Данила посмотрел направо-налево: спокойно, спокойно вокруг. Почему и не быть спокойно здесь, в глубоком лесу, далеко от дорог. Дальше как будет, неизвестно, совсем неизвестно. Он шагал между деревьями туда-сюда, весь слух, весь глаза. Данила приблизился к спавшим Саше и Марии. Мария испуганно шевельнулась. Но услышала знакомый неторопливый шаг Данилы. Толстая ее коса цвета веселого зноя сбилась с головы и вытянулась на земле, неловко повторяя проступивший наружу окаменелый золотистый корень сосны.
Мария тяжело задышала, она возвращалась откуда-то, куда увел ее сон, она уже на полпути где-то, вот-вот откроет глаза, - ждал Данила. И она открыла глаза, в них отразились трава и солнце.
- Дядь-Данила! - Сон разделил их, и она обрадовалась, увидев Данилу.
День стоял уже весь в свету и тепле, свободно накрытый сверху голубым солнечным небом. И воздух душистый и яркий. Она сдунула прядку волос, выбившуюся из косы, повернулась, и открылась розовая наспанная щека.
- Дядь-Данила... - назвала, как Саша называл, просто и естественно. И невольно подумалось: так обращалась к дяде-Феде, Федору Ивановичу. Как они там, с тетей? Что делают в эту минуту? - сжалось сердце. - Дядь-Данила!..
Данила приложил палец к своим губам и с минуту не убирал: тс-с-с!.. Показал на Сашу. Втянув голову в плечи, поджав посинелые ноги, тот лежал, сцепив зубы, словно мучился и во сне.
- Поспит пусть хлопец. Совсем выбился из сил, - шепотом сказал Данила. - Босой, - добавил сокрушенно.
Мария взглянула на сапоги, они сушились на колышках, посмотрела на недвижного Сашу. \"Сашенька...\"
Данила опустился на старый, почерневший пень. Пальцем поманил к себе Марию.
Мария подошла, присела возле, на траву. Потом прилегла, согнув руку в локте, поддерживала голову. Две ветвистые жилки под кожей у локтя казались двумя прилепившимися длинными травинками. Данила смотрел на них, пока она не выпрямила руку и травинки эти пропали в настоящей траве.
- Плохо, а? - скривил Данила губы в сочувственной усмешке. - Плохо, плохо. А крепись, голуба. Жизнь теперь мутная, корявая. И не жизнь вовсе...
Никогда раньше не задумывалась Мария о том, что такое жизнь. Она жила, все было ясно, хорошо и в общем радостно, и все вокруг на своих местах. Мир для нее был готов. Она и предположить не могла, что может быть иначе, хуже, что у белого, у черного столько оттенков. Смерть матери, уход отца на фронт, тетя Полина Ильинишна, дядя-Федя, Федор Иванович, оставшиеся в Киеве на гибель, расстрелянный городок и Лена там, - в жизни, оказывается, плохое сильнее хорошего...
- А что есть жизнь, дядь-Данила? - Голос ее звучал отдаленно, глуховато, почти неслышно.
- Что есть жизнь? - удивленно откликнулся Данила. - А шут его знает. - Он и не подумал, ответил сразу, будто уже привык отвечать на этот вопрос. Потом, размышляя: - Жизнь, голуба, это когда ноги твои упираются в землю и ты знаешь, что не провалишься, когда солнце в лицо, и ты знаешь, что тепло его твое, когда река, поле, небо, ветер, лес, - ну все такое, тоже твои, и люди вокруг тебя твои, и делают они твое дело, а твое дело и ихнее дело. И дружно все так, и весело так, хоть горькую всем миром пей... - Он неожиданно улыбнулся, как бы довольный своей шуткой. - Вот, голуба, какое мое понятие об жизни этой.
Мария помнила, как она и сверстники ее жили, радовались... Хорошо было. Лучше и не надо.
- Теперь поняла я, легкая была жизнь... Будет ли она опять такая?
Данила, прикрыв глаза, посасывал слабо дымившийся окурок цигарки, и Мария не знала, он слушал ее или думал о другом, о чем-то своем.
- Легкая, говоришь, голуба, жизнь? - Помолчал. - Это какое у кого понятие об ней. А по мне только дышать, ходить по траве, есть хлеб еще не жизнь. Нет, не жизнь. Что-то большое, нужное в ней делать - тогда жизнь. А иначе... как тебе сказать... это, ну, вроде камня... того тоже греет солнце и тоже окропляет дождь. - Данила затянулся дымом и затоптал каблуком окурок. - Вот и спроси, раз сейчас не пашем хлеб и земля раз не колосится, то зачем мы на свете и земле этой делать что на свете? А? - Еще помолчал. - Остается одно, голуба, воевать, уж если так пришлось. Чертополох выкорчевывать, чтоб жизнь была настоящая, живая. Какая нам с тобой нужна. - Он прижмурил глаза, будто еще что-то хотел сказать, но ничего не сказал.
Данила заторопился. Время идти... Он поднялся, склонив голову, словно чувствовал какую-то вину, подошел к сосне, под которой, как мертвый, лежал Саша.
- Сашко... Сашко... - тронул его за плечо. - А Сашко... Ты уж не кляни меня, сынок, а поднимайся... Идти надо...
