Маршалл Алан
Мы такие же люди
Алан Маршалл
Мы такие же люди
(Очерки)
Перевод Л. Завьяловой
Ведь мы же знали, что их кровь струится в наших реках.
Что черноземом на полях лежит их черный прах,
Но забывали, что все люди - дети Человека...
Джудит Райт
1
ПУТЕШЕСТВИЕ НА ОСТРОВ ЧЕТВЕРГА
Австралиец был высокого роста, с коричневой кожей и шапкой вьющихся волос. Его красная набедренная повязка резко выделялась на темном фоне катера, где он стоял. Подобно заграничной наклейке на чемодане яркая повязка наводила на мысль о пагодах, пальмах и дальнем плавании.
Я стоял на пристани Ред-Айленд-Пойнт (полуостров Кейп-Йорк) на самом севере Австралии. Катер отправлялся на остров Четверга, до которого было двадцать две мили. Он то поднимался, то опускался на волнах, набегавших из Торресова пролива.
Австралиец широко улыбнулся, обнажив ряд ровных белых зубов. Он сделал несколько шагов по палубе и протянул мне руку. Я заметил, что кожа на ладони была совсем светлая. Его пальцы обхватили мое запястье, словно щупальца обитателя морских глубин; когда я прыгнул вниз, он подхватил меня на лету.
Я пошел на корму и сел у поручней, упираясь руками в брезентовый тент, прикрывавший трюм. Брезент тянулся до рубки.
Капитан катера завел мотор. Абориген в красной набедренной повязке взобрался на крышу рубки и уселся там, скрестив руки; его могучая спина блестела под жаркими лучами тропического солнца.
Мотор заработал. Вода за кормой забурлила. С севера по горизонту вырисовывались голубые призрачные острова; над ними нависла громада кучевых облаков - предвестников сезона дождей. Вот уже несколько дней, как эти облака повисли над цепью гористых островов. Время от времени слышались далекие раскаты грома, а ночью в небе вспыхивали молнии. Через несколько недель облака затянут все небо. Налетит шквал, заставляя деревья дрожать и гнуться, а потом прольется благодатный тропический дождь. Так здесь наступает сезон дождей.
Подобно расшалившемуся ребенку, катер затеял шумную игру с морем. Он подставлял свой тяжелый нос набегающим волнам и принимал удары каждой волны, словно грубоватые шлепки товарища по играм.
Абориген на крыше рубки сидел неподвижно. Он напоминал носовое украшение корабля. Одна его нога свисала вниз, исчезая в открытом люке. Он упирался подбородком в колено другой ноги.
Приподняв брезент, я заглянул в рубку. Огромная темная ступня аборигена покоилась на рулевом колесе, пальцы сжимали одну из спиц. Абориген орудовал большим пальцем ноги с удивительной легкостью, быстро двигая им или задерживая его в определенном положении, словно выполняя чью-то команду. Удерживал ли он колесо от вращения, или отпускал его, - катер неизменно противостоял натиску волн.
Я опустил брезент и стал рассматривать деревья и скалы острова Энтранс, мимо которого лежал наш путь. Волны разбивались о скалы, под горячим солнцем ^трепетали темные тени деревьев. Остров, покрывающийся в сезон дождей зеленью, сейчас излучал палящий зной.
В 1849 году в эти воды вошел английский двадцативосьмипушечный военный корабль \"Рэтлснейк\". Капитан Оуэн Стэнли решил сойти на берег. Ученый Томас Гекели рассказывает, что, когда они высадились, из зарослей выбежала нагая белая женщина. Женщину звали Барбара Томсон. Четыре года назад она, ее муж и еще четверо мужчин вышли в море, чтобы разыскать остов разбитого судна, рассчитывая спасти груз. Мужчины затеяли ссору, лодка затонула у острова Энтранс. В живых осталась одна Барбара. Ее спасли островитяне, а один из них, по имени Борото, взял в жены.
Итак, перед нами была родина Борото - аборигена, который взял в жены белую женщину. Теперь остров безлюден. На родине Борото не слышится человеческая речь. Безлюден и остров Принца Уэльского, где некогда тоже жили люди. Опустели и все другие острова, которые лежат к северу.
\"Белые люди, - сказал мне позднее темнокожий мальчик, - приходят на наши острова, как болезнь. Они не остаются. Они приходят и уходят. А после них приходит Смерть и поселяется среди нашего народа. Ее лицо - лицо белого человека. Скоро на этих островах никого не останется. Тогда белые люди перестанут сюда приезжать. Они отправятся в другие места, где темнокожие сильны и здоровы. И темнокожие там вымрут, как мы\".
Остров Энтранс молчал. Ведь остров без жителей - это остров без голоса. Сто лет назад, когда здесь жил Борото, Энтранс мог говорить устами его племени. Словно погруженный в тяжелое раздумье, остров не видел нашего катера, уверенно рассекавшего волны.
Но вот Энтранс остался позади. Встречая открытое море, наш \"Дельфин\" встал на дыбы, как лошадь. Я уцепился за поручни. Катер тяжело приподнимался, неохотно преодолевая сопротивление ветра и свистящих волн, затем скользил вниз, на мгновение замирая в голубовато-зеленых впадинах моря.
Рулевой по-прежнему орудовал ногой, направляя катер. Он сидел на крыше рубки все в той же позе и напряженно смотрел перед собой, остерегаясь рифов и мелей. Он казался олицетворением той силы, которая заставляла нас скользить по волнам; он словно управлял и ветром и морем.
Когда нос катера поднимался навстречу волне, фигура рулевого взмывала вверх подобно ястребу. Его коричневый торс и красная набедренная повязка раскачивались на фоне облаков, как если бы он сражался с насыщенным влагой ветром. Затем катер скользил вниз, и рулевой, мелькнув на фоне мангров {Мангровые леса, или мангровы, - растительность низменных, затопляемых тропических побережий. Характерная особенность мангров - наличие разветвленных, погруженных в ил корней. Наиболее распространенное растение мангров - ризофора (Rhizophora mucronata). - Здесь и далее прим. ред.}, окаймлявших остров Хорн, раскачивался внизу, на фоне морской синевы.
