Смирнов Александр Сергеевич
Вавилонская башня
Часть 1
Глава 1
Лёгкий ветерок, словно фен, нежно сушит промокшие волосы. Прилипшая к телу майка, мокрая и противная под лучами солнца снова становится мягкой и тёплой. Так бы и лежал на траве всю жизнь с закрытыми глазами и слушал дивное пение птиц. О чём они поют? Что их беспокоит? Уж во всяком случае, не проблемы людей. У них своя жизнь, свои переживания. Разве может человек понять их чувства, если это два разных мира, которые находятся рядом и никогда не пересекаются? Учёные тратят всю жизнь, чтобы понять его, но кроме своих предположений ничего определённого не могут сказать. Сказать — вот и ответ на вопрос. Действительно, чтобы понять, надо сказать. А как птицы могут сказать, если у них и у человека разные языки? Человек не понимает птицу, а птица не понимает человека, вот и получились два разных мира. Мы видим друг друга, слышим, но ничего понять не можем: у каждого свой мир, потому что у каждого свой язык. Да разве только птицы? Люди и те говорят на разных языках. Наверное, поэтому и происходят войны, наверное, из-за этого люди и убивают друг друга. Не потому что они плохие, не потому что им жизненно необходимо разрушить плоды трудов таких же людей, как и они. Разные языки — вот ключ ко всем проблемам. Даже если выучить язык другого народа, всё равно понимать его не будешь: думаешь-то на своём языке, а они думают на своём, вот и получаются снова параллельные миры. Всё бы ничего, если бы они и оставались параллельными, но уж если пересекутся — добра не жди: не поймут друг друга, просто убьют и всё.
Глухой разрыв ухнул совсем рядом. Птицы что-то прочирикали на своём непонятном языке и улетели в свой мир, а человек пополз в свой. Гимнастёрка, которая только что высохла, снова намокла и прилипла к телу, но человек на это не обращал никакого внимания. Он прижался к земле, а вернее к болотной жиже, и пополз в лес, чтобы там, спрятавшись под зеленью деревьев, наконец, оторваться от земли и встать на ноги. Человек дополз до леса, почувствовал под собой сухую землю, но продолжал лежать, не шевелясь, чтобы отдохнув, подняться и продолжить свой путь.
— Хальт! — услышал он где-то совсем рядом.
Человек снова сросся с землёй. И не просто сросся: он, как змея, в одно мгновение ушёл куда-то под мох, и только два чёрных глаза остались на поверхности, чтобы внимательно следить за этим жестоким и опасным миром, говорящем на непонятном языке.
На поляну, прорезанную косыми лучами солнца, выехал грузовик, выкрашенный тёмно-зелёной краской с бурыми пятнами. Грузовик, по замыслу его хозяев, явно должен был слиться с окружающим ландшафтом, но, увы, этого не получилось. Расцветающая весенняя флора имеет всегда неповторимый сочно-зелёный цвет, и расцветка грузовика скорее бы подходила к картинам августа или даже сентября, но в конце мая она выделялась ярким ржавым пятном на общем фоне. Из леса к машине подошли солдаты. Они были пьяны и веселы: громко смеялись и пели песни на чужом языке. Трое вывели из леса человека в грязной гимнастёрке с разбитым лицом. Человек еле держался на ногах. К пленному подошёл офицер и что-то спросил по-немецки. Человек, видимо, понял его и ответил. Вряд ли его ответ понравился офицеру: солдат, который стоял рядом, размахнулся и ударил несчастного прикладом. Пленный упал, как подкошенный. Солдаты бросили свою жертву в грузовик, погрузились сами и уехали, оставив на поляне лиловое облако выхлопных газов. Ржавое пятно пропало, облако растаяло, и поляна вновь засверкала зелёной свежестью. Два чёрных глаза узнали пленного — это был политрук. Веки медленно закрылись. И снова только звуки, снова пение птиц, снова непонятный их язык.
— Эй, есть, кто живой?! — донеслось откуда-то.
Глаза открылись, и из-подо мха появилась фигура человека.
— Эй! — опять раздалось, но уже громче.
Человек оторвался от земли и пошёл навстречу понятной ему речи.
— Ты кто? — спросил человек, осмелев.
— А ты кто? Руки покажи, — сказал голос вместо ответа.
Человек поднял руки вверх и обернулся вокруг себя. На краю поляны зашевелились кусты, и оттуда вышел красноармеец.
— Давно бежишь? — спросил он.
— Третий день.
