Скотт Туроу

Личный ущерб

Посвящается Гейл Хочман Добро пожаловать, мой славный плут, входи! Ты превзошел в своем искусстве всех воров и без ключа шкатулку отпираешь с нашей жизнью. А мы, глупцы, не замечаем, как ты крадешь нас у нас самих. Джон Драйден. Все за любовь[1]
Начало

1

Он знал, что этот день грядет и рано или поздно он попадется. Обязательно. Понимал, что поступает глупо и жадность никогда до добра не доводит. Хотел остановиться, постоянно думал об этом, но ему удавалось себя уговорить. Мол, ничего, схожу в последний раз, тем более что все равно хуже не станет. И вот теперь он вляпался и, похоже, основательно.

Мотив знакомый. Уже более двадцати лет клиенты, усаживаясь передо мной в уютное кожаное кресло, исполняют одну и ту же песенку. Порой мне казалось, что я включил музыкальный автомат.

«Это не я сделал, а другой. Почему они ко мне привязались?» И наконец: «Я очень сожалею, что так получилось». А от меня они надеются услышать другую песенку, первый куплет которой начинается словами: «Возможно, мне удастся помочь вам выбраться из передряги». Обычно я произношу эти слова, потому что их от меня ждут, хотя часто все оборачивается по-иному. Служить людям единственной надеждой сложно. Я собираюсь поведать вам адвокатскую историю. Из тех, какие мы любим рассказывать друг другу. Благо, что клиентов у каждого было предостаточно. Моего звали Роберт Фивор. Для всех он был просто Робби, хотя для подобной фамильярности выглядел несколько староватым. Когда его спрашивали о возрасте, Фивор неизменно отвечал: «Сорок три».

Итак, 1992 год, вторая неделя сентября. Знатоки наконец перестали прочить Росса Перо в президенты Соединенных Штатов, а о терминах «dot» и «com» имели понятие лишь избранные. Я помню отчетливо тот период еще и потому, что только вернулся из Виргинии с похорон отца, потрясенный его кончиной. Все было неожиданно в том смысле, что я всегда считал смерть в порядке вещей, а когда отец умер, вдруг стал сам не свой. Явь и сон как-то странно перемешались, даже руки и ноги казались чужими, никак не связанными с телом.

И вот Робби Фивор заявился ко мне со своей бедой. Вчера вечером его навестили дома три специальных агента налоговой полиции. Один высказал желание поговорить, двое других — послушать. Разумеется, ребята были соответствующего вида: в недорогих пальто, мрачные, но вежливые. Робби сообщили, что его обвиняют в финансовых махинациях и вызывают на заседание большого жюри[2]. Сказанное подтверждалось оформленной по всем правилам повесткой. Ему пытались задавать вопросы относительно финансовой деятельности его адвокатской фирмы. Особенно посетителей интересовала уплата налогов. Робби решил молчать.

— Ну что ж, вам виднее, как поступать, — усмехнулся агент, который был у них за главного. — Но мы припасли для вас две новости. Хорошую и плохую. Как водится, позвольте вначале сообщить вторую. Мы знаем, что вы и ваш компаньон, Мортон Диннерштайн, нечисты на руку. Многие годы вы оба, выиграв дело в суде, пополняете вклад на тайном счете в банке «Ривер». Кстати, других операций с этим банком ваша фирма не ведет. Нам известно, что с данного счета вы и Диннерштайн совершали обычные выплаты — две трети клиентам, одну девятую адвокатам-консультантам, а также определенные суммы экспертам и судебным протоколистам. Все получали свою долю. Все… кроме налогового управления. Многие годы вы и ваш партнер снимали со счета деньги, а налогов не заплатили ни цента. Так что вы, ребята, у нас на крючке, — закончил агент.

В этом месте Робби коротко всхохотнул и повторил фразу.

Я давно привык к тому, каким глупым способом люди навлекают на себя неприятности, поэтому не стал спрашивать, как Робби и его партнер поверили, что столь бесхитростная схема будет работать. Но действительно — их жульничество долгие годы оставалось незамеченным. Маловероятно, чтобы внимание налоговых органов мог привлечь банковский счет, не приносящий дохода. Однако, как ни странно, такое случилось. Значит, одно из двух: либо неблагоприятное стечение обстоятельств, либо кто-нибудь стукнул.

Фивор продолжил рассказ.

Итак, с агентами он беседовал в гостиной. Старался сохранить лицо, примостившись на изящном диванчике, обитом дорогим шелком. Улыбался. Делал вид, будто все это его совершенно не волнует. Затем открыл рот, собираясь что-то сказать, но не произнес ни звука. Он неожиданно ощутил, как по спине заструился холодный пот. Подождал, пока пот впитается в эластичный пояс трусов, и, сделав над собой усилие, спросил:

— А какая хорошая новость?

— Мы уже к ней приблизились, — ответил агент. — Хорошая новость состоит в том, что вам предоставляется шанс помочь себе. Поскольку у вас в семье ситуация довольно сложная, то, наверное, за этот шанс следует ухватиться.

Агент неожиданно замолчал и направился в облицованный мрамором холл открыть входную дверь. На пороге стоял федеральный прокурор[3] Стэн Сеннетт. Фивор узнал его, потому что видел по телевизору. Худощавый коротышка, аккуратен до отвращения. Фивор завороженно смотрел на безукоризненно причесанные волосы, над которыми судорожно вились несколько мошек. Сеннетт сухо поздоровался, продемонстрировав выражение лица, чем-то напоминающее лезвие тесака.

Робби уголовными делами никогда не занимался, но понимал, что это значит, когда в твоем доме поздно вечером появляется сам федеральный прокурор. Это значит, что на тебя сейчас нацелена очень большая пушка, за тебя взялись основательно и тебе не выкрутиться.

Робби Фивора охватил ужас.

— Я буду говорить только в присутствии адвоката, — пролепетал он единственное, что пришло ему сейчас в голову.

— Ваше право, — отозвался Сеннетт и перенес через порог ногу в начищенном башмаке.

Наверное, Робби не расслышал прокурора, и повторил фразу.

— Конечно, поступайте, как вам угодно, — согласился Сеннетт, — но я не могу обещать, что завтра этот благоприятный для вас шанс сохранится.

— Только с адвокатом, — произнес Фивор.

Тут вмешались агенты. Если он собирается идти к адвокату, то пусть отыщет хорошего. Такие здесь есть. И об этом пусть знает только он, и больше никто. Ни мама. Ни жена. И конечно, в эти дела не следует посвящать партнера, Диннерштайна. Федеральный прокурор передал одному агенту свою визитную карточку, подождал, пока тот вручит ее Фивору, и добавил, что будет ждать звонка адвоката. Открывая дверь, он обернулся и спросил, наметил ли уже кого-нибудь Робби.

Услышав мою фамилию, прокурор промолвил с едва заметной улыбкой:

— Любопытный выбор, — и вышел.

Закончив рассказ, Робби Фивор испытующе посмотрел на меня.

— Джордж, они хотят сделать меня провокатором. Верно? Рассчитывают, чтобы я кого-нибудь заложил?

Я спросил, имеет ли он представление, на кого они нацелились.

— Не знаю, — ответил Робби. — Но не дай Бог, если это Мортон, мой партнер. О том, чтобы подставлять его, не может быть и речи. Этого они от меня не дождутся никогда.

Робби поведал, что они с Мортоном друзья с детства, вместе росли в этом городе, в еврейском районе Уоррен-Парк, потом жили в одной комнате в общежитии сначала колледжа, после юридического факультета. Он недоумевал. Ведь тайный счет в банке «Ривер» — общий. Они делали вклады, выписывали чеки для различных выплат и ничего не указывали в налоговой декларации. Уличающих бумаг было достаточно, поэтому Робби казалось маловероятным, что налоговому управлению понадобились еще чьи-то показания, чтобы завести на них беспроигрышное уголовное дело.

— Очевидно, они хотят, чтобы вы рассказали не только о Мортоне, но и о ком-либо еще, — предположил я.

Фивор лишь вяло пожал плечами. Он выглядел растерянным.

Близкими знакомыми мы с ним не были. Когда Робби позвонил мне утром и напомнил о наших встречах в вестибюле здания «Лесюэр», где размещались наши офисы, а также о том, что во время моего председательства в коллегии адвокатов округа Киндл он работал в одной из комиссий, я начал припоминать. Для меня, воспитанного в традициях Юга, у Робби Фивора всего было «слишком». Слишком красивый, причем хорошо об этом осведомленный. Слишком много непокорных, жестких темных волос, о которых он проявлял большую заботу. Робби был загорелым в любое время года и тратил на одежду слишком много денег. Носил самые модные итальянские костюмы, носовые платки только очень мягкие, из тонкого шелка, и все это в сопровождении слишком большого количества ювелирных украшений. В лифте он говорил слишком громко, с большим нажимом, не стесняясь посторонних. Вообще-то он говорил слишком много в любом окружении. Робби Фивор, наверное, периодически мысленно повторял перефразированный постулат Декарта: я говорю, следовательно, существую.

Теперь, разглядывая его, сидящего передо мной в кресле, я усмотрел в этом весьма положительный момент. Робби был открыт. Напуганный вчерашним визитом, все излагал с максимальной искренностью. По крайней мере то, что касалось лично его. Как клиент он показался мне выше среднего.

Когда я спросил, что имел в виду агент, упоминая о ситуации в его семье, Робби помрачнел.

— Тяжело больна жена, — пояснил он. — И мать тоже.

Пребывая в состоянии перманентного конфликта с медицинскими учреждениями, Фивор, как многие адвокаты, занимающиеся делами, связанными с причинением личного ущерба, свободно владел лексиконом врачей. Он коротко и толково изложил суть дела. Мать в настоящее время находилась в частной клинике-интернате в связи с сердечно-сосудистой патологией. Инсульт. С женой, Лоррейн, дело обстояло хуже. Примерно два года назад ей поставили диагноз: амиотрофический латеральный склероз, или сокращенно — АЛС. В просторечии — болезнь Луи Герига[4]. В данный момент Лоррейн находилась в состоянии, близком к полному параличу. Исход стопроцентно летальный.

— Самое скверное должно начаться не позднее, чем через год. Впрочем, определенно никто ничего не знает. — Робби старался говорить спокойно, но взгляд от ковра не поднимал. — В этом и вся проблема. Я не могу ее оставить. Никак. О ней больше некому позаботиться.

Вчерашние посетители, видимо, на это и рассчитывали. Фивор либо сделает то, что от него требуют, либо окажется в тюрьме. И тогда он не сумеет быть рядом с женой в ее последние минуты.

Некоторое время мы молчали, затем я взял карточку Сеннетта, которую Фивор положил на стол. Не будь ее, я бы засомневался, не ошибся ли Робби в том, кем являлся этот человек, возникший вчера в дверях его дома. Федеральный прокурор ведет надзор за несколькими сотнями дел, у него девяносто два помощника, и чтобы он заинтересовался заурядным делом о сокрытии налогов, пусть даже и преуспевающим адвокатом, и сам приехал к нему домой поздно вечером, нужны необычайно веские основания.

— Вчера, когда я заявил, что собираюсь обратиться в Джорджу Мейсону, — проговорил Фивор, — то есть к вам, Сеннетт заметил, что это «любопытный выбор». Почему? Он вас ненавидит? Или считает слабым адвокатом?

— Тут все сложно, — ответил я. — Но мне кажется, Стэн имел в виду, что мы с ним одно время довольно близко дружили.

— Хм… но ведь это хорошо. А?

Да, но когда речь заходила о Стэне Сеннетте, я никогда ничего определенного сказать не мог.

— Наша дружба, — пояснил я, — носит непостоянный характер. А вот соперничаем мы всегда.

2

Как и положено чиновнику высокого ранга, кабинет федерального прокурора был просторный. Конечно, ковер в некоторых местах обнаруживал заметные потертости, а шторы из зеленоватого грубого шелка на окне во всю стену повесили, наверное, в середине пятидесятых, зато площадь здесь измерялась гектарами. Имелась, разумеется, и ванная комната с душем, а также еще один небольшой рабочий кабинет. Соответствующее место занимал солидный стол для заседаний, а в длинном шкафу из красного дерева вдоль одной из стен была выставлена коллекция чучел, конфискованных у занимающихся незаконным промыслом таксидермистов. Представители фауны, находящиеся под угрозой вымирания. Я успел разглядеть величественного орла и тигрового питона, который душил обезьяну, но Стэн Сеннетт уже поднялся из-за стола и, улыбаясь, шел мне навстречу.

— Привет, Джордж!

Он являл собой типаж, весьма распространенный в нашей юриспруденции. Низкорослый, подвижный, обычно хмурый. Сегодняшнее хорошее расположение духа Стэна я объяснил его желанием поскорее побеседовать о Фиворе.

Секретарша предложила кофе, но я попросил пепси. А затем мы поболтали о личном. Стэн показал фотографии Эйши, чудесной смуглой трехлетней девочки, которую он со своей второй женой, Норой Флинн, удочерил после многолетних бесплодных усилий зачать дитя, хотя бы в пробирке. Я сообщил, как идет учеба у моих сыновей в университете, и не удержался, похвастался успехами жены, Патрис, архитектора. Она недавно выиграла международный конкурс со своим эффектным проектом художественного музея в Бангкоке. Стэн, который в 1966 году работал в Таиланде, рассказал об этой стране забавные истории.