Мне казалось, что рулевой должен сгибаться и распрямляться в такт движениям катера; если его могучие мускулы перестанут напрягаться, судно перестанет двигаться вперед. Но нет - он неподвижно сидел на своем месте с невозмутимым видом. Когда он взмывал над гребнем волны, на него обрушивался дождь белых брызг. Мы вошли в пролив Боут между островами Хорн и Принца Уэльского, где ветер уже не подстегивал обессилевшие волны. Они устало катились, сталкивались друг с другом и откатывались назад. Катер легко рассекал их.
Желтые и оранжевые листья ризофор покачивались на поверхности воды, вытянувшись волнистыми линиями; временами они исчезали в бурлящей пене.
По берегам острова Хорн ризофоры стояли в воде. Насыщенная влагой поросль висела над поверхностью моря на корнях. Между рядами деревьев протоки выносили в море ил. На образовавшихся отмелях виднелись следы крокодилов.
Остров Четверга лежит посередине пролива Боут. Мы пристали к берегу. На пристани толпились островитяне в военной форме - в рубашках и шортах цвета хаки. Офицер, встречавший меня на пристани, был невысокого мнения об австралийских писателях, которые ненадолго приезжают в тропические районы Австралии, а по возвращении делятся своими впечатлениями с читателями.
- Значит, вы приехали сюда собирать материал? - сказал офицер, когда мы сели в джип. - Что ж, читал я писания ваших коллег про стройные пальмы над золотыми пляжами, синее море и прекрасных девушек-туземок. Если бы вы тут пожили лет двадцать, то не стали бы писать подобной чепухи.
- А вам разве не нравятся тропики? - спросил я.
- Нет, не особенно. Для меня тропики - это прежде всего зловоние, лихорадка и насекомые, набрасывающиеся на вас, как только вы высунете нос из-под сетки.
Перед зданием столовой стояло несколько деревьев в цвету. Это был красный жасмин. Опавшие лепестки покрыли землю густым ковром, воздух был насыщен их ароматом.
Мы расположились в просторной столовой и выпили холодного пива. Через широкие окна был виден отлогий берег моря, поросший кокосовыми пальмами. Волны прилива быстро набегали. Пенящаяся вода заливала буй.
- Нет, - продолжал офицер, - вы мне лучше не говорите о тропиках. Я хорошо их знаю. Вот мы с вами сидим и истекаем потом; сегодня ночью задохнешься, даже если ничего на себя не натянешь, кроме сетки от москитов. Вас сейчас качало на катере под палящим солнцем. Я пересекал этот отрезок моря не менее сотни раз, я-то знаю, что это скучное, утомительное путешествие. По всей вероятности, вернувшись домой, вы объявите себя специалистом по морскому плаванию на остров Четверга. Вы опишете его, а люди прочтут и скажут: \"Ах, какая прелесть!\" Все вы, писатели, говорите неправду.
- То, что вы считаете ложью, - для меня правда, - ответил я. - Мы смотрим на вещи разными глазами.
- Что вы видели по пути сюда такого, о чем стоило бы написать? , ;. Я рассказал ему о своих впечатлениях.
- Россказни! - рассмеялся он. - Чистое воображение!
Нам подали завтрак. Я спросил его, что он думает о коренных австралийцах.
- Писатели с юга Австралии переоценивают аборигенов, - сказал он. Мы-то понимаем, что они дикари. Единственный понятный туземцу язык - это язык плетки. Они отъявленные лентяи. Сколько ни положишь труда на их воспитание, в душе они всегда останутся дикарями.
- Я уверен, что это не так, - возразил я.
- Вы вообще ничего не знаете о туземцах!
- Но я кое-что знаю о природе человека, - доказывал я.
- Вы хотите сказать - белого человека. У черных мало общего с белыми. Вы приезжаете сюда с мечтой о мире, где белый и черный - братья. Ложная сентиментальность! Черный - в сущности животное. Если вы к нему добры, он рассматривает это как слабость; бейте его, и он станет вас уважать.
- Смотрите, - показал он пальцем туда, где за окном под пальмой спал абориген, подложив под голову руки. - Что я вам говорил? Полюбуйтесь дрыхнет, вместо того чтобы работать! Это олицетворение всех островитян. Они работают только из-под палки. Армия испортила туземцев, они вообразили, что сами не хуже белых.
Когда мы поднялись из-за стола, мой собеседник положил руку мне на плечо и сказал:
- Ну что ж, мистер Маршалл, я покидаю вас. В тропиках есть одно правило, которое необходимо выполнять: в полдень следует отдыхать, иначе вы не сможете работать. Встретимся часа через два.
2
РАССКАЗЫ КУКИ
Я сидел на носу \"Тани\" - кеча {Кеч - небольшое двухмачтовое судно.}, на котором солдаты-аборигены с различных островов Торресова пролива ехали на побывку домой. У солдат, нагруженных вещевыми мешками, туго набитыми подарками для жен и детей, был довольный вид. Некоторые из них не виделись с семьями по два года.
\"Тани\" зарывался носом в волны, поднимая фонтаны брызг. Большинство белых на борту страдали морской болезнью, аборигены же, расположившиеся на носу, словно наслаждались качкой. Они не обращали внимания на обдававшие их брызги.
Я сидел между Наггетом и Куки {Наггет (nugget) по-английски означает \"самородок\": Куки (cookie) - \"повар\".}, двумя матросами-островитянами, и наблюдал за летучими рыбами. Эти изящные рыбки, преследуемые муренами и королевскими рыбами, пытались ускользнуть, выпрыгивая из воды; казалось, они исполняют какой-то фантастический танец под яркими лучами солнца.