6
Здесь, в поле, свет был чистый, ясный, без примеси зеленого, как в лесу, из которого только что вышли. По всему простору ничего не было пусто, и потому нигде даже слабой, короткой тени. Прошли километра два. Данила заметил поодаль колесную колею. Неглубокая, с обвалившимися гребнями, видно было, давно по ней ничто не двигалось. Данила обрадовался: \"Колея... Значит, ведет к переправе, к броду ведет. Колеи и держаться\".
- Пошли, пошли.
Часа через полтора колея, проложенная в траве, снова привела их в лес. Колея поднимала их на взгорье. Лес поднимался вместе с ними, опережал их. Сосны. Сосны. Ближние сосны выбросили на колею толстые крученые корни. Над взгорьем, над соснами клубились грузные, клочковатые облака, и небо казалось вскопанным.
Лес негустой, и все вокруг просматривалось. Данила приложил к глазам бинокль и тотчас ушел далеко вперед: там было то же - сосны, отбежавшие друг от друга, разъединенные березы. То и дело подносил он ко рту толстую самокрутку, жадно и долго затягивался, и поднималась грудь, поднимались плечи, казалось, всем телом курил. Пепел осыпался на гимнастерку. Данила не замечал этого.
\"Переправа где-то есть, - не сомневался Данила, - как же без переправы. - Покачал головой. - А нашли б ее, переправу, и что? Немцы же по ней сейчас перебираются. О переправе и думать нечего. Только вброд. А где он, этот брод?\" Он тревожился о Марии. \"Девчонка все ж... Рослая, верно, а вдруг глубина, хоть и брод? Сможет поплыть, если что?..\" Данила размышлял, глядя куда-то в сторону, словно ее и не было рядом. Потом повернул к ней лицо:
- Послушай, голуба...
Мария подняла на него ожидающий взгляд.
- Понимаешь, река. Переходить будем. Как, поплывешь, коль придется? Данила внимательно смотрел на Марию.
- Поплыву, дядь-Данила, поплыву, - слишком поспешно откликнулась она.
- Ладно, справимся, - вздохнул. - С Сашком вместе...
- А я и сама, дядь-Данила... Первенство по плаванью держала в школе...
- Э, голуба. То бассейны-кисейны там разные, да по-спокойному, да раздеванная. А тут... Справимся, ладно, - точно убеждал себя в этом, повторил Данила.
Он озабоченно следил, как солнце, двигавшееся прямо на него, взбиралось на самый верх неба, вокруг лежал желтый полуденный свет.
Данила услышал, сбоку позванивала вода. Вспомнил, когда повернул за березняк, он уловил чистое и гулкое бульканье. Потом блеснул оловянный свет воды.
Колея взяла обочь, они тоже повернули. Сосны пропали, потянулись ели, лес сдвинулся, потемнел, и небо убавилось. Колея выскользнула из-под ног, свернула и пошла вниз. Лес тоже заметно начал спускаться. Припадая к стволам, захватывая в горсть колючие еловые ветви, чтоб не упасть, скатывались и они вниз.
Внизу колея была уже глубокой и влажной.
- Вот он брод! - громко радовался Данила. И Мария радовалась, и Саша радовался.
В этом месте река разделяла лесную чащобу на две стороны. Тесно сомкнутые деревья на правом берегу и деревья на левом берегу бросили на воду свои длинные тени, и тени эти накладывались друг на друга, и казалось, что наполнена река зеленоватым мраком, а не водой. У берега, на дне, откликаясь теченью, слышно шевелились, будто живые, круглые, как пуговицы, обкатанные камешки, синие в тени и бурые на свету. Здесь запах воды и леса смешался и легко было дышать. Ветер подгонял воду, и по ней бежали быстрые морщинки. На противоположной стороне, там, где выходила колея, чернел кустарник.
Вода шумно спотыкалась о камни и коряги, поднимавшиеся со дна, откатывалась и, оставляя желтые отмели, устремлялась дальше. \"У берегов неглубоко, это точно, а по середке как?.. - Данила взглянул на Марию. Может, и по голову. Не утонуть бы...\" Но выхода не было. Он решительно шагнул в реку.
Вошла в реку и Мария. Вода сразу по колени. Саша обжег ноги, как только коснулся настылой воды, потом притерпелся.
Солнце давно уже перевалило за вершину леса, воздух стал лиловым, словно усилившийся ветер окрасил его в этот цвет. Данила смотрел в сторону, откуда приближалась темнота.
Саша не отступал от Марии, он чувствовал ее локоть. Они двигались, взмучивая ил, и на воде не было их отражения.
Фиолетовая вода блестела, и видно было, какая она холодная. Мария погружалась в воду глубже и глубже. Сапоги, портянки, одежда, все намокло и стало тяжелым. Она шла осторожно, нетвердо. Вдруг дно покатилось вниз, наверное, слишком взяли вправо или влево от брода. Саша не успел протянуть Марии руку, и она, подавшись вперед, не устояла. Почти вплавь, разводя руками, кинулся он на помощь.
Она захлебнулась. Руки то опускала в воду, то взмахивала ими, удерживая равновесие, и с растопыренных пальцев спадали капли. Постепенно отдышалась. Она слышала, как стучали зубы; сжала челюсти, и все равно не могла унять этот противный дробный звук. Вода ледяным обручем охватила ее. \"Мороз... мороз...\" Никогда еще не было ей так холодно. Она крепко держала руку Саши, мокрую и сильную.
- Не бойся, иди. Подхвачу, если что, - подбадривал ее Саша.
- Я не боюсь, я не боюсь, - невнятно произнесли отвердевшие губы Марии.
