Рекс Стаут

Бокал шампанского

1

Не будь дождя, в четверг утром я бы отправился в банк депонировать чеки, Остин Бэйн не застал бы меня дома и обратился к кому-нибудь другому. Однако я не вправе винить погоду. Во всяком случае, я сидел и смазывал пистолет 38-го калибра системы «Морли», на который у меня было разрешение, и тут раздался телефонный звонок.

Я поднял трубку.

– Контора Ниро Вульфа. У телефона Гудвин.

– Арчи? Это я, Бэйн. Остин Бэйн.

Вы-то это читаете, а я слушал и не мог разобрать ни единого слова. То, что я слышал, походило скорее на хрип издыхающего бегемота, чем на человеческую речь.

– Прокашляйтесь и попробуйте еще разок, – посоветовал и.

– Не поможет: у меня заложено горло. За-ло-же-но. Гор-ло… Понимаете? Это я – Бэйн, Остин Б-э-й-н.

– Ах, Бэйн! Привет. Не спрашиваю о здоровье, и так слышу. Примите мое соболезнование.

– Спасибо. Но я нуждаюсь не только в соболезновании. – Его речь стала немного явственнее. – Мне нужна ваша помощь. Окажете мне услугу?

Я поморщился.

– Пожалуйста. Только не выходя из дома…

– Вам это ничего не будет стоить… Вы знаете мою тетю Луизу – миссис Робильотти?

– Встречался с ней только по делам службы. Ниро Вульф помог ей отыскать пропавшие драгоценности. Вернее, она обратилась за помощью к нему, а всю работу проделал я. Однако, если не ошибаюсь, я ей не понравился. Ее возмутило какое-то мое замечание.

– Не имеет значения. Она забывает такие пустяки, Арчи. Надеюсь, вы знаете о ежегодном званом ужине, который она устраивает в день рождения моего покойного дяди Альберта?

– Еще бы!

– Так вот, это происходит сегодня. В семь часов. И я должен быть одним из кавалеров. Но я простудился и не могу пойти. Она, конечно, разозлится, как черт, но я скажу, что позаботился о замене. Вы во всех отношениях куда лучший кавалер, чем я. Она вас знает и давно позабыла о вашем замечании. Во всяком случае, она забыла уже сотню моих замечаний, а вы умеете обхаживать женщин. Черный галстук, семь часов, адрес вам известен. После разговора со мной она сама позвонит вам и подтвердит приглашение. Гарантирую, что угощение будет такое, что зубы вы не сломаете. Повар у нее хороший. Бог мой, я и не думал, что смогу так много говорить! Ну?..

– Еще не усвоил, – ответил я. – Слишком поздно вы затеяли этот разговор.

– Знаю, но я до последней минуты думал, что смогу пойти. Обещаю отплатить услугой за услугу.

– Не удастся. У меня нет тетушки-миллиардерши. К тому же сомневаюсь, чтобы она забыла меня – мое замечание было довольно едким. А что, если она наложит вето на мою кандидатуру? Тогда вам придется снова мне звонить, затем искать кого-то другого, а вам нельзя много говорить и, кроме всего прочего, ее отказ оскорбит меня в лучших чувствах.

Я нарочно затягивал разговор, желая подольше послушать, как он говорит. Мне показалось, что хрипел он и шипел как-то неестественно, и я заподозрил, что он симулирует. Не скрою, удивился я и тому, что его выбор пал на меня – мы даже не были приятелями.

Я отнекивался до тех пор, пока не удостоверился, что голос у него вовсе не простуженный, и только после этого согласился удовлетворить его просьбу. Она пришлась мне по душе. Новые впечатления расширяют кругозор и помогают лучше познать человеческую натуру. К тому же мое присутствие в доме миссис Робильотти создает щекотливую ситуацию, а мне было интересно, как эта семейка из нее выкрутится. Интересно и то, как я сам справлюсь… Короче, я сказал, что буду ждать звонка от тетушки.

Не прошло получаса, как зазвонил телефон. Я как раз покончил со своими смазочными делами и убирал пистолет в ящик письменного стола. Знакомый голос представился секретаршей миссис Робильотти.

– Опять пропали бриллианты, мисс Фромм? – произнес я и услышал:

– Миссис Робильотти сама будет говорить с вами, мистер Гуд вин.

Другой знакомый голос спросил:

– Мистер Гудвин?

– Он самый.

– Мой племянник Остин Бэйн сказал, что договорился с вами.

– Кажется, да.

– Кажется?..

– Вот именно. Чей-то голос уверял, что это Остин, но возможно, что это был морж, пытавшийся лаять по-собачьи.

– У Остина ларингит. Он сказал вам об этом. Вижу, что вы ничуть не изменились. Мой племянник просил вас заменить его сегодня за ужином в моем доме, и вы будто бы дали согласие, если я вас приглашу. Это верно?

Я подтвердил.

– Вам известно, что это за ужин?

– Конечно. Так же, как и многим другим американцам.

– Очень сожалею, что эти приемы получили такую огласку, но не хочу нарушать установившуюся традицию. Я обязана ее продолжать в память о моем покойном муже. Я приглашаю вас, мистер Гудвин.

– Ладно. Принимаю приглашение, но только в порядке одолжения вашему племяннику.

– Хорошо. – Пауза. – Не полагается предупреждать гостя, как ему вести себя, но в данном случае это необходимо. Надеюсь, вы понимаете?

– Безусловно.

– Тактичность и благоразумие обязательны.

– Непременно прихвачу, – заверил я.

– И, разумеется, благовоспитанность.

– Одолжу у кого-нибудь. – Я решил ее утешить. – Не тревожьтесь, миссис Робильотти. До кофе и даже после можете полагаться на меня. Успокойтесь. Я полностью проинструктирован. Тактичность, благоразумие, благовоспитанность, черный галстук, семь часов.

– Я рассчитываю на вас. Минуточку, не вешайте трубку. Мой секретарь назовет вам имена гостей. Если вы будете знать их заранее, это упростит церемонию представления.

– Мистер Гудвин?

– Все еще он.

– Приготовьте карандаш и бумагу.

– Они всегда при мне. Выпаливайте.

