Цель Леонид
Возлюбить духа
Леонид ЦЕЛЬ
ВОЗЛЮБИТЬ ДУХА
...К исходу третьих суток после взрыва в машинном отделении, люди проваливались в мутное забытье. Лишь два механика, Патрик Кофроф и Ян Кошель, превозмогая тошнотворные приступы сна, продолжали копаться во чреве грузового ракетоплана, угнанного горсткой отчаявшихся беженцев с военно-коммерческой базы планеты Иннес.
- Когда ты думаешь сделать последнюю попытку?
Дик Чепанис, инженер, чудом унесший ноги из колоний Милкроуда, на которые обрушились орды труфлагонов, задал этот простенький вопрос Ругу Пренту, парню с туманным прошлым и не менее туманным будущим. Руг Прент и сколотил ватагу из отчаявшихся бедолаг, вылетевших на обочину жизни, словно брызги из-под колес лимузина. Он же разработал план похищения ракетоплана и наметил маршрут, удовлетворивший и тех, кто жаждал серьезной наживы, и тех, кто просто не желал подохнуть с голоду на задворках равнодушного мира. Никто не выбирал Руга капитаном, однако никто и не возражал, чтобы Руг командовал разношерстной компанией. В суровых предместьях Ойкумены, вдали от прикордонных фортов землян, человеческая жизнь мало чего стоит, и нужно семижды отмерить, прежде чем топнуть ногой, пытаясь нащупать свою тропинку.
План Руга оказался хорош, во всяком случае, ничего иного предложено не было, и ватага согласилась на время стать экипажем и до поры пыхтеть в отсеках, пока не подвернется приличная планетка с крохотной колонией, рудником или второстепенным фортом, где полдюжины сонных фельдфебелей плодят метисов от туземок и до одури режутся в карты. Дальше по обстоятельствам. Все равно, как начинать, если в карманах пусто - пахарем или убийцей, с кайлом или с кистенем - лишь бы зацепиться, лишь бы пустить корень...
Руг Прент долго покусывал нижнюю губу, прежде чем ответить, ему случалось стрелять в разных людей, но командовать инженерами не приходилось.
- Ты, Дик, толковый парень, и без труда сообразишь, что неудачная попытка обернется для нас петлей. Разрушатся стержни, и ракетоплан - черт бы побрал эту развалюху!.. - не сможет мягко плюхнуться на любую подвернувшуюся планетку. Подавать сигнал бедствия? - Оба ухмыльнулись, и довольно безрадостно.
- За угон корабля всех ждут бессрочные рудники - хороша перспективка! Остается третье: прервать полет и гарантированно припарковаться на ближайшей планете, лишь бы она годилась для такого сброда, как мы. Попытаться выжить. Возможно, в полном одиночестве. Десять лет до амнистии. Но этот сектор глуховат, Дик, ты и сам знаешь.
- Не мозоль язык, парень, что ты решил?
- Не уверен, что решать должен один человек, пусть даже такой шустрый, как я. Люди передохнут - и пустим по кругу шляпу. Ты сам как?
Чепанис пожал плечами и скорчил гримасу отвращения. Его плевок достиг вентиляционной решетки.
- Я не настолько свихнулся, чтобы надеяться на первую попавшуюся планетку в диких секторах. Уж лучше сдохнуть в комфортабельной каюте, накачавшись напоследок отличным бренди, нежели сгнить в струпяных болотах или замерзнуть в снегах.
- Ты славный ухарь, Дик, но у тебя всего один голос, уж так мы столковались на Иннесе.
Чепанис фыркнул, но возражать не стал.
Прошло еще несколько часов, прежде чем Патрик и Ян произнесли словечко, которое можно было бы перевести как \"нет\". Дальнейшие потуги бессмысленны, форсаж невозможен, двигатель выдержит один-единственный запуск при вероятности \"фифти-фифти\", так что... Терпимо выглядит режим \"посадка\", и то при условии, если гравитационная постоянная будет не более 1,2 - 1,3.
Их собралось в кают-компании тринадцать человек - все, включая женщин и детей, семилетнюю Ольгу и тринадцатилетнего Олафа. Женщины, предчувствуя беду, интуитивно жались в кучку: рыжеволосая Матфея, красотка, одинаково уверенно чувствовавшая себя с мужиками и в постели, и в случайной перестрелке на плохо освещенной улочке; разорившаяся колонистка донья Эстебана, чью семью частью вырезали, частью рассеяли - и мать Ольги Ванда Джефлин, после гибели мужа, командира патрульного шлюпа, ее несправедливо обвинили в пристрастии к казенному добру и вышвырнули из служебного коттеджа, вручив жизнь и судьбу провидению, о чьей милости все наслышаны.
И, наконец, четверка старателей-авантьеров, погрязших на Иннесе в поножовщине и долгах - Юджин Портер, Макс Царфис, Деннис Ульвич и Роман Чанг. Даже самый простодушный полисмен при виде любого из этих парней опускал ладонь на рукоять пистолета. Подобных ребят следует угадывать за версту, если вам, конечно, не надоело носить при себе кошелек и зубы. Каждый из них хотя бы раз в жизни натыкался на богатую жилу, и память о лихо прокученных денежках проступала на изможденных лицах, в срубленных ушах и пальцах, выбитых глазах - каждому досталось примерно поровну.
- Я сказал все, как есть, - невозмутимо резюмировал Руг Прент, жуя потухшую сигару из капитанских припасов и притапливая в своих серых зрачках свинцово-тревожные взгляды компаньонов. - Под боком бортовой компьютер обнаружил вполне приличное гнездышко, третья планета в системе двух солнц - но это терра инкогнита, ребята, и что нас там ждет - одному богу известно или черту - это кому что по душе.
- Ну и зачем нам кот в мешке? - рявкнул Портер и свирепо облизнул синие губы. - Я за то, чтобы рискнуть. Газанем напоследок - и авось докатим до Янтарных Долин, Дик! Ты же грозился привести посудину туда? Вы прикиньте: две сотни планет, битком набитых золотом и самоцветами, и по которым бродит едва ли с миллион таких же дурошлепов, как мы - ну пусть десять миллионов, а? - Бросьте сквалыжничать! Жизнь, ребята, не грошик, ее в чулке не спрячешь. Ее не сохранишь, когда судьба метнула кости.
- Тебе сдохнуть недолга! - огрызнулась донья Эстебана. - Когда нет в душе Бога, о чем пожалеешь? Ты не человек, а одно название, Юдж, и потому прихлопни свою червивую пасть, и пусть каждый последует твоему примеру, потому что у каждого свое на уме. Готовь тринадцать бумажек, капитан, пусть те, кто желает погулять под двумя солнышками поставят крест - а не наберется крестов, покатимся в тартарары, запустив эту дьявольскую машинку.
- Еще чего?! - махнул кулаком Чанг. - С какой стати все должны голосовать? Пацанва пусть сходит пописать. Одиннадцать! Одиннадцать бумажек, Руг.
- А по справедливости - так всего восемь, - пробурчал сонный, злой и чумазый Ян Кошель, и его немедленно поддержал Деннис Ульвич.
- С каких это пор женщины равняются с нами в правах? Тогда голос профессионального астра идет за два!
- Верно!
- А ху-ху не хо-хо? - взвизгнула Матфея, пунцовея от возмущения. - Мы сообща завладели кораблем, почему же нас кладут вместо коврика у шлюза? Олаф еще пацан, однако кто, как не он, стащил магнитные шифры у хозяина ракетоплана в таверне?
- Пока я накачивала его виски, - решительно подхватила Ванда, - а Ольга ластилась на коленях.
- А Матфея стонала под охранником, пока мы крались к грузовому трюму, - насмешливо добавил Патрик. - Да, контракт мы не подписывали, сообща ударили по рукам - и баста. Не хрен теперь пускать пузыри, тринадцать хорошее число, а главное, плохо делится пополам. Рви листок, Руг, устроим этот, как его - плебисцит! Где лучше сдохнуть добрым людям - в разваливающейся скорлупке или на дикой планете?
Портер шепнул на ухо Царфису:
- Четыре бабешки на девятерых? Одна из которых зелена, как майский стручок, а другая малость дрябловата. Очень скоро запахнет паленым, Макс, даже если шатенка окажется и ничего.
