Бернхард Шлинк,
Вальтер Попп
ПРАВОСУДИЕ ЗЕЛЬБА
Часть первая
1
Господин Кортен ждет вас
Сначала я ему завидовал. Это было еще в школе, в берлинской гимназии имени Фридриха Вильгельма. Я донашивал отцовские костюмы, не имел друзей и не мог ни разу подтянуться на турнике. Он был первым учеником в классе, в том числе и по гимнастике, и все приглашали его на свой день рождения, а учителя, обращаясь к нему на «вы», делали это не только по долгу службы. Иногда за ним приезжал на «мерседесе» шофер его отца. Мой отец работал на железной дороге и в 1934 году как раз был переведен из Карлсруэ в Берлин.
Кортен терпеть не мог некомпетентности в любых ее проявлениях. Он научил меня делать подъем махом вперед и переворот из упора в вис. Я восхищался им. Кроме того, он показал мне, как нужно действовать с девицами. Я провожал до школы соседскую девочку, которая жила в нашем доме ниже этажом и училась прямо напротив моей гимназии, и смотрел на нее влюбленными глазами. А Кортен взял и поцеловал ее в кино.
Мы стали друзьями, потом вместе учились в университете, он на факультете национальной экономики, а я на юридическом, и я был постоянным гостем у них на вилле на берегу озера Ваннзее. Когда мы с его сестрой Кларой поженились, он подарил мне письменный стол, который до сих пор стоит в моей конторе, мощный, дубовый, с резьбой и латунными ручками.
Теперь я редко сижу за этим столом. Работа не позволяет мне особенно рассиживаться, а когда я вечером ненадолго заглядываю в контору, на моем письменном столе не громоздятся стопки папок с делами. Меня ждет лишь телефонный автоответчик, на маленьком дисплее которого я вижу число принятых сообщений. Я сажусь за пустой стол, верчу в руках карандаш и слушаю, что мне еще надо сделать или чего мне не следует делать, за что браться, а от чего держаться подальше. Я не люблю набивать лишние шишки. Хотя шишку можно набить и в собственной конторе, споткнувшись и ударившись лбом о стол, за которым давно уже не работаешь.
Война закончилась для меня через пять недель после того, как я попал на фронт. Спасительное ранение. Меня относительно быстро заштопали, и через три месяца я уже готовился к экзамену на асессора. Когда в 1942 году Кортен приступил к работе на Рейнском химическом заводе в Людвигсхафене, а я в гейдельбергской прокуратуре и у нас с Кларой еще не было квартиры, мы какое-то время делили с ним гостиничный номер. В 1945 году моя карьера прокурора закончилась, и он помог мне получить мои первые заказы, которые все так или иначе были связаны с экономической сферой. Потом он пошел в гору, и у него становилось все меньше времени на общение, а после смерти Клары взаимные визиты по случаю Рождества и дней рождений прекратились совсем. Мы вращаемся в разных кругах, я больше читаю о нем, чем слышу. Иногда мы случайно встречаемся на каком-нибудь концерте или в театре и чувствуем себя друг с другом вполне комфортно. В конце концов, мы ведь старые друзья.
Потом… Я хорошо помню это утро. Жизнь была прекрасна, мой ревматизм оставил меня на какое-то время в покое, голова была ясной, а в своем новом синем костюме я выглядел молодым. Во всяком случае мне так казалось. Ветер не доносил до Мангейма знакомую до боли химическую вонь, а направлял ее в Пфальц. В кондитерской на углу торговали шоколадными рогаликами, и я решил позавтракать на солнце, прямо на тротуаре. Какая-то молодая женщина шла по Мольштрассе. Чем ближе она подходила, тем симпатичнее становилась. Я поставил свой одноразовый стаканчик на карниз витрины и пошел следом. Через несколько шагов я уже открывал дверь своей конторы на Аугустен-анлаге.
Я горжусь своей конторой. В дверь и витрину этой бывшей табачной лавки я велел вставить дымчатое стекло. Выполненная незатейливыми золотыми буквами надпись на стекле гласит:
Герхард Зельб
Частные расследования
На автоответчике было два сообщения. Коммерческий директор Гёдеке просил отчета. Я уличил его руководителя филиала в обмане, и тот, обжаловав свое увольнение в суде, потребовал доказательств своей вины. Фрау Шлемиль с Рейнского химического завода просила позвонить ей.
— Доброе утро, фрау Шлемиль. Это Зельб. Вы просили меня позвонить.
— Доброе утро, господин доктор. С вами хотел поговорить господин генеральный директор Кортен.
«Господином доктором» меня не называет никто, кроме фрау Шлемиль. С тех пор как закончилась моя прокурорская деятельность, я не пользуюсь своим титулом: частный детектив с ученой степенью — это смешно. Но фрау Шлемиль была хорошей секретаршей и раз и навсегда запомнила, как меня представил Кортен во время нашей первой встречи в начале пятидесятых годов.
— А в связи с чем, если не секрет?
— Он охотно сам вам все объяснит за ланчем в казино.
[1] В двенадцать тридцать вам удобно?
2
В Синем салоне
В Мангейме и Людвигсхафене мы живем под знаком Рейнского химического завода. Он был основан химиками профессором Дэмелем и коммерции советником Энтценом через семь лет после переезда Баденской анилиновой и содовой фабрики на другой берег Рейна. С тех пор он растет, и растет, и растет. Сегодня он занимает уже треть освоенной площади Людвигс-хафена и насчитывает около ста тысяч сотрудников. Производственные ритмы РХЗ и ветер самовластно определяют, где и когда в регионе должно пахнуть хлором, серой или аммиаком.
Казино располагается за территорией завода и пользуется собственной, вполне заслуженной славой. Наряду с большим рестораном для менеджеров среднего звена здесь есть несколько залов для руководства, выдержанных в разных цветах, соответственно тем краскам, синтез которых привел Дэмеля и Энтцена к первым успехам. И бар, у стойки которого в ожидании Кортена я простоял битых полчаса. Мне еще при входе любезно сообщили, что господин генеральный директор, к сожалению, задерживается. Я заказал второй коктейль «Aviateur».
— Кампари, грейпфрутовый сок и шампанское, в равных пропорциях.
Рыжеволосая веснушчатая девушка за стойкой была рада узнать что-то новенькое и расширить свой репертуар.
— Здорово у вас получается! — сказал я.
Она сочувственно посмотрела на меня:
— Вы ждете господина генерального директора?
У меня был богатый опыт ожидания — в машине, в подъездах, в коридорах, вокзальных и гостиничных холлах. Здесь я ждал в окружении золоченой лепнины и целой галереи живописных портретов, среди которых когда-нибудь появится и портрет Кортена.
