Люциус Шепард

Красавица дочь добытчика чешуи

1

Вскоре после того как померк на заре мироздания свет Благодати — когда птицы продолжали еще летать на небеса и обратно, а земные твари, даже самые гнусные, светились, точно святые, ибо зло, что властвовало над ними, было чистым и не замутненным в своей первозданности, — возник городок Хэнгтаун. С незапамятных времен он располагался на спине дракона Гриауля, чудища длиной в добрую милю, навеки обездвиженного колдовскими чарами; впрочем, слабая искорка жизни в нем все-таки теплилась: он правил долиной Карбонейлс, вмешивался в судьбы населявших ее людей и диктовал свою волю, внушая те или иные мысли. От плеча до хвоста тело дракона ушло в землю, поросло травой и деревьями, а потому издалека он представлялся деталью пейзажа, одним из множества окружавших долину холмов. Если не считать участков, ободранных добытчиками чешуи, то вблизи взгляд наблюдателя различал лишь правую заднюю лапу, массивную шею и голову, причем последняя лежала на земле; пасть была приоткрыта, так что ноздри находились вровень с верхушками окрестных пригорков. Хэнгтаун помещался сразу за лобной костью, что возвышалась над ним подобием замшелого утеса на высоте почти восьмисот футов над долиной, и насчитывал несколько десятков хижин с гонтовыми крышами. Эти хижины выстроились вдоль берега озера, которое питал ручей, сбегавший на спину Гриауля с соседнего холма; домишки прятались в зарослях черемухи и боярышника, скрывались за стволами низкорослых дубков; вид их рождал ощущение жутковатой призрачности, сродни тому трепетному покою, что присущ древним руинам. Если бы не это ощущение, то всякому, кто вышел к озеру, могло показаться, что он глядит на обычное поселение, в котором разве что чуть меньше порядка: улицы усыпаны костями шипунов, липов и прочих драконьих паразитов, жители ходят в рванье и откровенно враждебны к чужакам.

Большинство горожан составляли добытчики чешуи, мужчины и женщины; они сновали по телу Гриауля и даже проникали под его сложенные крылья в поисках треснувших или разломившихся чешуек, откалывали их, целиком или частями, и продавали в Порт-Шантей — там они шли нарасхват из-за целебных свойств, которыми якобы обладали. Платили добытчикам весьма щедро, но люди из долины, сами крайне редко поднимавшиеся на холмистое тело дракона, относились к ним презрительно; к тому же жили обитатели Хэнгтауна недолго и частенько погибали от несчастных случаев — так, по слухам, выражал свое недовольство Гриауль. Боясь его гнева, они тратили немалые деньги на всевозможные амулеты, которые должны были предохранить их от злых драконьих чар. Кое-кто носил на шее кусочки чешуи, уповая на то, что Гриауль воспримет подобный талисман как проявление уважения к себе. Дальше всех в попытках умилостивить дракона зашел, пожалуй, вдовец Райэлл. В день появления на свет дочери Кэтрин, который совпал с днем смерти его жены, он выкопал под полом своей хижины глубокую яму, добрался до шкуры дракона и обнажил золотистую чешуйку размером пять на пять футов. До восемнадцати лет его дочь спала на той чешуйке: отец надеялся, что дух Гриауля войдет в нее и поможет впоследствии. Кэтрин сперва сопротивлялась, но постепенно увлеклась яркими снами, которые были заполнены полетами в неведомые края (по преданию, драконы явились в этот мир из иной вселенной, пролетев сквозь Солнце). Лежа на дне выкопанной отцом ямы, глядя на доски, укреплявшие стены колодца, девочка чувствовала порой, что под ней не твердая поверхность, а золотистая бездна.

