Он то решал вернуться к ней, то был полон решимости забыть ее навсегда.
Тимар сделался суеверен, жаждал небесных знамений, вещих снов, которые подскажут ему, как поступить. Но в сновидениях ему являлась все та же девушка - счастливая и страдающая, вверившая ему свою судьбу и ныне потерянная для него; эти сны и вовсе лишали его покоя. А небеса тоже не спешили подать какой-нибудь указующий знак.
В один из томительных дней Тимар заставил себя взяться за ум; привычные дела утешат мятущуюся душу. Он сел за стол и начал распечатывать накопившуюся корреспонденцию. Однако стоило ему дочитать письмо до конца, как он уже забывал, о чем шла речь в начале.
Тимар видел перед собою голубые глаза Ноэми и желал читать лишь то, что они говорили.
Но вот под руку ему попался конверт увесистее прочих; адрес был написан знакомым почерком. Сердце Тимара дрогнуло- то был почерк Тимеи.
Холодок пробежал у него по жилам: вот оно, небесное знамение! Это письмо определит исход его душевных борений.
Тимея - ангельски доброе создание, верная, преданная жена! Одно ее ласковое слово подействует на его душу, как оклик на человека, забывшегося глубоким сном. Строки знакомого почерка возродят в памяти дивный страдальческий облик и вернут его на путь истинный.
В конверте прощупывалось что-то тяжелое. Должно быть, какой-нибудь приятный сюрприз, знак нежного внимания. Ну да, конечно же, ведь завтра у него день рождения! Это письмо - милое напоминание о празднике.
Михай сломал печать и бережно вскрыл конверт.
К его удивлению. Оттуда выпал ключ от письменного стола, - вот-то и придавал такую тяжесть конверту. А в письме было всего несколько строк:
\"Мой дорогой супруг!
Вы забыли вынуть ключ от ящика письменного стола. Чтобы вы не беспокоились, посылаю его вам. Храни вас Господь!
Тимея\".
И все.
Тимар действительно забыл этот ключ в письменном столе, когда среди ночи тайно вернулся домой и от речей Атали совсем потерял голову.
Итак, никаких сюрпризов, подарков, всего лишь ключ и несколько холодных слов в придачу!
Тимар удрученно положил перед собою письмо.
Тут вдруг его пронзила страшная мысль: если Тимея обнаружила ключ, торчащий в замке письменного стола, то не исключено, что она рылась в его вещах, - женщины нередко делают это из любопытства. А если она заглянула в ящик, то обнаружила там вещь, которую не могла не узнать. Обращая сокровища Али Чорбаджи в деньги, Тимар соблюдал осторожность: старался не сбывать такие произведения ювелирного искусства, которые могли бы навести на след, и в первую очередь продал бриллианты без оправы. Среди драгоценностей был выложенный бриллиантами медальон с миниатюрой внутри. Портрет изображал молодую женщину, чертами лица поразительно напоминающую Тимею. По всей вероятности, это была ее мать, гречанка по происхождению. Если Тимея обнаружила этот медальон в ящике мужнина стола, она обо все догадалась. Узнала на портрете лицо матери и поняла, что драгоценность принадлежала ее отцу; после этого нетрудно было сообразить, что отцовские сокровища попали в руки Тимара, а там уж и распутать всю историю, каким образом Тимар стал богаты человеком и откупил Тимею ценою ее же собственных сокровищ.
Если Тимея поддалась любопытству, то теперь она знает все и презирает своего мужа.
Разве не подтверждают это слова ее письма и приложенный к нему ключ? Разве не хотела она дать мужу понять: \"Я распознала тебя\"?
Если до этого момента Михай колебался, карабкаться ли ему вверх или катиться по наклонной плоскости вниз, то теперь он окончательно укрепился в мысли: вниз!
Не все ли равно? Перед женою он разоблачен, строить из себя \"золотого человека\", щедрого, великодушного благодетеля больше не удастся. Теперь она знает ему истинную цену.
Значит, остается катиться вниз.
Решено: он вернется на остров. Однако ему не хотелось отступать с поражением.
Он отправил Тимее письмо, где просил ее всю корреспонденцию, какая за время его продолжительного отсутствия будет поступать на комаромский адрес, вскрывать самолично и в случае необходимости обращаться за помощью к его адвокату и комиссионеру; если же потребуется безотлагательное вмешательство, то она вправе самостоятельно распоряжаться от его имени: подписывать чеки, получать и выдавать деньги по своему усмотрению. Вместе с письмом он вернул Тимее ключ от письменного стола, чтобы в случае надобности все договора и прочие бумаги были у нее под рукою.
Михай решил пойти с козыря. Почувствовав, что тайна его вот-вот раскроется, он поспешил сам навести на ее след в надежде, что так она, может и не выявится. Ведь подозрительность, как филин, хорошо видит в потемках, зато слепнет при свете дня.
Вслед за тем он отдал необходимые распоряжения всем своим управляющим, предупредив каждого, что уезжает надолго, но не сказав, куда именно. А всю почту на его имя велел пересылать в Комаром своей жене.
Из Леветинца он выехал после обеда, но не в собственном экипаже, а наемной крестьянской повозкой: он рассчитывал таким образом запутать следы.
Всего лишь несколько дней назад Михай находился под властью суеверий, ожидая вразумляющих знамений от небесных сил и стихий природы. Теперь же, когда он принял окончательное решение вернуться на остров, ему все было нипочем. А между тем и небесные и земные стихии не скупились на зловещие предостережения, пытаясь чуть ли не силком удержать его.
Под вечер, когда вдали показалась уходящая за горизонт полоса тополиных зарослей, окаймляющих берег Дуная, на небе вдруг возникла, стремительно приближаясь, какая-то странная, похожая на клубы дыма туча тускло-красного цвета. Возчик, сербский крестьянин, с тяжкими вздохами принялся было молиться, но, как только клубящаяся туча приблизилась, благоговейные слова на его устах сменились ругательствами.
- Комарье летит!...
Комары, несметными полчищами гнездящиеся в скальных пещерах Голубаца, - воистину порождение дьявола; время от времени они снимаются с мест и, сбившись в огромный рой, обрушиваются на равнину. Тогда уж не приведи бог какой-нибудь несчастной скотине попасться им на пути.
Туча комаров накрыла равнину, где пролегала дорога к реке. Мелкая, беспощадно жалящая мошка облепила обеих лошадей, плотно забивая глаза, уши, ноздри. Перепуганные животные, не слушая возницу, повернули назад и понеслись, закусив удила. Тимар рискнул соскочить на полном ходу; природная ловкость и счастливый случай выручили его - руки-ноги остались в целости, но лошади с повозкой умчались куда глаза глядят.
