Алистер Маклин

Прощай, Калифорния!

Посвящается Гизели
От автора

9 февраля 1972 года, за двадцать секунд до шести часов утра, земля содрогнулась. Подобные колебания почвы вряд ли можно назвать заслуживающими внимания: жители Токио и его окрестностей испытывают такое по многу раз в год. Люстры в домах раскачивались, а некоторые неустойчивые предметы упали с полок, но это были единственные видимые следствия земных судорог. Второй толчок, значительно слабее, последовал секунд двадцать спустя. Впоследствии стало известно, что были еще четыре толчка, но настолько малой силы, что их зарегистрировали лишь сейсмографы. В общем-то довольно незначительное событие, однако оно осталось у меня в памяти как первое испытанное мною землетрясение. Когда чувствуешь, как земля дрожит и уходит у тебя из-под ног, невольно испытываешь душевное смятение.

Наибольшие разрушения произошли всего в нескольких милях к северу от моего дома, и я отправился посмотреть на них, но только на следующий день – отчасти из-за сообщения о трещинах на дорогах, поврежденных виадуках и прорванных магистральных водопроводах, но в основном из-за того, что власти недружелюбно относятся к любопытным, чье нежелательное присутствие мешает работе спасателей и врачей.

Городок Силмар, лежащий в долине Сан-Фернандо в Калифорнии, всего в нескольких милях к северу от Лос-Анджелеса, волею судьбы стал эпицентром землетрясения. На первый взгляд могло показаться, что в городе царит хаос, что аварийные машины, бульдозеры и грузовики лишь бестолково ездят с места на место. Однако это было совершенно не так: все работы были тщательно организованы и координировались из единого центра. В отличие от менее удачливых собратьев по несчастью в Никарагуа, Гватемале или на Филиппинах, местах печально привычных к своей несправедливо большой доле землетрясений, калифорнийцы не только подготовлены, но и хорошо оснащены для успешной борьбы со стихийными бедствиями. Например, Сан-Франциско обладает пятнадцатью законсервированными госпиталями, расположенными в различных ключевых местах вокруг города и полностью подготовленными для борьбы с последствиями очередного землетрясения, которое все с опаской считают неизбежным.

Разрушения были заметны повсюду, но не особенно сильные. И только одному-единственному месту – больнице Управления по делам ветеранов войны – не повезло. До землетрясения больница состояла из трех корпусов, расположенных параллельно друг другу. Два из них остались по существу нетронутыми, зато центральный развалился, как карточный домик. Здание разрушилось полностью. Более шестидесяти больных погибли.

Контраст между руинами и двумя неразрушенными корпусами казался необъяснимым любому человеку, не знакомому со строительными законами Калифорнии. Знание этого законодательства проясняет все. По иронии судьбы у Лос-Анджелеса существует свой личный разлом, проходящий под улицами города. Его название – разлом Ньюпорт-Инглвуд. Когда в 1933 году одна сторона разлома внезапно сдвинулась вперед по отношению к другой стороне, произошло землетрясение в Лонг-Бич, которое разрушило ошеломляющее количество зданий только потому, что они были плохо построены на неукрепленной, насыпной почве.

Все это заставило власти ввести новое строительное законодательство. В результате его принятия стали возводиться сейсмоустойчивые дома. Закон строго выполнялся и предъявлял высокие требования к строителям. Именно после введения в силу этого закона были построены два уцелевших корпуса больницы, в конце 30-х и в конце 40-х годов. Разрушившееся здание строилось в середине 20-х годов.

Как бы то ни было, причина его разрушения – землетрясение, эпицентр которого находился примерно в 8 милях к северо-востоку от городка. Когда речь заходит о землетрясении, прежде всего говорят о его силе – самой важной характеристике. Она измеряется в баллах по специальной шкале Рихтера и может колебаться от 0 до 12 баллов. Следует иметь в виду, что в основе построения шкалы Рихтера лежит не арифметический, а логарифмический принцип. Таким образом, удар в 6 баллов по шкале Рихтера в десять раз мощнее, чем удар в 5 баллов, и в сто раз мощнее, чем удар в 4 балла. Землетрясение, которое сравняло с землей больницу в Силмаре, было силой 6,3 балла, а то, что вызвало панику в Сан-Франциско в 1906 году, – 7,9 балла (по новой, усовершенствованной шкале Рихтера). Следовательно, землетрясение, вызвавшее разрушения в Силмаре, по своей силе составляло лишь один процент мощности землетрясения, происшедшего ранее в Сан-Франциско. Это трезвое рассуждение, но у людей, обладающих ярким воображением, подобные сведения вызывают ужас.

Еще более пугающим является тот факт, что, насколько нам известно, ни одно крупное землетрясение – а таковыми считаются лишь те, что оцениваются 8 баллами и выше, – еще ни разу не произошло вблизи большого города[1]. (Подобное катастрофическое землетрясение, возможно, произошло в июле 1976 года в Северном Китае, когда, по неофициальным данным, погибло более трехсот тысяч человек. Но китайцы засекретили информацию об этой трагедии.) Однако по неумолимому закону средних чисел сильное землетрясение когда-нибудь произойдет в таком месте, которое вряд ли можно будет считать пустынным или хотя бы малонаселенным. И эта вероятность вполне может стать реальной возможностью уже сегодня, хотя, наверное, кому-то хочется закрыть глаза и не думать об этом.

Слова «реальная возможность» употреблены не случайно: закон средних чисел подкреплен тем фактом, что землетрясения, за исключением Китая, Турции и в меньшей степени Италии, происходят в основном в прибрежных районах материков или островов. Именно в этих районах, обычно являющихся центрами торговли, от которых идут дороги в глубь страны, возникли некогда крупнейшие города мира. Примером тому служат Токио, Лос-Анджелес и Сан-Франциско.

В том, что землетрясения происходят в этих районах, а не в других, нет ничего случайного. Причины землетрясений, а также извержений вулканов сейчас не вызывают разногласий у большинства геологов. Есть теория, согласно которой в далеком прошлом, когда Земля только-только появилась, существовал один огромный суперконтинент, окруженный со всех сторон суперокеаном. С течением времени и по причинам, до сих пор еще не выясненным, этот континент распался на несколько континентальных масс, так называемых тектонических плит или платформ, дрейфующих по поверхности жидкой магмы. Эти тектонические плиты иногда сталкиваются или трутся друг о друга, в результате происходят колебания земной коры, которые передаются по поверхности земли или по дну океана и приводят к землетрясениям или извержениям вулканов.

