Гекамеда нервно огляделась вокруг, подошла ко мне на цыпочках и прошептала на ухо:

— В полночь у Скейских ворот.

Глава 23

В склепе

Скейские ворота, расположенные почти непосредственно под башнями того же названия, только чуть севернее, были наиболее важными из всех ворот в стенах Трои. Выходящие на восток, в сторону Скамандра, они использовались чаще всех остальных, вместе взятых.

Стена здесь была толще, чем в других местах, таким образом арка, через которую проезжали колесницы и повозки, образовывала мрачный и сырой туннель. В центре его находились двойные железные ворота, а чуть дальше — деревянные, но по обеим сторонам ворот тянулись узкие коридоры, которые всегда оставались открытыми. Это делалось для удобства стражи, дабы ей не приходилось открывать тяжелые железные ворота каждый раз, когда кто-то хотел пройти ночью.

От каждого из этих коридоров отходили проходы, которые вели в похожие на склепы помещения, предназначенные для склада зерна во время жатвы.

С начала осады ворота бдительно охраняли днем и ночью не менее двух десятков стражников, число которых после смерти Гектора увеличилось до пятидесяти. Они дежурили парами у большого туннеля и обоих узких коридоров, покуда другие оставались в шатре поблизости, чтобы сменять их в назначенное время.

В эту ночь стражники находились в обычных местах с той разницей, что у левого коридора и центрального туннеля дежурили обычные воины, а у правого коридора — Парис и я. Парис договорился об этом с начальником стражи.

Парис слепо повиновался мне, как хороший солдат, ибо считал меня посланцем Аполлона! Даже когда я велел ему заменить собственные стрелы двумя, которые я дал ему, он не стал возражать. Его лук, изготовленный самим Пандаром и считавшийся лучшим в Трое, был спрятан под плащом.

Я стоял у входа в узкий коридор, а Парис нетерпеливо шагал по нему взад-вперед. Мы прибыли незадолго до того и выбрали для охраны правый коридор, так как любой, идущий в город, был бы вынужден воспользоваться им.

Ночь была безлунной, и от полной темноты нас спасали только факелы над центральным входом. Над нашими головами высилась стена. В коридоре царил непроглядный мрак — невозможно было разглядеть даже собственных пальцев, поднеся их к глазам.

— Мы пришли слишком рано, — недовольно проворчал Парис, остановившись передо мной. Он делал это замечание уже раз двадцать.

— Это лучше, чем слишком поздно, — в который раз отвечал я.

— Но какой в этом смысл? Говорю тебе, Идей, это ни к чему не приведет.

— Разве Аполлон не явился тебе?

— Да. Но ведь ты знаешь мою слабость — я склонен к фантазиям. И я не могу себе представить что-либо, способное привести Ахилла к воротам города. На такое не осмелится даже он!

— Я уже говорил тебе, что это женщина.

— Не могу в это поверить. Стал бы он так рисковать из-за девки? Не знаю ни одну женщину в Трое, которая могла бы настолько увлечь его.

— Все же одна нашлась.

— Кто она?

Этот вопрос Парис тоже задавал мне много раз. Разумеется, я не мог ответить ему.

— Тебе не следует этого знать. Я обещал не выдавать ее — не заставляй меня нарушить слово.

— Это Елена?

— Я уже сказал тебе, что нет.

— Это твоя Гекамеда?

— Нет. Не спрашивай меня больше — все равно я тебе не отвечу.

Ему пришлось этим удовольствоваться.

Так как до полуночи еще оставалось достаточно времени, я предложил Парису прогуляться. Он охотно согласился. Подав знак начальнику стражи, чтобы он поставил у входа других стражников на время нашего отсутствия, мы двинулись по коридору.

Выйдя наружу, мы оказались у края равнины по другую сторону стен. Смотреть там было не на что, поэтому мы отправились назад и, дойдя до середины коридора, свернули в узкий проход к склепу, о котором я уже говорил. Однако там было настолько темно, что я вернулся к шатру стражи за фонарем.

Освещая себе дорогу, мы обнаружили, что под стенами находится множество склепов, соединенных тесными проходами с низким потолком. Воздух там был сырым и зловонным, поэтому мы были рады выбраться наружу как можно скорее.

— Ты думаешь, — спросил меня Парис, когда мы снова оказались у входа, — что подземный ход тянется далеко под равниной?

— Возможно, до самой гробницы Ила.

— Неужели они используют эти склепы как место свиданий?

Такая мысль не приходила мне в голову.

— Едва ли, — ответил я. — И все же стоит проверить. Твой лук наготове?

Парис кивнул, похлопав себя по плащу.

— А стрелы?

— Тоже.

— Отлично. Возьмем фонарь — помоги мне прикрепить его под плащом.

Мы прихватили наши копья — отсутствие их могло вызвать подозрение — и приготовились ждать. Шум в городе уже давно стих — вся Троя спала. Тишину нарушали только переклички стражников. Немного южнее на фоне неба темнели смутные очертания Скейских башен. Больше ничего разглядеть было невозможно — даже храм Зевса, находившийся с другой стороны площади, выглядел туманным пятном.