— Дорогой мой Зельб! — Он шел ко мне энергичной походкой, маленький и жилистый, устремив на меня внимательный, осторожный взгляд голубых глаз; подстриженные ежиком седые волосы подчеркивали загорелую кожу, выдубленную ветром и солнцем на спортивных кортах. В квартете с Рихардом фон Вайцзеккером,
[2] Юлом Бриннером
[3] и Гербертом фон Караяном
[4] он мог бы превратить «Баденвайлерский марш»
[5] в мировой хит.
— Извини, что опоздал. А ты все еще балуешься сигаретами и алкоголем? — Он бросил неодобрительный взгляд на мою пачку «Свит Афтон». — Мне, пожалуйста, «Аполлинарис».
[6] Ну, как поживаешь?
— Хорошо. Я теперь живу не спеша. Могу я себе это позволить в свои шестьдесят восемь или нет? За все подряд заказы уже не берусь. Через пару недель еду на Эгейское море — морской отдых на яхте. А ты все еще стоишь у штурвала?
— Рад бы бросить. Но придется потерпеть еще год-другой, пока меня кто-нибудь сможет заменить. Мы переживаем сложный период.
— Так, может, мне пора уже продавать? — Я подумал о своих десяти акциях завода, хранившихся в Баденской кассе служащих.
— Нет, дорогой мой Зельб! — рассмеялся он. — В конечном счете сложные периоды всегда приносили нам пользу. Но тем не менее случаются разного рода неприятности, которые время от времени отравляют нам жизнь. Как раз в связи с одной такой маленькой проблемой я и хотел повидаться с тобой, а потом свести тебя с Фирнером. Ты его помнишь?
Я хорошо помнил Фирнера. Несколько лет назад он стал директором, но для меня он по-прежнему был расторопным помощником Кортена.
— Он все еще носит фирменный галстук Гарвардской школы бизнеса?
Кортен не ответил. Взгляд его стал задумчивым, он словно взвешивал целесообразность введения фирменных галстуков на своем заводе.
— Пойдем в Синий салон, — сказал он, взяв меня за локоть. — Там уже накрыт стол.
Синий салон — это лучшее, что РХЗ может предложить своим гостям. Стиль модерн, мебель от ван де Вельде,
[7] лампа от Макинтоша
[8] и промышленный пейзаж Кокошки
[9] на стене.
Стол был накрыт на двоих, и, как только мы сели, официант принес салат из сырых овощей.
— Я буду пить свой «Аполлинарис», а для тебя заказал «Шато де Санн», оно ведь тебе нравится? А после салата — огузок, не возражаешь?
Мое любимое блюдо. Как мило со стороны Кортена, что он подумал об этом. Мясо оказалось нежнейшим, а соус из хрена без этой противной мучной заправки, зато обильно сдобрен сливками. Для Кортена ланч закончился на салате из сырых овощей. Пока я ел, он перешел к делу:
— Я уже вряд ли когда-нибудь подружусь с компьютерами. Глядя на молодых людей, которых нам сегодня присылает университет и которые не в состоянии принимать самостоятельные решения и за каждой ерундой бегут к своему оракулу, я вспоминаю стихотворение про ученика чародея.
[10] Представь себе, я почти обрадовался, когда мне доложили об инциденте с информационной системой. У нас одна из лучших в мире информационных систем управления производством. Я, правда, не совсем понимаю, кому и зачем нужна такая информация, но с терминала ты можешь узнать, что мы с тобой сегодня едим в Синем салоне огузок и салат из сырых овощей, кто из сотрудников в данный момент тренируется на нашем теннисном корте, у кого из служащих или рабочих концерна плохие или, наоборот, хорошие отношения с женой или мужем, в каком ритме одни цветы перед казино заменяются другими и как при этом переоформляются клумбы. Ну и, конечно же, компьютер содержит все данные бухгалтерии и кадровой службы, которые раньше хранились в папках.
— И чем же я тут могу быть вам полезен?
— Терпение, дорогой мой Зельб! Нас уверяли, что это одна из надежнейших систем. Пароли, коды доступа, информационные шлюзы, эффекты doomsday
[11] и черт знает что еще. Все ради того, чтобы никто не мог влезть в систему без нашего ведома. Но именно это как раз и случилось.
— Дорогой мой Кортен… — Школьную привычку обращаться друг к другу по фамилии мы не стали ломать, даже подружившись. Но «дорогой мой Зельб» действует мне на нервы, и он это знает. — Дорогой мой Кортен, я еще школьником чувствовал себя полным идиотом, глядя на деревянные счеты, а ты хочешь, чтобы я на старости лет занялся паролями, кодами доступа и всякой электронно-вычислительной белибердой?..
— Да нет, по компьютерной части все уже улажено. Если я правильно понял Фирнера, у него имеется список лиц, которые могли вызвать сбои в нашей системе, и теперь надо выяснить, кто именно это сделал. В этом и заключается твоя задача. Расследование, наблюдение, слежка, хитрые расспросы — ну, все как обычно.
Я попытался вникнуть в детали, но он не захотел продолжать этот разговор.
— Деталей я и сам не знаю, все, что надо, тебе расскажет Фирнер. Давай не будем портить себе аппетит неприятными темами. Поговорим о чем-нибудь другом — с тех пор как умерла Клара, мы так редко общаемся.
И мы переключились на старые времена. «А помнишь?..» Я не люблю старые времена, я их давно сложил в мешок и засунул подальше. Мне следовало насторожиться, когда Кортен заговорил о жертвах, которые нам пришлось приносить самим и требовать от других. Но я пропустил нужный момент.
О новых временах нам почти нечего было сказать друг другу. Меня не удивило, что его сын стал депутатом бундестага — он с ранних лет отличался важностью и всезнайством. Кортен, похоже, презирал его; с тем большей гордостью он смотрел на своих внуков. Марион получила стипендию Учебного фонда немецкого народа, а Ульрих — премию в конкурсе «Молодые ученые» за свое исследование о простых числах близнецах. Я мог бы рассказать Кортену о своем коте Турбо, но решил воздержаться.
Я допил свой мокко, и Кортен поднялся из-за стола. Нас провожал лично директор казино. Мы отправились на завод.
3
Почти как вручение ордена
Идти было недалеко, всего несколько шагов. Казино находится напротив проходной № 1, в тени здания главного управления, которое в своей двадцатиэтажной безликости даже не могло претендовать на роль архитектурной доминанты в силуэте города.