Уж этого ли предостережения мало, чтобы повернуть обратно? Но Тимар был полон решимости, его было не остановить. Ведь теперь он ступил на такой путь, где человеку негоже обращаться за поддержкой к Всевышнему. Ноэми влекла его к себе, Тимея отталкивала, и в этом противоборстве полярных сил Тимар положился на собственную волю. А она вела его вперед.
Лишившись лошадей, он зашагал к прибрежным зарослям пешком. Оружие его осталось в повозке, он подобрал толстый ивовый сук и, вооружившись им, как дубиной, в поисках тропинки углубился в заросли. Вскоре он заблудился. Время шло к ночи. Чем настойчивее продирался Тимар сквозь чащу кустарника, тем меньше оставалось надежды выбраться отсюда. Наконец он наткнулся на какой-то шалаш и решил переночевать здесь. Собрав в кучу валявшийся вокруг хворост, он разложил костер; по счастью, когда он соскочил с повозки, охотничья сумка осталась при нем. Тимар достал хлеб и сало, чтобы поджарить на огне.
В охотничьей сумке обнаружилось и еще кое-что: двуствольный пистолет Тодора, из которого тот стрелял в Михая, спрятавшись в шалаше. Да и шалаш-то, пожалуй, был тот же самый.
Проку от пистолет не было никакого, поскольку пороховница Михая тоже осталась в повозке, однако оружие все-таки сослужило свою пользу, утвердив Михая в его фатализме. У человека, который чудом уцелел под пулями, должно быть еще какое-то предназначение на земле.
Эта мысль пришлась как нельзя кстати: с наступлением ночи заросли превратились в опасное место. Поблизости выли волки; Тимар видел, как в густом кустарнике зеленым блеском горят глаза. Время от времени один из старых волков дерзко подкрадывался с тыла к самому шалашу и испускал леденящий душу вой.
Тимар попытался было укрыться в шалаше, но темное нутро встретило его злобным змеиным шипением, а под ногами лениво колыхнулась какая-то масса: очевидно, он едва не наступил на черепаху.
Тимар сидел у костра, не давая огню угаснуть, и раскаленным кончиком длинного прута чертил в воздухе какие-то замысловатые знаки - должно быть, огненные иероглифы собственных мыслей.
До чего же тоскливая ночь! У него есть несколько домов, есть удобная постель, в доме его живет молодая, красивая женщина, которую он вправе называть своей женою, а он проводит ночь в одиночестве, в гнилом, покрытом плесенью шалаше! Кругом воют волки, а над головой с ленивым шуршанием ползет по стенке шалаша змея.
А ведь сегодня у него день рождения - по обычаю здешних краев радостный семейный праздник. И Михай хочет, чтобы этот день для него тоже стал праздником.
По натуре своей Михай был человеком набожным, верующим. Он с детства привык молиться по утрам и вечерам, и этой своей привычке не изменял никогда. В горе, нужде, в любой опасности, каких немало встречалось на его нелегком жизненном пути, его духовным прибежищем была молитва. Он верил в бога, и вера спасала его от беды, помогая во всех начинаниях.
Но этой страшной ночью он не смог молиться: слова, обращенные к богу, застывали на устах. \"Отвари, господи, лик свой, дабы не узреть, каким путем я бреду!\".
С этого памятного для рождения Михай перестал молиться, бросив вызов судьбе.
Едва развиднелось, ночные чудища попрятались в свои норы. Тимар покинул место ночлега и вскорости обнаружил тропинку, выведшую его прямо к реке.
Но тут его поджидало новое страшное испытание: Дунай вышел из берегов.
Наступила пора таяния последних снегов, на мутно-желтых волнах вздувшейся реки колыхались вырванные с корнем тростники и кусты тальника. Рыбачья хижина, куда направлялся Тимар, стояла на высоком холме, а сейчас вода подобралась к самому ее порогу. Лодка, которую он некогда здесь оставил, была привязана к стволу старой ивы возле нее.
В самой хижине никого не было - какая рыбная ловля во время паводка! - да и рыболовные снасти рыбаки, спасаясь, прихватили с собой.
Требовалось ли какое иное небесное знамение, божье предначертание? Разлившаяся река во всей своей величественной мощи преградила путь дерзкому смельчаку.
В такую пору никто не решается плавать по реке.
Вот он, чудодейственный знак: вернись.
\"Ну уж нет! - сказал себе Тимар. - Решил идти, так иди!\".
Хижина оказалась заперта, но Михай разглядел в щелочку, что его весло и багор находятся внутри, и взломал дверь.
Прыгнув в лодку, он носовым платком привязал ноги к рулевой скамье, распутал веревку, которая удерживала лодку, и резко оттолкнулся от берега.
Бурное течение подхватило лодку.
Дунай кичился своей необузданной властью, в гневе вырывая с корнем целые леса. Человек, дерзнувший пуститься по волнам, - для реки не более чем жалкий муравей, хватающийся за соломинку. Однако этот ничтожный муравей и не помышлял сдаваться, знай себе работал веслами, стараясь держать курс. Стремительные волны швыряли утлое суденышко, как ореховую скорлупу, встречный ветер отгонял его назад к берегу. Но человек не поддавался ни ветру, ни волнам.
Шапку он бросил к ногам, влажные от пота волосы трепал ветер; волны, захлестывая через борт лодки, ледяными струями ударяли в разгоряченное лицо, но даже это не остужало Михая. Ему было жарко. От одной лишь мысли, что Ноэми, видимо, находится сейчас в опасности, его бросало в жар. Эта мысль не давала роздыха его рукам.
Река и ветер - всевластные стихии, однако человеческая страсть и воля оказались сильнее. Тимар лишь сейчас по-настоящему узнал себя, понял, какая сила воли таится в его характере и как выносливы его руки. Доплыв наперекор течению до мыса Островы, он совершил титанический труд.
Теперь можно было и передохнуть.
Острову совершенно залило паводком, вода струилась меж деревьев. Здесь было удобнее продвигаться, помогая себе багром. Тимару предстояло подняться по течению как можно выше, с тем чтобы потом волны отнесли его на ничей остров.
Но когда Тимар, проплыв вдоль острова необходимое расстояние, выбрался из леска на открытое место, взгляду его вновь представилось непривычное зрелище.
Ничей остров, обычно скрытый густыми зарослями камыша, из которых выглядывали лишь кроны деревьев, сейчас оказался посреди дунайского протока весь на виду. Камышовые заросли целиком ушли под воду, из-под воды торчали лишь верхушки деревьев, и только \"блуждающая\" скала и ее окрестности выделялись зеленым пятном.
Тимар, сгорая от нетерпения, предоставил лодке плыть по волнам. С каждым взмахом весел приближалась знакомая скала, вершина которой отливала небесной голубизной от цветущей лаванды, а склоны, обвитые дельфиниумом, казались золотисто-желтыми.