Куки - худощавый, гибкий человек - встал и пошел на корму, чтобы проверить удочку, которую он привязал к поручням. По-видимому, он служил мишенью для шуток своих приятелей. К нам присоединилось четверо солдат-островитян. Я заметил, что стоило Куки заговорить, как на их лицах появлялась улыбка.
Когда Куки вернулся, Наггет, наблюдавший, за ним с усмешкой, громко сказал мне:
- Наш Куки - замечательный рыбак. В ответ Куки состроил гримасу.
- Скоро мне попадется рыба, - ответил он, - И крупная.
- Ты женат, Куки? - спросил я. Мне захотелось побольше узнать об этом веселом человеке.
- Да, женат.
- Он удачно женился, - многозначительно вставил Наггет.
Стоявшие позади меня солдаты рассмеялись, а один из них заметил:
- Куки - очень хороший муж.
Куки усмехнулся и промолчал.
- С какого острова ты родом, Куки? - поинтересовался я.
- С Дарнли.
- С Дарнли? - повторил я. - Слыхал о таком. Это красивый остров?
- Самый красивый, - подхватил Куки.
- Остров Муррей лучше, - возразил Наггет.
- Мне помнится, жители Муррея были отважные воины, - сказал я.
- Лучше их в Торресовом проливе не было, - подтвердил Наггет.
- Ребята с Дарнли были лучше, - решительно возразил Куки.
Наггет усмехнулся и, вытянув босую ногу, ткнул Куки в спину.
- Ребята с Дарнли ничего не стоят, - сказал он.
- Расскажи мне о Дарнли, Куки, - попросил я. - Кто был первый белый человек, побывавший там?
- Доктор Макфарлен.
- Макфарлен... Кажется, я уже слышал это имя. А где был ты, когда он к вам приехал?
Куки удивленно посмотрел на меня, проверяя, серьезно ли я спрашиваю. Затем он ухмыльнулся и показал пальцем вниз.
- Я был далеко, в сердце земли, - ответил он.
Аборигены так и покатились со смеху. На глазах у них выступили слезы, они повторяли: \"Вот это да - в сердце земли!\"
Позднее я выяснил, что достопочтенный доктор Макфарлен написал книгу о Новой Гвинее и островах Торресова пролива. Он побывал там в семидесятых годах прошлого века.
- Ты знаешь что-нибудь о докторе Макфарлене? - спросил я.
- Да, - ответил Куки. - Отец мне рассказывал.
- Пожалуйста, повтори то, что тебе рассказывал отец.
- Ладно, - согласился Куки.
Я вытащил записную книжку. Куки посмотрел на нее с заметным беспокойством. Остальные рассмеялись.
- Не обращай внимания, - успокоил я Куки. - Это для того, чтобы мне не забыть твой рассказ.
- Жители моего острова, - начал Куки, - никогда не видели белых. Однажды приехали к нам восемь темнокожих, а за ними доктор Макфарлен. Макфарлен послал их вперед. Он сказал им: \"Не убивайте темнокожих на острове. Обращайтесь с ними хорошо!\" Так они и поступили. А потом приехал на Дарили и он сам.
Тогда Даббард, вождь Дарнли, сказал своим людям: \"Послушайте белого, он хочет что-то сказать. Не надо убивать белых. Они пришли с добрым словом. Когда-нибудь мы будем вместе жить в мире\".
Тут люди с Дарили побросали луки и стрелы. Они сказали старику Даббарду: \"Мы тебе верим. Пускай белые приходят, когда хотят\".
- Ну и кто же из белых пришел к вам? - спросил я Куки, когда он умолк.
- Тут же появились вербовщики, - ответил он.
- А мистер Макфарлен был на острове, когда они появились? поинтересовался я после паузы.
- Нет. Он оставил на Дарнли своих людей, темнокожих, чтобы они помогали нам. Один из них теперь живет на острове. У него голова работает лучше, чем у всех жителей Дарнли.
- А вы все были плохими до того, как он приехал? - спросил я.
- Да, - ответил он просто.
- Должно быть, в те времена тут была уйма плохих людей, - сказал я с улыбкой.
Куки уставился на меня, пытаясь понять смысл моих слов. Присутствующие молчали. Вдруг Куки расхохотался, а за ним и мы. Аборигены, стоявшие позади меня, подошли ближе и опустились на палубу рядом со мной. Мы сразу прониклись симпатией друг к другу.
- Куда поехал доктор Макфарлен после Дарнли? - спросил я, когда смех умолк.
- Доктор Макфарлен поехал на другие острова и оставил одного из своих на Баду, другого - на Саибаи. Больше я ничего не знаю.
- Спасибо, Куки. Мне понравился твой рассказ. Что еще ты знаешь о своем народе?
Куки сосредоточенно сдвинул брови. Он посмотрел сначала на небо, потом на море, продолжая напряженно думать. Наконец он призвал на помощь окружающих:
- Что же еще я могу рассказать, а?
Наггет внезапно оживился, наклонился к Куки и стал ему что-то скороговоркой объяснять на родном языке. Его возбуждение передалось Куки, и он жестами выразил свое одобрение. К разговору присоединились и остальные четверо мужчин.
Куки повернулся ко мне и объявил:
- Я расскажу тебе, откуда взялись скалы в море возле Брамбл-Ки.
- Должно быть, это интересно, - сказал я.
- Да, очень интересно, - подтвердил Наггет. Брамбл-Ки - островок, расположенный к северу от Дарнли. Рядом с островком из моря выступают скалы.
- Старые Люди, - начал Куки, - поклонялись солнцу. А некоторые верили, что, когда человек умирает, его дух спускается в подземный мир. Это так рассказывают, - добавил он застенчиво, словно опасаясь, как бы я не подумал, будто он сам разделяет верования Старых Людей.
- Понимаю, - сказал я. - Ты рассказываешь сказку.
