Рекс Стаут

Семейное дело

Глава 1

Когда кто-нибудь нажимает кнопку у входной двери старого аристократического особняка, звонок слышен в четырех местах: в кухне, в кабинете, в цоколе, в комнате Фрица, и наверху, в моей комнате. А вот кто реагирует на звонок – зависит от конкретной ситуации. Если это ночь, стрелки часов показывают без десяти минут час и меня нет дома, то обычно на звонок не реагирует никто. Бывают, однако, случаи, когда посетитель настойчив, и трезвон продолжается в течение, скажем, пятнадцати минут. Тогда Фриц выползает из-под одеяла, поднимается на первый этаж, открывает дверь на два дюйма – сколько позволяет цепочка – и объявляет, что до утра нечего и надеяться. Но если я дома, то из-под одеяла выползаю я сам, открываю окно, смотрю вниз и действую по обстоятельствам.

Звонок не часто тревожит нас в столь позднее время, но в эту ночь с понедельника на вторник, в конце октября, он зазвонил. Я был дома, но не в постели, а в кабинете – только что вернулся в родные пенаты, проводив Лили Роуэн до ее квартиры после театра и легкой закуски в баре «Фламинго». Я всегда, прежде чем подняться к себе, захожу в кабинет, чтобы узнать, не оставил ли Вульф на моем письменном столе какой-нибудь записки для меня. Этой ночью никаких посланий не было, и я как раз направлялся к сейфу, желая удостовериться, что он, как положено, заперт, когда у входа позвонили. Я вышел в коридор и через встроенную в дверь стеклянную панель одностороннего видения разглядел на ступеньках крыльца Пьера Дакоса.

Он часто кормит меня – как, впрочем, и многих моих соотечественников – в одном из трех отдельных кабинетов, расположенных на верхнем этаже ресторана «Рустерман». Мне еще не приходилось видеть его где-нибудь в другом месте, тем более на нашем крыльце, да к тому же глубокой ночью. Отодвинув засов и распахнув дверь, я заметил:

– Я не голоден, но тем не менее – добро пожаловать.

– Мне нужно поговорить с мистером Вульфом, – заявил Пьер, переступая порог.

– В столь поздний час? – удивился я, закрывая дверь. – Только если речь идет о жизни или смерти.

– Именно так оно и есть.

– Но даже в таком случае…

Я внимательно оглядел Пьера, впервые видя его без формы официанта. Мне было известно, что ему пятьдесят два года, однако в просторном драповом пальто до колен и без шляпы он выглядел старше. Казалось, что его тело как-то усохло, лицо съежилось, прибавив множество морщин.

– И чья же это жизнь или смерть? – спросил я.

– Моя.

– Вам придется рассказать поподробнее. Пойдемте, – проговорил я, поворачиваясь и направляясь в кабинет.

Пьер послушно последовал за мной. Здесь я предложил ему снять пальто, но он отказался и поступил, на мой взгляд, благоразумно: в кабинете было уже довольно прохладно. Как всегда, на ночь, экономя топливо, я перевел рычажок термостата на четыре деления вниз. Пододвинув Пьеру одно из желтых кожаных кресел, я расположился за своим письменным столом и поинтересовался сутью дела.

– Как вы справедливо сказали, – начал он, всплеснув руками, – речь и правда идет о жизни или смерти. Моей. Один человек хочет меня убить.

– Это было бы прискорбно и совсем некстати. Хорошие официанты нынче редкость, кроме того, умирать вам еще рановато. Кто он и почему собирается вас убить?

– Вы шутите, а смерть – не шутка.

– Как бы не так. Это жизнь – не шутка… Кто хочет вас убить?

– Расскажу мистеру Вульфу.

– Он в постели, сладко спит. Принимает посетителей только по предварительной договоренности, но для вас, пожалуй, может сделать исключение. Приходите утром в одиннадцать часов. Или, если дело не терпит отлагательства, расскажите мне.

– Я… – начал было он и внезапно замолчал, уставившись на меня.

Пьер наблюдал меня с близкого расстояния, пожалуй, не менее пятидесяти раз и конечно же давно составил обо мне определенное представление, а потому его пристальный взгляд мог только означать, что он все еще пребывал в нерешительности. Наконец, через несколько секунд, преодолев первоначальные колебания, он все-таки собрался с духом и проговорил:

– Мистер Гудвин, я знаю: мистер Вульф – величайший в мире детектив. Так утверждает Феликс… и не только он, и другие говорят то же самое. Конечно, и вы хороший детектив… всем известно… Но когда человек совершенно уверен, что его скоро убьют, если он… если… – Пьер сжал и разжал кулаки. – Я расскажу обо всем мистеру Вульфу.

– Хорошо. Завтра утром в одиннадцать часов. В какое время вы обычно уходите на работу?

– Завтра я не пойду, – ответил Пьер и взглянул на часы. – Всего десять часов. Если бы я мог… здесь на кушетке? Мне не нужно одеяла или еще каких-то удобств. Я ничего не трону и буду вести себя тихо.

Итак, Пьер Дакос был действительно в опасности. Во всяком случае, он так полагал. Кушетка в углу вполне подходит для хорошего сна. Знаю по собственному опыту, ибо неоднократно спал на ней в чрезвычайных обстоятельствах. Рядом дверь ведет в оборудованную всем необходимым ванную комнату. Но о том, чтобы оставить кого-нибудь на всю ночь без присмотра в кабинете, где по всевозможным шкафам и ящикам, многие из которых не запираются, распихано около десяти тысяч папок с конфиденциальными сведениями, не могло быть и речи. Таким образом, в этих условиях существовали четыре возможных варианта действий: попытаться все же убедить Пьера открыться мне, затем подняться и разбудить Вульфа, предоставить Пьеру на ночь кровать или вышвырнуть его на улицу.

Первый вариант потребовал бы не менее часа, а я чертовски устал и хотел спать. Второй представлялся явно нецелесообразным. А если бы я выставил Пьера за дверь и он, откинув копыта, не пришел бы утром в одиннадцать часов, то в следующий раз, когда Вульфу захотелось бы отобедать или поужинать в отдельном уютном кабинете ресторана «Рустерман», его бы обслуживал другой официант, что крайне нежелательно. И я, разумеется, тоже почувствовал бы себя не совсем ловко.

Я внимательно оглядел Пьера Дакоса. Не обыскать ли его? А вдруг он по неизвестным мне причинам питает к Вульфу ненависть или его нанял один из тех многих людей, убежденных, что без Вульфа жить на свете будет легче? Такая возможность не исключалась, но к чему тогда прибегать к столь сложным трюкам? Например, куда проще и надежнее положить что-нибудь в соус или в другое блюдо во время посещения Вульфом ресторана «Рустерман». Кроме того, не только Пьер изучал меня с близкого расстояния, я в свою очередь тоже внимательно приглядывался к нему. И он не смахивал на хладнокровного и расчетливого убийцу.