И чем ближе становилась скала, тем нетерпеливее делался путник.
Вот показался и фруктовый сад, деревья которого стояли наполовину в воде, но к розарию разлив не подобрался, и козы с овцами сбились там в кучу.
Вот и радостный лай Альмиры! Собака выскочила на берег, убежала обратно, снова вернулась и, бросившись в воду, поплыла навстречу гостю, затем вслед за лодкой повернула к берегу.
А что это за фигурка в розовом, там, у подножья цветущего куста жасмина? Девушка идет навстречу Михаю, подходи к самой кромке плещущейся воды.
Последний взмах весел, и лодка причаливает к берегу. Михай выпрыгивает на сушу, и лодку уносит волнами: в ней больше нет нужды, вот никто и не заботиться вытащить ее на берег. Ноэми и Михай не сводят глаз друг с друга.
Вокруг простирается библейский рай: плодоносные деревья, цветущие травы, кроткие животные, отгороженные от мира речными волнами, а в раю - Адам и Ева.
Девушка, побледнев от волнения и дрожа всем телом, ждет любимого, а когда тот бросается к ней, она в порыве страсти припадает к его груди и, не помня себя от радости, восклицает:
- Ты вернулся! Ты! Ты! - и губы ее, даже смолкнув, продолжают немо твердить: \"Ты, ты!\".
Окрест раскинулся библейский рай. Жасминовый куст держит над из главами серебряные венцы, а соловьиный хор поет \"Господи, помилуй...\".
Родимый кров.
Лодку Тимара унесло волнами; челн, на котором некогда приплыла сюда Тереза, давно сгнил, а новый она, за ненадобностью, не покупала, так что пришельцу не уйти с острова, пока не прибудут первые скупщики фруктов. Но до тех пор пройдут еще недели и месяцы.
Недели и месяцы счастья!
Неисчислимые дни безоблачной радости.
Ничей остров стал для Тимара родимым кровом. Здесь он обрел труд и покой.
После того как паводок схлынул, Тимара ждала большая работа: осушить низинные места острова, где стояла вода. Целыми днями он рыл отводные канавы; Ладони его огрубели, как у заправского землекопа. Зато по вечерам, когда он, взвалив на плечо лопату и мотыгу, возвращался к домику, его всегда ждали и встречали с любовью.
Поначалу женщины рвались помочь ему в изнурительном труде, но Михай деликатно отказался: пусть лучше займутся по хозяйству, а землю копать - мужская работа.
И когда канал для отвода стоячий вод было готов, Михай взирал на плод своих трудов с такой гордостью, словно это и было единственным делом его жизни, которое можно без стеснения назвать благим, которым можно оправдаться перед судом своей совести. День завершения этой работы стал для островитян праздником. Они не соблюдали великих праздников, не отмечали воскресений; праздником для них становился любой день, когда господу угодно было ниспослать им радость.
Обитательницы острова были скупы на слова. Все, что царь Давид восславил в ста пятидесяти псалмах, вмещалось у них в одну молитву, а любовные излияния, воспетые в стихах сонмом поэтов, заменял один - единственный взгляд. Они научились угадывать мысли друг друга, научились следовать мыслям другого, научились сливать мысли воедино.
Михай день ото дня все больше восхищался Ноэми. Преданная, благодарная натура, начисто лишенная капризов и требовательности. Она не ведала грусти или тревоги о будущем. Попросту была счастлива и давала счастье другому. Никогда не спрашивала Михая: \" Что будет со мной, когда ты уедешь? Оставишь меня здесь или возьмешь с собою? Будет ли мне прощение за то, что я люблю тебя? Какую веру исповедует священник, что благословляет тебя? Можешь ли ты принадлежать мне? Нет ли у какой другой женщины прав на тебя? Какое место занимаешь ты в том, большом мире и что это за мир, в котором ты живешь?\" Ни в лице, ни в глазах ее Михай не замечал и тени подобных тревог, всегда читая лишь один и тот же извечный вопрос: \"Любишь ли ты меня?\".
Тереза как-то мимоходом обронила, что у Михая, мол, наверное, накопилось немало дел, но он успокоил ее: \"Янош Фабула со всеми делами управится\". А стоило Терезе перевести взгляд на дочку, кроткие голубые глаза которой, как подсолнечник к солнцу, постоянно были обращены к Тимару, и она тяжело вздыхала: \"Как же она его любит!\".
Тимар испытывал неодолимую потребность дать работу рукам: целыми днями рыть канавы, вбивать сваи. Плести из прутьев изгородь; тяжелый физический труд помогал душе справляться с бременем еще более тяжких забот.
А что творится тем временем там, в обыденном внешнем мире?
Три десятка его судов плывут по Дунаю. Новая галера бороздит океанские воды, а все его благополучие, многомиллионное богатство вверено неопытным женским рукам.
И если сейчас жена по своей легкомысленной прихоти пустит все состояние на ветер, растранжирит все до гроша, разорив мужа подчистую, разве повернется у него язык укорить ее за это?
Он был счастлив тут, не хотел знать, что происходит там.
Душа его рвалась надвое: туда его влекли богатство, честь, положение в обществе, к острову привязывала любовь.
Ведь Михаю не составило бы труда покинуть остров. Дунай не море, а Михай был хорошим пловцом и в любой момент мог переплыть на другой берег и никто не стал бы его удерживать, женщины знали, что там его ждут дела. Но стоило ему очутиться подле Ноэми, как он забывал обо всем на свете; тогда он только любил, был счастлив и утопал в блаженстве.
- О, не люби меня так крепко! Шептала девушка.
Так проходил день за днем.
В садах поспели фрукты, ветви деревьев клонились к земле под тяжестью плодов. Какое наслаждение изо дня в день наблюдать, как плоды зреют, набирают силу. Яблоки и груши наливаются и хорошеют, каждый плод по-своему: зеленые коричневеют и становятся похожи цветом на матовую загорелую кожу или же вдруг покрываются желто-красными полосками; коричневая кожица плодов с солнечной стороны румянеет и отдает в багрянец, в золотистые тона других сортов вкрапливаются карминные точечки, а кармазинно-красная поверхность иных плодов рябит зелеными пятнышками. И каждое спелое яблоко сияет, словно веселое детское личико.
Тимар помогал женщинами собирать урожай. Объемистые корзины одна за другой наполнялись благодатными дарами природы, и он, складывая фрукты, поштучно пересчитывал их и не переставал восхищаться.
Как-то раз пополудни, когда он помогал Ноэми нести полную корзину, он увидел возле дома незнакомых людей: съехались скупщики фруктов.