Большая часть Калифорнии лежит на Североамериканской платформе, имеющей тенденцию передвигаться на запад. Однако упомянутая платформа не главная возмутительница спокойствия. Этот злосчастный титул принадлежит Северотихоокеанской плите, которая столь сурово обходится с Китаем, Японией и Филиппинами и на которой, к несчастью, лежит часть Калифорнии к западу от разлома Сан-Андреас. Северотихоокеанская плита, очень медленно вращаясь, движется на северо-запад. Время от времени напряжение между плитами становится чрезмерным, и тогда, чтобы снизить его. Северотихоокеанская плита начинает рывками смещаться вдоль разлома Сан-Андреас. Это приводит к незначительным землетрясениям, на которые калифорнийцы, как правило, не обращают внимания.

Протяженность перемещения пластов вдоль этого правостороннего разлома (называемого так потому, что если вы после землетрясения стоите на любой стороне разлома, то вам кажется, что другая сторона движется в правую сторону) имеет прямую связь с силой толчков. Иногда протяженность перемещения равна нулю, иногда – 40-50 сантиметров. Но к этому не стоит относиться легко, ведь сдвиг на 12 метров тоже возможен.

В районе Тихого океана вообще может произойти все, что угодно. Он со всех сторон, как кольцом, окружен районами, где постоянно происходят землетрясения и извергаются вулканы и где произошли два самых мощных землетрясения силой в 8,9 баллов по шкале Рихтера – в Японии и Южной Америке. Не случайно эту зону Тихого океана называют «огненным кольцом». Разлом Сан-Андреас – составная часть этого кольца. Калифорния, также как и другие части кольца, не защищена высшими силами, и нет никакой гарантии, что следующее ужасное землетрясение, превосходящее, например, по силе знаменитое сан-францискское, не произойдет, скажем, в Сан-Бернардино и Лос-Анджелес не опустится на дно Тихого океана. А ведь на шкале Рихтера – 12 баллов!

Эпицентр землетрясений в «огненном кольце» может, к несчастью, находиться не только под землей, но и под водой, на некотором удалении от берега. В этих случаях поднимается огромная волна. В 1976 году в результате подводного землетрясения, эпицентр которого был отмечен в районе залива Моро, поднялась приливная волна высотой четыре с половиной метра. Она буквально смела с лица земли все постройки на острове Минданао в южной части Филиппин. Погибли тысячи людей. Если бы подобное океанское землетрясение произошло вблизи Сан-Франциско, досталось бы не только ему, но и Сакраменто и долине реки Сан-Хоакин.

Как уже говорилось, главной причиной землетрясений является дрейф тектонических плит. Но есть еще три трудно поддающиеся учету причины, которые могут привести к землетрясениям.

Во-первых, это вспышки на Солнце. Известно, что сила и продолжительность солнечного ветра могут меняться весьма существенно и непредсказуемо. Известно также, что это приводит к изменениям химического состава атмосферы, которая, в свою очередь, оказывает воздействие на вращение нашей планеты, замедляя или ускоряя его. Подобное воздействие, измеряемое сотыми долями секунды, совершенно неощутимо, но вполне достаточно, чтобы привести к существенному сдвигу тектонических плит (как, по-видимому, и произошло в прошлом).

Во-вторых, по мнению некоторых уважаемых ученых, нужно учитывать влияние внешних гравитационных сил. Чтобы проверить, верны ли их теории, ученые с нетерпением ждут, когда все девять планет Солнечной системы в 1982 году выстроятся в один ряд[2].

В-третьих, есть вполне обоснованное научное мнение о гравитационном влиянии планет на Солнце, – влиянии, модулирующем силу солнечного ветра. Если данная теория, которую называют «эффектом Юпитера» (по названию книги докторов Джона Криббина и Стивена Плагеманна), верна, «парад планет» может явиться толчком для беспрецедентной солнечной активности, что нарушит стабильность планеты Земля. Поэтому ученые ожидают 1982 год с огромным интересом и немалой тревогой.

Подобная теория может быть использована не только в военных, но и в различных других целях, о чем и пойдет речь в этой книге.

Глава 1

Райдер с трудом открыл глаза и без энтузиазма потянулся к телефону.

– Да?

– Это лейтенант Малер. Немедленно приезжайте сюда. Вместе со своим сыном.

– Что случилось?

Лейтенант обычно требовал от своих подчиненных, чтобы они обращались к нему «сэр», но в случае с сержантом Райдером он отказался от этого уже много лет назад. Райдер приберегал слово «сэр» для тех, кто действительно достоин его уважения. Ни друзья, ни знакомые ни разу не слышали, чтобы он употребил это слово.

– Это не телефонный разговор.

В трубке раздался щелчок. Райдер нехотя встал, надел спортивную куртку и застегнул ее на среднюю пуговицу, чтобы надежнее спрятать «смит-вессон» 38-го калибра, закрепленный ремнем на левой стороне того, что некогда называлось талией. Все так же неохотно, как человек, только что без перерыва отработавший двенадцатичасовую смену, он обвел взглядом комнату: ситцевые занавески, накидки на креслах, безделушки и вазочки с цветами – сержант Райдер явно не был холостяком. Он прошел на кухню, с сожалением принюхался к запаху, который издавало содержимое стоявшей на медленном огне кастрюльки, выключил плиту и написал «Пошел в город» внизу листка с инструкциями, когда и на какое деление он должен установить тот или иной выключатель: таков был предел, достигнутый Райдером в области приготовления пищи за двадцать семь лет супружеской жизни.

Машина Райдера стояла на подъездной дорожке. В подобной машине не хотел бы быть найден застреленным ни один уважающий себя полицейский. То, что Райдер был именно таким полицейским, не вызывало сомнений, но он был детективом и вряд ли нуждался в блестящем седане со светящейся надписью «полиция», мигалкой и сиреной. Его машина – за неимением лучшего слова – представляла собой старенький, видавший виды «пежо». Такие автомобили обожают парижане с садистским складом ума, которые находят особое удовольствие в том, чтобы наблюдать, как владельцы сверкающих лимузинов замедляют ход и прижимаются к тротуару всякий раз, когда замечают в зеркале заднего вида очередную потрепанную развалюху.

Проехав четыре квартала, Райдер остановил машину, прошел по мощеной дорожке к дому и позвонил в дверной звонок. Дверь ему открыл молодой человек. Райдер сказал:

– Надевай форму, Джефф. Нас вызывают в управление.

– Обоих? Зачем?

– Понятия не имею. Малер ничего не стал объяснять.

– Наверное, насмотрелся полицейских телесериалов, вот и напускает на себя таинственность.

Джефф Райдер ушел и через двадцать секунд вернулся уже в форме и галстуке, застегивая на ходу пуговицы. Вместе с отцом он прошел к машине.