Достиг Райэлл желаемого или нет, сказать трудно, однако никто из жителей Хэнгтауна не сомневался, что близость к дракону наложила на Кэтрин свой отпечаток, ибо если Райэлл и его жена были низкорослыми и смуглыми, то их дочь выросла настоящей красавицей, длинноногой и стройной, с чудесными слегка рыжеватыми волосами, гладкой кожей и очаровательным личиком, черты которого отличались правильностью и утонченностью: высокие скулы, чувственный рот, большие выразительные глаза, чьи радужные оболочки казались настолько темными, что при тусклом освещении как бы сливались со зрачками. Но не только красота отличала ее от жителей городка: у нее начисто отсутствовали их мрачный взгляд на жизнь и пугливая настороженность. Уже в раннем детстве она без страха бродила по телу дракона, забиралась даже в черные полости под крыльями, на что отваживались весьма немногие из добытчиков чешуи. Она верила, что защищена по крайней мере от заурядных опасностей, что между ней и драконом установилась незримая, магическая связь, и находила подтверждение тому в своей привлекательности и ошеломляющих снах; однако ощущение собственной неуязвимости в сочетании с самоуверенностью породили некоторую ограниченность и даже эгоизм. Девушка жестоко играла со своими поклонниками и, хотя не лицемерила, ибо в том не было нужды, получала удовольствие, похищая сердца мужчин. Тем не менее она считала себя добродетельной, пускай не святой, но вполне порядочной, поскольку заботилась об отце, поддерживала чистоту в доме, не чуралась работы и пыталась — с грехом пополам — избавиться от недостатков. Подобно большинству людей, она не имела четких моральных принципов, подстраивалась, насколько считала нужным, под обстоятельства и существовавшие в обществе нормы, а «добро» было для нее чем-то вроде интеллектуального загробного мира, куда она со временем уйдет, но не раньше, чем утолит свою жажду наслаждений и приобретет посредством их необходимый опыт. Как и все, кто находился под влиянием Гриауля, она была подвержена приступам угрюмости, но гораздо чаще улыбалась и смотрела на мир с радостью. Однако ее никак нельзя было назвать Поллианной, то есть «непорочной». За годы, проведенные в Хэнгтауне, она познала измену, горе, смерть и успела к своему восемнадцатилетию поменять достаточно любовников. Такая вольность нравов была в общем-то типичной для Хэнгтауна, но из-за своей необычной внешности и естественной ревности как женщин, так и мужчин, Кэтрин заработала репутацию шлюхи. Она посмеивалась над болтовней соседей, и ей это даже отчасти льстило, но слухи становились все оскорбительнее, теряя всякую связь с действительностью, и наконец однажды обрушились на нее с яростью, какой она никак не ждала.

За лобным рогом Гриауля, громадным костяным шпилем, основание которого располагалось между глаз дракона, а конец загибался в сторону Хэнгтауна, лоб покато переходил в рыло. Именно туда и пришла как-то туманным утром Кэтрин, одетая в свободные брюки и блузу, с мотком веревки на плече, крюками за поясом и инструментами в мешке. Она намеревалась отколоть кусок треснувшей чешуйки поблизости от губы дракона, прямо над одним из клыков. Закрепив веревку, она принялась за дело, рассчитывая управиться за несколько часов. В пасти Гриауля росли зловещего вида растения, среди листвы проглядывала веточками красного коралла неровная поверхность раздвоенного языка, клыки прятались под узорчатым покровом лишайника, вокруг них вились струйки тумана и кружили хищные птицы, порой камнем падая в кусты, чтобы закогтить какую-нибудь ящерицу или полевку. Из трещин в костях выглядывали эпифиты, их длинные перевитые плети усеивали алые и сиреневые цветы. Зрелище впечатляло, и Кэтрин время от времени бросала работу и спускалась ниже, зависала футах в пятидесяти над кустами и вглядывалась в пасмурную глубь драконьего горла, гадая, что за существа обитают в его вековечном сумраке.

Солнце рассеяло утренний туман, и Кэтрин, вспотевшая и утомленная, взобралась на верхнюю челюсть и растянулась на чешуе. Жуя медовую грушу, она лениво рассматривала долину с ее зелеными холмами, пальмовыми рощами и далекими белыми домиками Теочинте, куда собиралась отправиться вечером, чтобы потанцевать и вскружить голову очередному ухажеру. Солнце припекало, поэтому Кэтрин сняла блузу и, обнаженная до пояса, улеглась на спину и зажмурила глаза. Она провела на грани между сном и явью едва ли не целый час. Из сладкой дремоты ее вырвал какой-то посторонний звук. Она еще в полудреме нащупала блузу и села, но, прежде чем успела определить, откуда донесся звук, что-то тяжелое рухнуло на нее и придавило к чешуе. На грудь девушки опустилась чья-то ладонь, в нос ударил едкий запах винного перегара.

— Ну-ну, — произнес мужской голос, хрипловатый от напряжения, — я хочу всего лишь того, чем обладала половина Хэнгтауна.

Кэтрин повернула голову и увидела худощавое и бледное лицо Кея Уиллена. На губах мужчины играла ироническая улыбка.

— Я же говорил, что мы с тобой позабавимся, — прибавил он, возясь с поясом ее брюк.

Она начала отбиваться, норовя попасть пальцем в глаза Уиллену, захватила в кулак прядь его длинных черных волос и дернула изо всех сил, перевернулась на живот и, цепляясь за чешую, попыталась высвободиться. Но он ударил ее в висок, и она на мгновение потеряла сознание, а когда пришла в себя, то поняла, что Кей перевернул ее обратно на спину, стянул брюки и шарит по ее телу своими грубыми ручищами, хрипло и учащенно вбирая воздух в легкие. Кэтрин закричала пронзительно и дико, задергалась, лихорадочно молотя Уиллена кулаками по телу и по голове, а когда он накрыл ей рот ладонью, укусила его.