Куки был удовлетворен. Кивнув головой, он продолжал:
- И вот однажды на Дарнли приплыли люди с острова Муррей. Они хотели затеять ссору. На Дарнли был вождь, звали его Реббес. Он сказал людям, которые хотели затеять ссору: \"Давайте возьмем часть острова и перенесем на другое место - в Брамбл-Ки\". И они взяли с холма камни, чтобы сложить Брамбл-Ки.
- Ну, как, нравится вам рассказ? - вдруг осведомился Куки.
- Очень нравится! Что же было дальше?
- Люди его послушались. Того, кто больше всех старался, звали Пайвари. И вот люди взяли камни и понесли их. Но камни были очень тяжелые, и они сложили их слишком близко. Реббес закричал: \"Несите камни дальше!\". Он стоял на Дарили и распоряжался оттуда. Люди снова подняли камни и отнесли дальше, но Реббес сказал: \"Нет, несите еще дальше!\" Они снова подняли камни и отнесли еще дальше, но Реббес опять сказал: \"Еще дальше!\"
Куки подождал, пока я все записал, а потом спросил, сколько раз у меня получилось \"Несите дальше\".
- Три раза, - ответил я.
- Надо, чтобы было четыре.
- Хорошо, - сказал я, записывая. - Теперь четыре.
- Потом Пайвари закричал с Брамбл-Ки: \"Сложить их здесь!\" И Реббес ответил: \"Хорошо!\" Сложив Брамбл-Ки, они поплыли в лодке назад к Дарнли. Но ветер был слишком сильный. Пришлось им повернуть лодку, и все они, как один, превратились в камни.
- Эй, Наггет, - обратился Куки к своему напарнику. - Ведь правда, эти люди тут же превратились в камни?
- Правда, - ответил Наггет.
- Они не смогли добраться до Дарнли, - продолжал. Куки. - Эти камни и теперь лежат возле Брамбл-Ки - около мили от Дарнли. Когда Реббес и его родичи на Дарнли увидели, что произошло, они вошли в море и тоже превратились в камни. Камни до сих пор лежат там.
- И эти камни похожи на людей? - спросил я.
- Совсем как люди!
- Один человек, - сказал Наггет, - нес на спине ребеночка. Ребеночек тоже превратился в камень.
- Хотелось бы мне посмотреть на эти камни, - сказал я.
- Видишь, на Дарнли знают много историй.
- Наверное, люди твоего племени были замечательными рассказчиками.
- Да, было время, - ответил Куки. - А пришли белые, и все кончилось.
- Что вы думаете о белых? - спросил я.
Присутствующие смущенно молчали.
- Говорите же, - попросил я. - Можете не стесняться!
Я объяснил, почему мне хочется узнать их мнение: я понимаю, что мой народ плохо обошелся с ними, но, хотя я белый, сердце у меня, как у темнокожих, и, по всей вероятности, я соглашусь с тем, что они скажут.
Как мне позднее объяснил один белый, сделав это последнее, весьма туманное, заявление, я сразу совершил несколько оплошностей. Во-первых, я подорвал престиж белого человека в тропиках; во-вторых, я потерял уважение аборигенов, с которыми разговаривал; в-третьих, я дал им повод задуматься над условиями их жизни; в-четвертых, я навел их на мысль о том, что есть белые, которые считают их равными себе; в-пятых, я обнаружил перед ними свою глупость, они этим воспользуются и ничего не станут делать для меня бесплатно. Итак, я взвалил на себя \"тяжелую ответственность\", но в то время это было мне еще неведомо.
Аборигены молча слушали меня, продолжая дружелюбно, хотя и настороженно, улыбаться. Когда я сказал, что необходимо создать лучшие условия для того, чтобы они могли учиться, они подняли головы, стараясь не пропустить ни одного слова.
Из разговоров с аборигенами на острове Четверга я узнал, что они жадно рвутся к знаниям. На этом острове солдат-аборигенов обучают основам английского языка и арифметики. Общепризнано, что у солдат из коренного населения желания учиться гораздо больше, чем у белых.
Вдруг Наггет, который одобрительно поддакивал, положил мне на плечо широкую ладонь и серьезно сказал:
- Белые думают, что если они дадут нам образование, то сравняются с нами. Они не думают, что, наоборот, мы станем такими, как они. \"Нет, говорят белые, - обучив их тому, что мы знаем сами, мы сравняемся с черными, будем жить так, как живут черные, будем думать так, как черные\". Но мы так не считаем. Мы говорим: \"Дайте нам образование, и мы будем такими, как белые. Мы будем жить, как живут белые; мы будем думать так, как белые\".
Он прав, решил я, следя глазами за вереницей морских птиц, пересекавших путь корабля. Белые боятся дать образование аборигенам. \"Не поднимайте черных до своего уровня, - говорят они. - Стараясь поднять их до себя, мы сами опустимся до их уровня\". Белые считают свою культуру чем-то вроде тепличного цветка, который следует холить и оберегать. В темнокожем, приобщившемся к западной культуре, они видят угрозу всему тому, чего они силятся достигнуть. \"Носителем нашей культуры может быть только белый человек\", - кричат они, возомнив, что белая кожа сама по себе добродетель и залог прогресса.
\"Стоит вам дать черному образование, и вы его погубите, - сказал мне один лавочник. - Он обнаглеет и захочет слишком многого\". По его мнению, следует опасаться \"наглости\" темнокожих (у белых это зовется \"независимостью\" и \"защитой своих прав\"). К тому же дать образование аборигенам - значит поставить под угрозу материальное благополучие белых: \"Темнокожие должны знать свое место. Лучший способ обращения с черным - не жалеть плетей\".
- Некоторые белые говорят, - сказал я, - что вы не уважаете тех* кто хорошо обращается с вами. Они говорят, что вы хорошо работаете только на тех, кто с вами груб.
Эти слова произвели на присутствующих поразительное впечатление. Казалось, они вдруг перестали дышать. Их тела словно одеревенели от напряжения.
