Святочный киберпанк, или Рождественская ночь-117.DIR

Не надо быть специалистом по так называемой культуре, чтобы заметить общий практически для всех стран мира упадок интереса к поэзии. Возможно, это связано с политическими переменами, случившимися в мире за последние несколько десятилетий. Поэзия, далекий потомок древней заклинательной магии, хорошо приживается при деспотиях и тоталитарных режимах в силу своеобразного резонанса — такие режимы, как правило, тяготеют к магии и поэтому способны естественным образом питать одно из ее ответвлений. Но перед лицом (вернее, лицами) трезвомыслящей гидры рынка поэзия оказывается бессильной и как бы ненужной.

Но это, к счастью, не означает ее гибели. Просто из фокуса общественного интереса она смещается на его периферию — в пространство университетских кампусов, районных многотиражек, стенгазет, капустников и вечеров отдыха. Больше того, нельзя даже сказать, что она совсем покидает этот фокус — ей удается сохранить свои позиции и в той раскаленной области, куда направлен мутный взгляд человечества. Поэзия живет в названиях автомобилей, гостиниц и шоколадок, в именах, даваемых космическим кораблям, гигиеническим прокладкам и компьютерным вирусам.

Последнее, пожалуй, удивительнее всего. Ведь по своей природе компьютерный вирус не что иное, как бездушная последовательность команд микроассемблера, незаметно прилепляющаяся к другим программам, чтобы в один прекрасный день взять и превратить компьютер в бессмысленную груду металла и пластмассы. И вот этим программам-убийцам дают имена вроде «Леонардо», «Каскад», «Желтая роза» и так далее.

Возможно, поэтичность этих имен есть не что иное, как возврат к упоминавшейся заклинательной магии. А может быть, это попытка как-то очеловечить и умилостивить всемогущий полупроводниковый мир, проносящиеся по которому электрические импульсы определяют человеческую судьбу.

Ведь богатство, к которому всю жизнь стремится человек, в наши дни означает не подвалы, где лежат груды золота, а совершенно бессмысленную для непосвященных цепочку нулей и единиц, хранящуюся в памяти банковского компьютера. Все, чего добивается самый удачливый предприниматель за полные трудов и забот годы перед тем, как инфаркт или пуля вынуждают его покинуть бизнес, это изменение последовательности зарядов на каком-нибудь тридцатидвухэмиттерном транзисторе из чипа, который так мал, что и разглядеть-то его можно только в микроскоп.

Поэтому нет ничего удивительного, что компьютерный вирус, полностью парализовавший на несколько дней жизнь большого русского города Петроплаховска, назывался «Рождественская Ночь». (В программах-антивирусах и компьютерной литературе он получил имя «РН-117.DIR» — что означают эти цифры и латинские буквы, мы не знаем.)

Но название «Рождественская Ночь» нельзя считать чистой данью поэзии. Дело в том, что некоторые вирусы срабатывают в определенное время или определенный день — так, например, вирус «Леонардо» должен был совершить свое черное дело в день рождения Леонардо да Винчи. Точно так же вирус «Рождественская Ночь» выходил из спячки в ночь под Рождество.

Что до его действия, то мы попытаемся описать его как можно проще, не углубляясь в технические подробности — в конце концов, только специалисту интересно, в какой кластер «РН-117.DIR» записывал свое тело и как именно он видоизменял таблицу расположения файлов. Для нас важно только то, что этот вирус разрушал хранящиеся в компьютере базы данных, причем делал это довольно необычным способом — информация не просто портилась или стиралась, а как бы перемешивалась, причем очень аккуратно.

Представим себе компьютер, стоящий где-нибудь в мэрии, в котором собраны все сведения о жизни города (как это, кстати сказать, и было в Петроплаховске). Пока этот компьютер исправен, его память похожа на собранный кубик Рубика — допустим, на синей стороне хранятся какие-нибудь сведения о коммунальных службах, на красной — данные о городском бюджете, на желтой — личный банк данных мэра, на зеленой — его записная книжка, и так далее. Так вот, активизируясь, «РН-117.DIR» начинал вращать грани этого кубика сумасшедшим и непредсказуемым образом, но все клетки при этом сохранялись, и сам кубик тоже.