- Зато две остальных ублажат и дюжину, так что обойдется, думаю, просипел в ответ покладистый Макс. - Железный принцип старателей: порох и женщин делим поровну.
Пошумев для порядка еще с четверть часа, пустили по кругу шляпу, затем вытряхнули содержимое на облупленный, пропахший рыбными консервами стол и развернули клочки бумаги. Их было ровно тринадцать. На семи стоял крест, и в честь его прозвучали такие славные проклятия, что блудница Матфея сочувственно прослезилась.
Ракетоплан медленно, словно хромой жеребец, приближался к звездной системе. Патрик Кофроф стоял у иллюминатора и мрачно глядел в черную бездну, испещренную пупырышками нервно подмигивающих огоньков.
- Тебе не по душе эта затея, Патрик? - Руг Прент опустил ему на плечо свою могучую руку. - Чего киснешь?
- Дело не в затее, Руг, я сам уверенно намалевал крест, ибо перещупал этот проклятый двигатель собственными руками и не верю, что он выдержит запуск. Мне совсем не нравится космос. Погляди, он какой-то мертвый - или у меня чердак уже того, а Руг?
Прент нахмурил брови и пробежал взглядом по приборам. Действительно, светодиоды на шкалах гравитометров и магнитных счетчиков светились вяло, едва реагируя на окружающий мир. Локатор метеоритной опасности растерянно описывал круги, не обнаруживая ни малейшего повода для беспокойства. Свет дальних и ближних светил растекался тусклым и мертвенным слоем вокруг корабля и походил на зеленовато-белесую пленку засохшей плесени. Лишь голубые вспышки пеленга оживляли зыбкую и нереальную благодать и периодически высвечивали два хмурых лица.
- Да, зловещая картинка, - согласился Прент. - Мой прапрадед был заядлым яхтсменом. Он трижды огибал старушку Землю на одномачтовой посудинке. Мне достался по наследству его бортовой журнал, нечто вроде путевых заметок. Так вот, он с благоговейным ужасом описывает странные места в океане - вроде бы все чисто, небо безоблачно, море спокойно, ветерок попутный - и в то же время это все больше смахивает на декорации, чем на реальный мир. Ход яхты \"на глазок\" не совпадает с показаниями лага, косяки рыб не мозолят взгляд, а солнце в чистом небе похоже на холодный желток, растекшийся по сковороде. И еще зыбь! - Она сводит судорогами сердце и сушит глотку, как паяльная лампа. Прадед называл такие гиблые местечки \"мертвым морем\" - думается, в самую точку.
- Мы не в океане, Руг, - напомнил Патрик.
- Молодчина, ориентируешься. Но все это смахивает на мертвый космос, скажем так. Как на духу, Патрик, - мне чуток не по себе.
- Мне тоже. Я-то думал, это байки.
- И задний ход давать поздно. Есть скверная привычка: молиться перед ликом неизбежного и неотвратимого. Ты знаешь, что это?
- Нет, - удивился Патрик, такого Прента он не знал.
- Если захочешь поверить во что-то, почитай в библии о судном дне шибает. А теперь выкладывай, что у тебя на уме?
- Нам лучше прикусить языки и готовиться к адовой посадке. Правая дюза развалится, едва лишь войдем в плотные слои.
- Пресвятая Дева!..
Ракетоплан начало болтать и полоскать, как тряпку в водовороте, на высоте ста двадцати километров. Натужный рев двигателей перерос в отчаянный хрип и лязганье. Температура подскочила до сорока градусов и продолжала подниматься по градусу в минуту. Через лопнувшие теплоизоляционные переборки хлестал горячий пар. Разом включились все противоаварийные системы, но спасать уже, в сущности, было нечего, не считая тринадцати живых душ, забившихся в скафандры. Скрежет нарастал, и корабль затрясло так, будто он угодил в лапы разъяренного зверя. Металл не выдержал и вызмеился трещинами, но в этот же миг сработали амортизационные ракеты и ракетоплан натужно плюхнулся на брюхо посреди зеленой лужайки, в самом центре речной долины, окруженной заснеженными пиками гор.
Кто-то размазывал слезы, вырвавшись наружу и сорвав шлем, кто-то чертыхался, кто-то горячо благодарил Всевышнего, истерически прихохатывая - судьба даровала им передышку, а, может статься, сулила и что понаваристей. Люди жадно глотали наживку неиссякаемой и вечной надежды пополам со свежим воздухом, пахнущим незнакомыми цветами. Даже едкая гарь дымящегося пластика и раскаленного металла не тревожили обоняние истомленный, плотский запах жизни заглушал все - они выжили!
Убедившись, что пожар не угрожает полуразвалившемуся кораблю, они выволокли необходимое снаряжение и принялись разбивать лагерь среди подковообразной скалистой гряды, которая в недалеком будущем могла бы стать фундаментом первого крупного форта планеты - ее они дружно окрестили Надеждой. Первые недели ушли на возведение подиума из гигантских валунов. В глубокие погреба они заложили провиант и боекомплекты, а сверху возвели купол из вспученного пластика. Затем каждый брал шланг и выводил из податливой пены перегородки со встроенной мебелью на свой вкус, стол, скамью, лежанку. Поначалу работали споро, в две смены, отвлекая двух-трех мужчин в дозор, однако вскоре выяснилось, что враждебных набегов ждать не приходится, и строительство временного дома завершили спокойно, без лихорадочного штурма.
Обретя крышу над головой, неприступный подиум с бойницами и оснастив периметр импульсными излучателями, колонисты позволили себе перевести дух и малость оглядеться. Руг Прент произвел несколько вылазок в соседние долины на одном из двух уцелевших вертолетов, а Дик Чепанис вместе с Вандой Джефлин собрал кое-какой приборный комплекс и попытался составить геобиофизический паспорт их новой родины.
- Тебя что-то удручает, Дик? - спросил его Прент, вернувшись из очередного рейда вместе с Юджом и Романом. - Не вижу причин для беспокойства. Планета хороша. На деревьях растут чуть ли не булки, почти все плоды съедобны и удобоваримы. Конечно, нам будет не хватать протеиновой пищи. Черт возьми! Впервые высаживаюсь на планету, где не водится ни зверь, ни птица, ни рыба, а? Даже в теплых лагунах сплошные водоросли и ни завалящего тебе моллюска! Растительный мир, как тебе это нравится, Дик?
- Это меня и тревожит.
- Брось! \"Тревожит\" - не сгущай!
- Здесь полно эволюционных ниш, я жду подвоха, Руг. Жизнь не терпит пустоты, ибо изначально неукротима. Пустота - это капкан. Надобно быть начеку и держать нос по ветру.
- Твоя мама зачала тебя на лисьих шкурах, Дик! - вмешался Юдж Портер, он ухмылялся, с ленцой вытирая руки о комбинезон. - Нам нечего опасаться на этой планете, уж я бы учуял, было б что. Эх, развести бы тут коров и свинок, да чуток овец и курей - считай, что рай.
Чепанис никак не отреагировал на откровенно насмешливый тон.
- Я хочу напомнить тебе, Руг Прент, что мы существуем одновременно в двух параллельных мирах. Один из них вполне обратим, детерминирован. Второй - совершенно непредсказуем. При достижении полного единообразия и идеального равновесия, как ни странно, резко возрастает вероятность эволюционного скачка - поляризуется поле пространственных сфер. И получается, что чем ближе природная среда к устойчивому состоянию, тем вероятнее крах первоначальной и, казалось бы, незыблемой системы. В точке бифуркации, то есть разветвления - у природы появляется выбор, и отклик среды на привносимое возмущение становится амбивалентным. Выбор пути непредсказуем, а к чему ведет нарушение симметрии...
Прент пренебрежительно отмахнулся и буркнул:
- Чтоб у тебя язык отсох, Дик! Какая галиматья булькает в твоем котелке? Это всего лишь теории, а никто и не собирается покушаться на твою хренову симметрию! Или ты думаешь, что микробы, которых мы занесли сюда, со временем вымахают в свирепых гризли? Я достаточно побродил по мирам, Дик, насмотрелся всяких чудес, но твоей бифуркацией нигде и не пахнет.