Монотонность нашего бдения прерывали дважды.

В первый раз это сделал персидский торговец, который попросил пропустить его колесницу, заявляя, что прибыл из Фракии. Начальник стражи взглянул на клочок пергамента с подписью Рамна Фракийского, после чего ворота открылись, и перс проехал в своей колеснице, скрывшись в темном переулке.

Второй раз мы воодушевились, когда подошел мужчина в полном вооружении и шепнул мне на ухо одно слово:

— Фамир.

Это был пароль, который сообщил нам начальник стражи. Мы шагнули в сторону, пропуская незнакомца — я подумал, что это воин, которому Эней поручил ночной обход стен.

К этому времени полночь уже близилась. Мы начали проявлять нетерпение, особенно Парис, который бродил туда-сюда, бормоча себе под нос:

— Что, если он не придет?.. Но ведь мне дал слово сам Аполлон… Он должен прийти… Тверда ли моя рука?..

Внезапно из темноты появилась фигура, направляющаяся к входу в коридор, где мы стояли. «Поликсена!» — подумал я, и мое сердце едва не перестало биться. Но вскоре оказалось, что я ошибся, ибо, когда фигура приблизилась, я увидел мужчину в короткой воинской хламиде и остроконечной фригийской шапке.

Подойдя к нам, он остановился и тихо произнес:

— Фамир.

Кивнув, я отошел в сторону, и он направился в коридор.

В этот момент что-то привлекло мое внимание — не знаю, осанка или походка; во всяком случае, не черты лица, которые скрывала темнота.

Внутренний голос шепнул мне: «Это Поликсена, переодетая солдатом!»

Бесшумно подойдя к Парису, я схватил его за руку, не осмеливаясь говорить даже шепотом, но, к счастью, он меня понял. Вдвоем мы вошли в коридор и осторожно двинулись вперед.

Вскоре мы снова очутились на равнине, но она оказалась пуста! Конечно, разглядеть что-либо вдалеке было невозможно, но ночной пешеход никак не мог успеть скрыться из нашего поля зрения.

На какой-то момент я пришел в замешательство, затем быстро повернулся и опять шагнул в коридор.

Парис следовал за мной. У входа в узкий коридор, ведущий к склепам, я остановился и шепнул Парису, прижав губы к его уху:

— Ни звука!

И мы свернули в проход.

Задача была не из легких, так как малейший звук мог поднять тревогу. Мы надели сандалии из мягкого шелка, но даже шорох наших плащей и стук сердца казались мне зовами труб. Очевидно, всему виной мои нервы, ибо я был напряжен, как натянутая тетива.

Мы медленно продвигались вперед, через каждые несколько шагов останавливаясь и прислушиваясь. Ниоткуда не доносилось ни звука. Таким образом мы прошли два склепа, но, когда приблизились к входу в третий, я услышал тихие голоса и стиснул плечо Париса.

Он толкнул меня локтем, давая понять, что тоже это услышал. Казалось, прошла вечность, прежде чем мы достигли дальней стены и шагнули в проход, ведущий к четвертому склепу.

Голоса становились громче, и вскоре мы могли разобрать слова:

— Разве ты не горюешь о Брисеиде?

— Я горюю лишь о том, что не могу быть с тобой всегда.

Это были голоса Поликсены и Ахилла.

Дрожь возбуждения охватила меня с головы до пят.

Я почувствовал, как Парис напрягся, словно пантера перед прыжком. Конечно, я должен был учесть, что он может узнать Поликсену по голосу, но сожалеть об этом не было времени.

Внезапно я ощутил губы Париса у своего уха, но, прежде чем он успел прошептать хоть слово, я зажал ему рот ладонью. Если бы Ахилл что-то услышал, это могло иметь роковые последствия.

Крепко сжав руку моего спутника, я двинулся дальше по проходу. Мы опустились на четвереньки и поползли, как улитки. Земля под нами была влажной и скользкой, а в воздухе пахло грязью и слизью. Спрятанный под плащом фонарь соскользнул с пояса, но я успел его подхватить. Парис вынул из-под плаща лук со стрелами и держал их в руке.

Голоса продолжали звучать с промежутками и, когда мы достигли конца прохода, стали совсем отчетливыми. Когда я вошел в склеп, мне показалось, что, протянув руку, я могу дотронуться до говоривших. Я прижался к стене, потянув за собой Париса.

— Только однажды, держа тебя в своих объятиях, я видел твое лицо, — говорил Ахилл. — Если бы я мог рассеять эту проклятую тьму!

— Разве тебе недостаточно быть со мной? — отозвался голос Поликсены.

— Нет! Я хочу восхищаться твоей красотой!

Мы услышали шуршание одежды и звук поцелуя, прежде чем грек заговорил снова:

— Я хочу быть с тобой всегда. Ради тебя я разрушу стены Трои и увезу тебя на колеснице в мой шатер.

— Я буду ждать тебя, — прошептала Поликсена.