В директорском лифте кнопки этажей начинались с 15-й. Офис генерального директора располагался на самом верхнем, двадцатом этаже; у меня даже заложило уши, пока мы ехали. В приемной Кортен сжал мою ладонь обеими руками, сказав на прощание «старина» вместо «мой дорогой Зельб», и исчез, оставив меня на попечение фрау Шлемиль, которая тут же доложила о моем прибытии Фирнеру. Фрау Шлемиль, секретарша Кортена с пятидесятых годов, заплатившая за его успех своей непрожитой жизнью, производила впечатление ухоженной подержанности. Она любила пирожные и носила на шее очки на золотой цепочке, которыми никогда не пользовалась. Сейчас она была занята. Я стоял у окна и смотрел поверх башен, цехов и труб на торговый порт и утопающий в бледной дымке Мангейм. Я люблю промышленные пейзажи, и мне было бы трудно сделать выбор между индустриальной романтикой и лесной идиллией.
Фрау Шлемиль прервала мои досужие размышления:
— Господин доктор, разрешите представить вам фрау Бухендорфф. Она заведует секретариатом господина директора Фирнера.
Я повернулся и увидел перед собой высокую стройную женщину лет тридцати. Заколотые на затылке темно-русые волосы придавали ее молодому лицу с круглыми щеками и полными губами выражение деловитости и компетентности. Верхняя пуговица на ее шелковой блузке отсутствовала, следующая была расстегнута. Во взгляде фрау Шлемиль я успел прочесть осуждение.
— Добрый день, господин доктор. — Фрау Бухендорфф протянула мне руку, глядя на меня своими зелеными глазами. Мне понравился ее взгляд. Женщины становятся красивыми, лишь когда смотрят мне в глаза. В прямом взгляде таится обещание, пусть ложное и даже невысказанное. — Разрешите проводить вас к господину директору Фирнеру?
Она первой вышла из комнаты, выразительно покачивая бедрами. Хорошо, что узкие юбки опять вошли в моду. Офис Фирнера находился на девятнадцатом этаже. Перед лифтом я сказал ей:
— Давайте спустимся по лестнице.
— А вы совсем не такой, какими я представляла себе частных детективов.
Я уже много раз слышал подобные замечания и давно знаю, какими люди представляют себе частных сыщиков. И дело не только в возрасте.
— Видели бы вы меня в плаще!
— Нет, я в положительном смысле. Этот традиционный тип в плаще не обрадовался бы досье, которое вам сейчас выдаст Фирнер.
«Фирнер»… Может, у нее с ним что-то было?
— Значит, вы тоже в курсе дела?
— И даже принадлежу к числу подозреваемых. В прошлом квартале компьютер каждый месяц начислял мне лишних пятьсот марок. А я через свой терминал имею доступ к системе.
— И вам пришлось возвращать деньги?
— Я не одна такая. То же самое случилось еще с пятьюдесятью семью коллегами, и руководство пока не решило, требовать ли деньги назад.
Когда мы пришли в ее комнату, она нажала на кнопку переговорного устройства:
— Господин директор, к вам господин Зельб.
Фирнер слегка располнел. Теперь он носил галстук от Ив Сен-Лорана. Его походка и движения по-прежнему были быстрыми, а рукопожатие вялым. На столе у него лежала толстая папка.
— Приветствую вас, господин Зельб. Хорошо, что вы взялись за это дело. Мы подумали, что лучше всего подготовить вам досье, из которого вы сможете узнать все детали. Уже установлено, что это был целенаправленный акт саботажа. Материальный ущерб нам пока удалось свести к минимуму. Но ситуация может повториться в любой момент, и мы теперь не можем доверять никакой информации.
Я вопросительно посмотрел на него.
— Начнем с обезьян резусов. Наши готовые к отправке телексы, если они не срочные, обычно сохраняются в системе и рассылаются ночью, когда действует выгодный тариф. Так же обстоит дело и с нашими индийскими заказами — научно-исследовательскому отделу каждые полгода требуется около сотни резусов, с экспортной лицензией индийского Министерства торговли. Так вот две недели назад в Индию ушел заказ не на сто, а на сто тысяч обезьян. Слава богу, индийцам это показалось странным, и они запросили подтверждение.
Я представил себе сто тысяч обезьян на заводе и ухмыльнулся.
— Да-да, у этой истории, конечно, есть и комические стороны, — произнес Фирнер с вымученной улыбкой. — Хаос в расписании тренировок на заводских теннисных кортах тоже вызвал немало веселья. Теперь приходится проверять каждый телекс, прежде чем он отправляется адресату.
— А откуда вы знаете, что это была не простая опечатка?
— Секретарша, которая составляла текст, как обычно, попросила распечатать его для проверки и визирования. В распечатке стоит правильное число. Значит, изменения в телекс были внесены в то время, когда он ждал своей очереди на отправку. Мы изучили и другие случаи, собранные в этом досье, и убедились, что ошибки программирования или обработки информации исключены.
— Хорошо, я все это потом прочитаю. А пока не могли бы вы сказать мне что-нибудь о круге подозреваемых?
— Мы действовали по традиционной схеме. Из числа сотрудников, имеющих допуск к системе или теоретическую возможность проникновения в нее, мы исключили всех, кто работает у нас более пяти лет. А поскольку инцидент произошел семь месяцев назад, то отпадают и те, кто был принят на работу уже после него. В некоторых эпизодах удалось установить дату внедрения в систему, например в случае с телексом. Таким образом, отпадают все отсутствовавшие в тот день. Кроме того, мы протоколировали все данные некоторых терминалов за определенный отрезок времени и ничего не обнаружили. Ну и наконец… — он самодовольно улыбнулся, — мы, я полагаю, можем исключить и директоров.
— И сколько же человек остается?
— Около ста.
— Да на это же уйдут годы! А может, систему взломали какие-нибудь хакеры? О таких случаях то и дело пишут в газетах.
— Эту версию мы в тесном сотрудничестве с почтой тоже исключили. Вы говорите, годы… Мы тоже понимаем, что случай непростой. Но время не терпит. Это не просто неприятность — это бочка с порохом, если учесть, сколько коммерческих тайн и секретов производства таится в памяти компьютера. Это все равно что во время битвы… — Фирнер — офицер запаса.
— Оставим пока битвы в стороне, — прервал я его. — Когда вы хотите получить от меня первый отчет?
— Я бы попросил вас постоянно держать меня в курсе. Вы можете свободно располагать временем сотрудников заводской охраны, отдела защиты информации, вычислительного центра и кадровой службы, отчеты которых найдете в этой папке. Я думаю, мне не надо говорить вам о том, что все должно проходить в условиях полной секретности. Фрау Бухендорфф, удостоверение для господина Зельба уже готово? — произнес он в переговорное устройство.
Она вошла в кабинет и протянула Фирнеру пластиковый прямоугольник размером с банковскую карту. Он поднялся из-за стола и подошел ко мне.
— Я распорядился сделать ваш снимок, когда вы входили в здание, и запаять его в удостоверение, — сообщил он с гордостью. — С удостоверением вы можете в любое время свободно передвигаться по территории завода.