Чепанис задумчиво почесал кончик носа. Когда ты умен, недурен собой, но тебе за сорок, и ты неудачник - отвыкаешь спорить. Действительно, как объяснить зуд в копчике перед внезапным нашествием гостей? Или втиснуть в формулы предутренние кошмары? Прент - толковый мужик и крепок задним умом, но мозг его смахивает на грузовой трюм: туда хорошо ложатся квадратные, правильные мысли с ясной маркировкой на крышке и боковинах - осклизлые же и аморфные шары неясных предчувствий он сбрасывает без колебания за борт, а грянет гром... что ж, засучим рукава.
- Парадигма Больцмана неуступчива, Руг. Если мир внутренне не ориентирован, то разрушаются даже системы, близкие к равновесию разрушаются структурно, появился бы выбор. Растительный мир Надежды чересчур уж идеален, от такой сытости недолго и поперхнуться.
- Чушь! Перестраховка. Что показывают твои приборы?
- Аминокислотный перекос. Слишком сильное магнитное поле, со сложным ритмом пульсации. Оранжевый дьявол изрядно грешит жестким излучением, и потому в жаркие месяцы надо пореже высовываться...
- Ага! Дремать в гротах, у водички? Зимой налегать на лыжные прогулки... Зима обещает быть суровой?
- Не очень. Здесь густоватая атмосфера, а прецессии ядра протекают хоть и бурно, по всей видимости, но кратковременно. Климат, скорее всего, ровный, предсказуемый, с редкими вспышками агрессивности. Единственное, чего я опасаюсь всерьез - это гравитационные бури во время смены светил.
- Ладно, как насчет бактерий?
- Я о чем и толкую - пусто! Жди сюрпризов, капитан.
Руг Прент покачал головой и вернулся к бетономешалке.
Подошел Ян Кошель, отец Олафа, единодушно избранный кладовщиком колонии. Неплохой солдат, классный механик и заботливый отец - вот и вся характеристика, хватило. В нем естественно сочетались спокойный нрав и железное упрямство. Русоволосый, смуглый и немногословный, всегда при деле - а дело, в отличие от бездумной работы, дураков не терпит и на дух.
- Руг! - Кошель снял с запястья часы с процессором и отдал командиру. - Вот, все учтено до крошки. Если выдавать каждому по банке мясных консервов в неделю, хватит на 77 недель, плюс я отложил на непредвиденный случай десять дюжин двухфунтовых жестянок с телятиной и индейкой. С витаминами проблем не предвидится. - Ян покосился на груды фантастических плодов, сваленных на брезент, миски с фруктовыми и овощными супами дымились на колченогих, наспех сколоченных, столах. - Сухое молоко и масло вчистую припасем для хворых...
- Нет! - смахнул пот со лба Прент. - Раз в десять дней дай хоть понюхать. А, кроме того, ежемесячно будем устраивать именины, мы не должны опускаться, Ян, и потому не скупись на сладости.
Кошель кивнул. Оставался самый неприятный вопрос, или самый скандальный, скажем так.
- Что, - догадался Прент, - выпивка? Я прав?
Кладовщик вздохнул: выпивка, будь она трижды неладна, разлюбезная! Ее так мало, что вечером у мужчин злобно горят глаза, когда единственная бутылка идет по кругу. Из женщин только веселая Мати протягивает кружку.
- Пока оставим, как есть, - резюмировал Прент. - Одна пинта на всех через день. Ребята мастерят самогонный аппарат, думаю, выкрутимся. Здесь до черта приторной фигни на деревьях и кустарниках. И вот еще что, Ян, поаккуратней с лекарствами.
- Тут дело швах, - согласился Кошель. - Через пару лет мы будем предоставлены Божьей милости - и это в лучшем случае.
- Если мы протянем два года - это и будет лучший случай, хоть подыхай с радости, - мрачно попытался отшутится Прент.
Выдав еще несколько ценных указаний, Руг натянул защитный комбинезон и отправился к громадине ракетоплана. Его уже начали оплетать лианы и прочие травы, на закопченном титане золотилась пыльца. Выпотрошенный корабль стремительно врастал в нежную, зеленую кожу планеты. Командир прошелся по коридорам, заглянул в шахты, еще раз придирчиво осмотрел трюмы и отсеки. Вроде ничего не упустили, голые панели, обрывки проводов, да мусор хрустит под ногами.
- Эй, Руг Прент, ты здесь?
Щурясь, он выбрался наружу и увидел у люка нервную фигурку Ванды в несуразно подобранном комбинезоне.
- Что стряслось, миссис? Вы бы держались подальше от этой рухляди, она прилично фонит. - С женщинами ему приходилось нелегко. До сих пор он привык задавать этому путаному и загадочному полу всего один вопрос: \"Сколько ты стоишь до утра?\" Нынче круг общения расширился, и Руг всякий раз пыхтел, когда требовалось растолковать вертлявозадым компаньонкам, что надо делать, и к какому сроку управиться.
Женщина покраснела, в зубах ее нервно бился стебелек.
- Если это свидание, миссис, то некстати, у меня полно дел.
Она вспыхнула пуще и пунцовые щеки мигом взмокли.
- Прент! Меня трижды насиловали за последнюю неделю, вы просто обязаны вступиться! Я вся в синяках и не успеваю зашивать белье. Уже дочь сторонится меня, ей неловко...
Руг тяжко вздохнул и принялся вытирать руки пучком травы, тщательно обследуя каждый палец. Потом долго обстукивал башмаком оплавленный бортик люка. Желваки на скулах вздымались, словно бицепсы. Ванда вдоволь навсхлипывалась и решилась наконец поднять голову, но чем огромней мужчина, тем он беспомощней в делах тонких и сочувственных.
- Когда ты просила милостыню в доках Аль-Хауза, у тебя еще оставался выбор, Ванда. Сегодня его нет. Стоит одному из нас упрятать поглубже в койку женское мясо и заурчать над добычей, как мигом запахнет паленым.
- Что же мне делать, если я так не могу?
Лицо Прента посуровело, а кончики губ язвительно выгнулись.
- Помнится, твой муж никогда не выслушивал таких слов. Он прежде давил на гашетку, а потом уж разбирался, кто угодил под его пушки непутевая шаланда мелкого контрабандиста или незадачливый купчина, сбившийся с курса. Наверное, не случайно так паскудно обошлись с его вдовой: у милосердия есть своя цена, как и у всего. С людишками надо ладить, Ванда, как и с людьми...
Прошлым ее не поддеть - понял Прент - там все окаменело, срослось.
- Не тащи с мертвых тапочки, Руг Прент, что мне делать сейчас?
- Расслабься и наслаждайся.
- Я наложу на себя руки.
- Зря. Вспомни закон: через десять лет мы уже не будем числиться в розыске. Через десять лет амнистия полагается всем уголовникам и бродягам. Мы продержимся! Здесь нет хищников, похоже, нет и болезней. Вряд ли сюда ступала нога человека или гуманоида, иначе пульсировал бы радиобуй. Мы удальцы, крутые парни, и за десять лет откроем кучу жил, намоем груды золота, самоцветов, разведаем выходы минералов. Через десять лет, Ванда, ты станешь не просто богатой дамой, а... феерически богатой, если я не дал маху с этим словечком. Целая-целехонькая планета на тринадцать человек это много, это очень много!
- Я умру!
- Нет, ты не умрешь. Ты неглупая и справная баба - ты расслабишься. Будешь стряпать и обстирывать нас, подставлять передок в очередь, а через десять лет в твоем унитазе будут плавать золотые рыбки, и парочка отставных принцев будет надевать на твои ножки по утрам шелковые чулки. Твоя девчонка, наверняка, влюбится в юного Олафа, молодость есть молодость, им просто некуда деваться, и через десять лет блистательная пара вырулит в свадебное путешествие на роскошной трехпалубной яхте с фотонным двигателем.
- Я!..
- Расслабься, Ванда, расслабься, ребята знают меру.
- Я буду рожать! - в бешенстве затопала ногами Ванда.
Прент растерянно потер щетинистый подбородок, во взгляде его теплилось лукавство пополам с нежностью.