Вот в такие непринужденные моменты Стэн Сеннетт был просто прелесть. Острый, изысканный ум, неутомимый коллекционер интересных фактов, мудрый наблюдатель подводных течений местной политической жизни. Но большую часть времени вы имели дело с совершенно другим человеком. Ум? Да, безусловно, ум, мощностью в десятки мегаватт, но кипящий в котле бурных эмоций, грозящих ошпарить любого, кто окажется рядом, прежде чем Стэн сподобится захлопнуть крышку.

Мы ним учились вместе на юридическом в Итоне. Стэн всегда был первым по успеваемости не только в группе, но и на курсе, и закончил с отличием. Если бы он выбрал адвокатуру, то там можно было бы вечно плыть на волне университетских успехов, но его интеллект оказался другого свойства. Стэн стал прокурором. И не где-нибудь, а в Вашингтоне, где обязательно следовало овладеть искусством лавирования между политическими рифами. Впрочем, с этим он справлялся довольно успешно. Поработав некоторое время в Верховном суде, Стэн вернулся в округ Киндл в управление окружного прокурора, Реймонда Харгана, где дослужился (а работал он действительно безупречно) до первого зама. В восьмидесятых годах его первый брак распался, и Стэн перешел в Министерство юстиции США. Вначале работал в Сан-Диего, потом в округе Колумбия и, наконец, снова возвратился сюда, когда президент Буш назначил его федеральным прокурором. Он не имел политических амбиций, установил ровные отношения с местными правоохранительными структурами, поэтому за четырехлетний срок, который заканчивался в будущем году, не ввязывался ни в одну из дрязг, какие начались после смерти главы исполнительной власти округа, нашего легендарного мэра Огастина Болкарро.

Меня, как и всех остальных, настораживала беспощадность Стэна, какую он проявлял на посту прокурора, но наши товарищеские отношения не прекратились до сих пор. Студентами мы обычно делились знаниями. Он высказывал мне свои глубокие соображения относительно судебных дел, которые мы изучали, а я просвещал Стэна в части хороших манер. Насколько мне известно, я был первым, кто сообщил ему, что джентльмену не пристало заправлять галстук в брюки. Впоследствии по работе мы были постоянными оппонентами, поскольку он являлся заместителем окружного прокурора, а я адвокатом, но всегда радовались успехам друг друга. У каждого из нас были качества, вызывающие взаимное восхищение, порой граничащее с завистью. Мои непринужденные аристократические манеры, глаза, в которых никогда ничего нельзя прочитать и, как следствие, их загадочность — я думаю, для Сеннетта, которому искренность и обаяние совместить никак не удавалось, это представлялось идеалом. Во время учебы меня больше всего впечатляли его способности, а потом — преданность Стэна идее, стремление служить высоким целям.

Некоторым в коллегии адвокатов, например моему другу Санди Стерну, это свойство натуры Сеннетта казалось ханжеством, а его топорные методы работы, вроде вчерашнего вечернего визита к Фивору, они на дух не переносили. Но Стэн был в этих местах первым федеральным прокурором, мужественно отстоявшим свою независимость. Он начал серьезную борьбу с разного рода жуликами и грязными дельцами, которые, казалось, навечно угнездились в округе Киндл, и не побоялся взять за задницу крутых предпринимателей, таких как страховая компания «Морланд» — самый крупный частный работодатель в округе. Стэн ухитрился уличить «Морланд» в мошенничестве. Он вознамерился обшарить прожектором закона весь округ Киндл, включая все потаенные уголки, и я, его приятель, восхищенно этому аплодировал, не позабыв, однако, нацепить присущую адвокату маску ужаса.

В конце концов, мы постепенно перешли к теме моего клиента.

— Довольно странный тип, должен тебе сказать. — Сеннетт посмотрел на меня, затем отвел взгляд.

Мы оба знали, что Робби Фивор, даже в костюме от Армани, все равно самый обычный делец, каких в округе Киндл пруд пруди. Специфический выговор для еврейского района, к тому же неумеренно пользуется одеколоном.

— Нет, в нем определенно есть что-то необычное, — добавил Стэн, будто прочитав мои мысли. — Ведь этот счет в банке «Ривер» очень и очень загадочный. Посуди сам, фирма «Фивор и Диннерштайн» уже десять лет указывает в налоговой декларации доход не менее миллиона. Да что там, в среднем у них получается четыре за год. Я надеюсь, Джордж, ты это знаешь. Фивор обязан был тебя просветить при заключении договора. — На его губах мелькнула ехидная усмешка, характерная для чиновника, живущего на государственное жалованье. — Так вот, я и говорю: люди показывают в декларации такие суммы и при этом мошенничают на жалкие сорок тысчонок. Странно, а?

Я пожал плечами. Объяснить это могли только владельцы фирмы, но за годы работы в адвокатуре мне открылась непреложная истина: разумно ограничивать свои потребности способны только бедные.

— Имеется еще странность, Джордж. Проходит несколько месяцев, а они с этого счета не снимают ни цента, а затем бац, и за неделю — десять, пятнадцать тысяч наличными. Учти, Джордж, они оба регулярно пользуются банкоматами. Так спрашивается, откуда вдруг внезапное пробуждение аппетита к наличным?

Я задумался. Какие-то дела с офшорами. Наркотики. А что в этом необычного? Не говоря уже о вечных пороках, не запрещенных федеральным Уголовным кодексом.

— Значит, женщины на стороне? — спросил Стэн, когда я высказал это предположение. — Разумно. Твоему парню давно следует поставить на ширинку счетчик. — Он произнес это с таким возмущением, будто забыл, что его первый брак разрушила аналогичная слабость к одной из секретарш в управлении окружного прокурора.

Я вспомнил о больной жене, но Сеннетт насмешливо произнес:

— Да, да, я забыл. Ведь Робби Фивор давно зачислен в Пантеон славы на Гранд-авеню, которую часто называют улицей Грез. — Он на секунду замолк. — И все же это не то, Джордж. Да, твой парень действительно побывал в таком количестве постелей, сколько не застелила и горничная в отеле, но услугами проституток он не пользуется. Нет необходимости. А Мортон вообще солидный добропорядочный семьянин. Нет, денежки идут не туда. Хочешь знать мою версию, Джордж? Я думаю, таким способом они не от налогов уходят. Им просто нужны неконтролируемые наличные.

Сеннетт разогнул скрепку и начал вертеть между пальцами. За своим огромным столом он вдруг напомнил мне самодовольного домашнего кота. Это был Стэн в своей обычной ипостаси — скрытный, основательный, всегда стремящийся оказаться самым умным. Он был сыном греческих иммигрантов Сеннтакисов и при крещении получил имя Константин Николас. Вырос на задворках семейного ресторана. «Ты, наверное, знаешь подобные заведения, — сказал он мне при знакомстве в университете. — Там страницы меню закатаны в пластик, а один из родственников сидит, прикрепленный цепью к кассовому аппарату». Возможно, во время официального введения в должность федерального прокурора его взор и затуманили воспоминания о том, как трудно пришлось его родителям, но вскоре вся эта чепуха, этнические дела, была благополучно забыта. Стэн уже давно принадлежал к людям, которым достаточно щелкнуть пальцем, и тут же заиграет музыка, но в личной жизни, с коллегами и друзьями был склонен принимать нарочитую позу посвященного в особое знание. Но как бы ловко Стэн это ни маскировал, для меня всегда отчетливо проступало его иммигрантское стремление пробиться любой ценой. Зачастую при рассмотрении какого-либо дела он ставил на карту все свое существование, словно был обязан непременно использовать любую возможность. В итоге от потерь Стэн страдал острее, чем наслаждался многочисленными победами. Я наблюдал за ним и чувствовал: да, на сей раз он не сомневается, что победит.

— Ты не собираешься спросить, как мне удалось откопать этих двух парней и их личный банкомат?

Я бы, конечно, спросил, если бы надеялся, что он ответит. Но, видимо, сегодня настроение у Стэна было настолько радужное, что он решил доставить себе удовольствие и не скрытничать, как обычно.

— Помогли наши приятели из страховой компании «Морланд», — сообщил Стэн. — Они стукнули.

Мне бы самому следовало догадаться. Теперь уже легендарное судебное преследование компании «Морланд» за серию мошеннических операций, которые она провела в восьмидесятые годы, завершилось серьезным приговором. Компанию оштрафовали более чем на тридцать миллионов долларов, а также для нее установили испытательный срок, в течение которого обязали сотрудничать с федеральным прокурором, докладывая о любых известных ее сотрудникам правонарушениях. Я не удивился, что «Морланд» с радостью заложила своих естественных врагов — адвокатов, защищающих интересы истцов.

Ведь почти по каждому иску о причинении личного ущерба ответчиком является страховая компания. Растущее на участке соседа дерево упало на ваш дом. Вы предъявляете ему иск, но за причиненный ущерб заплатит не он, а его страховая компания, которая тоже наймет адвокатов. Надо ли говорить о том, что между адвокатами сторон отношения всегда были антагонистические. Я понял так, что Стэну удалось проследить путь одного из чеков, который компания «Морланд» выписала на имя адвокатской фирмы «Фивор и Диннерштайн» после проигранного в суде дела, и выйти на этот тайный банковский счет. К сожалению, положение моего клиента было гораздо сложнее.

— Оказывается, твой парень — очень толковый адвокат, — заявил Стэн. — Каждый раз, когда страховой компании «Морланд» предъявляли крупный иск, она проигрывала дело в суде. Так случилось раз, другой, третий, а потом они серьезно задумались. Представляешь, что выяснилось? Если твой парень защищал иск на шестизначную сумму, дело всегда рассматривал один из нескольких судей. Догадайся, что было дальше. Мы перелопатили судебные архивы и обнаружили, что иски фирмы «Фивор и Диннерштайн» к другим компаниям рассматривали те же судьи. Всего четыре человека. Как только намечалась большая получка, наши ребята неизменно выигрывали дело. С помощью этих четверых. Ну представь, Джордж, может ли быть такое. В палате рассмотрения общегражданских исков числится девятнадцать судей. Предполагается, что для рассмотрения дел их назначают случайным образом, а тут всегда одна и та же Великолепная четверка. — Сеннетт бросил на меня твердый взгляд. — Теперь ты понимаешь, Джордж, куда идут денежки?

Я понимал. Слухи о том, что с решением некоторых дел в судах округа Киндл что-то нечисто, дошли до меня почти сразу, как я приехал сюда после университета. Эти слухи напоминали какой-то застоялый запах. Главное, они были бездоказательны. Судьи, которые, по слухам, брали, официально были абсолютно чисты, а адвокаты, которые давали, болтать не любили. Это была, опять же по слухам, небольшая группа, некое тайное общество, связанное еще школьной дружбой. Упоминались также управление окружного прокурора, в далеком прошлом якобы насквозь коррумпированное, какие-то профсоюзные дела и даже преступные группировки. Но все концы уходили в воду.

Подобные подозрения часто можно было услышать от проигравших иски. Естественно, они были раздражены. Лично мне комфортнее верить, что если что-то там и не совсем чисто, так ведь не за наличные. Мне думалось, это просто кумовство, протекция. С такими вещами сталкивался любой опытный адвокат. Теперь вот ради своего клиента я был склонен проявить скептицизм.

— Я скажу тебе, что окончательно меня убедило, — произнес Стэн. — Дело в том, что Брендан Туи приходится Мортону Диннерштайну дядей. — Он выдержал паузу, чтобы дать мне время осознать информацию. — У Брендана есть старшая сестра. Так вот, она — мать Мортона Диннерштайна. И с Бренданом ее связывают очень теплые родственные чувства. Их мать умерла довольно рано, и брат вырос фактически под ее опекой. Он ей очень предан. И ее сыну тоже. Я полагаю, Туи оказывает племяннику Мортону родственную помощь.

Этим известием Стэн, очевидно, рассчитывал меня огорошить. Так оно и случилось. Когда в конце шестидесятых я приехал в округ Киндл, то слышал о том, как некая Туи из семьи англосаксов вышла замуж за еврея Диннерштайна. Местное общество было шокировано. Сейчас Брендан Туи занимал пост председателя судебной коллегии в палате общегражданских исков, где слушались все дела о причинении личного ущерба. Бывший коп и бывший помощник окружного прокурора, Брендан славился своим показным кельтским дружелюбием, многочисленными политическими связями, а также тем, что при случае мог показать зубы. Но публика, в частности репортеры, считали его компетентным судьей, строгим, но справедливым. Фамилия Туи чаще всего всплывала, когда люди размышляли над тем, кто заменит престарелого судью Мамфри на посту председателя Главного суда округа Киндл и сосредоточит в своих руках огромную власть. За тот год, что я был председателем коллегии адвокатов, мне этим Бренданом прожужжали все уши. Мы со Стэном помнили пребывание Туи на посту судьи по уголовным делам. Это было давным-давно, и тогда ходили настойчивые слухи, что его часто навещает некий Туте Нуччио, известный ходатай по темным делам.

— Стэн, не считаешь ли ты, что несправедливо прижимать Робби Фивора за грехи родственника его делового партнера? — мягко спросил я, и Сеннетт, наконец, потерял терпение:

— Знаешь что, Джордж? Ты просто делай свою работу. А я буду делать свою. Поговори со своим парнем. Там есть что копать. Нам это видно обоим. Если Фивор согласится сотрудничать, мы предоставим ему шанс. Но если он не увидит в своих делах ничего предосудительного и начнет упираться, то непременно отправится в тюрьму за уклонение от уплаты налогов. Я постараюсь упрятать его туда на максимальный срок. А с такими суммами, о каких мы с тобой говорили, это потянет на несколько лет. Но у Фивора пока есть шанс. Если он им не воспользуется, то не приходи и не канючь по поводу шести месяцев и не бренчи своей лирой насчет бедной больной жены и его ужасного положения.