Впервые за долгие месяцы он встретил людей из другого мира, которым есть что порассказать о тамошней жизни.
Торговцы как раз договаривались с Терезой о ценах на фрукты. Шел обычный обмен товарами. Тереза, по своему обыкновению, хотела получить за фрукты зерно, однако купцы на сей раз предлагали гораздо меньше, чем в былые годы, ссылаясь на то, что пшеница, мол, очень вздорожала. Комаромские торговцы скупают зерно потом, вот и взвинтили цены. Все зерно они тут же перемалывают на муку и везут за море.
Тереза, конечно, не поверила, решив, что это всего лишь торгашеская уловка.
Зато Тимар навострил уши: ведь эта идея принадлежала ему, интересно, что из нее вышло по прошествии стольких месяцев.
Теперь он не находил себе места, его одолевали мысли о коммерции, о делах в имении. Эта весть подействовала на него, как звуки трубы на служилого солдата, которого влечет на поле брани даже из объятий любимой.
Обитательницы острова сочли естественным, что Михай готовится к отъезду: его ждет служба. А сюда он вернется снова будущей весною. Ноэми просила его лишь об одном: не выбрасывать одежду, которую собственноручно соткала и сшила для него.
- Буду хранить, как святыню.
- И иногда вспоминай бедную Ноэми.
На это он не сумел ответить словами.
Михай подкупил торговцев, чтобы те задержались еще на денек.
В этот последний день он, оставя все дела, рука об руку с Ноэми обошел заветнейшие уголки острова, одарившие их часами неземного блаженства, тут подобрал лист, там - цветочный лепесток на память. На листьях и цветочных лепестках были начертаны волшебные легенды, прочесть которые могли лишь они двое.
- Не разлюбишь меня в разлуке?
Последний день пролетел невероятно быстро.
Купцы решили отправиться с вечера, чтобы плыть было не жарко. Михай вынужден был распрощаться с девушкой.
У Ноэми хватило ума не заплакать, ведь она знала, что Михай вернется, и постаралась отвлечься хлопотами, собирая ему провизию в дорогу.
- Пока доберешься до того берега, настанет ночь, - с ласковой тревогой сказала она, укладывая дорожную сумку Михая. - Есть у тебя оружие?
- Нет. Никто меня не тронет.
- Как же - нет? А это что такое? Ноэми с любопытством извлекла пистолет.
И вмиг побледнела, узнав пистолет Тодора, которым тот не раз похвалялся перед нею, грозя застрелить Альмиру.
- Это его оружие!
- Когда ты уплыл отсюда, он подстерег тебя на том берегу и выстрелил из этого пистолета! - с жаром воскликнула девушка.
- С чего ты взяла?
- Я слышала два выстрела, а потом еще два - твои. И пистолет этот ты забрал у него.
Изумлению Тимара не было границ. Выходит, любящие глаза видят даже то, чего видеть не могут! Он не стал отрицать, что все так и было.
- Ты убил его? - спросила Ноэми.
- Нет.
- Куда же он делся?
- Теперь тебе незачем его бояться. Он уехал в Бразилию. Нас отделяет от его чуть ли не половина земного шара.
- Я бы предпочла, чтобы нас отделяли от него три аршина земли! - взволнованно воскликнула Ноэми, схватив Михая за руку.
Михай удивленно смотрел ей в лицо.
- Что с тобою? Откуда у тебя эти жестокие мысли? Ведь ты не способна убить скотину, задавить паука, насадить бабочку на булавку!
- Я готова убить каждого, кто посмеет отнять тебя у меня, будь то человек или хоть сам дьявол!..
И она страстно прижала к себе Михая. А его бросало то в жар, то в холод.
Фамильная драгоценность.
Очутившись на другом берегу, Михай вновь направился к рыбачьей хижине.
Его мысленному взору рисовались две картины. Одну из низ он видел и воочию: одетая зеленью скала посреди Дуная, а на вершине скалы - стройная девушка, прощаясь, машет платком, покуда вечерний туман не скрывает их друг от друга. Вторая картина вставала в его воображении: комаромский дом и перемены, происшедшие там за время его отсутствия. Впрочем, дорога домой долгая, и Михай еще успеет дополнить вторую картину подробностями.
При виде Тимара старый рыбак разразился жалобами (рыбаки никогда не прибегают к крепким выражениям).
- Вы только подумайте, сударь, во время паводка какой-то мерзавец украл вашу лодку. Дверь в хату взломать не постеснялся и весла ваши унес. Как только жуликов таких земля носит!
Тимару приятно было услышать, что его раз в кои-то веки в глаза называют вором. Вор он и есть. Да если бы все его кражи сводились к одной лодке!..
- Бог с ним, с этим человеком! - сказал он рыбаку. - Как знать, может, лодка ему очень нужна была, да еще в половодье? Заведем себе новую. А теперь, дружище, воспользуемся вашей лодкой. Да хорошо бы поторопиться, чтобы еще ночью на пристань поспеть.
Рыбак за щедрую мзду согласился отвезти Тимара. К рассвету они добрались до пристани, где обычно грузились суда. Время было раннее, и это казалось Тимару на руку: он никому не хотел говорить, откуда и каким путем прибыл. На постоялом дворе у пристани всегда можно было найти возчиков Тимар нанял одного из них, чтобы тот доставил его в Леветинц. Расчет его был прост: от управляющего леветинцским поместьем он узнает все новости за последние пять месяцев (сколько времени он провел на острове!), и тогда в Комароме его уже ничем не удивишь.
Одно крыло двухэтажного барского дома занимали старик управляющий с женою, а другое Тимар приспособил себе под жилье; Терраса этого флигеля выходила в бывший охотничий парк, так что можно было незаметно проникнуть в комнату, которую Тимар избрал своей конторой.
Михаю приходилось учитывать все до мельчайших подробностей, дабы последовательно придерживаться лжи.
Он отсутствовал пять месяцев, стало быть, путешествие его было далеким. А багажа у него при себе - одна охотничья сумка, да и там лишь полосатые холщовые штаны и рубаха, сшитые руками Ноэми. Одежда, в которой он прибыл на остров, была рассчитана на более холодную погоду, но и она успела поизноситься, сапоги были залатаны, - так что ему нелегко было бы объяснить свой странный вид.
Лишь бы удалось незаметно пробраться через охотничий парк в свою контору, с ключом от которой он не расставался, а там все пойдет как по маслу. Он наскоро переоденется, разложит дорожные чемоданы, и сделав видимость, будто прибыл из дальних краев, призовет к себе управляющего.
План его почти удался: никем не замеченный, он через террасу прошел к своей конторе. Но когда он хотел отпереть зверь, то с удивлением обнаружил, что в замке изнутри уже вставлен ключ.