- Тут надо подраскинуть мозгами, знаешь, пока не доходило... С одной стороны - лишний рот, но с другой: люди помирают, им потребна замена...
- Но ребенку нужен отец! - почти умоляюще воскликнула Ванда, подступая медленно, почти крадучись.
- Вот с чем-чем, а с отцами у ребятишек проблем не будет, ухмыльнулся Руг и опешил, когда маленькие кулачки обрушились на его мускулистую грудь. - Эй-эй-эй, полегче, ты, забияка - нарвешься в четвертый раз!..
Договорить он не успел, к тому же крупные капли дождя загнали их в густые заросли растения, похожего на бамбук, но утыканного у сочлений мясистыми листьями лопуха.
- Ты ошалела! - выдохнул Руг в склонившееся лицо, исполненное откровенной неги. Ванда в упоении извивалась на нем, от мокрых тел веяло жаром.
- Дурачок ты, Прент! - простонала в ответ женщина. - Когда тебя насилуют, все остается невыплесканным...
Возвращаясь домой и плутая в узловатой двухметровой траве, где иные цветочные бутоны тянули на капустную голову, они говорили о том, что с переходом к новому солнцу дни стали длиннее, но жара убывает, и, похоже, зима все же будет суровой. Надо не мешкая припасать те съедобные коренья и орехи, что удалось разведать, и не тянуть с монтажом ветряка с генератором. Утолив страсть, они вновь стали озабоченными и до чертиков хозяйственными.
Холода не спешили сковывать землю и воды, однако лес неотвратимо желтел, в буйных кронах, вознесенных на стометровую высоту, появились проплешины, травы жухли, и фантасмагорические лужайки стали напоминать сеновалы. Увядание было столь медленным и изощренным, что навевало мысли о сладострастии бытия. Купол надежно обогревался цезиевым реактором, электроэнергии хватало, один раз в неделю колонисты ели мясную кашу, еще через день - рыбный суп из концентратов и через два дня - какао и пироги. Но уже вошла в рацион сушеная кора, вкусом напоминающая галеты, кисло-сладкие клубни красного картофеля, орехи черные, бирюзовые и сахаристо-белые; само собой - роскошный десерт из фруктов, которые колонисты по привычке называли кокосами, яблоками и апельсинами, смотря по сходству. В общем, зимовье протекало в сытости и благополучии, и лишь глухая тоска и зуд, вызванный бездельем, изредка порождали вспышки гнева и беспричинной агрессивности. К счастью, дальше зуботычин и размахиваний тесаками не заходило - буяны неизменно натыкались на увесистые кулаки Руга Прента, холодную решимость Дика Чепаниса и неторопливые ухватки Яна Кошеля. Правда, однажды Чанг и Ульвич успели затеять поножовщину, но обошлось пустяковыми царапинами. Руг, Дик и Ян подоспели вовремя - этой тройке были неведомы ни хандра, ни буза, ни дикое желание раствориться в дурманных сивушных парах.
Ванда каждый вечер читала Ольге и Олафу одну из немногих книг, которые вынесли из ракетоплана. Наверное, прежний хозяин брал в каботажные рейсы сына или дочь, потому что все книги были детскими, сказки, волшебные истории, мифы. Когда Ванда занималась по хозяйству, ее подменяла донья Эстебана, однако ее молитвенник особым успехом не пользовался: мужчины предпочитали резаться в карты, Мати ворчала, что ни разочку ей не перепало в жизни от этого Бога ни пары монет или какого шмотья, а Олаф засыпал. Преданную слушательницу донья Эстебана находила лишь в Ольге. Девочка внимала библейским притчам с благоговением и, перекрестившись, говорила с кроткой улыбкой: - Как хорошо, что Бог есть во всем и везде, не страшно жить...
А потом в одну прекрасную ночь прозвучали, подобно трубам архангельским раскаты грома и, вновь, на горизонте появились два солнца.
Потоки талой воды захлестнули низины, вода не успевала схлынуть, а сквозь нее уже пробивались нетерпеливые зеленые стрелы цветов и злаков. Буквально на глазах набухали и лопались почки, выбрасывая роскошные побеги, и ароматы соцветий нежно смешивались с первыми токами горячего воздуха, заставляя трепетать ноздри.
Истинная благодать - погреться на солнышке после долгих зимних вечеров, заполненных нудными прикидками о предстоящих старательских вылазках и беззлобной руганью, истинное наслаждение вновь полной грудью вдыхать весенний воздух. Колонисты расселись на мохнатых валунах подиума и тешили себя прибаутками и напитком из местных кофейных зерен, в который Руг велел капнуть чуточку бренди. Небо переливалось нежнейшими оттенками желтого и розового вперемешку с бирюзой и полупрозрачной синью, в горах грохотали грозы, и то здесь, то там вставали гигантские радуги, недолговечные и неестественно великолепные.
- Табак на исходе, - буркнул Царфис, раскуривая трубочку. - Я высушил несколько листков осенью и, кажется, угадал с одним папоротником, он кое-где встречается на опушках.
- Ты угадал не только с табаком, - заметила Мати, попыхивая самокруткой, - я обнюхала твой гербарий и, представь себе, наткнулась на запах лаврового листа, укропа и чеснока. А несколько стебельков - вылитый сельдерей.
- Табачок, пряности - значит, не пропадем, йо-хо-хо!
- Эх, не худо бы завести живность - и местечко хоть куда.
- Да-а, в эти речушки запустить форель, а в леса куропаток, фазанов, да зайчат с пекари - у-у-м-м, пальчики оближешь!
- Десять лет ни гу-гу, зато потом врубим на полную катушку радиобуй и застолбим планету по всем правилам. Если не будем сидеть сиднем, сложа ручки - сможем выплатить уставной капиталец и получим Надежду в полную собственность на 99 лет.
- Нечего поучать, Юдж! Может на чьей заднице и водятся мозоли, а у нас они не сходят с ладоней. Вот, раскрутимся...
- Размечтались! - фыркнула Ванда, прижимая к груди русую головку дочери. - Никто из вас не протянет эти десять лет, никто, слышите?
Колонисты переглянулись, их трудно было упрекнуть в излишней религиозности, но суеверная труха так и сыпалась с ушей.
- Что ты мелешь, женщина? - грубовато откликнулся задиристый Ульвич. - Только чокнутый не выживет в этом раю!
- Ты угодил в самую точку, сударь, именно чокнутые. Неужели при вспышке молний вы не углядели, что на ваших лицах уже лежит печать рока? Да-да, господа, вы все сойдете с ума, потому что на этой планете, которую мы легкомысленно назвали Надеждой, водится болячка похлеще чумы или проказы, она-то и изведет нас вчистую, как бы мы ни пыжились и не напрягали скудные мозги.
- Окстись, чертова баба!
- Ха! Желаете присыпать страх собственной никчемностью? Сахарной пудрой наивности? - Валяйте! Но вы поступаете неосмотрительно. Дураком жить и помирать легче, если он того не осознает - что дурак, и круглый причем.
- Может, растолкуешь, в чем твои кликушества?
- Могу, раз ваши извилины заплывают. Неужели не доходит, что за болячка таится за этим великолепием? - Ванда обвела рукой багровые тучи над изумрудным лесом. - Я скажу: тишина. А ну-ка, припомните, как жадно льнем мы к речке, журчащей на порогах, как задыхаемся от наслаждения при раскатах грома, как пускаем пузыри, слыша свист ветра в кронах... припомнили? Можно прожить без мяса и водки, но прожить без пения птиц, лая собак, трели сверчка - дудки! Единственный шанс: наплодить детишек и укрыться в их гвалте, словно в скорлупе. Тишина сожрет и высушит наши мозги почище любой заразы, и нам опротивеют собственные голоса, помяните мое слово, ребята!
Никто не решился возразить, подспудно чувствуя правоту Ванды и соглашаясь против собственной воли. Никто, даже вечно уверенная в себе и бесстыжая Мати, и жесткий, взрывчатый, как порох, Руг Прент, он тоже. А Юдж Портер почесал в затылке и повеселил публику:
- Есть резон, ей-ей. Иногда, кажется, зажужжи над ухом комар - я и задницу выставлю, чтоб лакомился, соколик - вот как!