– Моя пижама будет вам велика, – заметил я.

– Я не стану раздеваться, – покачал он головой. – Обычно я сплю без ничего.

– Ладно. На кровати в Южной комнате достаточно одеял. Расположена она двумя пролетами выше на том же этаже, что и моя, над комнатой Вульфа. Когда вы позвонили, я уже поднимался к себе. Пойдемте. Покажу вам, где вы сможете переночевать, – добавил я, вставая.

– Но, мистер Гудвин, мне не хотелось бы… Я мог бы – остаться здесь, – проговорил Пьер, тоже поднимаясь.

– Не можете. Или вы ляжете наверху, или вам придется уйти.

– Я не хочу уходить. В воскресенье вечером кто-то пытался меня сбить машиной. Намеренно. Я боюсь выходить на улицу.

– Тогда следуйте за мной. Быть может, в самом деле утро вечера мудренее…

Я направился к выходу, и Пьер послушно пошел за мной. Перед тем как закрыть дверь, я выключил освещение. Обычно я поднимаюсь по ступенькам довольно быстро, и мне пришлось ждать его на площадке лестницы, поскольку он не поспевал за мной. На третьем этаже я повернул налево, распахнул дверь Южной комнаты и включил свет. Проверять наличие постельного белья или необходимого ассортимента предметов туалета в ванной комнате не требовалось; я знал – все в идеальном порядке. Было нужно лишь включить отопление.

– Мне очень жаль, мистер Гудвин, – сказал Пьер. – Очень, очень жаль.

– Мне тоже, – заметил я. – Жаль, что вы оказались в столь неприятной переделке. Оставайтесь в помещении, пока я не приду – около девяти часов утра – и не сообщу о результатах разговора с мистером Вульфом. Если вы попытаетесь открыть дверь и выйти в коридор до восьми часов, в моей комнате зазвучит гонг, и я примчусь – в каждой руке по пистолету. Обыкновенные меры безопасности. Могу предложить вам что-нибудь выпить. Скажем, виски? Поможет вам это заснуть?

Пьер отказался, еще раз высказав свое сожаление относительно причиненного беспокойства, и я вышел, притворив за собой дверь. В своей комнате я взглянул на часы. Семнадцать минут второго. Ничего не получится с положенными восьмью часами сна. Обычно, ложась так поздно, я ставлю радиобудильник на половину десятого, но в сложившейся ситуации это исключалось. Мне следовало подняться, привести себя в порядок и доложить о нашем госте Вульфу до того, как он отправится наверх, в оранжерею, в девять утра. Конечно, я высчитал, сколько времени пробыл в своей комнате, прежде чем это случилось. Шесть или семь минут.

Не люблю спешить, готовясь ко сну. Поэтому я, не торопясь, достал из шкафа пижаму, включил охранную сигнализацию, выложил на ночной столик содержимое карманов, откинул постельное покрывало, переключил телефон и перевел еще два других рычажка, повесил пиджак и галстук на место, снял ботинки с носками и как раз расстегивал поясной ремень, когда произошло землетрясение, и весь дом заходил ходуном. Покачнулся и пол под моими ногами. Я долго пытался определить, что напоминал слышанный мною звук, но безуспешно. Он не походил ни на небесный гром, ни на ружейный выстрел, ни на какой другой знакомый мне звук. Это не был ни глухой удар, ни резкий хлопок, ни отдаленный гул, а просто что-то очень громкое. И не удивительно. Ведь меня отделяли от источника стены и двери.

Я выскочил в коридор и включил свет. Дверь Южной комнаты была закрыта. Подбежав к ней, я повернул ручку. Дверь оказалась запертой изнутри. Я кинулся вниз по лестнице. Убедившись, что дверь в спальню Вульфа не повреждена, я постучал тремя условными ударами и услышал голос Вульфа:

– Арчи?

Открыв дверь и вбежав, я включил освещение. Не знаю почему, но в желтой пижаме Вульф выглядит более объемным, чем в обычном костюме. Не толще, а именно объемистее. Откинув желтое одеяло с электрическим подогревом и черное покрывало, он сидел в постели.

– В чем дело? – спросил Вульф.

– Не знаю, – ответил я, надеясь, что мой голос не дрожит от радости застать его живым. – Поместил человека в Южную комнату. Дверь заперта на засов изнутри. Пойду проверю.

Из трех окон на южной стене среднее всегда закрыто и занавешено гардинами, два крайних остаются на ночь приоткрытыми примерно на пять дюймов. Раздвинув гардины, я распахнул среднее окно и выбрался наружу. Пожарная лестница была шире окна всего на один фут. Я пытался потом вспомнить, ощущали ли мои голые пятки холод железных ступенек, пока я карабкался по лестнице, но так и не вспомнил. Уверен, что не ощущали, особенно когда, поднявшись, я увидел, что стекла в окнах Южной комнаты почти все вылетели. Просунув руку между зазубренными остатками стекол, я отодвинул задвижку, распахнул сохранившиеся створки рамы и заглянул в комнату.

Пьер лежал на спине головой к окну, ногами к двери справа. Смахнув осколки с подоконника, я пролез в комнату и приблизился к нему. Лица у него не было. Мне еще не доводилось видеть что-либо подобное. Будто кто-то с силой размазал по физиономии несчастного кусок сочного пирога и затем обильно полил месиво красным сиропом. Вне всякого сомнения, он был мертв. И я как раз присел на корточки, чтобы окончательно удостовериться, когда услышал три гулких удара в дверь. Отворив, я увидел Вульфа. Одну из своих тростей он держит внизу, в коридоре, у вешалки, четыре же других – на специальной подставке в своей спальне. Сейчас он крепко сжимал в руке самую здоровую из них – с набалдашником с мой кулак, – сделанную, по его словам, из черногорской яблони.

– Вам эта палка не понадобится, – заметил я, пропуская его в комнату.

Вульф переступил порог и огляделся.

– Пьер Дакос, из ресторана «Рустерман», – пояснил я. – Пришел вскоре после моего возвращения домой и заявил, что кто-то собирается его убить и ему нужно обо всем рассказать вам. Я сказал ему, что если дело неотложное, то он может открыться мне или же прийти снова в одиннадцать часов утра и исповедаться вам. Как он утверждал, кто-то пытался сбить его автомашиной, и…

– Меня не интересуют такие подробности.

– А их вовсе и нет. Пьер Дакос хотел подождать до утра на кушетке в кабинете, но, конечно, об этом не могло быть и речи; я привел его наверх, приказал никуда из комнаты не выходить и отправился к себе. Через несколько минут я услышал грохот, и тут же весь дом затрясся. Я пошел справиться, но Дакос запер дверь изнутри, и…

– Он мертв?