Почувствовав, что Парис зашевелился, я надавил рукой ему на плечо. Но, зная его нетерпеливость, понимал, что должен действовать без промедления, иначе он сам бросится на врага. Сунув руку под плащ, я нащупал светильник.

— Почему ты не пойдешь со мной сейчас? — снова послышался голос Ахилла. — Ты не хочешь сделать меня счастливым?

— Я не могу! Не проси меня. — В голосе Поликсены звучали слезы. — Это разбило бы сердце моего отца, а вся Троя, все мои братья, сестры и друзья возненавидели бы и прокляли меня. Но когда ты войдешь в город, я стану твоей! Только приходи скорее!

Потеряв самообладание при этих изменнических словах, Парис вскочил на ноги, прежде чем я успел его удержать, и взревел, как лев:

— Поликсена!

В следующую секунду я тоже выпрямился, вытаскивая светильник из-под плаща.

Хотя его луч был тусклым, пещера показалась залитой ярким светом, в сравнении с недавней кромешной тьмой. Я сразу увидел Поликсену и Ахилла, застывших от изумления менее чем в десяти шагах от нас. Парис стоял передо мной, широко расставив ноги и подняв лук.

Послышался резкий звук натянутой тетивы, и стрела просвистела в воздухе. Но Парис от волнения утратил меткость, и стрела прошла мимо цели, ударившись в стену. В следующий момент Ахилл устремился к нам, выхватив меч.

Парис отскочил в сторону, скользя на гладком полу склепа. Быстро повернувшись, грек бросился на меня.

Скорее благодаря удаче, нежели опыту, я смог увернуться от удара, и меч просвистел у меня над головой, но сила атаки Ахилла повергла меня наземь. Светильник выпал у меня из руки, но не погас.

Поднявшись на колени, я увидел, что Ахилл снова рванулся к Парису. Сын Приама уже вставил вторую стрелу, но грек опередил бы его, не дав ему выстрелить.

Вскочив на ноги, я подбежал к Ахиллу, схватил его за край хламиды и потянул назад. Он повернулся с яростным криком и вновь бросился ко мне с поднятым мечом.

Парис успел в последний момент. Я уже думал, что мне конец, когда услышал свист второй стрелы. Наконечник вонзился Ахиллу в пятку, он остановился, и я отскочил назад.

Выдернув стрелу, Ахилл вновь устремился к нам, но мы уже находились в дальнем конце склепа. На полпути он внезапно застыл, взмахнул руками и рухнул наземь, изрыгая проклятия.

Я подбежал к нему, вырвал у него меч и встал над ним, глядя, как он извивается в предсмертной агонии.

Поистине, яд Полидора действовал быстро.

— Вонзи меч в его черное сердце! — крикнул Парис, подбежав ко мне. — Хотя нет — пусть он страдает! Твои слова сбудутся, греческий пес! Скоро ты окажешься в городе! Гектор, быть может, твоя тень поблагодарит меня!

Вскоре все было кончено. Ахилл не мог ничего ответить — его тело судорожно подергивалось, а с губ слетали слабые стоны. Я молча стоял над ним, покуда сын Приама изощрялся в оскорблениях и насмешках.

Внезапно стоны смолкли, Ахилл приподнялся на локтях, но снова упал и больше не двигался.

Парис все еще бесновался над поверженным врагом.

Я склонился над телом — сердце не билось. Когда я выпрямился, сзади послышался голос:

— Ты покинул меня, сын Фетиды! Горе мне!

В следующий момент Поликсена пробежала мимо меня и распростерлась на мертвом теле грека, громко рыдая и целуя его лицо и волосы.

Парис повернулся ко мне, дрожа от ярости:

— Дай мне меч! Пускай она умрет на его жалком трупе!

— Да! — вскричала Поликсена. — Пронзи мою грудь, убийца, чтобы я могла соединиться с ним!

Парис стал вырывать у меня меч, хватаясь за клинок. Кровь из его порезанных рук потекла на пол.

— Ты хочешь убить свою сестру? — крикнул я, рванув меч с такой силой, что он выскользнул у него из пальцев.

Парис уставился на меня, готовый вцепиться мне в горло, затем, словно пораженный внезапной мыслью, повернулся, прыгнул вперед и подобрал с пола стрелу, вонзившуюся в пятку Ахилла.

— Вероломная сука! — вскричал он, размахивая стрелой и бросаясь к Поликсене. — Если ты жаждешь смерти, то получишь ее!

Я успел схватить его за плечо, рванул назад и опрокинул на пол.

— Во имя Аполлона, приди в себя!

Но это было все равно что пытаться остановить обезумевшего зверя. Вскочив на ноги, Парис устремился ко мне, размахивая смертоносной стрелой. Он трижды делал выпад, и каждый раз отравленный наконечник проходил на волосок от меня. Я понял, что должен принять более суровые меры, если хочу избежать судьбы Ахилла.

Парис сделал четвертый выпад, я успел отскочить, поднял тяжелый меч и обрушил его ему на голову со всей имеющейся у меня силой.

