– Что-что? – осклабился незнакомец, позволив собаке подтащить его ближе к нам. – Говори громче, малёк. Робеешь, что ль? Вон как голосок-то задрожал!

Не знаю, чего он добивался: хотел просто напугать или правда намеревался сделать нечто ужасное – к примеру, порезать нас на кусочки и скормить своей псине. Я живо вообразил, как мои обглоданные кости устилают нору, в которой он держит эту тварь, та возвращается через несколько дней и доедает мое бедро.

– Мы ищем трех старых женщин! – громче повторил я.

– Ни к чему вам их искать, – заявил балаганщик. Говорил он все еще зло, однако упоминание старух что-то изменило.

– Почему это? – спросила Абра.

Такой уж у нее был характер. Она всегда задавала вопросы. Всегда.

В нескольких ярдах от них капитан американского танкера «Джозеф Хэллок» ждал на залитом красноватым светом заката мостике возвращения старпома, в одиночку отправившегося в обратный путь. Увидев, что матросы начали убирать кливер яхты, он понял, что это значит, и послал боцмана отдать буксирный канат и начать выбирать его.

Незнакомец ослабил поводок, и пес рванул к нам, но хозяин тут же притянул его обратно.

Примерно полчаса назад «Джозеф Хэллок», шедший из Тампико в Бейонн, приблизился к небольшой яхте, чей курс постепенно сближался с его собственным, и прошел у нее за кормой, отклонившись на пару румбов. Старпом посмотрел на яхту в бинокль и заметил, что на палубе никого нет, а руль закреплен. Поначалу он подумал, что причин для беспокойства нет: в такую погоду человек, идущий на яхте в одиночку, запросто мог спуститься в каюту приготовить себе ужин. Но когда никто не вышел на палубу даже после басовитого гудка танкера, он доложил капитану. Они развернули танкер и вернулись назад, заслонив паруса яхты от ветра. Яхта практически остановилась, грот провис, но и тут никто не появился. Они начали подозревать что-то неладное. Застопорив машины — танкер оставался на месте и как бы держал яхту в плену, — они спустили на воду рабочую шлюпку, чтобы разузнать, в чем дело. (Спускать большую спасательную шлюпку не было смысла: уже несколько дней залив совершенно спокоен, а легкий бриз, поднявшийся после обеда, не давал практически никакой волны.) На корме парусника было написано «Фрейя[1] Сан-Хуан, Пуэрто-Рико». Дожидаясь возвращения старпома, капитан танкера с любопытством рассматривал яхту. Ее родной порт был далеко. «Интересно, — думал он, — зачем это она зашла так далеко на запад, в Мексиканский залив, и почему яхта из испаноязычного Пуэрто-Рико названа в честь скандинавской богини?»

– Не ваше дело! Мой пес голоден. Детишкам не стоит околачиваться за кулисами.

Старпом поднялся на мостик с судовым журналом и сумкой.

— Больны или умерли? — спросил капитан.

Но тут он вдруг замолчал и подтянул собаку ближе к себе. Произошедшая перемена выглядела почти комично. Псина отползла назад и спряталась за ногами хозяина. Шерсть у нее на загривке встала дыбом.

— Исчезли, — сказал старпом. У него был вид не верящего в привидения человека, который только что пообщался с парочкой призраков. — Прямо-таки испарились. Помните «Целесту»? Насколько я могу судить, их было двое, мужчина и женщина. Один из них или оба были на борту не более часа назад.

Из тени вышли знакомые мне старухи. Я их не замечал, пока Абра не стиснула мою руку. Я обернулся на подругу – та, широко распахнув глаза, таращилась в сторону деревьев.

— Как только закрепим буксирный канат, надо вернуться поискать их, — сказал капитан. — В судовом журнале есть что-нибудь?

— Чушь какая-то, — старпом передал начальству журнал и сумку. — Гляньте-ка сюда, капитан. Если у них с чем и были проблемы, то наверняка не с финансами. Открыв сумку и бегло осмотрев ее содержимое, капитан только присвистнул. Просто невероятно. Он задумчиво посмотрел на «Фрейю», где матросы уже крепили буксирный канат, и нахмурился. Потом открыл судовой журнал на странице, указанной старпомом, и прочел последнюю запись.

Сначала мне показалось, что старухи парят над землей, – такими легкими шагами они ступали, при этом их туловища оставались неподвижными. Вместо цыганских нарядов, в которых они красовались в антикварном магазине, женщины облачились в плащи с капюшонами, что затеняли их лица.

Снова нахмурился.

«Восторг… восторг».

– Нет-нет, я не то имел в виду, вы же знаете… – бессмысленно забормотал балаганщик, хотя ему не задали ни одного вопроса.

Что-то сверкнуло в его мозгу. Он ухватился за эту мысль, не давая ей ускользнуть, и добрался до сути. Моряк, образованный, много читающий человек, он, естественно, был хорошо знаком с книгами Конрада,[2] и сейчас ему бросилось в глаза странное сходство этих слов с мучительным предсмертным криком Курца в «Сердце тьмы»: «Ужас… Ужас…»

Старухи приблизились. Та, что шагала впереди, опиралась на палку. Вторая несла большую чашу. Третья же остановилась, скрестив руки на груди и пряча костлявые запястья в тяжелых складках плаща.