– Да. Оконные стекла вылетели наружу, следовательно, бомба взорвалась внутри. Прежде чем звать на помощь, я немного осмотрюсь. Если вы…

Я замолчал, так как Вульф подошел к Пьеру и, наклонившись, внимательно вгляделся. Затем, выпрямившись, окинул взглядом комнату. Он увидел: дверцу шкафа, которая, с силой ударившись о стену, разлетелась на куски, упавшие с потолка и валявшиеся на полу куски штукатурки, опрокинутый, стол и разбитую настольную лампу, отброшенное к кровати кресло и многое другое.

– Полагаю, ты не мог поступить иначе, – сказал он, посмотрев на меня. – Ты был вынужден.

С тех пор мы неоднократно спорили по поводу истинного смысла данной реплики, но в ту минуту я лишь ответил:

– Разумеется. Я хочу только…

– Я знаю, что у тебя на уме, однако сперва надень ботинки. Я же запрусь в своей спальне и останусь там, пока полиция не уйдет, – я не желаю ни с кем из них говорить. Передай Фрицу: когда он понесет мне завтрак, пусть убедится, что поблизости никого нет. Когда придет Теодор, скажи ему, чтобы сегодня меня в оранжерее не ждал. Есть что-нибудь еще, что ты должен мне непременно сообщить?

– Нет.

Вульф удалился, все еще держа трость из черногорской яблони за тонкий конец. Я не слышал шума лифта – аначит, Вульф пошел вниз по лестнице пешком, босой. Редкостный случай. Просто невероятно!

В действительности Вульф не знал, что я собирался делать, не знал, что я намеревался спуститься в цоколь к Фрицу. Но сначала я зашел к себе, надел носки, ботинки и пиджак, затем прошел в кабинет и установил термостат отопления на 20 градусов по Цельсию и только потом спустился к Фрицу, громко постучал и назвал себя. Обычно Фриц спит довольно крепко, но через полминуты дверь отворилась. Подол ночной рубашки Фрица развевался на сквозняке – Фриц оставляет на ночь окно открытым. Наш с ним спор на тему: «пижама или ночная рубашка» – все еще не окончен.

– Жаль прерывать твой сон, – сказал я, – но случилась маленькая неприятность. К нам пришел один человек, и я поместил его в Южную комнату. Бомба, которую он принес с собой, взорвалась и уложила его наповал. Все разрушения ограничены Южной комнатой. Мистер Вульф поднялся взглянуть и теперь забаррикадировался у себя в спальне. Тебе, пожалуй, не придется больше дрыхнуть: в доме скоро соберется целая армия и начнется кутерьма. Когда понесешь ему завтрак…

– Всего пять минут, – произнес Фриц. – Ты будешь в кабинете?

– Нет. Наверху. В одной комнате. Когда понесешь ему завтрак, убедись, что поблизости никого нет.

– Четыре минуты. Я нужен тебе наверху?

– Нет. Внизу. Ты будешь впускать пришельцев, другой помощи от тебя не требуется. Никакой спешки; прежде чем звонить в полицию, мне нужно сперва кое-что сделать.

– Кого конкретно я должен впустить?

– Всех вместе и каждого поодиночке.

– Черт побери!

– Не возражаю.

Я повернулся и направился к лестнице. Поднимаясь, я решил не заходить в кабинет за резиновыми перчатками. Не хотелось терять время.

Дакос по-прежнему лежал на полу, и нужно было выяснить, отчего он внезапно очутился в таком положении. Не претендуя на роль эксперта, я уже кое о чем догадывался, и у меня уже появилась некоторая идея. Там и сям среди штукатурки на полу я обнаружил мелкие кусочки какого-то предмета, явно упавшие не с потолка, которые я не мог классифицировать. Наиболее крупный из них был размером в половину ногтя моего большого пальца. Но я также нашел четыре кусочка алюминия. Самый большой – четверть дюйма в ширину и почти полдюйма в длину. На одном были заметны темно-зеленые печатные буквы «едр», на двух других – буквы «до» и «ду». На четвертом ничего не было. Я оставил их, где они лежали. Вся загвоздка с удалением улик с места преступления состоит в том, что, когда возникает надобность их предъявить, необходимо объяснять, откуда они у вас.

Занимавший меня второй вопрос, который и побудил, собственно говоря, подумать о резиновых перчатках, сводился к следующему: не содержат ли карманы Пьера каких-либо записей или других сведений, способных пролить свет на причины случившегося? Встав на колени рядом с трупом, я тщательно его обыскал. Карманы пальто, которое он так и не успел снять, были пусты. В брюках и в пиджаке – набор обычных предметов: сигареты, спички, несколько долларов мелочью, связка ключей, носовой платок, перочинный нож, бумажник с водительскими правами, кредитной карточкой и банкнотами на сумму восемьдесят четыре доллара; но абсолютно ничего, что могло бы послужить хоть какой-то зацепкой. Конечно, существовали и другие возможности: он мог спрятать что-то в ботинках или прилепить пластырем к голому телу; однако на такие поиски потребовалось бы слишком много времени, а я и так уже чересчур затянул дело.

Спустившись в кабинет, где уже находился Фриц, полностью одетый, я сел за свой письменный стол, подтянул к себе телефонный аппарат и набрал номер, который знал наизусть.

Глава 2

Отношение сержанта Перли Стеббинса ко мне и Вульфу довольно противоречивое или, вернее, настороженное. Когда мы попадаемся ему на глаза хотя бы в десяти милях от места какого-нибудь убийства, он начинает сожалеть, что занимается расследованием тяжких преступлений, а не дорожных происшествий или ловлей торговцев наркотиками. Вместе с тем он по опыту знает: если мы где-то поблизости, то непременно случится что-то неожиданное, чего ему никак нельзя пропустить. Мое отношение к нему сложилось под влиянием убеждения, что встречаются сержанты полиции и похуже. Мог бы назвать здесь некоторых поименно.

Утром, в четыре часа пятьдесят две минуты, Стеббинс сидел в кабинете в желтом кожаном кресле. Проглотив очередной кусок сандвича, приготовленного из выпеченного Фрицем хлеба и вареного языка, он заявил:

– Тебе – черт возьми! – прекрасно известно: по долгу службы я обязан спросить Вульфа, не сказал ли когда-нибудь Дакос или кто-то другой в ресторане что-либо такое, что могло бы помочь расследованию. И если он не ответит мне, то эти же самые вопросы задаст ему тот, кто придет сюда в одиннадцать часов утра или в шесть часов вечера.

Разделавшись с собственным сандвичем, я заметил:

– Сомневаюсь, чтобы кому-то удалось добраться до Вульфа. Ни в одиннадцать, ни даже в шесть. Возможно, он не станет разговаривать даже со мной. Ведь человека убили в его доме, в каких-то десяти футах от него! Ты ведь его знаешь, не так ли?