- Неужели так говорят? - недоверчиво спросил Наггет.
- Да, - ответил я.
Отвращение, которое отразилось на его лице, было убедительнее любого самого страстного словесного опровержения...
Мы наблюдали за косяком рыбы, плывшим в прозрачной воде. Над ним проносились чайки, то опускаясь на воду, то взмывая вверх. Ветер доносил до нас их крики.
Наггет сказал:
- Армия пошла нам, черным, на пользу. В армии мы познакомились с хорошими белыми людьми. Они разговаривали с нами, мы стали друзьями. Среди белых есть хорошие люди. Офицер, который обучает солдат на \'острове Четверга, оказал нам немалую помощь. В армии мы могли брать и читать любые книги, с нами обращались так же, как с белыми. В армии белые люди не думают так, как вы сказали. Так думают только люди, которые ищут наживы...
Куки пошел проверить свою удочку. Наггет указал на зеленую полоску, показавшуюся на горизонте,
- Нагир, - сказал он.
На этом острове мы должны были высадить одного из солдат. Временами волны скрывали Нагир от нашего взора, но остров все приближался. Наконец я разглядел группу аборигенов, приветливо махавших нам с берега.
Я поднялся и пошел на корму. Идти по мокрой палубе было скользко, но мои костыли были подбиты резиной. Наггет шел рядом со мной. Он делал вид, что разглядывает остров, медленно надвигавшийся на нас, но его большие загрубелые ступни как бы случайно переступали одновременно с моими костылями. Так он шел рядом со мной до тех пор, пока я не вышел на сухое, защищенное тентом место.
3
НАГИР
Нагир, как называют аборигены остров Маунт-Эрнест, расположен в 30 милях к северо-востоку от острова Четверга. Это гора, поднимающаяся над поверхностью воды. Ее поросшая лесом верхняя часть возвышается на 800 футов {Фут равен 0,3048 м.} над уровнем моря.
Южная оконечность острова круто спускается к воде, и тут огромные волны Тихого океана разбиваются о скалы, которые некогда поднимались над плодородной землей.
Северные склоны Нагира спускаются к морю уступами, окаймленными кустарником, а затем переходят в песчаный берег, на котором выстроились ряды кокосовых пальм. В тени этих пальм лежит деревня.
Люди, ожидавшие прибытия своего соплеменника, были ярко одеты. Они внимательно наблюдали за \"Тани\", покачивавшимся на якоре за полосой рифов.
Наггет спрыгнул в маленькую шлюпку и взялся за весла. Солдат-островитянин спрыгнул вслед за ним. Он был взволнован, но притворялся безразличным. Своих товарищей ему не удалось ввести в заблуждение - они смеялись и подшучивали над ним, подавая ему туго набитый вещевой мешок и бумажные свертки.
Когда шлюпка отчалила, люди на берегу приблизились к воде. Застенчивая маленькая девочка, которая следила за шлюпкой, ухватившись за юбку матери, вдруг спряталась за ее спиной. Оттуда она поглядывала на незнакомого ей человека, который был ее отцом.
Я перегнулся через поручни, наблюдая за встречей. Стоявшие рядом со мной аборигены тоже глядели на берег. Все улыбались.
Нос шлюпки уткнулся в песок. Вернувшийся домой островитянин выскочил из нее и обнял жену. Дети уцепились за его ноги и руки. Он наклонился, поднял застенчивую девочку и посмотрел на нее. Дети подхватили свертки и вещевой мешок. Одного малыша оттеснили, и он остался без пакета. С берега донеслись его вопли. Отец успокоил, малыша и дал ему сверточек, который тот крепко прижал к груди.
Все двинулись в путь. Островитянин нес девчушку.
Один из солдат сказал:
- Хорошо вернуться домой!
Наггет несколько раз ездил на берег, перевозя офицеров и солдат, которые собирались провести свой отпуск, путешествуя по островам Торресова пролива. Кроме них, единственными белыми пассажирами \"Тани\" были две сестры милосердия и священник.
Наступил и мой черед спуститься в шлюпку. Я взглянул на воду, на которую падала тень \"Тани\". Вода была голубая, как аквамарин, и такая прозрачная, что я мог рассмотреть киль корабля. Море переливалось темно-синими отсветами и манило к себе; казалось, утонуть в нем невозможно.
Важно проплывали косяки пятнистых рыб. Волшебный сад в глубинах моря был усеян пурпурными и лиловатыми цветами кораллов.
Мы пристали к берегу сразу за деревней. На острове Нагир жили тридцать восемь аборигенов - тридцать семь женщин и детей и один мужчина, старейшина преклонного возраста, которого не призвали в армию. Остальные мужчины находились на военной службе и были расквартированы на острове Четверга.
Я прошелся по деревне. Дома были из ржавого железа. Кругом бродили тощие куры. Да, белые оставили здесь глубокий след!
Затем я увидел хижину - настоящее произведение искусства. Она была сплетена из пальмовых листьев и великолепно вписывалась в окружающий пейзаж. На соломенную крышу хижины падала тень пальм, защищая ее от зноя.
Я вошел в хижину и заговорил с ее обитательницами - четырьмя местными девушками, одетыми в опрятные пестрые платья. Беседуя со мной, они смотрели мне в глаза, хотя в их поведении и чувствовалась некоторая напряженность. Эти девушки получили образование на острове Четверга. Одна из них оказалась учительницей, обучавшей детвору Нагира.
Мы пошли погулять. Как выяснилось, девушки любят читать, но так как люгеры {Люгер - небольшое судно.} заходят сюда лишь раз в месяц, они лишены возможности получать свежие газеты и журналы.
Вокруг нас собрались ребятишки: Мальчики носили красные или синие набедренные повязки, девочки были одеты в пестрые ситцевые платьица.