Слабость все больше одолевала ее, уже одолела, совсем одолела, еще минута - и она не в силах будет и шагу ступить. Но сделала шаг, другой, третий, она двигалась, задыхалась и двигалась.
Крутые облака низко катились куда-то наискось, в сторону.
Вот и берег. Шагов пятьдесят, не больше, устало прикинула она, даже сорок. Она шла, шла. И все же это далеко, сорок шагов, пусть тридцать...
- Голуба, - обернулся Данила, - поднатужься, ладно?
- Да, - откликнулась Мария, - да... - Почувствовала, что вода убывает, убывает, она уже покрывала только живот, уже у колен плескалась.
Берег! Берег! Обессиленная, на четвереньках, Мария выкарабкалась из воды.
Колея выходила из реки и, впечатавшись в прибрежный песок, вползала в кустарник, разделенный просекой. Данила осмотрелся. За кустарником начинался проселок. Проселок бежал в селение, выступавшее вдалеке. Туда податься? Нет. После того, как его обстреляли из села, он опасался селений. Что делать? \"Ну перешли реку. И - куда? Вслепую же... Недолго и немцу в руки попасть\". В самом деле, куда направиться? Вопрос этот встал перед ним со всей жестокой определенностью. Он пытался утешить себя, представляя положение не таким безвыходным. \"Ну прорвался где-то немец. Ну ходит по нашим тылам. Не паникуй, рыжий. Страх видит и то, чего нет на самом деле\".
По проселку пылила телега. Данила пристально следил за ней, телега медленно приближалась. Будто желтоватый дым валил из-под копыт лошади в оглоблях. В такт бегу лошадь мотала головой. \"Хорошо б свой, русский...\"
- Н-но! - услышал Данила. - Н-но!..
\"Свой... Свой... - обрадовался. И тут же мелькнуло: - А свой ли?..\" Лошадь выскочила на просеку и двинулась к броду.
- Стой, друг. - Данила высунулся из зарослей. Седой человек с морщинистыми щеками от неожиданности даже выпустил вожжи из рук. Лошадь почуяла, что на нее смотрят, вскинула голову, заржала. - Какое то село, друг, а?
- Яке село? - с подчеркнутым удивлением переспросил возница. - На що воно тоби те село, дурень старый. - Человек с морщинистыми щеками рассерженно сбил картуз на затылок. - Ось що. Швидче тикай видсиля, поки пули не схопив. И сосункив оцих тягни. Там ось, - боком повернулся к селенью и ткнул кнутом в воздух, - хрицев повнесенько... Ховайся! сказал, понизив голос, будто кто-то мог его подслушать. Он подхватил вожжи. - Н-но! - решительно рявкнул, и лошадь осторожно ступила в воду.
\"Никуда дело, - помрачнел Данила. - Совсем никуда. Влипли...\" Сознание, что оторваны от всех, что остались одни и совершенно неизвестна обстановка, удручало. Он заметил, Мария смятенно смотрела на него. Обычно спокойный, Саша растерянно сжал губы, опустил голову.
- Ладно, хлопцы, - выговорил Данила наконец. - Понял, что нужно делать.
- Что? - выпрямился Саша и посмотрел на Данилу в упор.
- Подожди, еще поразмыслю.
Но думать было уже не о чем. Все ясно, все устрашающе ясно. Надо поворачивать в обратную сторону, на юг, что ли. \"Раз немец везде тут, значит, Бровченко отошел. А может, а?.. Били же на рассвете орудия, снова вспомнил. - Слыхал же... Выходит, где-то еще держатся наши\". В надежде нет ничего предопределенного, ничего обязательного, просто без нее нельзя сделать следующий шаг.
И они шли дальше. Шли вдоль берега, по течению вниз, оглядывались, озирались. Обходили селения, забирались в рощи, в кустарники, когда те появлялись на пути.
\"На родной земле к своим людям не свернуть? - горестно размышлял Данила. Он покачивал головой. - И не поверил бы, ей-богу, в такое, скажи мне кто...\" Он еще не совсем постиг законы войны, на многое смотрел как человек мирный.
Под ноги легла тень, она скользила, передвигалась по прибрежному песку, показывая след бредущего по небу облака. Шли молча, сломленные усталостью. Данила уже не искал свою часть. Хоть к какому-нибудь подразделению прибиться. Но дорога пустынна.
Показались несколько сосен, одиноких, пыльных, со слегка наклоненными стволами, тоже пыльными.
- Сашко, - прервал Данила молчание. Саша вопросительно взглянул на него. - Влазь-ка вон на сосну. Может, чего и заметишь, а? Биноклю на!..
Саша скинул вещевой мешок, прислонил винтовку к стволу и, сдирая кожу на коленях, вскарабкался на высокую, сукастую сосну.
- Подкрути окуляры под свои глаза, - напомнил Данила. Задрав вверх голову, смотрел он, как Саша, одной рукой прижимая бинокль к глазам, другой подкручивал окуляры, наводил на резкость. - Видишь чего, нет?
Саша всматривался вдаль. Увидел слабую линию пролета моста.
- Мост, дядь-Данила, - бросил вниз, не опуская бинокля. - Километра с полтора отсюда.
- Мост, говоришь? Плохо, раз мост. Немец. - Данила совсем пал духом. \"В мешке... Никуда не деться...\" - А на мосту чего? Приглядись.
- Увидишь разве? Пустой вроде мост.
Выхода не было. Данила решил все же подойти к мосту поближе, а там понаблюдать, выяснить обстановку. \"Терять нечего, так и так - крышка\".
