Из дверей вырвался аромат вареного мяса. Обед закончился, а это значило, что дорога заняла у них уйму времени. «С удовольствием съела бы стейк».

— Мистер Добблер?

— Да.

Дружелюбные карие глаза, сутулость. На седловине носа вмятинки, следовательно, он носит очки.

На вид ничего неприятного. Ладно, посмотрю, как он отреагирует, когда покажу ему свое удостоверение.

Он улыбнулся.

— Я думал, что вы — свидетель Иеговы. Взглянул на Айзека.

— Не случилось ли чего в нашей округе? — поинтересовался Добблер.

— Я — детектив из голливудского участка, сэр. Расследую убийство вашей жены.

— Моей жены? — Улыбка увяла. — Прошу прощения. По-видимому, вам нужен мой брат Курт. Меня зовут Тед Добблер.

— Вы тоже здесь живете?

— Нет. Я живу в Сан-Франциско. Сюда приехал по делу. Курт настоял: не хочет, чтобы я жил в гостинице. А вы снова открываете дело Марты?

— Дело Марты не было закрыто, сэр.

— Вот как? Ну да ладно, пойду приведу Курта. Он наверху, с Катей. Помогает ей готовить домашнее задание. Проходите в дом.

Петра и Айзек последовали за ним через маленькую пустую прихожую. Вошли в скромную гостиную. Узкий коридор вел в кухню.

— Секундочку, — сказал Тед Добблер, метнулся в кухню и вернулся уже без тарелки и полотенца.

Дубовая лестница с левой стороны комнаты вела на второй этаж. Оттуда слышались голоса — высокий девичий и ворчливый баритональный.

Тед Добблер остановился у ступеней.

— Я не хочу вмешиваться, детектив, но у моего брата в последнее время все хорошо. Может, появились новые данные? Могу я сказать ему об этом?

— Ничего существенного, — заверила его Петра. — Мы просто наводим порядок в старых делах.

Тед вскинул плечи.

— Понял. Располагайтесь поудобнее. Скажу Курту, что вы здесь.



Петра и Айзек уселись в противоположных концах длинного дивана. Очень мягкий диван с нарядной обивкой. На белом хлопке набивной рисунок — огромные красные розы и зеленые лианы, изогнутые, словно змеи. Круглые подлокотники, отделанные кантом швы, снизу — красная с золотом оборка. Напротив дивана стояли два кресла, на металлическую раму которых натянута очень черная кожа.

Журнального столика в комнате не было, стоял лишь пуфик, на нем лежал пульт от телевизора.

Убранство комнаты было в том же роде: женственность его весьма причудливо сочеталась с формами, свидетельствующими о присутствии в доме мужчины. Возле одной стены стояли огромный телевизор с экраном в семьдесят дюймов и почти пустые книжные шкафы. Рядом — антикварный столик для рукоделия, накрытый кружевной салфеточкой. На белых стенах висели репродукции фламандских натюрмортов и две большие фотографии в медных рамках — на одной был запечатлен пуск космического шаттла, а на другой — бомбардировщик, рвущийся в небо. Ковер на полу был серого цвета, такого же, как и сам дом. Похоже, что его давно не чистили. В доме сильно пахло вареным мясом.

Мужчина, спустившийся по лестнице, оказался еще выше Теда Добблера, по прикидкам Петры, шесть футов четыре Дюйма. Более худой, чем брат. Волосы такие же густые, вьющиеся, только совершенно седые. Кожа более смуглая. Толстые линзы очков в серебристой оправе. Руки длинные с большими кистями. Чертами лица похож на Теда, тем не менее не кажется привлекательным.

На нем была белая рубашка с воротником поло, коричневые штаны, черные туфли.

Остановившись там же, где недавно стоял его брат, он молча смотрел на них и одновременно куда-то в пространство.

— Мистер Добблер? — сказала Петра.

— Вам это уже известно.

Другой бы на его месте улыбнулся, но Курт Добблер оставался серьезным.

— Извините за беспокойство, сэр. Добблер ничего не сказал.

— У вас не найдется времени на разговор?

— О Марте?

— Да, сэр.

Добблер крепко сцепил ладони, поднял глаза к потолку, словно отыскивал там божественное откровение. Петра знала, что такая поза означает неискренность.

— О чем именно?

— Знаю, вам это будет неприятно, сэр. Прошу прощения…

— Ладно, — прервал ее Курт Добблер. — Почему бы и не поговорить?



