Старуха подошла к девушке, та не шелохнулась, оставаясь безучастной ко всему, что ее окружало.

— Послушай, дитя мое, ты должна быть послушной, разумной… А для начала отдай мне, пожалуйста, свой ужасный нож…

Черные глаза Янки сверкнули, как молнии.

— Иди возьми его! — вызывающе крикнула девушка. Весь ее вид говорил о решимости бороться, сражаться до последнего. Но, поскольку Бася не приняла приглашения юной маньчжурки, та продолжала:

— Слушай меня хорошенько, старая женщина. Я еще не знаю, каким нечестным способом удалось завладеть мной твоему сыну, которого я считаю самым отвратительным из всех бандитов и которого ненавижу всей душой, но помни, каким бы сильным он ни был, пусть он совершил хоть все преступления на свете, я его не боюсь. Вы можете передать ему мои слова, поскольку вы — его мать… Янка из тех, кто умеет постоять за себя.

— Договорились, — усмехнулась Бася, — мы обсудим это позже. А пока моего сына нет, он уехал по делам и вернется завтра или послезавтра, я — хозяйка дома… и должна тебя предупредить, я абсолютно уверена, что, если ты сделаешь хоть шаг к двери, Тониш мгновенно раздерет тебя на куски, и твой маленький ножик не спасет тебя.

— Мне не страшен ни ваш медведь, ни вы сами!

— Конечно, конечно, но это все слова. Эй, Тониш, иди-ка сюда!

Медведь поднял голову, но не более. Женщина не интересовала его, она была всего лишь матерью хозяина, а животное уважало только силу. Несколько огорчившись потерей авторитета в глазах незнакомки, старуха сама подошла к животному и, нагнувшись, подняла его огромную лапу с когтями, похожими на стальные крюки. Затем, приподняв голову, отогнула медведю губы, показав ровный ряд крепких острых зубов.

— Оставьте несчастного зверя в покое, — посоветовала Янка, — вы можете так надоесть ему, что он с удовольствием проглотит вас.

— Не беспокойся, он любит меня.

Медведь тем временем снова лег и заснул, положив голову на лапу. Губа так и осталась вывернутой, обнажая кроваво-красные десны.

Из всего того, что болтала женщина, Янка уловила лишь одно, что Райкар временно отсутствует и его не будет день или два. Значит, в настоящий момент существовало только два препятствия — злобная старуха и дикий медведь Тониш. Что они по сравнению с самим Райкаром! Он один представлял самую серьезную опасность, и только он мог заставить содрогнуться отважную девушку.

Что же ей теперь предпринять? Делать хорошую мину при плохой игре, ломать комедию, что она смирилась с судьбой, а тем временем ждать удобного случая? Девушка была уверена, что друзья и отец обязательно будут ее искать, они сумеют найти это бандитское логово и спасти ее. Она также понимала, что активное сопротивление бесполезно. Какой бы смелой и решительной ни была Янка, бороться против дикого зверя, безусловно превосходящего по силе, просто неразумно. Приручить, обласкать — возможный вариант, но требующий много времени, а выйти на свободу надо не позднее, чем через двадцать четыре часа. Но каким образом?

Янка сосредоточенно думала. Она изменит тактику поведения.

— Поймите, — обратилась девушка к Басе, — мое положение ужасно. Я была вместе с папой и братом в двух шагах от Мукдена, мы путешествовали, и вдруг я оказалась в этой ужасной тюрьме. Простите меня за мое отчаяние, — жалобно продолжала она, — но что вы от меня хотите, что я должна сделать?

— Ничего! Абсолютно ничего! — замурлыкала старуха. — Я должна прежде всего подчиняться сыну… А тебя я прошу только спокойно дождаться его возвращения, не причинив никому вреда.

— Вы очень любите своего сына?

— Люблю, конечно… Я очень люблю моего Райкара. Он такой сильный, храбрый, все на свете его боятся.

— Даже вы?

Бася посмотрела на девушку: разговор ей не нравился, и она решила сменить тему. Время шло к полудню, и крошка, как она мысленно называла пленницу, вероятно, умирала от голода. Старуха занялась приготовлением обеда.

— Давайте я вам помогу, — предложила Янка.

Съестные припасы не отличались разнообразием — вяленое мясо антилопы, сухой сыр, орехи. В глубине пещеры, где лежали продукты, девушка заметила висевшую на крюке тушу козы.

— Пойдет на ужин господину Тонишу, — учтиво объяснила Бася.

— Бедное животное! — Янка. — Посмотрите, на голове запеклась кровь. Можно подумать, что ей проломили череп, а потом зачем-то вырвали глаза.

— Проделки моего сына. Когда он принес козу сюда, ему показалось, что она жива, поскольку смотрит на него большими, полными слез глазами. Тогда он взял нож и вырезал ей глаза.

Цельс

Бася сдернула тушу с крюка и бросила медведю. Послышалось довольное урчание. Тониш набросился на мясо, раздирая куски лапами и зубами. Челюсти исправно заработали, с хрустом перемалывая кости. Янка почувствовала приступ тошноты.



На обед женщины расположились у ящика, служившего столом. Медведь продолжал пожирать свою добычу. Под это нескончаемое чавканье Янка не могла заставить себя положить ни одного куска в рот.

Правдивое слово

— Не найдется ли у вас воды? — она тихо.

Бася рассмеялась:

Вводная статья А. Б. Рановича

Среди произведений античности, направленных против христианства, книга Цельса занимает исключительное место. Это древнейшее крупное произведение, содержащее развернутую критику христианского учения, дошло до нас в значительной своей части и позволяет нам судить о том, каким представлялось христианство просвещенному римлянину конца II в.

— Воды? Да разве мы знаем здесь, что это такое? Ты хочешь пить, моя крошка… Впрочем, я тоже. Я дам тебе кое-что получше.



Книга Цельса как самостоятельное литературное произведение не сохранилась. Но «отец церкви» Ориген в своей апологии «Против Цельса» (contra Celsum) приводит в цитатах и в перифразах почти все сочинение своего противника.

Старуха поднялась и отправилась в глубину пещеры. Через минуту она победно выставила бутылку на стол.

Ориген написал свою книгу по просьбе и по поручению своего богатого друга и мецената, дьякона Амвросия, который предоставил для этого в распоряжение Оригена стенографов, переписчиков и каллиграфистов и финансировал работу знаменитого апологета. Этим, надо полагать, объясняется та обстоятельность, с которой Ориген написал свою апологию в восьми книгах.

— Выпей-ка это залпом. А потом расскажешь мне все новости.

В предисловии, которое Ориген написал уже после того, как успел изложить треть первой книги (до I, 28), он сам характеризует метод своей работы:

Янку так мучила жажда, что она, не раздумывая, подняла бутылку к губам и хлебнула целый глоток.

— Но… Это же водка! — закричала девушка, обжегшись.

— Водка! Мы стащили ее у русских. Правда, хороша?


«После того как я продиктовал до того места, где у Цельса выводится обращение иудея к Иисусу, я решил поместить в начале это предисловие… Предисловие должно дать оправдание тому обстоятельству, что вначале мы отвечали Цельсу одним способом, а после начала – другим. Сначала мы намеревались наметить основное и дать к этому краткие замечания, с тем чтобы потом облечь все это в плоть и кровь. Однако впоследствии сама работа внушила нам удовлетвориться для сокращения времени тем, что начало изложено в этой манере, а в дальнейшем изобличать выдвигаемые против нас Цельсом обвинения по возможности с буквальной точностью»…


— Я не хочу больше… Ужасно дерет горло.

— Ах ты, какая нежная… Смотри, как это пьют. Двумя руками старая женщина поднесла бутылку к губам на расстояние двух пальцев и стала заливать содержимое в рот. Она все пила и пила.

И действительно, начиная с I, 28, Ориген шаг за шагом следует за Цельсом, лишь изредка забегая вперед или возвращаясь назад.

— Вы погубите себя! — Янка.

Бася, сделав еще несколько больших глотков, отбросила посудину на стол.

— О! Хорошо! Про нее говорят — сироп, выжатый из драгоценных камней.

Ориген много раз подчеркивает, что не оставляет без ответа ни одного из обвинений Цельса. Во-первых, Амвросий требовал, чтобы он отвечал и на те аргументы Цельса, которые самому Оригену казались не стоящими внимания (II, 20); во-вторых, апологет считал необходимым ради убедительности «не оставить без исследования ни одного из его высказываний, особенно в тех случаях, когда его обвинения могли бы показаться кое-кому из нас или из иудеев разумными» (V, 1); в-третьих, он хотел показать, что он вполне объективен и дорожит только истиной (III,16); наконец, он боится, чтобы его не заподозрили в замалчивании чего-либо, и готов поэтому даже повторяться, поскольку повторяется Цельс (II, 46). Он поэтому обещает строго следовать порядку изложения у Цельса, даже если оно у последнего несвязно и несистематично (I, 41).

Сильный кашель прервал речь бурятки. Скорчившись, она села на пол на колени. Спазмы[78] душили ее, разрывая грудь. Так продолжалось несколько минут. Янке стало жаль старую цыганку, но чем она могла помочь? Наклонившись, девушка легонько постучала Басю по спине. Постепенно приступ прошел. Женщина успокоилась, но продолжала тихонько стонать. Было очевидно, что она очень страдала. За это время Тониш справился с козой и, закончив ужин, громко зевнул, показывая всем свой кроваво-красный язык. Затем, положив голову на лапы, заснул. Бася перестала причитать и вскоре, закрыв глаза, тоже заснула.

Это, конечно, не значит, что Ориген действительно ничего не пропустил из аргументации Цельса, Временами он ограничивается трафаретным «и тому подобное» или замечанием, что не стоит останавливаться подробно на всем том, что говорит Цельс (все эти места перечислены у Кейма; Celsus Wahres Wort. S. 183—184). Замечание Оригена, что Цельс часто цитирует Пифагора, Платона и Эмпедокла, свидетельствует о значительных сокращениях, сделанных Оригеном, так как у него Цельс цитирует Эмпедокла только один раз (VIII, 53). Наконец, опровергать книгу противника слово за словом технически вряд ли возможно и, во всяком случае, ненужно. Неудивительно поэтому, что собранные вместе по порядку цитаты из Цельса дают прерывистое изложение, со множеством явных пропусков, порою весьма значительных. А если к тому же принять во внимание, что Ориген часто не цитирует, а излагает Цельса своими словами, то совершенно очевидно, что восстановить по Оригену целиком подлинного Цельса невозможно. Попытки в этом направлении Обе и Ружье представляют лишь более или менее удачные подделки, которые отнюдь не воспроизводят подлинного Цельса.

Янка осталась в полной тишине между спящей пьяницей и диким зверем. Она посмотрела на медведя. Его мощное тело, как огромный мешок, загораживало вход. Девушка видела за ним свет. Ее тянуло туда. Всего лишь несколько метров отделяли пленницу от желанной свободы. Один быстрый рывок — и она на воле! Девушка перевела взгляд на Басю. Глаза у той были плотно закрыты, дыхание спокойно, женщина спала крепким глубоким сном. Водка доконала ее. Нет, она не проснется, а потом, как говорил этот храбрый Буль-де-Сон: «Кто не рискует, тот и не получает ничего». Янка почувствовала прилив радости, образ юного француза вдохновил ее. Девушка снова посмотрела на дикого зверя. Тониш не шевелился, его поза оставалась неизменной. Наевшись как следует, медведь отяжелел. Шел процесс пищеварения, и сторож крепко спал, ритмично посапывая. Он тоже вряд ли что-нибудь услышит.

Но если полная реставрация Цельса невозможна даже для человека, который сумел бы проникнуться целиком духом этого писателя, усвоить его стиль, метод изложения и специфическую образованность, все же того материала, который сохранил нам Ориген, вполне достаточно, чтобы составить себе отчетливое представление об этой книге. Соединение всех приведенных Оригеном цитат и перифраз дает как бы книгу, в которой многие строки стерты, местами вырваны даже целые страницы, отсутствуют введение и заключительные страницы. Это, конечно, досадно, о многом приходится догадываться, о многом сожалеть, но читать эту книгу можно именно как книгу, а не как разрозненные фрагменты.

Пленнице нужно было сделать лишь одно стремительное движение. Лапы медведь поджал под себя, свернувшись калачиком, поэтому половина дверного проема теперь была свободной. Если только Янка сможет перешагнуть через спящее животное, не разбудив его…

Сердце девушки бешено колотилось, но желание обрести свободу было сильнее. Надежда поддерживала ее, ей казалось, что те, к кому она стремится, ждут, зовут ее, желают ей смелости.

Ориген писал свою апологию, по свидетельству Евсевия (История церкви, VI, 36), в правление императора Филиппа Араба, по всей вероятности в 248 г. Это – terminus ante quern для книги самого Цельса, причем эту дату приходится по многим соображениям отодвинуть на несколько десятков лет назад. Ориген уже ничего не знает об авторе «Правдивого слова»: очевидно, и он, и Амвросий, и те лица, в среде которых обращалась книга Цельса, не имели уже возможности за давностью времени найти данные о личности Цельса. Далее, очень важно, что Цельс, выдвигая всевозможных соперников Христу вплоть до Эпиктета, не называет Аполлония Тианского, который как бы напрашивался сам собою; отсюда можно заключить, что Цельс не знал не только написанного Филостратом около 220 г. жизнеописания Аполлония, но и предшественника Филострата – Мерагена. Наконец Цельс приводит кой-какие сообщения о гностиках, Оригену уже неизвестные. Таким образом, вполне правильно будет отнести книгу Цельса ко II веку.