Если продолжить аналогию, антивирусные программы, проверяя память компьютера на наличие вируса, как бы измеряют грани этого кубика, и, если их длина не меняется, делается вывод, что вирусов в компьютере нет. Поэтому любые ревизоры диска и даже новейшие эвристические анализаторы были бессильны против «РН-117.DIR». Неизвестный программист, вставший по непонятной причине на путь абстрактого зла, создал настоящий маленький шедевр, удостоившийся скупой и презрительной похвалы самого доктора Касперского, высшего авторитета в области компьютерной демонологии.

Об авторе вируса ничего не известно. Ходили слухи, что им был тот самый сумасшедший инженер Герасимов, по делу которого впервые в практике петроплаховского горсуда был применен закон об охране животных.

Дело было громким, так что напомним о нем только в самых общих чертах. Герасимов, человек от рождения психически неуравновешенный и к тому же относящийся к той прослойке нашего общества, которая не поняла и не приняла реформ, ненавидел все те ростки грядущего, которые пробиваются к солнцу сквозь многослойный асфальт нашего бытия. На этой почве у него и развилась мания преследования: для него главным символом произошедших в стране перемен почему-то стал бультерьер.

Возможно, это связано с тем, что в шестнадцатиэтажном доме, где он жил, многие обзавелись собакой этой популярной породы, и, спускаясь в лифте, Герасимов много раз оказывался в обществе трех, четырех, а иногда и пяти бультерьеров одновременно. Кончилось это тем, что Герасимов, распродав свое немногочисленное имущество и войдя в серьезные для человека его средств долги, тоже приобрел себе бультерьера.

Соседи сначала очень обрадовались такой перемене, произошедшей с Герасимовым. Казалось, что она свидетельствует о серьезном желании человека приспособиться к изменившимся обстоятельствам и начать наконец жить в ногу со временем. Однако, когда выяснилось, какое имя Герасимов дал собаке, любители животных из его дома были шокированы. Он назвал своего бультерьера Муму.

По вечерам Герасимов стал ходить на прогулки к близлежащей реке и, бывало, подолгу простаивал на берегу, глядя в середину потока и напряженно о чем-то думая. Муму резвилась рядом, иногда подбегая к хозяину, чтобы потереться о его ногу и поглядеть ему в лицо своими доверчивыми красными глазками.

Собаководы из дома, где жил Герасимов, нашли, что эти прогулки носят демонстративный характер. Кончилось дело судом. Вмешался сам мэр Петроплаховска, бывший страстным любителем бультерьеров, и Герасимов был лишен прав на животное.

— Герасимову ненавистно все то, что олицетворяет Муму, — сказал на суде государственный обвинитель. — Точнее, Муму олицетворяет все то, что ненавистно Герасимову. А ведь для тысяч и тысяч россиян бультерьер стал синонимом жизненного успеха, оптимизма, веры в возрождение новой России! Герасимов тянет свои лапы к Муму только потому, что они слишком коротки, чтобы дотянуться до тех, кого этот пес символизирует. Но мы требуем лишить его прав на животное не из-за этих убеждений, как бы мы к ним ни относились, нет. Мы требуем этого потому, что собаке угрожает опасность!

Герасимов проиграл процесс. Муму, взятую под защиту закона, предполагалось отправить в спецсобакоприемник, где коротают свой век бультерьеры, питбульмастифы и волкодавы погибших членов элиты. Деньги на содержание Муму и на специальную клетку, в которой собаку должны были отправить к пункту назначения, выделил лично мэр.

Возможно, поэтому и возник слух, что это Герасимов написал «РН-177.DIR», чтобы отомстить мэру. Нам эта версия представляется крайне маловероятной.

Во-первых, программист, способный написать вирус уровня «Рождественской Ночи», вряд ли стал бы вымещать свою злобу и зависть к чужому достатку на ни в чем не повинном бультерьере — он, без сомнения, был бы достаточно состоятельным человеком.

Во-вторых, Герасимов ни разу не появлялся в мэрии, а компьютер с базой данных мэра не был подключен к Интернету.

В-третьих, что самое главное, в версии об авторстве Герасимова начисто отсутствует логика. Как говорил на суде обвинитель, Герасимов протянул свои лапы к Муму именно потому, что они были слишком коротки, чтобы тронуть кого-нибудь, кто мог как следует дать по этим лапам. Герасимов вряд ли способен был ополчиться на имеющих реальную власть.