Он сел в одно из черных кресел, напряженный и сутулый. Длинные ноги, костлявые колени. Лоснящиеся штаны. Где она в последний раз видела что-то подобное?

— Возможно, вопрос вам покажется глупым, но не хотите ли сообщить что-нибудь касательно Марты… то, чего шесть лет назад не сказали следователю?

— Конраду Баллу, — уточнил Добблер.

Он произнес номер телефона. Это был телефон их участка.

— Я часто звонил Баллу. Иногда он и сам мне звонил. Даже сидя, он был значительно выше уровня глаз Петры.

В его присутствии она чувствовала себя маленькой.

— Так есть ли и у вас что…

— Он пьяница, — сказал Добблер. — От него часто несло алкоголем. В первый же вечер я учуял это, когда он сюда явился. Мне следовало пожаловаться. Он до сих пор работает следователем?

— Нет, сэр. Он вышел на пенсию. Добблер никак не отреагировал.

— А к детективу Мартинесу вы чувствовали большее расположение? — спросила Петра.

— К кому?

— К следователю, которому передали это дело после ухода Баллу.

— Единственный детектив, с которым я имел дело, был Баллу. Да и то не часто.

Губы Добблера раздвинулись в неприятной улыбке. Да ее и улыбкой-то назвать было нельзя.

— Такие там у вас, выходит, порядки.

— Понимаю, это трудно, мистер Добблер…

— Не трудно. Бесполезно.

— В тот день, когда пропала ваша жена, вы были здесь, — сказала Петра.

Добблер не ответил.

— Сэр?

— Это было утвердительное предложение, а не вопрос.

— То, что я сказала, верно?

— Да.

— Что вы тогда делали?

— Домашнее задание, — ответил Добблер.

— Вместе с дочерью?

— Она спала. Я делал свое домашнее задание.

— Вы что же, где-то учились?

— Я беру работу на дом. День у меня не нормированный. Я работаю не с девяти до пяти.

— Вы работаете на компьютере?

— Я составляю аэрокосмическую программу.

— Что это за программа?

— Система управления полетом и посадкой летательного аппарата.

Судя по тону, Добблер не надеялся, что она поймет.

— Кольцевые волноводы? — спросил Айзек. — Аккумуляторные кольца?

Добблер обернулся к юноше.

— Аккумуляторные кольца являются разработкой физиков и инженеров, работающих в области авиационной и космической техники. Я составляю инструкции, которые позволяют сводить к минимуму действия человека.

— Человеческий фактор, — сказал Айзек. Добблер махнул рукой.

— Это психология.

И обратился к Петре:

— Так вы раскопали что-либо новое в деле Марты?

У него подпрыгнула коленка. Губы были крепко сжаты.

— Мне хотелось бы знать, какой была Марта.

— В каком отношении?

— Как человек.

— Что именно вас интересует — какую она любила музыку? Какую предпочитала одежду?

— Да, что-то в этом роде, — сказала Петра.

— Она любила негромкий рок и яркие краски. Любила звезды.

— Она ведь астроном?

— Да, но звезды ей нравились и с эстетической точки зрения, — сказал Добблер. — Ей хотелось, чтобы мир был красив. Она была умна, но эти иллюзии я считаю глупыми.

— Наивными?

— Глупыми.

Добблер посмотрел ей в глаза.

Петра вынула блокнот и сделала вид, что записывает. «Негромкий рок и яркие краски».

— Зачем вы здесь? — спросил Курт Добблер.

— Мы смотрели незакрытые дела, пытались понять, не сможем ли их разрешить.

— Дела Баллу. Вы их смотрели, потому что он алкоголик. Он допустил серьезные ошибки, а теперь вы боитесь скандала.

— Нет, сэр. Мы смотрели и нераскрытые дела других следователей. У Баллу было только дело Марты.

— Незакрытые дела, — повторил Добблер. — Это эвфемизм провала. Получается, что дело Марты для вас всего лишь статистический факт.

— Нет, сэр. Она… была человеком. Поэтому мне и хочется узнать о ней больше.

Добблер, похоже, обдумывал ее слова. Покачал головой.

— С тех пор прошло много лет. Я уже забыл ее лицо.

— В тот вечер, когда она вышла из дома, — сказала Петра, — какое было у нее настроение?

— Настроение? Она была в прекрасном настроении.

— А она не планировала после спектакля пойти куда-то еще?

— Да, говорила, — сказал Добблер.