Ноги бесшумно заскользили по сухому и твердому земляному полу. В какое-то мгновение пленница подумала, что подол юбки может задеть медведя. Янка занесла ногу и уже было поставила ее с другой стороны от животного, еще секунда… Как вдруг послышалось грозное рычание. Медведь вскочил на ноги, выпустил когти и разинул пасть. В ту же минуту в ответ раздался другой крик — крик боли и отчаянья. Юная красавица увидела, как два тела смешались в смертельной схватке.

Что касается terminus post quern, то здесь мы имеем, во-первых, упоминание об Адриане (ум. в 136 г.), об умершем (давно) Эпиктете (ум. в 140 г.). Далее, VIII, 71, Цельс говорит о «ныне царствующих», т. е. двух, императорах; речь может идти либо об Антонине Пие и Марке Аврелии (147—161 гг.), либо о Марке Аврелии и Люции Вере (161—169 гг.), либо о Марке Аврелии и Коммоде (176—180 гг.). Первое предположение можно считать исключенным хотя бы уж потому, что Цельс обнаруживает знакомство с христианской литературой, которая вряд ли в то время успела получить распространение, а многократные упоминания о преследованиях христиан за отказ от культа императора больше согласуются с концом, чем с началом правления Марка Аврелия. Однако, поскольку прямых ссылок на те или иные датированные исторические события у Цельса нет, категорические утверждения ряда исследователей, что «Правдивое слово» написано в 177—178 гг., не оправданы, тем более что усматриваемые у Цельса исторические намеки большей частью являются таковыми лишь с точки зрения традиционной истории церкви, достоверность которой весьма сомнительна. Таким образом, книгу Цельса можно датировать последними годами правления Марка Аврелия, не пытаясь при существующих данных определить эту дату точнее.

Что же произошло?

О личности автора ничего неизвестно было уже Оригену, который высказывает лишь некоторые предположения на этот счет. Так (в I, 8), приведя слова Цельса, что отрекаться от своих убеждений не следует, Ориген говорит: «Надо уличить Цельса, что он противоречит самому себе. В самом деле, из других сочинений обнаруживается, что он эпикуреец; а здесь он… не соглашаясь с Эпикуром, притворяется, будто признает, что есть в человеке нечто лучшее, чем земное… Он, конечно, знал, что, признавая себя эпикурейцем, он не внушал бы доверия к себе как обвинителю… А, как мы слышали, было два эпикурейца Цельса – первый при Нероне, а этот при Адриане и позже». В другом месте (I, 68) Ориген точнее называет «другие сочинения»; то были несколько книг против магии; но здесь Ориген уже не отождествляет Цельса с автором этих книг: «не знаю, тождествен ли он с автором нескольких книг против магии»; так же условно выражается Ориген IV, 36, а IV, 54 он прямо допускает, что здесь могло быть совпадение имен. Очевидно, у Оригена никаких данных для отождествления Цельса с известным ему по другим источникам эпикурейцем не было; и если он «ругает» его эпикурейцем, то это полемический прием, имеющий целью дискредитировать автора в глазах читателя-христианина.

А вот что: старая Бася, внезапно проснувшись, посмотрела вокруг и не увидела Янки. В ее пьяном сознании мелькнула мысль, что девушка сбежала. Что скажет Райкар? Она бросилась к выходу и попала прямо в лапы Тонишу, чьи острые когти тотчас вонзились в старуху. Женщина упала, медведь навалился на нее, кусая и разрывая ее тело. Борьба длилась недолго. Озверевшее животное, дико рыча, пожирало несчастную.

Янка, ставшая свидетельницей страшной сцены, обезумев от ужаса, бросилась к выходу. Она бежала прочь, куда глаза глядят, через камни, кустарники и овраги, подальше от злосчастного места.

Был ли, однако, автор «Правдивого слова» эпикурейцем? Ориген думает, что «уличил» его, когда Цельс говорит, что «ни один бог и ни сын божий никогда не спускался и не стал бы спускаться на землю» (V, 2). В действительности Цельс отнюдь не выступает как эпикуреец и атеист; он отвергает не религию вообще, а христианскую религию, как религию невежественную, грубую, суеверную и антигосударственную; но он отнюдь не отвергает не только религию, но и официальный культ эллинских богов. Там, где он оставляет полемический тон и всерьез поучает читателя, он проповедует платоновский идеализм в той форме, в какой он был в ходу во II в., – в пестрой смеси с учением стоиков, с мистикой, ангелологией и рационалистическим скепсисом. Издеваясь над христианским учением о человеке как о «центре вселенной», Цельс, однако, не отвергает телеологии и допускает, что миром руководят разные демонические силы. Материю, «плоть» он считает чем-то низменным, нечистым, хотя и – в духе стоиков – вечной.

Бася была мертва. Медведь поднялся, обошел вокруг тела старухи, казалось, вспоминая наказ хозяина, затем также вышел из пещеры и направился в горы.

Конечно, необходимо учесть, что Цельс часто аргументирует, исходя не из своих убеждений, а из уровня понимания, склонностей и настроений своих противников, он как бы становится на их точку зрения, чтобы показать несостоятельность христианской догмы даже с ее собственных позиций. Но он никогда в своей критике христианства не исходит из положений материализма и атеизма. Характерно, что Цельс упоминает и цитирует 9 раз Гераклита, 1 – Эмпедокла, 7 – Пифагора, 3 – Сократа, 28 – Платона, 1 – «стоиков», 2 – Эпиктета, но ни разу не упоминает Эпикура.

ГЛАВА 5

У исследователей, естественно, напрашивается мысль отождествить Цельса с тем «эпикурейцем, который жил при Адриане и позже», и с тем Цельсом, которому Лукиан адресовал своего «Александра». Оригеновского эпикурейца сближает с лукиановским Цельсом то, что оба они писали против магии и что оба они, как и сам Лукиан и автор «Правдивого слова»,разоблачали шарлатанство всякого рода проповедников; однако вряд ли все трое тождественны, так как Лукиан писал «Александра» около 180 г., а упоминаемый Оригеном «эпикуреец Цельс» floruit при Адриане, т. е. его «расцвет», приходится на правление Адриана, умершего в 136 г. Кроме того, ни наш Цельс, ни, пожалуй, лукиановский не могут быть названы эпикурейцами. Что касается отождествления Цельса с лукиановским, то здесь вероятия больше, ибо хронологических препятствий к этому нет, а круг интересов обоих Цельсов совпадает. Практически, однако, поскольку мы о личности обоих Цельсов ничего не знаем, вопрос не может быть разрешен категорически; возможны лишь догадки и предположения.

Ничто не могло служить лучшим примером человеческого благородства, чем организация помощи раненым, собранным на полях сражений сурового Маньчжурского края. В лучах восходящего солнца конвой под эгидой Красного Креста, а значит, под защитой международного символа милосердия, двигался медленно и осторожно, насколько это позволяла ухабистая проселочная дорога.

Книга Цельса показывает, что он получил обширное образование, хорошо был знаком с классической философской, исторической и художественной литературой (в частности, только благодаря Цельсу стали известны фрагменты из Гераклита – 1,5; VII, 62; VI, 12; VI, 42; Эмпедокла – VIII, 53; Ферекида – VI, 42; комедии неизвестного автора – VI, 78), путешествовал в Египте, Сирии и Палестине, причем и в Финикии, и Палестине (VII, 11), и в Египте (VI, 41) он разоблачает пророков и магов. Он хорошо знаком с христианской и ветхозаветной литературой, а его знакомство с гностической литературой таково, что даже Ориген иной раз становился в тупик (V, 62; VI, 27). К критике христианства он приступает во всеоружии теоретического и практического знания христианства, его истоков, его учения, сект.

Длинную вереницу крепких, хорошо сбитых повозок с крытым брезентовым верхом и специально обустроенных для больных тянули отборные тягловые лошади. Караван состоял из десяти повозок, в каждой из которых с удобством располагались шестеро раненых — русских или японцев не имело значения. Всех их подобрали после чудовищного сражения, как обломки корабля после бури. Большая часть этих несчастных была отправлена по железной дороге в Харбин. Но поездов для всех нуждающихся не хватило, и пришлось воспользоваться лошадьми.

После введения, где дана общая характеристика христианства, его внешний облик, Цельс подвергает критике христианское учение с точки зрения иудаизма, а затем с точки зрения исторической и философской, – опровергая учение о божественной миссии Иисуса, о воплощении, воскресении, о пророческом откровении; он осмеивает библейскую мифологию, вскрывает исторические источники христианства в плохо понятых эллинских и восточных религиозно-философских учениях. Его рационалистическую аргументацию, порой едкую и остроумную, мы вновь находим через 1600 лет у Вольтера и французских материалистов XVIII в. Христиане, по Цельсу, – невежественные жертвы корыстных (и тоже невежественных) обманщиков.

Цельс – не враг христиан; напротив, со свойственным идеалисту непониманием исторической необходимости возникновения христианства как фантастического отражения общественного бытия, он надеется «образумить» их, они вызывают у него не гнев, а жалость; он обращается к ним не как яростный обличитель, а как гуманный просветитель, верящий в силу убеждения и логической аргументации. Именно отсутствие личной заинтересованности делает книгу Цельса ценной в качестве свидетельства постороннего наблюдателя, хорошо изучившего свою тему.

Пять дней и ночей караван медленно шел по дороге к границе Кореи. Среди пассажиров не встречалось тяжелораненых. Единственному врачу помогали десять сестер милосердия, которые выполняли свою работу на добровольных началах. Вся экспедиция была организована на средства одного богача.

Очень важны сообщения Цельса о составе христианских общин, о значительной роли гностицизма в выработке христианской догмы, о фабрикации «священного писания», о мистериях Митры как прообразе христианских мистерий.

Конвой направлялся к небольшой деревушке Марц, где предполагалось сменить лошадей — те были уже готовы, — а оттуда доехать до Корва, города на границе с Кореей, куда стекались все кареты скорой помощи из Восточной Маньчжурии.

В своей критике христианства Цельс уделяет немало места его мифическому основоположнику. В то время процесс превращения бога Иисуса в мнимоисторическую личность в основном был уже завершен и зафиксирован в новозаветной литературе, но мифотворчество еще продолжалось. Цельс использует все варианты мифа об Иисусе – не только принятые в «главной церкви», но и обращавшиеся со II в. в различных сектах и течениях христианства, а также во враждебных христианству кругах. Он, таким образом, как бы вводит нас в лабораторию, где фабриковалась христианская мифология. Конечно, как, еврейские, так и греко-римские писатели, выступавшие против христианства, не были способны дать научную критику мифа о Христе – ведь они сами были в плену религии и мифологии и не могли подняться до подлинно научного разоблачения христианских мифов. Они поэтому не оспаривали историческое существование Иисуса, а лишь давали мифам о нем свое истолкование. То, что они делали это чрезвычайно легко и каждый по-своему, показывает, что и тогда не было никаких исторических свидетельств о Иисусе, которые могли бы сдерживать мифотворческую фантазию христиан и их противников. И Цельс не знает никаких исторических свидетельств об Иисусе, а он их, конечно, использовал бы, если б они существовали. Очевидно, христианская фальсификация текстов Тацита, Иосифа Флавия и других произошла позднее. Таким образом, Цельс может косвенно служить лишним свидетелем против историчности Иисуса.

Во главе шли шесть солдат, которых Борский принял за европейцев. На самом деле они оказались самыми разными людьми, собранными отовсюду. С ружьями за спиной они устало шагали в ногу с лошадьми. Сестры милосердия находились в фургонах с больными, а врач, заснувший накануне довольно поздно, спал глубоким сном в отдельной повозке, предназначенной для двух начальников. Именно эта повозка, следуя на некотором расстоянии ото всех, замыкала шествие.

Цельс аргументирует «от писания»: «Все это мы подносим вам из ваших же писаний… вы побиты собственным своим оружием» (II, 74). Исходя из этого христианского материала, он толкует миф о Христе рационалистически, низводя Иисуса до роли простого смертного, и к тому же шарлатана. Таким же образом – как обожествленных людей – он трактует и эллинских богов – Диониса, Геракла и других. Этот прием применяли и все последующие критики христианства, вплоть до французских материалистов XVIII в., что, однако, не лишает значения их критики по существу.

Вместе с тем книга Цельса интересна и для характеристики философского разброда эпохи империи. Если верно, что Цельс принадлежал к кругу Лукиана, то он усвоил от него презрение к религиозному шарлатанству и фанатизму, но не сумел возвыситься даже до лукиановского скепсиса. Крохоборство, эклектизм, сочетание рационализма с уважением к отечественным святыням и отечественному культу, философская беспринципность – таковы черты философской физиономии Цельса; он, в сущности, принадлежит к тем жалким эпигонам эллинской философии, которых так зло и едко высмеивал Лукиан. И это не оттого, что он был недостаточно образован или неспособен понимать, что его аргументы против христиан обращаются против него самого (это подметил и Ориген), – Цельс принадлежал (судя по имени и общественному положению) к римским патрициям, утратившим свое место в жизни, осужденным на то, чтобы созерцать свою собственную гибель. Они поэтому искали утешения в мечтах о старине и цеплялись всеми силами за прошлое, даже за древнюю эллинскую религию. И если Цельс после основательной критики христианства кончает призывом вернуться в лоно официальной римской религии, то здесь сказывается идеология потерявшего себя, гибнущего класса.