Он прикрепил мне его на лацкан с помощью пластикового зажима, похожего на прищепку для белья. Это выглядело почти как вручение Ордена. Я чуть не щелкнул каблуками.
4
Турбо поймал мышь
Вечер я провел за изучением досье. Действительно крепкий орешек. Я попытался распознать некую структуру, некую связь между отдельными случаями, лейтмотив внедрений в систему. Злоумышленник или злоумышленники проникли в отдел расчета заработной платы и сделали так, что секретаршам директоров, в том числе фрау Бухендорфф, несколько месяцев подряд начисляли на пятьсот марок больше, чем положено, работникам низкооплачиваемых категорий удвоили отпускные выплаты, а заодно уничтожили счета всех сотрудников, начинающиеся с «13». Они внедрились во внутризаводскую систему передачи информации, отправили в пресс-службу часть секретной директорской корреспонденции и уничтожили сведения о юбилеях, которые в начале каждого месяца получают руководители отделов. Программа распределения и резервирования времени тренировок на кортах подтвердила все заявки на одну из пятниц, день повышенного спроса, и однажды в мае на шестнадцать кортов явилось одновременно сто восемь игроков. И наконец, эта история с резусами. Я понимал вымученную улыбку Фирнера. Ущерб в пять миллионов для такого предприятия, как РХЗ, — далеко не самое страшное. Но тот, по чьей вине этот ущерб возник, знал все ходы и выходы в информационной системе управления производством концерна.
За окнами стемнело. Я в задумчивости несколько раз щелкнул выключателем лампы, но, несмотря на бинарность этого процесса, так и не смог глубже проникнуть в суть электронной обработки данных. Я стал перебирать в памяти своих друзей и знакомых в надежде вспомнить кого-нибудь, кто разбирался бы в компьютерах, и понял, как я стар. Орнитолог, хирург, гроссмейстер, несколько юристов, все пожилые люди, для которых компьютер, так же как и для меня, — книга за семью печатями. Я задумался о том, что́ это в принципе может быть за человек, который умеет обращаться с компьютерами и любит с ними возиться, попытался представить себе злоумышленника в порученном мне новом деле, — в том, что здесь действует только человек, я уже не сомневался.
Запоздалое мальчишество? Игрок, технарь-кудесник, шутник, затеявший грандиозный розыгрыш и избравший объектом своих проказ ни больше ни меньше — РХЗ? Или шантажист с холодной головой и умелыми руками, недвусмысленно намекающий, что может нанести и гораздо более ощутимый удар? Или политическая акция? Общественность переполошилась бы, узнав о масштабах хаоса, разразившегося на предприятии, которое работает с высокотоксичными материалами. Нет, злоумышленник, руководствующийся политическими мотивами, придумал бы совсем другие эпизоды, а шантажист уже давно мог бы нанести свой удар.
Я закрыл окно. Ветер изменил направление.
Для начала я решил поговорить завтра с Данкельманом, начальником заводской охраны. Потом надо будет просмотреть в отделе кадров личные дела всех ста подозреваемых. Хотя надежды на то, что я смогу распознать «игрока» по его персональным данным, у меня было мало. При одной мысли о том, что придется проверить сотню подозреваемых по полной программе, меня бросало в холодный пот. Я надеялся, что весть о начале расследования быстро облетит завод, спровоцирует дальнейшие инциденты — и круг подозреваемых сузится.
Да, не самое приятное дело. Мне только теперь пришло в голову, что Кортен даже не спросил, хочу ли я заняться расследованием. А я не сказал ему, что должен подумать.
В балконную дверь царапался мой кот. Я открыл ее, и Турбо положил передо мной мышь. Я поблагодарил его и отправился спать.
5
В гостях у Аристотеля, Шварца, Менделеева и Кекуле
Со своим специальным удостоверением я легко нашел место для парковки на территории завода. Молодой охранник проводил меня к своему шефу.
Данкельман явно страдал от сознания того, что он не настоящий полицейский и тем более не сотрудник какой-нибудь спецслужбы. Это было написано у него на лбу. В этом смысле все сотрудники охраны предприятий одинаковы. Прежде чем я приступил к расспросам, он успел сообщить мне, что оставил службу в бундесвере только потому, что она была для него слишком скучной.
— Мне понравился ваш отчет, — сказал я. — Вы там, кажется, упоминаете проблемы с коммунистами и экологами?
— Этих ребят трудно поймать за руку. Но тут даже школьнику понятно, откуда ветер дует. Честно говоря, я не понимаю, зачем понадобилось привлекать к расследованию вас, человека со стороны. Мы бы и сами разобрались.
В комнату вошел его помощник. Томас, как представил его Данкельман, производил впечатление компетентного, умного и результативного сотрудника. Я понял, почему Данкельману удалось удержаться на должности начальника охраны.
— Господин Томас, вы можете еще что-нибудь прибавить к отчету?
— Хотел бы обратить ваше внимание, что мы не собираемся полностью уступать вам поле деятельности. Нам ловить преступника удобнее и проще, чем кому бы то ни было.
— И как вы намерены это делать?
— Боюсь, что у меня нет желания посвящать вас в свои планы, господин Зельб.
— И тем не менее вам придется это сделать. Не заставляйте меня тратить время на разъяснение моих обязанностей и полномочий. — С такими людьми нужно быть жестче и официальней.
Томас попытался возразить мне. Но Данкельман перебил его:
— Хайнц, успокойся, все в порядке. Утром звонил Фирнер и сказал, что мы обязаны всеми силами и средствами помогать господину Зельбу.
Томас молча проглотил обиду и взял на два тона ниже:
— Мы решили с помощью вычислительного центра устроить ловушку с приманкой. Оповестим всех имеющих доступ к системе о создании новой, строго секретной и, что самое главное, абсолютно надежной базы данных. На самом деле эта база данных для хранения особо важных сведений пуста, ее практически не существует. Я бы очень удивился, если бы преступник не клюнул на информацию об «абсолютной надежности». Это же для него вызов, который он просто не может не принять. Он обязательно попытается ее взломать. Как только база будет запрошена, главный компьютер автоматически установит параметры пользователя, и тему можно будет закрыть.
План был довольно прост.
— А почему вы только сейчас решили сделать это?
— Вся эта история еще две недели назад мало кого интересовала. К тому же… — Томас нахмурился. — Нас, службу охраны, информируют в последнюю очередь. Понимаете, нас считают чем-то вроде сборища вышедших на пенсию или, еще хуже, с треском уволенных с работы полицейских, которые, правда, еще в состоянии натравить овчарку на какого-нибудь дурня, перелезающего через забор, но головой работать неспособны. А у нас, между прочим, хватает специалистов по всем вопросам, связанным с безопасностью производства, от охраны отдельных объектов и защиты личности до защиты данных. В мангеймской школе специалистов нашего профиля мы открываем новое отделение по подготовке дипломированных охранников для предприятий и учреждений. Американцы нас в этом деле, конечно, как всегда…
— …опередили, — закончил я за него. — Когда будет готова ловушка?