Пролистав рукописный журнал назад, он торопливо прочел последние пять-шесть страниц. Потом бережно закрыл журнал, подошел к краю мостика и стал смотреть вниз.

— Когда матросы вернутся на борт, можно ложиться на прежний курс, — медленно проговорил он.

Балаганщик все еще бормотал себе под нос, понизив голос до шепота. Старуха протянула ему чашу. Она ничего не сказала, но было ясно, что незнакомец обязан взять подношение.

— Мы что же, не идем назад? — ошарашенно спросил старпом.

Капитан покачал головой.

– Проклясть меня хотите? – с воинственным видом взвизгнул балаганщик. – Вам запрещено накладывать на персонал заклятия! Иначе черта с два вам позволят продолжить с нами путь!

— Идти назад нет смысла.

— Но, капитан, кофе был еще теплый. Яхта делает не больше двух узлов. Может, найдем их.

Женщина вздохнула, но не произнесла ни слова, только протянула ему чашу. Он взял ее: должно быть, чаша оказалась очень тяжелой, потому что балаганщик чуть не уронил свой груз. Незнакомец повернулся и заковылял прочь, то придерживая ношу бедром, то подпихивая коленом, стараясь покрепче перехватить. Иногда он ставил ее на землю и разминал мышцы, словно у него устали руки, но потом все равно поднимал. Балаганщик нырнул в тень, присел и исчез в зеленой палатке с ярко-синим брезентовым клапаном.

— Нет.

– Запомни! – крикнула ему вслед старуха.

Капитан окинул взглядом спокойную водную гладь, которую гаснущий закат уже окрасил в пурпурный свет.

В этом единственном слове было больше смысла, нежели в целой книге. Голос цыганки меня не на шутку удивил: он оказался юным и мелодичным.

— Нет. Ничего не найдем. Совсем ничего.

В конце концов они, конечно, повернули назад, и на фоке был поставлен впередсмотрящий с большим морским биноклем. Уж таков закон моря, которому они служат. Но гладь похожего на бескрайние прерии залива была пустынна.

Я вздохнул с облегчением, поскольку уже было представил, как пес отгрызает с моей ноги кусок плоти. Я преисполнился к старухам искренней благодарностью и с улыбкой посмотрел на Абру, радуясь невероятному спасению. Мне казалось, она улыбнется в ответ, но Абра вовсе не радовалась. Она была до чертиков испугана.

Когда совсем стемнело, они оставили поиски и легли на прежний курс. Капитан пересчитал деньги в присутствии двух офицеров и положил их в сейф. Там оказалось восемьдесят три тысячи долларов. Оставшись один, в своей каюте, он снова раскрыл судовой журнал.

Старухи подошли к нам. Они выглядели совершенно иначе, нежели в антикварном магазине. У всех троих были раскрыты рты, словно они всасывали воздух, но так и не выдыхали его. Глазницы зияли темными дырами, белки едва видны. Плащи их были не черного, не коричневого и не серого цвета, а словно окрашены тенью – знаю, бессмыслица, но не представляю, как понятнее объяснить. По краям капюшонов будто извивались тонкие черви. Наверное, это были волосы – серебристые и жесткие, как проволока, что шевелились сами по себе.

Капитан подержал в руках длинный локон пепельно-белокурых волос, поднес его к свету. «Фрейя — богиня любви у викингов», — вспомнилось ему. И он пожалел, что сам не поднялся на яхту. Старпом — отличный моряк, он умен и, что важно в таких делах, умеет подметить каждую мелочь, которая может послужить ключом к разгадке тайны, но ему не хватает тонкости.

Старухи словно пребывали в трансе. Та, что с палкой, отодвинула нас друг от друга и принялась обводить Абру кругом.

Капитану подумалось, что, если бы он сам зашел в каюту «Фрейи», ему, может быть, подсказала бы разгадку интуиция. Кофе в кофейнике остывает не так уж долго, а там произошло что-то серьезное, может быть, даже ужасное. Чувства нематериальны, они не оставляют следа после того, как уйдут испытавшие их люди. Но кто знает? Может быть, они и сейчас витают в пустой каюте? Он раскрыл журнал на первой странице и стал читать.

– Нет! – воскликнул я, подтягивая ее к себе.

Старуха раздраженно посмотрела на меня и предприняла еще одну попытку, упрямо протолкнув палку между нами и вонзив ее в землю.

– Нет, не вздумайте! – крикнул я.

Далекую классическую мелодию опять заело, и та принялась повторяться снова и снова.

Глава 1

К товарке подлетели еще двое. Они долго стояли и смотрели на нас – омерзительные, словно гниющие трупы, что неведомым образом обрели способность двигаться. Затем цыганки словно засомневались и вдруг повернулись, чтобы уйти.

23°50′ северной широты, 88°45′ западной долготы.

Где-то вдали игла царапнула по пластинке, и та завелась сначала.