Стэн мрачно разглядывал меня, уперев подбородок в грудь, став наконец Стэном Сеннеттом, который нравится очень немногим и с кем иметь дело очень непросто. За окном в квартале отсюда поскрипывал огромных размеров башенный кран, поднимая панель, на которой стоял смельчак-монтажник. В этом городе на монтаже зданий работали исключительно американские индейцы. Общеизвестно, что они страха не ведали. Сейчас я им очень завидовал. Смерть отца каким-то образом обострила мои давние комплексы относительно отсутствия смелости.

Стэн воспринял мое молчание по-своему. Одним из немногих преимуществ, какие я имел перед ним в нашей дружбе, было то, что он очень дорожил моим мнением о нем. Стэн прекрасно знал, что оно положительное, но всякий раз искал подтверждения.

— Я тебя обидел? — спросил он.

— Не более чем обычно, — заверил я его.

Стэн встал, и я подумал, что наш разговор закончен. Он был знаменит тем, что часто резко прерывал беседу. Однако сейчас Стэн примостился на передней части своего массивного стола из красного дерева. Я собирался спросить, как он ухитрился дожить сегодня до половины пятого, а белая рубашка ну совершенно не помята, но момент, как обычно, оказался неподходящим.

— Джордж, — промолвил Стэн, — я хочу рассказать тебе одну историю. Не возражаешь? Она невеселая. Ты когда-нибудь слышал о том, как я решил стать прокурором?

— Нет.

— Так вот, я об этом вспоминаю очень редко, но сейчас тебе расскажу. У моего отца был брат, его звали Петрос. Разумеется, мы, дети, звали его Питер. Дядя Питер считался в нашей семье паршивой овцой. В том смысле, что держал не ресторан, а только газетный киоск. — Видимо, в этом было что-то смешное, поскольку Стэн позволил себе короткую сдавленную усмешку. — Вот говорят — тяжелая работа, тяжелая работа. Я слышал от здешних молодых юристов жалобы на тяжелую работу. Они так называют ночные бдения за бумагами. Нет, друг мой, вот у дяди Питера была действительно тяжелая работа. Вставать в четыре утра. Стоять в своей маленькой угловой кабинке при любой погоде, даже при самой скверной, под пронизывающим холодным ветром, в дождь, порой со снегом. Всегда. Протягивать покупателям газеты, принимать мелочь, давать сдачу. Он занимался этим двадцать лет. Наконец к сорока годам Петрос преисполнился желания что-то изменить в своей жизни. А тут подвернулись знакомые ребята, у которых была заправочная станция почти в центре города. Место — ну прямо золотая жила. А они вдруг почему-то решили покончить со своим бизнесом. И Петрос купил их заправочную станцию, истратив все до последнего цента. Все, что накопил за двадцать лет, пока ишачил в своем газетном киоске. Купил, значит, а вскоре выяснилось кое-что, чего дядя Питер не знал. Например, что по плану реконструкции центра этот угол вместе со всем кварталом подлежит сносу, о чем было объявлено всего лишь через два или три дня после совершения сделки. Понимаешь, это был наглый, грязный обман в стиле округа Киндл. И все драхмы, что имел дядя Питер, пропали до последней. Я был тогда еще мал, но уже что-то читал о гражданских правах. И сказал ему: «Дядя Петрос, почему бы тебе не пойти в суд с иском?» А он посмотрел на меня и засмеялся: «Дорогой мой, откуда у меня на это деньги? На то, чтобы нанять адвоката. На то, чтобы купить судью». Да в любом случае было понятно, что того, кто заранее знал о плане реконструкции центра, в Главном суде округа Киндл не одолеешь. Вот тогда я и решил, что стану прокурором, не просто юристом, а именно прокурором. Неожиданно я осознал, что это самое важное — добиться, чтобы перестали надувать всех Петросов. Я поймаю за руку продажных судей и адвокатов, которые им платят, и всех других плохих парней, делающих мир таким мерзким и несправедливым. Вот что я сказал себе тогда, в тринадцать лет.

Сеннетт замолк, чтобы перевести дух, рассеянно трогая пальцами резное украшение по краю стола. Это был Стэн в своей самой лучшей ипостаси, и он об этом знал.

— Теперь дерьмо распространилось слишком далеко по округу. Очень многие отводят глаза в сторону, пытаясь себя уговорить, что это неправда. Но это правда. А еще они говорят, мол, сейчас все равно лучше, чем в ужасные прежние времена. Но это не оправдание. — Последнюю фразу Стэн произнес с нажимом, и мое сердце сжалось. Но то был не упрек, а лишь пафос, который подпитывал его энергией. — А я, значит, все это время наблюдал. Выжидал. И вот теперь мне представился случай. Огастин Болкарро мертв, и вся эта дрянь должна погибнуть вслед за ним. А теперь слушай внимательно. Одно из двух: либо я поимею сукиного сына Туи и его грязную шайку, либо превращусь в дерьмо. Я не собираюсь отправлять в тюрягу этих двух мелких жуликов и позволить Туи через год возглавить судебную власть в округе, чтобы он продолжил заниматься своими грязными делишками, только на более высоком уровне, как всегда здесь было заведено. И я знаю, что говорят обо мне люди. Знаю, что они думают. Но поверь, Стэну Сеннетту не нужна слава. Я стараюсь вовсе не ради этого. Слышал афоризм? «Если стреляешь в короля, то постарайся его убить».

— Это из Макиавелли, — сказал я. — Ты рассуждаешь почти как он.

Стэн поморщился. Не уверен, что сравнение с великим циником ему польстило.

— Так вот, если я выстрелю в Туи и промахнусь, то мне придется уйти со своего поста и уехать отсюда. Потому что они меня в покое не оставят и никакая адвокатская фирма, если ее владельцы в здравом уме, не придет мне на помощь. Но я все равно не отступлюсь. Просто не могу допустить, чтобы эта мерзость беспрепятственно продолжалась. Во всяком случае, пока федеральный прокурор здесь я. Поэтому, Джордж, тебе придется меня простить. Пожалуйста, не обижайся. Это мой долг перед дядей Петросом и остальными простыми людьми в городе и округе. Вот так, Джордж, — закончил Стэн, — только так и следует поступать.

3

— Как это началось? — произнес Робби Фивор. — Совсем не так, как вы думаете. Мы с Мортоном не пошли к Брендану и не стали канючить: «Позаботьтесь о нас». Да нам и не нужна была никакая забота. У нас с Мортоном было полно дел типа «поскользнулся и упал» и по выплате компенсаций рабочим в связи с производственными травмами. А потом, примерно лет десять назад, еще до того, как Брендана назначили председателем судебной коллегии, у нас появилась реальная возможность крупно заработать. Мы получили дело о компенсации за нанесение повреждений младенцу при родах. В общем, доктор пользовал его головку своими хирургическими щипцами, будто грецкий орех. Ну мы и ринулись в бой. Я подал иск на два миллиона двести тысяч долларов. «Зонтичное» страхование это предусматривало, но суду следовало представить серьезные аргументы. Те со своей стороны выставили еще ту защиту, к тому же всем было известно, что я совсем не то, что Питер Нойкрисс, мой бывший шеф. В общем, пришлось потратиться. Я нанял медицинских экспертов. Не одного. Четверых. Акушерка. Анестезиолог. Педиатр. Невролог. И репортеров в зале суда. Мы истратили сто двадцать пять тысяч, больше, чем могли себе позволить. Взяли ссуды в банке под залог домов, моего и Мортона.

Эту историю я выслушивал уже, наверное, в третий раз, но сейчас Робби излагал ее Сеннетту. После нашей беседы в его кабинете прошла неделя, и в данный момент мы сидели в украшенном парчой номере отеля «Далсимер-хаус», снятом некоей корпорацией «Петрос» специально для конфиденциальной встречи. Сеннетт привел с собой вежливого человека по имени Джим с простоватым, но приятным лицом и манерами. То, что он агент ФБР, я догадался раньше, чем Стэн его представил. В основном по галстуку. Робби сидел рядом со мной на диване, а они устроились в затейливых креслах со спинками в виде медальонов и, слегка подавшись вперед, напряженно внимали его разглагольствованиям.

— Судью нам назначили Хоумера Гаерфойла. Не знаю, помните ли вы его. Он давно уже покинул этот мир. Обыкновенный дворовый пес, каких полно в округе Киндл, мелкий человечишка, сын бутлегера. Такой сутулый, что когда его хоронили, то едва уложили в гроб. Но, сидя в судейском кресле, он мнил себя английским пэром. Я не шучу. Это всегда чувствовалось, что для него предпочтительнее было бы, если бы к нему обращались не «ваша честь», а «ваша светлость». Жена Хоумера умерла, и он где-то подцепил светскую даму. Отрастил несуразные усики и начал ходить в оперу. Летом Хоумер расхаживал непременно в канотье. Так вот…

А по делу против нас выступал Картер Франч, настоящий классический аристократ, выпускник Йеля, и Хоумер Гаерфойл смотрел на него, как на икону. Это был именно тот человек, на которого он хотел бы походить. Слушая демагогическую болтовню Франча, Хоумер стоял чуть ли не на задних лапках. И вот, значит, однажды мы с Мортоном завтракали с Бренданом и начали плакаться ему в жилетку насчет приближающегося суда. Мол, какое это крупное дело, и как нас там изметелят, и как мы, в конце концов, останемся бездомными. Ну, обычное дело: молокососы делятся неприятностями с мудрым дядей Мортона. Вот и все. «Хм, — неожиданно говорит Брендан, — я знаю Хоумера много лет. Он даже некоторое время работал под моим началом. Хоумер — нормальный человек. Уверен, ребята, ваше дело он рассудит по справедливости». Он уверен, приятно было это слышать. — Робби усмехнулся и поднял на нас взгляд.

Мы изобразили добродушные улыбки, стимулируя его к продолжению рассказа.

— А потом оказалось, что действительно, наше дело прошло замечательно. Ни единой шероховатости. Прямо перед тем, как вызвать нашего последнего эксперта, который должен был разъяснить методику пользования щипцами при приеме родов, я попросил доктора, — он выступал в качестве свидетеля противной стороны, — ответить на несколько процедурных вопросов, а напоследок задал обычный, «гвоздевой»: «Если бы ситуация повторилась, вы бы действовали точно так же?» «Нет, если учесть, к какому результату это привело», — говорит он. Ну что ж, справедливо. Следом должна была выступать защита, а перед этим обе стороны обычно обращаются к судье с напутствием вынести справедливый вердикт — стандартная процедура, — а потом, разрази меня гром, Хоумер Гаерфойл объявляет, что удовлетворяет мой иск. Представляете, я побеждаю техническим нокаутом! «Доктор сам признал свою вину, — пояснил Хоумер, — сказав, что в аналогичной ситуации не стал бы снова использовать щипцы». Даже я не предполагал подобного исхода, что же говорить об остальных! Франча, наверное, чуть инфаркт не хватил. Но теперь можно обсуждать только сумму компенсации, и у него не было иного выбора, как пойти на мировую. Сошлись на том, что страховая компания выплатит миллион четыреста тысяч. А нам с Мортоном досталось почти полмиллиона. Через два дня я опять у Гаерфойла уже по другому делу, объясняю существо иска, а он вдруг берет меня под руку и приглашает к себе в кабинет. Мол, на минутку. «Ну как, — интересуется, — мистер Фивор, довольны результатом?» И так далее, трали-вали. А у меня то ли мозги совсем ссохлись, то ли еще что. Ну, в общем, не просек. Я, значит, вроде, мол, спасибо, судья, спасибо большое. Я вам очень благодарен, такое трудное дело, вы так напряженно работали. А он смотрит на меня странно, очень странно. «Хм, в таком случае, мистер Фивор, до встречи». А в уик-энд на какой-то семейной вечеринке этот человек Брендана, Косиц, отводит Мортона в угол и говорит что-то вроде: «Что ж это вы, ребята, так обидели Хоумера Гаерфойла? Мы его очень даже уважаем. А вы… ай-яй-яй, нехорошо. Я уверен, он знает, что ты племянник Брендана. Нам не нравится, что вы не отнеслись к нему с должным уважением». В понедельник мы с Мортоном сидим в офисе, смотрим друг на друга. Что значит обидели? При чем тут уважение? Догадайтесь, что затем произошло. Я пришел за официальным судебным предписанием по этому делу, а Гаерфойл, оказывается, его не подписал. Говорит, что все снова хорошенько обдумал и решил назначить повторное слушание, поскольку правильнее было бы, чтобы ответственность доктора подтвердили присяжные. Даже Франч поразился, ведь во время слушания судья проявил к его доводам абсолютную глухоту, когда он требовал этого же самого. Итак, нам светило повторное слушание, но уже с присяжными. Когда я уходил, судебный пристав, отличный парень Рей Зан, многозначительно посмотрел на меня и покачал головой. И вот только после этого мы с Мортоном, двое тупиц, начали кумекать. Черт возьми, Мортон, ты думаешь, он хочет денег? Ага, Робби, я думаю, ему захотелось немножко денег. Кто-то же должен финансировать его новую светскую жизнь. Мы разошлись, а на следующее утро Мортон приходит ко мне и говорит: «Нет. Это исключено. Я на такое никогда не пойду. Никогда». Оказывается, он всю ночь не спал. Я пытался его уговорить, но куда там! Мортон разражался бранью целых три раза. Для него это запредельный рекорд. Я пытался его успокоить, но он вырвался и убежал, напоследок крикнув, что, мол, лучше тюрьма, чем это. Вот такой он, Мортон! Нервы как спагетти. Не поверите, когда он впервые попал на судебное заседание, то от напряжения упал в обморок. В общем, весь груз лег на меня. А теперь скажите, что я должен был делать? Только не цитируйте Конфуция. Скажите так, чтобы это имело отношение к реальной жизни. Мне отказаться от заработка в четыреста девяносто с чем-то тысяч долларов, пойти домой и начать собирать вещи? Я должен был заявить родителям искалеченного младенца, мол, простите, я вас напрасно обнадежил, принял ЛСД, и мне этот миллион баксов просто померещился? Сколько часов, как вы думаете, они стали бы размышлять, прежде чем нанять нормального адвоката, слову которого можно было бы верить? Понимаю, мне следовало бы позвонить в ФБР. Верно? И во что бы это, черт возьми, обошлось дяде Мортона, который хотел нам помочь? А мы сами? В этом городе доносчиков никто не любит. Независимо от согласия Мортона, ответ мог быть только один. Но теперь надо было решить технический вопрос. Это ведь как давать на чай в Европе. Сколько дать, чтобы было достаточно? И как конкретно сделать? Действительно комичная ситуация. Я думаю, в колледже необходимо ввести курс, как давать взятки. Он очень нужен. В общем, я иду в банк, обналичиваю чек на девять тысяч, потому что если берешь свыше десяти, то они сообщают в федеральное налоговое управление. Кладу деньги в конверт с новым ходатайством и передаю через судебного пристава, Рея. И надо же, у меня тогда во рту так пересохло, что я не сумел даже послюнить конверт. И все размышлял, что, черт возьми, сказать, если окажется, что я понял неправильно? Ой, извините, это я случайно, хотел положить деньги в банк и перепутал конверт? Я заклеил его таким количеством пленки, что вскрывать его, наверное, пришлось с помощью динамита, и говорю: «Пожалуйста, вручите это судье Гаерфойлу лично в руки, а на словах передайте, что я извиняюсь за недоразумение». Потом иду в другой кабинет по делу, а когда выхожу, вижу, судебный пристав Рей Зан ждет в коридоре. Глаза серьезные-серьезные. Он молча следует за мной метров тридцать, и, клянусь, вы бы услышали, как хлюпают мои носки. Рей трогает меня за плечо и шепчет: «В следующий раз не забудьте кое-что и на мою долю». И протягивает подписанное Хоумером предписание об утверждении нашего соглашения с Франчем и закрытии дела.