— Сегодня у нас четверг. Заведующий электронно-вычислительным центром сам займется этим в выходные, и в понедельник утром мы проинформируем пользователей.
Перспектива закончить расследование уже в понедельник была заманчива. Правда, ко мне этот успех не имел бы никакого отношения, но в мире дипломированных специалистов по охране предприятий и учреждений мне все равно делать нечего.
Я решил пока не сдаваться и сказал:
— В подготовленном для меня досье есть список подозреваемых, около ста человек. Нет ли у вас каких-нибудь дополнительных сведений по тому или иному подозреваемому?
— Хорошо, что вы заговорили об этом, господин Зельб, — ответил Данкельман. Он тяжело поднялся из-за стола, и, когда он пошел ко мне, я увидел, что он хромает. Он перехватил мой взгляд. — Воркута. В сорок пятом году я восемнадцатилетним мальчишкой попал в русский плен, вернулся в пятьдесят пятом. Если бы не наш рёндорфский старик,
[12] я бы там и остался. Но вернемся к вашему вопросу. Да, на некоторых подозреваемых у нас имеются дополнительные сведения, которые мы решили не включать в отчет. Среди этих подозреваемых есть несколько политических, о которых нас в рамках правовой помощи информирует федеральное ведомство по охране конституции. Ну и несколько неблагополучных, у которых есть проблемы в семье, долги там, женщины и все такое.
Он назвал мне одиннадцать имен. Мы стали просматривать имеющийся материал, и я сразу же заметил, что на так называемых политических нет ничего, кроме обычной ерунды: во время учебы подписал не ту листовку, на выборах выдвинул свою кандидатуру не от той группы, участвовал не в той демонстрации. К своему удивлению, я обнаружил среди них и фрау Бухендорфф. Она вместе с несколькими другими женщинами приковала себя наручниками к забору перед домом министра по делам семьи.
— А чего они требовали? — спросил я Данкельмана.
— Этого нам федеральное ведомство не сообщило. После развода с мужем, который, скорее всего, и впутал ее в эти дела, она больше ни в чем таком замечена не была. Но я считаю, что если человек однажды влез в политику, то рано или поздно он опять возьмется за старое.
Интереснее всего оказался список «неудачников по жизни», как их назвал Данкельман. Химик Франц Шнайдер, сорок пять лет, несколько раз женат и разведен, страстный игрок. На него обратили внимание потому, что он слишком часто просил в отделе заработной платы выдать ему аванс.
— А как об этом узнали вы? — поинтересовался я.
— Это стандартная процедура: как только кто-то в третий раз попросит аванс, мы сразу же к нему приглядываемся.
— И что это конкретно означает?
— Все, что угодно, зависимости от ситуации, вплоть до слежки, как в данном случае. Если хотите, можете поговорить с Шмальцем, который тогда следил за Шнайдером.
Я попросил передать Шмальцу, что хотел бы встретиться с ним в двенадцать часов за обедом в казино. Я хотел уточнить, что буду ждать его перед входом у клена, но Данкельман махнул рукой:
— Не беспокойтесь, Шмальц — один из наших лучших сотрудников. Он сам вас найдет.
— Удачи вам! — сказал Томас. — Не обижайтесь на меня. Просто я всегда немного болезненно реагирую, когда кто-то сомневается в нашей компетентности. А вы к тому же человек посторонний. Но с вами было приятно общаться… Тем более что… — Он обезоруживающе рассмеялся. — Наши сведения о вас очень убедительно говорят в вашу пользу.
Выходя из кирпичного здания, в котором располагалась служба охраны, я заблудился. Возможно, я спустился не по той лестнице. Я очутился во дворе, вдоль стен которого стояли спецмашины службы охраны, синие, с фирменным знаком на дверцах — серебряное бензольное кольцо с аббревиатурой РХЗ посредине. Вход на торцевой стене был оформлен как портал с двумя колоннами из песчаника и четырьмя медальонами, из которых на меня печально смотрели почерневшие от пыли Аристотель, Шварц,
[13] Менделеев и Кекуле.
[14] По-видимому, это было старое здание главного управления завода. Я вышел из этого двора и очутился в другом, где фасады были сплошь увиты девичьим виноградом. Там стояла какая-то странная тишина, мои шаги на булыжной мостовой отзывались гулким эхом. Дома казались пустыми. Вдруг я почувствовал удар в спину. Испуганно обернувшись, я увидел перед собой ярко-пестрый мяч, который еще подпрыгивал по инерции, и бегущего ко мне маленького мальчика. Я поднял мяч и пошел навстречу мальчику. Только сейчас я заметил в углу двора, за розовым кустом, окна с гардинами и велосипед рядом с открытой дверью. Мальчик взял мяч, сказал «спасибо» и убежал в дом. На дверной табличке я прочел фамилию: «Шмальц». Пожилая женщина недоверчиво посмотрела на меня и закрыла дверь. Во дворе опять воцарилась мертвая тишина.
6
Рагу фин с зеленью
Когда я вошел в казино, меня окликнул маленький, худощавый, бледный черноволосый мужчина.
— Господин Зельб? — прошепелявил он. — Шмальц.
Мое предложение выпить аперитив он отклонил.
— Спасибо, я не употребляю спиртного.
— А как насчет сока? — Я не хотел отказываться от своего «Aviateur».
— У меня перерыв до часу. Можно, я, не откладывая, о деле? Хотя материала немного.
Ответ состоял из эллиптических предложений, причем без шипящих звуков. Может, он специально приучил себя избегать слов с шипящими?
Дама-метрдотель нажала на кнопку звонка, и пришла девушка, которая вчера стояла за стойкой директорского бара. Она проводила нас в большой зал на втором этаже и усадила за столик у окна.
— Вы ведь уже знаете, с чего я люблю начинать?
— Сейчас организуем, — ответила она с улыбкой.
Шмальц заказал рагу фин с зеленью, а я выбрал кисло-сладкую свинину по-китайски. Шмальц с завистью посмотрел на меня. От супа мы воздержались оба, хотя и по разным причинам.