Коленка задергалась. Костяшки сжимавших ее пальцев побелели.

Вопрос, похоже, сильно его задел.

— Что она вам говорила? — спросила Петра. Ответа не было.

— 28 июня, — подсказала она.

— А что это значит?

— Эта дата имеет для вас какое-то значение?

— В этот день убили мою жену. В чем дело? Вы играете со мной в какую-то игру?

— Сэр…

Добблер соскочил с места и в три длинных прыжка оказался у лестницы. Побежал, переступая через две ступеньки, остановился посреди марша.

— Я должен помочь дочери. Прощайте.

Он исчез. Айзек начал было подниматься, но, увидев, что Петра осталась сидеть, плюхнулся на диван. Наконец она встала, и он наблюдал, как она перемещается по комнате Добблера. Петра дошла до коридора в кухню, внимательно приглядываясь к обстановке. Услышав шаги на ступенях, сделала знак Айзеку, чтобы тот шел к выходу.

Она взялась за дверную ручку, когда Тед Добблер сказал:

— Извините. У Курта стресс.

— Новый стресс? — обернулась к нему Петра.

— Работа. Очень ответственная работа. Он и в самом деле ничего больше не может сообщить вам о Марте.

— Он только что сказал вам это? Тед помотал головой.

— Он не сказал ни слова, просто пошел в свою комнату и запер дверь. Извините, если он немного… Курт сильно страдал.

— А как ваша племянница? Тед моргнул.

— Курт очень для нее старается.

— Ну, да, — сказала Петра, — фанатичный отец-одиночка. В некоторых темах она была докой. Профессор Кеннет

Коннор был идеальным отцом-одиночкой. Петра могла себе представить, что значит вырасти под опекой Курта Добблера.

— Точно, — подтвердил Тед.

Петра повернула ручку и вышла из дома. Тед крикнул им вслед:

— Наверняка он захочет узнать, что вам удастся обнаружить.



Даже на улице по пути к машине она ощущала запах вареного мяса. Петра страшно проголодалась. Айзек позвонил маме и сказал, что не придет сегодня обедать, но Петра была уверена, что мать оставит что-нибудь для своего золотого сыночка.

— Ну что, отвезти вас обратно, или зайдем в кафе и перекусим?

— Я не голоден, — сказал он.

Не голоден? Петра вдруг вспомнила, что никогда не видела его за едой. А, да ведь он ездит в автобусе, да и рубашек у него, кажется, только три.

Вероятно, единственное, что он может себе позволить, — это редкие походы в «Макдоналдс».

— Пошли, — сказала она.



Она выбрала ресторан возле границы Энсино и Тарзаны, где кормили стейками и морепродуктами. Место это казалось вполне демократичным и недорогим. Но Петра изучила меню и обнаружила, что цены здесь кусаются. Ну да ладно, главное — утолить зверский аппетит.

В закутке позади стойки бара удобно и темно. Красные кабины, темные деревянные панели, на стенах фотографии знаменитостей. К ним подошла официантка, рыжеватая блондинка, молодая, привлекательная, грудастая. Петра заметила, как она оглядела Айзека. Потом внимательно посмотрела на Петру, и в глазах ее появилось любопытство.

Петра читала ее мысли: какие могут быть между ними отношения?

Когда Айзек уселся на почтительной дистанции от Петры, а она сделала за него заказ, как за ребенка, официантка улыбнулась. С ходу принялась бесстыдно флиртовать с мальчиком.

Он совершенно не замечал ее улыбок, встряхивания волосами, выгибания спины, поглаживания пышной груди. Вежливо улыбался и благодарил пышку за каждую услугу. Когда принесли заказ, он наклонил голову, внимательно посмотрел на стейк и наконец разрезал его.

Отличное толстое филе. Айзек хотел довольствоваться гамбургером, но Петра настояла на стейке, а пышка ее в этом поддержала.

— Полезно для сильных костей. Улыбка, волосы, спина, грудь.

Спохватившись, Петра заказала два бокала бургундского: хотелось побаловать мальчика.

Проголодавшись, она набросилась на жаркое, словно перед ней было лицо Шулкопфа.

После нескольких минут молчаливого истребления пищи она спросила Айзека, как ему понравилась еда.

— Замечательная. Очень вам благодарен.

Доев мясо, он посмотрел на печеную картофелину величиной в собачью голову.

— Большая, — сказала Петра.

— Огромная.

