Настройки шрифта

| |

Фон

| | | |

 

Аркадий Стругацкий, Борис Стругацкий







Десантники





Спутник был огромен. Это был тор в два километра в поперечнике, разделенный внутри массивными переборками на множество помещений. В кольцевых коридорах было пусто и светло, треугольные люки, ведущие в пустые светлые помещения, были распахнуты настежь. Спутник был покинут невероятно давно, может быть, миллионы лет назад, но шершавый желтый пол был чист, и Август Бадер сказал, что не видел здесь ни одной пылинки.



Бадер шел впереди, как и полагается первооткрывателю и хозяину. Горбовский и Валькенштейн видели его большие оттопыренные уши и светлый хохолок на макушке.



— Я ожидал увидеть здесь запустение, — неторопливо рассказывал Бадер. Он говорил по-русски, старательно выговаривая каждый слог. — Этот спутник заинтересовал нас прежде всего. Это было десять лет назад. Я увидел, что внешние люки раскрыты. Я сказал себе: «Август, ты увидишь картину ужасающего бедствия и разрушения». Я даже приказал жене остаться на корабле. Я боялся найти здесь мертвые тела, вы понимаете.



Он остановился перед каким-то люком, и Горбовский чуть не налетел на Бадера. Валькенштейн, который немного отстал, догнал их и остановился рядом, насупившись.



— Абер здесь было пусто, — сказал Бадер. — Здесь было светло, очень чисто и совершенно пусто. Прошу вас, взгляните. — Он сделал плавный жест рукой. — Я склонен полагать, что здесь была диспетчерская Спутника.



Они протиснулись в помещение с куполообразным потолком и с низкой полукруглой стойкой посередине. Стены были ярко-желтые, матовые и светились изнутри. Горбовский потрогал стену. Она была гладкая и прохладная.



— Похоже на янтарь, — сказал он. — Попробуй, Марк.



Валькенштейн попробовал и кивнул.



— Все демонтировано, — продолжал Бадер. — Но в стенах и переборках, а равно и в тороидальной оболочке Спутника остались скрытые пока от нас источники света. Я склонен полагать…



— Мы знаем, — быстро сказал Валькенштейн.



— Вот как? — Бадер посмотрел на Горбовского. — Но что вы читали? Вы, Марк, и вы, Леонид?



— Мы читали серию ваших статей, Август, — ответил Горбовский. — «Искусственные спутники Владиславы».



Бадер наклонил голову.



— «Искусственные, неземного происхождения спутники планеты Владислава звезды ЕН 17», — поправил он. — Да. В таком случае, разумеется, я могу не излагать вам свои соображения по поводу источников света.



Валькенштейн пошел вдоль стены, озираясь.



— Странный материал, — заметил он. — Металлопласт, наверное. Но я никогда не видел такого металлопласта.



— Это не металлопласт, — возразил Бадер. — Не забывайте, где вы находитесь. Вы, Марк, и вы, Леонид.



— Мы не забываем. — Горбовский еле заметно улыбнулся. — Мы бывали на Фобосе, и там действительно совсем другой материал.



Горбовский и Валькенштейн бывали на Фобосе. Это был спутник Марса, и долгое время его считали естественным спутником. Но он оказался четырехкилометровым тором, окутанным металлической противометеоритной сеткой. Густая сеть была изъедена метеоритной коррозией и местами прорвана. Но сам спутник уцелел. Внешние люки его были открыты, и гигантский бублик был пуст точно так же, как этот. По изношенности противометеоритной сети подсчитали, что он был выведен на орбиту вокруг Марса по крайней мере десять миллионов лет назад.



— О, Фобос! — Бадер покачал головой. — Фобос — это одно, Леонид. Владислава — это отнюдь другое.



— Почему? — осведомился Валькенштейн, подходя. Он думал иначе.



— Например, потому, что от Солнца и от Фобоса до Владиславы, где находимся сейчас мы, триста тысяч астрономических единиц.



— Мы покрыли это расстояние за полгода, — сердито сказал Валькенштейн. — Они могли сделать то же. И потом спутники Владиславы и Фобос имеют много общего.