Одним из тех, кто организовал конвой, был граф Жорж де Солиньяк, прозванный в американских кругах, где он получил широкую известность, Бессребреником. Ему было около сорока. Из-под колониальной каски[79] выбивалось несколько кудрявых черных прядей, слегка тронутых сединой. Белое лицо выглядело свежим, и если бы не маленькие морщинки в уголках губ, то можно было подумать, что перед вами юноша. Весь облик говорил о силе и достоинстве этого человека.

Ориген, цитируя Цельса, нигде не указывает главы, или части, или «книги» цитируемого произведения. Поэтому в отношении рубрикации «Правдивого слова» реконструкции столь же гадательны, как и в отношении самого текста. В основном напрашивается следующее деление:

Введение. Христиане представляют собою противозаконную организацию, учение их – варварское и к тому же не оригинальное. Иисус творил чудеса при помощи колдовства. Христиане слепо веруют, не слушаясь веления разума. Иудаизм, из которого выросло христианство, отличается нетерпимостью, стремлением обособиться от всех. Христианство – учение новое, имеющее последователей лишь среди невежд.

Вместе с графом ехала его жена Клавдия Остин, «нефтяная королева» родом из огромного индустриального города, именуемого Нью-Ойл-Сити. Это было обаятельнейшее создание с пышными белокурыми волосами, которые с трудом удерживались шелковой лентой. На необычайно красивом лице блестели, излучая энергию и доброту, прекрасные голубые глаза. Если еще добавить к этому выразительный рот со слегка улыбающимися губами, то все страждущие мира без труда приняли бы ее за само Провидение.

Часть I. Иисус – не мессия; сказки о непорочном зачатии заимствованы из эллинской мифологии. Иисус не обладает чертами бога и не совершил ничего божественного. Все пророчества об Иисусе не имеют к нему никакого отношения. Приписываемые Иисусу чудеса, его смерть и воскресение – нелепые, противоречивые сказки, которые можно без труда опровергнуть.

— Дорогая Клавдия, — произнес Солиньяк, — я прошу прощения за то, что вовлек вас в эту экспедицию.

— Но почему, мой друг? Я нахожу путешествие исключительно романтичным.

Часть II. Христианство откололось от иудаизма и не перестает раскалываться на все новые секты. Не содержа, по существу, ничего нового, оно ищет адептов среди низших, необразованных слоев населения. Проповедники христианства – обманщики.

Учение о воплощении – бессмыслица. Оно противоречит идее благого и всемогущего бога, которому не подобает облечься в низменную плоть и претерпеть пытки и казнь. Да и не для чего богу сходить на землю и пострадать ради людей, ибо человек – не центр творения. Библия – собрание заимствованных из разных источников нелепых сказаний.

— Да, но слегка однообразным. Признайтесь, вы немного скучали в отеле на Пятой авеню[80] и мечтали иногда о волнующих приключениях? А здесь, среди песчаных равнин, крутых холмов и мрачных лесов, ничто не может поколебать спокойствия нашего слишком легкого путешествия… Разве вы не сожалеете?

Часть III. Христианское непротивленчество заимствовано у Платона, учение о царстве божьем – исковерканное учение платоников, митраистов и персидских магов. Учение о дьяволе восходит к неправильно понятым мыслям Гераклита о борьбе как принципе вселенной. Космогония христиан полна противоречий и несообразностей; пророчества об Иисусе – фальсификация; учение о воскресении мертвых – противоестественно, противоречит идее бога и является превратным толкованием мыслей Платона.

— В любом случае, — улыбаясь, ответила молодая женщина, — я бы так не считала… Дело, которым мы занимаемся, требует не только благородства и добродетели, но еще и спокойствия. И мы должны, не противясь, подчиниться.

Часть IV. Необходимо относиться с уважением к официальному культу. Почитание государственных богов, или демонов, вполне совместимо с христианством.

Заключение. Христиане должны найти как-нибудь общий язык с эллинизмом и участвовать в государственной жизни наравне с прочими гражданами.

Супруги, чье огромное состояние постоянно умножалось, потратили значительную сумму на организацию службы Красного Креста на Дальнем Востоке. Теперь она успешно функционировала. Чету видели то на развалинах Порт-Артура, где они, рискуя жизнью, выполняли свое трудное и опасное дело, то во время сражений под Ша-Хо и Эхр-Хинг-Чан, где под огнем они вытаскивали с поля боя раненых. Все им удавалось — целыми и невредимыми выбирались они из самых рискованных мероприятий.

Введение

Караван въехал в небольшую узкую долину, с одной стороны которой возвышались крутые черные скалы, а с другой — стоял густой еловый лес такой высоты, что до макушек могучих деревьев не доставал глаз. Это ущелье Вация, по выходе из которого караван ждала запланированная остановка в деревушке, считавшейся важным пунктом на пути в Ревзор.

За разговорами супруги не заметили, как сильно оторвались от обоза. Впереди не виднелось ни одной повозки.

Христиане заключают между собой тайные союзы, противные законам. В самом деле, есть общества открытые, возникающие в согласии с законом, и есть скрытые (сообщества)[1], действующие вне закона. Христианская община (agape) держится на общности опасности, и сила (налагаемых ею обязательств) выше долга присяги… [I, 1].

— Пора перейти на галоп, — сказала Клавдия, — мы в два счета догоним их.

Учение христиан варварского происхождения. (Правда), варвары способны создавать учения, (но) судить о. созданных варварами (учениях), совершенствовать их и развивать в сторону добродетели лучше других способны (лишь) эллины [I, 2]… (Если христиане тайно выполняют и распространяют свое учение, то) они недаром так поступают: они стараются отвратить от себя угрожающую им смертную казнь; (но эта) опасность (не грознее) тех опасностей, которым люди подвергались ради философии, как, например, Сократ[2] [I, 3]… (Что касается) этических положений, то они (у них) общие с другими философами и не представляют чего-либо достойного уважения и не являются новым учением [I, 4]… Они потому не верят в богов, созданных руками людей, что нелепо допустить, чтобы творения самых презренных и злонравных ремесленников, изготовленные иной раз и людьми нечестивыми, были богами. (Но уже) Гераклит[3] говорил: «Обращающиеся к безжизненным богам поступают так, как если б кто разговаривал со стенами». Такого же мнения были и персы, по сообщениям Геродота[4] [I, 5]…

Путешественники пришпорили скакунов, слегка ударяя их хлыстами. Кони поскакали быстрее. Внезапно справа и слева раздались выстрелы. Сраженные наповал, оба коня упали, сбрасывая своих седоков. Солиньяк не успел даже вытащить карабин, столь неожиданным оказалось падение, и столь же неудачным, поскольку тело коня, навалившись, придавило его к земле. Клавдии повезло больше: она тотчас вскочила на ноги и теперь стояла с револьверами в руках. Из леса и с окрестных гор на них надвигались вооруженные до зубов бандиты.

Сила христиан заключается, по-видимому, в знании имен[5] неких демонов и (в применении) заклинаний. Чудеса, которые якобы проявил (Иисус), он сумел совершить при помощи колдовства. Предвидя, что и другие, приобретя те же знания, захотят совершать то же самое и хвалиться, что творят это силой божьей, Иисус всех таких изгнал из общины. (Но одно из двух): если он справедливо изгнал их, то поскольку он сам повинен в таких же делах, то (и сам) дурной человек; если же он совершал подобные деяния, не будучи дурным, то и поступающие подобно ему не (должны на этом основании считаться дурными) [I, 6].

В одно мгновение Бессребреник был схвачен и связан. Его спутнице удалось пустить оружие в ход, и один из нападавших упал с пробитой головой. Женщина попыталась залезть на скалу, но времени оказалось слишком мало. Ее также схватили и связали по рукам и ногам.

Увидев мужа во власти грабителей, несчастная отчаянно закричала, задергалась, пытаясь разорвать связывавшие ее веревки. Но все усилия были напрасны. Сам Солиньяк не мог пошевелить и пальцем.

Я отнюдь не думаю утверждать, что человек, придерживающийся хорошего учения, должен, когда ему из-за этого грозит опасность со стороны людей, отказаться от своего учения или притвориться отказавшимся, или стать ренегатом; ведь у кого (родственная богу) душа здравая, она всегда стремится к родному (богу), и (такие люди) всегда жаждут услышать что-нибудь и вспомнить о нем [I, 8]. Но воспринимать какое-нибудь учение (надо), следуя разуму и разумному руководителю; кто примыкает к каким-либо (учителям) не на таких основаниях, тот поддается обману. (Такие люди подобны) неразумным почитателям метрагиртов[6] и гадателей, жрецов Митры и Сабазия[7] и кого попало, верящим в явления Гекаты[8] и других женских и мужских демонов… (А именно) так обстоит дело и с христианами. Некоторые из них не хотят ни давать, ни получать объяснения насчет того, во что веруют. Они отделываются (фразами вроде): «не испытывай, а веруй», «вера твоя спасет тебя»[9]; они говорят: «мудрость в мире – зло, а глупость – благо»[10] [I, 9]… Если они пожелают ответить мне не как (человеку), осведомляющемуся, – ведь я все (про христиан) знаю, – а как (человеку), всем одинаково интересующемуся, то хорошо; если же они не пожелают, но скажут, как обычно, «не испытывай» и т. п., то необходимо, чтобы они (по крайней мере) разъяснили, каково то, что они утверждают, и из какого источника оно проистекло [I, 12].

Конвой уехал слишком далеко, и никто не пришел им на помощь. Возможно, в караване не слышали даже выстрелов, звук которых растворился в ущелье. Пленников взвалили на коней, и группа поскакала галопом.

В это время другие бандиты напали на двигавшийся в хвосте колонны последний, никем не защищенный фургон. Солдаты же дремали в авангарде, уверовав в полную безопасность.

У многих народов наблюдаются родственные учения. Существует исконное древнее учение, которым занимались мудрейшие народы и государства и мудрые люди – египтяне, ассирийцы, индусы, персы, одризы, самофракийцы[11] [I, 14]; элевсинцы и гиперборейцы, мудрейшие древние народы – гомеровские галактофаги, кельтские друиды и геты, рассуждали (о тех же вещах, что и библия). Лин Музей, Орфей, Ферекид, перс Зороастр, Пифагор[12] рассуждали об этом, изложили свои положения в книгах и сохранили их до нашего времени [I, 16]. (В этих произведениях в иносказательной форме изложена) тайная мудрость… [I, 18]. (Моисей в своей космогонии считает, что мир не насчитывает и 10 000 лет; между тем) мир не сотворен. От века произошло много мировых пожаров и потопов, причем потоп при Девкалионе[13] – позднее, недавнее явление, так же как и мировой пожар при Фаэтоне[14] [I, 19]. Эллины считают их древними потому, что более древних пожаров и потопов не видели и не помнят [I, 20]. Восприняв это учение от мудрых народов и разумных людей, Моисей прослыл боговдохновенным [I, 21]… Обрезание заимствовано у египтян [I, 22]… Последовавшие за Моисеем как вождем пастухи коз и овец, увлеченные грубым обманом, признали, что есть единый бог [I, 23], называя этот мировой порядок именем Всевышний, Адонай, небо, Саваоф или как кому больше нравится. (В сущности) совершенно безразлично, именовать ли стоящего над всем бога обычным у эллинов именем Зевса, или таким-то у индусов, или таким-то у египтян [I, 24]… (Иудеи) почитают ангелов и привержены колдовству, в котором Моисей явился для них учителем. Я (дальше) покажу, как евреи в силу своего невежества поддались обману и впали в заблуждение… Об иудеях я поговорю потом, (сначала же – об Иисусе), ставшем основоположником (христианства). Совсем недавно проповедовал он это учение, и христиане: признали его сыном божьим… они были обмануты и восприняли учение, портящее жизнь человека [I, 26]. Оно было усвоено только простолюдинами, (хотя) среди христиан были кое-какие и приличные, дельные, понятливые люди, успешно применявшие аллегорические толкования.

Среди сопровождавших обоз царила полная растерянность. Да и что они могли? Ничего.

После безуспешных поисков пропавшей четы[81], врач скрепя сердце приказал двигаться дальше. Он глубоко сожалел о потере друзей, но надо было прежде всего думать о раненых, за которых он нес ответственность.

Часть I

Иудаизм против христианства[15]

Тем временем банда Райкара продолжала действовать с головокружительной скоростью, но со строгим соблюдением пиратских правил. Успешно завершив первые два дела, бандиты, ничем не рискуя, двигались по дороге к своим будущим жертвам. Их примитивный план изменился лишь по одному пункту — по инициативе Борского, Жоржа и Клавдию не убили, как это планировалось ранее. Незавидная участь супругов будет решена позднее. А пока несчастные уже больше десяти лье[82] провели в нескончаемой скачке.

(Иисус) выдумал свое рождение от девы. Он родился в иудейской деревне от местной женщины, нищей пряхи; уличенная в прелюбодеянии, она была выгнана своим мужем, плотником по ремеслу. (Она была уличена в прелюбодеянии и родила от какого-то солдата, по имени Пантера[16]) [I, 32]. Отвергнутая мужем, она, позорно скитаясь, родила втайне Иисуса. Этот, нанявшись по бедности поденщиком в Египте и искусившись там в некоторых способностях, которыми египтяне славятся, вернулся гордый своими способностями и на этом основании объявил себя богом [1,28]. (Девственное рождение Иисуса напоминает) эллинские мифы о Данае, Меланиппе, Ауге и Антиопе[17] [I, 37]… Может быть, мать Иисуса была красива, и бог, которому несвойственно любить тленное тело, сочетался с ней как с красавицей? Не будем говорить уже о том, что бог вряд ли мог влюбиться в (женщину) небогатую и нецарственного рода; ведь ее никто не знал, даже соседи… Когда плотник ее возненавидел и прогнал, ее не спасли ни сила божья, ни властное слово… Никак это не подходит к «царству божьему» [I, 39].