Патрик поддержал его:
- Я ночью проснусь и слушаю, может всхрапнет кто за стенкой, все ж спокойней на душе. Что верно, то верно - здесь оглохнуть можно от треклятой тишины.
Руг Прент, налюбовавшись вдоволь разноцветными облаками, встал и достойно завершил беседу.
- Чтоб вам полегчало и давление через седалищные нервы меньше отражалось на мозгах, завтра начнем снаряжать старательские партии. Разобьемся на пары - и на все четыре стороны. Распутица будет недолгой, этот дьявольский шарик припекает будь здоров.
- Вы забыли про меня! - выкрикнул обиженный Олаф. - Мне ведь стукнуло четырнадцать, и по всем законам я имею право голоса. Я тоже пойду.
Мужчины переглянулись - а ведь верно, прав паренек. Закон есть закон, даже у черта на куличках люди обязаны подчиняться ему, чтобы выжить и не скурвиться.
Приготовления не заняли много времени. О женщинах не тревожились, уходили с легкой душой - ничего, кроме жары и зуда в определенном месте, им не угрожало. Под башмаками еще чавкала жижица, когда партии разошлись по сторонам нового света, уговорившись регулярно поддерживать связь и вернуться не позже, чем через восемь недель по земному счету, к сезону нестерпимой жары. Мати с надутыми губами раздала фляжки с самогоном. Поначалу она капризничала и донимала Прента, что ее не берут в поиск, однако неписанные правила старателей решительно отвергали участие женщин в рудном сыске. В конце концов Мати нарвалась на оплеуху и с припухшей щекой вышла провожать мужчин. Донья Эстебана надменно протянула каждому руку, вероятно, рассчитывая на поцелуй, но лишь юный Олаф церемонно склонился над смуглыми пальцами. Ванда равнодушно подставляла щеки, губы, груди и ягодицы - круг первый близился к концу, и ей удалось убедить себя в том, что она безмерно обязана этим грубоватым людям, выдернувшим ее и дочь из прозябания, из обидного и позорного отторжения. Забвение!.. Оно придет, и за него тоже придется уплатить свою цену. Настанет ее черед править бал, и как знать, может и впрямь не дано различить упрямой и гордой женщине, где Божья кара, а где милость? Она станет леди!.. Только в этом остается черпать силы и веру. И забвение тоже. \"Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда...\" А непоседливая юная крошка Ольга хватала мужчин за жилетки и просила найти ей золотую куклу.
С Богом! Они приняли благословение доньи Эстебаны и разошлись неторопливо, не оглядываясь. Лишь негромкая ругань Мати грела им спины.
- Матфея! - укоризненно прикрикнула донья Эстебана.
- Это я, чтоб не сглазить! - отозвалась та и пнула ногой груду корзинок. - Сроду не думала, что предстоит стать ботаником, копаться в земле и лазить по деревьям, надкусывая плоды, пока не заурчит в брюхе. Ах, дамы, дамы, охренеть ведь можно!..
Руг Прент и Ян Кошель с сыном продирались сквозь труднопроходимые дебри к югу от форта и в ближайшей излучине реки наткнулись на россыпи опалов. Чуть ниже по течению, у слияния с горными ручьями, они без труда намыли несколько фунтов золотого песка и, наконец, свернув в горы, обнаружили самородную медь и выходы оловянной руды.
Дику Чепанису и Патрику Кофрофу пришлось погоняться за птицей удачи, опыта им недоставало, их улов оказался куда беднее, зато мозолей и синяков они заработали втрое и вдобавок едва не отравились весьма аппетитными с виду грибами. Зато принесли великолепные ониксы.
Мощные и неутомимые Юджин Портер и Деннис Ульвич прочесали северные отроги и едва доперли рюкзаки с обломками кимберлита, кристаллами изумрудов величиной с кулак и с тусклыми самородками червонного золота. Нащупали они и перспективные выходы редкоземельных элементов. В общем, по возвращению они клокотали от гордости и вожделения, и женщины трепетали в их натруженных лапах, охали и потрескивали - а выпивка пеной вскипала в горле. Сказочная планета! Им вовек не сосчитать миллионов, что скопятся на межгалактических счетах через какую-нибудь дюжину лет. На этот раз им не удастся промотать вчистую свои кровные денежки и очухаться однажды хмурым утром на ступенях дешевого борделя. Лихо! Из голытьбы они все же выбились в князи и нынче не екает сердечко, когда подумаешь о незавидной, убогой старости.
Основательная и удачливая пара Царфис - Чанг углубилась дальше всех в горные долины. Им выпал восток и, наложив заклятия на тела и души, на пути-дороги и шурфы, они методично изыскивали каньоны и размытые кручи. Их карта оказалась подробней прочих, она была вся испещрена значками и пометками. Но самая веская находка - это футовые выходы чистой платины в долине, которую они так и назвали - Платиновая.
Из подходящего обломка Чанг выковал с помощью деструктора фигурку женщины. В общем-то она подходила для куклы, смущали разве что несколько пышные формы бедер. Но Ольга пищала от восторга!
Через шестьдесят суток по земному счету колонисты вновь собрались вместе. Дым, что называется, стоял коромыслом. На огромном костре калился котел, в котором булькало пахучее варево. Из Прента и Кошеля вытрясли сначала тройную порцию рома, а затем удвоили ее. У ног сверкали россыпи драгоценных камней, загадочно поблескивало бездонной желтизной золотишко. Полуобнаженные и захмелевшие женщины возлежали подле всесильных хозяев планеты и скручивали сигары из высушенных листьев папоротника. Наверное, это и есть триумф, когда сладость победы уже изведана, но предвкушение более изысканных наслаждений и отзвук громкой славы заглушают все и вся, включая голос разума и шепоток совести.
- Мы выпьем за редкую удачу, - вещал, покачиваясь, Дик Чепанис, - и еще за то, чтобы парни в лохмотьях с восхищением глядели на нас и расправляли плечи, и верили: мир прекрасен! Удача податлива - и охотно отдается сильному и настойчивому. Мы пьем за удачу, за ум, за силу, за веру!
Восторженные вопли глохли в чавканье, из жадных глоток рвалось:
- За Надежду!
И набожная донья Эстебана, и щепетильная Ванда, и разудалая подружка всех храбрецов, из чьих карманов сыплются без счета денежки, Матфея, Мати - все были одинаково пьяны и счастливы в этот вечер. И воспалены...
Возмужавший Олаф с гордостью демонстрировал девчушке с загадочными глазами свои первые шрамы и рассказывал, чуток привирая, как срывался в расщелины и лихо мыл золото в хрустальных водах горных ручьев.
Да, вечерок, что надо. Кондиционеры надрывались, и не зря - марево пятидесятиградусной жары бессильно терлось брюхом о белоснежный купол форта. Кое-кто всплакнул, а потом затянули старинную, смутную песню первых, разудалых переселенцев, чьи латаные колымаги отчалили полторы сотни лет назад из портов Солнечной Системы, далекой родины.
Дым стоял коромыслом, и грусть на вечерок отступила. Они засыпали дружной и грешной семьей, а проснулись... а просыпался каждый сам по себе, выбираясь из руин иллюзий и снов.
Утро судного дня прошло в хлопотах и перебранках.
Донья Эстебана решительно заявила, что в пречистый праздник Богородицы трудиться не станет и посвятит день молитвам. В ближних скалах она давно уже облюбовала крохотную пещерку, приладила там распятие, лампадку, вымела шероховатый базальтовый пол и занавесила узкий лаз цветной шелковый шторой.