— Один?
— Было много, потом пятеро осталось.
— Нас всех вначале много было. Остальных давно потерял?
— Последнего только что поймали. Теперь я один.
— Мне больше повезло. Нас трое.
Красноармеец замолчал.
— А наши где? — спросил человек.
— Кто же их знает? Теперь ни наших, ни ваших — каждый сам по себе.
— Человек сам по себе быть не может. Либо смерть, либо выбирай, кто теперь наши.
— И, что ты для себя выбрал? Куда пойдёшь, к нам или…?
— Ну, ни с ними же? — человек показал глазами в сторону поляны куда уехал грузовик.
— Тогда пошли. Время у нас мало. Они вернуться могут, ты же не знаешь, что им пленный наговорит.
Две фигуры покинули поляну и скрылись в зарослях леса. Они долго шли, не проронив ни слова. Наконец красноармеец остановился.
— Пришли.
В ответ человек вопросительно посмотрел на него.
— Здесь, — он указал на кучу веток.
Куча зашевелилась, и из неё показались четыре испуганных глаза.
— Ты кого привёл? — спросил парень в тельняшке, вылезая из кучи.
— Это наш.
— Откуда ты знаешь?
— Если с ними не ушёл, значит наш.
— А если он…
— А если ты, — прервал его красноармеец.
— Надо познакомиться, — предложил человек блатной наружности, — Я Ферзь.
— А имя у тебя есть? — спросил красноармеец.
— Мамка Колей звала. А это кто? — он указал на человека, которого привёл красноармеец.
— Андрей Петрович, — представился тот.
— А я Василий, — сказал парень, который вылез из кучи вместе с Ферзём.
— Ну, а я Кузьма, — представился красноармеец.
— Что делать будем? — спросил Василий.
— Надо к своим идти, — предложил Кузьма.
— Мне не резон, — возразил Ферзь.
— Тогда иди к ним, — сказал Кузьма.
— Они мне не свои.
— Мне тоже к своим не хочется, — поддержал Ферзя Василий. — Когда наших в упор расстреливали, я драпанул. Если к своим попаду — расстреляют.
— Ну, тогда… — начал Андрей Петрович.
— Эти тоже расстреляют, — понял его Василий. — Я предавать не буду.
— А для тебя наши свои? — спросил красноармеец Андрея Петровича.
— Для меня наши свои, а я для них чужой.
Шестеро глаз, не моргая, смотрели на красноармейца. Тот понял их взгляд.
— У меня всё в порядке. Только где теперь искать, наших?
— Остаётся воевать самостоятельно, — заключил Андрей Петрович.
Все утвердительно кивнули головами.
— Надо командира выбрать, — предложил красноармеец. — Кто старший по воинскому званию? Я лейтенант НКВД.
— Ни хрена себе! А как же это? — Ферзь взглядом показал на гимнастёрку.
— Когда нас бомбить начали, я спал. Схватил, что под руку попалось.
— Да, компания! Кто я, вы, наверное, догадались? Вор-рецедивист — большой друг НКВДешников.
— Рядовой Красной армии, — представился Василий.
— Штабс-капитан, — тихо сказал Андрей Петрович.
— Как же ты уцелел? — удивился Кузьма.
— Да вот уцелел. Если нашим меня грохнуть не удалось, то этим совсем ничего ни светит.
— Короче, к армии отношение имели двое: рядовой и штабс, — рассуждал Ферзь. — НКВДешник ни в счёт — это не армия, да и звание маловато. Остаётся штабс-капитан. Все согласны?
Почему-то все стали смотреть на Кузьму.
— Я не против, — сказал он, — только давайте без штабс — просто капитан.
— Надо бы убраться отсюда, а то опять эти приедут, — посоветовал вновь избранный командир.
— Конечно, приедут. Допросят пленного и приедут, — подтвердил Ферзь.
— Почему ты так плохо о людях думаешь? — вступился за пленного Василий.
— А тебя когда-нибудь допрашивали? — спросил его Ферзь.
Василий отрицательно помотал головой.
— Я так думаю, они не хуже наших допрашивать умеют. А когда наши допрашивают, человек всё вспоминает, даже чего не было.
— Это ещё не значит, что человек обязательно должен быть предателем.
— А ты у гражданина начальника спроси — он знает, — усмехнулся Ферзь.
Лейтенант грустно ухмыльнулся и посмотрел на Василия.
— Если не хуже наших умеют, то обязательно приедут.
— Господи, что же вы с людьми делали?