Он рухнул, как бревно, с разрубленным до подбородка черепом.

Я отпрянул. Меч выпал из моих онемевших пальцев.

— Великий Зевс! — простонал я. — Неужели это мое наказание?

Потом я повернулся к Поликсене.

Она все еще лежала на теле Ахилла, прижавшись лицом к его лицу и запутавшись пальцами в его золотистых волосах. Я трижды звал ее, но не получил ответа.

Тогда я схватил Поликсену за плечо и поставил ее на ноги. Она не отрывала взгляд от тела на полу, стеная и плача. Для мягких уговоров не было времени.

Я встряхнул ее так грубо, что у нее застучали зубы.

— Пошли! Здесь нам больше нечего делать!

Поликсена устремила на меня свирепый взгляд:

— Отпусти меня! Я не покину его!

— Тогда я оставлю тебя здесь! Ты знаешь, что твой брат тоже убит? — Я указал на тело Париса. Она, вздрогнув, посмотрела на него. — Приди в себя, Поликсена. Неужели ты хочешь, чтобы вся Троя узнала о твоем позоре? Чтобы твой отец проклял тебя? Еще есть время спасти твое имя от бесчестья ради твоей матери Гекубы и твоей сестры Кассандры.

Подняв с пола фригийскую шапку, я надел ее ей на голову, потом взял Поликсену за руку и повел прочь.

У выхода из склепа мы обернулись. Светильник едва освещал два неподвижных тела, лежащих посредине.

Вырвавшись, Поликсена подбежала к греку, опустилась перед ним на колени и запечатлела поцелуй у него на лбу.

— Прощай, любовь моя! — Вздохнув, она поднялась, подошла ко мне и твердо произнесла: — Я готова следовать за тобой.

В соседнем склепе было совсем темно, но я не мог себя заставить вернуться за фонарем. Мы ощупью продвигались вперед еще через два склепа, пока не выбрались в коридор.

— Выпрямись и шагай уверенно, — шепнул я Поликсене, которая тяжело оперлась на мою руку. — Будь смелой, и вскоре ты окажешься в безопасности.

Начальник стражи встретил нас у главного входа в ворота.

— Ну как, добились успеха? — весело осведомился он, не зная ничего о предприятии, которое привело вестника Идея и Париса, сына Приама, к Скейским воротам.

— Да, но успеху сопутствует несчастье, — ответил я. — У меня к тебе поручение. Иди со своими людьми к пятому склепу в проходе справа. Ахилл убил Париса, а я убил Ахилла[100]]. Их тела там. Доброй ночи!

И прежде чем изумленный стражник успел понять смысл моих слов или открыть рот, чтобы ответить, Поликсена и я исчезли в ночи.

Глава 24

Деревянный конь

С восходом солнца вся Троя возрадовалась. Гектор был почти забыт, над бедствиями осады смеялись, лица Приама и Гекубы вновь осветила улыбка. Даже птицы на деревьях, казалось, щебетали:

— Ахилл мертв!

Никто точно не знал, как это произошло. По городу расползлись тысячи историй. Хотя я и был единственным подлинным источником сведений, но ограничивался малым. «Парис поразил Ахилла стрелой в пятку, а Ахилл разрубил ему голову мечом». Когда кто-либо — даже сам Приам — требовал от меня подробностей, я отвечал, что в суматохе и темноте все детали от меня ускользнули.

На вопрос, каким образом и для чего Ахилл пришел к Скейским воротам, я говорил, что ответ навеки похоронен в его груди.

Я не забыл о том, что сказал начальнику стражи, будто это я убил Ахилла, но решил не придерживаться этого заявления. Подобная честь была опасной, так как могла навлечь на меня месть всех греков. Пусть лучше она достается мертвому Парису, тем более что он ее заслужил.

Что касается Поликсены, то ей ничего не угрожало.

Я привел ее к главному входу дворца, и она добралась до своих покоев никем не замеченной. Весь день Поликсена оставалась там, отказываясь впустить даже свою мать, царицу Гекубу. Гекамеда много раз пыталась повидать ее, но тщетно. Из-за возбуждения по поводу смерти Ахилла поведение Поликсены не привлекало особого внимания. Царь Приам просто отмахнулся, заметив, что у нее, очевидно, очередной приступ дурного настроения.

Никто не отправился в поле. Дворец был переполнен воинами и советниками, чьи лица сияли радостью и облегчением. Некоторые — особенно Эней и Агав — завидовали славе, доставшейся Парису и мне, но даже они осыпали меня поздравлениями. Я стал героем дня.

Мы могли себе представить ужас, охвативший греков. После долгого отсутствия, во время которого они терпели одно поражение за другим, Ахилл вернулся на поле битвы, и сразу же судьба повернулась к ним лицом, Гектор пал. Стало ясно, что только Ахилл способен принести им успех, но теперь он был мертв. Несомненно, они пребывали в глубоком отчаянии.

Четыре дня горожане трудились над сооружением погребального костра для Париса, и все это время тело Ахилла было выставлено на площадь, где подвергалось всяческим оскорблениям. Ни один мужчина не проходил мимо, не плюнув в грязь, а женщины и дети плясали вокруг тела, распевая песни.