В его кабинете кто-то был. А ведь там хранятся деловые бумаги, конторские книги, вход туда всем заказан. Какой же ослушник дерзнул туда проникнуть?
Михай сердито распахнул дверь и ворвался в комнату.
И тут его охватил истинный страх. За письменным столом сидел человек, которого он никак не ожидал здесь увидеть: то была Тимея.
Никакой призрак с того света не мог бы напугать его сильнее, чем это кроткое существо с бесстрастным белым лицом и невозмутимым взглядом!
При его появлении Тимея отложила перо и встала. Перед нею была раскрыта толстая приходно-расходная книга - Тимар оторвал ее от работы!
Михаем овладели самые противоречивые чувства: страх, оттого что, возвратясь из своих тайных странствий, первой он встретил именно жену; радость, что застал ее здесь, и застал в одиночестве; восхищение тем, что жена, оказывается, работает.
Тимея в первый миг от удивления широко раскрыла глаза, но затем поспешила Михаю навстречу и протянула ему руку - без единого слова.
Это белое лицо всегда оставалось загадкой для супруга, так и не научившегося читать по нему. Знает ли, догадывается ли она о чем-либо или же не знает ничего? Что скрывается за ее холодным безразличием: молчаливое презрение или тоска о загубленной любви? А может, эта застылось органически присуща ее натуре?
Михай тоже не находил слов.
Тимея сделала вид, будто не заметила потрепанной одежды мужа; женщины умеют видеть, даже если вроде бы и не смотрят.
- Рада, что вы наконец-то вернулись! - негромко промолвила Тимея. - Я ждала вас каждый день. Можете переодеться в соседней комнате, а затем прошу вас ко мне. К тому времени я покончу с делами.
И она закусила кончик пера.
Михай прижался губами к ее руке. Торчащее изо рта перо не располагало к поцелуям в губы.
Михай пошел в соседнюю комнату, которая служила ему гардеробной. Там его ждали заранее приготовленные таз для умывания со свежей водой, чистая рубашка и прочая одежда, начищенные до блеска сапоги - все, как дома. Тимея не могла знать, когда он вернется, а значит, оставалось предположить, что она ждала его каждый день и бог весть, с каких пор.
Но как она здесь очутилась, Что здесь делает?
Он торопливо переоделся. Снятую с себя одежду затолкал в самую глубину гардероба. Вдруг да кому-нибудь придет в голову поинтересоваться, как это он умудрился порвать пальто на локтях? Ну, а уж холщовые одежки, украшенные вышивкой, и вовсе надо убрать подальше с глаз долой! Женскому сердцу они могли бы поведать о многом, ведь женщины - большие мастерицы читать иероглифы вышивки.
Мыла изрядно поубавилось, прежде чем с рук сошла грязь. А вдруг кто-нибудь спросит: какая такая работа досталась вашим рукам, что они так потемнели на солнце и огрубели?
Приведя себя в порядок, он вернулся в кабинет. Тимея дожидалась его в дверях. Взяв мужа под руку, она произнесла:
- Пойдемте завтракать.
Миновав гардеробную, они вошли в обеденную залу. Михая и тут поджидал сюрприз: Круглый стол был накрыт к завтраку на три персоны. Кто же третий?
Тимея позвонила, и две двери в залу отворились: вошла горничная, а в других дверях показалась Атали.
Стало быть, тритий прибор был для нее.
При виде Тимара лицо Атали вспыхнуло нескрываемым гневом.
- А-а, господин Леветинцский, наконец-то соблаговолили пожаловать! Ну чем не благая мысль сказать жене: \"Вот тебе ключи, вот тебе все книги и веди за меня дела, как знаешь!\" - а потом за пять месяцев даже весточки не прислать!
- Прошу тебя, Атали! - пыталась успокоить ее Тимея.
- Я ведь укоряю господина Леветинцского не за то, что он так долго отсутствовал... Напротив, в супруге это весьма достойная черта. В других семьях тоже так поступают: муж едет в Карлсбад, жена - в Эмс, и каждый развлекается в свое удовольствие. Но нам такого развлечение не нужно, благодарим покорно! С весны до осени торчать в Леветинце, где, кроме крестьян да комаров, ни одной живой твари не увидишь, с утра до вчера препираться с мельниками и матросами, вести конторские книги, рассылать письма во все концы света, а потом за полночь штудировать английскую и испанскую грамматики, чтобы уметь объясниться с чужестранными агентами, - это, сударь, неподходящее развлечение для молодых женщин!
- Атали! - строго одернула ее Тимея.
Михай молча занял свое место за столом, где возле его тарелки были положены знакомые столовые приборы и поставлен стакан, из которого он обычно пил. Здесь его ждали изо дня в день, и стол каждый день был накрыт для него.
Он едва дождался конца завтрака. Атали больше с ним не заговаривала, но всякий раз, когда их взгляды встречались, Тимар читал в них искреннюю обиду.
Для него это был обнадеживающий знак.
Когда встали от стола, Тимея вновь попросила Тимара пройти с нею в контору. Михай ломал голову: какую небылицу придумать, если она спросит, где он был? Потешить ее историйкой в духе Тодора Кристяна, что ли?
Но Тимея не обмолвилась на этот счет ни словом.
Подвинув к письменному столу еще один стул, она села рядом с мужем и положила руку на раскрытый гроссбух.
- Супруг мой, здесь отражено состояние ваших дел с того момента, как вы поручили мне их вести, вплоть до нынешнего дня.
- И вы самостоятельно вели их?
- Я так поняла, что вы именно этого от меня хотите. Из вашего письма я уловила, что вы затеяли очередное перспективное торговое дело - вывозить венгерскую муку в другие страны. Мне казалось, что на карту поставлено не только ваше состояние, ваш торговый кредит и честь. Более того, от успеха этого предприятия зависит и развитие известной отрасли промышленности. В коммерции я совершенно не разбиралась, но подумала, что надежный присмотр здесь окажется ценнее иных знаний. Значит, контроль я не могла передоверить никому другому. Сразу же по получении вашего письма я приехала сюда, в Леветинц, и, как вы мне велели, взяла в свои руки ведение всех ваших дел. Я изучила торговые книги, освоила правила расчетов. Надеюсь, что вы найдете все в полном порядке. Записи в книгах и кассовая наличность совпадают в точности.
Михай оторопело смотрел на молодую женщину; через ее руки прошли миллионы, а она с полнейшим хладнокровием смогла найти им должное применение, быстрым вмешательством сумела спасти находящиеся под угрозой капиталы, наладила оборачиваемость крупных денежных сумм, словом, освоила дело до тонкостей.
- Удача в этом году благоприятствовала нам, - продолжала Тимея, - и восполнила пробелы в моих знаниях и умении; чистая прибыль за пять месяцев составила пятьсот тысяч форинтов. Эта сумма не лежит мертвым капиталом: пользуясь данными мне полномочиями, я вложила их в новое дело.
