом лице с широким носом и квадратным подбородком возникали самые неожиданные ухмылки, которые не всегда было легко разгадать. Дружелюбная ухмылка вполне располагала, хотя при этом он мог ляпнуть какую-то колкость. Язвительная ухмылка могла сопровождать изящный комплимент. В ответ на реплику Дианы Уэйд просто вежливо улыбнулся и сказал:

– Вы, как и любой человек, не лучший судья для собственных мыслей. Расскажите нам, и уж мы решим, как квалифицировать ваши мысли.

– Если бы я не собиралась вам рассказать, я бы не стала и упоминать это, – ответила Диана.

Она подцепила на вилку кусок мяса и отправила в рот. Она часто поступала так и разговаривала, пережевывая пищу.

– Дело вот в чем, – произнесла она. – Если бы не убили этого Броделла, Арчи сейчас не сидел бы с нами. Он уехал бы еще три дня назад. Значит, убийца подыграл нам. Можете не квалифицировать эту мысль. Она безусловно ужасная.

– Мы отблагодарим убийцу, когда узнаем, кто он, – сказала Лили.

Диана проглотила мясо и откусила кусок картофелины.

– Я вовсе не шучу, – заметила она. – Мысль, конечно, жуткая, но она натолкнула меня на задумку написать пьесу. Пьесу о женщине, которая совершает ужасные поступки – без конца врет, ворует, шельмует, отбивает чужих мужей и может даже убить кого-нибудь. Зато всякий раз ее дурной поступок оборачивается добром для кого-то другого. Кого-то она жестоко мучает, но очень многим помогает, причем не щадя себя и ничего не жалея. То есть добро очень явно перевешивает. Я еще не решила, каков будет финал, пусть его придумает драматург, но убеждена, что роль вышла бы просто потрясающей. Любая актриса мечтала бы сыграть такую. Я уже мечтаю.

Покончив с картофелиной, Диана отправила в рот кусочек мяса и обратилась к Уорти:

– Вы ведь писатель, Уэйд. Почему бы вам не написать эту пьесу?

Уорти потряс головой.

– Я недостаточно хорош для такой пьесы. Предложите свою идею Олби или Теннеси Уильямсу. Что касается того, что убийца подыграл нам, я не совсем с вами согласен. За всю неделю мы почти не видели Арчи. – Он посмотрел на меня с дружелюбной ухмылкой. – Как у вас дела?

– Прекрасно, – ответил я, глотая пищу. – Мне осталось только добиться признания. Диана обрывала чернику с самого богатого куста, а Броделл незаметно подкрался сзади, оттолкнул ее и накинулся на чернику сам. Тогда Диана и подстрелила его. К счастью…

– Из чего? – спросила Диана.

– Не перебивайте. К счастью, рядом оказался Уэйд, охотившийся на сусликов, который и произвел первый выстрел. А вы потом попросили у него ружье и добили Броделла.

Уэйд ткнул в мою сторону ножом.

– Вам придется доказать это! – выкрикнул он. – Мы просто так не дадимся.

– Хорошо. Знаете вы, что такое врожденная личная радиация?

– Нет.

– Что уровень радиации у каждого человека столь же индивидуален, как отпечатки пальцев?

– Вполне логично.

– Не просто логично, но высоко научно. Просто поразительно, как некоторые детективы порой обходятся без достижений современной научной мысли. Так вот, сегодня я обследовал Тетеревиную гряду с новым счетчиком Гейгера, купленным по случаю распродажи на восемь центов дешевле, и он указал на вас с Дианой. Вы оба были там. Теперь мне остается только…

– Естественно, что мы были там, – подтвердила Диана с набитым ртом. – Вы сами с Лили водили нас туда. Три раза, а то и четыре!

– Докажите, – заявила Лили. – Я такого что-то не припомню.

– Что вы, Лили! Вы должны вспомнить!

Общаясь с Дианой, было очень трудно понять, то ли она валяет дурака, то ли в самом деле такая дурочка.