Наконец пришло время остановки. Крепкая мускулатура Солиньяка еще сопротивлялась связывавшим его веревкам, но лошади уже не слушались бича. Клавдия умирала от усталости, однако сознания не теряла. Правда, страдания супругов усиливались еще и тем, что каждый из них вдвойне переживал за другого. Оба думали об одном: что их ждет?

Во время привала Райкар и Борский раздавали приказы: дать лошадям воды и овса, выставить часовых по всем направлениям от поляны, подготовить оружие. Борский, как воспитанный человек, сначала подошел к Клавдии.

Когда Иоанн тебя купал, на тебя с небес спустился образ птицы, утверждаешь ты[18]. Но какой заслуживающий доверия свидетель видел это явление или кто слышал глас с небес, провозглашающий тебя сыном бога? Только то, что ты об этом говоришь и приводишь (в качестве свидетеля) одного какого-то из тех, которые были казнены вместе с тобой [I, 41]… Допустим, мой пророк в Иерусалиме сказал некогда, что придет сын божий, который будет судить праведных и карать нечестивых [I, 49]. Почему ты больше (имеешь право претендовать на звание сына божьего), чем десятки тысяч других, которые родились после этого пророчества и о которых это было предвозвещено?.. Некоторые в состоянии экстаза, другие – в состоянии бодрствования заявляют, что придет свыше сын божий… (Но ведь) относящиеся сюда пророчества можно истолковать применительно и к другим вещам [I, 50].

— Мадам, — галантно произнес он, — примите наши сожаления за причиненные вам неудобства. Но дело прежде всего, не так ли? Разрешите мне посмотреть, как связаны ваши руки. Возможно, их затянули слишком туго, поймите, мы так торопились! Приношу свои извинения.

Борский обладал прекрасными манерами светского[83] человека. Молодая женщина скосила на него свои огромные глаза, но не удостоила ответом. Человек, чей язык выдавал неплохое образование, вызывал в ней еще больше неприязни, чем дикарь Райкар.

(Если Иисус – сын божий, то почему при казни) ему не помог его отец или (почему) он не мог сам себе помочь [I, 54]? Если же ты хочешь сказать, что всякий человек, произошедший по божественному провидению, – сын божий, то чем ты отличаешься от другого? Найдутся десятки тысяч иудеев, которые тебя изобличат, утверждая. что пророчество о сыне божьем сказано о них самих [I, 57]. Иисусом сказано, что халдеи, побужденные его рождением, пришли, чтобы поклониться ему, еще младенцу, как богу; что они об этом сообщили тетрарху[19] Ироду; последний послал перебить всех родившихся в одно время (с Иисусом), рассчитывая погубить и его вместе с ними, чтобы он, придя в надлежащий возраст, не стал царем [I, 58]… Если (Ирод хотел тебя убить), чтобы ты, выросши, не стал царем вместо него, почему же ты, когда вырос, не царствуешь, а, будучи сыном божьим, нищенствуешь, сгибаясь от страха и бродя беспорядочно [I, 61]? Раздобыв себе десять или одиннадцать приверженцев, отпетых людей, самых низких мытарей и лодочников, ты с ними бродяжил тут и там, с трудом добывая себе жалкое пропитание [I, 62]… А зачем тебя еще младенцем понадобилось увезти в Египет, чтобы тебя не убили? Ведь богу не подобало бояться смерти; а между тем ангел явился с неба, приказывая тебе и твоим домашним бежать, чтобы вы, оставшись, не были убиты. Неужели дважды уже посланный ради тебя ангел не мог защитить тебя здесь, великий бог (не мог защитить) собственного сына? (Очевидно, в тебе не было ничего божественного, и пролившаяся на кресте твоя кровь) не была «влагой, какая течет лишь у жителей неба счастливых»[20] [I, 66].

Русский тем временем легким прикосновением проверил веревки, ослабил их немного и помог американке поудобнее устроиться на лошади. У Клавдии невольно вырвался вздох облегчения.

— О! Я счастлив уменьшить ваши страдания. Надеюсь, вы воздадите мне должное, когда мы будем обсуждать дела. — И лейтенант позвал одного из своих людей.

Древние мифы, приписавшие божественное происхождение Персею, Амфиараю, Эаку и Миносу[21], – мы им не верим, – по крайней мере, указали, чтоб не казаться не заслуживающими доверия, на совершенные ими великие, удивительные подвиги, воистину превышающие человеческую силу; ты же что совершил прекрасного или удивительного словом или делом? Ты ничего не мог нам предъявить, хотя мы в храме призывали тебя явить какое-нибудь явное знамение, что ты сын божий [I, 67][22]. (Допустим на минуту, что правда) все то, что рассказывают морочащие (читателей) ученики твои насчет исцелений, воскресения, о нескольких хлебах, насытивших толпу, причем еще остались большие излишки, и о всем прочем; поверим, что ты все это совершил: (но ведь ничем не хуже) дела чародеев, обещающих еще более удивительные вещи, и то, что совершают выученики египтян, отдающие посреди рынка за несколько оболов[23] свои замечательные знания, изгоняющие бесов из людей, выдувающие[24] болезни, вызывающие души героев, показывающие призрачные роскошные пиры, трапезы, печения и лакомства, приводящие в движение не существующих в действительности животных, являющихся таковыми лишь для воображения. Так что же, если они проделывают такие вещи, нам придется считать их сынами божьими? Или нам надо сказать, что это – проделки дурных и жалких людей [I, 68]?.. У бога не было бы такого тела, как твое. Тело, рожденное так, как ты, Иисус, рожден, не может быть телом бога [I, 69]. Тело бога и не питается таким образом; тело бога и не пользуется голосом таким, ни таким средством убеждения [I, 70]… Все это – дело ненавистного богу, негодного колдуна [I, 71].

— Вы поступаете в распоряжение мадам и будете делать все, о чем она вас попросит, — приказал Борский и направился к Солиньяку.

Что случилось с вами, граждане, что вы отвергли отечественный закон и, соблазненные тем (лицом), с которым мы только что беседовали, очень смешным образом поддались обману и перебежали от нас, приняв другое имя и другой образ жизни [II, 1]? Совсем недавно, чуть не вчера, когда мы казнили этого вашего соблазнителя, вы отвергли отечественный закон… Как это вы, исходя от наших святынь, (тем не менее) продвинувшись дальше, бесчестите их! Ведь вы не можете указать другого источника своего учения, кроме нашего закона; ведь если кто-нибудь предсказал вам, что в самом деле сын божий придет к людям, то это был наш пророк, нашего бога [II, 4]… (Иисус, на которого вы ссылаетесь, не был провозвещенным сыном божьим) и был наказан иудеями как преступник. Что касается воскресения мертвых, суда божьего, славы для праведников и (адского) пламени для грешников, то об этом христиане не учат ничему новому [II, 5]. (Если Иисус был сыном божьим, то почему) он выполнял все принятые у иудеев обычаи, вплоть до (обычных) у них жертвоприношений [II, 6]?.. (Иисус) – хвастун, грубый лжец и нечестивец (II, 7]. Тем, которые желают быть обмануты, много явилось таких, каким был Иисус…

Тот с беспокойством следил за всеми перемещениями. Особенно ему не понравилось, что бандит заговорил с его женой. Правда, заметив, что Клавдия пришла в себя, Бессребреник почувствовал даже благодарность к бандиту.

Верующие во Христа ставят евреям в вину, что они не веруют в Иисуса как в бога. (Но ведь если бы он действительно был богом), то каким образом (именно) мы, возвестившие всему миру о предстоящем пришествии посланца бога, который покарает нечестивых, обесчестили бы его, когда он явился? Зачем стали бы мы поносить того, кого предвозвестили? Неужели для того, чтоб мы были наказаны сильнее, чем другие [II, 8]? (Нет, не в этом, конечно, дело); как мы могли признать богом того, кто вообще, как это ясно было, не исполнил ничего из того, что обещал, а когда мы его обличили, осудили и приговорили к казни, скрывался в бегах и был взят позорнейшим образом, преданный теми, кого он называл своими учениками? А ведь не полагалось бы, чтоб бог убегал и чтоб его повели связанным, и менее всего возможно, чтобы его приверженцы, делившие с ним всю его личную жизнь, следовавшие ему как учителю, покинули и предали того, кого считали спасителем, сыном и ангелом величайшего бога [II, 9]. Хороший военачальник, командующий многими десятками тысяч, никогда не был предан; даже дурной атаман разбойников, начальствующий над негодяями, поскольку он кажется полезным своим товарищам, (не был предан свои ми). А так как тот был предан своими подчиненными, он не был (следовательно) хорошим командиром, а, обманув своих учеников, не внушил обманутым (даже) того, скажем, благоволения, какое (разбойники испытывают) к атаману [II, 12]. Я многое еще могу рассказать об истории Иисуса, но я охотно это опускаю.

В этот момент Борский подошел к нему ближе и сказал более жестким тоном, как говорит мужчина с мужчиной:

— Месье, вы, конечно, поняли, что всякое сопротивление бесполезно. Вы оба находитесь в нашей власти. Мы должны были бы убить вас… Возможно, вы удивлены, что мы не сделали этого… Я хотел бы, зная обычаи вашей страны, вы ведь француз, не так ли? — даже попросить вас дать слово не пытаться бежать. Но потом подумал, что это станет дополнительным искушением. Таким образом, вы остаетесь обыкновенным пленным, и все средства хороши, чтобы продлить это заключение. А теперь, если хотите, то можете просить у меня все, в чем вы нуждаетесь, кроме свободы, разумеется. Ах да! Кляп! Тысяча извинений, что не заметил его раньше. Вы ведь не можете ответить!

Ученики (Иисуса) выдумали, будто все приключившееся с ними он предвидел и предсказал [II, 13). Ученики Иисуса, не имея никакой возможности отвергнуть явные факты, придумали такую (уловку) – заявляют, что он вес предвидел [II, 15]. (Чтоб спасти авторитет Иисуса), они написали о нем глупо, как если б кто, называя кого-либо справедливым, показал его поступающим несправедливо, называя бессмертным, показал трупом, но прибавил бы ко всему этому, что тот предсказал заранее все, что с ним случилось. Ведь вы не говорите даже, что, мол, нечестивым людям казалось, будто он претерпел все это, а (в действительности) он этого не претерпел; напротив, вы признаете, что он претерпел. Но почему заслуживает доверия это предсказание? Откуда это труп оказался бессмертным [II, 16]?.. Какой разумный бог, или демон, или человек, предвидя, что с ним приключится такая (беда), не постарался бы, если бы он мог, уклониться, а не подвергнуться тому, что он знал заранее [II, 17]? Если он заранее назвал того, кто его предаст и кто от него отречется, то как же это они не испугались его, как бога, и не отказались от мысли предать его и отречься от него? А между тем они предали его и отреклись от него, нисколько о нем не думая [II, 18]. Ведь если против человека злоумышляют и он, вовремя об этом узнав, заранее скажет об этом злоумышленникам, то они откажутся от своего намерения и остерегутся. Следовательно, это не могло произойти после его предсказания – это невозможно, а раз это (все же) произошло, то (этим) доказано, что предсказания не было. Ибо совершенно немыслимо, чтобы люди, заранее слышавшие об этом, еще (пошли на то, чтобы) предаться и отречься III, 19].

Одним движением бандит вытащил пучок травы, торчавший изо рта пленного. Солиньяк, слегка приоткрыв глаза, довольно внимательно слушал монолог русского. Они не убили его — значит, положение было не безнадежно. Нельзя отчаиваться. С ним случались переделки и похуже.

(Далее, если стать на вашу точку зрения, то) все это он предсказал как бог, и предсказанное безусловно должно было совершиться; выходит, что бог соблазнил своих учеников и пророков, с которыми вместе ел и пил, чтоб они стали бесчестными и безнравственными, а ведь ему следовало благодетельствовать всех людей, особенно своих сотрапезников. Или надо допустить, что сотрапезник человека не стал бы против него злоумышлять, а сидящий за столом с богом покусился на него? Но что всего нелепее – сам бог злоумыслил против сотрапезников, сделав их изменниками и нечестивцами [II, 20].

Кляп выпал изо рта, и француз, свободно вздохнув, ответил Борскому:

— Так, значит, вы являетесь предводителем этих разбойников?

(Далее), если он сам так решил, если он принял казнь, повинуясь отцу, то очевидно, что все совершившееся с ним как с богом по его воле и мысли не должно было быть для него болезненным и тягостным [II, 23]; что же он зовет на помощь, жалуется и молит об избавлении от страха смерти, говоря: «Отец, если можно, да минует меня чаша сия»? [II, 24]. (И вот вы, ученики Иисуса), даже ложью не сумели облечь свои измышления в форму правдоподобия [II, 26]. (Неудивительно поэтому, что) некоторые из верующих, как бы в состоянии опьянения, доходят до того, что налагают на себя руку, трижды, четырежды и многократно переделывают и перерабатывают первую запись евангелия, чтоб иметь возможность отвергнуть изобличения [II, 27][25]

— Не имею такой чести! Я просто лейтенант. Главарь вон там… Видите? Это мой друг Райкар. У него очень крутой нрав, и к тому же он не может поговорить с вами, поскольку изъясняется только на одном сибирско-маньчжурском наречии.