– Остановите меня, если я стану диктовать слишком быстро… За столом будут двенадцать персон. Мистер и миссис Робильотти. Мисс Цецилия Грантэм и мистер Сесиль Грантэм – дочь и сын миссис Робильотти от первого брака.

– Знаю.

– Мисс Элен Ярмис. Мисс Этель Варр. Мисс Фэйт Ашер. Не слишком быстро?

– Справляюсь, – отозвался я.

– Мисс Роза Тэттл. Мистер Поль Шустер. Мистер Биверли Кент. Мистер Эдвин Лэдлоу и вы. Итого двенадцать человек. Справа от вас сидит мисс Варр, слева мисс Тэттл.

Я поблагодарил и повесил трубку. Теперь, когда я был внесен в реестр, эта затея стала нравиться мне куда меньше. Правда, может быть, это окажется интересным, но возможно, что и потреплет нервы. Однако отказываться уже было поздно, я позвонил Бэйну и сказал, что он может оставаться дома и полоскать горло. Затем я прошел к столу Вульфа и записал на его календаре номер телефона миссис Робильотти. Даже когда у нас нет никаких дел, шеф всегда хочет знать, где меня найти, на тот случай, если в мое отсутствие кто-нибудь завопит о помощи и согласится заплатить за нее. Затем я вышел в прихожую, свернул направо и через дверь-вертушку вторгся на кухню. Фриц, у большого стола, взбивал анчоусы с икрой алозы.

– Сними меня с довольствия на ужин, – сказал я. – Я совершу еще одно доброе дело и на том покончу с ними в нынешнем году.

Фриц посмотрел на меня.

– Жаль. Сегодня тушеная дичь в горшочке. Знаешь, в белом вине с грибами.

– Конечно, жаль. Но возможно, там, куда я иду, тоже найдется что-нибудь съедобное.

– Клиент?

Это не было проявлением любопытства. Фриц Бреннер никогда не совал нос в чужие дела, даже в мои, но он проявлял вполне понятный интерес к благосостоянию обитателей старого каменного особняка на Тридцать пятой улице. Только поэтому он хотел узнать, улучшит ли мой сегодняшний визит дела нашего дома. А деньги наш дом пожирал немалые. Жалованье мне. Жалованье Фрицу. Теодор Хорстман, который проводил дни напролет, а иногда и ночи, возясь с десятью тысячами орхидей в оранжерее под крышей, тоже трудился не за фу-фу. К тому же все мы должны кормиться теми харчами, которые приготовлял Фриц по заказу и на вкус шефа. Да и орхидеи влетали нам в копеечку. И так далее, и так далее… А единственным источником текущих доходов являлись люди, у которых возникали те или иные проблемы и которые имели возможность и желание платить нам за то, что мы помогали разрешать их. Фриц знал, что сейчас мы сидели без дела, почему и спросил, не ужинаю ли я с возможным клиентом.

Я покачал головой и сел за стол.

– Нет. С бывшим клиентом, с миссис Робильотти. Помнишь, года два назад у нее стибрили на миллион долларов колец и браслетов, и мы их разыскивали?.. Мне нужен твой совет, Фриц. Хоть по женской линии ты и не такой великий эксперт, как в кулинарии, но кое-что про твои делишки я знаю и был бы признателен, если бы ты посоветовал, как вести себя сегодня вечером.

Фриц фыркнул.

– Как вести себя с женщинами? Тебе советовать?! Ха… Да ты рехнулся, Арчи!

– Спасибо за столь лестное мнение, но сегодня будут особые женщины. – Кончиком мизинца я прихватил кусочек анчоусного паштета, упавшего на стол, и облизал палец. – Проблема заключается в следующем. Первым мужем миссис Робильотти был Альберт Грантэм, который последние десять лет жизни посвятил тому, что часть своих трех или четырех сотен миллионов полученных в наследство, тратил на благотворительные цели. Он желал улучшить этот мир и перевоспитать живущих в нем людей. Надеюсь, ты согласишься, что особа, имеющая ребенка, но не имеющая мужа, нуждается в перевоспитании?

Фриц поджал губы.

– Сперва я посмотрел бы на мать и на дитя. Возможно, что они прелестны.

– Дело не в их прелести. Это Грантэма не интересовало. Матери-одиночки были не главной проблемой в его филантропической деятельности, хотя, по-видимому, очень волновали его. Дом, который он выстроил в округе Датчесс, был назван «Приютом Грантэма» Так зовется он и поныне. Что ты добавляешь в жаркое?

– Майоран. Хочу испробовать.

– Ни слова не говори шефу – интересно, учует он или нет. Так вот, когда перевоспитанные матери покидают «Приют Грантэма», то получают денежное вспомоществование до тех пор, пока не найдут себе работу или мужа. Но даже и после этого о них не забывают. Один из способов поддерживать с ними связь был придуман самим Грантэмом. Ежегодно в день своего рождения он устраивал в своем доме на Пятой авеню званый ужин, на который приглашал четырех матерей-одиночек, а в качестве кавалеров четырех молодых людей. После его смерти (он умер пять лет назад) его жена продолжает эту традицию. Миссис Робильотти говорит, что делает это в память о покойном супруге, хотя уже успела выйти замуж за некоего Роберта Робильотти, который никогда не задавался целью исправить мир. Сегодня как раз день рождения Грантэма, и я приглашен в качестве одного из кавалеров.

– Не ходи! – воскликнул Фриц

– Почему?

– И ты еще спрашиваешь, Арчи?

– Не понимаю.

– Ты же все погубишь! Меньше чем через год все они вернутся в «Приют»!

– Перестань! – сурово произнес я. – Я ценю комплимент, но вопрос мой не шуточный, и я нуждаюсь в совете. Учти, Фриц, эти девицы уже перевоспитались. Предположительно, они должны уже иметь опору в жизни. Ужин в этом чертовом доме, да еще вместе с четверкой светских молодых людей, которых они никогда прежде не видели и больше никогда не увидят, – дурацкая по сути затея. Но тут уж ничего не поделаешь. Я не могу перевоспитать Грантэма, он на том свете, и мне претит даже мысль о перевоспитании миссис Робильотти, живой или мертвой. Однако передо мной стоит личная проблема как мне себя вести? Приветствуется любой совет.