Лейтенант помолчал немного, и, видимо, желая перевести беседу в другое русло, сказал:
— Жрать хочется — сил нет.
— Пойдёмте, я вас в одну хату отведу, — предложил Ферзь.
Войско численностью в четыре человека поднялось и пошло за Ферзём. Прошло всего пять минут, как новый партизанский отряд покинул место своей дислокации, и со стороны поляны послышался рёв мотора и лай собак.
— Быстро приехали, — заметил Андрей Петрович.
— Вот и повоевали. Теперь они с собаками нас быстро найдут, — поддержал командира лейтенант.
— Не найдут. Мою хату ни одна собака не найдёт, — твёрдо заверил всех Ферзь.
— Это, смотря какие собаки. Если натасканные, то найдут.
— У вас в НКВД разве не натасканные? Не нашли же?
— Пока идём, они нас догонят, — заметил Василий.
— Не догонят, мы уже пришли.
Ферзь остановился у края болота.
Впереди метров пятьдесят простиралась вонючая болотная топь. За ней, упираясь в болото, возвышалась скала, у подножья которой лежало поваленное дерево. Ветви векового исполина уходили в болото, а корневище, вцепившись в скалу и, образуя чёрный высокий шатёр, не отпускало дерево. Казалось, две могучие стихии сошлись в какой-то невероятной и жестокой схватке. У болота явно не хватало сил поглотить великана. Так и остался он лежать поваленный, но не побеждённый.
— Вот и нам так надо, — сказал командир, глядя на эту картину. — Вцепиться корнями и держаться. Даже если сил не будет — всё равно держаться.
— Собаки стали громче лаять, — забеспокоился рядовой.
— Сейчас пойдёте за мной след в след. Смотрите внимательно, а то и ойкнуть не успеете, как утопните.
Ферзь ловко прыгнул на кочку, потом на другую и оглянулся.
— Что стоите? Прыгайте! Или собак ждать будете?
Шаг за шагом, прыжок за прыжком, путники добрались до корневища. За болотом уже отчетливо слышался не только лай собак, но и крики людей.
— Давай, рядовой, отодвигай этот камень, — Ферзь указал на большой булыжник, лежащий у самого корня.
За камнем оказался небольшой лаз. Отряд, подобно ящерицам, ловко пролез в него и снова завалил за собой вход.
Ползти пришлось долго, но вскоре лаз стал шире и показался свет. Оказавшись в просторной и относительно светлой пещере, беглецы, почувствовав безопасность, смогли перевести дух и расслабиться.
— Вот теперь и пожрать можно, — сказал Ферзь.
Он скрылся в каком-то тёмном углу и вскоре вышел с мешком в руках.
— Налетай, войско!
— Откуда? — не верил своим глазам рядовой.
— При моей профессии это не проблема.
Ферзь посмотрел на промокшего лейтенанта и кинул ему шубу.
— Погрейся. Обидно во время войны от ангины помирать. Сейчас я вас изнутри согрею.
Хозяин достал бутыль с самогоном и поставил на камень, выполняющий роль стола.
Особого приглашения к трапезе никто не ждал. Голодные и уставшие мужчины набросились на еду, и только хруст с причмокиванием могли указать на обитаемость столь странного жилища. Как только еда на столе заканчивалась, Ферзь незаметно подкладывал новую. С течением времени чавканье становилось всё реже и вскоре совсем прекратилось.
— А теперь это всё запить надо. Не возражаешь, командир?
Тот утвердительно кивнул головой.
— Не только не возражаю, но и приказываю. А то заболеем.
Других мнений не было. Алюминиевая кружка моментально заполнилась мутной жидкостью и оказалась перед командиром. Тот, молча, выпил, крякнул и, наполнив кружку самогоном, передал её лейтенанту. Обойдя круг, кружка успокоилась на середине стола.
— Надо за знакомство выпить, — предложил Ферзь. — А то не по-русски как-то получается.
И снова кружка пустилась в свой хоровод. И снова, обойдя круг, успокоилась в центре стола.
— Ой, как мне по мозгам стукнуло! — заплетающимся языком еле выговорил рядовой.
— Это от усталости, — пояснил командир. — Проспишься, и завтра, как огурчик будешь.
Но если огурчиками бойцы должны были быть только завтра, то сегодня, после снятия нечеловеческой нагрузки, да ещё после солидной дозы самогона, их если и можно было с чем-то сравнить, так только с манной кашей, да и то с большой натяжкой.