Отец и сын были удивительно непохожи. Сержант Райдер напоминал телосложением тяжелый грузовик, некогда видавший лучшие дни. Его помятая куртка и брюки без складки выглядели так, словно он неделю спал в них; если бы Райдер утром купил себе новый костюм, то уже к вечеру старьевщики спешили бы перейти на другую сторону улицы, лишь бы с ним не встречаться. У него были густые темные волосы, темные усы и усталое, изборожденное морщинами, ничем не примечательное лицо с темными глазами, которые повидали на своем веку слишком многое и которым мало что из увиденного нравилось. Обычно на этом лице не отражалось никаких чувств.

Джефф Райдер был на пять сантиметров выше и на пятнадцать килограммов легче отца. Его безукоризненно отглаженная форма калифорнийского дорожного патрульного выглядела как сшитая на заказ у Сакса. У него были светлые волосы и голубые глаза, унаследованные от матери, и живое умное лицо. Только ясновидящий мог бы догадаться, что это сын сержанта Райдера.

По дороге они перекинулись всего несколькими словами.

– Мама что-то сегодня задерживается, – сказал Джефф. – Это имеет какое-то отношение к нашему вызову?

– Я знаю столько же, сколько и ты.

Центральное управление располагалось в мрачном кирпичном здании, которое давно следовало снести. Его как будто специально построили именно таким, чтобы окончательно подавить дух всех тех преступников, что входили в его дверь. Дежурный, сержант Диксон, посмотрел на Райдеров сурово, но этому не стоило придавать значения, просто сами обязанности дежурного удерживали его от любых проявлений легкомыслия. Он небрежно махнул рукой и произнес:

– Его превосходительство ждет вас.

Лейтенант Малер выглядел не менее грозно, чем здание, в котором он обитал. Это был высокий худощавый человек с седеющими висками, тонкими неулыбчивыми губами, тонким крючковатым носом и жестким взглядом. Никто его не любил, поскольку его репутация поборника строгой дисциплины возникла не на пустом месте. Но в то же время никто не испытывал к нему настоящей неприязни, ведь он был честным и вполне компетентным полицейским. «Вполне» – самое подходящее в данном случае слово. Хотя Малера нельзя было назвать дураком, он не страдал избытком интеллекта и достиг своего теперешнего положения отчасти потому, что в точности соответствовал представлениям о столпе законности, а отчасти потому, что его кристальная честность не представляла угрозы для вышестоящих.

Сейчас он чувствовал себя явно не в своей тарелке, что было для него нехарактерно. Райдер извлек из кармана смятую пачку своих любимых «Голуаз», закурил запретную сигарету – Малер испытывал почти патологическое отвращение к вину, женщинам, песням и табаку – и пришел на помощь лейтенанту:

– Что-нибудь случилось в Сан-Руфино?

Малер посмотрел на него с подозрением:

– Откуда вы знаете? Кто вам сказал?

– Значит, это правда. Никто мне ничего не говорил. Просто в последнее время мы не нарушали закона. По крайней мере, мой сын. Что же касается меня, то я не помню.

– Вы меня удивляете, – язвительно произнес Малер, стараясь преодолеть свое замешательство.

– Нас впервые вызывают сюда вместе, и у нас есть кое-что общее. Во-первых, мы – отец и сын, но это полиции не касается. Во-вторых, моя жена – мать Джеффа – работает на ядерном реакторе в Сан-Руфино. Какой-либо аварии там не было, иначе уже через несколько минут об этом знал бы весь город. Возможно, вооруженный налет?

– Да, – почти прорычал Малер. Он терпеть не мог выступать в роли вестника плохих новостей, но еще больше не любил, когда у него перехватывали инициативу.

– Ничего удивительного, – обыденным тоном произнес Райдер. Он не проявил никаких признаков беспокойства, будто Малер сообщил ему о том, что вскоре должен пойти дождь. – Охрана там паршивая. Я подавал об этом рапорт. Помните?

– Который, как и полагается, был передан соответствующим лицам. Охрана электростанции не входит в обязанности полиции. За это несет ответственность МАГАТЭ. – Он имел в виду Международное агентство по атомной энергии, одна из функций которого заключалась в проверке надежности охранных систем атомных электростанций, прежде всего с целью предотвращения кражи ядерного топлива.

– Ради бога! – Джефф не унаследовал не только внешности отца, но и его непоколебимого спокойствия. – Лейтенант Малер, давайте прежде всего о главном. Что с моей матерью? С ней все в порядке?

– Думаю, да. То есть у меня нет оснований думать иначе.

– Что, черт побери, вы хотите этим сказать?

Судя по натянутому выражению лица, Малер приготовился сделать выговор, но тут вмешался сержант Райдер:

– Похищение?

– Боюсь, что так.

– Похищение? – воскликнул Джефф недоверчиво. – Похищение? Моя мать – секретарь директора. Она же не знает всех этих чертовых вещей! У нее нет даже категории секретности!

– Верно. Но не забывайте, что она была специально отобрана для этой работы. Предполагается, что жена полицейского, как и жена Цезаря, вне подозрений.

– Но почему взяли именно ее?

– Ну, не только ее. По моим подсчетам, забрали еще шесть человек: заместителя директора, заместителя начальника охраны, стенографистку, оператора из пункта управления. Но что важнее, хотя, конечно, не с вашей точки зрения, похищены два приглашенных университетских профессора, оба – высококвалифицированные специалисты в области ядерной физики.

– Выходит, за последние два месяца исчезли пять специалистов-ядерщиков, – сказал Райдер.

– Да, пять человек, – с несчастным видом подтвердил Малер.

Райдер спросил:

– Откуда приехали эти двое ученых?

– Кажется, из Сан-Диего и из Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе. Разве это имеет какое-то значение?

– Не знаю. Может быть, уже слишком поздно.

– Что это значит, сержант?

– А вот что: если у этих двоих есть семьи, их следует немедленно взять под охрану. – Райдер заметил, что Малер не понимает его, поэтому продолжил: – Если их похитили, то, видимо, с какой-то целью. Похитители нуждаются в их сотрудничестве. Разве вы не согласитесь сотрудничать, когда увидите, как у вашей жены вырывают щипцами ногти, один за другим?

Возможно, потому, что у лейтенанта Малера не было жены, он даже не подумал об этом. Впрочем, мышление никогда не было его сильной стороной. Но надо отдать ему должное: когда какая-то мысль внедрялась в его голову, времени он не терял. Следующие две минуты лейтенант провел у телефона.

Помрачневший Джефф тихо, но настойчиво потребовал:

– Давай быстрей отправимся туда.

– Остынь. Нельзя действовать сгоряча. Спешить надо было раньше, а сейчас спешка не приведет ни к чему хорошему.

Они молча дожидались, пока Малер закончит разговор по телефону. Когда лейтенант положил трубку, Райдер спросил:

– Кто сообщил о проникновении на территорию станции?