Интересно, какие формы вложений способна изобрести женщина?
- Ваш первый опыт с отправкой муки в Бразилию увенчался полным успехом. Венгерская мука сразу стала пользоваться спросом на южноамериканском хлебном рынке - так пишут ваши поверенные из Рио-де-Жанейро, и все в один голос хвалят вашего главного представителя Тодора Кристяна за расторопность и честность.
Тимар невольно подумал: выходит, какое зло я ни соверши, оно оборачивается добром, какую глупость ни выдумай, она оборачивается мудростью? Чем-то это кончится?
- Получив такое сообщение, я стала думать: а как бы поступили вы? Надо воспользоваться представившимся случаем и полностью утвердиться на рынке. Я тотчас же дополнительно арендовала мельницы, раздобыла суда, загрузила мукою, и в настоящее время груз муки стоимостью в полмиллиона форинтов направляется к берегам Южной Америки, где сразу вытеснит всех конкурентов.
Михай обмер от удивления: в этой женщине больше дерзости, чем в ином мужчине! Другая поскорее спрятала бы эти чудом привалившие деньги, чтобы не растранжирить по мелочам, а эта не побоялась продолжать начатую торговую операцию, да еще и приумножила размах дела.
- Я подумала, что бы поступили бы именно так! - сказала Тимея.
- Да-да, - пробормотал Тимар.
- Кстати, есть одно обстоятельство, которое подтверждает правильность моих действий. Как только мы взялись за дело с большим размахом, сразу же за нами вослед устремилась вся орава конкурентов, каждый норовит поскорее и побольше намолоть муки и сплавить ее в Бразилию. Но пусть вас это не тревожит, конкурентов мы побьем. Ни один из них не разгадал секрета преимуществ венгерской муки.
- То есть?
- Если бы кто-нибудь из них догадался спросить у своей жены, та, пожалуй, разъяснила бы. Я же додумалась до этого вот каким образом. В американском прейскуранте цен на зерно я нигде не нашла такой полновесной пшеницы, как венгерская; значит, чтобы выиграть в конкуренции с американской, необходимо пустить на муку полновесное зерно. Так я и сделала. А все наши здешние конкуренты используют наиболее легковесные сорта. Они за это поплатятся, мы же будем вознаграждены.
Михай только диву давался. Пока он долгие месяцы созерцал, как зреют в райском саду запретные плоды, эта хрупкая женщина днем и ночью самоотверженно трудилась, дабы не рухнуть под тяжким бременем его гигантских торговых операций. Не гнушаясь скучной, иссушающей душу работой, придала новый блеск торговому дому мужа, отстояла его коммерческую честь, приумножила состояние. При этом лишила себя каких бы то ни было радостей, обрекла свою юность и красоту на унылое прозябание в глухом краю, безропотно сносила житейские тяготы и, не щадя усилий, училась, осваивала новые языки, вела обширную переписку, торговалась с клиентами, самолично контролировала все деловые операции. Но и этого ей показалось мало: в тонкости коммерции она вложила женскую душу, коей больше пристало бы искать радостей жизни... И вот теперь, после столь долгого отсутствия мужа, она не терзает его вопросом: \"А что ты делал все это время?\".
Михай приложился к руке Тимеи с тем страхом, с каким целуют близкого усопшего: он принадлежит уже не нам, а земле, и поцелуя нашего не почувствует.
Проводя на острове дни в блаженном упоении, он, вспоминая Тимею, убеждал себя, что она тем временем ищет развлечений на стороне: путешествует или отправилась на воды; денег в ее распоряжении предостаточно, и она вольна тратить их как угодно. И вот теперь он увидел, в чем состояли \"развлечения\" Тимеи: вести счета, долгими часами корпеть в конторе, заниматься деловой перепиской и самостоятельно, без учителя, освоить два иностранных языка. И все это она делала лишь потому, что к наказу супруга отнеслась со всей душой.
Жена ввела его в курс дела касательно всех отраслей его разветвленного предпринимательства: биржевых операций, землепользования, речного и морского фрахта, дохода от фабричной продукции, банковских вкладов - и по каждой статье представила исчерпывающий отчет. Повышение и падение курса акций государственного займа и золотых и серебряных рудников, аренда и субаренда, испольщина, право пользования родовой собственностью, барщина и оброк, тяжелые товары, легкие товары, зерно, отвечающее биржевым стандартам, экспедиторские расходы, валютные курсы, манко, тара, судовой груз, тоннаж, иностранные системы мер и денежные системы - Тимея с такой уверенностью шла через этот ужасающий лабиринт специальных терминов и выражений, словно с малых лет только этим и занималась. Нередко ей приходилось вести тяжбы, заключать сложные договора, требовавшие досконального изучения вопроса, и со всеми этими многотрудными делами она справлялась наилучшим образом. Прикинув в уме колоссальный объем этой работы, Тимар вынужден был признать, что если бы он сам занимался ею, то ему пришлось бы корпеть все пять месяцев с утра до вечера. Каких же усилий стоило это молодой женщине, которая предварительно должна была изучить все до тонкостей? Ведь у нее и на отдых-то, похоже, времени не оставалось.
- Страшно подумать, Тимея, какой воз вы за меня вывезли!
- Поначалу, правда, трудновато приходилось, но потом я втянулась, и стало не так обременительно. Работа сама по себе приносит удовлетворение.
Юная женщина, единственная утеха которой в работе! - найдется ли более горький упрек.
Михай взял Тимею за руку. Лицо его выражало глубокую печаль, и на сердце лежала тяжесть... Только бы узнать, о чем сейчас думает Тимея.
Ключ от письменного стола не выходил у него из головы. Если Тимея раскрыла его тайну, то сейчас ее отношение к супругу сходно с отношением обвинителя к обвиняемому, и над ним вершится беспощадный суд.
- А в Комароме вы с тех пор не бывали? - не удержался он от вопроса.
- Всего лишь раз, когда нужно было отыскать в вашем письменном столе договор со Скарамелли.
У Тимара кровь застыла в жилах.
Лицо Тимеи оставалось бесстрастным.
- Тогда нам следует возвратиться в Комаром, - сказал Михай. - Здесь все дела с продажей муки закончены. Теперь остается ждать вестей о дальнейшей судьбе товара, что находится в пути, но раньше зимы они вряд ли прибудут.
- Как скажете.
- А может, вы предпочли бы совершить путешествие в Швейцарию или Италию? Сейчас для этого самая благоприятная пора.
- Нет, Михай, мы и так слишком долго жили в разлуке. Давайте теперь побудем вместе.