Рядовой развалился возле стола и взахлёб рассказывал Андрею Петровичу о своих приключениях, приврав немного, конечно, для красного словца. Ферзь внимательно следил за рядовым и не упускал случая поймать рассказчика на вранье. Тогда тот делал вид, что обижался, и как у арбитра требовал защиты у лейтенанта.
— Нет, ну правда, почему он мне всё время не верит? — спрашивал рядовой.
Лейтенант сидел, молча, и не сводил глаз с шубы, которую дал ему Ферзь.
— Товарищ лейтенант, ну скажите ему, вы же всё видели, — не успокаивался рядовой.
Однако лейтенант будто оглох. Он смотрел на шубу и не реагировал ни на что.
Все замолчали и стали с интересом смотреть на лейтенанта.
— Я узнал её, — очнулся лейтенант.
— Кого её? — не понял Василий.
— Шубу.
— Какую?
— Вот эту. Она была в ориентировке.
— Ты узнал шубу, а я узнал тебя. Когда меня к следователю вели, ты мимо по коридору шёл, — ухмыльнулся Ферзь.
— Как же ты удрать умудрился?
— Всё очень просто. У вас в нужнике решётка всего на трёх гвоздях держалась.
— Мы тебя целую неделю ловили. Весь этот лес вдоль и поперёк прочесали.
— А на болото зайти не догадались?
— Даже в голову никому не пришло.
— А если б и пришло, всё равно не нашли.
— Вот судьба, какая! Нам ведь приказ дали открывать огонь на поражение, если найдём. А я теперь сижу вместе с тобой, ем ворованные продукты, укрываюсь украденной шубой и пью самогон.
— А что вам за это будет, товарищ лейтенант, если об этом наши узнают? — спросил Василий.
— Не знаю, — пожал плечами Кузьма, — наверное, тоже откроют огонь на поражение.
— Если бы ни Ферзь, — вмешался Андрей Петрович, — сидеть бы нам всем вместе с политруком, это в лучшем случае.
— Что же вы скажете, когда наши придут? — спросил рядовой лейтенанта. — Ведь Ферзя придётся сдать.
— Я своих не сдаю.
— Ты, начальник, за базаром следи. Если наши узнают, что для тебя вор своим стал, сам знаешь, что с тобой будет.
— Я своих не сдаю, — ещё раз повторил лейтенант.
— Да, ситуация у вас! — как-то с сожалением заметил рядовой.
— А у тебя лучше? — спросил Андрей Петрович.
— А что у меня? Я не вор и в НКВД не служу. У меня вообще всё чисто. Я потомственный пролетарий.
— Комсомолец, наверное?
— Ясное дело.
— Как же тебя, комсомолец, угораздило под началом белогвардейского офицера оказаться, да ещё барона в придачу.
Лицо у рядового вытянулось, а лейтенант с Ферзём громко рассмеялись.
— Не время сейчас, друзья, на разных языках говорить, — продолжал Андрей Петрович. — Мы все русские люди, а значит свои.
Он замолчал и о чём-то задумался.
— Если бы тогда, в семнадцатом, мы бы на одном языке разговаривали — хрен бы вы нас победили.
— Если бы тогда, в семнадцатом, все на одном языке говорили, вообще никакой драки бы не было, — добавил лейтенант.
— Однако, заболтались мы, — прервал беседу Ферзь. — Сейчас на болото туман опустится, можно будет костёр развести.
— А причём тут туман? — не понял Василий.
— А при том, что от костра обычно дым идёт, так вот при тумане его не видно, — пояснил Андрей Петрович.
— Так как ты у нас самый младший по званию, принимай дежурство. Возьми хвороста вон там, — Ферзь показал пальцем в тёмный угол пещеры, — и за работу. Через четыре часа разбудишь, я тебя сменю.
Ни через четыре, ни через пять, и даже ни через шесть часов Ферзя никто не разбудил. Отряд проспал шестнадцать часов, и спал бы, наверное, больше, если бы холод не вырвал бойцов из безмятежного рая и не заставил стучать зубами.
Пещера, которая совсем недавно издавала только тихие и нежные вздохи моментально наполнилась возгласами негодования и презрения.
— Рядовой Красной армии! Какой ты рядовой? Фраер ты, а не рядовой! — ругался Ферзь.
Василий сидел рядом, прижав уши, и трясся уже не от холода, а от страха. Он не совсем ясно понимал, кто такой фраер, но осознавал, что это кто-то очень плохой, и этот плохой — он.