Фивор потеребил свою изысканную прическу. Чувствовалось, что и через десять лет это все еще живо в его памяти.

— Вот как было! Мортону пришлось рассказать байку о том, будто Гаерфойл, кажется, понял, что мы подадим апелляцию с требованием, чтобы дело передали другому судье, и пошел на попятный. Я отправился засвидетельствовать почтение приспешникам Брендана, составляющим его почетный караул, Ролло Косицу и Сигу Милаки. Когда я уходил, Сиг говорит: «Если у тебя появится какое-нибудь особое дело, вроде этого, звони мне». Именно так с тех пор я и поступал.

Робби пожал плечами, намекая, что все последующее было неизбежно, и снова посмотрел на нас, чтобы оценить, как мы восприняли его рассказ. Я попросил его сходить за кофе.

— Насчет Мортона это все сказки! — бросил Сеннетт, когда Робби скрылся за дверью.

Я захлопал ресницами, пытаясь симулировать удивление, хотя, конечно, прежде чем привести своего клиента сюда, предварительно произвел по этому поводу дознание. Робби Фивор клялся, будто десять лет Диннерштайн оставался в абсолютном неведении по поводу таких дел, а это его любящему дяде, Брендану Туи, нравилось. Еще бы, как партнер Мортон получал половину дохода от коррупционных махинаций дяди, но ничем ни рисковал. С судьями расплачивался только Робби.

Он утверждал, будто Мортон даже пребывал в заблуждении относительно назначения тайного счета в банке «Ривер». Дело в том, что существуют профессии, представители которых, например медсестры, менеджеры похоронных бюро, копы, могут порекомендовать пострадавшему, желающему получить через суд компенсацию за причиненный ущерб, соответствующего адвоката. Этические правила не позволяют адвокату из своего гонорара официально выплачивать вознаграждение лицам неюридических профессий, но медсестра или коп, протянувшие пострадавшему визитную карточку Робби, в любом случае должны получить свое, и он поступал так же, как и другие адвокаты, занимающиеся личным ущербом. То есть платил за то, что они не забыли вовремя дать кому-то номер его телефона. Иначе в следующий раз они обязательно забудут. Вот как объяснил Робби Мортону, куда идут наличные со счета в банке «Ривер» (и некоторая их часть действительно шла на эти цели). Какие у Мортона в связи с этим могли случиться неприятности? В самом крайнем случае, его могла привлечь к ответственности специальная комиссия, ведающая лицензированием адвокатов, за содействие в совершении этих махинаций (выплат указанным лицам), если бы, конечно, ей об этом стало известно, но тот факт, что Робби все брал на себя, защищал Диннерштайна от уголовного преследования, по крайней мере, в нашем штате. Его даже нельзя было привлечь за уклонение от уплаты налогов, поскольку Робби, по его словам, заставил Мортона поверить, будто доход, который они не указывали в декларации, уходил на эти вообще-то незаконные, но необходимые выплаты. Стэну все казалось слишком уж гладким.

— Джордж, он покрывает своего партнера, а это преступление. Даже если мы о чем-либо и договоримся, но у меня появятся свидетельства того, что твой Робби врет, он прямым ходом отправится в арестантскую камеру.

Я знал Мортона Диннерштайна почти так же хорошо, как и Фивора, в том смысле, что наше знакомство было исключительно шапочным. Встречался с ним время от времени в здании «Лесюэр». Вот и все. В соответствии с тем, как я представлял их отношения, Мортон в дуэте играл роль эрудита. Составлял исковые заявления и апелляционные ходатайства, копался в архивах, а Робби пахал в суде. Между прочим, в адвокатской практике подобный симбиоз далеко не редкость. В отличие от Стэна, я вовсе не был уверен, что Робби просто покрывает друга, рискуя попасть в тюрьму. Дело в том, что Мортон в некотором роде выглядел существом не от мира сего. Голова в мелких завитушках редковатых белокурых волос, среди них, как сорняки на грядке, кое-где выступали небольшие вихры. Он заметно прихрамывал, а говорил мягко, чуть заикаясь, делая длинные паузы, во время которых интенсивно моргал, подыскивая нужно слово. Мне Мортон представлялся человеком простодушным и бесхитростным, а если учесть, что они с Робби дружат с раннего детства, то почему бы не предположить, что Фивор говорит правду. Я попытался убедить в этом Сеннетта, но безрезультатно.

Ему в рассказе Робби не понравилось еще и то, что тот вроде бы напрямую никогда с Бренданом Туи дел не вел. Только догадывался, что судьи действуют по указке Туи. Он мельком слышал, будто Брендан берет «комиссионные», то есть свою долю из того, что судьи получают от Робби и некоторых других доверенных адвокатов. Деньги передают двое вассалов, организовавшие непроницаемый барьер между Бренданом и всеми остальными. Это Ролло Косиц, которого Туи назначил своим главным судебным приставом, и Сиг Милаки, коп. Он был напарником Брендана во времена, когда тот служил в полиции. Поэтому до Брендана Сеннетт мог добраться только через них или кого-либо еще, с кем будет иметь дело Фивор.

— Поверьте мне, Стэн, — сказал Робби, вернувшись в номер, — возможно, вы сильно ненавидите Брендана, но по этому пункту вам придется встать за мной в очередь. Я знаю его всю свою жизнь и имею на него огромный зуб. Да, Мортон мой друг, но вы думаете, я счастлив тем, в какое дерьмо меня посадил Брендан Туи? Хотя у него есть люди, способные отрезать мой язык и носить его вместо галстука, я бы все равно с радостью сдал его вам. Но не имею возможности. Брендан — чрезвычайно хитрая и осторожная бестия. Вы хотите его поймать? В добрый путь.

Похоже, такой поворот в разговоре Сеннетту очень понравился. Его глаза на мгновение вспыхнули, как обычно, когда он встречал серьезного противника. Затем кивком он предложил Робби продолжить рассказ. В течение многих лет тот передавал «пасы» (это так у него называлось) очень многим судьям и о каждом случае сохранил живое воспоминание. Он поведал о конвертах с наличными, переходивших из его рук в руки различных коммивояжеров в мужских туалетах кафетериев и таверн, в машинах, кабинах лифтов и прочих местах. С самими судьями для этих целей он встречался намного реже. Мой друг федеральный прокурор, конечно, подозревал, что Робби покрывает Мортона, но, несмотря на это, а также на разочарование, что Робби не может привести его прямо к Туи, я видел, что он весь светится восторгом, однако пытается его скрыть за привычной маской напряженной сдержанности.

— А теперь скажите, — спросил он Фивора почти в самом конце встречи, — вы можете продолжить делать «пасы»? Я имею в виду, если мы оставим вас на свободе, и вы будете работать, как обычно, и все будет выглядеть таким же, как всегда, вы согласны носить под одеждой записывающую аппаратуру в те моменты, когда станете совершать платежи?

Мы понимали, что рано или поздно данный вопрос прозвучит. Это была крупная фишка, которую Фивор мог выложить на стол, когда будет решаться вопрос о тюрьме. Но когда это предложение было высказано вслух, Робби ухватился за свой длинный подбородок и задумался. Несколько последних вечеров мы провели вместе, и он много распространялся насчет Сеннетта и его ужасной тактики, признавался, как страдает от жестокой дилеммы, перед которой поставлен. Но теперь я увидел, что Робби уже принял решение. Вскоре я узнал, что таково свойство его натуры. Робби Фивор подался вперед, посмотрел в глаза сначала федеральному прокурору, затем присланному из столицы специальному агенту ФБР и спокойно промолвил:

— А разве у меня есть выбор?

4

Странная штука, когда власти договариваются о сотрудничестве в обмен на смягчение приговора с индивидуумом, уличенным в некоей преступной деятельности. Если перефразировать цитату из Толстого о несчастливых семьях, то можно сказать, что при этом каждый фигурант несчастен по-своему. Фивор, я думал, будет страдать от потери адвокатской лицензии, но мой клиент, не в пример большинству адвокатов, каких я в разное время представлял, с этим примирился и, кажется, не очень переживал. Впрочем, поскольку он признался в подкупе судей, эта кара была для него неизбежной. Но Робби Фивор страдал, опасаясь потерять свою мошну немалых размеров (он за эти годы изрядно разбогател), страстно желал избежать конфискации, надеясь отделаться минимальным штрафом. Ну и, разумеется, боялся попасть в тюрьму, главным образом из-за того, что тогда у него не будет возможности находиться с женой во время ее угасания.

Суть предложения Сеннетта состояла в том, чтобы Робби продолжил подкуп судей, вооружившись звукозаписывающей аппаратурой, и согласился потом свидетельствовать на процессе. Присяжные наверняка это учтут. Ему надлежало действовать в обстановке строгой секретности. О сотрудничестве с властями никто не должен знать, особенно Диннерштайн, который мог проболтаться дяде.

Мы торговались несколько дней, пока не договорились: во время проведения операции Робби выполнит все предписания представителей власти, а в конце выступит в суде с чистосердечным признанием. За это обвинение потребует для него лишь условного наказания и штрафа в двести пятьдесят тысяч долларов.

Условия были вполне разумными и устраивали всех, кроме Министерства юстиции, точнее, Комитета по контролю за секретными операциями (ККСО), который курировал тайные операции против государственных чиновников. ККСО был создан вслед за аналогичным комитетом ФБР, нацеленным на Капитолий. Перед этими комитетами стояла задача погасить возникшее в конгрессе беспокойство о том, что в результате этих секретных операций могут пострадать невиновные граждане. Невиновными гражданами, о которых в данном случае заботился ККСО, являлись ответчики по делам, какие Робби собирался решать с помощью взяток. В ККСО категорически заявили, что государственная власть не может лишать этих людей и их адвокатов возможности честного разбирательства в суде.

Сеннетт несколько раз вылетал в Вашингтон, чтобы утрясти дела. В конце концов, в ККСО согласились на проведение операции, если Фивор будет подкупать судей только при рассмотрении фиктивных дел. Роли ответчиков и их адвокатов по этим фиктивным искам должны исполнять агенты ФБР. Разумеется, все это приведет к дополнительным расходам, на которые Сеннетт не рассчитывал. Несколько недель он вел позиционные бои с центром и только в октябре выжал необходимое финансирование и требуемый штат. Но тут снова уперся ККСО.

Им не нравился план федерального прокурора, согласно которому Робби Фивор, чтобы не вызвать подозрений, должен наряду с фиктивными делами вести и настоящие. Они требовали гарантию того, что для решения этих дел он не станет давать судьям взятки. Потому что окажется, что государственная власть, позволив уличенному в преступной деятельности адвокату продолжать практику, будет фактически соучаствовать в его мошенничествах.

В связи с этим в ККСО потребовали, чтобы Фивор вел работу только под наблюдением спецслужбы. Ему предложили взять в качестве помощника агента ФБР. Робби по инерции начал протестовать, но вскоре согласился, поскольку Мортон давно уже предлагал ему нанять помощника, чтобы он мог больше времени проводить с женой. Сеннетт сказал, что сложностей убавится, если агентом будет женщина. Тогда ни у кого никаких подозрений не возникнет. Любовь и все такое. С учетом характера Робби это вполне объяснимо. Все согласились. И вот в ноябре агент Ивон Миллер наконец прилетела. Операцию можно начинать.