– Еще бы. Инспектор тоже знает его не хуже меня. Но я хорошо знаю и тебя. Если ты полагаешь, что сможешь…

– Не начинай все снова! – хлопнул я ладонью по столу. – В подписанном мною протоколе допроса я указал, что обыскал Пьера. Надеялся обнаружить хоть что-нибудь, о чем следовало бы упомянуть, оповещая полицию. Но я ничего не присвоил. Признаюсь: я не включил в протокол некоторые собственные заключения, касающиеся улик, которые непременно будут использованы в суде, если и когда он состоится.

– Ах, ты все-таки что-то утаил.

– Совершенно верно. Но ты ведь все равно отправишь найденные здесь вещественные доказательства в лабораторию, и им не понадобится много времени, чтобы сделать правильные выводы, не больше двух-трех дней. Но, возможно, тебе доставит удовольствие самому навести их на след. Мне известно, в чем была бомба.

– Тебе было известно и ты не включил это в свои показания?

– Изложение моих умозаключений заняло бы целую страницу, а я здорово устал и, кроме того, предпочитаю информировать тебя устно. Приходилось ли тебе когда-либо видеть Сигары «Дон Педро»?

Не спуская с меня пристального взора, Стеббинс проглотил остаток сандвича.

– Нет, не приходилось, – ответил он.

– Кремеру жевать их не по карману. Стоят девяносто центов за штуку. Ресторан «Рустерман» держит их для своих состоятельных клиентов. Каждая сигара в алюминиевой трубке, на которой заглавными темно-зелеными буквами напечатано: «ДОН ПЕДРО», а ниже, строчными: «Гондурас». Среди собранных специалистами вещественных доказательств есть три кусочка алюминия, на которых заметны печатные буквы «до», «ду» и «едр». Таким образом, как я понимаю, ночью произошло следующее. Когда я вышел из Южной комнаты, Дакос несколько минут посидел, или постоял, или же походил взад и вперед, а потом решил разуться и лечь спать. Он подошел к стенному шкафу и открыл дверцу. Когда ты снимаешь пальто и готовишься его повесить, ты автоматически проверяешь карманы? Я всегда это делаю. Пьер, по-видимому, поступал точно так же. В одном из карманов он обнаружил алюминиевую трубку от сигары «Дон Педро». Не имея представления, как она попала к нему, он, естественно, отвернул крышку, держа предмет довольно близко к лицу – скажем, в десяти дюймах. Это осколком трубки рассекло ему нижнюю челюсть. Существует научный термин для той силы, которая вдавила его лицо вовнутрь черепа, но я его забыл. Если желаешь включить это название в протокол, то я постараюсь вспомнить.

Крепко сжав губы, Стеббинс молча смотрел на меня из-под полуопущенных век. В стакане еще оставалось на два пальца молока, и я выпил все до капли.

– Что касается тех кусочков алюминия, – возобновил я разговор, – то это я сообразил еще до звонка в полицию, а вот до остального – где предмет находился и как все случилось – я додумался потом, желая чем-то занять свои мозги, – пока слонялся без дела по дому. Я также размышлял о том, что бы произошло, если бы я обыскал его, прежде чем проводить наверх, в Южную комнату. Я обязательно захотел бы взглянуть на содержимое трубки. Ну что ж, я здесь, перед тобой, живой.

Почему его не обыскал, я уже объяснил. Поскольку свои выводы я не включил в протокол, а сохранил лично для тебя, ты должен мне коробку конфет. Предпочитаю карамель.

– Я пришлю тебе орхидею, – наконец разжал губы Стеббинс. – Ты прекрасно знаешь, как поступил бы Роуклифф, выслушав твою исповедь.

– А как же. Он послал бы целую команду с заданием – выяснить, где я недавно приобрел сигары «Дон Педро». Но у тебя есть мозги, которые ты порой используешь по прямому назначению.

– Включи эти слова когда-нибудь в свои показания. Мои мозги говорят мне: что-то сказанное Дакосом могло навести тебя на мысль, каким путем алюминиевая трубка попала к нему в карман пальто. Но в твоем протоколе ничего похожего нет.

– Видимо, я все начисто забыл.

– Кроме того, мозги подсказывают мне: окружной прокурор пожелает знать, почему я не доставил тебя в полицейский участок в качестве подозреваемого. Бомба взорвалась около половины второго, ты оказался в комнате и обнаружил труп через три-четыре минуты, в полицию же позвонил в два часа одиннадцать минут, то есть через сорок пять минут, а тебе законы хорошо известны, ведь ты лицензированный детектив.

– Нужно ли еще раз пережевывать одно и то же?

– Окружной прокурор потребует объяснить, почему я не взял тебя под стражу.

– Не сомневаюсь, и ты сумеешь объяснить. Я сделаю то же самое, когда высплюсь. К чему было спешить? Орудие убийства Дакос явно принес с собой. Стояла глухая ночь. Если бы ты приехал через две минуты, то все равно не смог бы предпринять никаких срочных мер. Ты и сейчас должен ждать до утра, чтобы выяснить: с кем он встречался и чем занимался до прихода к нам. В ресторане «Рустерман» теперь никого, кроме ночного сторожа, да и тот, вероятно, сладко спит. У меня есть предложение. Вместо орхидеи дай мне письменное разрешение пройти в Южную комнату и закрыть чем-нибудь выбитые окна. Или хотя бы одно из окон. Иначе любой может пролезть в помещение, поднявшись по пожарной лестнице. Со штукатуркой и другими повреждениями можно повременить.

– Всю штукатурку с пола забрали, – проговорил Стеббинс.

Он посмотрел на часы и поднялся, опираясь руками на подлокотники, что делает редко.

– Черт возьми! Ты все-таки в конце концов с чем-то соглашаешься, с тобой уже можно иметь дело. Окно уже опечатано. Оставь печать в покое. Придет кто-то из специалистов по взрывчатым устройствам, чтобы еще раз все осмотреть. Еще кто-нибудь явится поговорить с Вульфом.

– Я уже сказал, его, по всей вероятности…

– Слышал. Знаешь, что я думаю? По-моему, Вульф проделал дырку в потолке и бросил сквозь нее бомбу. – С этими словами Стеббинс направился к выходу.

Я встал и, не торопясь, последовал за ним. Мне некуда было торопиться. Выпустив Стеббинса, я запер входную дверь, навесил цепочку, выключил свет в кабинете и в коридоре, потом поднялся к себе на третий этаж, оставив тарелки и стаканы на своем письменном столе – невероятный случай. Фриц забрался под одеяло часом раньше, накормив по собственной инициативе сандвичами ораву непрошеных гостей и дождавшись, когда все, кроме Стеббинса, уйдут.