– С кем вы разговаривали в антикварном магазине? – неуместно громко спросил я.

Было начало июня, и уже с утра палила жара, как и положено у нас, на заливе. Наша баржа стояла на дальнем конце Т-образного причала верфи Паркер Милл, возле западного края фарватера. Картер уехал в Новый Орлеан хлопотать о подряде на спасательные работы, и я жил на судне один. Я устроился было на палубе и занялся проверкой водолазного снаряжения, как вдруг из эллинга выезжает здоровенный сверкающий «кадиллак» и останавливается рядом с моей машиной. За рулем — девушка.

Старухи повернулись, и одна из них – сложно было сказать кто, поскольку на нас они так и не посмотрели – произнесла имя:

Точнее сказать, девушка появилась из эллинга в «кадиллаке». На такую обращаешь внимание прежде, чем на ее авто.

– Джинн.

Выходит она из машины, хлопает дверцей и идет к концу пирса. Двигается неторопливо так, плавно, как стекающий с ложки мед.

По крайней мере, услышал я именно это.

— Доброе утро, — говорит. — Вы мистер Мэннинг? Сторож на проходной сказал мне.

– Джинн? – переспросил я. – Мой сосед?

Я выпрямляюсь.

Но ответа не последовало.

— Все точно, — говорю. А сам стараюсь угадать, что ей нужно. Ведь трудно представить себе человека, который выглядел бы в порту более неуместно, чем она.

– При чем здесь вообще он?!

Она откровенно рассматривала меня, и у меня было странное впечатление, что она старается решить, подхожу я для какого-то дела или нет. Не то чтобы у меня были основания так думать, просто осмотр занял у нее чуть больше времени, чем положено, а между тем она не производила впечатления человека, который таращится на всех подряд. Я тут же вспомнил, на кого похож: в потрепанных рабочих брюках, голый до пояса, обгоревший на солнце, заросший. И разозлился. Подумаешь, я ведь на работе, а не на приеме в Госдепартаменте.

– Это его история, а не твоя, – устало объяснила одна из старух.

— Чем могу служить? — спрашиваю, резко так, отрывисто.

– А со мной это как связано? – не успокаивался я, все больше смелея.

Она замялась.

– Бывает такая смерть, которая ведет к жизни…

— Мне… Мне нужно поговорить с вами. Можно мне спуститься на баржу?

Я сразу вспомнил о маме, загрустил и затосковал по дому. Больше великая тайна меня не волновала. Я хотел отправиться к отцу и побыть с ним. Однако вопросы, что не давали покоя, приглушили мою печаль.

Посмотрел я на ее высоченные «шпильки», потом на сходню, по которой мы спускаемся с пирса на палубу, и покачал головой.

– Почему вы написали на столе те слова: «Ищи Древо Жизни»?..

— Еще шею себе свернете. Лучше я поднимусь.

– Потому что Древо здесь. Сейчас.

Поднялся я, а когда оказался с ней лицом к лицу, меня просто ошарашили ее размеры. Она была монументальна, как старинный собор. С высокими каблуками в ней было почти шесть футов. Во мне шесть футов и два дюйма, но верхняя точка ее головы с гладко причесанными светло-пепельными волосами была почти на уровне моих глаз.

Невнятный ответ меня разозлил, да и мой вопрос тоже. Мне казалось, если я задам правильные вопросы, старухи все расскажут. Но правильные я никак не мог нащупать, они от меня ускользали.

Ее волосы были собраны в пучок, низко-низко, на шее. На ней было летнее с короткими рукавами платье цвета корицы, которое подчеркивало красоту ее светлой кожи и не скрывало иных достоинств. Кто-то, может быть, счел бы ее формы слишком пышными, но только не я. Я не понимаю, почему женщины должны быть похожи на мальчишек.

– Древо Жизни? Что это, где оно?

Ведьмы удалились еще на несколько шагов.

Лицо ее было по-скандинавски широкоскулое, и это прекрасно гармонировало с цветом ее кожи. Я никогда еще не видел такой чистой и гладкой кожи. Рот был великоват, губы полные. Вовсе не классическое лицо, но приятное и немного сексуальное. Нет, не то. Оно было просто чрезвычайно женственным, как все в ней. Глаза большие, серые и очень красивые И, как мне показалось, испуганные. Невероятно, но она чего-то боялась.

– Зачем вы заключили меня в круг?

На солнце было жарко, ни ветерка, и мне стало не по себе от того, что я вот так сразу зациклился на ней, и еще от того, что сам делаю то, за что сердился на нее, — пялюсь. Наверно, мы могли простоять все утро, таращась друг на друга, как два идиота.

– Для защиты, – отозвались старухи, не прекращая движения.

— Чем могу служить? — снова спросил я.

– Защиты от чего?

— Наверно, мне лучше представиться, — сказала она. — Меня зовут миссис Уэйн. Шэннон Уэйн. Я хочу предложить вам работу.

– От того, что живет в тени. – Они почти ушли, скрылись из виду.

– Как мне снова найти вас? – выпалил я.