За коктейлем я спросил его о результатах расследования по делу Шнайдера. Шмальц без единого шипящего звука очень четко доложил о проделанной работе. Несчастный человек, этот Шнайдер. После скандала в связи с его очередным требованием аванса Шмальц несколько дней следил за ним. Шнайдер играл не только в Бад-Дюркхайме, но и в частных игорных домах и наделал немало серьезных долгов. Когда какие-то молодчики, натравленные на него кредиторами, стали избивать Шнайдера, Шмальц вмешался и доставил его, не сильно пострадавшего, но совершенно невменяемого, домой. Наступил самый подходящий момент для объяснений с начальством. Было принято решение на три месяца освободить Шнайдера, ценнейшего сотрудника отдела фармакохимических исследований, от занимаемой должности и направить на лечение, а параллельно провести соответствующую работу в определенной среде, с тем чтобы Шнайдер не имел больше возможности играть. Службе охраны РХЗ пришлось использовать свои связи с представителями мангеймского и людвигсхафенского игорного бизнеса.
— Это было три года назад. С тех пор он больше не привлекал нашего внимания. Но я уверен, что это бомба замедленного действия.
Кухня в казино была превосходной. Шмальц ел торопливо. Он не оставил на тарелке ни одного рисового зернышка — привычка человека, страдающего неврозом желудка. Я спросил, что, по его мнению, будет с тем, кто стоит за этой компьютерной диверсией.
— Для начала как следует допросим. А потом хорошенько прижмем. Его надо раз и навсегда обезвредить. Он мог бы принести заводу еще много пользы — вроде толковый малый, талант.
Я предложил ему сигарету.
— Я лучше свои, — сказал он и достал из кармана пластиковую коробку с самодельными сигаретами с фильтром. — Это мне жена делает, ровно восемь штук на день.
Терпеть не могу самодельные сигареты. Они для меня из той же оперы, что и шкафы-стенки, жилые фургоны на приколе и вязаные чехольчики для туалетной бумаги у заднего стекла семейных воскресно-прогулочных автомобилей. Его слова о жене напомнили мне дверную табличку с фамилией «Шмальц».
— У вас сын?
— Не понял?.. — ответил он, недоверчиво глядя на меня.
Я рассказал о своих блужданиях по старой территории, о заколдованном дворике, увитом виноградом, и о мальчике с разноцветным мячом. Недоверие в глазах Шмальца исчезло, и он подтвердил, что в этой квартире живет его отец.
— Он тоже из старой гвардии, знает генерального еще с прежних времен. Теперь следит за порядком на старой территории. По утрам мы отводим к нему сына — моя жена тоже работает здесь, на заводе.
Еще я узнал, что раньше многие охранники жили на территории завода и Шмальц практически здесь вырос. Завод строился на его глазах, так что он знал здесь каждый закоулок. Жизнь посреди нефтеперерабатывающих установок, реакторов, дистилляторов, турбин, силосных башен и железнодорожных цистерн — даже мне, с моей любовью к индустриальной романтике, такой жребий представляется довольно унылым.
— И у вас никогда не возникало желания найти какую-нибудь работу за пределами РХЗ?
— Не хотел огорчать отца. Он всегда говорил: наше место здесь, генеральный же тоже не бросает лямку.
Он посмотрел на часы и вскочил.
— К сожалению, мне пора. С часу у меня — личная охрана. Спасибо за обед.
Мои послеобеденные штудии в отделе кадров не принесли положительных результатов. В четыре часа я окончательно убедился в бесполезности изучения личных дел. Я заглянул к фрау Бухендорфф, о которой уже знал, что ее зовут Юдит, что ей тридцать три года, что у нее высшее образование, что она преподаватель немецкого и английского, но не нашла подходящей работы по специальности. На РХЗ она уже четыре года, сначала работала в архиве, потом в отделе по связям с общественностью, где ее и заметил Фирнер. Жила она на Ратенауэрштрассе.
— Сидите, сидите! — сказал я, заметив, что она шарит ногами под столом в поисках туфель.
Она предложила мне кофе.
— Спасибо, с удовольствием выпью с вами кофе за наше добрососедство. Я прочел ваше личное дело и теперь знаю о вас все, кроме количества принадлежащих вам шелковых блузок. — На ней и сегодня была шелковая блузка, только на этот раз наглухо застегнутая.
— Это вторая, а если вы в субботу придете на прием, то увидите и третью. У вас уже есть приглашение? — Она придвинула ко мне чашку и закурила сигарету.
— А что за прием? — поинтересовался я, косясь на ее ноги.
— У нас с понедельника находится делегация из Китая, и на прощание мы хотим показать гостям, что у нас не только установки и агрегаты, но и угощение лучше, чем у французов. Фирнер считает, что для вас это удобный случай познакомиться и пообщаться кое с кем из интересующих вас лиц в непринужденной обстановке.
— А с вами я смогу пообщаться в непринужденной обстановке?
Она рассмеялась.
— Я буду заниматься китайцами. Но среди них есть женщина, роль которой я так до сих пор и не поняла. Может, она специалист по вопросам безопасности? Ее никак не представили, значит, это своего рода ваша коллега. Красивая женщина.
— Вы подсовываете мне ее, чтобы избавиться от моих ухаживаний, фрау Бухендорфф! И даже кофе не даете. Сегодня же пожалуюсь на вас Фирнеру.
Я еще не успел произнести все это, как мне стало стыдно за свои слова. Затхлое старческое донжуанство!
7
Небольшая авария
На следующий день воздух над Мангеймом и Людвигсхафеном был совершенно неподвижен. От духоты рубашка прилипала к спине, даже когда я не шевелился. Езда по городу была сплошной нервотрепкой — фокстрот для педалей сцепления, газа и тормоза; ощущалась острая нехватка третьей ноги. На мосту Конрада Аденауэра движение вообще застопорилось: кто-то кому-то въехал в задний бампер, а вслед за ними столкнулись еще двое. Двадцать минут я сидел в пробке, смотрел от скуки на поезда и встречные машины и курил, чтобы не задохнуться от выхлопов.
Встреча с Шнайдером у меня была назначена на половину десятого. Вахтер в проходной № 1 объяснил мне дорогу:
— Минут пять, не больше. Идите прямо, а как дойдете до Рейна, еще метров сто влево. Увидите светлое здание с большими окнами — это и есть лаборатории.
Я пошел в указанном направлении. На самом берегу Рейна я увидел вчерашнего мальчика с мячом. Теперь у него было игрушечное ведерко на веревочке. Он черпал ведерком воду из реки и выливал в водосток.
Заметив и узнав меня, он крикнул:
— А я вычерпаю Рейн!
— Желаю успеха!
— А что ты тут делаешь?
— Мне надо в лабораторию, вон туда.
— А можно я с тобой?
Он вылил воду из ведерка и подошел. Дети часто липнут ко мне, не знаю почему. Своих у меня нет, а чужие чаще всего действуют мне на нервы.
— Ну, пошли, — сказал я, и мы вместе отправились к зданию с большими окнами.