Глядя на выстроившиеся в ряд уродливые железные строения, я пришел к выводу, что считать нормальными условна, в которых вынуждено жить большинство аборигенов, просто преступление. Мудрость, справедливость и терпимость невозможны там, где люди живут в лачугах, где невежество зачастую умышленно поощряется.
По умению держаться и поддерживать разговор мои спутницы, отзывчивые и вдумчивые от природы, не отличались от белых девушек. Их врожденное чувство собственного достоинства сразу внушало уважение, которое по мере беседы с ними возрастало. И все же они были робкими, застенчивыми.
Однако пора было возвращаться. Было время отлива. Немногочисленные пассажиры собрались на берегу, разожгли костер и уселись вокруг него в ожидании прилива.
Когда стемнело, над пальмами взошла полная луна. Мы слышали, как кричали кроншнепы и плескалась рыба. Около девяти часов вечера до нас донесся скрип уключин и мягкие удары весел о воду. Шлюпка плавно подошла к берегу.
Когда мы добрались до кеча, я завернулся в одеяло и улегся на палубе. Надо мной высокие блестящие мачты отражали серебряную полоску лунного света. Я приподнялся на локте, вовсе не стараясь уснуть. Темная громада острова высилась в лунном свете над колышущейся водой, словно подвешенная между морем и небом.
Шлюпка, как тень, пересекла лунную дорожку, связывавшую судно с берегом. Куки и его напарник тихо гребли к острову. Они держали курс на песчаную косу.
На косе стояли две местные девушки, их фигуры вырисовывались на фоне моря.
Я вспомнил слова одного из аборигенов: \"Куки - хороший муж\". Теперь мне стал понятен смысл этой шутки. Я укутался в одеяло и заснул.
На следующее утро мы отплыли к Моа. Так называют местные жители остров Банкса, расположенный западнее Нагира. Находившийся на нашем судне священник-абориген намеревался посетить миссию на острове Банкса. Это был умный человек, горевший желанием помочь своему народу. Наблюдая, как мимо нас медленно, проплывает берег Моа, священник сказал, что обращение белых с местным населением вызывает в нем бурю негодования. Я был с ним вполне солидарен. Он продолжал:
- После 1940 года, - с тех пор как я покинул Моа, - я встречался со многими белыми людьми, но впервые вижу такого, как вы. Наши взгляды совпадают.
Когда кеч стал на якорь за рифами, мы со священником сошли в шлюпку. Наггет оттолкнулся веслом, и лодка поплыла к песчаному берегу, который то исчезал, то появлялся над катившимися впереди нас волнами. Священник коснулся моего плеча и указал на деревню, расположенную под высокими пальмами.
- Взгляните-ка, - сказал он, - вот наша деревня. Мы живем так с 1871 года. Наши хижины - из коры и ржавой жести. Здесь должен быть поселок с домами вроде тех, в каких живут белые. Я люблю свой приход. Я готов посвятить жизнь своему народу. Но в каких условиях мы вынуждены существовать!
Когда мы пристали к берегу, священник покинул меня и направился к деревне. Она стояла в некотором отдалении, а погода была жаркая. Я пересек пляж и сел под деревом, наблюдая за кроншнепами, которые копались своими длинными кривыми клювами в песке в поисках червей. Птицы превратили это занятие в настоящее соревнование. Засовывая клюв глубоко в песок, они энергично перебирали лапками и напрягали все тело так, словно клюв был маленьким ломом; иногда они смешно кружились на месте, используя клюв как точку опоры. Один из кроншнепов, затеяв борьбу с каким-то невидимым противником под песком, вдруг повалился на спину. Мне еще не случалось видеть, чтобы птица падала на спину. Я думал, что с птицами такие неприятности не случаются.
Потом кроншнепы насторожились, поднялись в воздух и полетели над самой водой, перекликаясь друг с другом и ритмично взмахивая длинными крыльями.
Я оглянулся и увидел священника, направлявшегося ко мне во главе группы аборигенов. Указав на меня, он объявил им:
- Этот человек верит в нас, он - наш брат.
Мы опустились на песок, ожидая возвращения белых пассажиров, которые ушли в деревню. Когда они вернулись, Наггет стал перевозить их на корабль. Вскоре священник и я оказались единственными пассажирами, оставшимися на берегу. Он рассказывал островитянам о своих планах по улучшению условий их жизни. Они тепло простились с ним.
Мы сели в шлюпку; Наггет оттолкнулся от берега. Шлюпка закачалась на волнах мелководья. С берега островитяне махали нам руками.
- Как будет на местном языке \"до свидания\"? - поспешил спросить я у священника. Он ответил мне, и я громко произнес это слово. На лицах людей заиграла, улыбка, они еще энергичнее замахали руками. Священник наклонился ко мне, произнес какую-то фразу на родном языке и попросил меня повторить. Я медленно повторил незнакомые, непривычные слова.
- Правильно, - сказал он.
Чувствуя, что для островитян в этой фразе заложен глубокий смысл и что она выражает и мои мысли, я громко произнес подсказанные им слова. Услышав их, люди бросились вперед, протягивая ко мне руки и выкрикивая что-то на своем языке. Они вошли в воду, подошли к борту лодки; каждый из них пожал мне руку. Я не понимал, что они при этом говорили, но в их голосах слышалось одобрение.
Когда мы удалились от берега и островитяне перестали махать нам, я с улыбкой обернулся к священнику. Его кивок головой и ответная улыбка еще больше сблизили нас.
4
БАДУ
Я проснулся до восхода солнца. Покинув восточное побережье Моо, мы бросили якорь у острова Баду, в узком проливе, отделяющем Баду от западного берега Моа.
И небо, и земля, и море еще были окутаны темным покрывалом, но небо первым прогнало ночь. Едва забрезжил рассвет, как оно перехватило слабый свет еще невидимого солнца. Легкий ветерок, покрывший воду рябью, чуть покачивал наш кеч. Он принес с собою солнечный свет и крики пробуждающихся птиц.