ГЛАВА ШЕСТАЯ
1
Он не мог оторваться от сна, хоть и слышал над собой голос Валерика. Голос Валерика он узнает среди тысячи других голосов. Чего он хочет, Валерик? Чего он хочет?..
- Сами приказали разбудить через полтора часа, а уже минут десять тормошу вас, и - никак, - жаловался Валерик.
Андрей медленно постигал смысл того, что говорил Валерик. Веки, чувствовал он, тяжелы и не поднять их, и окончательно не пробудиться. Глаза еще заставлены сном, и сон продолжает развертываться перед ним. Вот подкатывает к перрону поезд. Мама и Танюша с Адмиральской двадцать три выходят из вагона. У них сияющие, радостные лица. Он встречает их. Он тоже доволен. Вечером, помнит он, все отправятся в Большой театр. Он берет их чемоданы, легко несет. Входит в вокзал. Какой-то чужой вокзал, весь из мрамора и стекла, с лепным золоченым плафоном. Никогда не был он здесь. Никогда, - подсказывает память, отделяясь от сна. И какие-то люди рядом, у них точные, определенные лица, но у него нет знакомых с такими лицами, ни разу не встречал их... Как появились они перед ним? Но это же сон, думает он во сне. В снах так же мало логики, как и в жизни, из которой возникают сны... Что-то происходит, что-то хорошее, но он уже не поспевает за этим, начинает отставать...
Где же он, где?.. Он вынырнул из цепкой глубины сна и старался разобраться - что с ним на самом деле и что не на самом деле.
- Да подымайтесь же! - теребил его за плечи Валерик. - Сами ж приказали, а сами спите. Подымайтесь, а, товарищ лейтенант!..
Андрей задвигал кулаками - протирал глаза. Где ж он?.. Помнилось, повалился он прямо на землю, а проснулся вот, и под ним шинель. Кто ж подстелил, как не Валерик. Андрей и не слышал, не чувствовал, как тот поворачивал его с боку на бок и подсовывал шинель, сон сморил его враз.
\"Сон, это великолепно, - доволен он сном, который виделся и от которого так безжалостно оторвал его Валерик. - Выдумываешь себе мир, и ни от кого, ни от чего он не зависит, это твой собственный мир\". Андрей все еще тер кулаками глаза, как бы приспосабливая их для другой жизни, отличной от той, что минуту назад они видели.
Наконец сообразил - вон он где! Он там, где ему и надо быть. Бремя трудной его жизни снова лежало на плечах.
- Писарев!
- Я.
- Есть что от комбата? - вскинул Андрей глаза, красные и мутные. Он вопросительно смотрел на Писарева.
- Есть, есть, товарищ лейтенант. Три пулемета.
- Три? Не два?
- Что это, я до трех не сосчитаю?
- Хорошо, что три, - обрадовался Андрей. - Погода улучшается!.. А обещал два. Слушай, все три Рябову. Все Рябову. Всего вероятней противник двинет на него.
- А пулеметы уже у Рябова, - пожал Писарев плечами. - Приказали же. Когда ложились отдыхать. Говорили вы, правда, о двух. Ну, а я все три Рябову. - И как бы удивляясь: - Расщедрился комбат: связисты еще и телефоны приволокли, провод. И уже протянуты линии во все три взвода. И проверили: связь как надо...
- Ну да, ну да, - проговорил Андрей. - Сон так в мозги ударил, что я и забыл предупредить тебя о телефонах. - Вспомнил: сон камнем придавил его к земле. - Теперь, считай, мы не рота, - полк.
- Полк, полк, - подтвердил Писарев и улыбнулся. - Еще три станкача и расчеты - семь бойцов...
\"Взвода, конечно, не будет\", - пришли Андрею на память слова комбата. А все ж - пулеметы.
- Так. Ясно, - сказал Андрей. - Вано загнул свой правый? - Правый фланг роты беспокоил его теперь больше, чем мост. Укрепиться перед лощиной, делившей откос надвое - на северную сторону и южную, значит закрыть противнику выход к берегу. А выйдет к берегу, отрежет роту от воды, и она окружена.
- Копает еще. - Писарев стал протирать стекла пенсне.
- Затягивает Вано. Ему пересечь просеку, дотянуть до вырубки, как приказал комбат, и - круг.
Писарев хмыкнул:
- Ну пересечет, ну дотянет. И что? - Он помолчал, собирался с духом, чтоб сказать. Андрей ждал. - А и накопает, чучел, что ли, понапихает в траншею? Штыков у Вано, известно, раз-два - и обчелся.
- Ничего не поделать, с \"раз-два - и обчелся\" придется выполнять задачу.
И чтоб отойти от неприятного для обоих разговора, Андрей спросил:
- С плотами как?
- Валят сосны. Таскают к берегу и связывают.
И как бы в подтверждение слов Писарева Андрей услышал отдаленные удары падавших сосен, услышал глухой стук топоров.
Андрей заметил на лице Писарева стеснительную ухмылку.
Видно было, тому хотелось вызвать у ротного любопытство.
- Не мудри.
- А мудрить чего? - блеснули стекла пенсне. - У нас, кроме плотов, еще кой-чего завелось. Про запас, так сказать.
Андрей выжидательно смотрел на Писарева. Тот не отвел глаз.
- Ребята Вано выскочили на шоссе и растаскали брошенный, видать, сбитый, грузовик. Ну, не растерялись и приволокли скаты. Все пять, и - под откос. Так что, не успеет кто на плот, на персональном баллоне на тот берег переберется.