— Наверное, радиоактивная. Вырастили по специальной схеме в Айдахо.

Он рассмеялся и воткнул вилку в картофелину.

— Итак, что вы думаете о мистере Добблере?

— Нелюдимый, настроен враждебно. Понимаю, почему следователь Баллу назвал его странным.

— Что-нибудь еще можете о нем сказать? Айзек задумался.

— У него чрезвычайно низкий эмоциональный фон. И общаться с ним очень трудно.

— Да, это так, — согласилась она. — Но через него мы могли бы на что-нибудь выйти. Прошло столько лет, а дело не сдвинулось с мертвой точки. После Баллу и Мартинеса он вряд ли преисполнился уважением к полиции.

«Пьяница и человек-невидимка. Вот вам и полиция во всей красе. Интересно, что об этом думает Айзек. Напишет ли об этом в своей диссертации? Может, упомянет и о ней?»

— К сожалению, — сказала она, — встречаются такие сотрудники, как Баллу и Мартинес. К счастью, их меньшинство.

«Маленькая мисс Защитница».

— Больше всего удивляет меня во всем этом то, что мистер Курт Добблер ни разу не подал на них жалобу. Все разочарование держал при себе.

Айзек положил нож и вилку.

— Зачем ему, если он не хотел раскрытия дела? Петра кивнула.

— Удивительно, — сказал он. — А я об этом и не подумал. Они снова принялись за еду.

— То замечание, что он сделал, — сказал Айзек, — будто он не помнит лица жены… Иногда личности в пограничных состояниях с трудом сохраняют в сознании облик близкого человека. За исключением случаев, когда те их предали. Когда это происходит, они становятся весьма эмоциональны.

— Если у жены на стороне роман, то это тоже предательство, — сказала Петра. — Это предположил Баллу, правда, я не уверена, следует ли обращать внимание на его высказывания.

Айзек кивнул.

— Что такое личности в пограничном состоянии? — спросила Петра.

— Это — психическое нарушение, при котором имеются проблемы идентификации и интимной жизни — трудности общения с другими людьми. Такие личности испытывают более высокий уровень депрессии, и они чаще совершают насилие. Женщины склонны наказывать самих себя, а мужчины могут впадать в агрессию.

— Они убивают своих жен?

— Специально я статистику не изучал, но это первое, что приходит на ум.

Петра слышала свой голос, словно со стороны.

— Добблер и в самом деле со странностями, однако проходит время, и потеря близкого человека воспринимается уже не так остро. Ты забываешь. Это защитная реакция. Я слышала, как об этом говорят родственники жертв.

Голос ее звучал спокойно, она не давала воли своим чувствам. Вспомнила, как часами смотрела на фотографии. Юные мама и отец, студенты колледжа, на первом свидании. Мама склонилась над кроваткой, где лежат ее маленькие братья. Мама — настоящая красавица — в цельнокроеном купальнике на берегу озера. Вот и все, что Петра могла представить себе, думая о женщине, которая умерла, подарив ей жизнь.

Ее лицо, должно быть, выдало что-то, потому что Айзек смутился.

— Прежде чем погрузиться в психологию Курта, — сказала Петра, — вспомним, что группа его крови не совпадает с образцом, снятым с сиденья автомобиля. У нас нет вещественного доказательства, связывающего его с преступлением. К тому же у Добблера имеется алиби.

Она взялась снова за стейк и поняла, что уже не голодна.

— А что теперь? — спросил Айзек.

— Пока не решила. Предположим, я возьмусь за это дело. За любое дело из списка. — Она улыбнулась. — Видите, во что вы меня втравили?

Ну, так и есть. Снова зарделся. Эмоциональный барометр мальчика настроен слишком тонко — все чувства написаны на лице.

Полная противоположность Курту Добблеру. У того полная атрофия эмоций.

Стоп! Айзек что-то бормочет:

— …Извините, если я осложнил…

— Да, осложнили, — сказала Петра. — И ладно. Вы правильно сделали.

Он замолчал. Петра легонько взяла его за предплечье.

— Послушайте, благодаря вам я слегка развеселилась. Он выдавил улыбку.

— Дело в том, — продолжила она, — что сегодня я вовсе не планировала влезать в полдюжины нераскрытых дел, которые, возможно, так и не будут доведены до концам Но вы правы: на них следует обратить внимание, уж слишком много в них общего.

Когда она это решила?

Когда увидела, что все жертвы погибли от однотипных ранений?