Деревня Баду стояла на берегу, но поодаль от того места, где мы бросили якорь. Наггет предложил отвезти меня туда в шлюпке.
Мы тронулись в путь сразу после завтрака и плыли довольно долго, потому что грести против ветра и прибоя было трудно. Наггет ни разу не отпустил весла, ни разу не передохнул. Пот струйками бежал по его лицу и капал с подбородка.
- Мне очень жаль, что я заставил тебя так потрудиться, - сказал я, чувствуя себя неловко оттого, что изза меня ему пришлось приложить столько усилий.
- Ничего, - сказал он, улыбаясь.
Стаи кроншнепов поднимались в воздух с тех участков берега, мимо которых мы проплывали, но вскоре птицы опять садились на землю.
- Как вы называете этих птиц? - спросил я Наггета.
- Суи, - ответил он и добавил: - Мы находим гнезда и яйца всех здешних птиц, но никогда не находим ни гнезд, ни яиц суи.
Я объяснил ему, что это перелетная птица, и гнезда она вьет в Восточной Сибири. Мои слова так заинтересовали его, что он опустил весла.
- Все это написано в книгах? - спросил он.
- Да, - ответил я.
- Мы никогда не находим гнезд суи, - повторил Наггет.
Я высадился на берег неподалеку от деревни, а он поплыл обратно.
Гигантские деревья манго отбрасывали тень на хижины. Выстроившиеся в ряд кокосовые пальмы образовали высокий барьер между деревней и морем. Я пошел по песчаной дорожке. Местные жители-мужчины и женщины - молча наблюдали за мной. Стоило мне приблизиться, как они исчезали в хижинах. Но они продолжали глазеть на меня через окна своих жилищ и из-за деревьев. Дети, сбившись в стайку, шли впереди меня и время от времени оглядывались.
Иногда кто-нибудь из мужчин подходил ко мне с улыбкой и ждал, чтобы я заговорил с ним. Его товарищи, стоя позади, кивали друг другу и улыбались, одобряя такую смелость. Я здоровался, произносил несколько слов, объясняя, кто я такой, и продолжал свой путь. Мой собеседник тут же возвращался к своим товарищам, которые обступали его, желая узнать, что я ему сказал. Они расспрашивали наперебой, а он отвечал на их вопросы с видом превосходства.
Поведение взрослых рассеяло страх детей. Теперь они шумно и весело бежали впереди меня. На шум из домов торопливо выходили другие взрослые.
Таким образом, моя прогулка по деревне превратилась в процессию, возглавляемую ребятишками и завершаемую взрослыми. Казалось, мы спешим на какую-то торжественную встречу, где будут речи, салют из ружей и под звуки фанфар взовьются флаги.
Но тут появился местный герой. Ему было лет восемнадцать. На плече у него сидел белый попугай. В самый разгар торжественного шествия он осмелился меня остановить:
- Здравствуй, - сказал он и улыбнулся мне.
Участники процессии сразу же сгрудились в толпу. Дети вернулись назад, шедшие позади мужчины и женщины приблизилась и окружили меня. На их лицах читалось напряженное ожидание.
Я понял, что это и было то самое событие, из-за которого все - мужчины, женщины и дети - покинули свои жилища. Меня представили публике, и я должен выступить.
Я стал подыскивать слова, которые могли бы произвести впечатление на присутствующих. В голове у меня вертелись традиционные формулы обращения: \"Леди и джентльмены... Сограждане... Товарищи... Друзья... Римляне и соотечественники...\" Вместо этого я сказал:
- Какой у тебя славный попугай!
- Да, - ответил юноша. - Очень хороший, много говорит.
Он помахал рукой перед головой птицы. Попугай выпалил заряд слов на местном языке, вызвав довольный смех у аборигенов. Я сразу проникся уважением к попугаю. Попугаи, понимающие английский язык, никогда не производили на меня впечатления, но попугай, говорящий на непонятном для меня языке, показался мне замечательной птицей.
- Его поймали на этом острове? - спросил я юношу.
- Да, мы поймали его тут.
- Знаешь ли ты названия деревьев, растущих на вашем острове?
Лицо юноши приняло такое выражение, какое бывает у ученика во время устного экзамена. Он глубоко задумался. Мужчины и женщины наблюдали за ним, приоткрыв рот, словно этот экзамен был крайне важным для всех них. Юноша начал перечислять названия деревьев, выговаривая слова медленно и отчетливо и глядя в одну точку. Он закончил перечисление с довольным видом, уверенный, что справился со своей задачей. Все улыбались. На каждом лице отражались облегчение и гордость. Я понял, что должен похвалить островитян.
- Куда бы я ни приехал, - сказал я, - я спрашиваю у белых, как называются деревья, растущие в их местности. Но они знают только одно-два названия. А этот парень перечислил много названий. Значит, он интересуется своим островом. Он мне немало рассказал о Баду.
Моя речь была встречена одобрительными улыбками.
- Какие фрукты вы употребляете в пищу? Какие из здешних деревьев приносят плоды? - спросил я у юноши.
Он резко повернулся и выкрикнул приказ, обращаясь к девчушке, которая сразу же поспешила к соседнему дому и вернулась с полными пригоршнями красных плодов величиной со сливу. Люди расступились, пропуская девочку. Она протянула плоды парню, а тот положил их мне на ладонь.
- Это гагаби, - сказал он.
Меня предупреждали, чтобы я не ел пищу аборигенов в сыром виде, но жители деревни обступили меня теснее, я понял, что им хочется, чтобы я отведал плодов.
Я так и сделал. Плоды оказались сладкими, приятными, на вкус. Я похвалил их, как они того заслуживали.
После того как я отведал плодов гагаби, всякая натянутость исчезла. Мы дружелюбно смотрели друг на друга. Я спросил, какие животные водятся на острове. Упомянули опоссума, и кто-то сказал, что у одной из женщин есть ручной опоссум.