- Молодцы.
- Молодцы, - согласился Писарев. - Так что порядок. Плыть будет на чем...
- Так сказать, забота о кадрах?.. - улыбнулся Андрей.
- Точно. О кадрах.
До войны Писарев работал начальником отдела кадров в каком-то химическом научно-исследовательском институте. Андрей иногда прокатывался насчет анкет и прочего, что было связано, по его представлениям, с деятельностью отдела кадров. Сейчас Андрею хотелось ненадолго отвлечься от всего, что вот-вот обступит его во всей своей мрачной определенности. То, что сообщил старшина, стоило минутной радости.
- А кадры наши - дай бог! - пошутил Андрей. - Хотя анкеты, возможно, не у всех на \"пятерку\"...
Писарев уловил настроение командира роты.
- Анкета, товарищ лейтенант, должна быть непременно на \"пятерку\", анкета - развернутая исповедь. Бывает, субчик какой столько в ней разведет - ахнешь: вот работник! А подразберешься: сукин сын.
- А выяснить чтоб, сукин ли сын, товарищ бывший начальник отдела кадров, достаточно пары вопросов, а?
- На фронте их и всего два, больше не требуется: храбрый? трус? На второй вопрос, однако, никто не отвечает, все ставят прочерк...
- А ты бы как ответил на эти два вопроса?
Писарев рассмеялся:
- Для меня нужен третий вопрос, так, чтоб между первым и вторым... И смущенно покраснел.
Писарев всегда смущался и краснел. Робкий с виду, бледнолицый, близорукий, в пенсне, из-под которого смотрели глаза серьезные, вдумчивые, иногда улыбавшиеся, он мало походил на старшину, на помкомроты. Он сам понимал это. И голос не командный, и весь какой-то не боевой, - трезво оценивал он себя. - И это пенсне, делающее похожим на интеллигентного хлюпика... Правда, он прошел курс военной подготовки, имел звание старшины.
До него вот, до Писарева, был помкомроты, тоже старшина, уральский сталевар. Тот был что надо... - восхищенно качнул головой Андрей, вспоминая. - Твердый, смелый, никому спуску не давал. \"Воюй, раз винтовку в руки дали\", - требовал от каждого. Во всяком случае, трусы в роте вывелись. И в этом здорово помог помкомроты, - признавал Андрей. - Жаль, убили парня на Ирпене. А этот, - подумал Андрей о Писареве, - этот... бог его знает!.. В бою еще не был. Наверное, точно о себе сказал, для него нужен третий вопрос - между первым и вторым... Да и с виду ясен - ни то ни се... Анкетка у него, верно, на \"пятерку\" - правильная, не споткнешься...
- Ладно, старшина. К вопросу об анкетах вернемся после войны. Ладно. Лодки, когда прибудут, вместе с гребцами направь к Володе. Не забудь в суматохе.
- Ну, такое забыть! - обидчиво пробормотал Писарев.
- Надо все проверить, пока противник молчит. Посмотрим, что разведка принесет...
- Разведка - дело не скорое, - вздохнул Писарев.
- Ладно. Поторопи ребят, побыстрее пусть плоты связывают. А стемнеет, начнем переправлять раненых.
- Есть.
Писарев поправил спавшую набок пилотку, застегнул пуговицы на мятой гимнастерке, снял с колышка винтовку. Вышел из блиндажа.
2
- Володя, глянь... Видишь, нет? - Семен козырьком приставил ко лбу ладонь и всматривался туда, куда показывал.
Между соснами двигались по левому берегу неясные фигуры. Скрылись, опять показались, снова скрылись и показались.
- Вроде вижу. Вроде и не вижу, - неопределенно откликнулся Володя Яковлев. - Да, вижу, пожалуй.
- Подозрительно. Пошли-ка кого-нибудь проверить.
- Никита!
- Я! - Перед Семеном и Володей Яковлевым с винтовкой на ремне стоял, готовый к исполнению приказания, круглолицый, широкий в плечах, грудастый красноармеец, такой грудастый, такой плечистый, что гимнастерка на нем трещала и в локтях расходились швы. Сапоги с желтыми голенищами, напоминавшими краги, которые снял Никита с немецкого офицера на Ирпене, держали на себе опадавший солнечный свет. - Я, - повторил большой улыбавшийся рот.
- И ты, Тиша, сюда, - позвал Володя Яковлев.
- Есть.
Маленький, с рыхлым безбровым лицом, с узкими крохотными глазами красноармеец остановился рядом с Никитой:
- Есть. Есть.
Земляк Никиты - оба из Луги, что под Ленинградом, - незлобивый, трусоватый, он не разлучался с ним, держался около, будто опасался остаться один, без него. Куда Никита, туда норовил и он. Перед тем как приступать к какому-нибудь делу, вскидывал на Никиту спрашивающие глаза. Здоровенный Никита относился к нему насмешливо, но в обиду не давал. Втихомолку чистил его оружие. Чистка винтовки была для Тиши мукой, долгое время путал части и не мог их собрать, и лишь недавно это стало у него получаться. И надо ж было этому случиться: в первом своем бою, за Ирпенем, Тиша так оробел, что намочил в штаны. Он услышал вдалеке рокот двигавшегося танка противника и орудийный выстрел. Тиша опрометью кинулся в укрытие. Раздался и второй выстрел и, кажется, третий. Никита, залегший неподалеку, когда все смолкло, поднялся, отряхнулся: \"Э, Тишка, да у тебя никак мокрые штаны?..\" - \"Да ну? - с безразличным удивлением осматривал Тиша темное пятно у себя между ногами. - Так десять же танков били в меня, не видел разве?.. И не такое может получиться...\" - \"Ну, землячок, считай обмыл свое первое сражение с Гитлером...\" - \"Ага, Никитка... Штаны обсохнут. Было б на чем им сохнуть...\" А тут, как назло, прнтопали бойцы из отделения. Ну, шутки, смех. Так и пристало к нему прозвище: Тишка-мокрые-штаны. Не обижался он на добродушное посмеивание товарищей, сам потешался над своим \"грехом\", к прозвищу привык. Говаривал даже: \"Дешево отделался...\"
Вот и сейчас, взводный прикажет чего-нибудь, ему и Никите.