А мэр Петроплаховска Александр Ванюков, больше известный в городе под кличкой Шурик Спиноза, такую власть, безусловно, имел. Кстати, эту кличку он получил вовсе не из-за своих увлечений философией, а потому, что в самом начале своей карьеры убил несколько человек вязальной спицей.

Ванюков был одним из трех человек, державших Петроплаховск (воображение так и рисует трех мускулистых атлантов, держащих на плечах ломоть земли, покрытый улицами и домами). Ограничимся рассказом о Ванюкове — остальные не имеют никакого отношения к нашей истории.

Ванюков контролировал проституцию, торговлю и наркобизнес. Зачем ему понадобилось в дополнение к этим делам взваливать себе на плечи еще и обязанности мэра, никто толком не знает. Но представить, как зародилось такое желание, можно: должно быть, возвращаясь из бани в офис, он разглядывал серо-коричневые домики родного города сквозь тонированное стекло лимузина и случайно увидел плакат, зовущий всех на выборы мэра. Говорят, у Ванюкова была привычка теребить пуговицы — вот так он, наверно, поигрывал с какой-нибудь пуговицей на штанах или пиджаке и вдруг подумал, что гораздо лучше было бы отстегивать себе, чем какому-то мэру.

Остальное было делом техники. Приняв решение баллотироваться в мэры, Ванюков первым делом провел совещание со своими «барсиками» (так называется человек, курирующий проституцию на территории городского района; по статусу такая должность примерно соответствует капитану милиции). В коротком вступлении Ванюков обещал, что если кто-то из них не мобилизует всех подконтрольных девушек на агитационные мероприятия, то он возьмет вязальную спицу и лично сделает такого барсика муркой. Дальнейшее объяснил референт Ванюкова: все участницы агитации должны выглядеть целомудренно и невинно и ни в коем случае не ходить в брюках, так как это может отпугнуть пожилых людей и вообще консервативную часть электората.

Из Москвы за большие деньги был выписан модный политтехнолог. Ванюков слышал много историй о том, как этот специалист организовал в соседнем Екатеринодыбинске предвыборную кампанию в Госдуму для местной крестной мамаши Дарьи Сердюк. Особый упор в кампании делался на борьбу с организованной преступностью, а главный лозунг, растиражированный на тысячах листовок, звучал так: «От обнаглевшего ворья один рецепт — Сердюк Дарья!»

Ванюков попросил специалиста организовать для него нечто подобное. Специалист взял неделю на изучение обстановки и принес развернутый анализ психологической ситуации в городе — целую папку с какими-то раздвоенными графиками, таблицами и разбитыми на сектора кругами. В результате опросов общественного мнения выяснилось, что, в отличие от Екатеринодыбинска, где среди избирателей действительно очень сильна была ненависть к мафии, в Петроплаховске, получавшем большие доходы от секс-туристов из Финляндии, жителям был свойствен какой-то неопределенный шовинизм: они ненавидели абстрактных «сволочей» и «говнюков», которые совсем «сели на шею» и «не дают житья». На вопрос о том, что же это за сволочи, жители обычно пожимали плечами и говорили: «Да кто же их не знает? Уж известно, кто».

Избирательную кампанию предлагалось проводить под знаком готовности мэра противостоять этим «сволочам», не особо конкретизируя, кто это такие, чтобы не произошло, как выразился специалист, «секционирования электората». В качестве предвыборного лозунга был предложен следующий текст: «От сволочей и говнюков одно спасенье — Ванюков!»

Когда Ванюкову показали это двустишие, за которое, с учетом заполненной графиками папочки, было уплачено сто восемьдесят тысяч долларов, он подумал, что занимается в жизни чем-то не тем. Видимо, от зависти в нем проснулся Шурик Спиноза, и москвич еле убрался из Петроплаховска живым.

Текст, конечно пришлось менять, главным образом потому, что все, вовлеченные в предвыборную кампанию, смутно ощущали, что уж если и есть в Петроплаховске говнюк и сволочь, так это сам Ванюков. Поэтому в окончательном виде лозунг звучал так: «От диктатуры и оков спасет нас только Ванюков!» Именно под ним Ванюков и победил на выборах, причем с приличным отрывом.