Я крепко спал уже через две минуты после того, как голова коснулась подушки. Я не хвастаю своей способностью спать при любых обстоятельствах, поскольку это, как я подозреваю, только свидетельствует о моей примитивной или плебейской натуре и, быть может, еще кое о чем, но тем не менее я вынужден признать за собой подобное качество. Устанавливая радиобудильник на десять часов утра, я был уверен, что меня поднимут задолго до этого срока. Правда, я выключил городской телефон и оставил только внутреннюю связь.

Но никто и ничто не нарушило моего сна. Когда приятный голос проговорил: «Вы никогда не пожалеете, что, поддавшись порыву, решили попробовать единственный в своем роде крем, который пробуждает желание нежно коснуться собственной кожи», – я, не открывая глаз, протянул руку, чтобы выключить радио. Одновременно я попытался убедить себя, что еще один часок сна никому не повредит, но из этого ничего не вышло; я вспомнил: существовала проблема, не терпящая отлагательства. Она касалась Теодора. Кое-как разлепив веки, я по домашнему телефону позвонил в кухню.

Через пять секунд раздался голос Фрица:

– Да.

По его словам, он вовсе не копирует Вульфа. Дескать, Вульф говорит «да?», а он, Фриц, произносит просто – «да».

– Ты уже встал и одет, – заметил я.

– Конечно. Отнес ему завтрак.

– И он поел?

– Да.

– Боже мой, ты немногословен, хотя и чувствуешь себя, судя по голосу, довольно бодро.

– Вовсе нет, Арчи. И он тоже в скверном настроении. А как ты?

– Я не бодрый и не вялый, а измочаленный. Что с Теодором?

– Он пришел и отправился наверх, в оранжерею. Я сказал ему, чтобы не ждал Вульфа.

– Я скоро буду внизу, но не хлопочи по поводу завтрака. Съем второй раздел «Таймс». С уксусом.

– С кетчупом вкуснее, – ответил Фриц и положил трубку.

Но когда я наконец появился в кухне, все было готово. Прибор, чашка с блюдцем, тостер и сливочное масло – на маленьком столе, «Таймс» – на специальной подставке, а сковородка – на плите. На большом столе посредине кухни – ломтики свиного рулета с кукурузной начинкой домашнего приготовления. Я подошел к холодильнику, налил апельсинового сока и сделал первый глоток.

– Я по-прежнему считаю, – заявил я, – что мы с тобой друзья. Ты – мой единственный друг на всем белом свете. Давай отправимся куда-нибудь вместе. Может быть, в Швейцарию? Или еще дальше. Кто-нибудь звонил?

– Четыре раза, но я не снимал трубку, и Вульф тоже звонил, – ответил Фриц, прибавляя огня под сковородкой. – Эта наклейка с надписью «Нью-Йорк, управление полиции» на двери той комнаты – как долго она будет оставаться?

– Прекрасная мысль, – заметил я, отхлебывая апельсиновый сок. – Давай-ка забудем все остальные проблемы, вроде газетных заголовков: «Гость Ниро Вульфа убит в его доме» или «Арчи Гудвин впускает в дом будущего мертвеца», и сосредоточим все внимание на этой двери. Великолепная мысль.

Фриц положил на сковородку ломтики бекона, а я, пристроившись за маленьким столом, принялся за «Таймс». Президент Форд призывал американцев кое-что предпринять против инфляции. Никсон пребывал в шоке после Уотергейтской операции. Судья Сирика заявил адвокату Эрлихмана, что он слишком много говорит. Арабы ставят на Арафата. Все эти сообщения обычно мало интересовали меня, но усилием воли я заставил себя дочитать до конца. Потом я попробовал другие разделы: спорт, погоду, некрологи, городские новости – и пришел к выводу, что приказать голове заняться чем-то конкретным можно только в том случае, если ваш разум в согласии с вами. Затем я попытался оценить значение этого моего вывода, но тут Фриц принес тарелку с двумя порциями свиного рулета с кукурузной начинкой. Ставя тарелку на стол, он издал какой-то звук, похожий на «а-ах!». Я спросил, что случилось, и он ответил, что забыл подать мед, но сейчас принесет его.

Когда я намазывал масло на третий ломтик поджаренного белого хлеба, зазвонил телефон. Я начал считать. После двенадцатого звонка телефон умолк. Через некоторое время Фриц сказал:

– Никогда прежде не видел, чтобы ты так поступал.

– Тебе еще предстоит увидеть многое из того, что я никогда прежде не делал. Ты убрал тарелки и стаканы, оставленные мною в кабинете?

– Я там еще не был.

– Вульф говорил обо мне, когда ты относил ему завтрак или приходил за подносом с грязной посудой?

– Нет. Лишь спросил, бодрствовал ли я ночью. Я начал рассказывать ему обо всем: сколько их было и тому подобное, но он меня остановил.

– Каким же образом?

– Взглянул на меня и повернулся ко мне спиной.

– Он был одет?

– Да. Коричневый костюм в тонкую полоску, желтая рубашка, коричневый галстук.

Когда я наконец поставил пустую чашку на стол и отправился в кабинет, часы показывали десять минут двенадцатого. Раз Вульф не сошел вниз, как обычно, в одиннадцать часов, то, вероятно, сегодня уже вообще не появится. Решив, что было бы ребячеством отступить от ежедневной рутины, я вытер пыль с письменных столов, оторвал вчерашний листок календаря, сменил воду в вазе на столе Вульфа, отнес в кухню тарелки и стаканы, поставил кресло, в котором сидел Стеббинс, на свое место и принялся вскрывать почту, но меня прервал звонок домашнего телефона. Сняв трубку, я проговорил:

– Я сейчас в кабинете.

– Ты позавтракал?

– Да.

– Поднимись ко мне.

Захватив копию своих показаний из ящика стола, я поднялся по лестнице. Будучи приглашенным, я вошел без стука. Вульф сидел у стола между двух окон с книгой в руках. Или он уже расправился со своим экземпляром «Таймс», или же его мозги, подобно моим, отказывались сотрудничать. Когда я приблизился, он опустил книгу – «Дворцовая гвардия» Дэна Ратера и Гэри Гейтса – и пробурчал:

– Доброе утро.

– Доброе утро, – ответил я также хмуро.

– Был уже в управлении полиции или у окружного прокурора?

– Нет еще. На телефонные звонки пока не отвечаю.

– Садись и доложи.

Как всегда, он устроился в большом кресле. Я пододвинул другое кресло, поменьше, и сел.

– Для начала вам лучше познакомиться с копией моих показаний сержанту Стеббинсу.

Я передал Вульфу копию протокола допроса на четырех страницах. Обычно ему достаточно прочесть один раз, однако в данном случае он опять вернулся к первым двум страницам, где я дословно изложил беседу с Пьером Дакосом.

– А что ты не включил в свои показания? – взглянул на меня Вульф.