- Есть, - потоптался на месте Тишка-мокрые-штаны.
- Вон, видишь? - показывал Володя Яковлев Никите на двигавшиеся фигурки.
- Точно.
- Мотнись. Выследи. Не стрелять без крайней необходимости, предупредил Володя Яковлев. - Приведи.
- Есть не стрелять, товарищ сержант. Есть привести.
Никита и Тишка-мокрые-штаны переходили от сосны к сосне, останавливались у толстых стволов, наблюдали.
- Два мужика, - сказал Никита. - Не вываливай, слышь, свой зад за ствол, приметят. Смирно стой.
- А я стою, Никитка. А я стою, - настороженно, будто опасность в шаге от него, откликнулся Тишка-мокрые-штаны.
- И баба. У того, слева, винтарь. Сюда чешут.
Сбоку - раскидистая ель, и оба, Никита и Тишка-мокрые-штаны, пригибаясь, перебежали к ней и укрылись в густых ветвях.
Минут через двадцать те, трое, не очень уверенно подходили к ели. Никита пропустил их. А когда оказался у тех за спиной, выступил.
- Стой! - Винтовка наизготовку. - Стой!
Данила и Саша вмиг обернулись. Мария, ошеломленная, отпрянула в сторону. Никита и Тишка-мокрые-штаны шли прямо на них. Саша сдернул с плеча винтовку.
- Брось винтовку, - приказал Никита. В голосе слышался тон превосходства и насмешливости. - Нашел играть чем. Брось!
Саша решительно:
- Не подходи! Стрелять буду!
- Попробуй. Уши надеру... - Тот же насмешливый тон.
- Не подходи! - повторил Саша. - Еще шаг, и стреляю.
- Ладно. - Никита и Тишка-мокрые-штаны остановились. - Какой части, старина? - спросил Никита у рыжеусого.
Данила не спускал подозрительных глаз с желтых голенищ Никиты. \"Фрнцевские сапоги?..\"
- Так какой части, говоришь?
- А я не говорю. С чего ты взял, что говорю? - Данила продолжал рассматривать Никиту и Тишку-мокрые-штаны. - А вы кто?
- Как это кто? Красноармеец Никита из Луги. Вот кто. Не слышал? Так я и думал, что не слышал. А этот красавец - Тишка-мокрые-штаны. Может, знаешь?
- А на кой мне твои Мокрые-штаны? Скажи, чего тебе надо от нас, и проваливай.
- А вот чего. Кто вы есть?
- Бойцы Красной Армии. И пошел ты ко всем чертям со своими расспросами, - сердито произнес Данила: видит же, что красноармейцы. Сказал тебе, и не мешай идти.
- Значит, Красная Армия? - Никита не придал значения тону Данилы видел: от испуга это, от неуверенности. Он перекинул винтовку за спину сигнал тем, у моста: все спокойно, винтовка не потребуется. - Так куда путь держите?
- Куда, куда... - сдержанно-враждебно буркнул Данила. - А никуда. Идти некуда. Везде немцы.
- Давай за нами! - требовательно произнес Никита.
Саша взглянул на Данилу: стрелять?
Никита заметил этот взгляд, усмехнулся:
- Переодетые, думаете, фрицы за вами гоняются?.. Ничего не скажешь, обстановочка.
\"Шут их знает, вроде нет, не фрицы переодетые\", - склонялся Данила к этой мысли.
- Убери, Сашко, - дернул головой, показывая на винтовку.
3
Андрею все еще хотелось спать, тело было тяжелым, ноги слабо повиновались. Но тоже, вслед за Писаревым, выбрался наверх. Присел на землю возле блиндажа. Тепло дня еще не убыло на песке.
Из кустарника, в котором был протоптан проход в третий взвод, неожиданно появился Никита, он держал винтовку наперевес и вел перед собой Данилу, Сашу и Марию. У Данилы между пальцами торчал огонек цигарки.
- Товарищ лейтенант! - приставил ногу к ноге Никита. Он собирался доложить, как полагается.
Андрей поднялся, махнул рукой - жест, означавший: короче, в чем дело?
- Политрук приказал доставить в роту вот этих. Недалеко от моста задержали. Никаких документов. И не могут толком сказать, чего надо им у переправы. У этого, - показал на Сашу, - винтовка была.
- Кто такие? - жестко оглядел Андрей троих сразу.
- А такие... - почти вызывающе ответил Данила. Он не мог подавить в себе обиду: слишком сердито допрашивали у моста его, Сашу и Марию, отобрали бинокль, винтовку и как подозрительных с конвоиром доставили сюда, и Данила дал волю раздражению. - Ваши уже требовали: руки вверх! Где ж это видано, чтоб красноармейцы руки вверх поднимали?