Мы пошли к ее машине, потому что там была тень от эллинга, она открыла дверцу и присела на край сиденья, положив руку на оконный проем. На ней не было никаких украшений, кроме обручального и венчального колец, а также тонких золотых часиков, чья хрупкость и бесполезность ясно говорили о том, что они стоили небольшого состояния. Ее пальцы нервно барабанили по обшивке машины.

— Что за работа? — спрашиваю.

Старухи, сгорбившись, одна за другой медленно повернули за угол. В тишине отчетливо раздавался стук палки по земле.

Она подняла на меня глаза, потом отвела взгляд.

– И что дальше? – крикнул я им вслед.

— Достать ружье, которое упало с лодки и утонуло.

Старухи не ответили, и я рванул бежать за ними, но Абра успела уцепиться за мою руку.

— Где?

– Ни за что. Мы и так опаздываем. Пора идти.

— В озере в ста милях к северу отсюда.

* * *

Я покачал головой.

– Не знаю, о чем вы думали, юная леди! – наверное, в десятый раз возмутилась миссис Миллер.

— Это обойдется вам дороже, чем купить новое ружье.

Она сидела за рулем, а мы сзади. Мама Абры не умолкала ни на секунду, изливая на нас поток возмущения, с тех пор как мы нашли ее у ворот ярмарки. Она безостановочно мерила шагами тротуар и тянула шею, высматривая нас. Выглядела миссис Миллер при этом совершенно обезумевшей.

— Но вам не понадобится водолазный костюм, компрессор и все такое, — говорит она, а в глазах — просьба, чуть ли не мольба. — Я думаю, у вас есть акваланг?

Мы знали, что в нашем случае лучшая защита – помалкивать, потому сидели тихо, как мышки. Я принялся размышлять обо всем произошедшем за последние несколько дней, и голос миссис Миллер превратился в отдаленный гул. Что случилось с моим любимым городом? Что за странные дела творятся вокруг?

— У нас есть акваланги, — говорю. — У меня даже имеется свой собственный. И все же дешевле будет купить новое ружье.

– Да отвечайте же!

— Нет, не дешевле. Видите ли, это очень дорогое ружье. Одноствольное, с гравировкой, ложе сделано на заказ. Думаю, оно стоит около семисот долларов.

Я поднял взгляд. Абра уставилась на меня. Должно быть, она перестала обращать внимание на нотации матери примерно в то же время, что и я.

Я присвистнул.

– Кхм, – откашлялась Абра. – Повтори, о чем ты спрашивала?

— И как же такое ружье оказалось в озере?

– Что?! Да вы даже не слушали! – взвилась миссис Миллер. – Ну погоди, я все твоему отцу расскажу. Повторяю, я спросила: что ты будешь делать в следующий раз?

— Мой муж нечаянно уронил его с лодки, когда плыл к утиному скрадку.

– Пойду прямиком в машину.

С минуту я смотрел на нее, ни говоря ни слова. Все это было как-то странно. Какой дурак возьмет такое ружье на утиную охоту, даже если у него хватает денег, чтобы покупать их десятками? С одноствольным ружьем на уток не ходят.

– Вот именно! Прямо в машину, не мешкая.

— Какая там глубина? — спрашиваю.

Чтобы не захихикать, нам пришлось отвернуться друг от друга. Я вгляделся в непроглядную ночь за окном автомобиля, и мне снова стало не до смеха. В Дине творилось что-то странное, что-то важное.

— Думаю, футов десять — двенадцать.

Мы устремились на север, в долину, оставляя позади огни города. Но сельские просторы окутывала иная темнота, не та, что царила у подножия ярмарочного холма. Деревенская темнота была теплой и гостеприимной, усеянной звездами и светлячками. Мы остановились возле ненужного знака «Стоп» и услышали шум далекой реки, что текла на юг, почти выплескиваясь из берегов. Именно в том возрасте я узнал, что Темнота отличается от темноты, так же как ночь ото дня.

— Послушайте, я скажу вам, как достать ружье. Любой местный парнишка может сделать это за пять долларов. Нужны только очки-консервы или маска для подводного плавания. Их можно купить в любой лавчонке. Подплывите на лодке к месту, где упало ружье, бросьте якорь, и пусть парень поныряет. Возьмите с собой леску, чтобы поднять ружье, когда он его найдет.

У церкви миссис Миллер повернула налево, заехала на подъездную дорожку и остановилась, не выключая двигатель. Между дорожкой и домом простирался двор, где росло дерево. Дерево, в которое ударила молния. Я старался на него не смотреть.

— Вы не хотите этим заняться? Почему? — спросила она.

– Спасибо, миссис Миллер. – После отповеди меня охватил жгучий стыд.

Я и сам не знал почему. Работы у меня не было, а я ненавижу сидеть без дела. Задача — проще некуда, она готова заплатить. В чем же дело?

– Спокойной ночи, Сэмюэл, – строго сказала мама Абры, но в глазах ее светилась нежность.

Я пожал плечами.

Наверное, она вспомнила, что всего несколько дней назад я потерял мать. Лицо ее омрачилось, и мне захотелось успокоить миссис Миллер и попросить не волноваться. Я найду маму! Старухи с ярмарки помогут мне, я пойду куда нужно и сделаю все, что потребуется. Но я промолчал, лишь кивнул в ответ.