Знакомство состоялось в том же номере отеля «Далсимер-хаус», где несколько недель назад федеральный прокурор предложил Робби Фивору участие в операции. Когда я вошел, то рядом со Стэном опять увидел Джима. Я понял, что ему поручено руководство операцией со стороны ФБР. Новый агент явилась последней. Дверь отворилась после того, как был произнесен пароль «Петрос», и в комнате появилась женщина приятной наружности, среднего роста, крепкого сложения. На вид ей было за тридцать. Этакая симпатичная простоватость, курносый нос, искренняя улыбка. В джинсах и футболке, на слегка подведенных глазах очки в узкой металлической оправе, рыжеватые волосы собраны сзади в «хвостик». Чуть наморщив лоб, видимо от смущения, она обменялась рукопожатием с каждым из присутствующих, не встречаясь взглядом. Робби со своей обычной галантностью достал из мини-бара сок и налил ей бокал, который она приняла с вежливой улыбкой.

— Итак, Эвон… — начал Робби, произнося ее имя, как все мы и предполагали: в виде варианта имени Ивонна на американский манер.

— Ивон, — поправила его она. — Через «и». Моя мама хотела, чтобы оно произносилось иначе, но с детства все называли меня именно так.

Встретившись со мной взглядом, Сеннетт подмигнул. Ведь «Ивон Миллер» — конспиративная кличка, ее придумали в штаб-квартире ФБР в Вашингтоне. На эти имя и фамилию там же были выписаны водительское удостоверение и карточка социального обеспечения. Робби, кажется, еще не понял.

— В точности как с моей фамилией, — с жаром проговорил он. — Люди все время путают. Произносят неправильно.

Агент усмехнулась, очевидно, отказываясь признавать, что между ними существует что-то общее. А Робби ринулся в атаку, преисполненный решимости завоевать ее расположение.

— Это напомнило мне игру, какую я иногда затеваю при знакомстве, главным образом с женщинами. — Он лукаво улыбнулся. — Я спрашиваю: какие числа вам больше нравятся, четные или нечетные?

По выражению лица Ивон я понял: ей знакомы приемы, с помощью которых мужчины пытаются познакомиться с женщинами в баре. К тому же насчет Робби и его повадок ее наверняка основательно просветили, поэтому флиртовать ему не имело смысла.

— Так вот, мне нравятся четные числа, — сообщил он, довольный своим каламбуром[5].

Ивон Миллер ограничилась кивком и направилась в дальний конец комнаты. Через минуту Сеннетт открыл совещание. Нам следовало обсудить все детали первого этапа операции, чтобы ни у кого в офисе Фивора не возникло никаких подозрений по поводу присутствия Ивон, а также фиктивных дел.

— Вы говорили, что она агент ФБР. Мне же показалось, что дама работала надзирательницей в тюрьме, — заявил мне потом Фивор.

На мой взгляд, Ивон вела себя вполне корректно. А Робби, скорее всего, просто огорчала перспектива находиться под наблюдением двенадцать часов в сутки.

Впрочем, не только он и я, но даже и Стэн знали об Ивон Миллер не больше, чем о Джиме и других специальных агентах, направленных ККСО обеспечивать операцию «Петрос» (такое кодовое название она теперь официально получила), то есть абсолютно ничего. Таковы были правила, в соответствии с которыми все участники операции — Робби, Сеннетт и агенты — получали строго дозированную информацию, достаточную каждому для исполнения своих обязанностей. Данный подход минимизировал вероятность провала.

Вначале Стэн сильно сомневался, годится ли Ивон Миллер в напарницы столь импульсивному типу, как Робби Фивор. Она показалась ему неуверенной в себе, даже слегка заторможенной. Робби, когда я рассказал ему об опасениях Сеннетта, лишь усмехнулся.

— Прокурор насчет меня заблуждается, — сказал он. — Не такой уж я капризный и придирчивый.

Джим, которому подчинялись все агенты, убедил Стэна, что Ивон для целей операции вполне подходит. Он был знаком с ее личным делом и считал, что она именно тот человек, какой ему нужен.

— Подробности мне неизвестны, но, похоже, что она в свое время была членом олимпийской сборной страны, — сообщил мне Сеннетт при встрече в Уорс-парке.

Каждый день в шесть утра он пробегал в этом парке несколько миль и настоял, чтобы мы встречались только здесь. Иначе наши контакты могут вызвать ненужные вопросы. Дело в том, что Стэн был буквально помешан на секретности и даже в своем управлении насчет Фивора пока никому ничего не сказал. В общем, мне пришлось купить модный тренировочный костюм и бегать рядом с ним вокруг теннисного корта. А затем мы, как бы случайно, присаживались на скамейку отдохнуть. Сегодня я передал ему подписанные Робби Фивором экземпляры соглашения о сотрудничестве с прокуратурой и участии в секретной операции ККСО. Оба документа были заложены между страницами утренней газеты. Протягивая ее Стэну, я поежился. После Дня благодарения ветер дул холодный. Зима напоминала о себе.

Небрежно приняв газету, Стэн поведал мне то немногое, что ему удалось узнать от Джима об Ивон Миллер. Джим поделился секретом, очевидно, с целью убедить федерального прокурора, что Ивон — подходящая кандидатура. А вот почему Стэн решил сообщить это мне, опять же по секрету, стало ясно через несколько секунд.

— Я хочу, чтобы твой парень знал: она гораздо крепче, чем кажется на первый взгляд, — произнес Стэн. — И пусть он не пытается ее перехитрить. Ничего не получится.

Я поднялся со скамьи и начал бег на месте, чтобы согреться. Когда Стэн заговаривал таким тоном, мне всегда хотелось ему возражать, но он сердился, поэтому приходилось сдерживаться.

Стэн тоже встал и указал на газету, где лежали подписанные документы.

— Учти, Джордж, я поставил на кон все, что у меня есть. Абсолютно. Так что не позволяй Фивору меня дразнить. Пусть пожалеет себя. Он попался на очень серьезном деле. Из Вашингтона прислали инструкцию, согласно которой я должен не спускать с него глаз. Убедись, что он это понимает.

Я заверил Стэна, что Робби все понимает. Если федеральный прокурор поймает его на лжи, то он тут же отправится в тюрьму.

Стэн тронул меня за плечо:

— Проследи за этим, прошу тебя как друга. Пусть не пытается хитрить. — Он посмотрел мне в лицо, а затем припустил по дорожке, окутанной предрассветной мглой.



Как я уже упоминал вначале, это адвокатская история. Главное действующее лицо здесь адвокат, но рассказ я буду вести не только от своего имени. Адвокатам ведь часто приходится говорить от имени тех, кто в данный момент сделать этого не может. Большинство событий операции «Петрос» я наблюдал лично, поскольку Робби с самого начала настоял, чтобы там, где присутствует Сеннетт, обязательно находился и я. Кроме того, при подготовке к этому рассказу я несколько лет встречался с участниками событий и вел с ними многочасовые беседы, а также изучил архивные материалы ФБР.

И все же, если бы я ограничился только этим, мое повествование оказалось бы неполным. Факты, конечно, важны, но, кроме них, существует еще некая субстанция. Можете называть это «воображением», я же, как и все адвокаты, предпочитаю термин «предположение». В том смысле, как, по моему мнению, могли развиваться те или иные события. Больше всех повседневную жизнь Робби наблюдала агент Ивон Миллер. Она сообщила мне лишь о том, что дозволялось уставом ФБР. Это немало, но далеко не все. И я позволил себе кое-что домыслить. Согласилась бы она или нет с тем, что я ей здесь приписываю, сказать не могу. Разумеется, мои предположения, догадки, умозаключения в зале суда не имели бы никакого веса. Это я понимаю, как адвокат. Однако рассматриваю их, как единственное средство сделать повествование правдивым.

Что касается моего участия во всем этом, то изображать героя, как некоторые старые вояки, любящие похваляться ратными подвигами, я не собираюсь. Уверяю вас, моя роль в операции «Петрос» была более чем скромной. Честно говоря, когда Стэн Сеннетт у себя в кабинете изложил свои планы, я вообще хотел отказать Робби Фивору.

Как всякий нормальный адвокат, я всю жизнь старался вести себя с судьями максимально корректно. Не дай Бог обидеть, даже ненароком. Я смеялся, когда они шутили. Всегда благодарил после процесса, даже если дело решалось не в мою пользу. Воздерживался от любых комментариев относительно способностей или темперамента любого представителя судебной профессии, ныне здравствующего или покойного. Мне редко приходилось встречать судью, который не постарался бы при случае отплатить обидчику, — это одно из преимуществ обладателей неоспоримой власти, — и я знал, что когда все это закончится, судьи надолго затаят обиду на адвоката, защищающего Робби Фивора. Вовсе не потому, что они коррумпированы. Напротив, большинство из них окажутся в положении великосветских дам, которые шли по грязной дороге (а уж грязнее округа Киндл и вообразить трудно), поднимая высоко юбки, чтобы не запачкаться, и все равно оказались по уши в грязи. В газетах появятся отвратительные карикатуры, где здание суда будет изображено в виде кассового аппарата; пьяные болельщики на бейсболе и посетители открытых заседаний суда начнут отпускать грубые шутки, стоит судье достать из кармана двадцатидолларовую купюру. Судьи почувствуют себя задетыми. Они, понимаешь, пожертвовали щедротами частной практики, уселись в судейское кресло, символ благопристойности, а их постарались обгадить. И первым, на кого они обрушат свой гнев, будет не Стэн и не Робби, а я, который в отличие от них решил принять участие в этой операции, руководствуясь таким грязным мотивом, как адвокатский гонорар.

В середине сентября я шагал по Маршалл-авеню, возвращаясь из офиса Стэна, и прикидывал, как спастись от этой напасти. Можно запросить какой-нибудь запредельный аванс или заявить, что у меня нет времени. Но я знал, что ничего этого не сделаю, поскольку Сеннетт произнес передо мной пламенную речь о дяде Петросе и справедливости. А я, значит… в кусты? Мне никогда не была полностью понятна причина моего продолжающегося всю жизнь морального состязания со Стэном, но я всегда ощущал, что проигрываю. Частично из-за того, что я оказался корыстным, выбрав частную адвокатскую практику, а Стэн жил на скромное жалованье государственного служащего. Частично из-за того, что я как адвокат, защитник, старался расстроить замыслы обвинения, по возможности ввести суд в заблуждение или даже обмануть. Я противоречил, спорил, финтил, а он, прокурор, шел напролом, высоко подняв знамя справедливости. Но дело даже не в этом. После смерти отца я вдруг начал ощущать себя по сравнению со Стэном каким-то пигмеем.

Мне было двадцать два года, когда я с университетским дипломом устроился юридическим консультантом на грузовое судно, перевозящее руду. Все думали, будто я пошел в торговый флот, чтобы избежать Вьетнама. Но на самом деле мне просто было душно в герметически закупоренном мире, где жили мои родители в Южной Виргинии. Надоели светские амбиции матери и сильный моральный прессинг отца, добропорядочного джентльмена, южанина. Он был юрист, судья и свято чтил такие понятия, как страна, в которой ты живешь, учение Христа, семейные ценности, долг, закон. В конце жизни обнаружилось, что менее способные и принципиальные коллеги отца достигли в судейских креслах высот, каких он жаждал достичь, но не сумел, и вот теперь со своими непоколебимыми добродетелями он выглядел в глазах многих, наверное, включая и собственного сына, вроде как дураком.

После работы в торговом флоте я обосновался в округе Киндл, где такие понятия, как честь и благородство, в ходу никогда не были. Здешняя обстановка мне показалась в высшей степени демократичной и удобной. Но с уходом отца меня начали мучить угрызения совести. Зачем я отверг все эти ценности, какие он почитал? Нет, нет, не подумайте плохого. Я старался быть порядочным, достойным человеком, просто редко проявлял храбрость. Вот почему сейчас Стэн произвел на меня такое впечатление. Как и мой отец, он был личностью бескомпромиссной, настоящим ригористом. Между Богом и дьяволом они оба видели широкую зияющую пропасть. В детстве Стэн некоторое время учился в духовном училище — родители хотели, чтобы он стал священником греческой православной церкви, — и это всегда ощущалось. Для него, так же как и для моего отца, закон и Бог всегда стояли рядом. Но в отличие от моего отца, у Стэна была воля бороться за свои идеалы. В последние годы я начал осознавать, что какая-то часть моей души всегда воспринимала Стэна, как некий идеал. Именно таким мог стать и я, если бы пошел по стопам отца.

И я понял окончательно, что, если отвернусь от Робби Фивора, мне не будет покоя. Вспомнилась «неизбранная дорога» Фроста[6], и я последовал примеру поэта, двинувшись за Робби и Сеннеттом по незнакомой дороге.

Январь

5

Наши с Робби адвокатские офисы располагались в здании «Лесюэр», сооруженном накануне экономического кризиса двадцатых годов в деловой части города. Оно стоит на известняковом выступе, который река Киндл, прокладывая русло в течение различных геологических эпох, почему-то решила обогнуть, хотя вполне могла сократить путь. В этих местах когда-то работал французский миссионер-исследователь Пер Ги Ла-Сюэр, чью фамилию неграмотные поселенцы, последовавшие за ним два столетия спустя в эту часть Среднего Запада, несколько исказили. Здание названо в его честь.