– Фергюсон, начальник охраны. У него сегодня выходной, но его дом подключен к системе сигнализации в Сан-Руфино. Он сразу же отправился туда.

– Что? Да ведь Фергюсон живет в сорока пяти километрах от станции, где-то на холмах. Он что, не мог позвонить?

– Не мог. Его телефонная линия оказалась перерезана.

– Но у него в машине есть радиопередатчик для связи с полицией...

– Это тоже не упустили из виду. Позаботились и обо всех трех общественных телефонах на дороге. Один из них стоял возле гаража, так владельца гаража и его механика заперли.

– Но была еще сигнальная связь с полицией.

– Вот именно, что была.

– Похоже, свои поработали?

– Послушайте, Фергюсон позвонил всего через две минуты после того, как добрался до места.

– Кто-нибудь пострадал?

– Обошлось без насилия. Весь персонал был заперт в одной комнате.

– И самый важный вопрос...

– Насчет кражи ядерного топлива? Как считает Фергюсон, чтобы установить это, потребуется время.

– Вы собираетесь туда?

– Ко мне тут должны пожаловать гости, – с мрачным видом ответил Малер.

– Я так и думал. А кто сейчас там?

– Паркер и Дэвидсон.

– Мы бы хотели к ним присоединиться.

Не зная, что делать, Малер попытался возражать:

– Неужели вы думаете найти там что-то, чего не заметили они? Эти парни – хорошие детективы. Вы сами так говорили.

– Четыре пары глаз лучше двух. А поскольку она моя жена и мать Джеффа и нам известно, как она может повести себя в той или иной ситуации, мы наверняка сумеем уловить что-нибудь такое, чего не заметят Паркер и Дэвидсон.

Малер, подперев ладонями подбородок, угрюмо уставился в поверхность стола. Какое бы решение он сейчас ни принял, начальство все равно посчитает, что он поступил неверно. Поэтому в виде компромисса он просто промолчал. Райдер кивнул и вместе с сыном вышел из кабинета.

* * *

Вечер был чудесный – ясный, безветренный. Заходящее солнце проложило пылающую золотом дорожку по поверхности Тихого океана. Райдеры направлялись к главным воротам Сан-Руфино. Атомная станция была построена на самом берегу небольшой бухты. Подобно всем станциям такого типа, ей требовалось огромное количество воды – примерно шесть миллионов восемьсот тысяч литров в минуту, чтобы охлаждать стержни реактора до оптимальной рабочей температуры. Никакие искусственные сооружения не охватили бы и малой доли этого количества.

Два огромных, ослепительно белых куполообразных строения, в которых находились ядерные реакторы, были прекрасны благодаря простоте своей внешней конструкции и в то же время зловещи и пугающи, если помнить об их назначении. Они, безусловно, внушали благоговейный страх. Каждое из них было высотой с двадцатипятиэтажное здание, в диаметре – сорок пять метров. Бетонные стены толщиной в метр были надежно усилены самыми большими в Соединенных Штатах стальными перекладинами. Между этими сооружениями, в каждом из которых находились также четыре парогенератора для выработки электрического тока, располагался приземистый, некрасивый дом, не представлявший абсолютно никакой архитектурной ценности. В нем находились два турбогенератора, два конденсатора и два водяных испарителя.

Со стороны моря к этим зданиям примыкало шестиэтажное строение длиной примерно семьдесят метров, не совсем удачно названное вспомогательным корпусом. Здесь располагались центры управления работой обоих реакторов, пульты операторов со сложным оборудованием систем контроля ядерной и радиационной безопасности, а также ремонтные службы.

От вспомогательного корпуса с обеих сторон отходили два крыла, по размерам вдвое меньше основного здания. Эти помещения требовали столь же деликатного и внимательного отношения, как и сам реактор, поскольку здесь хранилось ядерное топливо. В целом на строительство всего комплекса понадобилось где-то около трети миллиона кубических метров бетона и примерно пятьдесят тысяч тонн стали. Но что самое замечательное, для круглосуточного управления этим огромным комплексом требовалось всего лишь восемьдесят человек, включая довольно многочисленную охрану.

За двадцать метров до ворот Райдера остановил охранник, одетый в непривычную форму, с карабином, который он даже не удосужился снять с плеча. Райдер высунулся из окна автомобиля.

– У вас что сегодня, день открытых дверей? Свободный вход и выход?

– Сержант Райдер. – Маленький человечек, говоривший с сильным ирландским акцентом, попытался улыбнуться, но от этого стал выглядеть еще мрачнее. – Что толку запирать пустую конюшню? К тому же скоро пожалуют целые толпы законников.

– И все они будут снова и снова задавать одни и те же глупые вопросы, вот так же, как я сейчас. Не унывайте, Джон. Я прослежу, чтобы они не обвинили вас в государственной измене. Кстати, во время похищения вы были на дежурстве?

– Да, как на грех. Сожалею насчет вашей жены, сержант. А это, наверное, ваш сын?

Райдер кивнул.

– Я вам сочувствую, если, конечно, это чего-нибудь стоит. Но вы меня не жалейте: я нарушил правила. Если старый тополь подойдет для меня, я готов повеситься. Мне не следовало покидать свою будку.

– Почему? – спросил Джефф.

– Посмотрите, какое тут стекло. Даже в Банке Америки вряд ли есть такие бронированные листы. Пробить его можно разве что с помощью «Магнума-44», да и то сомнительно. В будке установлена система двусторонней голосовой связи. Прямо под рукой – кнопка сигнала тревоги, а под ногой – рычаг, который приводит в действие устройство для стрельбы четырехкилограммовыми зарядами гелигнита, способными остановить все, что угодно, кроме танка. Устройство находится под асфальтом, как раз там, где останавливаются машины. И вот на тебе, этот пижон Маккаферти открывает дверь и выходит наружу.

– Но зачем?

– Как говорится, старого дурака ничем не исправишь. Именно в это время, по нашим записям, должна была прийти машина. Обычный топливный фургон из Сан-Диего. Такого же цвета, с теми же самыми надписями, водитель и охрана в той же самой униформе, даже номерные знаки те же.

– Иными словами, тот же фургон, что обычно. Значит, угнали. Но если они сумели угнать пустой фургон, то почему бы не сделать то же самое на обратном пути, когда он полный?

– Они приезжали сюда не только за топливом.

– Верно. Водителя помните?

– Нет, но его пропуск и фотография были в полном порядке.

– Так, а сможете его узнать?

Маккаферти нахмурил брови, припоминая.