— Просто глупо нанимать профессионального водолаза и платить за время, потраченное на поездку, когда мальчишка может все сделать за полчаса.

– Пока, Абра.

— Все не так просто, — говорит она. — Видите ли, от баржи, которая служит вместо охотничьего домика, до скрадка примерно триста ярдов, и мы не знаем точно, где упало ружье.

– Пока, Сэм.

— Как это? — спрашиваю.

Я выбрался из машины и в темноте лениво направился к дому, вошел внутрь, захлопнув за собой москитную сетку. Основную дверь я оставил открытой – дома было жарко, а на улицу уже опустилась ночная прохлада, словно стоял конец сентября, а не начало июля.

— Это было рано утром, когда еще не рассвело.

Отец сидел на диване и смотрел бейсбольный матч. Свет в комнатах не горел, и папину фигуру освещал лишь экран телевизора, отблески которого отражались в его глазах. Вид у папы был совершенно отрешенным.

— Он что же, ничего не услышал?

На какой-то миг я осознал, что он потерял, или, по крайней мере, приблизился к пониманию, насколько это вообще возможно для ребенка.

— Нет. По-моему, он говорил, что был сильный ветер.

– Привет, пап, – сказал я.

Теперь история выглядела логичней, чем прежде, но не намного. Я все еще колебался. Я почувствовал в ней напряженность, вызванную чем-то посерьезней утопленного ружья, но может быть, мне просто почудилось. К тому же я жутко зациклился на ней. Даже когда не смотрел на нее, я кожей чувствовал, что она тут, рядом. Я понимал, что это глупо, но ничего не мог с собой поделать. Может быть, я просто слишком долго прожил один.

Он ничего не ответил.

Она взглянула мне прямо в лицо. И сказала то единственное слово, которое только и могло все изменить. Она сказала:

Я поковырял носком ботинка потертый ковер и добавил:

— Пожалуйста.

– На ярмарке было так здорово. Чудны`е дела там творятся.

После этого я бы взялся достать ей ружье даже из-под арктических льдов.

Отец все еще не шевелился, просто сидел, уставясь на экран, и даже не моргал.

— Когда мы выезжаем? — спрашиваю.

Я медленно попятился, жалея, что не пошел сразу к себе в комнату. Тогда бы не пришлось столкнуться с его молчанием.

— Прямо сейчас, если у вас нет другой работы.

– Спокойной ночи, папа.

— Я как раз свободен.

Я поднялся по ступенькам, и каждая из них скрипела под тяжестью моего горя.

— Отлично. Если вы не возражаете, поедем на моей машине. Ваше снаряжение поместится в багажник?

Часть II

— Конечно, — говорю.

Древо

Я спустился на баржу, убрал снаряжение, которое проверял до ее приезда, и достал из кладовки акваланг и маску. Положил их на палубу и вернулся за плавками.

У себя в каюте переоделся в белые льняные брюки и спортивную рубашку, надел легкие ботинки. Проверив, заперты ли двери, вернулся на пирс. Она дала мне ключи от машины, и я сложил все в багажник.

— Это просто здорово. — Она впервые улыбнулась. — Интересно будет увидеть вас за работой.

…И поставил на востокеу сада Едемского Херувимаи пламенный меч обращающийся,чтобы охранять путь к дереву жизни [4].
Я пожал плечами.

8

«Интересно, — думал я с раздражением, — действительно ли ей нужно вернуть ружье или это она так развлекается? Ведь сезон охоты на уток уже шесть месяцев как кончился. Может, она так богата и так дошла от скуки, что для нее нанять водолаза все равно что для иных позвать клоуна на детский праздник?»

Минуло столько лет… Я сижу на дряхлой веранде, поскрипывая креслом, смотрю на дуб и покуриваю ароматную трубку с вишневым табаком, запах которой напоминает о мистере Пелле, о детстве, о тех временах, когда я играл в бейсбол.

Больше всего я люблю сумерки, особенно летом: в эту пору они тянутся долго и лениво, а звезды словно перешептываются друг с другом.

Перед тем как выйти на улицу, я распахнул все окна на первом этаже. Потратил немало времени и сил, но после жаркого дня дому нужно подышать. Остаток вечера я проведу здесь, на крыльце. Стану наблюдать, как мигают светлячки и день сменяется ночью.

А потом я спросил себя: «Что это я к ней цепляюсь? Она ведь ничего плохого не сделала. А закона, запрещающего походить на скандинавскую богиню и при этом быть чуточку сексуальной, пока еще не придумали».

Скандинавскую? Это с ее-то ирландским именем? Странно все-таки, что ее зовут Шэннон. Она так похожа на шведку!

Прошло столько лет…

Я попросил ее притормозить у проходной и сказал сторожу, что, если кто спросит, меня не будет весь день. Верфь давно закрыли, и пирсом редко пользовались, но территория все еще была обнесена забором, и в будке у ворот по-прежнему сидел изнывающий от скуки сторож, коротая время за чтением журналов.