Мы уже были метрах в пятидесяти от здания, когда из двери выскочили несколько человек в белых халатах. Они помчались вниз, к воде. Потом из двери повалила уже целая толпа — не только в белых халатах, но и в рабочих комбинезонах, вперемешку с секретаршами в юбках и блузках. Это было довольно забавное зрелище. Я даже удивился, как можно бегать в такую духоту.
— Смотри, он нам машет! — сказал мальчик.
В самом деле, один из сотрудников в белом халате махал обеими руками и что-то кричал нам, но я не мог разобрать его слов. Хотя понимать особенно было нечего — он явно кричал, чтобы мы поскорее уносили ноги.
Первый взрыв обрушил на дорогу град стеклянных осколков. Я схватил мальчика за руку, но он вырвался. В первые мгновения меня словно парализовало: я не чувствовал никаких ранений или повреждений и по-прежнему, несмотря на непрерывный звон стекла, слышал какую-то странную, оглушающую тишину. Я видел, как мальчик бросился бежать, поскользнулся на стеклах, с трудом удержался на ногах, но, сделав еще два-три нетвердых шага, упал и по инерции перевернулся.
Потом раздался второй взрыв, я услышал крик мальчика и почувствовал боль в правой руке. За хлопком последовало резкое, угрожающее, зловещее шипение. Этот звук поверг меня в панику.
Взвывшие где-то вдалеке сирены вернули меня к жизни. Они пробудили во мне выработанные за время войны рефлексы бегства, поиска укрытия, оказания помощи.
Я бросился к мальчику, схватил его левой рукой и потащил назад, туда, откуда мы пришли. Он не поспевал за мной, но не вырывался и усердно семенил за мной на своих маленьких ножках.
— Давай, малыш, скорее! Надо бежать, потерпи немного!
Прежде чем повернуть за угол, я оглянулся. Там, где мы только что стояли, поднималось в темно-свинцовое небо зеленое облако.
Я напрасно махал проносившимся мимо машинам «скорой помощи». Наконец мы добрались до проходной, и вахтер принялся хлопотать. Он знал мальчика, который испуганно вцепился в мою руку, бледный и весь исцарапанный.
— Боже мой, Рихард! Что с тобой случилось? Погоди, я позвоню твоему дедушке. — Он пошел к телефону. — А вам я вызову «скорую помощь». Не нравится мне ваша рука!
Мне распорол руку осколок стекла; весь рукав моего светлого пиджака был пропитан кровью. У меня кружилась голова и звенело в ушах.
— У вас нет водки?
Следующие полчаса я помню смутно. Рихарда забрал дед, высокий, широкоплечий, грузный старик с голым черепом, выбритым сзади и с боков, и пышными белыми усами. Он легко, как пушинку, поднял внука на руки. Полиция попыталась проехать на территорию, чтобы выяснить обстоятельства происшествия, но ее не пустили. Вахтер налил мне вторую рюмку водки, а потом и третью. Приехала «скорая помощь» и отвезла меня к заводскому врачу, который зашил мне рану и повесил руку на перевязь.
— Вам следует немного полежать в соседней комнате, — сказал он. — Все равно вам сейчас с завода не выбраться.
— Почему это мне не выбраться с завода?
— У нас объявлена смоговая тревога, и все движение остановлено.
— Как это понимать? У вас смоговая тревога, а вы запрещаете покидать эпицентр смога?
— У вас совершенно неверные представления об этом. Смог — явление метеорологическое, и у него нет ни центра, ни периферии.
Мне это показалось полной чушью. Чем бы там ни был смог — я видел зеленое облако, и оно росло. Причем росло именно здесь, на территории завода. И я должен здесь торчать? Я решил поговорить с Фирнером.
Его офис превратился в штаб по ликвидации последствий аварии. В открытую дверь я увидел полицейских в зеленом, пожарников в голубом, химиков в белом и нескольких директоров в сером.
— Что, собственно, произошло? — спросил я фрау Бухендорфф.
— У нас произошла небольшая авария, ничего серьезного. Просто городская администрация сдуру объявила смоговую тревогу, и это вызвало переполох. А с вами-то что случилось?
— Меня слегка поцарапало во время вашей небольшой аварии.
— А как вы там очутились? Ах да, вы же собирались к Шнайдеру. Его, кстати, сегодня и нет.
— Я что, единственный пострадавший? А погибшие есть?
— Ну что вы, господин Зельб! Все ограничилось оказанием первой помощи на месте. А вам мы можем еще чем-нибудь помочь?
— Помогите мне выбраться отсюда.
У меня не было желания пробиваться к Фирнеру, чтобы услышать: «Приветствую вас, господин Зельб».
Из кабинета вышел полицейский, мундир которого пестрел знаками отличия.
— Господин Херцог, вы ведь едете в Мангейм? Не могли бы вы захватить с собой господина Зельба? Его тут немного поцарапало, не хотелось бы задерживать его здесь.
Херцог, крепкий мужчина, согласился меня подвезти. У проходной стояло несколько полицейских машин и репортеры.
— Постарайтесь сделать так, чтобы вас не сфотографировали с этой повязкой.
У меня и самого не было желания фотографироваться, поэтому, когда мы проезжали мимо репортеров, я наклонился к прикуривателю.
— А как получилось, что они так быстро объявили смоговую тревогу? — спросил я, когда мы ехали по словно вымершему вдруг Людвигсхафену.
Херцог проявил завидную осведомленность.
— После нескольких смоговых тревог осенью восемьдесят четвертого года мы решили провести эксперимент в Баден-Вюртемберге и Рейнланд-Пфальце, по новым технологиям, на новой правовой основе, при участии нескольких федеральных земель и разных ведомств. Идея заключается в том, чтобы мгновенно регистрировать вредные выбросы, соотносить их с метеорограммой и тут же объявлять смоговую тревогу, а не тянуть до последнего момента, когда объявлять ее уже поздно. Сегодня мы как раз впервые опробовали эту модель на практике. До этого мы только примерялись к подобным ситуациям.
— А как насчет взаимодействия с заводом? Я видел, как полицию не хотели пускать на территорию.
— Да, это одно из больных мест проекта. Химическая промышленность борется против нового закона на всех уровнях. В настоящий момент в Конституционном суде рассматривается жалоба на нарушения закона в данной области. По закону мы имеем право въехать на территорию завода, но пока, на этой стадии, стараемся не обострять отношения.
Дым от моей сигареты раздражал его, и он открыл окно.
— Черт побери!.. — воскликнул он и тут же поднял стекло. — Потушите, пожалуйста, вашу сигарету.
От едкого запаха, проникшего в машину через открытое окно, у меня сразу же начали слезиться глаза, а во рту появился какой-то ядовитый привкус, потом у нас обоих начался приступ кашля.