На пятый день все собрались на Дореонской площади для похорон Париса. Церемония была скорее радостной, нежели печальной, ибо он умер куда более достойно, чем жил. Елена оставалась равнодушной, словно Парис был простым рабом, а любимцем Приама и Гекубы он никогда не являлся.

Но мы воздавали ему должные почести. Разве не рука Париса, ведомая Аполлоном, спасла Трою? История о его сне распространилась по всему городу — очевидно, он успел поведать ее не только мне.

На следующее утро воины с легким сердцем готовились отправиться на поле сражения. Командовал армией Эней, а его помощником был Гитракид из Арисбы, ибо Эвена уже не было в живых. Отдохнувшие за пять дней и воспрянувшие духом после гибели самого страшного врага, солдаты с криками и песнями маршировали по улицам.

Приам и Гекуба снова появились на Скейских башнях с членами царской семьи. Андромаха отсутствовала, но Астианакс, маленький сын ее и Гектора, пришел со своей тетей Кассандрой. Я снова попросил у Приама позволения выйти в поле, но он отказал, и поэтому я повел Гекамеду на башни.

Выйдя из прохода Семи колонн, мы оказались лицом к лицу с Поликсеной. Впервые после той роковой ночи она покинула дворец. Гекамеда шагнула к ней с протянутой рукой и воскликнула:

— Как я рада тебя видеть, Поликсена!

Бросив на нас взгляд, полный презрения и ненависти, дочь Приама повернулась к нам спиной и отошла прочь. Это была ее благодарность за то, что я спас ее от позора и бесчестья, а может быть, и от смерти. Конечно, у нее были некоторые оправдания, но недостаточно веские, чтобы оскорблять нас на публике.

К счастью, это осталось незамеченным. Мы с Гекамедой направились к центру площадки. Услышав приветствие Кассандры, Гекамеда направилась к столу у стены, где она сидела с маленьким Астианаксом, а я проследовал к восточному парапету и, засвидетельствовав свое почтение Приаму, вступил в разговор с Антенором и Гикетаоном, стоящими поблизости.

Вскоре снизу послышались крики. Склонившись над краем парапета, мы увидели воинов, выходящих из ворот во главе с Энеем. Он стоял в своей колеснице, облаченный в сверкающие доспехи; лучи солнца, отражаясь от его бронзового щита, слепили нам глаза.

— Эней — надежда Трои, — заметил Антенор.

— А теперь, когда Ахилла больше нет, он принесет нам победу, — добавил Гикетаон.

Но в этот день полю сражения не было суждено лицезреть кровопролитие. Эней выехал на равнину, и Гитракид появился из ворот, когда глашатай внезапно указал на восток, что-то прокричав. Посмотрев туда, мы увидели греческую колесницу, мчавшуюся по равнине.

Мы бы заметили ее с башен гораздо раньше, если бы наше внимание не отвлекли воины внизу. Запряженная четверкой белых лошадей и поднимающая облако пыли, она быстро приближалась к Энею, стоящему в своей колеснице во главе армии.

Люди на башнях подбежали к парапету. Со всех сторон слышались восклицания:

— Это Аякс!

— Нет, это Менелай — он ниже ростом, чем Аякс.

— Клянусь Зевсом, это Одиссей!

— Что ему нужно?

— Он приехал за телом Ахилла!

Греческая квадрига остановилась менее чем в десяти шагах от колесницы Энея. Грек спрыгнул наземь, и все увидели, что это действительно Одиссей. Эней также соскочил с колесницы, грек и троянец отсалютовали друг другу, и Одиссей начал говорить, но так тихо, что на башнях ничего не было слышно.

Вскоре оба воина повернулись и бок о бок зашагали к воротам. Войска расступились, пропуская их.

Нас всех охватило лихорадочное возбуждение. Хотя мы думали, что знаем причину визита Одиссея, появление знаменитого грека в стенах Трои было памятным событием. Кроме того, нам не терпелось узнать, что ответит Приам на его просьбу.

Ждать пришлось долго — чтобы подняться на Скейские башни, требовалось время. Наконец мы увидели двух воинов, идущих в проходе Семи колонн. У входа на площадку Эней шагнул в сторону, пропуская вперед Одиссея. Под взглядом сотни пар любопытных глаз надменный грек пересек площадку и остановился перед троном Приама.

— О царь, — заговорил он, — ты видишь перед собой Одиссея из Итаки, посла греков, который прибыл один, чтобы ты его выслушал.

Нахмурившись, Приам холодно посмотрел на Одиссея.

— Я могу догадаться о цели твоего визита, — сказал он. — Можешь не говорить о ней.

— Но ты ведь не выслушал меня, — с удивленным видом отозвался грек. — Разве цель моей миссии известна?

— Я сказал, что могу о ней догадаться.

— Но ты позволишь мне говорить?

— Говори, если хочешь. Что тебе нужно?

Одиссей откашлялся и шагнул вперед.