Мати привстала на цыпочки, потянулась длинным, гибким телом, расчесала смоляные кудри и пообещала устроить постирушку. Обычно на ее симпатичной мордашке с крупными и чувственными чертами витала тень всеядного любопытства, однако сегодня скука и лень проступали в каждом зевке. Ванда мигом сообразила, что постирушка - это чудесный повод, чтобы провести день в купальне под зеленью сросшихся ив. Она мигом поддержала Мати. И обе заговорщически перемигнулись. Ванда была на десять лет старше Матфеи и настолько же моложе доньи Эстебаны. В наследство от родителей, которых она совершенно не помнила, даже не знала на какой планете, под каким небом упокоились их косточки, ей достались тонкие, правильные черты лица чистокровной землянки, белокурые волосы, строптивый нрав и недюжинный ум. Правда, рядышком с доньей, и уж тем более с Мати, она проигрывала грузноватой фигурой и какой-то полудетской неуклюжестью. Впрочем, пухлые плечи, сочные икры в естественном, прирожденном сочетании с порывистостью и скрытым до поры до времени темпераментом иногда сводят мужчин с ума куда быстрее, нежели точеные прелести писаных красавиц.
Мужчины чертыхнулись, им выпало бродить по душному полумраку тропического леса, собирая коренья и плоды. Патрик внезапно вспомнил, что не окончен ремонт вертолета. Чанг приволок ящик с инструментом, намериваясь посвятить день починке расшатавшихся стульев и протекающих кранов. Руг Прент мужественно вызвался помочь Олафу в сборе орехов корзины давно уже опустели, а без ореховой подпитки рацион значительно скуднел. Верткий мальчишка приловчился так шустро перебираться с ветки на ветку, сбивая палкой спелые гроздья, что двое мужчин едва успевали наполнять корзины внизу.
Наступил период двух солнц. Оранжевый карлик сиял в зените, а голубовато-желтый шар маячил на горизонте. Поры на коже отворились от испепеляющей жары, и тело казалось беспомощным, рыхлым, истекающим соленой жижицей. Поэтому легко объяснима внезапная озабоченность, охватившая старателей, по части пополнения запасов нелумбиума, или водяного лотоса, который, как две капли воды, походил на земного сородича - правда, никто из колонистов об этом и не подозревал - кроме Дика Чепаниса, ни один из них не бывал на родной планете. А Дик в студенческие годы вряд ли занимался сбором лотоса. Эти замечательные кувшинки не зря почитались у египетских пращуров божественным цветком. Весьма полезное растение. Оно обильно произрастало в заводях и прудах и порой так заполняло их, что не видно было поверхности воды. Нежные и душистые соцветия женщины настаивали на масле, и получался чудесный крем; прочее годилось в пищу. Стебли, длинные и сочные, хороши были и в супе, и в салате, а семена засахаренные желуди с полным набором витаминов и аминокислот.
Просидеть день по горло в воде все полегче, нежели скитаться по лесу и перетаскивать тяжелые корзины или собирать просо в буше.
- Да здравствует божественный лотос! - воскликнул Дик и колонисты, довольные, побрели к реке.
- Выбросьте на камни побольше водорослей, пусть сохнут! - крикнул им вслед Руг, навьючиваясь стопкой ивовых корзин. Из сушеных водорослей получался порошок, замечательно заживляющий раны и способствующий пищеварению.
Жаркий день напоминает караван из неторопливых и бесстрастных часов, мерно колышущихся гуськом в сторону долгожданного вечера. Но сегодня его взорвал сигнал общего сбора. Для обеда было рановато, и обеспокоенные мужчины поспешили к форту.
Юдж Портер с глазами, выпученными, как пузыри, сидел у очага, а подле его башмаков лежала туша подстреленного козерога. Козерога! Как зачарованные смотрели колонисты на громадные загнутые рога тускло-коричневого цвета, на остывающую тушу, покрытую светло-серой, с подпалинами, короткой шерстью, выстланную мягким, белесым пухом, на оскаленные желтые зубы.
- Этого не может быть! - завопил Дик Чепанис, опускаясь на колени и не смея прикоснуться к добыче Портера. Тот молча вложил пальцы в рану и лапнул по щеке Чепаниса.
- Гляди, умник, это - кровь! Горячая, липкая и пахучая. Разводи огонь, Деннис, набьем кендюхи! Свежиной! Настоящим жареным мясом. Здесь не меньше двухсот фунтов чистого мяса, всем хватит, до отвала.
- Господи, - бормотал обескураженно Дик, - да откуда же он мог взяться? Здесь даже цветы растут парами, потому что некому опылять - и вдруг козлище?
- Сижу в затоке и вдруг слышу - цоканье, - восторженно рассказывал Юдж. - Не верю ни ушам, ни глазам - эта тварюга пьет воду и заодно мочится, скотина! Меня чуть кондрашка не хватила, в глазах темнеет - и баста. Не помню, как метнул нож, приволок его сюда и - пальцы не могу разжать, свело от жадности.
Руг Прент склонился и ощупал тушу.
- Следовательно, мы не первые. Не такая уж приятная новость, ребята. Чревато неожиданностями.
- Но радиобуй мы так и не запеленговали! - упрямо мотнул кудлатой головой Чепанис. - Даже если кто-то и побывал здесь до нас - они явно оплошали и не застолбили планету.
- Нужно обшарить все острова, до последнего, - проворчал Ян Кошель. Доконать вертолеты, но убедиться, что мы действительно одни.
- Сам знаешь, до чего они изношены, а запчастей нет!
- К тому же мы два месяца бродили по горам - и ничего...
- Ну и плевать на запчасти, нашел, на чем экономить!..
- Крепок ты задним умом, а вспомни, как трясся над каждой гайкой, сучий ты потрох!..
- Прихлопни пасть, сын гиены и мартышки!..
- Тихо! - рявкнул Прент, расшвыривая забияк. - Дик, проверь козла, и, если он настоящий, будем пировать.
- Я бы хотел произвести полный анализ... - Чепанис не смог договорить, неодобрительный ропот захлестнул его и Дик благоразумно подчинился, дабы не разделить участь бородатого зверя.
Они с такой жадностью накинулись на шипящее на вертеле мясо, лихо орудуя ножами, что просто диву даешься, как все пальцы остались целы. Каждый рвал свой кус, и женщины не церемонились тоже - к чему утруждать себя дележкой, когда его так много, ароматного, сочного, чуточку с кровью под хрустящей корочкой!
В горячке едва не забыли набожную донью. Она вернулась из молельни и долго с порога глядела на осоловевшую ватагу, изредка причавкивающую из последних сил.
Отяжелевший Руг Прент вялым жестом указал на розовые ломти остывшего мяса, но донья Эстебана презрительно покачала головой.
- Я соблюдаю посты, Руг Прент: ты, наверное, забыл о христианских обычаях, и это не делает тебе чести.
- Да черт с ней, - отрыгнул Макс Царфис, размазывая по подбородку жир, - у каждого свой норов. Донье по нраву молиться - пусть молиться. Ей достанется шкура, скроит себе теплые тапочки, ха-ха! - Он ухватил содранную шкуру и, размахнувшись, швырнул к ногам Эстебаны. - Твоя доля, старушка.
Донью Эстебану передернуло. Излишняя чопорность и перенесенные в прошлом невзгоды состарили эту крепкую, стройную сорокапятилетнюю женщину, оплели волосы седой паутинкой, но угли внутри нее не просто тлели пылали! - и было верхом несправедливости называть ее старухой, даже шутя.
Она медленно наклонилась и пощупала мех. На лице появилось выражение такой муки, такой несказанной печали, что Ванде и Матфее, пировавшим наравне с другими, стало безмерно жаль набожную подругу. Они поспешили к донье Эстебане и обняли ее за плечи.
- Дьявол настиг нас, - горестно прошептала она побелевшими губами. Он пришел за своей законной добычей - за душами грешников. Нам пора готовиться к суровой каре. Руг Прент! Вели всем читать молитвы во спасение души человеческой, кто знает, сколько нам отпущено, кто знает?
Мужчины переглянулись, а маленькая Ольга заплакала. В зловещем шепоте доньи Эстебаны слышалась жуткая сила убежденности, воспламененная неясным для прочих, видением подступившей беды.
- Чтоб ты сдохла, ведьма! - прохрипел Юдж Портер. - Всю обедню испортила, надо же? Я летал рядышком со всякими богами и успевал ладить со всеми, а нынче один из них прислал нам в гостинчик жирного козла, экий красавчик был, ик-ох!.. А какой резон дьяволу вмешиваться в наши делишки ума не приложу?
- Нечего прикладывать. И ты скоро пожалеешь о своем глумлении, Портер. - Смерила его спокойным взглядом донья Эстебана. - Что ж, все верно, юродивые указывают путь прочим.