В качестве мэра Ванюков следовал древнекитайскому завету, гласящему, что о лучшем из правителей народ не знает ничего, кроме его имени. Он два раза провел праздник под названием «Виват, Петроплаховск!», о котором совершенно нечего сказать. Один раз он встретился у себя в кабинете с редакторами городских газет. Во время беседы он в мягкой и деликатной форме постарался объяснить, что выражения «бандит» и «вор», которыми злоупотребляют средства массовой информации, уже давно перестали быть политически корректными (это выражение Ванюков прочитал по написанной референтом бумажке). Больше того, сказал Ванюков, эти слова вводят людей в заблуждение — слово «вор» как бы допускает, что человек, которого так называют, может вылезти из своего «Линкольна» и полезть в чью-то форточку, чтобы украсть кусок мяса из кастрюли со щами (стенограмма зафиксировала дружный смех редакторов), а термин «бандит» подразумевает, что такого человека ищет милиция (опять зафиксированный стенограммой смех).

На вопрос, каким же термином обозначать вышеперечисленные категории граждан, Ванюков ответил, что лично ему очень нравится выражение «особый экономический субъект», или сокращенно «ОЭС». А те журналисты, которые любят выражаться витиевато и фигурально, могут пользоваться словосочетанием «сверхновый русский».

Таков, пожалуй, единственный более или менее заметный след, который оставил после себя Ванюков. Можно еще добавить, что в недолгий период его правления газеты Петроплаховска называли Ванюкова меценатом и филантропом: оба эпитета — пусть даже не вполне заслуженные — были наградой за ту роль, которую он сыграл в судьбе бультерьера Муму. Словом, если бы не чудовищные события, к которым привела поломка компьютера мэрии, в истории Ванюкова не было бы абсолютно ничего необычного или из ряда вон выходящего.

Как и все молодые технократы, Ванюков относился к компьютеру с большим пиететом и старался максимально облегчить свою жизнь с его помощью. Все сведения, касающиеся его многогранной деятельности, были занесены в несколько разных баз данных, к некоторым из которых можно было получить доступ, только зная пароль. Комплект программ-органайзеров практически выполнял за Ванюкова всю рутинную ежедневную работу. Присутствие в офисе самого Ванюкова было необязательным и поэтому редким — с делами справлялась секретарша.

Рабочий день в мэрии обычно начинался с того, что она включала компьютер и распечатывала список дел на день. К примеру, когда распечатка сообщала, что надо проконтролировать ход подготовки к отопительному сезону, получить лэвэ с грузинского ресторана и полить цветы, она спокойно спускала два первых сообщения по соответствующим инстанциям, брала с подоконника банку и шла к крану за водой.

Примерно так же все происходило и в тот злополучный день, когда под пластмассовым черепом компьютера уже случилось несколько обширных электронных инсультов. Ванюков еще не выходил из новогоднего запоя, дела в офисе вела секретарша; город за окном, припорошенный серебряной пылью, был тих, светел и загадочен.

Началось с того, что бригада строительных рабочих (если выражаться проще, просто три бабы в оранжевых безрукавках, вроде тех, что вечно долбят ломами какую-то наледь на обочинах дорог) получила очень странное распоряжение на бланке мэрии. Этот бланк содержал недвусмысленное указание «валить Кишкерова», подписано распоряжение было «Шурик Спиноза».

Следует заметить, что и эти женщины, и все остальные знали, кто такой мэр Ванюков. Все, связанное с ним, было окружено мрачным и гипнотическим ореолом. И очень многие муниципальные служащие в глубине души надеялись, что Ванюков приглядывается к ним и, если они пройдут некий непонятный тест, придет момент, когда он возьмет их из серых будней в волшебный мир таинственной крутизны.

Как выяснилось, примерно такая надежда — еще более трогательная из-за своей крайней нелепости — жила и в этих бедных женщинах, отравленных телевизионными сериалами.