Выйдя сегодня наружу, я заметил босые ноги, свисающие с крыши над верандой, – там сидит мальчик. Он наверняка слышит, как я открываю дверь, но не издает ни звука. Однако и ноги не подтягивает – значит, прятаться не собирается. Должно быть, ждет, что разговор начну я. Но в эту игру можно играть вдвоем. А что касается терпения, смело заявляю: мальчишке со стариком не тягаться, это я могу гарантировать. Мне приходилось ждать дольше, чем он живет на свете. Но чего же мы ждем? Точно не знаю. Однако у меня отлично получается.

Как только мы оказались за воротами, она пошарила в сумке и достала сигарету. Я дал ей прикурить и закурил сам. Она хорошо вела машину, ловко маневрируя в потоке транспорта, но мне показалось, что прежде, чем выехать на нужное шоссе, она дала кругаля. Она то и дело смотрела в зеркальце заднего обзора. Я и сам так делаю, когда веду машину, а то, не ровен час, какой-нибудь идиот въедет тебе в бампер.

С облегченным вздохом усаживаюсь в кресло, достаю из кармана трубку и принимаюсь неспешно набивать в нее пальцем табак. Поскольку я проделываю это каждый вечер, ноготь мой в конце концов стал коричневым.

Когда мы выехали на шоссе, она немного расслабилась и увеличила скорость. Мы плавно катили, делая шестьдесят миль в час. Тачка была отличная, модель 1954 года, с открытым верхом. Я осмотрел салон. У нее были красивые ноги. Я снова перевел взгляд на дорогу.

Я выуживаю зажигалку из нержавеющей стали с выгравированными литерами «SC» на передней панели и кручу колесо. Вспыхивает пламя. Подношу его к любимой трубке и раскуриваю.

— Вас зовут Билл Мэннинг? — спросила она. — А полностью — Вильям Стейси Мэннинг, правда?

Он заставляет меня улыбаться – этот мальчишка и его проделки. Помню, как сам забирался на крышу в детстве и чувствовал себя таким огромным – больше целого мира. Дух захватывает, когда поднимаешься на высоту и сидишь на самом краю.

Я быстро взглянул на нее.

Я так увлекаюсь ежевечерним ритуалом, что почти забываю о мальчике, чьи ноги свисают с крыши.

— Откуда вы знаете?

– Вы же знаете, что курить вредно?

Потом вспомнил.

– Да неужели, – говорю я, неторопливо выдыхая дым в вечернее небо.

— Ах, да! Вы, наверно, читали эту чепуху обо мне в газете?

Какое облегчение.

– Ага. От этого болеют раком.

Очерк был напечатан несколькими днями ранее. Обычная история «об интересном человеке с побережья». Ее написала одна чрезвычайно энергичная девица, свято верившая в журналистику с большой буквы и не пожалевшая сил для того, чтобы превратить меня в неординарную личность. Начиналось все с рассказа о том, как я выиграл пару регат яхт-клуба на яхте одного друга. Я даже не был членом яхт-клуба, в нем состоял владелец яхты. Потом выяснилось, что я участвовал в Бермудской регате (простым членом экипажа) и что я обожаю парусный спорт, и пошло-поехало. То, что я до войны три года проучился в техническом колледже, она подала как сенсацию. Большее количество «охов» и «ахов» трудно было бы воткнуть даже в рассказ о бич-бое, оказавшемся герцогом. Я не понял, из-за чего был весь этот сыр-бор. Наверное, она полагала, что водолазы — сплошь одни недоумки. Хорошо еще, что я не рассказал ей о том, что в свое время были опубликованы пять-шесть моих рассказов, а то она представила бы меня эдаким Сомерсетом Моэмом[3] в ластах.

– Да ладно? – удивляюсь я. – То есть, если я буду курить, рак сведет меня в могилу до того, как я успею прожить долгую полноценную жизнь?

Тут я вспомнил одну интересную деталь. В этом интервью я не называл моего второго имени. Я вообще никому его не называл с тех пор, как уехал из Новой Англии.

На это он не отвечает.

Она кивнула.

Парнишка ловко спускается на веранду по кованому железному столбику и усаживается на ступеньку передо мной, обратив лицо к ночи. Когда мальчик наконец оказывается поблизости, становится заметно, что он довольно маленький, но не хилый, а гибкий и выносливый. В разговоре он словно играет в шахматы: не начинает ход, пока не сумеет угадать поведение противника. Не задает открытых вопросов, которые могут привести к нежелательной для него беседе. Такая размеренная манера разговора – необычная черта для ребенка. Волосы у паренька вьющиеся и непослушные, а нос – картошкой. Он оборачивается ко мне, и в свете, падающем через москитную сетку, сверкают зеленые глаза.

— Да, я читала это. И сразу решила, что это тот же Мэннинг, который писал морские рассказы. Почему вы больше не пишете?

– Наверное, вы догадались, зачем я пришел, – мрачно произносит мальчик, смотрит мне прямо в лицо, а потом отворачивается в темноту.

— Я не добился успеха на писательском поприще.

Я кладу трубку на подлокотник кресла-качалки и отрицательно качаю головой.