Или, может быть, раньше. Вероятно, почувствовала сразу, только сама себе в этом не признавалась.

— Если я брошу это, то окажусь не лучше Баллу и Мартинеса. Поэтому я их беру. Хорошо?

Он что-то пробормотал.

— Прошу прощения?

— Надеюсь, что вы справитесь.

— Справлюсь, — сказала она. — Так или иначе.

Вы только ее послушайте. Маленькая мисс Карма. — Десерт будете?

И, не дожидаясь ответа, Петра подала знак рыжеволосой официантке.

ГЛАВА 16

Айзек понял, что сделал ошибку.

Он сказал Петре, чтобы она высадила его на перекрестке Пико и Юнион. Возле автобусной остановки, где он выходил обычно, за четыре квартала от дома. Ему не хотелось, чтобы она видела магазины, торгующие дешевым спиртным, и деревянные дряхлые строения, превращенные в дома дневного пребывания. Четырехэтажные оштукатуренные развалюхи, такие же, как и его дом, сплошь покрытые граффити.

Его мать содержала квартиру в безупречной чистоте. Его дом был не хуже соседних. То есть такой же плохой. Иногда бездомные входили в вестибюль и справляли там нужду. Когда Айзек поднимался по скрипучим ступеням на свой третий этаж, то старался не притрагиваться к перилам, выкрашенным коричневой краской. Красили их так часто, что они казались желатиновыми. Иногда они и в самом деле были липкими как желе: к ним приклеивали жевательную резинку. И кое-что похуже.

В последний год учебы в колледже, когда голова его была забита биологией и органической химией, он стал, входя в дом, надевать резиновые перчатки. А перед дверью своей квартиры поспешно снимал их и прятал.

Шум, запахи. Он старался от всего этого отключиться.

Сегодня утром, отправляясь в университет, он отметил, что фасад дома кажется более неприглядным, чем всегда.

Вечерами он мог забыть об этом, его воображение устремлялось к величественным деревьям и прекрасным кирпичным университетским стенам, к старинным фолиантам библиотеки Доэни.

Его другая жизнь.

Жизнь, которая когда-нибудь у него будет. Возможно. Кого он дурачит? Петра умна, она знает, что семья Гомес живет не в особняке.

И все же мысль о том, что она увидит его дом, вызывала в нем протест.

Поэтому он пошел пешком.

Поворот направо, мимо магазина, облюбованного старыми пьяницами, темные улицы, переулки, а здесь, как всегда, бродяги и наркоманы.

Смирившиеся со своей судьбой. С некоторыми из них он перебрасывался словом-другим. Иногда отдавал им остатки завтрака: мама укладывала ему с собой слишком много.

Впрочем, по большей части он их игнорировал, они отвечали ему тем же.

Так было многие годы, никаких эксцессов.

Сегодня он попал-таки в переделку.



Он не замечал их, пока они не начали смеяться.

Позади него слышалось хриплое громкое улюлюканье. Очень близко. Когда они за ним пошли?

Он был занят своими мыслями: Марта Добблер, Курт Добблер.

28 июня не за горами.

Петра. Темные глаза. Как она расправилась с огромным стейком! Сжала его предплечье… руки тонкие, но сильные. Агрессивность, но такая женственная.

Снова взрыв хохота за спиной. Ближе. Обернувшись через плечо, он ясно увидел их в свете фонаря.

В футах тридцати от него. Трое. Развинченные движения.

Треплются. Наскакивают друг на друга. Смеются. Испанская речь с мексиканским акцентом. Через слово — английский жаргон, точнее единственный смачный глагол «фак», и все его производные.

Айзек ускорил шаг, осторожно и быстро оглянулся.

Круглые бритые головы. Невысокого роста. Мешковатая одежда.

Один из них вскинул к небу кулак и издал вопль. Голос высокий, как у девчонки.

Возможно, все это не имеет к нему отношения. Может, они просто болтаются по улице.

Они по-прежнему толкали друг друга. Юные голоса. Несвязная речь. Панки. Должно быть, находятся под действием стимуляторов.

До дома еще два квартала. Он обернулся.

Они не отставали.

Он пошел еще быстрее.

Один из них крикнул:

— Гомик! Ну и дела!

Все эти годы, несмотря на криминогенную обстановку в районе, он ни разу не попадал в такой переплет. Обычно к восьми часам вечера он уже был дома. Но сейчас время близилось к одиннадцати. Они с Петрой вернулись в участок поздно, и он еще немного посидел там. Петра работала за столом, а он делал вид, будто не обращает на нее внимание.