Фриц склонил голову набок.

– Зачем ты идешь туда?

– Меня попросил один знакомый. Другой вопрос, почему он остановил свой выбор на мне, но оставим это. Кажется, я согласился потому, что мне показалось заманчивым поглядеть на это сборище, но теперь мне думается, что вечер будет чертовски скучным. Однако отступать поздно, поэтому – как мне держаться? Я могу попробовать развеселить общество и дурачиться весь вечер, или вызвать одну из девиц на разговор о ее чаде, или сидеть смирно, посылая все к черту, или подняться и закатить речь о знаменитых матерях, таких, как Венера, или госпожа Шекспир, или та древняя римлянка, которая родила двойню?..

– Нет, нет! Все не то!

– Ну, а что же то?

– Не знаю. Все это ты только так говоришь…

– Тогда ты поговори хоть немножко!

Он ткнул ножом в мою сторону.

– Я очень хорошо знаю тебя, Арчи. Так же, как и ты меня, наверное. Тебе не нужно никаких советов – как себя вести. – Он рубанул ножом по воздуху – Ха! Ты явишься туда, осмотришься и решишь. Ты всегда так поступаешь. Если тебе будет слишком тяжко, ты уйдешь. Если одна из девиц окажется привлекательной и за ней станут ухлестывать, ты отведешь ее в сторонку и на завтра пригласишь в ресторан. Если тебе все наскучит, ты наляжешь на еду, независимо от ее качества. Если начнешь раздражаться… Боже мой, лифт! – Он взглянул на часы, воскликнул: – Одиннадцать! – и стремглав бросился к холодильнику.

Я даже не приподнялся с места. Спустившись вниз, Вульф любит заставать меня в кабинете, и, если меня там нет, это слегка будоражит ему кровь. Ему это лишь на пользу, поэтому я дождался, пока открылись и закрылись дверцы лифта и шаги шефа зазвучали в прихожей и стихли в кабинете. Я никогда не мог понять, почему при ходьбе он почти не производит шума. Казалось бы, для его ног, размером не больше моих, тяжело тащить на себе груз в одну седьмую тонны, однако факт остается фактом: он ходит почти неслышно. Я дал ему время дойти до стола и устроиться в огромном, сделанном на заказ, кресле и только тогда отравился в кабинет. Он буркнул мне «доброе утро» и я ответил ему тем же. Наше «доброе утро» начинается обычно после того, как Фриц отнесет ему в комнату поднос с завтраком, и затем шеф проведет два часа, с девяти до одиннадцати, в оранжерее со своими орхидеями и Теодором.

Приблизившись к своему столу, я заявил:

– Из-за плохой погоды я не депонировал вчерашние чеки. Может быть, до трех часов дождь прекратится.

Он просматривал почту, которую я положил ему на стол еще до завтрака.

– Вызови доктора Волмера, – изрек он.

Смысл этих слов заключался в том, что если такая мелочь, как мартовский дождь, может помешать мне отнести в банк чеки, значит, я заболел. Именно поэтому я принялся кашлять, потом чихать.

– Он может уложить меня в постель, – твердо сказал я. – Это вам ни к чему.

Вульф метнул в меня взглядом, кивнул в знак того, что отменяет свое распоряжение, и потянулся за календарем. Как обычно, он делал это во вторую очередь, после осмотра корреспонденции.

– Что это за номер телефона? – вопросил он.

– Он принадлежит миссис Робильотти

– Миссис Робильотти? Та женщина?

– Да, сэр. Та самая, которая не хотела платить вам двадцать тысяч, но уплатила.

– Что ей опять нужно?

– Не что, а кто. Я. Вы можете найти меня по этому телефону после семи вечера.

– Сегодня вечером приедет мистер Хьюитт. Он привезет Дендробиум и хочет взглянуть на мою Ренантеру. Ты говорил, что будешь дома.

– Так я и предполагал, но произошло непредвиденное. Она позвонила мне утром.

– Я не знал, что она ищет знакомства с тобой. Или наоборот – ты с ней?

– Не угадали. Я не видел и не слышал ее с того самого дня, как она оплатила наш счет. Тут дело особого рода. Может быть, вы помните, когда она обратилась к нам за помощью, я рассказал вам, что прочел в каком-то журнале о званых ужинах, которые она устраивает ежегодно в день рождения своего первого мужа? Приглашает в гости четырех девиц и четырех молодых людей. Девицы эти – матери-одиночки, которые перевос…

– Да, да, помню. Дурацкая затея. Карикатура на благотворительность. Ты хочешь сказать, что оказываешь ей пособничество в этой чуши?

– Мне просто позвонил один знакомый, по имени Остин Бэйн, и попросил заменить его, потому что он захворал. Во всяком случае, я обрету свежие впечатления, укреплю нервную систему, расширю кругозор.

Глаза у Вульфа сузились.

– Арчи!

– Да, сэр?

– Я когда-нибудь вмешиваюсь в твои личные дела?

– Да, сэр. Зачастую. Но вы думаете иначе, поэтому продолжайте.

– Не хочу быть навязчивым. Если такова твоя прихоть – принять участие в этом диковинном представлении, – поступай как знаешь. Но ты роняешь свое достоинство. Эти создания приглашаются туда в надежде, что кто-то из них встретит человека, желающего продолжить знакомство, а это может повести к законному браку и усыновлению ребенка. Тебя хотят окрутить вокруг пальца, и ты это знаешь. Я начинаю сомневаться в том, что ты никогда не позволишь женщине взять над собой верх.

Я потряс головой.

– Нет, сэр. Вы не правы. Я дал вам закончить вашу мысль, только чтобы дослушать ее. Если единственная цель сегодняшнего ужина – дать возможность девушкам встретить спутника жизни, я бы трижды прокричал «ура» в честь миссис Робильотти, но не пошел бы туда. Однако все обстоит иначе. Приглашены мужчины только ее круга, те самые, которые носят черные галстуки шесть вечеров в неделю, и у девиц нет никаких шансов. Смысл этого ужина – встряхнуть девушек, укрепить их моральные устои общением со сливками общества и черной икрой, сидя в креслах, сработанных еще Конгривом[1]. Все это, конечно…

– Конгрив не делал кресел.