Оно было построено в эпоху стиля деко, поэтому кабины лифтов, вентиляционные короба и большую часть вестибюля украшали изысканные медные решетки с орнаментом в виде листьев, за которыми скромно прикрывали наготу похожие на бездомных бродяг наяды. Центральный крытый портик на уровне седьмого этажа венчал великолепный купол из витражного стекла, созданный самим Луисом Тиффали[7]. Разумеется, все это привлекало сюда многочисленных туристов, они порой загораживали путь спешащим на работу обитателям здания. Большей частью это были адвокаты, потому что три четверти помещения всегда арендовали юридические офисы. Это было связано с выгодным расположением «Лесюэр»: в центре треугольника, в одной из вершин которого находился Федерал-сквер, в другой — уголовный суд штата, а в третьей — сооружение, похожее на бункер, где размещались управление юстиции округа Киндл и его Главный суд.

В конце ноября некий адвокат Джеймс Макманис арендовал на восьмом этаже здания «Лесюэр» (здесь арендная плата сравнительно невысокая) офисные помещения. На вид ему было где-то под пятьдесят: со стартом в частной практике он припозднился. Многие годы — так Макманис объяснял разным адвокатам, работающим по соседству, к которым ходил представляться, — он занимал пост заместителя главного консультанта страховой компании «Морланд» в региональном отделении в Атланте. Занимался исками, связанными с причинением личного ущерба. Макманис рассказывал запутанную историю, что уйти с работы пришлось по семейным обстоятельствам (жене необходимо было ухаживать за престарелой матерью, жившей здесь), говорил, будто главный консультант компании «Морланд» его поддержал, предложив обеспечивать в округе Киндл защиту по искам, предъявляемым компании по поводу причинения личного ущерба. Слушая «легенду» Макманиса, нельзя было избавиться от впечатления ее недостоверности. Не исключено, что в компании «Морланд» его просто сочли «отработанным материалом» и безжалостно сократили, тем более что сейчас в экономике Америки наметился спад.

Штат Джиму Макманису удалось набрать быстро. Каждые несколько дней в офисе появлялся новый сотрудник: секретарша, дознаватель, регистратор, — то есть средний юридический персонал. Каждого без всяких церемоний знакомили с остальными служащими. Разумеется, все они были агентами ФБР из местных. Если учесть, что уже в январе адвокатская контора Джеймса Макманиса имела в производстве четыре отдельных дела, связанных с исками фирмы «Фивор и Диннерштайн», то не было ничего необычного в том, что Робби и его помощница Ивон Миллер иногда наносили им визиты. То же самое и я. Мне очень не хотелось, но пришлось принять роль адвоката-референта по этим делам, чтобы объяснить свои визиты в офис Макманиса. По легенде, я сводил истца с Фивором и проводил определенную работу во время судебного разбирательства, получая часть его гонорара. Макманис был также членом специальной комиссии по этике, где председательствовал Стэн Сеннетт, который, таким образом, тоже стал постоянным посетителем офиса Макманиса.

В первые дни мы навещали Джима довольно часто, а теперь, в январе, примерно раз в неделю. На оперативном языке агенты, работающие в офисе, назывались внутренними, в отличие от нас, внешних. Мы появлялись в заранее оговоренные промежутки времени, вооруженные для прикрытия дипломатами и конвертами. Попадая в приемную со стенами, обшитыми дубовыми панелями, я чувствовал себя участником телевизионной постановки. До тех пор, пока дверь конференц-зала не запиралась, каждый играл свою роль. В офисе царила убедительная атмосфера деловой активности. Надрывались телефоны, гудели принтеры, туда-сюда сновали служащие. В то, чем каждый из них занимался в действительности, меня не посвящали, но в одну из встреч в ранний период дверь шкафа во всю стену в конференц-зале осталась приоткрытой, и я разглядел там большой набор электронного оборудования: мигающие цветные лампочки, цифровые дисплеи.

Что касается небезызвестной Ивон Миллер, то она быстро откликнулась на объявление, помещенное в начале января в «Юридическом бюллетене» о приглашении на работу в фирму «Фивор и Диннерштайн» юридического работника без диплома. С ней беседовали Мортон, Робби и старший менеджер Эйлин Рубен. Она пришла на интервью в аккуратном голубом костюме, белой блузке с оборками и очень идущем костюму довольно дорогом жемчужном ожерелье, которое, наверное, после окончания колледжа надевала не более четырех раз. Очкам Ивон предпочла контактные линзы и по настоянию Сеннетта сделала яркую модную прическу в салоне Элизабет Арден[8] на Мичиган-авеню в Чикаго, куда летала за счет ФБР. Там ее сделали яркой блондинкой.

Когда Ивон Миллер впервые вышла на работу, Робби совершил с ней краткую экскурсию по офису. Показал расположение комнат, представил служащим, не переставая бахвалиться богатой обстановкой. Яркие современные картины, скульптуры, массивные часы, стены, обитые шелковыми обоями цвета персика. В конференц-зале стоял длиннющий стол — такие Ивон видела только в музеях, — этакий овальный монолит, окруженный креслами, созданными по эскизам модного итальянского дизайнера. В полированной поверхности стола отражался свет, косо падающий из широких окон тридцать пятого этажа «Лесюэр». Фивор называл эту комнату дворцом.

— Видите, мы намазываем масло толстым слоем, — сказал он. — Для камуфляжа. Понимаете, что я имею в виду?

Ивон Миллер не понимала.

— Свою первую работу в качестве адвоката я получил у Питера Нойкрисса. Вы, конечно, слышали о нем. Нет? Как же так? О Питере слышали все. В газетах его называли «Спец по катастрофам». Тогда можно было просто сказать «Питер», и все, этого было достаточно. Каждый понимал, о ком идет речь. А мы? Кто мы такие? Фивор и Диннерштайн. Приходящих сюда клиентов, людей маленьких, арендующих жилье в многоквартирных домах с коридорной системой или бунгало, а также надменных докторов, являющихся для объяснений, их всех интересовало только одно: преуспеваем мы или нет, умеем ли выигрывать дела. И это нужно было показать. Ездить в «мерседесе», носить дорогую модную одежду, а ваш офис должен выглядеть так, словно в любую секунду в дверь войдет Робин Лич[9]. Когда мы только начинали, я сказал Мортоку: «Давай думать, как нам здесь устроить Голливуд».

«Вот именно, Голливуд», — подумала Ивон. Фивор напомнил ей бесцеремонных нахальных типов, которые появились у них в городе, когда она еще училась в младших классах. В тот период в горах неподалеку возникли два лыжных курорта, обезобразившие окрестности, как два угря на чистом лице. Это были разговорчивые мужчины, большей частью темноволосые, самовлюбленные дельцы вроде Фивора с манерами первого парня в округе. Ивон они казались слизняками, и она чуть ли не удивлялась, не оставляют ли они после себя жирные борозды. Теперь-то она уже опытная, как-никак, десять лет проработала специальным агентом и навидалась разного. Сначала в Бостоне пришлось работать с наркоманами, а это, все знали, хуже некуда. «А здесь что, — говорила Ивон себе, — здесь ничего. Только следить, чтобы он делал свое дело без всяких финтов. А так — плевать на этого мерзавца. Пусть у него будет хоть стригущий лишай. Мне-то что. Лишь бы операция проходила нормально».

Они вошли в кабинет Фивора. Его секретарша Бонита, симпатичная гладкокожая латиноамериканка с копной волос, подвергнутых всевозможным разрушительным косметическим экспериментам, и соответствующим макияжем, поздоровалась. Фивор принялся энергично разъяснять Ивон обязанности помощницы. Она будет заниматься свидетелями, выписывать предписания для явки в суд и на дознания, отвечать за регистрацию и хранение судебных документов, а также встречаться с клиентами для сбора информации по делу.

— И вот еще что, — продолжил Фивор, — с этого момента чтение почты я перекладываю на вас с Бонитой. Пятнадцать лет мучений, разве этого недостаточно? Теперь, когда мне исполнилось сорок, я вдруг понял: жизнь слишком коротка. В мире существуют лишь два непреложных закона: всемирного тяготения и того, что в моей почте всегда содержатся только плохие известия. Я серьезно. Во-первых, разнообразные ходатайства. Вот уж что постоянно отравляет существование. Ответчик нанимает адвокатов с почасовой оплатой. А эти умельцы ради денежек стряпают одно ходатайство за другим. Просто так, чтобы пудрить мозги, поскольку шансов на удовлетворение нет никаких. Ходатайство об отказе в иске. Ходатайство о вынесении судебного решения в суммарном порядке. Ходатайство о пересмотре предыдущего ходатайства. Ходатайство об объявлении Пуэрто-Рико очередным штатом. Можете не верить, но это так. А мы вынуждены нести дополнительные расходы. Ведь нам никто не платит, чтобы отвечать на весь этот дрек[10]. Допустим, я выиграю десять ходатайств, но проиграю одиннадцатое — все равно дело летит в трубу.

Фивор описывал ужасы, с какими Ивон может столкнуться каждое утро, разбирая почту. Письма от клиентов, которых соблазнили другие адвокаты, а потом бросили, часто после нескольких лет работы; извещения о возбуждении встречных исков, инспирированных страховыми фирмами. И, разумеется, никаких чеков там никогда не будет.

— Только плохое, — заключил он.

Все это время Бонита молча, понимающе улыбалась, а затем шеф отпустил ее. Она закрыла за собой дверь, и все шумы офиса — голоса, телефонные звонки, гудение копировальной аппаратуры и факсов — стихли. Ивон и Робби остались одни. Кабинет у него был просторный. Кожаный диван, письменный стол, столики в современном стиле из дерева и стекла. Пол покрывал огромнейший бухарский ковер цвета красного вина. Ивон стояла в центре этого ковра.

Робби фамильярно вздернул подбородок в ее сторону и тихо произнес:

— А теперь признайтесь, как вас зовут на самом деле?

Она секунду помолчала.

— Ивон.

— Да ладно вам. К чему весь этот маскарад? Мое имя вы же знаете.

— Меня зовут Ивон Миллер, мистер Фивор.

Потом он начал спрашивать, откуда она родом и замужем ли. А Ивон снова без всякого выражения выдала свою легенду.

— Боже, — пробормотал Фивор.

— Кончайте этот фарс, — проговорила она тихо и твердо. — Мы проводим важную операцию, и об этом нельзя забывать ни на секунду. Иначе вас ждет неминуемый провал. Забудетесь, ляпнете что-нибудь лишнее…

— Насчет этого не беспокойтесь! — перебил ее Робби. — Я артист, почти профессионал.

Он показал на уголок на своем столе, что-то вроде алтаря, в центре которого стояла фотография жены, Лоррейн, в широкой серебряной рамке, снятая еще до болезни. На ней Рейни — так ее звали близкие — была удивительно красивой. Черные как смоль волосы, аметистовые глаза. Заостренный подбородок, правда, был несколько длинноват, но эта неправильность каким-то образом делала ее именно красивой, а не просто миловидной. Но Робби имел в виду другую фотографию, рядом, на которой он в костюме пирата и гриме что-то изображал, может быть, пел. Под фотографией на пластинке под золото было выгравировано: «Шоу адвокатов, 1990».

— Послушайте, — сказал он, — нам предстоит провести вместе много времени. Так давайте познакомимся ближе. Я всего лишь пытаюсь это сделать. — Он многозначительно промолвил: — Детей у вас, конечно, нет. Верно? Иначе вы бы сейчас здесь не стояли.

Ивон очень хотелось его окоротить (по-своему, так, как она умела), но момент был совершенно неподходящий. И Фивор это тоже понимал.

— Нет, — продолжил он. — Детей у вас нет. Я также полагаю, что вы не замужем. Подобные задания могут выполнять только незамужние женщины. Вряд ли кто-нибудь согласится провести год вдали от семьи. Разведены или вообще никогда не были под венцом? Вот здесь я застрял.

— Может, хватит? — усмехнулась Ивон.

— Расслабьтесь, — посоветовал Робби. Откинувшись на спинку кожаного кресла с хромированными подлокотниками, он явно наслаждался происходящим. — А насчет олимпийских игр мне уже известно.

Тут он ее окончательно достал. Надо же, она только приехала для выполнения секретного задания, а информация об олимпийских играх уже здесь, прискакала впереди нее.

Ивон быстро наклонилась над столом, успев заметить, как Робби поспешно обшаривает глазами ее блузку.

— Послушай, мистер номер триста два — так ты у них проходишь по документам, — кажется, у плохих парней, за которыми мы охотимся, есть очень крутые исполнители. Ты же сам об этом говорил. Так что же ты так развеселился, приятель, будто это не твоя жизнь поставлена на карту? Насколько я могу судить, именно твоя.

Робби скривил губы и потрогал пальцами щеку. Она была чисто выбрита, но отдавала синевой. Он вообще отличался повышенной волосатостью. Даже из-под воротничка выглядывали несколько волосков, в изобилии растущих на груди.

— А как насчет звукозаписи? Джордж сказал, что ты должна носить на себе магнитофон.

Вообще-то я сказал ему, что такое маловероятно. К концу операции накопится множество пленок, где будут записаны бесполезные, праздные разговоры, замечания, которые во время судебного процесса на перекрестном допросе могут запутать и Робби, и Ивон. К тому же вести запись в офисе адвоката запрещено, поскольку переговоры «адвокат — клиент» обладают иммунитетом. Но в ФБР, если надо было прикрыть зады, практической целесообразностью пренебрегали. В ККСО могли дать указание записывать все, чтобы потом иметь неопровержимые доказательства, что они держали Фивора на коротком поводке.

Ивон повернулась к двери.

— Так ты собираешься мне ответить? — спросил Фивор ей вслед.