- А документов почему нет, что красноармейцы?
- А потому нет, что в полк из санчасти самовольно смотались. Сдезертировали оттудова, одним словом. Кто ж нам какие документы даст? укоризненно посмотрел Данила на Андрея. - А девка по дороге прибилась к нам. Не на смерть же оставлять. Красноармейцы же...
Андрей не сводил глаз с петлиц Данилы: показалось, что на них следы знаков различия, которых нет. \"Содрал. На всякий случай\". Охваченный подозрением, Андрей зло прищурил глаза:
- Звание?
- Мое звание войну держит, товарищ лейтенант. Рядовой!
- Назовитесь, - потребовал Андрей.
- Ну, Данила Никитин я.
- Ты? - перевел Андрей взгляд на Сашу. Саша стоял на своих длинных, прямых ногах позади Данилы, голова опущена, будто и в самом деле в чем-то виноват.
- Рядовой Афанасьев.
- А девка, - поспешил объяснить Данила, видя растерянность Марии, никуда не приписанная, ну, гражданская.
- Полк? Дивизия? - допытывался Андрей.
Данила назвал свой и Сашин полк, назвал дивизию.
Верно, на Ирпене стояли, левый сосед, - помнил Андрей.
- А оружие куда девал, рядовой Никитин? Или так и воевал без оружия?
- Из санчасти, товарищ лейтенант, известное дело, уходят с перевязками, оружия не дают.
- А рядовому Афанасьеву винтовку выдали, ту, что на мосту отобрали? В виде исключения?.. Так вот, есть оружие - возьму в роту. А кто оружие бросил, - налево, кру-гом! И к чертовой матери.
- А ты, лейтенант, не шуми. - Рывком скинул Данила с плеч вещевой мешок, одним движением развязал его, и Андрей увидел котелок, ложку, несколько пачек махорки, нательное белье, еще что-то и под всем этим гранаты. - Пять штук! По дороге с ним, - кивнул на Сашу, - вооружились. Большие спокойные крестьянские руки зажали гранаты. - Биноклю твои бдительщики отняли, а добром энтим не поинтересовались. Спешили дюже биноклю отымать. Похвалили ищо... Как это сказали?.. Во, - вспомнил, восьмисильный, цейсовский. Трофейный, выходит, так? Пусть восьмисильный, пусть там цейсовский или какой. Не жалко. Сам чужое отхватил. Не жалко, медленно уступал Данила. - Пусть. Раз пондравился. - Спохватился, что говорлив. От волнения, понял. - Так берешь, лейтенант? А не возьмешь, пойдем, отпустишь если. Где-нибудь да приплюсуемся.
Андрею начинал нравиться этот рыжеусый самоуверенный крепыш. Но все еще сохранял строгий, недоверчивый вид. Он опять посмотрел на Сашу. Вылинявшие, в болотных пятнах гимнастерка и штаны, мятая, кургузая пилотка, грязная повязка вокруг головы. \"Как горестный нимб\", - подумал Андрей, всматриваясь в Сашу, будто искал следы терний. Потом глянул на его босые ноги. Ноги были одного цвета с землей, на которой он стоял.
- Сапоги кинул, чтоб легче было драпать?
- Не бросил он сапоги, - почти закричала Мария. - Вот его сапоги! выставила вперед ногу. - Зачем говорите так? - настойчиво, чуть не плача, продолжала она. Сердце билось неровно, стукнет-стукнет, остановится, еще стукнет, остановится, даже дышать оттого было трудно.
Андрей увидел ее расширившиеся, полные правды глаза. Если б глаза ее с большими черными зрачками и золотистым отсветом были не продолговатыми, овальными, а круглыми, они походили бы на цветущие подсолнечники, почему-то подумалось ему. \"Как у Танюши...\"
- Не бросил он сапоги! - Слезы душили Марию. Сдержалась, не заплакала.
- Пять шагов в сторону, - приказал ей Андрей.
- Никуда от них не пойду. - Но под властным, непреклонным взглядом Андрея отошла немного вбок. Никогда с ней так не обращались. Если не считать того, что произошло там, на мосту. Это просто жестокий человек, решила она, камень!
Данила уже не сомневался: лейтенант прогонит. Ко всему придирается, все ему не так...
- Так берешь, нет?
- Как стоишь перед командиром, рядовой Никитин? - одернул Данилу Андрей. - Разговариваешь как?
- Виноват, товарищ лейтенант.
\"Два штыка в моем положении тоже прибыль, - раздумывал Андрей. - Да девушка, перевязывать, наверно, сможет. Дело нехитрое\".
- Ладно, - сказал.
- Чего ладно? - потерянно спросил Данила. Он снова сбился с тона и быстро поправился: - Не понял, товарищ лейтенант.
- С пулеметом управишься? Или только гранаты бросать обучен? - Это и был ответ, сообразил Данила.
- Так точно! - Он уже чувствовал себя под командой. - Ко всему приучен. Руки у меня русские, веселые...
- Хорошо. Возможно, придется пострелять из \"максима\". А потом к своим пробираться будем.
- А пробираться, разрешите доложить, товарищ лейтенант, - Данила запнулся, - пробираться - бо-ольшая сила нужна. Немец уже везде - и там и там дорогу нам перекрывал.
- Не паниковать. - Андрей повернулся к Марии: - Возврати сапоги.