Однако Тимея даже пожатием руки на дала понять, что она подразумевает под этим \"побыть вместе\".
У Михая не хватало духу ответить Тимее хотя бы ласковым словом. Одной ложью меньше!
Ему и без того с утра до вечера постоянно приходилось изворачиваться перед нею. Даже само молчание, когда они с Тимеей оставались наедине, и то было ложью.
Просмотр деловых бумаг занял время до самого обеда.
К обеду были званы гости: управляющий и его преподобие господин Шандорович.
Священник давно испросил для себя этой услуги: незамедлительно известить его о прибытии господина Леветинцского, дабы выразить ему свое почтение. Получив радостную весть, он тотчас же поспешил в усадьбу. На груди его красовался орден.
Едва переступив порог дома, его преподобие разразился торжественной проповедью, в коей превознес Тимара как благодетеля всей округи. С кем только он его на сравнивал: с Ноем, соорудившим ковчег, с Иосифом, спасшим народ от голодной смерти, с Моисеем, вымолившим манну небесную. Положив начало заокеанской коммерции мукой, Тимар, по мнению священника, превзошел все негоции, на которые когда-либо дерзала Европа. \"Да здравствует гений, у которого даже первый блин и тот не выходит комом!\".
Тимару пришлось выступить с ответным словом. Он говорил сбивчиво и нес всякий вздор. Его так и подмывало высмеять все эти выспренние речи: \"Набрел я на эту идею вовсе не потому, что мечтал осчастливить вас; понадобилось отослать одного наглеца как можно дальше от некой юной красавицы. А если из всей этой несуразицы в конечном счете поучилось нечто путное, в том исключительная заслуга сей дамы, восседающей подле меня. Ну не смешно ли, право?\".
За обедом царило веселье. Оба гостя равно знали толк в винах. Священник, невзирая на свой сан и вдовство, умел ценить женскую красоту и не скупился на комплименты в адрес Тимеи и Атали, а управляющий изощрялся в остроумии по этому поводу.
Шутливая пикировка, занятная болтовня двух старых весельчаков порой смешила даже Тимара, но всякий раз, как взгляд его падал на холодное лицо Тимеи, смех застывал на его устах.
Она свое веселое настроение оставила на сохранность где-то в другом месте.
Смеркалось, когда обед подошел к концу. Оба гостя озорными намеками поторапливали друг друга: пора, мол, и честь знать, супруг только что воротился из долгой отлучки, молодая жена заждалась, им небось поговорить меж собой не терпится.
- Да уж, если уйдут - хорошо сделают! - шепнула Тимару Атали. - У Тимеи по вечерам такие сильные головные боли, что она по полночи не спит. Смотрите, как она бледна!
- Уж не больны ли вы, Тимея? - ласково спросил Тимар жену.
- Нет, у меня ничего не болит.
- Не верьте ей! - вмешалась Атали. - С тех пор, как мы обосновались в Леветинце, ее терзают чудовищные головные боли. Нервное расстройство от напряженной умственной работы и от здешнего нездорового воздуха. На днях я нашла у нее седые волосы. Сама-то она нипочем на признается, что ей худо, пока вовсе на свалится. Но и тогда от нее слова жалобы не услышишь.
Тимар испытывал в душе муки грешника, подвергаемого пытке. И у него не хватало духа сказать жене: \" Если ты страдаешь от боли, позволь мне ночевать подле тебя, чтобы я смог ухаживать за тобою!\".
Нет, нет! Он опасался произнести во сне заветное имя Ноэми; женщина, которая ночами не спит от мучительных болей, услышала бы его.
Ему должно бежать супружеского ложа...
На следующий день они почтовой каретой выехали в Комаром. Сначала Михай сидел в карете, напротив дам. Путешествие протекало на редкость скучно: поля повсюду в Банате были уже убраны, и зеленела лишь кукуруза да бескрайние заросли камыша. Дорогой путники не перемолвились ни словом; все трое напряженно боролись со сном.
К концу дня Тимар, не в силах более выносить немой взгляд Тимеи, ее загадочное, не выдающее своих чувств лицо, сказал, что хотет курить, и пересел в открытую часть кареты к кондуктору, впредь так и сохранив за собой это место.
Когда они останавливались на постой, Тимару приходилось выслушивать раздраженные тирады Атали по поводу скверных дорог, дикой жары, полчищ мух, неимоверной пыли и прочих дорожных неудобств. Харчевни все до одной отвратительны, еда - в рот не возьмешь, постели неудобные, вино кислое, вода грязная, рожи вокруг разбойничьи, она всю дорогу больная, тошнота и жар замучили, голова раскалывается... А каково Тимее, с ее-то нервами?
Эти недовольства Тимар вынужден был выслушивать на каждой остановка. Но от Тимеи он не услышал ни единого слова жалобы.
Когда они наконец прибыли домой, госпожа Зофия встретила их упреками: она, мол, тут поседела от одиночества. На самом-то деле она пожила в свое удовольствие, целыми днями ходила по дворам да занималась пересудами.
Переступив порог своего дома, Тимар испытал жгучий трепет. Чем станет для него этот кров - адом или раем? Сейчас раз и навсегда выяснится, что скрывает этот бесстрастный лик за своей мраморной холодностью.
Он поводил Тимею в ее комнату, где она передала ему ключ от письменного стола.
Тимар знал, что Тимея открывала стол, когда ей понадобилось отыскать договор.
Письменный стол, а точнее, бюро было старинной работы; верхняя часть его закрывалась выпуклой решеткой типа оконных жалюзи, решетку эту можно было поднять наверх, и под ней находились всевозможные ящики. В ящиках побольше Тимар хранил договоры, в маленьких - ценные бумаги и драгоценности. Самый шкаф представлял собою металлический сейф, выкрашенный под красное дерево, а замок у решетки был с секретом: ключ свободно поворачивался в обе стороны, но замка не отпирал, если не знать, в какой момент надобно прекратить поворачивать ключ. Тимея этот секрет знала, так что имела доступ в каждое отделение; выдвинуть ящики труда не составляло.
Тимар с замиранием сердца выдвинул ящичек с драгоценностями, какие он не решился продавать, поскольку они известны среди ювелиров, ведь существует целая наука со своими мэтрами и учениками, которым ничего не стоит опознать раритеты: этот камень отсюда-то, а эта камея оттуда-то. И сам собою напрашивался вопрос: как тебе удалось раздобыть эту драгоценность? Поэтому пустить ее в оборот может не сам \"добытчик\", а лишь его потомок в третьем поколении, которому безразлично, каким путем сокровище попало к его деду.
Если у Тимеи достало любопытства выдвинуть этот ящичек, значит, она увидела драгоценности и уж наверняка узнала хотя бы одну из них: медальон с портретом в бриллиантовой оправе. Женщина на портрете так разительно похожа на Тимею, что скорее всего это ее мать. В таком случае Тимея поняла все.