Кто такой Кишкеров, они хорошо знали — это был один из самых серьезных людей Петроплаховска, что видно было хотя бы из того, что он решился на конфликт с мэрией. Надо сказать, что «завалить» его было совсем не просто, потому что его поместье находилось под тщательной охраной. Телохранители, обнаружившие его истыканное ломами тело в сарае для садового инвентаря, долго не могли понять, как это произошло: никто из них даже не подумал, что три мрачные бабы, приходившие расчищать дорожки в саду, могут иметь к этому какое-то отношение.

Кстати, высказывалось и предположение, что женщинами могла двигать не какая-то несбыточная и романтическая надежда на новую жизнь, а просто трудовая дисциплина, к которой они привыкли еще в советское время.

Одновременно четверо работавших на Ванюкова профессиональных убийц, которые коротали время в бильярдной одного загородного пансионата за диетической кока-колой и газетой «Совершенно секретно», получили бумагу, заносчиво подписанную «мэр Ванюков». В записке в резкой форме высказывалось требование, чтобы к вечеру на центральной улице «не осталось ни одного бугра».

Убийцы были люди с опытом, но тут даже им пришлось почесать в затылках: только список бугров, имевших офис или какое-нибудь дело на центральной улице (которая так и называлась — Центральная), занял две страницы. Поэтому киллерам пришлось обратиться за помощью к дружественной группировке.

Не станем лишний раз описывать чудовищное побоище, которое в тот день произошло на Центральной. Телевидение, падкое до чужих страданий, много раз показывало, во что превратилась улица после того, как по ней проехала кавалькада джипов с убийцами. Право же, есть что-то бесстыдное в том энтузиазме, с которым молодой телекорреспондент объясняет, какой дом разбит гранатометом обычного взрыва «Шмель», какой фасад продырявлен «Мухой» и почему секретное средство «Потемкин», разрушая все внутренние перекрытия, оставляет совершенно нетронутыми внешние стены домов.

На фоне этой жуткой бойни какими-то незначительными кажутся остальные события этого дня. Скажем, когда группа рэкетиров, людей туповатых, но исполнительных, получила по факсу подписанный мэром запрос, когда же наконец будет «сожжен мусор», жизнь майора милиции Козулина, удерживаемого в заложниках за неуплату процентов от своего дела, несколько минут висела на волоске: он уже был облит керосином, и спасло его только то, что на Центральной улице началась такая канонада, что про него забыли.

Некоторых жителей города сумасшедший компьютер мэра заставил испытать приятные эмоции. Так, хозяин магазина «Секс-элегант» Экклезиаст Колпаков, предпринявший крайне рискованную попытку сменить крышу Ванюкова на крышу другого авторитета, Гриши Скорпиона, уже долгое время с трепетом ожидал возмездия и был приятно удивлен, получив от мэра факс с изысканно-вежливым рождественским поздравлением, подписанным «Шурик Спиноза».

Зато мэры пятидесяти ближайших к Петроплаховску городов испытали некоторое недоумение, получив текст следующего содержания:

«Мэру (дальше шло название города и имя мэра, автоматически вставленное компьютером, который по команде секретарши и разослал веером эти факсы). Ты, козел, или мне будешь платить, или никому не будешь, понял? Чтобы к февралю подогнал лэвэ за полгода, а то за одну ногу я дерну, за другую Гриша Скорпион, и что от тебя останется, падла? Подумай. Искренне и всегда Ваш, А. Ванюков, мэр Петроплаховска».

Конечно, в крупных мегаполисах над такой нахальной претензией только посмеялись, но среди получателей письма были и люди, которые отнеслись к этому всерьез, о чем свидетельствует смерть Гриши Скорпиона, последовавшая через месяц после описанных событий (он был расстрелян неизвестными прямо на генеральной репетиции пьесы Беккета «В ожидании Годо», которую ставил его домашний театр).

Сам Ванюков, разумеется, получал сведения о том, что происходит в городе. Некоторое время он думал, что на Петроплаховск наехал мэр какого-то из соседних городов, в духе «Страстей по Андрею» Тарковского. Но быстро выяснилось, что все участники творящихся безобразий уверены, что выполняют команды самого Ванюкова. Наконец стало ясно, что все распоряжения, вызвавшие в городе хаос и разруху, были отправлены компьютером мэрии, а поскольку секретарша была вне подозрений, стало очевидно, что дело в самом компьютере.