– Эту треклятую черную бороду и усы я бы точно узнал, но они наверняка уже валяются в какой-нибудь канаве. Да у меня не было времени даже взглянуть как следует! Не успел глазом моргнуть, как дверцы фургона открылись. А у тех, кто внутри сидел, единственная униформа – вязаные маски на головах. Сколько их там было, одному богу известно. Я просто обалдел, когда увидел, что у них в руках: пистолеты, обрезы двенадцатого калибра, а один парень даже с гранатометом.

– Чтобы открыть стальную дверь с электронным запором, по-видимому.

– Вероятно. Вообще-то говоря, за все это время не было сделано ни единого выстрела. Профессионалы, каких еще поискать. Они в точности знали, что надо делать, куда идти и где что смотреть. Не успел я и рта раскрыть, как меня втащили в фургон и связали по рукам и ногам.

– Представляю, как вас все это ошеломило, – с сочувствием произнес Райдер. – Ну а потом?

– Один из нападавших спрыгнул на землю и вошел в мою будку. У этого ублюдка был ирландский акцент – мне казалось, будто я сам себя слышу. Он поднял телефонную трубку, набрал номер Карлтона – это, если помните, заместитель начальника охраны, у Фергюсона сегодня выходной, – сообщил ему о том, что транспортный фургон пришел, и попросил разрешения открыть ворота. Затем нажал на кнопку – ворота распахнулись, дождался, когда фургон въехал на станцию, закрыл дверь, вышел через другую и забрался в фургон, который остановился, чтобы подобрать его.

– И это все?

– Все, что мне известно. Я оставался там до завершения налета – особого выбора у меня не было, верно? А потом меня заперли вместе с остальными.

– Где Фергюсон?

– В северном крыле.

– Наверное, проверяет, что похищено. Сообщите ему, что я здесь.

Маккаферти прошел в свою будку, быстро переговорил по телефону и вернулся назад.

– Все в порядке.

– Он ничего не сказал?

– Странно, что вы спросили об этом. Он сказал: «Господи, как будто мало у нас неприятностей!»

Райдер едва заметно улыбнулся, что было для него несвойственно, и въехал на станцию.

* * *

Начальник охраны Фергюсон, невысокий коренастый мужчина с недоверчивым взглядом и озабоченным выражением лица, принял Райдеров у себя в кабинете вежливо, но без особого энтузиазма. Хотя прошло уже несколько месяцев с тех пор, как ему пришлось читать неприятный рапорт Райдера о состоянии охраны Сан-Руфино, Фергюсон ничего не забыл. Тот факт, что Райдер был совершенно прав и что у Фергюсона не оказалось ни полномочий, ни необходимых средств для выполнения рекомендаций, содержавшихся в рапорте, не улучшал дело.

Фергюсон закончил говорить по телефону, однако и не подумал встать из-за стола.

– Пришли писать очередной рапорт, сержант? – Он хотел, чтобы это прозвучало язвительно, но получилось, что он просто защищается. – Мечтаете прибавить нам забот?

– Ни то ни другое, – мягко возразил Райдер. – Если ваши недальновидные начальники в розовых очках не способны оказать вам поддержку, значит, виноваты они, а не вы.

– Вот как? – Фергюсон явно удивился, но его лицо сохранило настороженное выражение.

Джефф сказал:

– У нас в этом деле личный интерес, мистер Фергюсон.

– Вы – сын сержанта?

Джефф кивнул.

– Сожалею о том, что произошло с вашей матерью. Я хочу сказать, что не слишком-то сумел помочь.

– В то время вы находились за сорок пять километров отсюда, – сдержанно заметил Райдер.

Джефф с некоторым опасением посмотрел на своего отца. Он знал, что сдержанный Райдер может быстро стать весьма опасным Райдером, но в данном случае, похоже, оснований для беспокойства не было. Райдер продолжил:

– Кстати, я думал, что обнаружу вас в хранилище, за выяснением того, сколько добычи унесли наши друзья.

– Это не мое дело. Я никогда и близко не подхожу к этому чертову хранилищу, разве только чтобы проверить систему охранной сигнализации. По правде говоря, я даже не знаю, что искать. Сейчас там находится сам директор с двумя своими помощниками – определяет, каков нанесенный ущерб.

– Мы можем с ним поговорить?

– Зачем? Двое ваших, забыл их имена...

– Паркер и Дэвидсон.

– Ну да. Они с ним уже говорили.

– Все верно, но тогда он еще не знал, каковы потери.

Фергюсон неохотно потянулся к телефонной трубке, поговорил с кем-то по телефону в весьма уважительных тонах, а затем обратился к Райдеру:

– Он как раз заканчивает. По его словам, с минуты на минуту будет здесь.

– Спасибо. Вам не кажется, что кто-то поработал изнутри?

– Изнутри? Вы хотите сказать, что в этом замешан кто-то из моих людей? – Фергюсон бросил на Райдера подозрительный взгляд. Сам он во время налета был в тридцати милях от станции, что снимало с него лично все подозрения; но, с другой стороны, если он каким-то образом оказался вовлечен в это дело, то наверняка постарался бы в день нападения на станцию очутиться как можно дальше от нее. – Не думаю. Десяти хорошо вооруженным людям никакая помощь изнутри не нужна.

– А как им удалось пройти через двери с электронным замком и остаться незаметными для детекторов слежения?

Фергюсон с облегчением вздохнул: это была безопасная территория.

– Дело в том, что фургон ждали и он пришел точно по графику. Когда Карлтон услышал от охранника, стоящего у ворот, о прибытии машины, он, вероятно, автоматически отключил систему электронной сигнализации.

– Допустим. Но как они умудрились найти дорогу туда, куда им было нужно? Ведь это место – самый настоящий лабиринт!

Фергюсон почувствовал себя еще увереннее.

– Нет ничего проще. Я думаю, вы и сами знаете.

– Век живи – век учись. Объясните мне.

– Для того чтобы узнать точный план любой атомной станции, нет необходимости подкупать кого-нибудь из ее работников. Не нужно проникать на станцию и надевать фальшивую форму, снимать копии с чертежей или применять насилие. Не нужно преодолевать тысячи километров до этой чертовой атомной станции, чтобы знать о ней все: какова ее планировка, где именно хранятся уран и плутоний, когда завозят топливо на станцию или когда с нее вывозят отработанное топливо. Надо только зайти в открытый для всех читальный зал Комиссии по атомной энергии, который находится в доме семнадцать-семнадцать по Эйч-стрит в Вашингтоне, округ Колумбия. Вы найдете там немало интересного, сержант Райдер, особенно если вы – злоумышленник, задавшийся целью проникнуть на территорию атомной станции.

– Это что, неудачная шутка?