– Мой разговор с Пьером приведен полностью. Слово в слово. Из остального – тоже практически все; не упомянул только, что вы явились вооруженным увесистой тростью и сказали мне, что, по вашему мнению, я не мог поступить иначе. А так все здесь на бумаге: и слова и поступки. И, конечно, я опустил собственные догадки. Их я оставил для Стеббинса. После моего ухода Пьер Дакос нащупал что-то в кармане и вытащил этот предмет на свет. То была алюминиевая трубка, в какие упаковываются сигары «Дон Педро». Отворачивая колпачок, он держал трубку перед глазами, всего в нескольких дюймах. Вы сами видели его лицо. На полу валялись кусочки алюминия, и я различил на них отдельные печатные буквы. Естественно, специалисты собрали их и показали Стеббинсу. И конечно же они скоро придут к аналогичному заключению, а потому я счел целесообразным самому все выложить Стеббинсу.

Вульф покачал головой. Не знаю только, относилось ли это ко мне или к Стеббинсу.

– Что еще ты рассказал ему?

– Ничего. У меня больше ничего и не было… И никому другому… Ни медицинскому эксперту, ни лейтенанту Бернему, которого вы никогда не встречали. Я не считал, но, по словам Фрица, всего перебывало у нас девятнадцать человек. Дверь Южной комнаты опечатана. Специалист по взрывным устройствам собирается там поискать возможные улики, по всей вероятности, уже сегодня днем.

Когда Вульф хочет что-то хорошенько обдумать и находится в кабинете за своим письменным столом в самом удобном для него кресле, он обычно откидывается назад и закрывает глаза, однако спинка кресла в спальне не имеет нужного угла наклона, поэтому он лишь прищурился и стал дергать себя за мочку уха. Так продолжалось минуты две.

– Ничего, – произнес он наконец. – Абсолютно ничего.

– Согласен. Ведь вы – величайший сыщик в мире. Но Стеббинс не верит. По его мнению, Дакос все-таки кое-что мне сообщил – возможно, не фамилию, а просто дал какой-то намек, который я не включил в свои показания, поскольку мы намерены опередить полицию и сами поймать убийцу. Безусловно, мы этого хотим – по крайней мере, я хочу. Могло ведь так случиться, что колпачок отвинтил бы я сам. Следовательно, я в неоплатном долгу перед тем малым, который все это устроил.

– Я тоже. В моем собственном доме, в то время, когда я мирно спал в своей кровати. Это… это…

Я удивленно поднял брови. Впервые за многие годы нашей совместной работы Вульф оказался не в состоянии подобрать подходящие слова.

Он с силой ударил кулаком по подлокотнику.

– Итак. Позвони Феликсу и передай: мы будем у него обедать… – Он взглянул на стенные часы. – Через полчаса. Если комнаты на втором этаже заняты, то на самом верху, где удобно. Известны ли тебе какие-нибудь другие источники информации о Пьере Дакосе, кроме ресторана «Рустерман»?

Ответив, что такие источники мне не известны, я поднялся, подошел к телефону, стоявшему на тумбочке у кровати, и набрал нужный номер.

Глава 3

На самом верхнем этаже ресторана «Рустерман» когда-то располагалась квартира Марко Вукчича, бывшего хозяина заведения и друга детства Вульфа, с которым они вместе росли в Черногории. Вукчич был одним из трех знакомых мне людей, называвших Ниро Вульфа по имени. Примерно в течение года после смерти Марко квартира пустовала, потом в нее въехал с женой и двумя детьми Феликс, который, будучи владельцем одной трети пакета акций, управлял рестораном под попечительством Вульфа.

Без двадцати пяти час мы с Вульфом сидели за столом у окна, выходившего на Мэдисон-авеню, между нами стоял Феликс – тонкий, подтянутый и элегантный, в черном костюме и белой рубашке, готовый к встрече гостей.

– Так, значит, устрицы, – проговорил он. – Они только что поступили, самые свежие, – никогда не видел более великолепные экземпляры, – и, конечно, много луку. Все будет готово через десять минут.

– И оладьи, – добавил Вульф. – Его зовут Филипп?

– Филипп Коррела. Разумеется, все знали Пьера, но Филипп – лучше всех. Как я уже сказал, мне не приходилось встречать Пьера где-нибудь еще, кроме как здесь, в ресторане. Нам его будет недоставать, мистер Вульф. Хороший был человек. Трудно поверить… Прямо в вашем доме! – Феликс взглянул на часы. – Прошу меня извинить… Сейчас пришлю Филиппа.

Феликс ушел; в ресторан уже начали прибывать первые посетители.

– Ну что ж, – заметил я. – Миллионы людей также скажут: «Трудно поверить… Прямо в доме Ниро Вульфа!» Но, возможно, некоторые заявят, что поверить в ото не так уж и трудно. Не знаю, что хуже.

Вульф лишь молча и сердито посмотрел на меня. Из примерно семидесяти человек обслуживающего персонала ресторана «Рустерман» Вульф никогда не встречал только семерых или восьмерых, поступивших на работу после того, как он оставил попечительство.

Но вот появился Филипп Коррела в белом переднике и поварском колпаке.

– Возможно, вы помните меня, мистер Вульф? – спросил он. – И вы, мистер Гудвин.

– Разумеется, – ответил Вульф. – У нас однажды возник спор относительно одного специального соуса.

– Да, сэр. Вы не велели класть в него лавровый лист.

– Я почти всегда против лаврового листа. Традиции нужно уважать, но нельзя им слепо поклоняться. Слов нет, вы готовите превосходные соусы. Присядьте, пожалуйста. Я предпочитаю, чтобы мои глаза находились с глазами собеседника на одном уровне.

– Хорошо, сэр. Хотите спросить меня о Пьере? Мы были друзьями. Настоящими друзьями. Поверьте, я горько плакал. В Италии мужчины тоже иногда плачут. Я покинул Италию в двадцать четыре года. Познакомился с Пьером в Париже… По радио говорили, что вы нашли его мертвым. – Филипп посмотрел на меня, затем перевел взгляд опять на Вульфа. – В вашем доме. Они не сказали, почему он оказался у вас или почему его убили.

Вульф втянул носом воздух и с шумом выпустил его через полуоткрытый рот. Сперва Феликс, а теперь еще и Филипп, а ведь они хорошо знали Вульфа.

– Он приходил спросить меня о чем-то, – ответил Вульф. – Но я уже спал и, следовательно, не знаю, о чем именно. Вот почему мне нужны от вас сведения. Раз вы были его другом и даже плакали, узнав о его смерти, можно предположить, что вы не против, чтобы человек, убивший его, был пойман и наказан. Не так ли?

– Конечно, я этого хочу. Вам известно… кто убил его?

– Нет, но я собираюсь узнать. Я хотел бы сообщить вам кое о чем в конфиденциальном порядке и задать несколько вопросов. Вы не должны никому говорить о содержании нашей беседы. Абсолютно никому. Вы можете хранить тайну?