- А нельзя ли мне на него взглянуть? - спросил я.
Конечно, можно, решили они. Женщина охотно покажет мне своего опоссума. Меня повели к ее дому.
Женщина появилась у входа в свое ветхое жилище, построенное на сваях, и с изумлением поглядела на нас. Ей объяснили, что белый человек хочет посмотреть на опоссума. Опоссума не оказалось, он находился в соседнем доме. Ребятишки помчались туда, движимые одним желанием - показать мне зверька.
Пока я стоял и ждал, аборигены торопливо переговаривались друг с другом. Судя по их лицам, речь шла о чем-то важном. Потом два аборигена побежали в соседний дом и возвратились оттуда со старым, расшатанным стулом. Один из мужчин опустился на колени и поддерживал неустойчивую ножку стула, пока я не уселся.
Тем временем дети вернулись с опоссумом. Его посадили ко мне на колени. Зверек щурился от солнечного света и медленно поворачивал голову, словно пытаясь разобраться в новой обстановке. Похвалив опоссума, я передал его мальчику, и тот осторожно унес зверька.
Удовлетворив мое любопытство по части опоссумов, аборигены полукругом собрались возле меня. Те, кто был ближе к моему стулу, сели на песок, скрестив ноги. Другие уселись на земле за ними, так что в конце концов мои слушатели расположились рядами, как в театре. Несколько минут они устраивались поудобнее, затем наступила пауза. Все лица повернулись в мою сторону.
Итак, суть дела была не в том, что я отведал гагаби, не в названиях деревьев и не в опоссуме; наступил момент, когда я должен был как-то вознаградить жителей деревни за проявленный ко мне интерес.
Я обвел взглядом лица людей, стараясь угадать, как мне поступить дальше, и тут заметил старика, который протискивался вперед из последнего ряда. Он решительно шагал через сидящих и сел прямо напротив меня с таким видом, точно ему предстояло увидеть что-то очень интересное. Он приоткрыл рот; его губы готовы были сложиться в улыбку, задрожать от волнения, сжаться от гнева... Это лицо было инструментом, на котором я мог играть словами.
- Я расскажу вам одну историю, - объявил я собравшимся.
- Хорошо, - сказал старик, кивнув головой. - Ты расскажешь нам историю о себе, да?
Это не входило в мои намерения, но я решил постараться и рассказать о себе, чтобы не разочаровать старика.
Я начал свой рассказ. Наконец-то я понял, каким образом можно увлечь аборигенов и овладеть их вниманием! В последующие месяцы я извлек из своего открытия все возможное. Я и прежде всегда старался чем-нибудь заинтересовать аборигенов и тем самым создать подходящую обстановку для обмена мнениями и завладеть их доверием. Я добился этого своими рассказами.
Темнокожие любят рассказы не меньше белых. Но белый может читать книги, а темнокожему приходится ждать, пока ему не встретится рассказчик.
Язык белого человека богат; белый способен представить себе какую-то сценку или пережить волнующий эпизод, если рассказчик хорошо владеет словом. Каждый нюанс, каждый оттенок значения, необходимые для того, чтобы придать повествованию максимальную силу воздействия, зависят от слов - многих тысяч слов.
Для темнокожих при ограниченном словаре и отсутствии книг важна мимика рассказчика. Когда рассказывает темнокожий, он полагается больше на жесты, мимику и интонацию, чем на слова.
Передача смысла исключительно посредством слов почти всегда приводит к известной вялости устного рассказа. Выступая перед белыми, я всегда испытывал потребность в более свободной жестикуляции. И вот, выступая перед темнокожими, я почувствовал себя освобожденным от всякого сдерживающего начала. Тут я не боялся предстать в смешном свете. Я мог бы кататься по песку, если бы это потребовалось для раскрытия содержания рассказа, и никто бы не удивился.
Итак, по ходу рассказа я кричал, хмурил брови, открывал рот от изумления, гримасничал, придавал лицу мрачное, страдальческое выражение... В результате я безмерно наслаждался собственным выступлением.
Пока я рассказывал свою историю аборигенам Баду, сидевший передо мной старик не спускал с меня глаз. Время от времени он бормотал \"да, да\", сопровождая эти слова кивком своей красивой головы, увенчанной, белоснежной шапкой вьющихся волос. Его интерес к моему рассказу подтверждался и глубоким вниманием, с каким он меня слушал.
Когда я заговорил о своей жене, я вынул из кармана фотографию и протянул ему. Он выхватил фотографию у меня из рук и одобрительно присвистнул.
- Красивая! - сказал он. - Твоя жена красивая женщина. Она очень похожа на мою. Моя жена тоже красивая.
Он передал фотографию тем, кто сидел сзади, и она стала переходить из рук в руки, причем мужчины присвистывали, а женщины рассматривали ее критически.
Во время рассказа за моей спиной столпились ребятишки. Они стояли, не шевелясь. Вдруг я почувствовал, как на мою руку легла маленькая, легкая, как лист, ладонь. Обернувшись, я встретился взглядом с девочкой лет пяти, которая испуганно отдернула руку.
Улыбнувшись девчушке, я продолжал рассказ. Несколько минут спустя я снова почувствовал прикосновение ее ручки, но стоило мне оглянуться, и она опять ее отняла. В третий раз я наклонился к ней и шепнул:
- Не отнимай руку!
Она сразу вложила руку мне в ладонь; ее смущенное нежное личико просияло. Она отняла руку, только когда я кончил рассказ и встал.
Старик тоже встал и подошел ко мне с улыбкой.
- Я бы хотел знать твое имя, - сказал я. - Как тебя зовут?
- Леви Мадуа, - гордо ответил он. - Я пришел другого берега Баду, из Аргана. А как зовут тебя?
Я назвал свое имя. Старик повторил его и предложил:
- Давай поговорим, а?
- Хорошо. Но сначала я должен проститься с твоими соплеменниками.