— Но это следует доказать. — Бадер поднял палец.



Горбовский проговорил, лениво усмехаясь:



— Вот мы и попробуем доказать.



Некоторое время Бадер размышлял и затем изрек:



— Фобос и земные спутники тоже имеют много общего.



Это был ответ в стиле Бадера — очень веско и на полметра мимо.



— Хорошо, — вздохнул Горбовский. — А что здесь есть еще, кроме этой диспетчерской?



— На этом Спутнике, — важно сказал Бадер, — имеется сто шестьдесят помещений размером от пятнадцати до пятисот квадратных метров. Мы можем осмотреть их все. Но они пусты.



— Раз они пусты, — заметил Валькенштейн, — нам лучше вернуться на «Тариэль».



Бадер поглядел на него и снова повернулся к Горбовскому.



— Мы называем этот Спутник Владя. Как вам известно, у Владиславы есть еще один спутник, тоже искусственный и тоже неземного происхождения. Он меньше по размерам. Мы называем его Слава. Вы понимаете? Планета называется Владислава. Естественно назвать два ее спутника Владя и Слава. Не так ли?



— Да, конечно, — согласился Горбовский. Это изящное рассуждение было ему знакомо. Он слышал его в третий раз. — Это вы очень остроумно предложили, Август. Владя и Слава. Владислава. Прекрасно.



— У вас на Земле, — продолжал Бадер неторопливо, — эти спутники называют «Игрек один» и «Игрек два». Но мы — мы называем их иначе. Мы называем их Владя и Слава.



Он строго поглядел на Валькенштейна.



— Что же касается состава этого желтого материала, который отнюдь не является металлопластом и который я называю янтарин…



— Очень удачно, — вставил Горбовский.



— Да… Неплохо… То состав его пока неизвестен. Он остается тайной.



Наступило молчание. Горбовский рассеянно оглядывал помещение.



Он пытался представить себе тех, кто строил этот Спутник и потом работал здесь когда-то очень давно. Это были другие люди. Они пришли в Солнечную систему и ушли, оставив возле Марса покинутые космические лаборатории и большой город вблизи северной полярной шапки. Спутники были пусты, и город был пуст — остались только странные здания, на много этажей уходящие под почву. Затем — или, может быть, до того — они пришли в систему звезды ЕН 17, построили возле Владиславы два искусственных спутника и тоже ушли. И здесь, на Владиславе, тоже должен быть покинутый город. Почему и откуда они приходили? Почему и куда они ушли? Впрочем, ясно почему. Они, конечно, были великие исследователи. Десантники другого мира.



— Теперь, — предложил Бадер, — мы пойдем и осмотрим помещение, в котором я нашел предмет, названный мною условно пуговицей.



— Он и сейчас там? — спросил Валькенштейн, оживившись.



— Кто «он»? — не понял Бадер.



— Предмет.



— Пуговица, — веско поправил Бадер, — находится в настоящий момент на Земле в распоряжении Комиссии по изучению следов деятельности иного разума в Космосе.



— Но я собирал материал по Владиславе, и мне не показали эту вашу пуговицу.



Бадер задрал подбородок.



— Я отправил ее с капитаном Антоном Быковым четыре локальных месяца назад.



С Быковым они разминулись в пути. Он должен был прибыть на Землю спустя два месяца после старта «Тариэля» к звезде ЕН 17.



— Так, — безучастно произнес Горбовский. — Осмотр пуговицы, таким образом, откладывается.



— Но мы осмотрим помещение, где я ее нашел, — настаивал Бадер. — Не исключено, Леонид, что в гипотетическом городе на поверхности планеты Владиславы вы обнаружите аналогичные предметы.



Он полез в люк. Валькенштейн процедил сквозь зубы:



— Надоел он мне, Леонид Андреевич…



— Надо терпеть, — ответил Горбовский.