– Да, сэр.

– Немногие так уверены в себе. А вы?

– Я уверен, что могу хранить тайну. И не сомневаюсь, что сохраню ее.

– Прекрасно. Пьер сказал мистеру Гудвину: кто-то хочет его убить. И все. Пьер больше ничего не добавил. Говорил ли он вам об этом?

– Что кто-то намеревается его убить? Нет, сэр. Ни словечка.

– Говорил ли он когда-нибудь об опасности или угрозе его жизни?

– Нет, сэр.

– Не упоминал ли он какое-нибудь недавнее событие, слова или действия, которые указывали бы на возможность возникновения угрозы?

– Нет, сэр.

– Однако вы встречались и разговаривали с ним совсем недавно? Быть может, вчера?

– Конечно. Я работаю на кухне, он – в зале, но мы обычно вместе обедаем. И вчера тоже… Я не видел его в воскресенье, поскольку ресторан был закрыт.

– Когда вы услышали… узнали о его смерти?

– По радио… сегодня утром. Во время передачи новостей в восемь часов.

– Всего лишь пять часов назад. Вы были, понятно, потрясены, и прошло совсем немного времени. Возможно, вы припомните что-нибудь из сказанного Пьером.

– Не думаю, что смогу, мистер Вульф. Если вы имеете в виду что-то об угрозе, о намерении убить его, то я уверяю вас – мне ничего не известно.

– Вы не можете быть абсолютно уверенным. Память иногда выкидывает прелюбопытные номера. Следующий вопрос очень важен. Как Пьер Дакос сообщил мистеру Гудвину, какой-то человек собирался его убить. Значит, произошло нечто экстраординарное, заставившее Пьера опасаться за свою жизнь. Когда? Накануне? Правильный ответ очень облегчил бы розыск преступника, потому-то данный вопрос имеет большое значение. Как он вел себя вчера за обедом? Обыкновенно? Или было что-то необычное в его поведении, настроении?

– Да, сэр, было. Я вспомнил, когда вы спросили, не говорил ли он что-либо об опасности. Он как будто не слушал меня, когда я разговаривал с ним, был непривычно молчалив. Когда я спросил, не лучше ли ему обедать одному, он сказал, что сильно переживает, так как перед тем перепутал заказы и принес клиентам не те блюда. Объяснение показалось мне вполне естественным. Пьер был очень самолюбив. Официант, считал он, не имеет права ошибаться, и гордился тем, что никогда еще не допустил промаха в работе. Не знаю, возможно, так оно и было. Феликс должен знать наверняка. Пьер часто говорил о вас. Дескать, всякий раз, когда вы здесь, вы предпочитаете его другим официантам. Он очень гордился своей работой.

– А он в самом деле перепутал заказы?

– Не знаю. Но зачем ему было на себя наговаривать? Можно справиться у Феликса.

– Позднее он возвращался к этой теме?

– Нет, сэр. И конечно, я никому не говорил.

– Пребывал ли он в таком же настроении и в субботу? Был расстроен, подавлен?

– Я не… – нахмурился Филипп. – Нет, сэр.

– Прошу вас, – сказал Вульф, – при первой же возможности сесть, закрыть глаза и попытаться воскресить в памяти каждое слово, произнесенное Пьером вчера. Постарайтесь изо всех сил, и вы удивитесь – как и многие до вас, – способности вашей памяти восстановить, казалось, прочно забытое. Обещаете?

– Да, сэр, но не здесь. Тут я не в состоянии сосредоточиться. Потом, после работы… Обещаю.

– О результатах сообщите мне или мистеру Гудвину.

– Да, сэр.

– Превосходно. Надеюсь скоро вас услышать. А теперь еще один важный вопрос. Если его убил кто-то из работающих здесь, в ресторане, то кто это, по вашему мнению, мог быть? У кого были основания желать, чтобы он умер? Кто боялся, или ненавидел его, или же извлекал выгоду из его смерти?

– Здесь, в ресторане, и вообще – никто, – энергично замотал головой Филипп.

– Вы не можете ручаться. Очевидно, вы просто в неведении, раз Дакоса все-таки кто-то убил.

Филипп все еще продолжал трясти головой.

– Нет, сэр. Я хотел сказать – да, сэр. Вы правы. Но мне трудно поверить. Когда я услышал сообщение по радио, я сам подумал: кто же мог убить Пьера? Почему его убили? У него не было врагов. Никто его не боялся. Пьер был очень хорошим, честным человеком. Не без слабостей, конечно. Он слишком увлекался лошадиными скачками и тратил много денег на бегах. Но он знал свой недостаток и старался исправиться. Неохотно говорил на эту тему, но порой у него прорывалось. Я был ему лучшим другом, но он никогда не брал у меня взаймы.

– А у других?

– Не думаю… Едва ли… Во всяком случае, ни у кого здесь, в ресторане. Иначе пошли бы неизбежные разговоры. Можете спросить у Феликса.

Очевидно, Филипп полагал, что Феликс буквально обо всем осведомлен.

– Приходилось ли Дакосу выигрывать крупные суммы?

– Наверняка я не знаю. Он не любил распространяться об этом. Но однажды Пьер сказал мне, что выиграл двести тридцать долларов, другой раз – сто с небольшим. Точно не помню, но, кажется, он никогда не упоминал проигрыши.

– Как он делал ставки? Через букмекера ипподрома?

– По-моему, через букмекера, но точно не знаю. Позже он пользовался услугами подпольного тотализатора. Об этом он мне сам рассказывал.

– Подпольного тотализатора?

– Да, сэр.

Вульф вопросительно взглянул на меня. Я успокаивающе кивнул. О многом Вульф не имеет ни малейшего понятия, хотя и читает газеты.

– Разумеется, вы встречались с ним в других местах, а не только здесь, – вновь повернулся Вульф к Филиппу. – Бывали ли вы когда-нибудь у него дома?

– Да, сэр. Неоднократно. Он проживал на Западной Пятьдесят четвертой улице.

– С женой?

– Она умерла восемь лет назад. С ним жили дочь и отец. Прежде отец держал в Париже небольшую закусочную, но когда ему исполнилось семьдесят лет, он закусочную продал и переехал к Пьеру. Ему сейчас около восьмидесяти.

Вульф закрыл глаза, затем вновь открыл, взглянул на меня, потом на стену, однако часов там не оказалось. Зажав концы жилетки большим и указательным пальцами обеих рук, он потянул ее вниз. Каждый раз он проделывал подобный трюк совершенно бессознательно, а я никогда не обращал на это его внимание. Для меня же данный жест означал, что настало время приступить к обеду.

– Вопросы? Относительно скачек? – спросил Вульф меня.