И она величественно удалилась в свою комнату. Наступила тишина, прерываемая лишь икотой Портера и вторившей ему Мати.
- Да чепуха все это, - попытался вяло приободрить остальных Ульвич. Она свихнулась, наша досточтимая донья. Все очень просто - она свихнулась. Книги - опасная штука, а библия тем паче - я листал ее, у-ух! Завтра поставим на ход нашу колымагу и начнем прочесывать побережье.
- Еще бы, - поддакнул Царфис, - козел совсем молодой, а, значит, нас ждут, хе-хе, приятные сюрпризы. Даст Бог, соберем стадо и заживем, как люди. Будем варить сыр, коптить окорока и нагуливать жирок на тощих старательских боках, а то на мои ребра скоро можно будет цеплять рыболовные крючки. - Он мечтательно зажмурился и ухватил за плечи Матфею.
- Я должна была похоронить дочь.
- Кто совершил это злодеяние?
- Кто? Откуда мне знать, кто! Те ублюдки, которых наплодил наш больной рассудок - разве не так внушал нам Дик?
- Лучше бы он помалкивал, - Прент обречено откинулся на подушки. После его рассуждений у многих просто начинает бурчать в башке. Мы стали бояться собственных мыслей, снов и случайных фантазий. А лучший способ вытравить в человеке человечье - это внушить ему страх, желательно, суеверный.
- Тебе лучше знать, - просто ответила Ванда.
- Я тоже видел... в моих снах мелькали головорезы, выряженные в жилеты коммандос. В сущности, мы и...
- Не надо! - звонко выкрикнула Ванда и бросила Ругу в лицо полотенце. - Я не желаю ничего знать о тебе, и ты, пожалуйста, тоже не выпытывай у меня ни о чем, Руг, я все равно не отвечу, только обозлюсь. Это бесполезно - как можно запретить снам приходить в наши злосчастные головы?
Они помолчали, но Руг Прент посчитал справедливым закончить свою мысль, как бы ни реагировала Ванда.
- Зарекайся, не зарекайся - теперь уже поздно. Я помню, как в долгие зимние вечера ты читала сказки малышке, волшебные сказки, а бедная Матфея все допытывалась, кто такие кентавры, и глупо хихикала, она ведь была почти безграмотная, наша Мати, упокой Господь ее грешную душу. - Он увидел, как Ванда крестится, и сам неловко поднес руку ко лбу.
- Хватит, Руг, хватит. Я ведь на грани безумия, неужели и это нужно втолковывать тебе, впихивать в твою тупую голову? Я должна была умереть там, у реки...
- Ты лихо дралась, как профессиональный боец - весь берег был усеян трупами, весь берег.
- Их уже обглодали какие-то звери, а Ольгу сохранили эти порхающие существа. Я похоронила ее там же, под крестом, и выжгла на камне ее имя. Что я еще могла сделать, Руг?
Она уже не могла унять рыдания, и Прент закрыл глаза. Утешать ее было бессмысленно.
Прошла неделя, прежде чем он выбрался из пещеры и решился на легкую прогулку. С Вандой он почти не разговаривал - скупые, тяжелые фразы, длинные часы настороженного сна, холодок отчуждения - но Руг терпел, полагая, что время - лучший лекарь. Лишь одно тревожило его не на шутку отважные вылазки Ванды в джунгли. Казалось, после смерти дочери она разучилась быть осторожной, пугливой, робеющей при каждом шорохе женщиной. В ее жестких взглядах проступила насмешливая твердость - или предприимчивость? - Руг терялся. Неуступчивость женщины в мелочах - ладно, ершистость - куда ни шло, но откровенная независимость - вздор! Скорбь не сломила эту женщину, самую обычную, ранимую, чуточку походившую на курицу, - скорбь пробудила в ней бесстрашие и упорство, подпитываемое непонятной энергией.
Выздоровление Руга она восприняла с облегчением, так как очень опасалась заражения крови, но всхлипов и поцелуев не последовало. Она протянула ему миску с похлебкой, сама села в сторонке, села раскованно, обхватив щиколотки пальцами. У Руга перехватило дыхание. Как сомнительно превосходство дистиллированной воды над речной, пахнущей тиной, так и сомнительно превосходство идеально сложенной красавицы над чуточку потрепанной, махнувшей на многое рукой тридцатилетней женщиной с располневшими бедрами и загадочной улыбкой на усталом лице.
- Скоро зима, - голос ее звучал озабоченно и отрешенно, - не так просто будет выжить. Тебе нужно окрепнуть, Руг, и побыстрей. Хорошо, что появилась рыба и устрицы.
Она вздохнула и принялась снаряжаться к вылазке. Проверила оружие, надела защитный шлем и куртку.
- Ты опять уходишь? - удивился Прент. - Не слишком ли ты рискуешь, бродя часами по лесу - он нынче дикий. Еще день-два, сестренка, - и я составлю тебе компанию.
Она раздраженно передернула плечами.
- Ты достаточно руководил нами, Руг Прент, пытался быть и храбрым, и дельным, и даже мудрым, но в главном дал промашку, и, к сожалению, никто не смог тебе помочь... вовремя.
- Что ты имеешь в виду?
- Только то, что с нами стряслось. Мы увидели дармовой кусок, а не планету со своим укладом, собственным норовом и родословной. Поживу увидели, а не обитель. И столкнувшись с ее могучим даром редуцировать образы, мысли, сны, воспроизводить с непостижимой точностью живые существа, наделенные интеллектом - зачатками интеллекта - это уж точно; и неплохими ухватками...
- Я могу взорваться: скажи короче!
- Мы сглупили. Спасовали. Не обмозговали толком, что же происходит, кинулись азартно в драчку.
- А что, по-твоему, следовало сделать - подставлять по очереди щеки?
- Не юли, Руг, ты и сам догадался, но поздно.
- Нет!
- Следовало понять, почему они такие, и если они наше порождение значит, искать корни беды в самих себе. Но мы лгали друг другу, а ты с озабоченным видом городил минные поля.
- Хм! Может, и возлюбить их, Ванда? Возлюбить собственного духа?
- Мы испробовали все средства, кроме милосердия.
- Брось, не смеши меня - возлюбить духа, надо же?
- А почему бы и не попытаться, если уж так приспичило выжить? Ладно, я пойду поброжу, а через пару дней мы продолжим разговор, ты еще слабоват.
Она отдернула брезент, закрывавший вход, и нос к носу столкнулась с огромной рыжей обезьяной, перепоясанной старательским поясом с фляжкой и биноклем. Ванда вскрикнула и оцепенела. Чудище оскалилось, зарычало, обнажив изогнутые желтые клыки. Звериный дух ударил в ноздри. Но прежде, чем Ванда очутилась в смертельных объятиях, Руг успел выхватить бластер и коротким импульсом уложил пришельца. Смрадный дымок взвился над развороченной грудью зверя. Прент порядочно рисковал: вспышка обожгла плечо женщине и мочку уха. Обезьяна качнулась и рухнула замертво у входа и только тогда закричала Ванда, закричала по-настоящему, как вопит перепуганная женщина, когда худшее позади.
- Осторожно! - прохрипел Прент. - Их может быть целая стая. Я прошу тебя...
Она шагнула к нему, поддавшись минутной слабости, но быстро взяла себя в руки и, промокнув рукавом слезы, выскользнула из пещеры. Если до сих пор Руг был убежден, что тень бедной Ольги трагически витает между ними, и надо перетерпеть и притерпеться, то сейчас сомнения захлестнули его. Ошеломленный, обескураженный, он остался наедине с ее поцелуем, горящим на левой щеке, с трупом, чадящим у порога и с такой пустотой в груди, что трудно было назвать это даже вакуумом.
- Ванда Джефлин, - прошептал он, - что же ты задумала, моя неукротимая девочка? Твой волос стал курчавым, а тело - упругим, и пахнет оно по новому - так пахнут мужики перед боем.