До помещения, где Бадер нашел пуговицу, оказалось полкилометра. Бадер показал место, где пуговица лежала, и подробно рассказал, как он пуговицу обнаружил. (Он наступил на нее и раздавил.) По мнению Бадера, пуговица была аккумулятором, имевшим первоначально сферическую форму. Она была сделана из полупрозрачного серебристого материала, очень мягкого. Диаметр — тридцать восемь и шестнадцать сотых миллиметра… плотность… вес… расстояние от ближайшей стены…



В комнате напротив, по другую сторону коридора, сидели среди приборов, расставленных прямо на полу, два молодых парня в синих рабочих куртках. Они работали, поглядывая в сторону Горбовского и Валькенштейна, и переговаривались вполголоса.



— Десантники. Прилетели вчера.



— Вон тот, длинный — Горбовский.



— Знаю.



— А другой, беловолосый?



— Марк Ефремович Валькенштейн. Штурман.



— А-а, слыхал.



— Они начнут завтра…



Бадер наконец кончил объяснения и спросил, всё ли понятно. «Всё», — ответил Горбовский и услыхал, как в комнате напротив хихикнули.



— Теперь мы вернемся домой, — сказал Бадер.



Они вышли в коридор, и Горбовский кивнул парням в синем. Парни встали и поклонились с улыбками.



— Желаем удачи! — крикнул один.



Другой молча улыбался, крутя в руках моток многоцветного провода.



— Спасибо.



Валькенштейн тоже поблагодарил:



— Спасибо.



Отойдя шагов сто, Горбовский обернулся. Двое в синих куртках стояли в коридоре и смотрели им вслед.



Время в «Империи Бадера» (так насмешники называли всю систему искусственных и естественных спутников Владиславы — обсерватории, мастерские, заправочные станции, черные цистерны-плантации с хлореллой, оранжереи, питомники, стеклянные сады отдыха и пустующие торы неземного происхождения) исчислялось тридцатичасовыми циклами. К концу третьего цикла после того, как Д-звездолет «Тариэль», шестикилометровый гигант, похожий издали на сверкающий цветок, вышел на меридиональную орбиту вокруг Владиславы, Горбовский предпринял первый поиск. Д-звездолеты не приспособлены к высадкам на массивные планеты, особенно на планеты с атмосферами и тем более на планеты с бешеными атмосферами. Для этого они слишком хрупки. Высадки осуществляются вспомогательными кораблями-ботами с атомно-импульсным или фотонным приводом, устойчивыми планетолетами облегченного типа с нефиксированным центром тяжести. Рейсовый звездолет несет на себе один такой бот, а десантный — от двух до четырех. «Тариэль» имел на борту два фотонных бота, и в одном из них Горбовский предпринял первую попытку прощупать атмосферу Владиславы. «Поглядеть, стоит ли», — сказал Горбовский Бадеру.



Бадер лично прибыл на «Тариэль». Он много кивал и говорил: «О да!» — и, когда бот Горбовского оторвался от «Тариэля», сел на стульчик сбоку от наблюдательного пульта и стал терпеливо ждать.



Все десантники собрались возле пульта и следили за неясными вспышками на сером экране осциллографа — это были отпечатки сигнальных импульсов, которые посылал автопередатчик на боте. Десантников было трое, если не считать Бадера. Они молчали и думали о Горбовском, каждый по-своему.



Валькенштейн думал о том, что Горбовский вернется через час. Он терпеть не мог неопределенности, и ему хотелось, чтобы Горбовский был уже здесь, хотя он знал, что первый поиск всегда проходит благополучно, особенно если десантный бот ведет Горбовский. Валькенштейн вспомнил первую встречу с Горбовским. Валькенштейн только что вернулся из броска на Нептун, вернулся без потерь, гордился этим и хвастался ужасно. Это было на Цифэе, спутнике Луны, откуда обычно стартовали все фотонные корабли. Горбовский подошел к нему в столовой и сказал: «Извините, ради бога, вы случайно не Марк Ефремович Валькенштейн?» Валькенштейн кивнул и спросил: «Чем могу?» У Горбовского был очень несчастный вид. Он сел рядом, пошевелил длинным носом и сказал просительно: «Послушайте, Марк, вы не знаете, где здесь можно достать арфу?» Здесь — это на расстоянии в триста пятьдесят тысяч километров от Земли, на звездолетной базе. Валькенштейн подавился супом. Горбовский с любопытством разглядывал его, затем представился и сказал: «Да вы успокойтесь, Марк, это не срочно. Я, собственно, хотел узнать, на каком режиме вы входили в экзосферу Нептуна?» Это была манера Горбовского: подобраться к человеку, особенно незнакомому, задать такой вот вопрос и смотреть, как человек выкручивается.