Она поняла, что Тимар заполучил сокровища ее отца. Каким бы путем они ни попали к Тимару, ясно, что путь этот не был праведным, что этот темный, а может, и преступный путь привел его к сказочному богатству, благодаря которому он добился руки Тимеи, разыграв роль великодушного благодетеля по отношению к той, кого ограбил.
Пожалуй, она может предположить даже худшее, чем было в действительности. Таинственная смерть отца, его загадочные похороны способны пробудить в ее душе подозрение, что и это дело рук Тимара.
Но если душу Тимеи гнетет столь ужасное подозрение, то как объяснить ее верность, усердие, ее ревностное отношение к доброму имени мужа. Неужели за всем этим кроется лишь глубочайшее презрение, какое питает возвышенная душа к пресмыкающемуся во прахе существу? Но Тимея поклялась ему в верности, она носит его имя и слишком горда, чтоб бы нарушить свою клятву или опорочить собственное имя!
Тимар извел себя терзаниями. Необходимо было добиться определенности. Но и тут ему пришлось прибегнуть ко лжи.
Он вынула из ящичка портрет в бриллиантовой оправе и прошел на половину жены.
- Дорогая Тимея! - начал Михай, усаживаясь подле супруги. - За это долгое время я побывал в Турции. Что я там делал, вы узнаете позднее. Когда я был в Скутари, некий ювелир-армянин предложил мне портрет в бриллиантовой оправе. Женщина на портрете похожа на вас. Эту драгоценность я купил, чтобы подарить вам.
На карту была поставлена судьба.
Если лицо Тимеи даже при виде медальона не утратит своего холодного бесстрастия, если укоризненный взгляд темных очей лишь вскользь заденет лицо мужа, это будет означать следующее: \"Не в Турции ты купил эту драгоценность, она давно лежит у тебя в столе! Кто знает, где ты ее взял? Кто знает, где ты был на самом деле? Все твои пути-дороги темны!\" И тогда Тимар пропал...
Однако все вышло по-другому.
Как только Тимея увидела портрет, она изменилась в лице. Глубокое волнение, которое нельзя изобразить притворно, так же как невозможно и утаить, исказило ее мраморные черты. Схватив портрет обеими руками, она пылко прижала его к губам; глаза ее наполнились слезами. Лицо Тимеи ожило!
Михай был спасен.
Долго подавляемые чувства вырвались наружу; рыдания сотрясали ее грудь.
Привлеченная необычными звуками, из соседней комнаты вошла Атали и обомлела, увидев Тимею плачущей. А та вскочила порывисто, как дитя, бросилась к Атали и голосом, в котором смешались рыдания и смех, проговорила:
- Смотри, смотри, это моя мать!... Он раздобыл для меня ее портрет!
После чего поспешила обратно к Михаю и, обвив его шею руками, горячо прошептала:
- Благодарю... О, благодарю вас!
Тимару подумалось, что сейчас самое время поцеловать эти губы, шепчущие слова благодарности, и затем целовать, целовать их непрестанно.
Однако дрогнувшее сердце удержало его: \"Не укради!\".
Теперь, после всех событий на \"ничейном острове\", поцелуй, сорванный с этих уст, был бы кражей.
Тимару пришла в голову другая мысль. Он поспешил к себе в кабинет и выгреб из ящика все оставшиеся там драгоценности.
Удивительная женщина: у нее в руках был ключ ко всем потайным местам, но она не стала шарить в его столе; взяла лишь ту бумагу, какая была ей нужна.
Сложив драгоценности в ягдташ, с которым он возвратился с остров, Михай вернулся к жене.
- Я не все сказал вам, Тимея! Там же, где мне предложили медальон, я обнаружил вот эти драгоценности и купил их для вас. Примите в дар.
С этими словами он одну за другой выложил Тимее на колени ослепительные сокровища, сверкающей грудой закрывшие вышитый передник. Волшебная сцена из сказок \"Тысячи и одной ночи!\".
Бледная от зависти Атали стояла, мстительно сжав кулаки: ведь все это могло бы принадлежать и ей. А лицо Тимеи потухло, черты его вновь сковала мраморная холодность; она равнодушно взирала на груду драгоценностей, сваленных ей на колени. Пламень алмазов и рубинов бессилен был согреть ее сердце.
Ноэми.
Новый гость.
Долгие зимние месяцы вновь были заполнены коммерческими делами - во всяком случае, именно так называют их промеж себя богатые дельцы.
Господин Леветинцский постепенно освоился со своим положением; как говорится, при полных сундуках и сны слаще. Он часто наведывался в Вену, участвовал в развлечения, какими тешили себя крупные финансисты, и видел немало полезных примеров. Кто привык ворочать миллионами, тот может себе позволить, покупая в ювелирном магазине новогодние подарки, отбирать все вещицы в двойном комплекте. Ведь надобно порадовать сразу два женских сердца: подумать о жене, которая принимает гостей, когда в доме званый вечер, а по будням берет на себя все домашние хлопоты, и не забыть о другой даме, главное занятие которой танцы или пение, что, впрочем, не мешает ей требовать для себя роскошные апартаменты в гостинице, богатый выезд, драгоценности и кружева. Тимару посчастливилось бывать на тех вечерах, что его собратья по торговому ремеслу, денежные тузы, давали дома: солидные матроны потчуют гостей чаем и выспрашивают о семье. Бывал он и на вечерах иного рода, где дамы куда более легких манер в развеселой компании угощались шампанским, а мужчины допытывались у нашего добродетельного героя, какой балерине или певице он покровительствует.
Тимар, ко всеобщему веселью, краснея, выслушивал лукавые намеки. \"Помилуйте, да господин Леветинцский - образец добропорядочного супруга!\" - с серьезным видом заявляет некий толстосум. \"Немудрено быть верным супругом, - вмешивается другой, - если жена у тебя остра умом и красавица, каких в целой Вене не сыскать\". \"Скуповат наш Тимар, - говорит третий у него за спиной. - Да он скорей удавится, чем пустит на ветер такую пропасть денег, в какую все эти любительницы шелка да кружев обиходятся\". А иные, пошептавшись, пускают слух, объясняющий загадку Тимара: он из тех неудачников, чье сердце глухо к женским чарам; пусть-ка его попробует завлечь любая чаровница. И находятся искусительницы: дамы, блистающие красотой и бойкостью речи, со славой покорительниц мужских сердец. Но Тимар не поддается соблазну, он неизменно равнодушен к прелестям столичных львиц.
- Образец супружеской верности! - превозносят Тимара доброжелатели. - Невыносимый человек! - Брюзжат хулители.