Притворялся, что и сам работает. Ему просто хотелось посидеть с ней за компанию.

Петра.

День промелькнул так быстро. Он был рядом с ней, смотрел на нее, слушал. Вникал в тонкости работы детектива, узнавал такое, о чем не прочтешь ни в одном учебнике. Высказывал мнение, если она им интересовалась. И она спрашивала куда чаще, чем он того ожидал.

Интересно, по доброте душевной или она действительно ждала от него помощи?

Пожалуй, задавала вопросы искренно: Петра не терпела дураков.

— Эй, ты, гомик, извращенец поганый, который час? Айзек продолжал идти.

Остался один квартал.

Обед, десерт, «эспрессо» — такого кофе он никогда не пил. Даже когда доктор Гомперс изредка приглашал его на ланч, такого кофе ему не подавали.

— Эй, поганец, куда несешься?

Айзек перешел на рысцу и услышал их крики, улюлюканье и топот ног. Айзек наддал скорости и почувствовал, как мгновенно взмок.

Слава богу, Петра не видит его позора.

Резкий удар в поясницу. Тяжелый ботинок угодил по почкам. Пронзила боль, он пошатнулся, но остался на ногах, хотя и сбился с ритма. Когда он снова попробовал бежать, кто-то дернул его кейс.

Его записи. Его ноутбук. Он не отпускал руку, но тут ему вцепились в шею, Айзек увернулся от удара, и кейс выпал из руки.

Замок открылся, бумаги разлетелись в разные стороны. Тяжелый компьютер, по счастью, не вывалился.

Его рукописные расчеты упали на край тротуара. Страницы с анализом множественной регрессии субэтнических популяций в высококриминальных районах. Он не успел разместить их на жестком диске. Глупец, глупец! Если потеряет, то ему понадобятся часы, чтобы…

Кулак — крепкий кулак с острыми костяшками — смазал его по голове. Айзек зашатался и отлетел назад.

Удержался на ногах, попятился и посмотрел на них.

Они оказались даже моложе, чем он предполагал. Лет четырнадцати-пятнадцати. Маленькие, выросшие в гетто подростки. Двое худых, один чуть поплотнее. Ровесники его двоюродного брата Самуэлито. Но Сэмми мальчик хороший, он ходит в церковь, а у этих троих бритые головы, широченные штаны.

Тот факт, что они еще дети, мало его утешил. Подростки могут быть самыми опасными преступниками. Они не сдерживают своих порывов, сознание их недостаточно развито. Он читал, что, если не исправить их поведение до двенадцати лет…

Троица его окружила, трое злобных карликов, хихикающих и сквернословящих. Он переместился, чтобы не быть к ним спиной. Щека, на которую пришелся удар кулаком, горела.

Подросток, который поплотнее приятелей, расставил ноги и поднял кулаки. Маленькие руки. Айзек невольно вспомнил диккенсовского Оливера Твиста.

Ночной ветерок пронесся по улице, зашевелил бумаги с расчетами.

— Дай мне свои чертовы деньги, гомик, — сказал плотный подросток.

Голос гнусавый, только-только начал ломаться.

По отдельности Айзек мог запросто расшибить в лепешку каждого, но вместе… пока он раздумывал над вариантами, самый маленький взмахнул рукой и сверкнул чем-то металлическим.

О господи, никак пистолет?

Нет, нож. Плоский нож в открытой ладони. Мальчишка покрутил рукой.

— Я зарежу тебя, гомик.

Айзек еще немного попятился. Еще один порыв ветра унес бумажный листок на несколько футов в сторону. Плотный подросток сказал:

— А ну, выкладывай деньжата, если не хочешь получить в бок перо.

Голос его то и дело давал петуха.

Стать жертвой идиота, у которого молоко на губах не обсохло? Малыш придвинулся к нему вплотную. Встал под фонарь, и Айзек разглядел его оружие. Карманный нож, дешевка, темная пластиковая ручка, лезвие, наверное, два дюйма длиной. Запястье у мальчишки тонкое, слабое. От него дурно пахло, да и от остальных — тоже. Запах нестиранного белья, марихуаны и взбудораженных гормонов.

Маленькие правонарушители. Ситуация неприятная. Мысль о дурацком маленьком лезвии, воткнутом в его плоть, взбесила Айзека.