И биолог Перси Диксон, черный, заросший курчавым волосом, тоже думал о Горбовском. Перси Диксон работал в области космопсихологии и космофизиологии человека. Он был стар, очень много знал и провел над собой и над другими массу сумасшедших экспериментов. Он пришел к заключению, что человек, пробывший в Пространстве в общей сложности больше двадцати лет, отвыкает от Земли и перестает считать Землю домом. Оставаясь землянином, он перестает быть человеком Земли. Перси Диксон сам стал таким и не понимал, почему Горбовский, налетавший полтораста парсеков и побывавший на десятке лун и планет, время от времени вдруг поднимает очи горе и говорит со вздохом: «На лужайку бы. В травку. Полежать. И чтобы речка».



И Лю Гуань-чэн, атмосферный физик, думал о Горбовском. Он размышлял над его прощальными словами: «Посмотрю, стоит ли». Лю Гуань-чэн очень боялся, что Горбовский, вернувшись, скажет: «Не стоит». Так уже случалось несколько раз. Лю Гуань-чэн занимался бешеными атмосферами и был вечным должником Горбовского, и каждый раз ему казалось, что он отправляет Горбовского на смерть. Однажды Лю сказал ему об этом. Горбовский серьезно ответил: «Знаете, Лю, еще не было случая, чтобы я не вернулся».



Генеральный Уполномоченный Совета Космогации, директор Транскосмической звездолетной базы и лаборатории «Владислава ЕН 17», профессор и десантник Август-Иоганн Бадер тоже думал о Горбовском. Почему-то он вспомнил, как пятнадцать лет назад на Цифэе Горбовский прощался со своей матерью. Горбовский и Бадер уходили к Трансплутону. Это очень печальный момент — прощание с родными перед космическим рейсом. Бадеру показалось, что Горбовский простился с матерью очень небрежно. Как капитан корабля — тогда он был капитаном корабля — Бадер счел своим долгом сделать Горбовскому внушение. «В такой печальный момент, — сказал он строго, но мягко, — ваше сердце должно было биться в унисон с сердцем вашей матушки. Высокая добродетель каждого человека состоит в том, чтобы…» Горбовский слушал молча, а когда Бадер закончил выговор, сказал странным голосом: «Август, а у вас есть мама?» Да, он так и сказал «мама». Не мать, не муттер, а мама…



— Вышел на ту сторону! — воскликнул Лю.



Валькенштейн поглядел на экран. Всплески туманных пятен исчезли. Он поглядел на Бадера. Бадер сидел, вцепившись в сиденье стула, и у него был такой вид, словно его тошнит. Он поднял на Валькенштейна глаза и вымученно улыбнулся.



— Одно дело, — старательно выговорил он, — когда ты сам. Абер совсем другое дело, когда некто другой.



Валькенштейн отвернулся. По его мнению, было совершенно безразлично, кто делает дело. Он поднялся и вышел в коридор. У кессонного люка он увидел незнакомого молодого человека с бритым загорелым лицом и бритым лоснящимся черепом. Валькенштейн остановился, оглядывая его с головы до ног и обратно.



— Кто вы такой? — спросил он неприветливо. Меньше всего он ожидал встретить на «Тариэле» незнакомого человека.



Молодой человек кривовато усмехнулся.



— Моя фамилия Сидоров, — сказал он. — Я биолог и хочу видеть товарища Горбовского.



— Горбовский в поиске, — сказал Валькенштейн. — Как вы попали на корабль?



— Меня привез директор Бадер…



— А-а, — протянул Валькенштейн. Бадер прибыл на звездолет два часа назад.



— …и, вероятно, забыл про меня.



— Естественно. Это вполне естественно для директора Бадера. Он весьма взволнован.



— Я понимаю. — Сидоров поглядел на носки своих ботинок и сказал: — Я хотел переговорить с товарищем Горбовским.