– Более чем неудачная. Особенно для такого, как я, начальника охраны атомной станции. Там есть картотеки, в которых содержится информация обо всех атомных установках страны, находящихся в частных руках. В зале – кстати, я там бывал – работает очень милый служащий, который по вашему запросу принесет целые кипы материалов о любом ядерном оборудовании, за исключением государственного, разумеется, и многие из этих материалов, на мой взгляд, следовало бы рассматривать как совершенно секретную информацию. Конечно, это смешно, но мне вот почему-то совсем не весело.

– Они, наверное, растеряли остатки мозгов.

Было бы преувеличением сказать, что сержант Райдер потрясен услышанным, – ему вообще было несвойственно чрезмерное проявление эмоций в выражении лица и голосе, но услышанное, несомненно, сильно удивило его.

Фергюсон же производил впечатление человека, у которого слишком сильно затянут галстук.

– Там даже есть ксерокс, и вы можете сделать копии любых нужных вам документов.

– Господи Иисусе! И правительство все это допускает?

– Допускает? Да оно узаконило это. Согласно закону об атомной энергии с поправками от пятьдесят четвертого года, любой гражданин, какой-нибудь там Джон Доу, псих он или нет, имеет право знать об использовании радиоактивных материалов частными лицами. Поэтому, сержант, вам придется пересмотреть свою версию о том, что работники станции имеют отношение к происшедшему.

– Это была не версия, а просто вопрос. Тем не менее считайте, что он снят.

В комнату вошел директор станции, доктор Яблонский. Этот крупный загорелый седоволосый человек шестидесяти с небольшим лет, выглядевший лет на десять моложе, обычно прямо-таки излучал хорошее настроение и жизнерадостность. Но в настоящий момент ему было не до веселья.

– Черт, черт, черт, – выпалил он. – Добрый вечер, сержант. Как бы мне хотелось встретиться с вами при других, более приятных для нас обоих обстоятельствах. – Он вопросительно посмотрел на Джеффа. – А с каких это пор сюда присылают...

– Это Джефф Райдер, доктор Яблонский. Мой сын. – Райдер слегка улыбнулся. – Надеюсь, вы не разделяете всеобщего мнения, что дорожные патрульные только тем и занимаются, что задерживают нарушителей на дорогах? В штате Калифорния они могут арестовать любого, где бы он ни находился.

– Боже! Ну, надеюсь, меня он не собирается арестовывать? – Он уставился на Джеффа поверх очков. – Вы, наверное, беспокоитесь за свою мать, молодой человек, но я не вижу оснований для этого. Вряд ли ей причинят какой-нибудь вред.

– Вы так думаете? – прервал его Райдер. – Вы когда-нибудь слышали о похитителях, которые не угрожали бы пытками? Лично я не слышал.

– Угрозы? Уже?

– Дайте им время. У них его просто нет, пока они не доберутся до места. Кстати, как насчет проверки похищенного?

– Плохо. У нас тут хранилось три типа ядерного топлива – уран-238, уран-235 и плутоний. Основным компонентом всего ядерного топлива является уран-238, который они даже брать не стали. И это вполне понятно.

– Понятно? Почему?

– Потому что это совершенно безопасное вещество. – С рассеянным видом доктор Яблонский выудил из кармана своего белого пиджака несколько маленьких шариков, каждый не больше пули 38-го калибра. – Уран-238. Не совсем, правда, чистый. Содержит около трех процентов урана-235. Обогащенный уран, так мы его называем. Требуется огромное количество этого вещества, чтобы началась цепная реакция с выделением теплоты, превращающей воду в пар, который в свою очередь приводит в действие лопасти турбины, вырабатывающей электрический ток. Здесь, в Сан-Руфино, мы собрали шесть и три четверти миллиона таких шариков, по двести сорок в каждом из двадцати восьми тысяч трехметровых стержней в сердце ядерного реактора. Это, по нашим подсчетам, оптимальная критическая масса для реакции расщепления. Процесс контролируется при помощи огромного количества холодной воды и может быть вообще остановлен, если опустить борные стержни между урановыми.

Джефф спросил:

– А если поступление воды прекратится и вы не сможете активировать эти ваши борные стержни, то что тогда? Произойдет взрыв?

– Нет, хотя последствия будут достаточно серьезными. Появятся облака радиоактивных выбросов, которые приведут к смерти тысяч людей и к заражению десятков, если не тысяч квадратных километров земной поверхности. Но такого никогда еще не было, и вероятность подобного события равна одному к пяти миллиардам. Так что особенно волноваться не о чем. Что же касается взрыва, ядерного взрыва, это совершенно невозможно. Для этого требуется уран-235 чистотой девяносто процентов – именно он использовался в бомбе, сброшенной на Хиросиму. Ужасный материал. Та бомба содержала всего шестьдесят килограммов этого вещества, но она была так неудачно спроектирована – можно сказать, это было детство ядерной науки, – что только около семисот граммов вещества вступило в цепную реакцию. Впрочем, этого оказалось вполне достаточно, чтобы стереть с лица земли целый город. С тех пор мы, безусловно, прогрессировали, если, конечно, здесь уместно подобное слово. В настоящее время Комиссия по атомной энергии считает, что всего пять килограммов вещества составляют так называемую критическую массу, необходимую для приведения ядерной бомбы в действие. Но поскольку всем ученым известно, что Комиссия по атомной энергии довольно консервативна, то в действительности его может потребоваться даже меньше.

Райдер сказал:

– Итак, уран-238 остался нетронут. И это, как вы выразились, вполне понятно. Но разве злоумышленники не могли украсть его и превратить в уран-235?

– Нет. В природе на сто сорок атомов урана-238 приходится только один атом урана-235. Выделение урана-235 из урана-238 – чуть ли не самая трудная научная проблема, которую человечеству еще предстоит решить. Мы используем процесс так называемой газовой диффузии – очень дорогостоящий, чрезвычайно сложный процесс, который нельзя провести незаметно. Строительство предприятия для проведения газовой диффузии обойдется при нынешнем уровне инфляции примерно в три миллиарда долларов. Даже сегодня лишь очень немногие ученые знают, как работает этот процесс, и я в их число не вхожу. Мне известно только, что потребуются тысячи невероятно тонких мембран, тысячи километров различных трубок, стержней и кабелей, а также такое количество электроэнергии, которого хватило бы для жизнеобеспечения города средних размеров. Подобные предприятия настолько огромны, что их строительство невозможно сохранить в тайне: они занимают сотни акров, их можно объехать только на машине. Никакая частная группа, даже самая богатая и криминализированная, не может и надеяться построить такое предприятие. В стране существуют три группировки подобного типа, но ни одной в нашем штате. У британцев и французов имеется по одной такой группировке. О русских ничего не известно. Есть сведения из Китая, что такая группировка находится в Ланьчжоу, провинция Ганьсу. Процесс газовой диффузии проводится в высокоскоростных центрифугах, вращающихся с такой скоростью, что более тяжелые атомы урана-238 отлетают в сторону. Но для реализации процесса в полном объеме потребуются сотни тысяч центрифуг, и стоимость его станет просто умопомрачительной. Не знаю, возможно ли это на самом деле. Южноафриканцы утверждают, что они открыли совершенно новый процесс, но не сообщают ничего конкретного, и американские ученые относятся к этому довольно скептически. Австралийцы заявляют, что открыли метод с применением лазерного луча. Опять-таки мы не знаем сути их метода, но если это возможно, то даже небольшая группа, если, конечно, она состоит из физиков-ядерщиков мирового уровня, способна незаметно произвести уран-235. Но зачем прибегать к таким сложностям, когда можно просто отправиться в нужное место и украсть этот чертов материал в готовом виде, как это и проделали здесь сегодня?