– Знаю, но мне потребовалось какое-нибудь имя, и это первое, которое пришло мне на память. Конечно, все это чушь, но мне ничто не грозит. И, к слову сказать, не будьте так уверены, что я не могу обрести там свое счастье. Научно доказано – некоторые девушки становятся более красивыми, более привлекательными, более одухотворенными и пленительными после того, как познают радость материнства. К тому же тут есть и свои преимущества – фундамент семьи уже заложен.

– Пф! Значит, ты идешь.

– Да, сэр. Я уже сказал Фрицу, что не буду ужинать. – Я встал. – Мне нужно кое-что сделать. Если вы хотите ответить на письма до обеда – я вернусь через несколько минут.

Я вспомнил, что в субботу вечером во «Фламинго» кто-то что-то пролил на рукав моего вечернего костюма, и дома я воспользовался пятновыводителем, но еще не проверил, к чему это привело. Поднявшись в свою комнату на третьем этаже, я убедился, что костюм мой в полном порядке.

2

Я был хорошо знаком с внутренним расположением особняка на Пятой авеню в районе Восьмидесятых улиц, где обитали Робильотти, так как обследовал там каждый дюйм, включая помещение для прислуги, во время поисков похищенных бриллиантов, поэтому в такси, по дороге туда, мысленно представлял себе место предстоящего действия, почему-то решив, что в ожидании ужина гости соберутся на втором этаже, в так называемом музыкальном зале. Однако я ошибся. Для матерей-одиночек сгодилась и гостиная.

Распахнув передо мной парадную дверь, Хакетт не выказал удивления. Правда, и прежде его отношение ко мне, как нанятому частному сыщику, тоже было безукоризненным, но все же… Теперь, когда я был званым гостем, он воспринял перемену не моргнув глазом. Я считаю, что человек, дослужившийся до дворецкого, научен тому, как следует подавать и принимать пальто и шляпу у людей разного положения в обществе, но эта проблема так сложна, что дворецким, пожалуй, нужно родиться. То, как Хакетт поздоровался со мной сейчас, являлось прекрасным тому примером. Мне захотелось пробить брешь в его чопорности, когда он принял у меня пальто и шляпу, я задрал нос кверху и спросил:

– Ну, как делишки, Хакетт?

Это не обескуражило его. Нервы у него были железные.

– Очень хорошо, благодарю вас, мистер Гудвин. Миссис Робильотти в гостиной.

– Ваша взяла, Хакетт. Поздравляю. – Я пересек прихожую, для чего потребовалось сделать десять шагов, и прошел в арку.

Высота потолка в гостиной равнялась шести метрам, и здесь могли свободно танцевать пятьдесят пар. Альков для оркестра был величиной с мою комнату. Три хрустальных люстры, приобретенные еще матерью Альберта Грантэма, по-прежнему находились на месте, так же как и тридцать семь кресел (в свое время мне пришлось пересчитать их) – всех форм и размеров, хоть и не творение рук Конгрива, признаю, но и не продукция фабрики стандартной мебели в Грэнд-Рэпидс. Войдя и осмотревшись, я предпринял прогулку, иначе это не назовешь, через всю гостиную, туда, где возле передвижного бара стояла миссис Робильотти в окружении группы людей. Когда я приблизился, она обернулась ко мне и протянула руку.

– Рада видеть вас, мистер Гудвин.

До Хакетта ей, конечно, было далеко, но в общем она вполне сносно справилась с задачей. Ведь сегодня моя персона была ей навязана. Бледно-серые глаза, посаженные так глубоко, что брови были изломаны под острым углом, не загорелись гостеприимством, хотя сомнительно, чтобы они вообще когда-либо загорались. Угловатость была характерна не только для бровей. Тот, кто ее запроектировал, явно отдавал предпочтение углам перед овалами и не пропускал ради этого ни единой возможности, а прожитые годы (миссис Робильотти было уже под шестьдесят) улучшили положение. Ее возраст был прикрыт по самый подбородок бледно-серым, как ее глаза, платьем с высоким воротником, скрывавшим сморщенную шею. Во время ведения дела о похищенных драгоценностях мне дважды довелось видеть открытой шею миссис Робильотти, когда она была в вечернем туалете, и это не доставило мне ни малейшего удовольствия.

Меня представили присутствующим и предложили шампань-коктейль. Первый же глоток этого снадобья подсказал мне, что тут что-то не так, и я подгреб поближе к бару, желая выяснить, что именно. Сесиль Грантэм, сын от первого брака, который готовил коктейли, совершал нечто большее, чем простое убийство. Пряча бокал ниже стойки бара, он клал в него полкуска сахара, кусочек померанца, лимонную корку, добавлял горькую настойку, разбавлял до половины содовой водой, ставил на стойку и доливал шампанским. Портить хорошее шампанское сахаром, горькой настойкой и коркой лимона само по себе является преступлением, но содовая еще более усугубляла вину преступника. Мотив был очевиден – понизить крепость напитка, чтобы обезопасить почетных гостей. Я стиснул зубы и решил не спускать глаз с Сесиля, желая проследить, делает ли он такую же мерзкую смесь и себе, но тут появился еще один гость, и мне пришлось пройти церемонию представления. Гость оказался последним – двенадцатым.

К тому времени, как хозяйка повела собравшихся под арку и по широкой мраморной лестнице в столовую, расположенную этажом выше, я рассортировал их всех, прикрепив к каждому лицу его имя. Конечно, я уже встречался с мистером Робильотти и близнецами Сесилем и Цецилией. У Поля Шустера был острый нос и суетливые темные глаза. У Биверли Кента длинное узкое лицо и огромные уши. Эдвин Лэдлоу был небольшого роста и, видимо, никогда не причесывался, а если и причесывался, значит, шевелюра отказывалась ему подчиняться.

Я пришел к решению обращаться с девицами так, словно я их старший, любящий брат, который привык подшучивать над своими сестричками, – конечно, тактично и благовоспитанно. Их реакция на это была вполне удовлетворительной. Элен Ярмис, высокая и стройная, с большими карими глазами и крупным ртом, который был бы куда привлекательней, если бы углы рта загибались кверху, держалась с достоинством, умея это делать. Если бы мне пришлось решать свою судьбу, я лично остановил бы выбор на Этель Варр. Она была не из тех, на кого оборачиваешься на улице, но несла свою головку с изяществом, и на ее лицо можно было смотреть не отрываясь, потому что оно все время менялось при любом ее движении и в зависимости от перемены освещения.