— Хорошо, что у этих ребят респираторы, — сказал Херцог.
У въезда на мост Конрада Аденауэра мы увидели перекрытую улицу, и оба полицейских, закрывших движение, были в противогазах. У края проезжей части стояло штук пятнадцать или двадцать машин. Водитель первой машины что-то говорил полицейскому, раздраженно жестикулируя и прижимая при этом к лицу цветной платок, — довольно смешное зрелище.
— Что же будет в час пик, когда все поедут с работы?
Херцог пожал плечами:
— Посмотрим, как поведет себя хлорный газ. Мы надеемся за послеобеденные часы постепенно дать возможность разъехаться по домам рабочим и служащим РХЗ. Это существенно облегчит ситуацию с транспортом в час пик. Сотрудникам других предприятий, возможно, придется переночевать на своих рабочих местах. Мы объявим об этом по радио и с помощью подвижных звуковещательных станций, если понадобится. Честно говоря, я не ожидал, что нам так быстро удастся очистить улицы.
— А эвакуации не ожидается?
— Если концентрация хлорного газа в ближайшие двенадцать часов не снизится наполовину, нам придется эвакуировать жителей из районов восточнее Лёйшнерштрассе и, может быть, даже из Неккарштадта и Юнгбуша.
[15] Но у метеорологов обнадеживающие прогнозы. Где вас высадить?
— Если концентрация окиси углерода в воздухе позволяет, я был бы рад, если бы вы высадили меня на Рихард-Вагнер-штрассе перед дверью моего дома.
— Из-за одной только окиси углерода мы бы не стали объявлять смоговую тревогу. Самое страшное — это хлор. Тут уж, конечно, людям лучше сидеть дома или в офисе — во всяком случае, не болтаться по улицам.
Он остановил машину перед моим домом.
— Господин Зельб, а вы не частный детектив? — спросил он на прощание. — Если не ошибаюсь, мой предшественник как-то имел с вами дело. Помните регирунгсрата
[16] Бендера и историю с парусными яхтами?
— Надеюсь, на РХЗ мы с вами занимаемся не одним и тем же делом. Вы уже что-нибудь знаете о причинах взрыва?
— А у вас есть какие-нибудь подозрения, господин Зельб? Вы ведь не случайно оказались на месте происшествия. Может, на РХЗ ожидали террористических актов?
— Об этом мне ничего не известно. Я занимаюсь относительно безобидным делом, которое не имеет к этой истории никакого отношения.
— Поживем — увидим. Нам, возможно, придется задать вам несколько вопросов, в управлении. — Он посмотрел на небо. — А пока что молите Бога, чтобы послал сильный ветер, господин Зельб.
Я поднялся на свой верхний этаж. Рана на руке опять начала кровоточить. Но меня больше волновало другое: неужели мое расследование действительно пойдет по совершенно другому руслу? Была ли это случайность — то, что Шнайдер сегодня не вышел на работу? Не слишком ли рано я отбросил версию о шантаже? А может, Фирнер не все мне рассказал?..
8
Можно спать спокойно
Я выпил стакан молока, чтобы избавиться от привкуса хлора во рту, и попытался наложить себе новую повязку, но мне помешал телефонный звонок.
— Господин Зельб, это ведь вы уезжали с РХЗ вместе с Херцогом? Вас что, руководство завода подключило к расследованию?
Титцке, один из последних настоящих журналистов. После того как закрылся «Хайдельбергер тагеблатт», он нашел себе место в «Райн-Неккар-цайтунг», но это был нелегкий хлеб.
— Какое расследование, Титцке? Не обольщайтесь понапрасну. У меня на РХЗ совсем другие дела, и я был бы вам очень благодарен, если бы вы меня сегодня вообще не увидели.
— Однако вам все-таки разумнее было бы сказать мне чуть больше, если вы не хотите, чтобы я просто написал, что видел.
— О своем заказе я при всем желании говорить не могу. Но я попробую устроить вам эксклюзивное интервью с Фирнером. Я сегодня еще буду звонить ему.
Мне понадобилось несколько часов, чтобы поймать Фирнера в перерыве между заседаниями. Он сказал, что версию о саботаже не может ни подтвердить, ни исключить. Шнайдер, по его сведениям, лежал в постели с воспалением среднего уха. Значит, его тоже заинтересовала причина, по которой тот не явился на работу. Он неохотно согласился принять завтра Титцке. Фрау Бухендорфф свяжется с ним.
После этого я попытался дозвониться до Шнайдера. Никто не брал трубку, что еще ничего не значило, хотя и было странно. Я лег в постель, и мне удалось уснуть, несмотря на боль в руке. Проснулся я к вечернему выпуску новостей. Диктор сообщал, что облако хлорного газа уходит в восточном направлении и что опасность, которой на самом деле и не существовало, окончательно минует в течение вечера. Комендантский час, которого, по сути, тоже никто не объявлял, прекращает свое действие в двадцать два часа. Я нашел в холодильнике кусок горгонцолы и приготовил из него соус к тальятелли,
[17] которые два года назад привез из Рима. Стряпня доставляла мне удовольствие. Надо же — стоило им объявить комендантский час, как я опять начал готовить.
Мне не надо было смотреть на часы, чтобы понять, что 22.00 уже наступило. На улицах поднялся такой шум, как будто «Вальдхоф»
[18] стал чемпионом Германии. Я надел свою соломенную шляпу и отправился в ресторан «Розенгартен». Рок-группа, именующая себя «Just for Fun», исполняла старые шлягеры. В пустых бассейнах фонтана, расположенных уступами, танцевала молодежь. Я в ритме фокстрота продвигался сквозь толпу. Музыке вторил скрип гравия под ногами танцующих.
На следующее утро я обнаружил в своем почтовом ящике бандероль от Рейнского химического завода с заявлением по поводу вчерашних событий, каждое слово в котором было выверено до микрона. Из этого послания я узнал, что «РХЗ стоит на страже жизни» и что одним из важнейших приоритетов его научных разработок является сохранение жизнеспособности немецкого леса. Ну, значит, можно спать спокойно.
К заявлению прилагался маленький пластиковый кубик с запаянным внутри живым семенем немецкой ели. Довольно милая штучка. Я показал кубик коту и поставил на камин.
Потом я отправился погулять по Маннхаймер-Планкен,
[19] приобрел по пути недельный запас «Свит Афтон», купил на рыночной площади горячий сэндвич с печеночным паштетом и горчицей, навестил своего турка, торгующего хорошими маслинами, какое-то время наблюдал за тщетными усилиями «зеленых» — установивших информационный стенд на Параде-плац — нарушить мир и согласие между РХЗ и населением Мангейма и заметил среди собравшейся публики Херцога, которому организаторы акции тоже всучили несколько листовок.