Когда подошло время шербета и кофе, программу вечера уже обсудили и утвердили. Как правило, вечера отводили под игру в пинокль или под чтение книг, газет и журналов, или под телевизор, беседы и уединение, или же, особенно по субботам, под встречи с местным населением. На сегодняшний вечер Уэйд предложил партию в пинокль. Я сказал, чтобы играли без меня, поскольку мне надо ехать в Лейм-Хорс. Остальные принялись наперебой обсуждать, не составить ли мне компанию, и решили, что не стоит. Я помог убрать со стола, вышел и сел в машину.

Теперь о сложности, с которой я столкнулся. Если я подробно расскажу обо всем, чем занимался в течение следующих четырех дней и ночей с восьми вечера в субботу до восьми вечера в среду, то вы познакомитесь с сотней людей и узнаете массу новостей из жизни округа Монро в штате Монтана, но ни на дюйм не приблизитесь к разгадке убийства Филипа Броделла. По той причине, что я и сам не приблизился. К тому же, вам жутко надоест эта тягомотина, как и мне надоела. Поэтому приведу лишь один пример из программы субботнего вечера.

Поскольку субботним вечером большинство людей приезжает в Лейм-Хорс на машинах, а оттуда всего двадцать четыре мили до Тимбербурга, вы могли бы предположить, что все повалят в центр округа, где есть кинотеатр с обтянутыми бархатом креслами, кегельбан и другие увеселительные заведения. Ан нет! В субботний вечер целая толпа жителей Тимбербурга, человек эдак в сто, рванула в Лейм-Хорс. Центром притяжения служил большой, довольно старый и ветхий с виду дом, примыкающий вплотную к универмагу Вотера, с огромной вывеской вдоль крыши:


ДВОРЕЦ КУЛЬТУРЫ ВУДРО СТЕПАНЯНА


Обыватели именовали его обычно Вуди-холл. Вуди, которому сейчас было уже за шестьдесят, построил его лет тридцать назад на деньги, доставшиеся в наследство от отца. А отец Вуди торговал в этих местах всем, что только может прийти вам в голову, еще до того, как Монтана стала штатом. Детские годы Вуди прошли в магазине-фургоне, постоянно кочующем с места на место. При рождении младенца окрестили Теодором, в честь Рузвельта, а когда мальчику исполнилось десять, отец переименовал его в Вудро, в честь Вильсона. В 1942 году Вуди всерьез подумывал о том, чтобы взять имя Франклин, в честь другого Рузвельта, но потом решил, что хлопот не оберешься, тем более что пришлось бы менять вывеску.

Первым в программе субботнего вечера Вуди-холла шел какой-то фильм, смотреть который мне не хотелось, поэтому, оставив машину напротив, я заглянул к Вотеру. Всякому, побывавшему в этом зале шириной и длиной футов в сто, с высоченными потолками, сразу бы стало ясно, почему, кроме как для того, чтобы отправить письмо и почитать «Кто есть кто», екать в Тимбербург мне было незачем. Список всех товаров занял бы несколько страниц, поэтому я назову лишь сковородки, шляпы, кофейники, рыболовные принадлежности, книги и журналы, оружие и боеприпасы, всевозможные бакалейные товары, пончо, седла и шпоры, табак, сигары и сигареты, охотничьим кухонные ножи, ковбойские и резиновые сапоги, мужскую и женскую одежду, джинсы, поздравительные открытки, шариковые ручки, три стеллажа всевозможных лекарств…

По залу бродили около дюжины покупателей, а Морт Вотер, его жена Мейбл и сын Джонни хлопотали с ними. Я пришел не за покупками и не почесать язык, а для того, чтобы услышать что-нибудь полезное; поэтому, оглядевшись по сторонам, решил, что больше всего мне подходит смуглая женщина с густыми черными волосами, которая разглядывала обувь на прилавке. Это была метиска по имени Генриетта, которая жила ниже по дороге, продавала контрабандные спиртные напитки и знала всех и вся.

Я просеменил к ней.