Фэйт Ашер я бы выбрал не в качестве подруги жизни, а как сестру, потому что, видимо, она больше других нуждалась в брате. Она была красивее остальных, с маленьким нежным личиком и зелеными крапинками на зрачках, а ее фигурка, очень изящная, была отлично вылеплена, но она изо всех сил старалась умалить свои преимущества, сутуля плечи и так напрягая мышцы лица, что со временем оно неизбежно должно было покрыться морщинами. Заботливый братец мог бы сделать из нее чудо, но за ужином у меня не было возможности приняться за это, так как она сидела по другую сторону стола и слева от нее был Биверли Кент, а справа Сесиль Грантэм.

От меня по левую руку сидела Роза Тэттл, которая ничем не проявляла нужды в брате. Большие глаза голубели на круглом лице, каштановые волосы были зачесаны конским хвостом, и у нее было столько округлостей, что она могла бы поделиться ими с миссис Робильотти без всякого ущерба для себя. Она была весела от природы, и для того, чтобы лишить ее этого качества, одного внебрачного ребенка было явно недостаточно. И впрямь, как я вскоре выяснил, этого не смогли сделать даже двое. Подцепив на вилку кусочек омара, она обернулась ко мне и спросила:

– Гудвин? Ведь вас так зовут?

– Совершенно верно.

– Я удивилась, потому что мне сказали, что я буду сидеть между мистером Эдвином Лэдлоу и мистером Остином Бэйном, а теперь оказывается, что вы Гудвин. На днях я рассказала своей приятельнице, что приглашена на этот ужин, и она сказала, что здесь должны быть также и отцы-одиночки, а вы переменили фамилию, по-видимому, успели жениться и взять себе фамилию жены?

«Помни о необходимости соблюдать такт», – сдержался я и ответил:

– Я не женат, но, насколько мне известно, не являюсь отцом. Мистер Бэйн заболел и попросил меня заменить его. Ему не повезло, в отличие от меня.

Она проглотила кусок омара – ела она тоже весело, – затем вновь обернулась ко мне.

– Я еще сказала своей приятельнице, что если все светские мужчины будут похожи на тех, которые были здесь в прошлый раз, мы пропадем с тоски, но, кажется, сегодня они иные. Вы, во всяком случае. Я обратила внимание, как вы рассмешили Элен. Элен Ярмис. Пожалуй, я никогда прежде не видела, чтобы она смеялась. Если не возражаете, я расскажу о вас моей приятельнице.

– Буду вам признателен. – Пауза, еще кусочек омара. – Но мне не хочется, чтобы вы заблуждались. Я не принадлежу к светским молодым людям. Я человек трудящийся.

– Вот как! – наклонила она голову. – Тогда все ясно. Чем же вы занимаетесь?

«Будь осмотрителен, – твердил я самому себе. – Мисс Тэттл не должна думать, что миссис Робильотти призвала на помощь детектива, чтобы следить за гостями».

– Можете назвать мою работу поисками неприятностей. Я служу у одного человека, по имени Ниро Вульф. Возможно, вы слышали о нем.

– Кажется, да… – Проглотив очередную порцию омара, она положила вилку. – Да, пожалуй… Вспоминаю про какое-то убийство… Он сыщик?

– Совершенно верно. Я служу у него. Но я…

– Вы тоже сыщик?

– Только когда работаю, не сегодня. Сейчас я развлекаюсь и хотел бы…

Хакетт с двумя ассистентками убирал со стола блюда с остатками омаров, но не это меня остановило. Меня прервал мистер Роберт Робильотти, сидевший по другую сторону стола между Цецилией Грантэм и Элен Ярмис. Он призвал к общему вниманию. Однако, когда наступила тишина, послышался вдруг голос миссис Робильотти:

– Опять про блоху, Робби?

Он улыбнулся жене. Во время поисков драгоценностей он не расположил меня к себе, улыбался он или нет. Но попытаюсь быть справедливым, я знаю, что не существует законов против выщипанных бровей, тоненьких усиков и длинных наманикюренных ногтей, а мое подозрение, что он носит корсет, оставалось всего-навсего подозрением; я охотно соглашусь, что он женился на миссис Грантэм ради ее денег, но ни один человек не женится без причины, а в отношении миссис Грантэм просто невозможно найти иную причину; допускаю также, что он таил в себе какие-то добродетели, которых я не приметил. Однако, будь мое имя Роберт и женись я по каким-либо причинам на женщине на пятнадцать лет старше себя, пусть хоть на ангеле, я бы не разрешил ей называть себя на людях «Робби».

Но вот что я скажу в его защиту: он не дал ей заткнуть себе рот. Он хотел рассказать и рассказал анекдот о служащем рекламного агентства, который проводил последовательную работу над блохой и прилепился к ней клеем. (Я слушал этот анекдот от Пензера, который рассказывал его куда лучше). Трое светских молодых людей тактично и благовоспитанно рассмеялись. Элен Ярмис позволила уголкам своего рта приподняться кверху. Близнецы обменялись понимающими взглядами. Фэйт Ашер перехватила через стол взгляд Этель Варр и, почти незаметно покачав головой, опустила глаза. Затем Эдвин Лэдлоу рассказал о писателе, написавшем книгу симпатическими чернилами, а Биверли Кент поведал о генерале, забывшем, на чьей стороне он воюет. Все мы являли собой одну большую счастливую семью.

Когда начали подавать жареных голубей, передо мной возникла проблема. Дома мы разделывались с птицей руками, что, конечно, является единственно правильным, однако я не хотел нарушать компанию. Но тут Роза Тэттл воткнула вилку в голубя и, взявшись рукой за ножку, оторвала ее, что и разрешило всю проблему

Мисс Тэттл что-то сказала при этом, на что мне захотелось ответить, но она обращалась к сидевшему слева от нее Эдвину Лэдлоу, и я перевел взгляд на Этель Варр, справа от меня. Ее лицо было полно сюрпризов. В профиль, вблизи, оно казалось совершенно иным, а когда она повернулась ко мне и мы встретились взглядами, лицо ее снова изменилось.