– Как хранятся такие материалы? – поинтересовался Райдер.

– В десятилитровых стальных бутылях. В каждой содержится по семь килограммов урана-235, либо в форме окисла, представляющего собой очень тонкий коричневый порошок, либо в форме кусочков металла, которые обычно называют «ломаными пуговицами». Бутыль вставляется в цилиндр шириной двенадцать сантиметров, который при помощи специальных сварных конструкций помещается в центре обыкновенного двухсотлитрового стального барабана. Думаю, нет необходимости объяснять вам, почему каждая бутыль находится внутри барабана в подвешенном состоянии. Стоит только соединить бутыли вместе – в барабане или в каком-нибудь ящике, и вскоре будет достигнута критическая масса, что вызовет цепную реакцию.

– И тогда произойдет взрыв? – воскликнул Джефф.

– Нет. Произойдет сильное радиоактивное излучение, которое окажет губительное воздействие на все живые существа, особенно на людей, в радиусе многих километров. Барабан вместе с бутылью весит около сорока пяти килограммов, так что его легко перевозить. Такие барабаны называют «птичьими клетками», бог знает почему: по виду они совершенно не похожи на клетки для птиц.

Райдер спросил:

– Как их перевозят?

– На большие расстояния – самолетом, на более короткие – обычным транспортом.

– Вот как?

– Для этого подойдет любой старый грузовик, – с горечью ответил Фергюсон.

– И сколько таких «клеток» можно перевезти в грузовике средних размеров?

– Тот угнанный фургон из Сан-Диего вмещает двадцать штук.

– Сто сорок килограммов вещества. Верно?

– Верно.

– Из такого количества можно сделать целую кучу атомных бомб. Ну и сколько же барабанов было вывезено?

– Двадцать.

– То есть фургон был загружен под завязку?

– Да.

– Значит, вашего плутония они не касались?

– Боюсь, дело обстоит несколько хуже. Когда заложники находились под прицелом, но еще не были посажены под замок, кое-кто из персонала слышал, как заработал второй двигатель. Дизельный, причем очень мощный. Никто не видел, какого типа была эта машина.

Стоявший на письменном столе телефон зазвонил. Фергюсон взял телефонную трубку и стал слушать, изредка бросая: «Кто?», «Где?», «Когда?» Наконец он положил трубку.

– Еще какие-нибудь неприятные новости? – спросил Яблонский.

– Даже не знаю, что и сказать. Найден угнанный фургон. Конечно, пустой, если не считать водителя и охранника, которых связали и бросили в кузов. Они утверждают, что следовали за мебельным фургоном, который, завернув за угол, так резко затормозил, что их машина чуть не врезалась в него. Затем задние двери фургона распахнулись, и тут водитель и охранник увидели всего в двух метрах от ветрового стекла наставленные на них два пулемета и гранатомет. Они, разумеется, решили, что им лучше оставаться на своих местах.

– Вполне понятная точка зрения, – заметил Яблонский. – И где нашелся фургон?

– В карьере, недалеко от заброшенной дороги. На него случайно наткнулись двое ребятишек.

– А рядом, по-видимому, стоял тот мебельный фургон?

– Именно так, сержант. Как вы догадались?

– Неужели вы думаете, что они будут перевозить свой груз в машине, которая уже засветилась? У них наверняка был наготове запасной грузовик. – Райдер повернулся к доктору Яблонскому. – Вы, кажется, начали что-то говорить о плутонии.

– Это очень интересный материал, и если вы собираетесь смастерить атомную бомбу, то лучше воспользоваться плутонием, нежели ураном, хотя в этом случае потребуются специальные знания. Скорее всего, возникнет необходимость в услугах физика-ядерщика.

– Очевидно, сгодится и похищенный физик-ядерщик?

– Что вы имеете в виду?

– Преступники захватили сегодня на станции двух приезжих физиков. Из Сан-Диего и Лос-Анджелеса, если не ошибаюсь.

– Вы говорите о профессорах Барнетте и Шмидте? Абсурдное предположение. Я хорошо их знаю, можно даже сказать, очень близко. Это неподкупные, честные люди. Они никогда не станут сотрудничать с негодяями, укравшими вещество.

– Я весьма высокого мнения о вас, доктор, – со вздохом произнес Райдер, – но вынужден заметить, что вы ведете очень уединенную жизнь. Значит, они принципиальные и порядочные люди?

– Да, я так считаю. Думаю, нет необходимости повторять.

– Люди, вне всякого сомнения, сострадательные?

– Конечно.

– Преступники захватили мою жену и стенографистку...

– Джулию Джонсон.

– Джулию Джонсон. Когда наши похитители начнут пропускать этих женщин через мясорубку, как вы думаете, что перевесит – высокие принципы ваших друзей или же их сострадание?

Яблонский ничего не ответил. Он лишь слегка побледнел.

Фергюсон кашлянул с оттенком скептицизма, что вообще-то довольно трудно сделать, но при его роде занятий он имел массу возможностей попрактиковаться в этом.

– А я-то всегда считал, сержант, что вам не хватает воображения. Но на этот раз оно у вас чересчур разыгралось.

– Разве? Как начальник охраны вы обязаны тщательно проверять каждого человека, поступающего сюда на работу. Эта стенографистка, Джулия, – что о ней известно?

– Зарабатывает на жизнь своим трудом. Снимает вместе с двумя девушками плохонькую квартирку. Имеет подержанный «фольксваген». Родители умерли.

– Может, она миллионерша, работающая смеха ради?

– Миллионерша? Вряд ли. Милая девушка, но ничего особенного.

Райдер перевел взгляд на Яблонского.

– Итак, что же мы имеем? Стенографистка, живущая на зарплату. Сержант, живущий на зарплату.

Патрульный, живущий на зарплату. Может, вы думаете, они держат этих женщин, чтобы получить выкуп в миллион долларов за каждую? Или чтобы просто любоваться ими после долгого дня, проведенного возле атомного верстака?