— Ты уснул на боевом посту! А если бы нас немцы нашли? — вторил Андрей Петрович.
— Ну, это ты уж совсем хватил! — не соглашался Ферзь. — Никто нас здесь не найдёт. Околеть могли, это точно.
— Сейчас война и мы должны жить по законам военного времени. Ты совершил преступление и за это должен ответить по всей строгости, — заключил лейтенант.
Если кто такой фраер рядовой не понимал, то, что такое законы военного времени объяснять было не надо. Парень побелел и затрясся ещё больше.
— Интересно, как ты свои законы исполнять будешь? — спросил лейтенанта Ферзь. — У нас кроме ножа оружия нет.
— Вот ты этим оружием и исполнишь.
— Я вор, а не мокрушник.
Спорящие, видимо, поняли, что зашли очень далеко. Они замолчали и с надеждой стали смотреть на командира.
— Ты, вот что, рядовой, — сказал тот. — Ступай-ка в дозор.
— Куда? — еле выговорил Василий.
— Полезай в тоннель, отодвинь немного камень и наблюдай. Если что, сразу докладывай.
Василий опрометью метнулся к тоннелю и скрылся.
— Значит, ты предлагаешь в расход его? — спросил командир.
— А куда же? Сейчас война. Закон есть закон. Если каждый переступать его будет…
— Этим только пострелять дай, — заворчал Ферзь.
— Он и с поля боя драпанул, разве не слышали?
— Да ни с поля боя, а с расстрела. Я просто понять хочу: в каком законе написано, что за сон необходимо уничтожить четверть войска? — продолжал Андрей Петрович.
Лейтенант понял, что ляпнул, не подумав.
— Извини, командир, погорячился.
— А в армию во сколько лет мобилизуют по закону?
— В восемнадцать.
— А ему сколько?
— Ну, если он рядовой, то ясное дело…
— В том-то и дело, что совсем не ясное, — рассуждал командир. — То, что он пролетарий это точно — ладони в мозолях. А вот с усами проблема. Ты, лейтенант выясни, сколько ему лет.
— А чего выяснять? Неужто, ты, начальник, сам не видишь, что он совсем пацан ещё, — сказал Ферзь. — Однако, командир, надо решать, что делать будем.
— Оружием надо обзавестись. Только как это сделать? Если в деревню пойдём, то местных подставим.
Из тоннеля с вытаращенными глазами вылез Василий.
— Товарищ командир — немцы!
— Я проверю, — предложил Ферзь.
Командир кивнул головой. Теперь в пещере воцарилась гробовая тишина. Все ждали информации от другого дозорного.
Долго ждать не пришлось, послышалась возня и появилась улыбающаяся физиономия Ферзя.
— Ну, что? — спросили все трое.
— Точно немцы. Пьяные в усмерть. Клюкву собирают.
— Сколько их? — спросил командир.
— Четверо.
— Вооружены?
— До зубов.
— Верёвку бы нам.
— Этого добра навалом, а зачем нам верёвка? — не понял Ферзь.
— Одного живым возьмём, а остальных… Со мной Ферзь пойдёт.
Вооружившись верёвкой, двое ушли. Лейтенант и рядовой остались одни.
— Тебе сколько лет? — спросил лейтенант, — только честно.
— Если честно, то семнадцать.
— Семнадцать?
— Скоро будет, — уточнил рядовой.
Спрятавшись за корневищем дерева, командир с Ферзём наблюдали за немцами. Вначале они держались группой, но через некоторое время стали разбредаться и уже, потеряв друг друга из вида, было слышно только их перекрикивание.
Один солдат, напевая себе под нос какую-то песенку, пошёл в сторону дерева.
— Этого живого возьмём, — скомандовал командир. — Обвязывай меня верёвкой.
Ферзь понял план капитана. Он обвязал его и взял верёвку в руку.
— Готово.
Капитан нашёл палку и стал наблюдать за солдатом.
Немец прыгал с одной кочки на другую, изредка крича что-то своим спутникам.
— Десять секунд, — прошептал командир.
— Что десять секунд?
— Кричит примерно через каждые десять секунд.
Немец крикнул в очередной раз, и палка капитана просвистела возле его уха.
— Промазал! — с досадой шепнул Ферзь.
Но не успел он это сказать, как немец резко повернулся, чтобы посмотреть откуда взялась палка, потерял равновесие и упал в топь.
— Держи крепче!
Командир бросился к немцу и сдавил ему горло.
— Тяни!