Христиане используют пророков, предвещавших якобы все, (что касается) Иисуса… (Но) пророчества гораздо убедительнее можно применить к тысячам других, чем к Иисусу [II, 28]. Пророки говорят, что имеющий прийти – великий властитель, владыка всей земли, всех народов и воинств; они отнюдь не возвестили такого прощелыги [II, 29]… Никто не обнаруживает бога и сына божьего на основании таких намеков и превратных слухов, на основе таких слабых доказательств; подобно тому как солнце, все освещая, обнаруживает прежде всего себя, точно так же следовало проявить себя сыну божьему [II, 30].

— Какую цель вы преследовали, напав на нас?

Вы занимаетесь софистикой, когда говорите, что сын божий – само слово; объявляя сына божьего «словом», вы предъявляете не чистое, святое слово, а человека, позорнейшим образом поведенного на казнь и подвергнутого мукам бичевания. Если бы сын божий был у вас действительно словом, мы бы вас похвалили [II, 31]. (Но ваш Иисус только) хвастун и колдун [II, 32].

— Одну-единственную — обогатиться!

— Но ведь вы завладели нашим фургоном, не так ли?

Вы утверждаете, что Иисус – царского происхождения. То было дерзостью со стороны составителей генеалогии, когда они вывели (род) Иисуса от первого человека и иудейских царей. Конечно, жена плотника, оказавшаяся столь знатного рода, не могла бы этого не знать [II, 32]… Что же выдающегося совершил Иисус в качестве бога, презирающего людей, издевающегося и насмехающегося над событиями? [II, 33]. (Ведь вот) Вакх у Еврипида восклицает: «Сам бог меня спасет, когда я захочу». (А здесь) даже осудивший его не пострадал, как Пенфей[26], впавшии в безумие или растерзанный. Над ним насмеялись, облачили его в пурпур, надели на него терновый венец и дали в руки тростник [II, 34]; почему же он если уже не раньше, то хоть в этот момент не проявляет божественной (силы), не спасается от этого позора, не карает оскорбляющих его самого и отца его [II, 35]?

— В котором денег содержалось гораздо меньше, чем мы полагали… От силы двести тысяч рублей. Мои сведения оказались не совсем точны. На самом деле, и вы это знаете не хуже меня, не надо было им доверять.

— Так вам мало этой суммы?

Ну а когда тело его было распято, какова была его кровь? Такая… «какая течет у жителей неба» [II, 36]? (Почему Иисус на кресте) так жадно потянулся к питью и не мог стерпеть жажду, как ее часто переносит любой человек [II, 37]? Вы, крепко верующие, упрекаете нас в том, что мы не считаем его богом и не соглашаемся с вами, будто он претерпел это для пользы людей, чтобы и мы презрели наказания [II, 36]. (Но ведь его пример и вся его деятельность никого не убедили); он был казнен и претерпел такие страдания, не убедив никого при жизни, даже своих учеников [I, 39]; да и сам не показал себя свободным от всех пороков [II, 41]. Иисус не был безупречен (II, 42]. Не скажете ли вы о нем, что, не убедив живущих здесь (на земле), он направился в Аид, чтоб убедить находящихся там (мертвецов) [II, 43]?

— Вряд ли она заинтересует моих отважных компаньонов…

Если, выдумывая нелепые оправдания, по поводу которых вы самым смешным образом обманываетесь, вы думаете в самом деле защитить себя, то что мешает считать всяких других осужденных, окончивших жизнь самым жалким образом, особо великими людьми и божественными посланцами? (Ведь на таком же основании) такой же бесстыдник мог бы говорить о казненном разбойнике и человекоубийце, что он не разбойник, а бог: он, дескать, предсказал членам своей шайки, что с ними произойдет то, что в действительности произошло [II, 44].

— Господа головорезы более требовательны?

Далее, те, которые были с ним при жизни, слушали его речь и следовали ему как учителю, – видя его казнь и смерть, не умерли ни вместе с ним, ни за него, не убедились, (что надо) презирать мучения, но стали отрицать, что они (его) ученики: а вы теперь с ним умираете [II, 45]! Лично он завербовал десяток лодочников и самых отверженных мытарей, и то не всех. Если при жизни он никого не убедил, а после его смерти желающие убеждают столь многих, то это разве не верх нелепости? [II, 46].

— Намного более… Но я и так вам достаточно наговорил. Время бежит быстро, а мы торопимся продолжить путь.

— Куда нас везут?

На основании какого рассуждения вы пришли к тому, чтоб считать его сыном божьим? (Вы говорите): «Мы к этому пришли, ибо мы знаем, что казнь произошла ради одоления отца зла»; так что же, разве не были казнены многие другие, и не менее низкие [II, 47]? (Или вы говорите): «Мы на том основании считаем его сыном божьим, что он исцелял хромых и слепых и воскрешал мертвых» [II, 48]. (Но), о свет и истина, (Иисус сам) собственными устами, согласно вашему писанию, ясно заявляет, что появятся и другие пользующиеся подобными силами злодеи и шарлатаны, и он называет того, кто хитро подстроит это, некиим сатаной; таким образом, он и сам не отрицает, что такие (чудеса) не представляют ничего божественного, а являются делом людей дурных. Под давлением истины он одновременно раскрыл (проделки) других и самого себя изобличил. Разве это не наглость – на основании одних и тех же действий одного считать богом, а других – шарлатанами? Почему мы на этом основании должны считать негодяями других, а не его, следуя его же свидетельству? Он сам признал ведь, что все это не признаки божественной сущности, а неких обманщиков, величайших подлецов [II. 49].

— К нам, черт побери! Возможно, наша обитель покажется вам недостаточно комфортабельной. Заранее приношу извинения, но мы постараемся разместить вас как можно лучше.

Что вас привлекло (к нему), как не его предсказания, что он якобы воскреснет после смерти [II, 54]? Ну хорошо, поверим вам, что он это сказал. Но сколько есть других, которые распространяют такие басни, убеждая простодушных слушателей и используя их заблуждение? Ведь то же самое говорят у скифов о Замолксисе, рабе Пифагора, в Италии – о самом Пифагоре, в Египте – о Рампсините; этот даже играл якобы в аду в кости с Деметрой и вернулся оттуда с подарками от нее – золототканым полотенцем. Такое же рассказывают об Орфее у одризов, о Протесилае в Фессалии, о Геракле в Тенаре и о Тесее[27].

На этом Борский закончил. Отдав честь, он круто повернулся на каблуках и направился к своим.

Райкар, по обыкновению, был зол.

Посмотрим, однако, действительно ли кто-либо когда-нибудь воскрес после смерти во плоти. Или вы думаете, что у других это считается и в действительности является сказкой, у вас же это драматическое происшествие придумано прилично и правдоподобно – его возглас на столбе, когда он испустил дух, и землетрясение, и затмение? А что он, хотя не сумел постоять за себя при жизни, став трупом, восстал, показал следы казни, пробитые руки, – то кто это видел? Полубезумная женщина или кто-нибудь еще из той же шарлатанской компании, которому это пригрезилось вследствие какого-то предрасположения или который по своей воле дал себя увлечь обманчивому, фантастическому видению, как это с очень многими случалось, или, что вероятнее, захотел поразить остальных шарлатанской выдумкой и этой ложью открыть дорогу другим бродягам [II, 55]. Если б Иисус действительно, как вы говорите, воскрес, если б он на самом деле хотел явить божественную силу, ему следовало показаться тем, кто его оскорбил, кто его осудил, вообще всем [II, 63]; ведь, раз он умер и был, как вы утверждаете, богом, ему уже нечего было бояться кого-либо из людей, да и не затем он был с самого начала послан, чтоб скрываться [II, 67]. Если это имело столь большое значение для доказательства (его) божественности, ему, во всяком случае, следовало бы исчезнуть прямо со столба [II, 68], (так чтоб все это видели. А он предпочел скрыться; но) кто же когда-либо, будучи послан как вестник, скрывается, когда нужно возвестить то, что (ему) было поручено? Пока он, облеченный в плоть, не внушал доверия, он всем проповедовал без устали, а когда он, восстав из мертвых, мог бы внушить крепкую веру, он явился тайком только одной какой-то женщине и собственным своим приверженцам; когда его наказывали, его видели все, а когда он воскрес – только один человек; а ведь должно было быть наоборот [II, 70]. (Так-то он рассчитывал) просветить благочестивых и пожалеть заблуждающихся и покаявшихся [II, 71]! Если он хотел остаться в неизвестности, то зачем раздался голос, объявляющий его сыном божьим? Если же он не хотел скрываться, к чему было подвергаться наказанию и умереть? [II, 72]. (А если) он хотел (примером) перенесенных им страданий научить нас презирать смерть, то, восстав из мертвых, (он должен был бы) открыто призвать всех и объяснить, ради чего он сошел (на землю) [II, 73].

— Ты обманул меня, — прицепился он к русскому, — твои пятьсот тысяч рублей испарились как дым. Что мы обнаружили в этом проклятом фургоне? От силы несколько тысчонок серебром да ворох бумаг, которыми я не хочу даже разжигать костер…

— Ты забыл, кто навел тебя на это богатство?

Все это мы подносим вам из ваших же писаний, мы не нуждаемся ни в чьих других показаниях, вы побиты собственным своим оружием [II, 74]… О всевышний, о небо, какой же это бог, пребывая среди людей, не вызывает (к себе) веры, хотя является при этом (как раз) тем, кто на него надеется? Почему его никак не признают те, кто давно его ждет [II, 75]?

— Ты лжец!

— А ты — дурак и глупец, хоть и не ведаешь об этом, но скоро все узнаешь.

…(Так что) зря он грозит и бранит, когда говорит «горе вам», «наперед говорю вам»: ибо этим он неопровержимо признает, что убедить он не в состоянии, а этого не бывает ни с богом, ни даже (просто) с рассудительным человеком [II, 76].

— Кем бы я ни был, почему ты приказал сохранить жизнь этим двоим? На кой черт нам нужны пленные?

— Повторяю тебе, ты самый последний простофиля из всех зверей в лесу!

— Объясни немедленно! — заорал бандит, вскинув голову в порыве злости. — Кроме того, должен сказать тебе, что мне давно надоели твои штучки. Уж не хочешь ли ты стать командиром? Может, ты думаешь, что я буду выполнять твои приказы? Ты кто, собственно, такой? Откуда ты взялся? Чем ты лучше?

Мы, (иудеи), надеемся, что некогда действительно воскреснем во плоти и обретем жизнь вечную, примером и вождем в этом будет нам посланец (бога), который покажет, что для бога нет невозможности (воскресить) кого-либо во плоти. Но где же он, чтоб мы (могли) его увидеть и уверовать [II, 77]? (Мы видели, что не Иисус был этим посланцем; ведь он никого не сумел убедить); или, может быть, он для того и явился, чтоб мы не уверовали [II, 78]?

Борский, не перебивая, слушал говорящего, а затем холодно произнес:

Итак, Иисус был человеком, притом таким, каким его рисует истина и показывает разум [II, 79].

— Зачем мы ссоримся? Если ты хочешь, чтобы мы расстались, нет проблем… Если хочешь, чтобы боролись вместе до конца, я в твоем распоряжении… Но в настоящий момент, мне кажется, самое главное после того, как мы захватили двух пленных, поместить их в надежное место, например закрыть в твоей пещере под присмотром Тониша.

— На мою пещеру не рассчитывай, — проворчал Райкар, — я не желаю в ней никого принимать.

Часть II

Искренне удивившись, русский внимательно посмотрел в лицо сообщнику, пытаясь понять, что кроется за этими странными словами.

— Что это за новость? — спросил он, усмехаясь, а затем добавил полушутя-полусерьезно. — Уж не прячет ли господин Райкар у себя почетную гостью?

Критика христианства с точки зрения философии и истории

Йок, не поняв иронии, тут же выдал себя:

— Кто это тебе сказал? Да, ну и что? Я не хочу, чтобы ко мне заходили, ни ты, ни кто-либо другой… И несмотря на твой внушительный вид, клянусь, ты туда не войдешь.

Глупейшим образом спорят между собою христиане и иудеи, и их беседы между собой о Христе ничем не отличаются от вошедшего в поговорку спора о тени осла[28].

Ошеломленный этим невероятным заявлением, Борский счел нужным не раздражать дикаря и примирительно сказал:

— Конечно, конечно! Я уважаю твое желание и найду другое убежище для пленников.

Ничего благородного нет в прениях иудеев и христиан между собою, так как обе стороны верят, что было пророчество от духа божьего о грядущем спасителе рода человеческого; они расходятся только по вопросу о том, явился ли уже предвещенный спаситель или нет [III, 1]. (Впрочем, спасители были и у эллинов) – благодетельный Асклепий[29], предсказывающий будущее целым городам, посвященным ему, как то: Трикке, Эпидавру, Косу и Пергаму, Аристей[30] из Проконнеза, некий[31] из Клазомен и Клеомед[32] из Астиапалеи [III, 3].

— Я предпочел бы их убить. Только сначала вытряхнуть все, что возможно: деньги и украшения, чтобы больше не думать об этом деле.

— Ты забыл, а я тебе говорил, что эти люди несказанно богаты и могут выкупить у нас свободу по гораздо большей цене. Их состояние насчитывает миллионы золотых монет. Я возьму на себя заботу об их жизни, и мы с тобой сможем сказочно обогатиться. Вот поэтому я и помешал тебе их убить. А теперь хватит болтать, пора действовать. Наши бойцы уже давно готовы к отъезду. В дорогу! У нас будет еще время все обсудить.