– Надеюсь, вы позволите мне сделать одно персональное замечание, – сказал я.

– Попытаюсь, – отозвалась она, – но сперва я хотела бы его услышать.

– Рискну. Если вы заметили, что я таращусь на вас, то мне хочется объяснить причину.

– Может быть, не стоит? – улыбнулась она. – Может быть, это не придется мне по душе. Может быть, мне приятно думать, что вы разглядывали меня просто потому, что это доставляло вам удовольствие.

– Можете так и думать. Иначе бы я не разглядывал вас. Но дело в том, что я пытался увидеть вас хоть один раз одинаковой. Если вы хоть капельку повернете голову влево или вправо, ваше лицо делается совершенно другим. Знаю, что такие лица встречаются, но я никогда не видел, чтобы они менялись так разительно, как ваше. Говорил ли вам кто-нибудь об этом?

Она раздвинула губы, затем сжала их и отвернулась от меня. Мне оставалось только обратиться к своей тарелке, что я и сделал, но через мгновение она вновь обернулась ко мне.

– Знаете, – сказала она, – мне еще девятнадцать лет.

– Я тоже был когда-то девятнадцатилетним, – заверил я. – Кое-что мне в этом нравилось, а кое-что было ужасным.

– Да, – согласилась она, – я еще не научилась, как нужно относиться к окружающему, но надеюсь со временем научиться. Извините меня, мне следовало ответить вам «да», мне уже об этом говорили. Относительно моего лица, я имею в виду. И не однажды.

Итак, я сдвинулся с мертвой точки. Но как, черт возьми, быть тактичным, если не знаешь, что выходит за рамки приличия, а что нет? Переменчивое лицо вовсе не означает, что у девицы обязательно должен родиться ребенок. Я переметнулся к другой теме.

– Понимаю, мое замечание было бестактно, – сказал я, – но я хотел только объяснить, почему разглядывал вас. Я бы не заговорил на эту тему, если бы заподозрил в ней что-нибудь оскорбительное. Можете отомстить мне. Я очень чувствителен в отношении верховой езды, потому что однажды, когда слезал с коня, у меня застряла в стремени нога. Спросите меня что-нибудь о лошадях, и выражение моего лица тут же изменится.

– Вы, конечно, ездите верхом в Центральном парке? Это случилось там?

– Нет, на Западе, однажды летом. Продолжайте.

Мы принялись болтать о лошадях, пока не вмешался Поль Шустер, сидевший справа от нее. Я не могу винить его за это – ведь по другую сторону от него сидела миссис Робильотти. Эдвин Лэдлоу все еще продолжал занимать Розу Тэттл, и только когда подали десерт – пудинг со взбитыми сливками, – я получил возможность спросить ее о замечании, которое она сделала.

– Вы что-то сказали, – произнес я, – может быть, я неверно расслышал?

Роза Тэттл проглотила кусок пудинга.

– Может быть, это я неверно выразилась. Со мной это случается. – Она наклонилась ко мне и понизила голос. – Мистер Лэдлоу ваш друг?

Я покачал головой.

– Никогда не встречал его до сегодняшнего дня.

– Ничего не потеряли. Он издает книги. Посмотрите на меня, разве я похожа на человека, которого интересует, сколько книг было издано в прошлом году в Америке, в Англии и в других странах?

– Не сказал бы этого. Скорее всего, вы спокойно можете прожить и без этих сведений.

– Так и есть. Что же я неверно сказала?

– Я не говорю, что вы неверно сказали. Вы что-то сказали о людях, которые были здесь в прошлый раз, и мне показалось, что я неправильно вас понял. Вы говорили о другом званом вечере?

Она кивнула.

– Да. Три года назад. Она же устраивает их ежегодно, знаете?

– Да.

– Я здесь уже второй раз. Моя приятельница, которую я упоминала, говорит, что я родила второго ребенка только ради того, чтобы меня снова пригласили сюда, но поверьте, если бы я хотела шампанского, то могла бы пить его чаще, чем через год. К тому же я вовсе не уверена, что меня пригласили бы сюда еще. Как думаете, сколько мне лет?

Я посмотрел на нее изучающим взглядом.

– Ну, скажем… двадцать один…

Она была польщена.

– Из вежливости вы, конечно, сбросили пять лет, так что вы угадали. Мне двадцать шесть. Неправда, что роды старят девушку. Разве что если у вас много детей, восемь или десять, но и это ничего не значит, просто с годами начинаешь выглядеть старше. Я просто не верю, что выглядела бы моложе, если бы у меня не было двоих детей. Что вы скажете?

Я оказался в затруднительном положении. Я принял приглашение, отдавая себе полный отчет относительно значения этого ужина, и заверил хозяйку, что она может на меня положиться. На мне лежала моральная ответственность, а эта веселая мать-одиночка одним своим вопросом – постарела ли она от родов – ставила меня в двойственное положение. Если я отвечу – нет, не постарела (что было бы и правдиво и тактично), это бы означало, что я одобряю ее образ жизни и тем самым нарушаю данное мной обещание и наношу вред самой идее этого вечера. К тому же она, конечно, уже сотни раз слышала всякие нравоучения, и они не произвели на нее никакого впечатления. Все это я сообразил в три секунды. Не мое дело, будет она продолжать производить на свет детей или нет, но я вовсе не должен поощрять ее к этому. Поэтому я соврал.

– Да, – сказал я.

– Что? – возмутилась она. – Вы говорите «да»?

Я оставался непреклонен.

– Да, Вы согласились, что я дал вам двадцать шесть лет, скинув пять лет из вежливости. Будь у вас только один ребенок, я мог бы дать вам двадцать три года, а если бы не было вовсе, то двадцать. Не могу этого доказать, но возможно, что именно так оно и было бы. Давайте лучше примемся за пудинг, мы отстали от других.

Она с радостью обратила свое внимание на тарелку.

Очевидно, почетные гости были осведомлены о процедуре, потому что, когда Хакетт, повинуясь поданному ему знаку, отодвинул кресло миссис Робильотти и она поднялась, мы, кавалеры, сделали то же самое по отношению к нашим дамам, которые последовали за хозяйкой, направившейся к двери. Когда они вышли, мужчины вновь заняли свои места.