– Один вопрос, но не о скачках, – взглянул я на Филиппа. – Номер дома на Пятьдесят четвертой улице?

– Триста восемнадцатый. Между Девятой и Десятой авеню.

– У нас, вероятно, будут еще вопросы, – добавил Вульф, – но с ними можно подождать. Вы очень помогли, Филипп, и я перед вами в долгу. Вы работаете сегодня вечером?

– Да, сэр, непременно. До десяти часов.

– Возможно, к вам опять придет мистер Гудвин… Феликс уже принял наш обеденный заказ. Пожалуйста, передайте ему, что можно подавать.

– Слушаюсь, сэр, – поднялся Филипп. – Пожалуйста, сообщите мне, если вам удастся что-нибудь выяснить. Я хотел бы знать. Мне обязательно нужно знать все об этом случае.

Вот так-то. Можно было подумать – перед нами инспектор Кремер.

Между тем Вульф лишь заметил:

– Мне тоже необходимо знать. Скажите Феликсу, что пора сервировать.

Филипп повернулся и удалился, не сказав «да, сэр».

– Он просто гадает – кто из нас убийца: вы или я? – заметил я. – Вероятно, он склонен отдать все-таки предпочтение мне.

Всякий раз, вкушая пищу в «Рустермане», Вульф сталкивается с одной и той же проблемой. Возникает неизбежный конфликт. С одной стороны, Фриц – лучший повар в мире, но, с другой стороны, уважение к памяти Марко Вукчича не позволяет ему давать оценку и критиковать блюда, приготовленные в этом ресторане. В результате Вульф перекладывает всю ответственность на меня. Расправившись с третьей частью своей порции запеченных устриц, он, взглянув на меня, спросил:

– Ну как?

– Вполне съедобно, – ответил я. – Быть может, поменьше бы мускатного ореха, – но, конечно, это дело вкуса, – и, как мне кажется, лимонный сок – из бутылки. Оладьи здесь пекут отменные, однако подают все сразу, кучей, в то время как Фриц выдает одновременно только три штуки: две вам, одну – мне. Но тут уж ничего не поделаешь.

– Мне не следовало тебя спрашивать, – заявил Вульф. – Сплошное бахвальство. Ты не в состоянии определить происхождение лимонного сока в готовом блюде.

Конечно же он пребывал в состоянии раздражения. Согласно введенному им неписаному правилу, говорить во время еды о наших рабочих проблемах запрещалось. Но сейчас у нас не было ни клиента, ни видов на гонорар, и дело, которым мы теперь занимались, носило сугубо семейный характер; Вульфу волей-неволей приходилось о нем думать. И в довершение обслуживал нас не Пьер, которого он больше никогда здесь не увидит, а какой-то венгр или поляк по имени Эрнст, имевший склонность опрокидывать посуду. Между тем Вульф съел все, что нам принесли, включая – по моему предложению – и миндальное слоеное мороженое, а также выпил две чашки кофе. Что же касается темы для разговора, то тут проблем не возникло. «Уотергейт» широко обсуждался в обществе, и Вульф знал об этой афере, пожалуй, больше, чем любая, взятая наугад, дюжина американцев. Ему, например, были известны даже имена деда и бабки Халдемана.

Вульф сперва намеревался еще раз поговорить с Феликсом, но когда мы поднялись из-за стола, он сказал:

– Ты можешь подогнать машину к боковому входу?

– Прямо сейчас?

– Да. Мы навестим отца Пьера Дакоса.

– Мы? – изумился я.

– Разумеется. Если ты доставишь его в наш дом, нам могут помешать. Поскольку мистер Кремер и окружной прокурор пока не смогли найти нас, они, возможно, приготовили ордер на задержание.

– Я мог бы привезти его сюда.

– Ему почти восемьдесят лет; возможно, он уже не в состоянии самостоятельно передвигаться. Кроме того, мы, быть может, застанем там и дочь.

– Найти место для стоянки автомобиля в районе пятидесятых улиц – безнадежное дело. Не исключено также, что придется взбираться на третий или четвертый этаж здания без лифта.

– Там увидим. Так сможешь подогнать машину к боковому входу?

Я сказал «конечно» и подал ему пальто и шляпу. И правда – чисто семейное дело. Ради клиента, независимо от важности предприятия и величины гонорара, он никогда бы не согласился терпеть подобные неудобства. Вульф воспользовался служебным лифтом ресторана, а я спустился к главному входу: мне нужно было сказать Отто, куда подогнать машину.

Западные пятидесятые улицы – это смесь питейных заведений, пакгаузов, обшарпанных домов без лифтов, но, как я знал, тот квартал, к которому мы стремились, состоял преимущественно из старых кирпичных особняков, а возле Десятой авеню находилась подходящая автостоянка. По дороге я предложил доехать до гаража, оставить там наш автомобиль, который принадлежит Вульфу и на котором езжу я, и взять такси. Однако Вульф отверг мое преложение. Он убежден, что когда за рулем движущегося транспортного средства нахожусь я, то риск существенно уменьшается. Таким образом, я проследовал до Десятой авеню и на стоянке обнаружил свободное место, всего за один квартал до нужного нам адреса.

Дом 318 выглядел довольно сносно. Некоторые из здешних особняков заново перестроили, а в подъезде, в который мы вошли, стены даже обшили деревянными панелями и установили внутренний телефон. Я надавил на кнопку против таблички: «Дакос», поднес трубку к уху и скоро услышал женский голос:

– Эта-а кто тама?

«Если говорит дочь Пьера, – подумал я, – ей следовало бы поучиться манерам. Но, наверное, у нее был трудный день: досаждали представители полиции, прокуратуры, журналисты».

Часы показывали десять минут четвертого.

– Ниро Вульф, – сказал я в микрофон. – В-У-Л-Ф. Поговорить с мистером Дакосом. Ему это имя, вероятно, знакомо. С Вульфом еще Гудвин, Арчи Гудвин. Мы знали Пьера многие годы.

– Parlez vous francais?

Эти три слова, хотя и с трудом, я все-таки понял.

– Мистер Вульф говорит по-французски. Подождите. Она спрашивает парле ли вы франсе, – повернулся я к Вульфу. – Держите.

Он взял телефонную трубку, а я посторонился, чтобы освободить ему место. Поскольку его слова воспринимались мною всего лишь как набор звуков, я провел несколько минут, с удовольствием рисуя себе приятную картину, когда сотрудник полиции, нажав кнопку, в ответ услышит: «Парле ву франсе?» Мне очень хотелось, чтобы это случилось с лейтенантом Роуклиффом и парой знакомых журналистов, прежде всего с Биллом Уэнгретом из газеты «Таймс». Но вот Вульф повесил трубку, и когда раздался желанный щелчок, я распахнул дверь. Перед нами, на противоположном конце вестибюля, находился лифт – дверцы гостеприимно раздвинуты.