Евреи происходят из Египта[33]; они покинули Египет, восстав против египетского государства и презрев принятую в Египте религию; (и вот) то, что они сделали с египтянами, они (сами) испытали со стороны приверженцев Иисуса, уверовавших в него как в Христа; в обоих случаях причиной нововведения послужило возмущение против государства [III, 5]. Евреи, будучи египтянами, получили начало (как отдельная нация) путем мятежа, а будучи (уже) иудеями, они во времена Иисуса восстали против государства иудейского и последовали за Иисусом [III, 7]; (ими руководит всегда только дух мятежа, и) если бы все люди пожелали стать христианами, то эти не пожелали бы уже (оставаться христианами) [III, 9].

Райкар смутно понял идею русского. Будучи недальновидным стратегом, он мог убить, украсть, собрать награбленное — совершить любое сиюминутное действие, но продумать на два хода вперед было не в его силах. Тем не менее бурят отдавал должное уму своего компаньона и в какой-то степени доверял его изобретательности.

Вначале их было немного, и у них было единомыслие. А размножившись, они распадаются тотчас же и раскалываются: каждый хочет иметь свою собственную фракцию; ибо к этому они стремились с самого начала [III, 10]; вновь откалываясь от большинства, они сами себя изобличают. Единственное, так сказать, общее, что у них еще есть, если оно вообще есть, это – название. Это единственное они все-таки стесняются отбросить: а все остальное у них по-разному [III, 12]. Их союз тем более удивителен, что, как (легко) можно доказать, он не покоится ни на каком солидном основании; этим «солидным основанием» является мятежный дух, (извлекаемая) из него выгода и страх перед внешними (противниками); этим укрепляется их вера [III, 14].

Райкар отдал приказ об отъезде, и небольшое войско отправилось в путь.

Солиньяк и его жена все еще оставались связанными и сбежать не могли. Единственное послабление состояло в том, что супругов везли теперь ближе друг к другу и им удавалось перекинуться парой слов.

— Клавдия, — говорил Бессребреник, — простите меня, что втянул вас в эту ужасную историю.

Они привлекают и комбинируют всякого рода представления об ужасах; сочетая плохо понятые древние сказания, они огорошивают и обвораживают ими людей, как те, которые оглушают посвящаемых в корибанты[34] [III, 16]. (Их) веру (можно сравнить с культом) египтян: у них, когда подходишь, (видишь) великолепные священные участки и рощи, огромные прекрасные пропилеи, замечательные храмы, пышные скинии вокруг, благоговейное таинственное богослужение. Но, когда входишь и оказываешься уже внутри, видишь, что поклонение воздается коту, обезьяне, крокодилу, козлу или собаке [III, 17]. (Впрочем) признающим это внушается представление, что не напрасно (животные) священны [III, 18]. (Христиане), с одной стороны, смеются над египтянами, хотя последние дают много и неплохих загадок, поскольку учат, что такого рода почитание воздается вечным идеям, а не, как многие думают, тленным животным; но они глупы, не вводя в рассказы об Иисусе ничего более достойного уважения, чем египетские козлы и собаки [III, 19].

— Простить вас, мой любимый Жорж? Да разве мы не должны быть вместе в горе и радости, делить жизнь и смерть на двоих? Я считаю, что у вас нет повода просить прощения… Я надеюсь, что мы выберемся из этого злоключения целыми и невредимыми. Я верю в вас и доверяю во всем!

Клавдия всегда умела найти нужные слова, чтобы подбодрить мужа. Наш герой мгновенно вспомнил, что не раз попадал в еще более трудные и опасные ситуации.

(Эллины верят, что) Диоскуры, Геракл, Асклепий и Дионис (из людей превратились в богов[35]; христиане) не терпят, чтобы их считали богами, так как они были первоначально людьми, хотя бы они оказали много благодеяний людям; между тем они утверждают, что Иисуса посла его смерти видели его собственные ученики, притом в виде тени[36] [III, 22]. Относительно Асклепия большое, неисчислимое множество людей, как эллинов, так и варваров, единодушно утверждают, что часто его видели и еще (теперь) видят, притом не в виде призрака, а исцеляющим, благодетельствующим и предсказывающим будущее [III, 24]. (Всем известны) прорицания Аполлона [III, 25]; с другой стороны, проконнезиец Аристей, столь божественным образом исчезнув из среды людей, вслед за тем открыто явился, впоследствии часто много времени пребывал на земле и возвещал дивные вещи; и, хотя Аполлон предписал метапонтинцам[37] чтить Аристея в числе богов, никто ведь его еще богом не считает [III, 26]. Никто не считает богом гиперборейца Абарида[38], который обладал такой силой, что переносился со скоростью стрелы [III, 31]. (Или вот) клазоменский (герой): разве о нем не говорят, что душа его часто, покинув тело, бродила без тела? Но и его люди не признали богом [III, 32]. (Богом не признали) и Клеомеда из Астиапалеи, (о котором рассказывают, что), когда он забрался в ящик и был в нем заперт, его внутри не обнаружили; он каким-то сверхъестественным образом исчез изнутри, когда некоторые взломали ящик, чтобы его захватить [III, 33]. Я мог бы назвать еще многих других таких.

Бандиты тем временем приближались к своему логову. Почуяв жилье, кони поскакали быстрее и вскоре перешли в галоп. Спустившись в долину, седоки увидели цепь горных вершин, окружавших их пристанище.

Один Райкар казался неутомимым. Этот злобный гном[84], разочарованный столь скудным уловом, — стоило покидать Янку! — скакал все быстрее. Наконец показался выступ скалы и запутанные переходы настоящего лабиринта, которые знал лишь один главарь.

А вот и лагерь. Борский стал изо всех сил сигналить в рожок, чтобы предупредить часовых. Никто, однако, не ответил ему. Он протрубил еще раз. И опять тишина. Теперь уже Райкар бешено заорал, что его люди — подлые предатели и дорого за это заплатят. Он перенес все раздражение на невнимательных часовых.

Поклоняясь схваченному и казненному, (христиане) поступают подобно гетам, почитающим Замолксиса, киликийцам – (поклонникам) Мопса[39], акарнанянам – Амфилоха, фиванцам – Амфиарая, лебадийцам – Трофония[40] (III, 34]. Почитание возлюбленного Адриана[41] нисколько не хуже их почитания Иисуса [III, 36]; (а ведь даже) египтяне, (признавшие культ Антиноя), не стерпели бы, если б его стали равнять с Аполлоном или Зевсом [III, 37].

Показалась поляна. Одним прыжком бурят достиг первых палаток. Никого! На его хлопки никто не отозвался. Почувствовав неладное, Райкар бросился к пещере. Проникнув внутрь, он был потрясен увиденным: по всему полу валялись куски мяса. Он нагнулся и, приглядевшись, — О! Ужас! — узнал останки тела матери, старой Баси.

— Янка! Янка!

Не откликнулось даже эхо. Юная красавица бесследно исчезла. Но медведь, где этот мерзавец Тониш? Предатель, неужели и он сбежал? Дикарь искал зверя, хрипя от ярости. Его нигде не было. Нет, косолапого не убили, этот прохвост сбежал сам, и Янка вместе с ним.

Вот к чему приводит предвзятая вера, какова бы она ни была [III, 38]. (И у христиан) предвзятость души создает такое расположение к Иисусу [III, 39]; они признают его, состоящего из смертного тела, богом и думают, что таким образом поступают благочестиво [III, 41]; (а ведь) человеческая плоть Иисуса (хуже) золота, серебра или камня, так как она более тленна, чем последние. Но, (говорят христиане), он ведь становится богом, сняв с себя (телесную оболочку); но почему не с большим правом (могут стать богами) Асклепий, Дионис и Геракл [III, 42]? (Христиане) смеются над почитателями Зевса на том основании, что на Крите показывают его могилу; и тем не менее они почитают вышедшего из могилы, не зная, как и почему критяне так поступают [III, 43].

Гневу бандита не было предела, он жаждал крови и мести. Теперь Йок понял, почему покинули лагерь его верные охранники — они испугались возмездия.

Выскочив из пещеры, Райкар с пеной на губах прохрипел Борскому:

— Я хочу, я требую, чтобы пленных убили… немедленно… Я желаю отомстить… И мне не важно, кто они…

Вот что они предписывают: «Пусть к нам не вступит ни один образованный, ни один мудрый, ни один разумный (человек); все это у нас считается дурным. Но если (есть невежда, неразумный, несовершеннолетний, пусть он смело придет». Считая только такого рода людей достойными своего бога, они, очевидно, желают и могут привлечь только малолетних, низкородных, необразованных, рабов и детвору [III, 44]. Что же вообще дурного в том, чтобы быть образованным, интересоваться наилучшими учениями, быть и казаться разумными? Чем это мешает познать бога? Разве это не, скорее, нечто полезное, посредством чего легче можно доходить до истины? [Ill, 49]. Но мы видим в самом деле, что те, кто выражают и распространяют на площадях самые гнусные вещи, никогда не присоединяются к собранию разумных людей и не смеют среди них обнаруживать свои (взгляды); но если они завидят юнцов или сборище домашних рабов, или кучку неразумных людей, туда-то они проталкиваются и там красуются [III, 50]. Мы видим, что и в частных домах шерстобитчики, сапожники, валяльщики, самые грубые мужланы, в присутствии старших и более разумных господ не смеют рот раскрыть; но когда им удается заполучить к себе, отдельно детей и каких-либо глупых женщин, они им рассказывают удивительные вещи, что не надо оказывать; почтение отцу и учителям, а слушаться только их самих; те, мол, глупости болтают, у них мысль парализована, они в сущности не знают и не умеют делать ничего прекрасного, находясь в плену пустых предрассудков; зато только они сами знают, как надо жить; если дети их послушаются, они будут счастливы, и дому явится счастье. А если во время таких речей они увидят, что подходит кто-либо из наставников в просвещении, кто-либо из людей разумных или сам отец, то более осторожные из них стушевываются, а более дерзкие подстрекают детей сбросить узду, нашептывая, что в присутствии отца и учителей они не захотят и не сумеют проповедовать детям добро, ибо, дескать, их отталкивает низость и тупость (старших), окончательно испорченных, безмерно злых и наказывающих их; поэтому, если они хотят, они должны, оставив отца и учителей, уйти с женщинами и с товарищами по играм в женское помещение, в сапожную или валяльную мастерскую, чтобы обрести совершенство. Такими речами они убеждают [III, 55].

Главарь взглянул на связанных Клавдию и Солиньяка, которые все еще находились вместе. Вытащив из-за пояса огромный нож, он кинулся на них. Женщина первой оказалась на его пути. Отважная американка не испугалась и, несмотря на связанные руки, гордо подняв голову, взглянула прямо в глаза убийце. Еще секунда — и орудие смерти опустится, проломив ей череп. Но в этот момент Солиньяку каким-то чудом удалось освободиться от веревок на запястьях, и он, на лету перехватив руку Райкара, ударил бандита со всей силы, направив нож в его собственное тело. Удар пришелся в плечо. Бурят упал, продолжая кричать:

— Убейте, убейте! Зарежьте же их, в конце концов! Борский осторожно встал между пленными и разбойником и, отстраняя бандитов, приказал:

— Отнесите командира в пещеру, я сейчас приду. . Затем, показав на Бессребреника и его спутницу, твердо добавил:

А что я не предъявляю более жестоких обвинений, чем того требует истина, можно убедиться по нижеследующему. Призывающие к участию в других, (нехристианских), таинствах возглашают: «У кого руки чисты и речь разумна» или «чья душа свободна от зла, кто прожил хорошо и справедливо»[42], – это провозглашают те, кто обещают очищение грехов. Послушаем же, кого призывают эти. Кто грешник, говорят они, кто неразумен, кто недоразвит, попросту говоря, – кто негодяй, того ждет царство божие. А разве грешником вы считаете не бесчестного вора, взломщика, отравителя, святотатца, осквернителя могил? Кого другого стал бы приглашать и призывать разбойник [III, 59]?

— Я запрещаю вам их убивать! Они нужны мне живыми, по крайней мере, некоторое время…

Они говорят, что бог ниспослан к грешникам; но почему он не был ниспослан к безгрешным? Что дурного в том, чтобы не иметь греха? (По их учению выходит, что) нечестивца, если он смирится под (тяжестью) бедствия, бог примет, а праведника, если он, обладая добродетелью с самого начала, обратит свой взор ввысь, он не примет [III, 62]! Люди, правильно руководящие законностью, заставляют (обвиняемых), кающихся в своих преступлениях, прекратить свои жалобные выкрики, чтобы не (вышло, будто) приговор о них выносится скорее из жалости, чем в соответствии с истиной: а бог судит, руководствуясь не истиной, а лестью! Они говорят: «Кто без греха?» Это довольно верно, ибо род человеческий как бы рожден для греха; (но в таком случае) следовало призвать всех, раз все грешат [III, 63]. Почему такое предпочтение грешникам? (Утверждая подобное, христиане либо) возносят хулу на бога, (либо) лгут [III, 64]. Они все это делают для поощрения грешников, не будучи в состоянии привлечь к себе ни одного действительно хорошего и справедливого человека, и потому они раскрывают двери перед самыми преступными, пропащими (людьми). Ведь всякому ясно, что прирожденных и закоренелых грешников никто не может совершенно переделать даже посредством наказаний, тем менее жалостью; ибо коренным образом изменить характер чрезвычайно трудно. (Конечно), безгрешные люди – лучшие члены общества [III, 65]…

Повернувшись спиной, русский отдал еще несколько коротких приказов, после чего Солиньяка и Клавдию, сняв с коней, бережно перенесли на землю. Они все еще оставались пленными, причем более, чем когда-либо. Райкар был жив.