Ферзь подтянул командира к кочке и вылез, чтобы помочь вытащить пленного. В это время солдат пришёл в себя, и первое, что он увидел, был его же автомат, направленный в лоб.
— Кричи! — прошипел ему капитан по-немецки, — а то застрелю.
Немец прокричал своим.
— Ровно через десять секунд, — заметил Ферзь.
Этих десяти секунд хватило, чтобы пленный понял, что от него хотят. Следующий возглас уже не означал, что с ним всё в порядке. Теперь солдат звал своего приятеля.
— Теперь ты иди, а я с этим поболтаю, — сказал командир.
Николай обвязал себя верёвкой и ушёл в болото. Через десять секунд пленный повторил свой зов и показался второй солдат. Ферзь не стал кидать в него палкой. Он, как молния накинулся на свою жертву и столкнул его в болото. Ловко выхватив у него автомат, нож и запасные рожки, Ферзь бросил немца и выбрался на тропу. Когда он оглянулся, вместо немца он увидел только пузыри, поднимающиеся со дна трясины.
Вся операция заняла минут тридцать. Командир с Николаем влезли в пещеру и бросили к столу четыре автомата, ножи и ещё какие-то вещи.
— Иди, пролетарий, поработай бурлаком, — командир указал на верёвку.
Лейтенант и рядовой стали тянуть и вскоре из тоннеля появился пленный с перепуганными глазами. Видимо, немец быстро понял, куда его завела клюква. Он стал вырываться из верёвок и очень быстро что-то говорить. Из всех его слов можно было понять только одно, которое он повторял чаще других — партизан. Освободившись от пут, немец подползал то к одному, то к другому члену отряда и пытался объяснить им что-то, но, поняв, что его не понимают, замолкал на полуслове, менял собеседника и начинал всё с начала. Наконец он оказался перед командиром. По глазам капитана пленный догадался, что тот понимает его. Его речь ускорилась и превратилась в сплошной поток без точек и запятых.
— Во, шпарит! — удивился лейтенант.
— С такой скоростью его и немцы не поймут, — поддержал рядовой.
— Да чего тут понимать? Сливает своих по полной программе. Тут и понимать нечего, — усмехнулся Ферзь.
— Почему ты так думаешь?
— Жить хочет, — пояснил лейтенант.
— Думаешь, он не знает почём ему сегодня клюква обойдётся? — добавил Ферзь.
Василий, вероятно, догадывался о дальнейшей судьбе пленного, но его мозг никак не мог смириться с мыслью, которая вертелась в голове и не давала покоя. Одно дело нажать на курок, сидя в окопе. Там солдаты кажутся маленькими фигурками, совсем непохожих на живых людей. Даже в атаке, когда противник совсем рядом и можно рассмотреть его лицо, всё равно его не воспринимаешь, как человека. Всё совершается в каком-то безумном водовороте страстей, нет ни секунды, ни доли секунды, чтобы подумать. А тут? Вот он — обыкновенный человек, немолодой, с брюшком и лысиной, умоляет о пощаде… А вдруг командир ему прикажет убить его? От этой мысли тошнота подступала к горлу и руки начинали трястись.
Собеседники Василия, видно всё поняли без слов. Лейтенант, посмотрев на рядового, отвёл взгляд и коротко сказал:
— Война.
— Но ведь это не справедливо. Он нам всё рассказал, а мы его за это…
— Не мы его и ни за это, — возразил Ферзь. — Просто у него судьба такая.
Допрос пленного закончился. Он замолчал и с надеждой посмотрел на командира. Тот встал и отошёл от него. Проходя мимо Ферзя, он тихо сказал:
— Давай, Николай, ты человек бывалый.
Ферзь подошёл к пленному сзади и ударил его своим огромным кулаком по голове. Пленный тут же потерял сознание.
— Так ему легче будет, — буркнул Ферзь.
Тошнота всё-таки не удержалась в желудке. Василий схватился за рот и отпрыгнул в самый тёмный угол пещеры.
Когда он вернулся, Ферзь вылезал из лаза. Он бросил к ногам лейтенанта сапоги и одежду немца.
— Я у него костюмчик прихватил, как раз тебе впору будет.
Лейтенант стал разглядывать трофей, а Ферзь перекрестился и что-то пробормотал себе под нос.
— Упокой душу раба твоего новопреставленного, — смог расслышать Василий.
— Ты что верующий? — удивился он.
— А почему это тебя удивляет? Разве ты не веришь?
— Я нет.