— О царь, — начал он. — Я послан Агамемноном и греческими вождями. Вот их слова. Наше нападение на царство и город Трою было предпринято с целью отнять у Париса Елену Аргивскую, которую он похитил у царя Спарты Менелая, ее законного супруга. Теперь Парис мертв, и мы отомщены. Наши силы равны — многие воины пали с обеих сторон. Нет больше Ахилла и Гектора, Диомеда и Антилоха, Эвена и Троила, Гелена и…

Приам прервал оратора:

— Ты пришел, Одиссей, напоминать нам о нашем горе или похваляться вашими победами?

— Нет, — ответил грек. — Разве я не упомянул и павших ахейцев[101]]? Я всего лишь хотел доказать, что наши потери одинаковы.

Знай, что моя миссия — дружеская. Греки тоскуют по своим женам и детям, холмам и долинам, полям и виноградникам. Тяготы войны мы переносим хуже, чем троянцы, ибо находимся вдалеке от наших домов. Моя цель, о царь, — заключить с тобой почетный мир, дабы мы могли отплыть к нашим берегам.

Слушая эту удивительную речь, Приам и советники склонились вперед, а толпа возбужденно забормотала.

— Откровенно говоря, — продолжал Одиссей, — можем ли мы надеяться взобраться на стены Трои без Ахилла? Если это означает признать поражение, мы его признаем. Но мы бы хотели почетного мира. Ваш дар Агамемнону послужит свидетельством вашего уважения и доброй воли. Мы со своей стороны трудились пять дней, создавая дар, достойный великой Трои.

Когда Одиссей умолк и поклонился, толпа устремилась к трону с криками радости. Эней заговорил с Приамом, но его слова нельзя было расслышать из-за шума. Три-четыре человека побежали к проходу Семи колонн — каждому хотелось первым сообщить радостные новости столпившимся на улицах.

Одна лишь Гекуба выглядела печальной.

— Увы, мой бедный Гектор! — вздохнула она. — Если бы это произошло раньше!

Со всех сторон слышались крики:

— Греки получили свое!

— Они поняли, что ничего не могут сделать без Ахилла!

— Сам Одиссей пришел просить о мире! Должно быть, им приходится несладко!

И так далее до бесконечности. Разумеется, Одиссей слышал эти обескураживающие замечания, но не подавал виду.

Приам, несмотря на преклонный возраст, не забыл дипломатические трюки, которыми славился ранее.

Несомненно, его сердце было преисполнено облегчением и радостью, но на лице у него это не отражалось. Когда Эней умолк, царь поднялся и протянул руку. Шум тотчас же прекратился — все смотрели на царя, затаив дыхание и ожидая ответа.

— Одиссей, — заговорил Приам, сурово глядя на грека, — меня не удивляет, что ахейцы ищут мира. Но жители Трои, хотя и отважны, тоже не слишком любят войну. Пожалуй, я бы мог сразу ответить, но сначала должен поговорить с моими советниками. Антенор, Эней, Гикетаон, Панфой, Укалегон, Ламп, отправляйтесь с вашими спутниками в зал совета. Идей… где мой вестник?.. Идей, ты тоже иди туда. Я присоединюсь к вам позже. Полит, проводи Одиссея во дворец и ублажай его яствами и танцами, покуда мы не примем решение.

В толпе послышался недовольный ропот — было легко догадаться, что задержка не нравится людям. Если предлагают почетный мир, почему не заключить его сразу же? Но Приам взглядом заставил их умолкнуть, подав знак рабам помочь ему сойти с трона.

Мы поехали к дворцу на колесницах. Улицы были переполнены, лица людей сияли, даже Одиссея приветствовали со всех сторон. Мне казалось неразумным открыто демонстрировать греку наше желание мира, но тот, кто ожидает от народа благоразумия, всегда будет разочарован.

В тот день атмосфера в зале совета была лишена тревоги, одолевавшей нас долгие утомительные месяцы. Одного взгляда на советников было достаточно, чтобы узнать их мнение, — лица всех выражали удовлетворение и радость.

На первый вопрос — принять ли предложение мира — все ответили утвердительно. Тогда Приам заговорил о подарке грекам, отметив, что, учитывая столь великий повод, выбор должен быть неординарным.

Сразу же начался спор. Панфой предложил золотые вазы Эвриала, но Антенор возразил, что греки могут принять их за погребальные урны и счесть это оскорблением.

Предложения сыпались одно за другим: двенадцать фракийских жеребцов, знаменитые покрывала Гектора с золотым шитьем, сто талантов золота, наконец, сама Елена.

Дискуссия разгоралась, когда Гикетаон заметил, что хорошо бы сначала узнать, какой дар намерены преподнести греки. Согласно Одиссею, им потребовалось пять дней непрерывной работы, чтобы соорудить его, — следовательно, это нечто оригинальное.

Предложение было одобрено единогласно, и в комнату, где Одиссей сидел с Политом, отправили гонца спросить о греческом даре. Мы молча ожидали его возвращения. Вскоре он появился в зале.