«Для бога все возможно» (говорят на это христиане; да, бог может, но) не пожелает ничего несправедливого [III, 70]. (А по учению христиан выходит, что), подобно людям, которые поддаются сетованиям, бог, поддавшись жалобам жалующихся, ублажает дурных и отвергает хороших людей, не поступающих таким образом; а это в высшей степени несправедливо [III, 71].

ГЛАВА 6

Янка в ужасе бросилась прочь из пещеры. Стоны и рычание продолжали звучать в ушах. Скорее бежать! Но куда? Дороги не было видно, только частокол могучих деревьев, ветви которых сплетались с корнями, стоял перед глазами. Однако желание покинуть злополучное место, где она лицом к лицу столкнулась со смертью, оказалось сильнее. Молодой крепкий организм хотел жить. Надо непременно выбраться отсюда. Сто раз девушка падала и сто раз поднималась, продолжая движение в неизвестном направлении, но в конце концов в изнеможении, почти теряя сознание, рухнула у подножия векового дуба.

(Христианский) учитель (говорит): «Мудрецы отвергают наше учение, потому что мудрость вводит их в заблуждение и сбивает с пути» [III,72]. (Но это) смехотворно; ни один здравомыслящий (человек) не согласится с этим рассуждением [III, 73]; (поэтому их) учитель ищет неразумных [III, 74]. Проповедники (христианства) поступают подобно тому, кто обещает исцелить тело, но отговаривает от обращения к знающим врачам, (боясь), что те уличат его в невежестве. (Христиане) прибегают к простодушным и малолетним невеждам, говоря им: «Избегайте врачей», «Смотрите, чтобы кто-нибудь из вас не коснулся знания», «Знание – зло, знание отклоняет людей от здоровья души». «Только я спасу вас (говорит их учитель), а врачи губят тех, кого обещают исцелить» [III, 75].

Было прохладно: в этом краю весна еще не вступила в свои права. Воспаленный мозг требовал передышки, тело устало. Постепенно девушка погрузилась в сон.

Неизвестно, сколько она проспала, но, внезапно проснувшись, Янка вскрикнула. Стояла темная, мрачная, полная ужасов ночь. Холод сковал мышцы. Ощупав одежду, она поняла, что вся покрыта снегом. Через некоторое время глаза привыкли к темноте, и беглянка увидела, как крупные хлопья кружатся в воздухе и, оседая на ветви деревьев, на землю, сливаются с белоснежным покрывалом.

(Христианский) учитель поступает подобно тому, как если бы кто в пьяном виде, выступая перед пьяными, стал поносить трезвых за пьянство [III, 76], или человеку с больными глазами, который перед (другими) такими же больными стал бы винить имеющих острое зрение, что у тех повреждено зрение [III, 77].

Короткий сон тем не менее пошел ей на пользу: страх исчез. Прекрасно зная климат Маньчжурии, девушка не удивилась внезапно выпавшим осадкам, вспомнив, что в это время года возможны любые неожиданности. Снег, дождь и холод могли вскоре смениться солнцем и теплом, вслед за которыми снова наступало похолодание. Снег не пролежит и нескольких часов, а выглянувшее солнце не оставит от него и следа.

Девушка сделала усилие, пытаясь встать. Однако она была еще очень слаба и слишком замерзла, чтобы ей это удалось с первой попытки. Ничего, она попробует еще раз. Нельзя оставаться на земле.

Вот в этом и подобных вещах я виню их – не стану перечислять все – и утверждаю, что они ошибаются и оскорбляют бога, чтобы обманчивыми надеждами привлечь к себе дурных людей и внушить им презрение к лучшим людям на том основании, что им якобы лучше будет, если будут держаться от тех подальше [III, 78].

Отважное дитя, думая о том, сможет она спастись или нет, рассуждала приблизительно следующим образом. Так не бывает, что все постоянно против тебя, разве она недостаточно страдала, ведь ее разлучили с теми, кого она любила… Этот мерзавец, мысль о котором приводила девушку в содрогание, из-за него бедняжка осталась одна среди ночи в холодном лесу без помощи. Но отважная красавица подбадривала себя, как могла, надеясь на лучшее. Наконец ей удалось встать, и она вновь отправилась в путь.

Янка шла на ощупь, а снежные хлопья продолжали свою карусель, засыпая следы от ее башмаков. Вдруг девушке показалось, что она идет по вырубке. Обычно лесорубы строили временное жилье, которое оставляли на три холодных месяца зимы, а затем возвращались с наступлением весны.

Утверждение некоторых христиан и иудеев, что бог или сын божий не то сошел, не то сойдет на землю в качестве судьи над (всем) земным, – самое постыдное, и опровержение его не требует долгих слов [IV, 2]. В чем смысл такого сошествия бога? Чтобы узнать, что делается у людей? Значит, он не всеведущ? Или он знает все, но не исправляет и не может своей божественной силой исправить, не послав для этого кого-то во плоти [IV, 3]?

Снег перестал сыпать, северный ветер стих. Небо просветлело, тучи исчезли, и появилась огромная желтая луна. Ее слабые лучи струились сквозь ветви деревьев, причудливо преломляясь и рисуя на снегу сказочные узоры.

Края дороги стали более отчетливыми, а сама просека значительно шире. Янку, однако, больше всего занимало, что тропинка идет на подъем. Когда она выбежала из пещеры — девушка хорошо это запомнила, — склон шел под откос. Пытаясь сориентироваться, Янка вспомнила, что было утро и она двигалась навстречу солнцу. Значит, беглянка не сбилась с пути.

Вперед и только вперед! Надежда согревала ее. Как бы сильно она ни замерзла, не имело значения. Чтобы не закоченеть окончательно, девушка побежала, сильно топая ногами и потирая озябшие руки о накинутый на плечи платок. Как все-таки трудно оказалось бороться с холодом! От бега, правда, становилось теплее.

(Далее, как христиане мыслят себе возможным сошествие бога? Если) бог спустился к людям, он (следовательно) покинул свой трон; а) ведь если изменить самое малое здесь, то все перевернется и пойдет прахом [IV, 5]!.. А может быть, бог, не пользуясь известностью среди людей и считая, что он от этого теряет, пожелал, чтобы его узнали, и (захотел) проверить верующих и неверующих, как и у людей выскочки выставляют себя напоказ? (Но это значит) приписывать богу сильное и вполне человеческое тщеславие [IV, 6]. Но, (говорят христиане), он хочет нам дать познание его не потому, что ему хочется, чтобы его узнали, но ради спасения (людей): чтобы те, кто обретут его, став праведниками, спаслись, а не обретшие были наказаны, как уличенные злодеи. Что же после стольких лет бог вспомнил судить поведение людей, а до того не думал об этом [IV, 7]? Ясно, что они болтают о боге нечестиво и не свято; они делают это для устрашения непосвященных, а не для наказания грешников, подражая участникам вакхических мистерий, показывающим призраки и страшилища [IV, 10]. (Да и все эти страхи они к тому же не сами выдумали, а лишь) исказили то, что слышали от эллинов и варваров. Они наслышались от них и о том, что в течение продолжительных циклов времени, по мере сближения и расхождения звезд, случаются мировые пожары и потопы и что, после последней катастрофы при Девкалионе, истекший период требует, согласно общему изменению во вселенной, мирового пожара. Это побудило их на основании ложного понимания утверждать, что бог сойдет, неся с собою очистительный огонь возмездия [IV, II].

Вдруг юная маньчжурка заметила на некотором расстоянии неподвижные темные очертания небольшого сооружения и вскрикнула от радости. Это было то, что она искала. У поворота дороги стояла хижина лесника, сооруженная из отличных круглых бревен. Через небольшой дверной проем, в который с трудом мог протиснуться лишь один человек, Янка не раздумывая пролезла внутрь и, облегченно вздохнув, огляделась.

Каково же было ее удивление, когда она увидела, как кто-то, чиркнув спичкой, зажег фитиль. Языки пламени, охватив смоляной факел, мягкими танцующими бликами осветили хижину. А девушка-то полагала, что в домике никого нет. Она отпрянула назад и собралась было бежать, как вдруг услышала ласковый, слегка простуженный мужской голос:

Возвратимся еще раз к этому вопросу сначала, с большим числом аргументов; я (при этом) не скажу ничего нового, а давно доказанное. Бог добр, прекрасен, блажен и пребывает в прекраснейшем и наилучшем. Если он спускается к людям, ему приходится измениться, (причем) изменение (будет) из доброго в злого, из прекрасного в безобразного, из блаженного в несчастного, из наилучшего в наихудшего. Кто избрал бы себе в удел такую перемену? Конечно, смертному по природе свойственно меняться и переделываться, бессмертному же – пребывать одинаковым и неизменным; так что бог не мог бы подвергнуть себя и этому изменению [IV, 14]. Итак, либо бог в самом деле превращается, как они говорят, в смертное тело, что, как выше сказано, невозможно; либо он сам не меняется, но делает так, что видящим его кажется, (что он изменился, т. е.) он вводит в заблуждение и обманывает. А обман и ложь вообще – зло, за единственным разве исключением, когда их применяют как лекарство в отношении больных или сошедших с ума друзей для лечения или в отношении врагов, когда принимают предосторожности, чтобы избежать опасности. Но ведь у бога нет болящего или сумасшедшего друга, и он не боится никого, чтобы (ему приходилось) избегать опасности путем обмана [IV, 18].

— Кто бы вы ни были, не бойтесь…

Незнакомец, взяв девушку за руки, осторожно провел ее к куче сухого папоротника и заставил сесть. Затем вернулся к факелу, который оставил на полу, и вставил его в стену. Старик не мог видеть лица Янки, так как оно было закрыто платком.

Девушка более не сопротивлялась. Поверив в добрые намерения человека, она успокоилась и сняла с головы шаль. Незнакомец вздрогнул и, наклонившись к юной маньчжурке, удивленно воскликнул:

(Иудеи и христиане по-разному обосновывают идеи о будущем или уже происшедшем пришествии Христа.) Иудеи говорят, что, так как жизнь преисполнилась зла, необходим посланник божий, чтобы неправедные были наказаны и чтобы все очистилось, как это было при первом потопе [IV, 20]. Наряду с потопом, очистившим землю, произошло разрушение (вавилонской) башни. Моисей, написавший о башне, подделал такой же рассказ о башне, (связываемый) с сыновьями Алоея[43]. Рассказы о Содоме и Гоморре, якобы уничтоженных огнем за грехи, – подражание рассказу о Фаэтоне [IV, 21]. А христиане, прибавив кое-что к рассказам иудеев, говорят, что ради грехов иудеев сын божий уже послан и что иудеи, казнив Иисуса и напоив его желчью, сами навлекли на себя гнев божий [IV, 22]. Род христиан и иудеев подобен стае летучих мышей или муравьев, вылезших из дыры, или лягушкам, усевшимся вокруг лужи, или дождевым червям в углу болота, которые устроили бы собрание и стали бы спорить между собою о том, кто из них грешнее, и говорить, что, мол, «бог наш все открывает и предвозвещает», что, «оставив весь мир и небесное движение и оставив без внимания эту землю, он занимается только нами, только к нам посылает своих вестников и не перестает их посылать и домогается, чтобы мы всегда были с ним». Христиане подобны червям, которые стали бы говорить, что, мол, есть бог, а затем следуем мы, рожденные богом, подобные во всем богу, нам все подчинено – земля, вода, воздух и звезды, все существует ради нас, все поставлено на службу нам. Ныне, говорят черви, ввиду того что некоторые среди нас согрешили, придет бог или он пришлет своего сына, чтобы поразить нечестивых и чтобы мы прочно обрели вечную жизнь с ним. Все это более приемлемо, когда об этом спорят между собою черви и лягушки, чем иудеи и христиане [IV, 23].

— Маленькая Янка, дочка Туанг-Ки! Бедняжка, да как же ты попала сюда? Одна в лесу в такое время?

— Это вы, отец Жером? Вы так добры, вы столько сделали для меня…

— Да, это я, старый миссионер, который любит тебя, как свою дочь, и твоего брата Пьеко. Вас доверил мне твой отец, солдат китайской армии. Ты узнала меня, не правда ли, и больше не боишься?

— Нет, конечно! Я прекрасно помню вас, ведь вы были так добры к нам.