— Нет, — отозвалась она.

— И тем самым признаешься, что это правда. (Я сказал Робби, что на его месте так бы и полагал, поскольку Ивон обязана фиксировать любую ненормальность в поведении, которая могла нанести вред надежности его, как свидетеля, на будущем процессе.)

— Я так и знал, что ты таскаешь на себе магнитофон! — Робби был так доволен собой, что даже всплеснул руками.

— Послушай, черт бы тебя побрал, нет на мне никакого магнитофона. А теперь надень маску и застегнись на все пуговицы.

— Нет, говоришь? А если бы был, то прямо так взяла бы и призналась?

Ивон решила, что с нее достаточно. Она обошла стол и ухватила Робби за плечо.

— Перестань паясничать, парень. Это очень серьезно. Теперь ты ставишь под удар не только себя, но и меня. В общем, так: либо ты приходишь в норму, либо я отменю это мероприятие, и ты отправишься на отсидку в клетку. Собственно, там тебе и место.

Фивор насупился. Опустившаяся на плечо рука с ярко накрашенными ногтями произвела на него впечатление. Затем он изобразил на лице что-то вроде добродушной улыбки.

Ивон снова двинулась к двери.

— Давай не будем дразнить друг друга! — крикнул он ей вслед. — Ведь мы собираемся разоблачить много плохих парней.

Она развернулась и ткнула в него пальцем.

— Одного, похоже, уже разоблачили.

Я называю ее Ивон, поскольку так она называла себя сама. Позднее она рассказала мне, что в подростковом возрасте пережила период гипертрофированной любви к Богу. Ей казалось, что эта страсть каким-то образом изымает ее из нормальной жизни. Словно в ответ на преданность Он наградил ее способностью левитировать или даже покидать свое тело. Так вот, став Ивон Миллер, она действительно покинула свое тело. Ей тридцать четыре года. Она из семьи мормонов. Родилась в Бойсе[11]. Три года проучилась там в колледже университета штата. Вышла замуж за мальчика, в которого влюбилась еще в старших классах, Дейва Эрда, бортмеханика из «Юнайтед эрлайнс», с ним переехала в Денвер. В разводе с 1988 года. Она собирала воображаемое прошлое по крупицам, чтобы глубже погрузиться в роль. Разговаривая сама с собой, называла себя Ивон. Ела пищу, которую любит Ивон Миллер, высматривала в витринах товары, какие ей нравились. Но предпочтения Ивон — короткие юбки, яркие цвета, крупные серьги, — были намного смелее, чем ее собственные. Просыпаясь утром, она была уверена, будто видела сны Ивон Миллер.

Это случилось в Де-Мойне[12] шесть недель назад, когда помощник начальника отдела спецагентуры Хэк Билинджер вызвал ее к себе в кабинет. Впрочем, это был не настоящий кабинет, а кабинка с дверью. В коротких, похожих на обрубки пальцах он сжимал телетайпное сообщение на желтой волокнистой бумаге. Как и многие руководители ФБР, Билинджер был человеком неприятным, он выдвинулся в начальники, поскольку сам для оперативной работы не годился. Поэтому, наверное, до сих пор недолюбливал тех, кто годился. Хэк был суетливый коротышка — ребята всегда недоумевали, как ему удалось при приеме на работу обойти требования по росту, наверняка как-то сжульничал, — всегда действующий очень осторожно.

— У меня для вас есть кое-что интересное, — сказал он и протянул бумагу.

Сообщение было от заместителя начальника управления. Она начала читать с сильно бьющимся сердцем.

СРОЧНО ПОДБЕРИТЕ ГОТОВОГО АГЕНТА ПРИВЛЕК. ЖЕНЩ. ДЛЯ ВЫП. ЗАДАНИЯ СВЯЗАННОГО С ДЕЛАМИ ККСО ПРИМЕРН. СРОК ОТ 6 МЕС. ДО 2 ЛЕТ. ПОЛНАЯ КОНСПИРАЦИЯ.


Биллинджер не улыбался. Повода не было. Заместитель начальника управления прислал директиву, которую необходимо выполнить. А как же иначе.

— На прошлой неделе мне уже звонили по этому поводу, вроде неофициально, и я порекомендовал вас. Им нужен человек, имеющий юридическую подготовку.

На следующий день появился руководитель операции, Джеймс Макманис. Он попросил называть его просто Джимом и сообщил все, что следует знать. Джим ей понравился. Толковый, спокойный, мягкий, чуть моложе пятидесяти, симпатичный, несмотря на полноту, какая бывает у мужчин в этом возрасте. Массивные очки, посеребренные виски. Откуда он, Джим не объяснил, но она вычислила, что из Вашингтона. У него был штабной лоск, и он свободно оперировал многими известными фамилиями. По ширине плеч и тому, как на нем сидела рубашка, она предположила, что в какой-то период своей жизни Джим занимался спортом. Это тоже было приятно, как-то сближало. В нем она ощущала то, что обнаруживала у некоторых людей, особенно мужчин, и что по какой-то причине отсутствовало в ней самой. От Джима исходил аромат здоровья, не только физического, но и душевного, видимо, связанный с прежними спортивными успехами.

— Работа предстоит трудная, — сказал Джим. — Мне тоже однажды пришлось почти год пробыть в шкуре внедренного агента. Работал на Уолл-стрит в большой брокерской фирме, ведал операциями, не связанными с покупкой и продажей акций. Выдавал себя за плохого парня, этакого тихоню, манипулирующего разными вещами вплоть до укрывания краденых ценных бумаг. Это была большая афера. Мы подбирались к мафии. В общем, тогда удалось забить еще один гвоздь в гроб Гамбино[13]. Я горжусь тем, что мы сделали. Иногда встречаюсь с ребятами вечером в пятницу, и они смотрят на меня, как на героя. Особенно если я плачу за пиво. — На мгновение его лицо осветила веселая улыбка и тут же исчезла, будто подчинившись приказу. — Но это было трудно. От моих действий зависела жизнь многих, поэтому я находился в постоянном напряжении, каждую минуту. От этого устаешь.

— Я согласна выполнить задание, — произнесла она, ни секунды не поколебавшись.

— Может быть, все-таки обдумаете хорошенько, с учетом того, что я рассказал? — предложил Джим.

— А зачем? — Она пожала плечами.

Он, разумеется, уже ознакомился с ее досье. Первая тянет руку, когда возникает какое-то трудное дело. Готова пожертвовать уик-эндами, работать по вечерам, сотрудничать с местными копами. Однако из своего спортивного прошлого принесла привычку реагировать спонтанно, порой даже не думая.

— Только учтите, вам придется натерпеться всякого, — медленно проговорил Джим Макманис.

Они сидели в небольшой комнате для заседаний в отделении ФБР в Де-Мойне. Его спокойствие странным образом контрастировало с тем, что происходило за дверью. Телефонные звонки и прочий деловой шум. Джим с интересом глядел на нее своими карими глазами, видимо, что-то прикидывая. В ФБР начальство всегда пытается залезть в твою голову. Когда после колледжа Ивон проходила квалификационный тест, в психологической части был один вопрос, который она помнит до сих пор. «Если одновременно будут тонуть ваши отец и мать, кого первого вы станете спасать?» Ей очень хотелось узнать правильный ответ.

Не обращая внимания на его пристальный взгляд, она снова пожала плечами.

— Я уверен, — промолвил наконец Джим, — вы справитесь.

6

В своих первых отчетах о выполнении задания Робби подтвердил то, что властям уже было известно. А именно: в палате рассмотрения общегражданских исков «разговаривать» можно лишь с несколькими судьями. Сначала Сеннетт не понимал почему. Ведь Туи имел право назначить любого судью. Робби считал, что это свидетельствует об исключительном чутье Брендана Туи, при любых обстоятельствах позволяющем избежать разоблачения. Он стремился к тому, чтобы состав судей по рассмотрению общегражданских исков славился высокой квалификацией, так же как и абсолютной честностью. Их репутация должна быть вне подозрений. А если в стаде вдруг обнаружатся несколько паршивых овец, так это частности, типичные издержки, неизбежные в судебной практике.

Из той дюжины судей, которым Фивор многие годы передавал деньги, большинство уже либо ушли на пенсию, либо работали в других местах. Если операция «Петрос» пройдет нормально, Робби в дополнение ко всему остальному представит свидетельства и против них, но сейчас группа будет заниматься четырьмя судьями, с которыми в настоящее время он делал «бизнес». Задача состояла в том, чтобы разоблачить этих судей, получить неопровержимые доказательства коррупции, а потом через них добраться и до Туи.

Я был потрясен, услышав от Робби фамилии. Шерм Краудерз. Когда я только начинал в этом городе практику, он считался здесь одним из лучших адвокатов защиты. Жесткий, норовистый, его не все любили, но восхищались способностями, а также тем, что он, чернокожий, добился таких успехов.

Вторым в списке Робби значился Сильвио Малатеста, тоже хорошо мне знакомый судья. Тут я просто не поверил. Малатеста был педантичный, очкастый, похожий на мистера Магу[14], который, казалось, постоянно витал в облаках, рассуждая только о возвышенном. Преподавал теорию права в местном университете. Меня позабавило, что даже он не устоял перед искушением материальными ценностями.

Что касается двух остальных, то, наверное, я мог бы догадаться сам, если бы мне вдруг пришло в голову поразмышлять на эту тему. Джиллиан Салливан была любительницей выпить. Последние десять лет она являлась в зал суда, прилично нагрузившись спиртным. В свое время, будучи председателем коллегии адвокатов, я постоянно получал на нее жалобы. Она уже давно перестала различать границу между добром и злом. А Барнетт Школьник был братом покойного Криворукого Школьника, закадычного друга также покойного главы исполнительной власти округа, пресловутого Огастина Болкарро. Барни постоянно околачивался рядом с ними и, по моему мнению, на роль получателя наличных в конверте подходил идеально.

Для Сеннетта самой сложной проблемой явилось то, что кроме Школьника, который принимал деньги непосредственно у Робби, остальные действовали через посредников: клерка, родственника, любовницу. Значит, ему предстояло задокументировать несколько фактов получения этими людьми денег, а затем выжать из них признания, что они передавали деньги судьям. Но посредники выбирались не просто так, а на основе глубокой личной преданности, и склонить их к этому будет очень непросто. В случае неудачи операция «Петрос» поможет выявить лишь мелких жуликов.

Учитывая это, Сеннетт надеялся решить проблему с помощью фиктивных дел, чтобы судьи выдали притянутые за уши решения в пользу Робби. Тогда, даже если посредник откажется сотрудничать, Стэн выдвинул бы обвинение против судьи, заручившись свидетельствами компетентных экспертов, которые подтвердят, что никакой честный судья не решил бы дело подобным образом. Однако Фивор продолжал настаивать, что данный подход ни к чему не приведет.

— Вы, ребята, по-прежнему не просекаете правила игры, — сказал он, обращаясь к Сеннетту. — А они таковы. Положим, адвокат выигрывает дело и наваривает на этом миллион. Он дает судье заработать, например, девяносто тысяч. Чувствуете разницу? Называйте это как хотите: чаевыми, платой за услуги или страховкой на будущее, но у меня есть дело, я должен его выиграть и хочу быть уверенным, что симпатии судьи на моей стороне. Только и всего. Симпатии. Понимаете? Дело можно решить и так и эдак, и он чуточку мне подыгрывает. Но если я приведу в зал суда какого-нибудь шелудивого пса и попрошу судью выдать мне свидетельство, что это Лесси, — чего, клянусь Богом на небесах, за эти десять лет ни разу не делал, — но если я так поступлю, то в лучшем случае судья больше не станет со мной «разговаривать». А в худшем — Брендан заподозрит неладное и пошлет кого-нибудь меня прирезать. И тогда единственное, чем останется заниматься адвокатской фирме Джеймса Макманиса, — ловить мух в темной комнате. Возможно, для вас это несколько неожиданно, но там все осознают, что вы ведете за ними охоту. И чертовски хорошо понимают, что стоит им совершить какую-нибудь глупость, тут же один из… — у Робби на языке вертелось неприличное слово, но он сумел сдержаться; замолк на секунду, чтобы сменить позу и поправить манжеты рубашки, которые непременно должны выглядывать из-под рукава пиджака примерно на два с половиной сантиметра, — в общем, кто-то из юридической дисциплинарной комиссии, коллегии адвокатов или один из вас сразу возникнет за спиной.

Таким образом, все сфабрикованные иски по причинению личного ущерба должны выглядеть так, чтобы победа Робби в суде была обоснованной, хотя и не обязательной. Первым иском, какой выдвинула фирма «Фивор и Диннерштайн» в рамках операции, был от имени Питера Петроса. На баскетбольном матче Питер, пьяный в стельку, извергая непотребную брань в адрес судьи, перегнулся через перила верхней трибуны и полетел вниз. То, что он выжил, можно объяснить, во-первых, тем, что пьяному, как говорится, море по колено, а во-вторых, путь к бетонному полу ему преградил навес тележки с хот-догами. Оклемавшись, Петрос предъявил иск фиктивной фирме по изготовлению перил «Стандард рейлинг» о причинении личного ущерба, поскольку конструкция перил не предотвратила его падения. Представляющая «Стандард рейлинг» адвокатская фирма Джеймса Макманиса немедленно подала ходатайство об отклонении иска, поскольку он не имеет никаких законных оснований. После выполнения юридических формальностей шансы на успех в суде у сторон оказались равные.