— Вам придется подождать. Пойдемте, я провожу вас в кают-компанию.



Он проводил Сидорова в кают-компанию, положил перед ним пачку последних земных журналов и вернулся в рубку. Десантники улыбались, Бадер утирал пот со лба и тоже улыбался. На экране опять бились туманные всплески.



— Возвращается, — облегченно вздохнул Диксон. — Он сказал, что одного витка на первый раз достаточно.



— Конечно, достаточно, — согласился Валькенштейн.



— Вполне достаточно, — добавил Лю.



Через четверть часа Горбовский выкарабкался из кессона, на ходу расстегивая пилотский комбинезон. Он был рассеян и смотрел поверх голов.



— Ну что? — нетерпеливо спросил Лю.



— Все в порядке, — ответил Горбовский. Он остановился посередине коридора и стал вылезать из комбинезона. Выпростал из комбинезона одну ногу, наступил на рукав и чуть не упал. — То есть что я говорю — все в порядке? Все ни к черту не годится.



— А что именно? — осведомился Валькенштейн.



— Я есть хочу, — заявил Горбовский. Он вылез наконец из комбинезона и направился в кают-компанию, волоча комбинезон по полу за рукав. — Дурацкая планета.



Валькенштейн отобрал у него комбинезон и пошел рядом.



— Дурацкая планета, — повторил Горбовский, глядя поверх голов.



— Это весьма трудная планета для высадки, — подтвердил Бадер, отчетливо выговаривая слова.



— Дайте мне поесть, — попросил Горбовский.



Когда он вошел в кают-компанию, Сидоров вскочил на ноги.



— Сидите, сидите, — благосклонно сказал Горбовский и повалился на диван.



— Так что же случилось? — спросил Валькенштейн.



— Ничего особенного. Наши боты не годятся для высадки.



— Почему?



— Не знаю. Фотонные корабли не годятся для высадки. Все время нарушается настройка магнитных ловушек в реакторе.



— Атмосферные магнитные поля, — предположил атмосферный физик Лю и потер руки, шурша ладонями.



— Может быть, — отозвался Горбовский.



— Что же, — неторопливо сказал Бадер. — Я дам вам импульсную ракету. Или ионолёт.



— Дайте, Август, — оживился Горбовский. — Дайте, пожалуйста, нам ионолёт или импульсную ракету. И дайте мне поесть что-нибудь.



— Интересно! — воскликнул Валькенштейн. — Да я и не помню уже, когда в последний раз водил импульсную ракету.



— Ничего, — успокоил Горбовский. — Вспомнишь… Послушайте, а дадут мне сегодня поесть?



Валькенштейн извинился перед Сидоровым, снял со стола журналы и накрыл стол хлорвиниловой скатертью. Затем он поставил на стол хлеб, масло, молоко и гречневую кашу.



— Пожалуйста, Леонид Андреевич.



Горбовский нехотя встал с дивана.



— Всегда приходится подниматься, когда надо что-нибудь делать…



Он сел за стол, взял обеими руками чашку с молоком и выпил ее залпом. Затем он обеими руками придвинул к себе тарелку с кашей и взял вилку. Только когда он взял вилку, стало понятно, почему он брал чашку и тарелку обеими руками. У него тряслись руки. У него так сильно тряслись руки, что он два раза промахнулся, стараясь поддеть на кончик ножа кусок масла. Бадер, вытянув шею, глядел на руки Горбовского.



— Я постараюсь дать вам самую лучшую импульсную ракету, Леонид, — сказал он слабым голосом. — Наиболее лучшую.



— Дайте, Август. Самую лучшую. А кто этот молодой человек?



— Это Сидоров, — объяснил Валькенштейн. — Он хотел говорить с вами.



Сидоров встал опять. Горбовский благожелательно поглядел на него снизу вверх.



— Садитесь, пожалуйста.



— О, — сказал Бадер, — я совершенно забыл. Простите меня. Леонид, товарищи, позвольте представить вам…



— Я Сидоров. — Молодой человек чувствовал себя неловко, потому что все глядели на него. — Михаил Альбертович. Биолог.