— Дар греков, — сообщил гонец Приаму, — огромный деревянный конь высотой в двадцать локтей.

Мы удивленно посмотрели друг на друга, интересуясь, откуда ахейцы взяли столь необычную идею.

— Странная фантазия, — заметил Панфой. — Возможно, это намек на фессалийских жеребцов, захваченных Диомедом.

— Скорее намек на печальную нужду Трои в лошадях, — иронически вставил Гикетаон.

Эней поднялся.

— О царь, — обратился он к Приаму, — мне не нравится эта затея греков. Обычный подарок удовлетворил бы меня куда больше.

— Ты, как всегда, подозрителен, — нахмурился Приам. — Какую уловку ты усматриваешь в этом?

— Не знаю. Но я бы советовал отказаться от этого странного дара — хотя бы потому, что его предлагает хитроумный Одиссей. Тебе известна его репутация — за ним нужно наблюдать в три глаза.

Но Энея дружно высмеяли. Даже Антенор отмахнулся от его предубеждения.

— Если ты боишься деревянного коня, — заметил Приам, — то как ты скажешь об этом человеку? Греки поднимут нас на смех. Их подарок изобретателен — они старались нам угодить, и мы не должны оскорблять их отказом.

Нет нужды пересказывать утомительные дебаты, продолжавшиеся до полудня, — достаточно сообщить, что наш выбор остановился на расшитых покрывалах Гектора и ста талантах золота.

Решение поддержали все, и, хотя Эней упорствовал в своих подозрениях, гонца вновь отправили к Одиссею. Он принял известие о нашем согласии с бесстрастным лицом, сказав, что деревянного коня сегодня же доставят в Трою через Скейские ворота.

Мы проводили Одиссея к его колеснице; за нами следовали рабы с покрывалами Гектора и сотней талантов золота. Их сложили в квадригу к ногам грека; возница вскочил на свое сиденье, и, окруженный двумя десятками воинов в качестве почетного эскорта, Одиссей отбыл в лагерь.

Таким образом мир пришел в Трою. Он был очень кратким — всего лишь мнимым спокойствием перед опустошительной бурей, но тогда мы этого не знали.

Женщины и дети ходили по улицам, распевая баллады и гимны; воины обнимали жен и детей со слезами радости; уже начались приготовления к пиру и празднику, назначенному на третий день.

Конечно, лица некоторых были печальны, ибо мир не мог изменить прошлое и заставить души умерших вернуться из царства теней или полей Элизия. Но нотки печали лишь подчеркивали всеобщее ликование.

Позднее мы с Гекамедой отправились к Скейским башням вместе с царской семьей, советниками и воинами. Эней, увидев меня на ступеньках дворца, пригласил ехать в его колеснице. Я охотно согласился, усадив Гекамеду в одну из дворцовых повозок с Кассандрой и Андромахой.

Мы медленно ехали по улицам. Люди приветствовали Энея и меня — он принимал это на свой счет, хотя не исключено, что большинство приветственных криков относились к моему участию в гибели Ахилла и моей роли возницы Приама во время поездки в греческий лагерь за телом Гектора.

На башнях мы обнаружили огромную толпу, которая продолжала увеличиваться. Подойдя к восточному парапету, мы с Энеем увидели то, что в этот момент приближалось по равнине к городским воротам.

Деревянного коня волокли две сотни солдат, возглавляемые воином в колеснице. Даже с высоты башен он выглядел огромным — названный Одиссеем рост в двадцать локтей казался преуменьшением. Половина солдат тянула коня спереди за прикрепленные к нему кожаные ремни, другая половина толкала его сзади.

На башнях царило возбуждение, вызванное не столько видом странного подарка, сколько миром, который он символизировал, хотя простое любопытство играло не последнюю роль. На прибытие Приама и Гекубы почти не обратили внимания, хотя послышался шепот, когда увидели, что за ними следуют Андромаха, Кассандра, Гекамеда, Поликсена, Агав — короче говоря, все царское семейство.

Вскоре деревянный конь приблизился к воротам.

Выглядел он достаточно нелепо — ноги были раза в два длиннее тела; хвост, также из дерева, торчал сзади, словно ручка от умывальника. Короче говоря, если бы я стал перечислять все его дефекты, то не уложился бы и до конца дня. Повернувшись к Энею, я заметил, что Одиссей правильно поступил, предупредив нас, что это конь, иначе мы бы ни за что не догадались.

Оставив коня шагах в десяти от ворот, солдаты отошли назад по приказу их командующего, который, стоя в колеснице, возвысил голос, глядя на башни.

— Великий Приам, я привез дар греков. Это наше прощание — наши корабли готовы к отплытию, а шатры собраны. Пусть ты и Троя вечно наслаждаетесь миром и счастьем. Прощайте!

В ответ Приам молча кивнул.

Грек развернул свою колесницу; солдаты выстроились в ряд. В следующий момент они уже маршировали по равнине в сторону греческого лагеря. Глядя на восток, мы поняли, что воин говорил правду: шатров не было видно.