Сесиль Грантэм громко вздохнул:

– Последние два часа самые тяжелые.

– Коньяку, Хакетт, – распорядился Робильотти.

Хакетт перестал разливать кофе и посмотрел на хозяина.

– Шкафчик заперт, сэр.

– Знаю, но у вас имеется ключ.

– Нет, сэр. Он у миссис Робильотти.

Мне показалось, что это вызвало смущенное молчание, но Сесиль Грантэм рассмеялся и сказал:

– Принесите топор.

Хакетт продолжал разливать кофе.

Биверли Кент, человек с длинным лицом и большими ушами, прочистил горло.

– Небольшое воздержание только на пользу, мистер Робильотти. Мы же знали, каков будет протокол, когда принимали приглашение.

– Какой еще протокол? – запротестовал Поль Шустер. – Протокол тут ни при чем. Просто удивляюсь вам, Бив. Не бывать вам посланником, если вы не знаете, что такое протокол.

– Я никогда им и не буду, – заявил Кент. – Мне тридцать лет, вот уже восемь лет, как я закончил колледж, а кто я такой? Мальчик на побегушках в нашей миссии при Организации Объединенных Наций. Разве я дипломат? Но что такое протокол, я знаю лучше, чем молодой многообещающий адвокат какой-нибудь корпорации. Что вы-то знаете о протоколе?

– Не много, – посасывая кофе, отозвался Шустер. – Не много, но что это такое, я знаю, и вы неправильно применили это слово. Вы также ошиблись, я не являюсь молодым и многообещающим адвокатом. Адвокаты никогда ничего не обещают. Я немногого достиг, но я на год моложе вас, поэтому еще остается надежда.

– Надежда для кого? – вопросил Сесиль Грантэм. – Для вас или для корпораций, в которых вы служите?

– Что касается слова «протокол», – сказал Эдвин Лэдлоу, – то я могу примирить вас. Так как я издатель, то резюме принадлежит мне. Итак, слово «протокол» происходит от двух греческих слов – «протос», что означает первый, и «коллао» – клей. Почему именно клей? Потому что в Древней Греции «протоколлон» был первым листом с изложением манускрипта, который наклеивали на рулон папируса. В наше время протоколом называются различные документы – первичная запись чего-либо, отчет о проделанной работе или запись какого-либо соглашения. Это должно поддержать вас, Поль, но Бив тоже прав, так как протоколом называется также свод правил дипломатического этикета. Так что вы оба правы.

– Я за Поля, – заявил Сесиль Грантэм. – Запирать спиртное – значит нарушать этикет. Хуже – это просто акт тирании.

Кент обернулся ко мне.

– Что скажете вы, Гудвин? Вы детектив, может быть, поэтому вы сможете найти ответ?

– Я не вполне понимаю, чего вы добиваетесь. Если вы хотите узнать, правильно ли вы употребили слово «протокол», то лучше всего обратиться к словарю. Наверху в библиотеке есть словари. Но если вы хотите выпить коньяку, а шкафчик заперт, то лучше всего одному из вас сбегать в винный магазин. Ближайший на углу Восемьдесят второй и авеню Мэдисон. Давайте бросим жребий.

– Практичный человек, – заметил, Лэдлоу. – Человек действия.

– Заметьте, – обратился к остальным Сесиль, – Гудвин знает, где находятся словари и где ближайшая винная лавка. Детективы знают все. – Он обернулся ко мне, – Между прочим, если уж речь зашла о детективах, вы находитесь здесь по служебным делам?

Не обращая внимания на тон, которым это было произнесено, я спокойно ответил:

– Если да, то какого ответа вы ждете от меня?

– Гм… Так вы отвечаете на мой вопрос отрицательно?

– А что еще я могу ответить?

Роберт Робильотти фыркнул.

– Один ноль, Сесиль, тебе дается еще одна попытка.

Сесиль пренебрег замечанием отчима.

– Я спросил просто так, – обернулся он ко мне. – Или мне не следовало спрашивать?

– Почему же? Вы спросили – я ответил. – Я повернул голову направо, затем налево. – Приди я сюда по делам службы, я бы так и сказал, но я здесь не в связи с моей профессией. Сегодня утром мне позвонил Остин Бэйн и попросил заменить его. Так что со всеми претензиями обращайтесь к нему.

– Думаю, это никого не касается, – сказал Робильотти. – Про себя скажу, что это не мое дело.

– И не мое, – продолжал Шустер.

– Ну, хватит об этом, – воскликнул Сесиль. – Просто меня взяло любопытство, черт побери!.. Может быть, присоединимся к матерям?

Робильотти метнул в него далеко не дружелюбный взгляд: кто тут хозяин, в конце концов?

– Может быть, кто-нибудь хочет еще кофе? – спросил он и, так как желающих не оказалось, поднялся с кресла.

– Присоединимся к прекрасному полу. Всем понятно, надеюсь, что первый танец каждый из нас должен посвятить своей даме. Прошу, джентльмены.

Я поднялся и одернул брюки.

3

Будь я проклят, если в алькове не уместился целый оркестр – рояль, саксофон, две скрипки, кларнет и ударник со всеми своими погремушками. Конечно, можно бы обойтись магнитофоном с усилителем, но на что только не пойдешь ради матерей-одиночек! Что касается расходов на оркестр, то они частично покрывались экономией на напитках – содовая вода в коктейлях, бурда за столом, выдаваемая за вино, и отсутствие коньяка – так что оркестр не являлся таким уж расточительством. Напитки появились, только когда мы протанцевали больше часа. За баром появился Хакетт, принялся откупоривать шампанское и, не разбавляя ничем, разливать по бокалам. Очевидно, в заключение приема миссис Робильотти решила пойти на жертвы.