Исковое заявление подали двенадцатого января. В этом участвовали Ивон и еще одна сотрудница фирмы, Сузи Крайзек. Теперь надо было организовать, чтобы дело попало к такому судье, какого Робби считал «нормальным». Для этого он оставил на автоответчике офиса Сига Милаки соответствующее сообщение. Милаки, бывший напарник Брендана Туи по работе в полиции, теперь занимал пост ответственного за связь полиции с шерифом и ведал обеспечением безопасности здания суда. В сообщении Робби содержалось только название дела «Петрос против „Стандард рейлинг“». И все. Никаких пожеланий он не высказал, да это и не было нужно. В соответствии с многолетней рутиной Милаки передал сообщение Ролло Косицу, главному судебному приставу при председателе судебной коллегии палаты рассмотрения общегражданских исков, который каким-то образом научился вносить коррективы в программу компьютера, обязанную назначать судей для рассмотрения дел случайно. Когда в понедельник Ивон пришла в суд за свидетельством о регистрации дела по иску Питера Петроса, то выяснилось, что рассматривать его назначен судья Сильвио Малатеста, один из нечестивой четверки, указанной Робби.

Мы встретились в офисе Макманиса, где персонал ФБР готовил капкан для посредника, сварливого судебного пристава, которого звали Уолтер Вунч. Через него можно потом выйти и на Малатесту. Согласно установившейся практике, которая со временем приобрела характер религиозного обряда, Робби передавал Уолтеру деньги только после окончания судебной тяжбы. Однако работу следовало начинать уже сейчас. Макманис считал, что Робби нужно приучаться носить на себе магнитофон, чтобы не оплошать в момент передачи денег. Стэну же не терпелось поскорее получить какое-нибудь живое свидетельство коррупции, поскольку в ККСО установили срок в тридцать дней, по истечении которого, если не появится никаких обнадеживающих результатов, операцию могли свернуть. Робби сказал, что ничего необычного не будет, если он во время передачи Уолтеру своего ответа на ходатайство Макманиса об отклонении иска спросит, признал ли Малатеста требования истца обоснованными. Таким образом, первая запись была назначена примерно через две недели после получения ходатайства Макманиса и оформления ответа.

Потом мы с Робби направились ко мне в офис. Я вышел на пару минут поговорить с секретаршей, а, вернувшись, застал его у окна в позе глубокой задумчивости. Робби разглядывал панораму города. Современные, сверкающие сталью и стеклом, элегантные, как авиалайнеры, здания стояли вперемежку с архитектурными памятниками двадцатых годов, стилизованными под различные эпохи. Тут можно было встретить и готические шпили, и итальянские купола, и даже лазурный минарет. Слева под зимним небом Среднего Запада таинственно дымились воды реки. Возникало ощущение, что нас сверху накрыли свинцовой крышкой. Я спросил Робби, все ли готово к записи.

— Наверное, — ответил он.

Мне показалось, что подавленность моего клиента вызвана боязнью разоблачения. Но его беспокоило совсем другое.

— Я перешел мост, — произнес он, обернувшись ко мне.

До сих пор я полагал, будто причин для тревоги нет. Моя работа состояла в том, чтобы спасти Робби от тюрьмы, и я радовался, что это вроде получается. Но теперь передо мной вдруг раскрылись масштабы его потерь. Главное, Робби Фивор лишался возможности заниматься адвокатской практикой, а вместе с ней и денег, которые она давала. Не говоря уже о репутации. Но это не все. Ему предстояло нанести первый удар по основам своего существования. Запись для прокуратуры и ФБР разговора с Уолтером Вунчем будет ничем иным, как предательством, которое не простит ни один его знакомый, даже близкий приятель. Робби окажется изгоем в сообществе, к которому принадлежал всю жизнь. Поэтому человек, в первой беседе сразу же заявивший, что он не доносчик, теперь, стоя у окна, рассматривал не город. Он читал в небе знаки своей судьбы.

Согласно предписаниям ККСО для операции «Петрос», Ивон обязана сопровождать Фивора абсолютно всюду: в суд, на различные встречи с настоящими и потенциальными клиентами… Короче, не спускать с него глаз. Обычно рабочий день Робби начинал рано, с заседаний в периферийных судебных округах. По этой причине через несколько дней выяснилось, что он должен каждое утро заезжать за Ивон. Потом они вместе являлись в офис, поддерживая версию об их любовной связи.

Специальная группа ФБР, занимающаяся материальным обеспечением агентов, поселила Ивон в южной части юрода в перестроенном здании размером с небольшую крепость.

Раньше здесь размещался магазин автозапчастей. Рядом стояли многоквартирные дома. Группа выбрала этот вариант, поскольку дом располагался на маршруте Фивора, когда он ехал на работу и обратно. Кроме того, в многоквартирном доме лучше обеспечивалась анонимность. Ивон совершенно ни к чему знакомства, ведь при этом обязательно возникали какие-то вопросы. А споткнуться можно даже на ерунде. А так Фивор высаживал ее в шесть вечера, и она до утра, когда белый сияющий «мерседес» тормозил у тротуара, порой ощущала себя невероятно одинокой.

Зато в машине Робби не давал ей скучать. Если он не говорил по телефону, номеронабиратель которого располагался на небольшой панели над табло контроля температуры, то читал Ивон лекцию по любому вопросу, какой приходил ему в голову. Слушая его излияния, она вспоминала слова отца о том, как иные мелют языком без перерыва, словно внутри прорвало трубу. Ну и болтун! Он вообще когда-нибудь молчит? Робби вроде как знакомил Ивон с деталями адвокатской практики, однако на самом деле красовался. Это было видно невооруженным глазом. Он довольно быстро распознал, что машина — единственное место, где можно не притворяться. Все проблемы оставались там, в офисе, а здесь, в «мерседесе», Робби чувствовал себя шаловливым школьником, который наконец дождался перемены, чтобы побеситься. Он постоянно пытался уточнить что-либо из личной жизни Ивон, либо комментировал их встречи с Сеннеттом и Макманисом. Она сидела, повернувшись к окну, наблюдая меняющийся пейзаж, или закрывала глаза и просто наслаждалась поездкой в такой шикарной машине.

Надпись на серебряной табличке на багажнике гласила, что это шестисотая модель. «Самая совершенная». Робби повторил эту фразу несколько раз. Кремовая кожа обивки салона с крошечными отверстиями для воздуха напоминала Ивон туфли, какие она никогда не могла себе позволить, а отделка под темный орех передней части навевала мысли о музее. Но самое большое впечатление на Ивон производила тишина внутри. В этой штуковине то, что находилось снаружи, было действительно снаружи. Тяжелая дверь закрывалась с глухим стуком, как шкатулка с драгоценностями. И Ивон попадала в другой мир.

Фивор купил «мерседес» несколько месяцев назад и до сих пор не пришел в себя от восторга. Не забывал упомянуть ошеломительную сумму, которую за него заплатил, — сто тридцать три тысячи долларов, — совершенно не смущаясь, что автомобиль стоит дороже любого из этих домов с четырьмя спальнями, мимо которых они проезжали. Робби чувствовал себя в элегантном салоне, как в крепости, вернее, в космическом корабле. На обратном пути из судебного округа Гринвуд он мог внезапно свернуть в частную клинику-интернат для престарелых, где содержалась его мать, или посетить Спарки, торговца электронными играми, которые покупал для одного адвоката-референта. Вскоре обнаружилось, что Фивор любит делать покупки. Он помнил обо всех распродажах, знал все экстравагантные брэнды и периодически останавливался у торговых центров. Внимательно осматривал ярко освещенные витрины, покупал кое-что, а затем звонил жене из машины, описывая, что привезет домой. Ну прямо как охотник на крупного зверя!

Фивора знали в каждом судебном округе. Он приятельствовал там со многими несколько десятилетий. Приезжал, и сразу начинались всякие истории, воспоминания, смех. Казалось, для Робби весь мир был одной братской общиной, местом для оживленной веселой беседы, где можно пошутить, порой безвкусно, и громко посмеяться. Прибывая для судебного разбирательства, на котором Робби надеялся выпотрошить ответчика, он первым делом с энтузиазмом приветствовал его адвоката. В фешенебельном магазине мужской одежды, где Фивор пополнял свой дорогой гардероб, у него имелся персональный продавец, Карлос, кубинский беженец, с ним Робби всякий раз при встрече крепко обнимался. В магазине было полно мужчин, таких как Робби, с аккуратной стрижкой и заносчивым видом. Они проверяли, идет ли им тот или иной предмет одежды, придирчиво рассматривая себя в многочисленных зеркалах. Иногда даже прохаживались с беспечной, преисполненной самодовольства усмешкой, так же как это делали на улице.

Однажды на третьей неделе января Робби вдруг воскликнул, что нужно повидаться с Харолдом, давним клиентом, пострадавшим при столкновении с автофургоном. Ивон с трудом удерживалась, чтобы не отвернуться, когда смотрела на Харолда. Он сидел в инвалидной коляске, странно смещенный в одну сторону, руки и лицо обезображены шрамами. А Робби, как ни в чем не бывало, взял Харолда за руку и с жаром заверял, будто он выглядит великолепно. Он без остановки проболтал почти двадцать минут, обсуждая фаворитов баскетбольной Средней десятки. В машине Робби поделился с Ивон надеждой, что Харолд поживет еще какое-то время. Ответчики — производитель автомобиля, дорожное управление штата, а также компания, которой принадлежал автофургон, — тянут дело уже почти девять лет, очевидно, рассчитывая, что Харолд умрет. Если он умрет, то компенсационные выплаты, которые в настоящее время исчисляются суммой в двадцать миллионов, уменьшатся до одной пятой. Причем большая часть денег пойдет на погашение медицинской страховки. Так что матери Харолда, которая встретила их, еще не старой, но с большим животом, в бесформенном платье, достанется пшик. За сыном ухаживала она, с тех пор как его бросила жена. Это произошло вскоре после несчастного случая.

— А как же твой гонорар? — сухо спросила Ивон. — Он ведь тоже уменьшится?

— Понимаешь, — ответил Робби, — хотя я и начинал с Питером Нойкриссом, но на него не похож. Тот при встрече, прежде чем поздоровается, принимался рассказывать вам о добре, которое творит в этом мире, вступаясь за любого пострадавшего. Это все слова. Правила нашей игры простые: люди пострадали, им больно — мы добиваемся для них денег в качестве компенсации за боль. И значение тут имеют только деньги. Это понимают все: судьи, присяжные, я, клиент, ответчики. Деньги. Все договорено заранее: сколько получат они, сколько мы. И если тебе будут говорить что-то другое, просто не верь. — Он твердо кивнул. — Таковы правила игры.

Как всегда, самоуверенность Фивора казалась Ивон несносной. Он все обо всех знал и понимал.

— Ты все повторяешь: «игра», «игра», — неожиданно произнесла она. — Я не понимаю, что это такое. Какая игра? Как в спорте? Или актерская? А может быть, это в том смысле, когда говорят: «Я сыграл с ними шутку»?

— И то, и другое, и третье, — промолвил Робби.

— Все равно не понимаю.

Он наморщил лоб и некоторое время молчал. Они проезжали пригород в том месте, где недавно построили дом с остроконечными крышами и небольшими наружными украшениями. Вдалеке двое мальчиков играли на холоде в тезербол[15].

— Хм, черт возьми, — проговорил наконец Робби, как всегда неспособный переносить собственное молчание. — Это просто игра. Жизнь — это игра. Понимаешь? В ней, на самом деле, нет никакого смысла, кроме получения кратковременного наслаждения. И больше ничего. Нам толкуют, будто Бог создал мир, где все разумно. Ничего подобного.

Заметив, что Ивон поморщилась, Робби заговорил с большим нажимом:

— Ну скажи мне, пожалуйста, какой смысл в том, что Лоррейн больна? Что в этом разумного? Почему она? Почему сейчас? Почему такая дерьмовая болезнь? Полнейший абсурд. Или давай вспомним дела, которыми занимаемся последнее время. Токарь, сорок девять лет. Станок ломается, он выключает рубильник и начинает его чинить. Проходит мимо мастер и думает, что рубильник выключил какой-то шутник (порой такое случалось по два раза на день), и включает его. У парня полруки как не бывало. Пожарный. В свободное от работы время моет окна в чьем-то доме, подрабатывает. Казалось бы, что в этом плохого? Отходит на пару минут, чтобы взять еще моющего средства, а в это время трехлетний ребенок залезает на табуретку, выглядывает в окно и падает. Мгновенная смерть. Или, в конце концов, Харолд. Он ведь работал в торговле, был веселый парень. Вот именно, был. А через минуту превратился в фрикадельку в инвалидном кресле.

Так что это игра. Ты бьешь решающий пенальти, мяч попадает в штангу, и команда проигрывает чемпионат мира. Идешь в раздевалку и плачешь. На самом деле, в жизни царят хаос и мрак, и когда мы притворяемся, будто это не так, это и есть игра. Мы все играем на сцене. Произносим свой текст. Играем того, кем пытаемся в данный момент быть. Адвоката. Супруга. А сами в глубине души-то знаем, что в жизни, помимо этого, больше нет никакого смысла. Только порой не можем решиться произнести это вслух. Понятно? — Робби повернулся к ней, хотя на шоссе было оживленно. В его взгляде мелькало что-то пугающее. — Понятно? — спросил он.

— Нет, — ответила Ивон.

— Почему?

Она скрестила руки и промолвила:

— Я верю в Бога.

— Я тоже! — воскликнул Робби. — Но Он меня создал, значит, Ему угодно, чтобы я так думал.

Ивон раздраженно хмыкнула. Разве она не знала, что спорить с адвокатом бесполезно?