Яблонский ничего не ответил.

– Значит, все-таки для мясорубки. Кстати, вы начали говорить о плутонии.

– Господи, вы что, бесчувственный?

– Всему свое время. В данный момент может оказаться полезной любая идея, любая информация.

– Понимаю, – произнес Яблонский с напряженным усилием, как человек, который пытается примирить сердце с разумом. – Плутоний, точнее плутоний-239. Именно с его помощью уничтожили Нагасаки. Искусственное вещество, в природе оно не существует. Честь его открытия принадлежит нам, калифорнийцам. Чрезвычайно ядовито, укус кобры просто игрушка по сравнению с ним. Если бы оно было у вас в виде аэрозоля в баллончике под давлением – такого ни у кого нет и пока что никто даже не представляет, как это сделать, но сделают, непременно сделают, – то вы обладали бы невероятно смертельным оружием. Пару раз пшикнуть в переполненной аудитории, скажем, на две тысячи человек – и остается только позаботиться о двух тысячах гробов. Плутоний – неизбежный побочный продукт расщепления урана в ядерном реакторе. Он, как вы понимаете, остается в Урановых стержнях. Стержни извлекаются из реактора и размалываются...

– И кто этим занимается? Вряд ли мне понравилась бы такая работа.

– А никто бы и не узнал, понравилась или нет. Один удар по этим стержням – и вы уже покойник. Переработка осуществляется с помощью дистанционно управляемых дробилок в так называемом «каньоне». Это миленькое местечко, огороженное стенами толщиной в полтора метра, с полутораметровыми стеклами в окнах. Не думаю, что вам захотелось бы туда входить. Размельченные стержни погружаются в азотную кислоту, а затем в различные химические реактивы, чтобы отделить плутоний от урана и других ненужных продуктов радиоактивного распада.

– Как хранится плутоний?

– На самом деле это нитрат плутония. Хранится в десятилитровых сосудах из нержавеющей стали, высотой сто двадцать пять сантиметров и диаметром тринадцать сантиметров. Такой сосуд вмещает около двух с половиной килограммов чистого плутония. С сосудами управляться еще легче, чем с урановыми барабанами, и к тому же это совершенно безопасно, если, конечно, соблюдать осторожность.

– Сколько этого вещества нужно для производства бомбы?

– Никто в точности не знает. Теоретически возможно, хотя на данный момент практически и неосуществимо, изготовить ядерное устройство размером с сигарету. Комиссия по атомной энергии считает, что критическая масса плутония – два килограмма. Скорее всего, это завышенная оценка. Как бы то ни было, в обычной дамской сумочке помещается достаточно плутония для производства атомной бомбы.

– Теперь я буду совершенно иными глазами смотреть на дамские сумочки. Значит, они могут служить вместилищем для бомбы?

– Запросто.

– И много в мире накопилось плутония?

– Более чем достаточно. В частных компаниях хранится плутония больше, чем во всех атомных бомбах на земле.

Райдер закурил сигарету «Голуаз», усваивая полученную информацию.

– Вы действительно сказали то, что я сейчас услышал?

– Да.

– Что они собираются делать с этим материалом?

– Это как раз то, что хотели бы знать все частные компании. Период полураспада плутония составляет тридцать шесть тысяч лет. Из-за радиоактивности он будет оставаться смертоносным еще примерно сто тысяч лет. Хорошенькое наследство оставляем мы нашим еще не родившимся потомкам. Если человечество еще будет существовать через сто тысяч лет, во что, кстати, серьезно не верит ни один экономист, эколог или философ, то можете себе представить, как оно будет проклинать своих далеких предков?

– Им придется решать эту проблему без нас. Меня же волнует судьба нашего поколения. Скажите, это первый случай похищения ядерного топлива с атомной станции?

– Господи, конечно нет. Насколько мне известно, это первый вооруженный налет, однако другие случаи могли просто замять. Мы слишком болезненно воспринимаем такие дела, гораздо болезненнее европейцев, которые несколько раз сообщали о террористических нападениях на их станции.

– Да расскажите ему все как есть, – устало бросил Фергюсон. – Кражи плутония происходят постоянно. Я знаю об этом, и доктор Яблонский знает. Даже Управление по ядерной безопасности, контролирующее деятельность Комиссии по атомной энергии, знает об этом, причем гораздо лучше нас, но стыдливо молчит в ответ на запросы, хотя его директор признает в подкомитете Конгресса по энергетике, что примерно полпроцента ядерного топлива исчезает необъяснимым образом. И похоже, его это вовсе не тревожит. В конце концов, что такое полпроцента, особенно упомянутые скороговоркой? Но этого вполне достаточно для производства такого количества бомб, что они полностью сотрут с лица земли Соединенные Штаты. Доверчивые американские обыватели ничего об этом не ведают. Как говорится, чего не знаешь, того и не боишься. Мои слова кажутся вам чересчур резкими, сержант?

– Пожалуй. У вас есть причины быть резким?

– Есть. Прежде всего, вы задели меня своим рапортом. Вряд ли найдется в стране начальник охраны, который бы не был этим раздосадован. Каждый год мы тратим миллиарды на предотвращение ядерной войны, сотни миллионов на предотвращение возможных аварий на реакторах – и только восемь миллионов на систему охраны. А следовало бы делать все наоборот. Комиссия по атомной энергии утверждает, что задействовала до десяти тысяч человек, чтобы следить за хранением ядерного топлива. Уж и не знаю, смеяться над этим или плакать. Дело в том, что они производят проверку только раз в год. Приезжают, просматривают наши журналы, берут образцы исходных материалов и заносят данные в какой-нибудь идиотский компьютер, который, кстати, зачастую дает неверные ответы. Это не вина компьютера и не вина инспектора. Да и сама система находится вне контроля со стороны государства. Комиссия по атомной энергии, к примеру, утверждает, что при наличии сложной внутренней системы охраны и системы слежения воровство со стороны обслуживающего персонала станций просто исключено. Подобные громкие заявления делаются в расчете на публику. Но это же чепуха! Из «каньона», о котором уже упоминалось, идут специальные трубки. По ним поступают образцы плутония для проведения различных тестов: определения его состава, чистоты и тому подобного. Нет ничего проще, чем отлить немного плутония в небольшую фляжку. Если вы не жадный и лишь время от времени выносите небольшое количество вещества, то можете заниматься этим практически до бесконечности. Если же у вас есть возможность подкупить двух охранников, один из которых ведет наблюдение за телекамерами, установленными в самых уязвимых местах, а другой контролирует детектор металла, через который вы проходите, когда покидаете территорию станции, то можете красть целую вечность.

– И такие случаи уже были?