Как партнерша по танцам Роза Тэттл была не находкой. Внешне она вполне годилась для танцев и даже обладала в какой-то степени чувством ритма, но дело заключалось в принципиальном отношении к танцам. Она и танцевала весело, а это, конечно, никуда не годится. Танцевать весело нельзя. Танец слишком важная штука, чтобы во время него веселиться. Он может быть яростным или торжественно-важным, беспечным или бесстыдным, танцем ради искусства танца, но никогда не веселым. Если тебе весело, ты становишься слишком болтлив. Элен Ярмис была партнершей получше, вернее, могла бы стать, не держись она так чертовски скованно. Едва мы начинали танцевать как следует, она вдруг вся напрягалась и превращалась в двигающуюся куклу. Роста она была подходящего – голова на уровне моего носа, и чем ближе я находился к ее крупному рту с изогнутыми губами, тем больше она мне нравилась, особенно, когда углы рта загибались кверху.

Робильотти пригласил Элен на следующий танец. Оглядевшись вокруг, я увидел, что все почетные гости разобраны, а ко мне направляется Цецилия Грантэм. Я не тронулся с места. Она подошла, остановилась от меня на расстоянии протянутой руки и откинула назад голову.

– Ну? – проговорила она.

Как я понимал, тактичность предполагалась только в отношении матерей-одиночек, и я вовсе не обязан был растрачивать ее на дочь хозяйки.

– Что «ну»? – отозвался я.

– А то, что я хочу поглядеть, как вы сумеете избежать танца со мной.

– Очень просто. Скажу, что заболела нога и сниму ботинок.

– Вы на это способны?

– Конечно.

– Пожалуй, – кивнула она, – лишь бы помучить меня. Неужели вы никогда больше не обнимете меня в танце? Неужели я буду вынуждена унести в могилу свое израненное сердце?

Вероятно, у вас может создаться обо мне ложное впечатление, но я передаю все точно до последней мелочи. Я видел девушку – я говорю «девушку», хотя она была на несколько лет старше Розы Тэттл, которая уже дважды испытала радость материнства, – я видел Цецилию всего четыре раза. Трижды в этом самом доме во время поисков драгоценностей, а в последний раз на короткое время оказался с нею наедине, когда назначил ей невзначай свидание и пригласил поужинать и потанцевать во «Фламинго». Танцевала она хорошо, даже очень, но и пила не хуже и к полуночи затеяла ссору с какой-то дамой, в результате чего нас выпроводили вон. В течение нескольких месяцев она донимала меня телефонными звонками, не меньше двадцати раз предлагая переиграть нашу встречу, но я был занят. На мой взгляд, во «Фламинго» был лучший во всем городе оркестр, и я не желал портить это впечатление. Что касается ее настойчивости, то я предпочитаю думать, что после меня ей не мог понравиться никакой другой партнер. Однако я считал, что она уже давно позабыла про все это, но вот начиналось все сызнова.

– Это не сердечная рана, – сказал я. – Это ваше воображение. К тому же опасаюсь, что если начну с вами танцевать, то через минуту-другую вы станете делать мне замечания и тем самым все испортите. Я вижу это по вашим глазам.

– В моих глазах только страсть. Неужели вы этого не видите? У вас есть Библия?

– Нет, забыл прихватить. – Из внутреннего кармана пиджака я вынул блокнот, который всегда ношу с собой. – Это сойдет?

– Вполне. Держите. – Она накрыла блокнот ладонью. – Клянусь, что если вы согласитесь танцевать со мной, я буду вашим послушным котенком в горе и радости, во веки веков и никогда не сделаю того, что вы не пожелаете, аминь.

Миссис Робильотти, которая танцевала с Полем Шустером, поглядывала на нас. Спрятав блокнот в карман, я обнял дочь хозяйки за талию и через три минуты пришел к заключению, что девушке, которая так танцует, можно простить все недостатки.

Музыканты устроили передышку, и я проводил Цецилию к креслу, думая, будет ли тактично пригласить ее на следующий танец. Но тут к нам подошла оставленная в одиночестве Роза Тэттл, Цецилия обратилась к ней, как женщина к женщине:

– Если вы за мистером Гудвином, я не стану осуждать вас. Он здесь единственный настоящий танцор.

– Я не ради танцев, – отозвалась Роза, – да у меня и духу не хватило бы просить его танцевать со мной. Просто я хочу кое-что сообщить мистеру Гудвину.

– Выкладывайте, – предложил я.

– Только приватно.

– Вот как нужно это делать, – Цецилия рассмеялась и встала. – У меня ушло бы на это сто слов, а вы уложились в два. – Она направилась к бару, где Хакетт разливал шампанское.

– Садитесь, – предложил я Розе.

– О, я не займу у вас много времени. – Она продолжала стоять. – Просто я подумала, что вам это следует знать, коль вы детектив. Я понимаю, что миссис Робильотти не желает никаких неприятностей у себя в доме, и хотела было предупредить ее, но думаю, что лучше всего поделиться с вами.

– Я нахожусь здесь не в качестве детектива, мисс Тэттл. Я уже говорил об этом. Я пришел сюда развлечься.

– Знаю, но все равно вы детектив. Можете рассказать миссис Робильотти, если сочтете нужным. Я не хочу обращаться к ней, но если случится нечто ужасное, а я никого не предупрежу, то меня смогут порицать.

– А почему должно случиться нечто ужасное?

– Я не говорю, что должно случиться, но может. Фэйт Ашер всюду носит с собой яд, вот и сейчас он у нее в сумочке. Вы не знаете об этом?

– Нет, конечно. Какой яд?

– Ее личный яд. Она еще в «Приюте» рассказывала нам, что это какой-то цианид, и даже показывала маленький пузырек. Она всегда носит его с собой, если не в сумочке, то в карманчике, который специально нашила себе на юбке; она на всех своих платьях сделала такие карманчики. Она сказала, что еще не решила покончить с собой, но если решит, то примет этот яд. Некоторые девочки подумали, что она просто рисуется, кое-кто даже подшучивал над ней но только не я. Я поняла, что она действительно может это сделать, и в этом случае, если бы я смеялась над ней, меня станут порицать. Теперь, когда она уехала из «Приюта» и устроилась на работу, я решила, что она бросила свою затею. Но Элен Ярмис была с ней в туалете, увидела пузырек в сумочке и спросила – по-прежнему ли он с ядом, – и Фэйт ответила – да.

Роза замолчала.

– Ну и что? – спросил я.

– Что «ну и что»? – не поняла она.

– И это все?