Мария, притихшая, безропотно опустилась на траву и, слегка упираясь носком в задник, стянула с ног сапоги. Андрей увидел ее исцарапанные колени. Она заметила этот взгляд и прикрыла колени ладонями.
Она поднялась.
- Надевай, - кивнул Саше. - У меня рота, а не команда босяков. - И Валерику: - Где Тонины сапоги?
- А в блиндаже. Голенища сильно пробиты пулями.
- А все ж сапоги. Принеси. И санитарную сумку ее. - И - опять к Марии. - Перевязывать сумеешь в случае чего?
- Попробую.
Валерик принес небольшие сапоги со следами пуль, санитарную сумку и передал Марии.
- Вот еще бери, - небрежно бросил ей берет защитного цвета. - Вдруг налезет на твой кандибобер, - насмешливым жестом изобразил этакую прическу.
Мария на лету поймала берет. \"Что начальник, что его подпевала оба...\"
Валерик смотрел на Андрея.
- Вы б подзаправились, товарищ лейтенант, - наставительно произнес он. - Отощаете с голоду. И я из-за вас тоже. Как раз кухня приволоклась. Народ уже наворачивает.
- А знаешь, есть не хочется. - Ему не хотелось есть.
- Всегда вы так, - проворчал Валерик. - С утра ж не ели.
Андрей развел руками: что поделаешь?
- Котелки есть? - спросил Данилу.
- А как же солдатам без котелков?
- Подкрепитесь пойдите. Кто знает, когда еще придется поесть.
Данила, Саша и Мария, голодные, потянулись на дымок кухни.
Андрей двинулся вдоль траншеи. Валерик увязался за ним.
- Вернись! - заметил его Андрей.
- Почему это - вернись? Служба моя такая.
- Ты вот что, \"служба такая\", рубани каши как следует, ложись и поспи. И уже я буду тебя будить. Понял?
- Как же вы один, товарищ лейтенант? - озадаченно вскинул глаза Валерик и, как всегда в таких случаях, сбил пилотку на затылок, пряди волос тотчас спали на лоб. Он определенно не знал, подчиниться или вместе с Андреем идти дальше. - А вдруг фриц опять?
- А тогда я тебе свистну. А сейчас - поворачивай. Выполняй!
Валерик нехотя, понуро пошел назад.
4
Воздух наступавшего вечера помутнел, все стало синим - песок, луг и поле, и роща, и холм впереди. Андрей поравнялся с сосной, прямой, как стрела, сосна отбрасывала далеко от себя длинную тень. \"Только девятнадцать, - посмотрел Андрей на часы, - да четырнадцать минут в придачу\".
В стороне противника тихо, как в пустынном месте. Наверное, птицы поют, стрекозы летают. Да есть ли кто-нибудь там? - прислушивался Андрей. Ветер, сухой и быстрый, бежал прочь от него, и движение ветра обозначал след на пригнувшейся траве. И опять ни с того ни с сего в голову полезли: зеленая калитка на Адмиральской двадцать три, лучшая школа в городе, белый берег Ингула... Андрей подивился, что мелочи живут в сознании несоразмерно своему истинному значению.
У пулеметной ячейки Андрей остановился.
- Тимофеев?
Тимофеев, свернувшийся калачиком возле пулемета, дремал.
- Я! - вскочил.
Тотчас поднялся и второй номер, длинноногий Ляхов, недавний слесарь московского завода.
- Тимофеев, пришлю сюда пулеметчика, - Андрей подумал о Даниле. - А вы - на свое место.
Андрей зашагал дальше. Дошел до блиндажа первого взвода. Рябов, скрестив ноги, сидел под кустом и не спеша ел. Увидев ротного, осторожно отставил котелок и собирался встать.
- Сиди, сиди. - Андрей тоже сел на траву, возле Рябова.
- Поспал?
Рябов неопределенно посмотрел на Андрея.
- Спал, товарищ лейтенант, - почему-то виноватым голосом сказал. Весь взвод по очереди отдыхает. Не то без сил будем, - как бы оправдываясь, добавил он.
Русоволосый, лобастый, с пытливым прищуром глаз, Рябов все делал с паузами, говорил медленно, тоже с паузами, будто все время прикидывал, что и как сделать, что и как сказать. Говорил без жестов, не меняя интонаций, и потому слова его казались менее убедительными.
- Самое время отдохнуть. Если все подготовлено к делу, - одобрительно сказал Андрей. - Участок твой, считай, самый горячий в нашей обороне. Учти. Дашь промашку, все полетит к такой-то матери. Проверяй связь, напомнил Андрей. - Видишь, и телефончики взводам подкинули. Забота о живом человеке, как говорится. - Помолчал. Наклонился, как бы для того, чтобы на ухо сказать, и внятно, в полный голос произнес: - Отход - три красные ракеты. Ты знаешь. Внизу будет плот, знаешь. Есть вопросы? Нет? Тогда бывай...
Андрей спустился к берегу. Метрах в ста, как мосток, виднелся на воде плот. Поодаль, у самого обрыва, темными кругами лежали баллоны на белом песке. Андрей постоял немного, еще раз грустно подумал: \"Было бы кому переправляться...\"
5
Андрей вернулся в свой блиндаж. Его обдало запахом махорки и пота: в блиндаже находились Писарев, Валерик, Кирюшкин, Данила и еще бойцы, пришедшие сюда покурить. Мария приткнулась в углу. Андрей пригляделся: голова ее лежала на поднятых коленях Саши, наверное, дремала. \"Вот чего мне не хватало - влюбленной парочки...\"