— Мне рассказы ужасно понравились.

– Не имею представления.

— Благодарю вас.

Он с удивлением смотрит на меня.

— Вы женаты? — спросила она, глядя на дорогу прямо перед собой.

– Я думал, папа к вам сегодня заходил. Разве он не сказал вам?

— Был женат. Развелся три года назад, — ответил я.

Я пожимаю плечами.

— Извините, я не имела права задавать такие вопросы.

– Позволь задать тебе один вопрос, прежде чем ты начнешь.

— Ничего страшного, — отвечаю. Говорить об этом не хотелось.

– Хорошо.

Из нашего брака ничего не вышло. Теперь все было в прошлом. Во многом был виноват я, и от этой мысли веселей не делалось. Мы ссорились и ссорились, пока все, что было между нами, не истерлось до дыр, а в любой ссоре участвуют двое, не один. До женитьбы на Кэтрин у меня была яхта, и после свадьбы я не хотел продавать ее, хотя Кэтрин не любила парусный спорт, а содержать яхту было не по средствам женатому человеку, живущему на скромную зарплату служащего пароходной компании. Кэтрин хотела устраивать вечеринки и обеспечивать мне продвижение по службе. Никто из моих начальников не занимался парусным спортом. Они играли в гольф. «Ты должен продать яхту и вступить в гольф-клуб», — говорила она. «Мне наплевать, что делает начальство, — отвечал я. — Я хочу в свободное время ходить на яхте и пытаться писать». Она говорила: «У тебя нет честолюбия, ты не умеешь общаться с людьми, ты просто тупица. Что ты о себе вообразил? Тоже мне, Конрад нашелся». Все рушилось.

– Любишь горячий шоколад?

Мы ругались и из-за денег тоже. Наконец, охваченные каким-то порывом разрушительства, мы за бесценок продали дом и яхту и, поделив все полученное, разбежались, как два малыша, подравшиеся в песочнице из-за формочки. На флоте во время войны я был водолазом, занимался подъемом затонувших судов и грузов. Оправившись от крушения своего семейного корабля, я снова занялся этим делом.

– Горячий шоколад? – у мальчишки загораются глаза, но он тут же берет себя в руки и принимает неприступный вид. – Это в середине-то лета? А мороженого у вас нет?

Современные дети! Ничего-то они не понимают.

Я уныло переходил с работы на работу, двигаясь все дальше на юг. Если уж нырять, так лучше в теплой воде. Все было бесполезно. Я попытался было снова начать писать, но ничего не выходило, и у меня не взяли ни одной вещи. Мне тридцать три года. От будущего мне особенно нечего ждать, в прошлом тоже было не так-то много минут, которые вспоминаешь с удовольствием. Я кругом бывший: бывший студент технического колледжа, бывший лейтенант ВМФ, бывший муж, бывший начинающий писатель.

– Кажется, есть, – отвечаю я, стараясь не скрипеть зубами. – Но только ванильное. Не люблю я все эти новомодные вкусы с наполнителями.

Мы как раз проезжали через какой-то городишко, и она сбавила скорость, а потом, когда мы снова выехали на шоссе, повернулась ко мне и задумчиво спросила:

— У вас, чувствуется, большой опыт обращения с яхтами?

– Я только ванильное и ем, – решительно заявляет мальчишка, словно я пытался искушать его всевозможными восхитительными сортами, но лишь благодаря нечеловеческой силе духа он остался верен самому простому лакомству.

Я кивнул.

– Что ж, тогда схожу за мороженым.

— Я рос среди них. Мой отец занимался парусным спортом, был членом яхт-клуба. Я умел управлять яликом еще до того, как пошел в школу.

Я встаю и иду в дом, оставив трубку на подлокотнике кресла. От нее поднимается тонкая струйка дыма. Не знаю, последует ли гость за мной, но отправляюсь на кухню и беру две чашки, затем достаю мороженое, а когда закрываю дверь холодильника, мальчик уже тут как тут и чувствует себя на моей кухне как дома.

— А как насчет больших яхт, ну знаете, на которых плавают в океане далеко от берега? Забыла, как они называются.

– Запах у вас тут какой-то странный, – хмыкает он.

— А, крейсерские? Было дело. После войны я несколько раз участвовал в океанских регатах, членом команды. Мы с другом в 46 году устроили себе восьмимесячный круиз по Карибскому морю на старом яле.

– Это потому, что я старый, – говорю я. Подобные замечания меня давно не волнуют. – Доживешь до моих лет, тоже будешь странно пахнуть.

— Понятно, — говорит она задумчиво. — А навигацию вы знаете?

Я беру пару чашек с ванильным мороженым и ставлю одну перед мальчиком.

— Еще бы, — говорю. — Хотя кое-что, наверное, позабыл, практики нет. Давно этим не занимался.

– Думаю, мне надо кое-что вам сказать, прежде чем есть ваше мороженое, – тем же решительным голосом, каким провозглашал о своей беззаветной любви к ванили, заявляет малец.