Приам повернулся к гонцу:

— Спустись к начальнику стражи, вели ему открыть ворота и втащить коня в город. Его следует установить на Дореонской площади — в том месте, где был воздвигнут погребальный костер Гектора. Ступай!

Гонец направился к выходу, но в это время из-за трона послышался крик:

— Стой! — Кассандра шагнула вперед и встала перед царем, протянув руки. — Умоляю, отец, выслушай меня! Я больше не могу молчать!

Несомненно, Приам догадался о ее намерениях, так как подал знак гонцу выполнять поручение.

— Я слушаю тебя, дочь моя.

— Отзови твоего гонца!

— Почему?

— Ты знаешь, что Аполлон наделил меня пророческим даром.

— Ты говорила это много раз. — Приам улыбнулся, и в толпе послышались смешки.

Лицо Кассандры покраснело от унижения, но она упрямо продолжала:

— Разве я предъявила недостаточно доказательств?

Но довольно о прошлом — слушай мои слова…

— Я помню, ты предсказывала, что Троя падет перед греками, — прервал ее Приам. — А теперь их шатры собраны.

— Меня это не заботит. Я говорю устами Аполлона. Если дар греков… — она указала на коня, которого тащили через ворота, — окажется в городе, Троя падет, а ты и твоя семья погибнете.

— Но чем страшен этот конь, если он не запряжен в колесницу?

Собравшиеся расхохотались над царской шуткой, а Кассандра повернулась к ним, сверкая глазами.

— Вы стадо баранов! — воскликнула она. — Вспомните мои слова, когда мечи греков окажутся у ваших глоток!

Воцарилось молчание, и меня одолело дурное предчувствие. Но ощущение прошло, когда Кассандра отошла к трону, а толпа устремилась к северной стене — поглазеть на въезд в город деревянного коня.

К тому времени его уже волокли через площадь сотни солдат и горожан. Мы махали им, выкрикивая иронические поощрения, а они смеялись в ответ. Вскоре они добрались до улицы и двинулись в направлении Дореонской площади.

Внезапно со стороны восточного парапета раздался громкий крик:

— Греки отплывают!

Мы подбежали к парапету и уставились в сторону Скамандра. Флот, так долго простоявший на якоре, медленно двигался по реке. Надутые паруса издали походили на огромную стаю птиц с гигантскими крыльями. Греки отплывали к своим берегам.

Казалось, до этого момента у нас еще оставались сомнения в искренности их намерений, но зрелище плывущих кораблей пробудило взрыв энтузиазма, какого еще не знала Троя.

На башнях творилось нечто неописуемое. Приам и Гекуба, обливаясь слезами, обнимали друг друга; женщины прыгали вокруг, словно лишившись рассудка, и размахивали платами в воздухе, не заботясь о том, что их нижнее белье доступно нескромным взглядам; мужчины хлопали друг друга по спине, крича и танцуя. Снизу доносились радостные крики, переходящие от улицы к улице:

— Греки отплывают!

Но я заметил, что Кассандра сидит в углу, с угрюмой печалью глядя на веселящихся, а Эней стоит в стороне, хмуро глядя перед собой.

Вскоре стемнело, и люди стали расходиться. Приветствия и прощания слышались со всех сторон — даже Андромаха улыбнулась, приняв предложение Гикетаона проводить ее во дворец. На следующий день было назначено собрание, чтобы обсудить подробности праздника и пиршества.

Вечер был теплый. Гекамеда и я решили возвращаться во дворец пешком, хотя многие предлагали нам колесницы. Спустившись по винтовой лестнице и пробившись сквозь толпу у ворот, мы оказались на одной из узких улиц, ведущих к Дореонской площади.

По предложению Гекамеды мы пошли взглянуть на деревянного коня. Он стоял, возвышаясь над нами, нелепо растопырив ноги и вытянув хвост. Зрелище было чудовищное.

— Интересно, — с любопытством заметила Гекамеда, когда мы повернулись, чтобы идти дальше, — пустой ли он внутри?

Если бы у кого-нибудь в Трое хватило ума или любопытства получить ответ на этот вопрос, пока не стало слишком поздно!

Глава 25

Заключение

Ныне пребывая в счастье и безопасности, я удивляюсь глупости троянцев. Даже Эней, который предостерегал совет против странного дара, предложенного хитроумным Одиссеем, убрал стражников со стен и мирно лег спать рядом со своей Креузой, наслаждаясь первой спокойной ночью за многие месяцы.

Все происшедшее ныне известно и мне, и остальному миру: как греки во главе с Одиссем спрятались в брюхе деревянного коня, как они выбрались оттуда среди ночи и отправились к Скейским воротам, как они перебили оставшихся там нескольких стражников и открыли ворота греческой армии, корабли которой бросили якорь на некотором расстоянии от города и вернулись под покровом темноты.

В ту ночь меня разбудил голос Гекамеды:

— Идей! Вставай! Кто-то стучит в дверь!

Я сел, протирая глаза, и сонно осведомился:

— В чем дело?

Услышав стук, я вскочил с кровати.