Солнечные лучи струились уже параллельно земле, когда Ванда вернулась в пещеру. Возбужденная, запыхавшаяся, свалила в угол свежие плоды и несколько рыбешек, нанизанных на ветку. Руг скреб угрюмо щетину на уцелевшей части подбородка и прикидывал, как же ему вести себя отныне с этой женщиной, которую подхватили бог весть какие ветра? Не складывалось и Руг выжидал, что же будет дальше.
Дальше была ночь и еще один томительный день. И снова день, и снова ночь. Наконец он почувствовал, что способен сам добывать пропитание и заботиться о подруге. Рука подживала на весу, он еще прихрамывал, но болезнь удалось отогнать, а к ранам не привыкать, поболят-поболят и стихнут. Поутру начнется новая жизнь - так он решил, глядя на мирно посапывающую Ванду - пусть отсыпается, ей досталось за эти три недели, пока она выхаживала его, пусть отдыхает. С таким чувством, как нежность, он вытянет ее из болота воспоминаний, из жуткой тоски, и они выкарабкаются из этой передряги. Руг и сам не знает, как, но выкарабкаются, черт возьми!
Под утро его неслышно залило сном, мягким и пушистым, как беличий хвост, и разбудил привычный звук взводимых курков.
Ванда Джефлин прятала оружие в странную сумку из цветного лыка на длинном ремне. Фотоаппарат, компас, нож, ночные очки и прочую мелочовку. Она была обнажена, совсем обнажена, если не считать дурацкой портупеи и широкого кожаного пояса с притороченной набедренной повязкой. На щиколотках поблескивали медные браслеты с острыми шипами, очевидно, предназначенные для шпор. Мочки оттягивали длинные ажурные серьги, позвякивающие на плечах. Волосы перехвачены ремешком, и на лбу сверкает золотой череп с тремя глазницами.
- Ты рехнулась? - насмешливо спросил Руг.
- Я ухожу, - просто ответила Ванда, стягивая узел на своей диковиной котомке. - Я ухожу, Руг, и прошу только об одном: не стреляй мне в спину. Пальнешь с психу, а потом будешь жалеть.
- Нет, ты определенно рехнулась.
- Тем более - опасней для тебя.
- Опомнись, Ванда, что ты станешь делать одна-одинешенька на целой планете среди малохольных призраков, обуянных нечеловеческой злобой?
- А, может, как раз наоборот - человеческой, а Руг?
- Хорошо, пусть мы напакостили, пусть - и наши грязные мысли породили мир чудищ, мир сомнамбул, мир тварей, мир духов!..
- Только не кричи, ты никогда не кричал на меня.
- Тогда объясни сама, и попроще.
- Попроще?
- Да, попроще.
- Хорошо. Мир чудищ и мир сомнамбул - это ведь тоже чей-то мир, правда? Мы толковали с тобой недавно о том, что ничегошеньки нам не о остается, кроме одного: возлюбить духа, ибо это - их мир, тут ты прав. Нам придется среди них раствориться, если мы хотим выжить, - исчезнуть, стать частичкой, равной прочим и неотличимой от прочих.
- Невозможно, Ванда, невозможно - даже если мы и прибьемся к одной из шаек, они быстро раскусят, кто плодит кошмары, и прикончат нас.
- Очень даже возможно, если считать их шайкой, а их жизнь - кошмаром. Но ведь и того не дано, Руг, не дано. И главное, ведь, в том, что среди них и мы станем другими. Нас сколачивает в кучу наше уникальное чванство, наша проклятая хватка, наша очаровательная способность насаждать насилие даже в сексе... Нас не убьют, Руг, мы станем колдунами, жрецами или шаманами - частичкой нового мира. Их мира.
- Почему ты раньше не говорила об этом?
Она опустилась на колени, и у Руга перехватило дыхание от запаха ее кожи.
- Потому что осталось признаться в последнем: мы расстаемся.
- Правда, девонька? О-о-хо-хо-хо!
Однако безмятежная и миролюбивая Надежда скупо делилась своими тайнами. Несколько дней вертолет над горными полонинами, кружил над островками побережья, над перевалами и долинами. До рези в глазах всматривались колонисты в ослепительную зелень, буйно укрывавшую землю ничего, ни малейшего намека на живность! Дик Чапанис вновь вернулся к опытам. Он брал пробы донного ила, исследовал речную и морскую воду, добирался до горячих источников в каньоне гейзеров - безрезультатно, никаких признаков белковой жизни. Истинным хозяином на планете был хлорофилл, четыре пирольных кольца царствовали безраздельно.
- Кроме биосинтеза сахара - ничего, - устало констатировал инженер в ответ на вопрошающие взгляды. - Этот козел такой же пришелец, как и мы. Нужно прочесывать предгорья пешком, ведь должна же быть популяция...
- Да разве мы мало протопали? - взъярился Ульвич. - И кто бы это мог прозевать след от копыта, не говоря уже о тропах в водопою? Неужели эта старая ведьма права, когда бубнит о нечистой силе? Не знаю, что и сказать, ребята.
Руг Прент опустил кулаки на столешницу, что являлось признаком окончательно принятого решения и веско резюмировал:
- Жизнь в любом случае теплится в долинах рек. В верховья вот этой, он чиркнул пальцем по карте, - и вот этой мы высаживаем две группы. Учитывая адскую жару, срок возвращения через двадцать суток. Связь по рации. Цель маршрута - обнаружение живности. Патрик и Ян сегодня же начинают собирать катер.
- Там не из чего собирать! - буркнул Патрик. - Труха.
- Что сперли, то и сперли. Между экспедиционным шлюпом и каботажным ракетопланом есть, конечно, разница. По первому маршруту уходят Чанг и Царфис, по второму - Ульвич и Портер. Дик, ты продолжаешь работать с приборами, прощупай еще раз все, что можно. Подключи фотокамеру к компьютеру и снимай в различных спектрах. Звуковой фон - по всем диапазонам. За дело!
К исходу семнадцатых суток, когда от однообразных и тошнотворных рапортов сводило зубы, передатчик подал голос и сразу же замолк. Ульвич и Портер отозвались спустя пол-минуты - они пережидали полуденный зной в болотистой лощине - значит, на связь пытались выйти Чанг и Царфис. Руг сорвал голос, вызывая эту пару, и, в конце концов, бросился к вертолету, почувствовав неладное. Лететь пришлось недолго - в сорока семи километрах от форта он заметил в излучине реки человеческую фигурку, яростно размахивающую руками. Это был Роман Чанг. Едва колеса плавно коснулись белоснежного песка, он ввалился в кабину, и вид у него был просто жалкий, никудышный вид.
- Нас обстреляли, Руг, давай от греха подальше перелетим на тот островок...
- Где Макс?
Чанг испуганно покосился на зеленую стену леса; то, что недавно казалось ярким и безмятежным - сейчас дышало угрюмостью.
- Я н-не знаю. Мы почти отработали маршрут, осталось два перехода. После обеда прилегли вздремнуть, солнце стояло как раз в зените. А перед этим... незадолго до этого видели сломанный куст - и никаких следов, Руг, никаких. Макс ворочался, ворочался и вдруг вскочил, взял рацию и бластер и зашнуровал башмаки. \"Ты куда, Макс?\" - Спрашиваю его, а он ворчит, мол, не спится, пойду покружу вокруг того куста, мол, не нравиться ему все это. Я спрашиваю: \"Что не нравиться?\" - а он отвечает, что ветер не мог так сломать ветку, уже на ходу отвечает.
Прент посадил машину на небольшом островке посредине реки. Рыжая почва, поросшая кустарником и ковылем, жиденькая рощица. Он включил инфракрасный обзор, с минуту молча глазели на экран - ничего.
- Ну, и?..
- Я уснул, кажется, уснул. И вдруг меня подбросило - выстрелы! Рванул туда...
- Куда?
- Макс пошел по течению небольшого ручья, вот. С пол-мили. Но добежать к тому кусту я не успел: как током ударило - оборачиваюсь - вижу, сунется из-за валуна какой-то странный тип. Понимаешь, Руг, - Чанг извлек из кармана скомканный комочек грязной ткани, развернул его - это оказалось носовым платком - и растер грязь по мокрому лицу. - Понимаешь, я всего ожидал, любой подвох, но чтоб вылезло такое чучело?...
- Туземец?
- Руг, этот парень сошел с картинки.