Иудеи, беглые рабы из Египта, никогда ничего не совершили достойного упоминания, ни по своему значению, ни по численности не были заметны [IV, 31]. Они попытались вывести свой род от семени первых обманщиков и бродяг, ссылаясь на окутанные туманом темные и двусмысленные слова и толкуя их глупцам и невеждам, хотя за все долгое предшествующее время и спора не было [IV, 33] об этих (генеалогических) именах, и (только) теперь иудеи расходятся с некоторыми другими на этот счет [IV, 35]. В то время как (другие) люди, притязающие на древность (своего происхождения), как афиняне, египтяне, аркадцы и фригийцы, утверждают, что некоторые среди них родились на их земле, и каждый приводит доказательства этого, иудеи, собравшиеся где-то в уголке Палестины, люди, совершенно необразованные и не слыхавшие ранее, что все это давно воспето Гесиодом[44] и тысячами других вдохновенных мужей, сочинили самые невероятные и нескладные (мифы) о некоем человеке, сотворенном руками бога, вдохнувшего в него душу, о женщине, созданной из ребра, о заповедях бога и о змее, противодействующем им, о победе змея над предписаниями бога; они рассказывают какой-то миф, как старым бабам, и самым нечестивым образом изображают бога сразу, с самого начала бессильным, неспособным убедить даже единственного человека, которого он сам создал [IV, 36]. (Даже) среди христиан и иудеев наиболее совестливые стыдятся этого и пытаются как-нибудь толковать это аллегорически [IV, 38]. Далее они, подделывая беззастенчиво Девкалиона, (рассказывают) о потопе каком-то, о необыкновенном ковчеге, заключающем внутри себя все, о каком-то голубе и вороне в качестве вестников. Я не думаю, чтобы они ожидали, что все это получит распространение; они бесхитростно рассказывали это, как сказку малым детям [IV, 41]. Совершенно нелепо рождение детей на старости, (рассказы) о кознях братьев, о горе отца, о коварстве матери; во всем этом ближайшее участие принимает бог. Бог дарит своим сынам ослов, овец и верблюдов [IV, 43], отводит праведникам колодцы, (устраивает их) браки и связи с невестками и служанками [IV, 44]; (брак Лота) с дочерьми гнуснее преступлений Тиеста[45] [IV, 45]. (Как противны рассказы о враждующих братьях), о братьях-купцах, (сыновьях Якова), продающих своего брата, и обманутом отце [IV, 46]. (Далее следуют рассказы) о снах и об их толковании, (в результате коих узник) освобожден (и возведен в высокий сан). Когда продавшие его братья, голодая, были посланы (в Египет) со своими ослами для закупок, проданный принял их милостиво; неясно (изображено) узнавание (братьев Иосифом). Проданный в рабство (Иосиф) получает свободу и с помпой возвращается на могилу отца. Он приказал славному и божественному роду иудеев, рассеянному во множестве в Египте, поселиться где-то вне его и заниматься пастушеством в глухой местности. Исход из Египта был (в сущности) бегством [IV, 47]. (И в этом случае) наиболее совестливые из иудеев и христиан, стыдясь этого, пытаются кое-как толковать это аллегорически [IV, 48, 50]. Но этого нельзя принимать как аллегорию, это изложено в виде самой наивной сказки [IV, 50]. Во всяком случае, мнимые аллегории, написанные об этом, еще позорнее и нелепее, чем (сами) мифы, так как (эти толкования) при помощи диковинной и совершенно бессмысленной глупости пытаются согласовать нигде и никак не поддающееся согласованию [IV, 51]. Я познакомился с такого рода (толкованием) в «Споре Паписка и Ясона»[46], достойном не смеха, а скорее жалости и негодования.

Отец Жером был глубоко верующим и очень порядочным человеком. Внутренняя неудовлетворенность толкнула его на разрыв с европейским обществом, и он покинул его. Всю свою любовь батюшка отдавал людям, никогда не показывая вида, что творилось у него на душе.

Янка слыла одной из самых любимых его учениц. Именно ему девушка была обязана своим волевым характером, твердостью духа и отвагой, которые стали проявляться, как только она столкнулась с первыми трудностями.

Я, во всяком случае, не собираюсь опровергать это, ибо это, по-видимому, ясно для всякого, особенно если у кого хватит терпения и выдержки прослушать их писания. Я предпочитаю ознакомить (читателя) с природой, (показать), что бог не сотворил ничего смертного, но что творения все бессмертны, а смертны – создания тех (творений). Душа – творение бога, тело же имеет другую природу. В этом отношении нет разницы между летучей мышью, червями, лягушкой или человеком, ибо материя – одна и та же и тленная их часть – одинакова [IV, 52]. У всех вышеназванных существ – общая и единая природа, движущаяся вперед и назад в круговороте изменений [IV, 60]. Из всего, что исходит из материи, ничто не бывает бессмертно. Но об этом довольно. Если кто желает больше послушать и исследовать, тот узнает больше [IV, 61].

И вот отец Жером вновь встретился на ее пути. Переведя дух, он рассказал юной маньчжурке, что с началом русско-японской войны должен был отправить своих компаньонов на различные поля сражений, где многие сложили головы, творя добро и призывая к миру. Ему самому чудом удалось избежать смерти, хоть он и не страшился ее. Теперь миссионер возвращался в свой скромный приют — старую пагоду у врат Син-Кинга, где рассчитывал найти всех оставшихся в живых собратьев.

— Провидение направило меня к этому горному массиву, где я встретил тебя, моя любимая добрая Янка. Я вижу, ты ожила, согрелась… розочки молодости распустились на твоих щеках… Теперь ты можешь говорить. Расскажи в двух словах, что привело тебя сюда одну, в это дикое место.

Зло в сущем ни раньше, ни теперь, ни в будущем не может стать ни больше, ни меньше, ибо природа всего едина и одинакова и происхождение зла одинаково [IV, 62]. Каков источник зла, человеку, не занимавшемуся философией, нелегко узнать. Для массы достаточно сказать, что зло не от бога, что оно прилагается к материи и внедряется в смертное; цикл (всего) преходящего одинаков от начала до конца, и в соответствии с установленным круговоротом одно и то же неизбежно возникало, существует и будет существовать [IV, 65][47].

Действительно, юная красавица уже оправилась от испуга и тотчас начала свой рассказ. Старик запалил ветки кустарника, в помещении стало теплее. Почувствовав себя в безопасности, девушка все говорила и говорила, не без содрогания вспоминая о недавно пережитых кошмарах. Она коротко объяснила, как двое приговоренных к смерти французов были помещены в тюрьму к ее отцу, как тот из сострадания помог им бежать. Девушка специально умолчала о той роли, которую сыграла сама в этой истории, сказав только, что провела беглецов в туннель под мавзолеем маньчжурских королей, как отважные французы не без помощи отца и брата спасли группу корейцев… И наконец дошла до места, когда была похищена подлым негодяем.

— Ты знаешь имя этого бандита?

(Все) видимое – не для человека, но ради блага целого все возникает и погибает в (процессе) перехода одного в другое, о чем я говорил выше. Ни добро, ни зло в смертном не может увеличиться или уменьшиться, и богу нет надобности вносить новые исправления; бог не вносит поправок во вселенную, очищая ее посредством потопа или пожара, он не похож на человека, неудачно построившего или неумело смастерившего что-либо [IV, 69]. (Помимо того), если тебе что-либо кажется злом, то еще неизвестно, зло ли это; ибо тебе неизвестно, что полезно тебе, или другому, или космосу [IV, 70].

— Конечно, это Райкар…

…(А они приписывают) богу страсть гнева (и вкладывают в его уста) угрозы (IV, 70]; и не смешно ли? Один человек, разгневавшись на иудеев, истребил (у них) всех боеспособных, предал их огню, превратил их в ничто[48]; а величайший бог, по их словам, разгневавшись, рассвирепев и угрожая, (оказывается способным лишь) послать своего сына, и тот переносит такие страдания!

— Грабитель маньчжурских степей! Один из тех мерзавцев, что не имеют ничего человеческого, даже лица! Ну, продолжай, продолжай!

Янка закончила свою историю, упомянув о пещере, где она провела несколько часов, об ужасной смерти матери Райкара от лап медведя Тониша и своем бегстве.

Но, чтоб останавливаться не только на иудеях, – ибо не о том речь, – а на всей природе, как я обещал, я яснее разъясню вышесказанное [IV, 73].

— Я шла наугад, блуждая по лесу до тех пор, пока, к счастью, не повстречала вас, моего спасителя и благодетеля…

Миссионер внимательно слушал ее. Он прекрасно знал бандитов, которых ничего не останавливало и которые были способны на любое преступление. Просто чудо, что девушке удалось благополучно уйти. К тому же по какой-то счастливой случайности она пошла именно в этом направлении… Снег также захватил старика врасплох, а убежищем ему послужила хижина лесника.

— Ничего! Все будет хорошо, — пробормотал отец Жером. — Тебе удалось бежать, ты на свободе, в тепле. Ночь еще не кончилась, дитя мое, я дам тебе немного поесть. Настоящую монастырскую еду! А потом ты отдохнешь немного, а на рассвете мы вместе решим, что делать, и отправимся в дорогу.

— Вы поможете мне найти отца и брата?

(Христиане) говорят, что бог все сотворил для человека; (но история животных и наличие у них сметливости показывает, что) все создано ради людей не в большей степени, чем для неразумных тварей [IV, 74]. Громы, молнии и дождь – не дело рук бога; но если даже допустить, что это – дело рук бога, то все это происходит ради людей не больше, чем для питания растений – деревьев, трав, цветов. Если же ты скажешь, что (растения) ведь произрастают для человека, то на каком основании ты можешь утверждать, что они скорее произрастают для человека, чем для неразумных, самых диких животных [IV, 75]? (Напротив), мы добываем пищу, работая и трудясь с напряжением и усилием, а животные не сеют и не пашут, и все для них растет само [IV, 76]. Если сошлешься на стих Еврипида[49]: «Солнце и ночь служат смертным», то почему (они служат) нам больше, чем мухам или муравьям? Ведь и для них ночь служит отдыхом, а день – чтобы видеть и действовать [IV, 76]. О людях говорят, что ради них созданы неразумные твари; (но) если кто скажет, что мы властвуем над животными, потому что мы охотимся на диких животных и питаемся ими, то мы скажем, – почему нельзя утверждать (с большим правом), что мы родились ради них? Ведь они охотятся на нас и пожирают нас? Более того, нам требуются сети и оружие и помощь многих людей и собак против (животных), на которых мы охотимся, а тем природа дала каждому в отдельности немедленно (действующее) оружие, легко покоряющее нас им [IV, 78]. Что касается вашего утверждения, что бог дал нам возможность ловить зверей и пользоваться ими, то мы скажем на это, что, по-видимому, до того, как существовали города, техника и всякого рода общества, оружие и сети, животные ловили и поедали людей и меньше всего люди ловили зверей [IV, 79][50], так что в этом отношении бог скорее покорил людей зверям [IV, 80]. Если кажется, будто люди отличаются от неразумных тварей тем, что они построили города, что у них государство, власти и руководители, то и это не относится к делу: ведь и муравьи и пчелы (имеют все это). Пчелы имеют предводителя, у них есть свита, служба, войны, победы, взятие в плен побежденных, города и пригороды, смены работ, наказание ленивых и злых; во всяком случае они прогоняют и наказывают трутней [IV, 81]. У муравьев (чисто) человеческая (заботливость) насчет пропитания и предусмотрительность (в заготовках) на зиму; они поддерживают друг друга при перенесении тяжестей, когда видят, что кто-нибудь; из них устал; со складываемых плодов они снимают ростки, чтобы они не набухли и оставались (годными) в пищу для них в течение всего года [IV, 83]; для умирающих муравьев оставшиеся в живых отводят особое место, и оно служит для них общественным кладбищем; и, право же, при встрече они беседуют друг с другом и потому не сбиваются с пути; таким образом, они обладают полнотой разума, общими понятиями о некоторых всеобщих (предметах), речью, (выражающей) события и отмечающей их [IV, 84]. Право же, если бы кто-нибудь смотрел на землю с неба, в чем бы он усмотрел разницу между тем, что мы делаем, и (тем, что делают) муравьи и пчелы [IV, 85]? Если же люди имеют в виду колдовство, то и в этом отношении мудрее (их) змеи и орлы; в самом деле, они знают много противоядий и защитных средств и даже свойства некоторых камней, (применяемых ими) для (сохранения) здоровья детенышей; когда люди наталкиваются на (такие вещи), они считают, что сделали замечательное приобретение [IV, 86]. Если же человек считается выше прочих животных на том основании, что он усвоил представление о божественном, то говорящие это пусть знают, что и на это многие другие животные будут претендовать, и весьма основательно; ведь что можно назвать более божественным, чем знание и предсказание будущего? Люди поэтому стараются узнать его от других животных, больше всего от птиц, и те, которые прислушиваются к их указаниям, являются прорицателями[51]. Если же птицы и другие прорицающие животные, знающие от бога будущее, учат нас своими знамениями, то тем самым очевидно, что они оказываются ближе к общению с богом, мудрее и более угодны богу. Люди знающие говорят, что у птиц бывают и беседы, конечно более священные, чем наши, (и утверждают), будто они знают язык (птиц), и подтверждают это на деле: сказав заранее, будто птицы говорили, что отправятся туда-то и сделают то-то и то-то, они показывают, что те действительно туда отправились и сделали то, что было предсказано[52]. Насчет слонов[53] (известно, что) нет никого более верного клятве и более преданного божественному, конечно, потому именно, что они обладают познанием (божественного) [IV, 88]. Аисты благочестивее людей, так как это животное проявляет любовь к ближним и приносит корм своим родителям. Арабское животное феникс[54] по прошествии многих лет возвращается в Египет, уносит умершего отца, погребает его в шаре из смирны и кладет там, где святилище солнца [IV, 98].

Священник привлек ее к себе и, положив руку на лоб, сказал:

— Доверься мне, дитя мое! Поешь и поспи, а там видно будет.

Итак, не для человека создано все, так же как и не для льва, и не для орла, и не для дельфина, а для того, чтобы космос, как творение бога, был целостным и совершенным во всех отношениях. Вот ради чего соразмерено все – не в отношении друг друга, разве лишь мимоходом, – а в отношении вселенной в целом. Бог заботится (лишь) о вселенной, ее никогда не покидает провидение, она не становится хуже, и бог не возвращается с течением времени к самому себе и не гневается ради людей, так же как и не ради обезьян или мышей; и он не грозит тем (существам), из коих каждое получило в удел свою долю [IV, 99].

Янка улыбнулась. Конечно же она полностью доверяла ему, зная, сколько доброты и благородства кроется в душе этого доброго человека.

Иудеи и христиане! Ни один бог и ни один сын божий не спускался и не стал бы спускаться на землю. Если же вы говорите о каких-то ангелах, то чем вы их считаете – богами или чем-то другим? По-видимому, чем-то другим, демонами [V, 2].