Неизвестно, знал ли Ванюков о существовании компьютерных вирусов. Возможно, он воспринял происходящее в качестве личного оскорбления, нанесенного ему компьютером, который он рассматривал как вполне одушевленное существо. В пользу такого предположения говорит его подчеркнуто эмоциональная реакция: ворвавшись в свой офис и выхватив из подплечной кобуры никелированную «беретту», он оттолкнул страшно завизжавшую секретаршу и пятнадцатью девятимиллиметровыми пулями вдребезги разнес процессорный блок и монитор. На пол полетели куски растрескавшейся пластмассы, осколки стекла, обрывки разноцветных проводов и обломки плат, похожих на облепленное крохотными жуками печенье.

Даже после того, как виновник был уничтожен, эхо беды продолжало звучать. Например, через три дня после побоища на Центральной всех городских проституток собрали на пригородной спортивной базе, и красный от стыда и недоумения заместитель мэра по общественным связям прочел им приветствие, в котором они были названы ласточками, девчатами и надеждой российского лыжного спорта. Можно привести еще несколько подобных примеров, но они не особо интересны — кроме одного, касающегося лично Ванюкова.

После описанных событий он впал в тяжелую депрессию и укатил в свой загородный дом, больше похожий на замок. К нему с утешением приезжали соратники и друзья, и постепенно он успокоился — в конце концов, жизнь есть жизнь.

Уполномоченный по борьбе с оргпреступностью угостил Ванюкова очень хорошим марокканским гашишем, и Ванюков, велев приближенным оставить его в покое, на несколько дней погрузился в воспетый еще Бодлером искусственный рай, надеясь найти в нем покой и забвение. Удалось ему это или нет, точно не узнает никто — его жизнь оборвал трагический случай, своей фантасмагоричностью удививший даже ведущего колонку уголовной хроники в газете «Вечерний Петроплаховск».

Воспользуемся милицейской реконструкцией событий. Около восьми часов вечера Ванюкову была доставлена странная посылка — обтянутый тканью ящик приличных размеров. Ванюков, как раз докуривавший косячок (его потом нашли рядом с телом), небрежно открыл коробку, и, прежде чем он успел что-то сообразить, ему на грудь прыгнул голодный и полузадохнувшийся бультерьер Муму.

Мы никогда не курили гашиша и не знаем, что именно чувствовал бедный мэр, когда из распахнувшейся клетки, скрытой несколькими слоями оберточной материи, к нему рванулся коротконогий белый монстр с красными глазами. Мы можем только предполагать, что с экзистенциальной точки зрения это было одним из самых сильных переживаний его жизни.

А причина этого события была та же, что и у всех остальных бедствий в городе. Бультерьера отправляли в спецприемник в тот самый день, когда вирус перемешал все хранящиеся в памяти компьютера данные, и вместо таинственного собачьего рая остервеневшая Муму, проведя несколько дней в холодном вагоне на сортировочной, была доставлена по домашнему адресу мэра. Трудно поверить, что это было случайным совпадением, но другие объяснения еще менее вероятны.

Как ни странно, охрана Ванюкова, найдя хозяина с разорванным в клочья горлом и выражением непередаваемого ужаса на застывшем лице, оставила собаку в живых. Причиной этому был обыкновенный биологический шовинизм — охранники до такой степени ни во что не ставили животных, что сочли нелепым мстить собаке за смерть человека. С их точки зрения, это было бы похоже на расстрел кирпича, упавшего с крыши кому-то на голову. Муму заперли в сарае, а потом, когда суета, вызванная похоронами, кончилась, вернули пришедшему за ней инженеру Герасимову, который вскоре исчез непонятно куда.

Видели его после этого только два раза — один раз в магазина «Рыболов», где он покупал коловорот для сверления прорубей, и еще один раз — на следующее утро, в поле далеко за городом. На нем была какая-то нелепая хламида, сшитая из старого ватного одеяла, засаленный треух и висящая на плече холщовая сумка с дискетами. Кривой деревянный посох в руке делал его похожим на древнего странника.

Герасимов был в нескольких местах перебинтован, но вид имел просветленный, победный, и его глаза походили на два туннеля, в конце которых дрожал еще неясный, зыбкий, но все же несомненно присутствующий свет.