У меня было странное ощущение, что она расспрашивает меня неспроста. Но в этом же не было никакого смысла. Какое отношение океанские плавания и ориентация по звездам имеют к тому, чтобы достать из какого-то озерка утопленное ружье?

– Да уж, лучше скажи, и покончим с этим, пока оно не растаяло.

Паренек набирает побольше воздуха в грудь и одним духом выпаливает:

Мы миновали еще один городок, где толпившиеся вдоль дороги домишки были, казалось, насквозь прожарены беспощадно палящим солнцем. Потом проехали еще несколько миль по шоссе, и она свернула на грунтовую дорогу, вьющуюся меж хлопковых полей, взбираясь на холм. Она опять поглядывала в зеркальце. Я оглянулся, но за нами никто не ехал. «А хоть бы и ехали, мне-то что за дело, в конце концов? — подумал я вдруг. — Сделаю дело, получу деньги, и все. Ее муж просто утопил ружье в озере, больше ничего».

– Простите-за-дымовые-шашки-я-видел-что-вы-пнули-кошку-сами-виноваты!

Сначала мы ехали мимо каких-то обшарпанных ферм, потом они стали попадаться реже. Кругом царило запустение, земля — один песок, из деревьев только чахлые сосны. Нам не встретилась ни одна живая душа. Проехав мили четыре, мы свернули на частную дорогу. Это была просто колея, проложенная среди деревьев. При въезде были ворота, и мне пришлось выйти из машины и открыть их. На воротах висела табличка: «Не входить». По следам на колее видно было, что недавно, день-два назад, туда въезжала машина.

Я изо всех сил стараюсь не смеяться.

Я решил, что это частный охотничий клуб, в котором состоит ее муж, но она ничего не сказала на эту тему. Мы спустились с холма вниз, в болотистую низину, где кроны огромных, покрытых испанским мхом дубов, смыкались над дорогой. Тут и там сквозь деревья были видны участки голой глины, растрескавшейся от жары. Было тихо и немного мрачновато, и мне подумалось, что все это, наверное, похоже на тропические джунгли.

– Господи, тебе кто-нибудь говорил, что ты неисправим?

Мы проехали еще с милю, потом дорога внезапно кончилась. Она остановила машину.

Он качает головой.

— Вот мы и приехали.

– Ты неисправим. Да, порой бывает, я пинаю кошек. Я их на дух не выношу. Отвратительная привычка, которая говорит, что есть во мне какая-то червоточина. Постараюсь исправиться.

Там было красиво, и, как только смолк шум мотора, наступила почти звенящая тишина. Баржа, служившая охотничьим домиком, была причалена к пирсу в тени огромных покрытых мхом деревьев, росших у самой кромки воды, за ней я разглядел сверкающую на солнце зеркальную гладь озера. Воздух был совершенно неподвижен. Когда, выйдя из машины, я хлопнул дверцей, звук показался мне просто оглушительным.

Мальчик кивнул.

Она открыла багажник, и я достал снаряжение.

– Разумеется, – продолжаю я, не отводя от него взгляда, – если ты в свой черед перестанешь бросаться в меня кукурузными кочерыжками.

— У меня есть ключ от баржи, вы можете там переодеться, — сказала она.

Он снова кивает, откусывает здоровенный кусок мороженого и с набитым ртом бормочет:

Баржа оказалась куда больше, чем я ожидал. Похоже, там было четыре-пять комнат. Она была причалена боком к пирсу, который шел параллельно берегу, совсем близко от него, под нависающими ветвями деревьев. С берега на пирс была перекинута узкая сходня, еще одна, покороче, соединяла пирс с баржей.

– Во мне, наверное, тоже какая-то червоточина завелась.

Мы поглощаем лакомство в тишине.

Она пошла на пирс первой, я за ней. Со своей гладкой прической, со своей ухоженностью, на высоченных шпильках, она была как-то пугающе неуместна в этой глуши.

– Говорят, ваша подруга умерла.

Я заметил, что пирс огибает баржу и под прямым углом уходит дальше, прочь от берега.

Эти слова безжалостны, к ним сложно привыкнуть. Они появляются из ниоткуда и впиваются в самые чувствительные струны души. Я глубоко вздыхаю.

— Я отнесу туда снаряжение, надо осмотреться, — сказал я.

– Да, это правда. Моя подруга мертва.

Эта часть пирса была футов тридцать длиной, и в конце его были причалены два ялика, оба наполовину затопленные и без весел. Я положил акваланг и маску и огляделся. Окруженное стеной деревьев озеро, ярдов сто шириной, сверкало на солнце, как стекло. Ярдах в двухстах был мыс, скрывавший остальную его часть.

Звучит довольно мрачно, гораздо лучше сказать: она скончалась. О смерти следует говорить деликатно, чтобы не причинять лишних страданий, тогда становится чуть легче. Однако правды не изменить. Она умерла.

— Скрадок прямо за тем мысом, слева, — сказала она.

– Она была хорошим человеком? – спрашивает парнишка.

Я оценил обстановку.

Я киваю. Мне нужно что-то сделать, перед тем как ему ответить. Взять паузу до того, как высказаться.

— И он не имеет никакого представления о том, где упало ружье?