— Ах ты, сука! Ты… черт! — Он с размаху стукнул ее затылком о чешую, взгромоздился на девушку, надавил ей на плечи своими коленями, ударил, запустил руку в волосы, наклонился поближе и проговорил, брызгая слюной в лицо: — Слушай, ты, шлюха! Мне плевать, хочешь ты или нет, — я свое получу! — С глухим стуком он вновь опустил ее затылок на чешую. — Слышишь? Слышишь?

— Пожалуйста, — взмолилась она. Ее мутило.

— Пожалуйста? — Уиллен рассмеялся. — Значит, тебе мало. — Он ударил ее по щеке. — Ну как, нравится? — Еще одна пощечина. — Хорошо, да?

Кэтрин удалось высвободить руку, и она в отчаянии зашарила позади себя, надеясь отыскать хоть что-нибудь. В момент, когда Уиллен с ухмылкой отвел кулак для очередного удара, ее пальцы нащупали какую-то палку. Не раздумывая, девушка огрела ею обидчика. Острие — а это оказался металлический крюк для подъема на высоту — вонзилось Кею под левый глаз. Уиллен рухнул навзничь, издав короткий, тут же оборвавшийся крик, из раненого глаза брызнула кровь, и Кэтрин почудилось, будто глазница вспухла огненно-красным резиновым мячиком. Она взвизгнула, оттолкнула Кея и поползла прочь. Тело Уиллена содрогнулось, пятки выбили дробь на драконьей чешуе.

Кэтрин долго сидела в стороне, глядя на него. Дыхание никак не восстанавливалось, мысли путались. Над окровавленным лицом Кея роем кружили черные мухи, в прозрачных крылышках насекомых, как в призме, преломлялись солнечные лучи. Кэтрин стало дурно. Она кое-как добралась до края верхней челюсти дракона и уставилась вниз, на шахматную доску полей, на Порт-Шантей и на гряду кучевых облаков вдали. Внутри у нее все словно заледенело, она дрожала. Дрожь, сотрясавшая ее тело, была эхом той, которая прошла через Кея, когда ему в лицо врезался остро заточенный крюк. Тошнота подкатила к горлу девушки, встала огромным комом и наконец прорвалась наружу. Опустошив желудок, Кэтрин натянула брюки и завязала пояс. Надо смотать веревку и сложить в мешок снаряжение, вяло подумала она. Однако размышлять было намного легче, нежели выполнить задуманное. Она вздрогнула, обхватила себя руками за плечи, необыкновенно отчетливо ощутив, как далеко отсюда до долины. Щеки ее горели, по груди и ногам будто ползали радужные мошки. Кэтрин казалось, что время замедлило свой ход: сперва потревоженное, оно теперь оседало, подобно тому, как опускается взбаламученный речной ил. Она поглядела на драконий рог. Там кто-то стоял — вернее, двигался по направлению к ней. Поначалу она наблюдала за приближением человека с полным равнодушием, потом встрепенулась, ибо хотела сейчас быть одна, зная, что, заговори она с кем-нибудь, тут же утратит самообладание. Вскоре стало понятно, что к ней направляется соседка Брианна — высокая молодая женщина, привлекательная, по меркам Хэнгтауна, с темно-русыми волосами и смуглым лицом. Кэтрин расслабилась. Подружками они с Брианной не были, когда-то даже соперничали, добиваясь внимания одного и того же парня, однако то было год с лишним назад, так что Кэтрин обрадовалась, увидев именно ее. У Брианны можно было искать сочувствия.

— Боже мой! Что случилось? — Брианна опустилась на колени и откинула волосы, упавшие Кэтрин на глаза. Та, перемежая рассказ рыданиями, поведала свою историю.

— Я не хотела убивать его, — проговорила она. — Я… я не поняла, что схватила крюк.

— Кей давно напрашивался, — отозвалась Брианна. — Но как некстати ты ему подвернулась! — Она озабоченно нахмурилась. — Наверное, надо кого-нибудь позвать.

— Конечно. — Кэтрин ощутила прилив сил и приподнялась, но Брианна удержала ее.

— Тебе лучше подождать здесь. Ты же знаешь наших. Они заметят твое лицо, — Брианна коснулась ее распухших щек, — такого понапридумывают! Нет, я приведу мэра, уж он-то сообразит, что делать.

Кэтрин отнюдь не стремилась к тому, чтобы остаться наедине с мертвецом, но сочла решение Брианны разумным.

— Хорошо, — согласилась она. — Но поторопись.

— Уже бегу. — Брианна встала. Волосы, взметнувшиеся на ветру, закрыли ее лицо. — Ты в порядке? — В ее голосе слышались странные нотки, как будто она спрашивала о чем-то другом, или, как подумалось Кэтрин, словно она мысленно уже беседовала с мэром.

Кэтрин кивнула и дотронулась до руки Брианны:

— Не говори ничего моему отцу. Я сама. Если он узнает, то наверняка бросится к Уилленам.

— Обещаю.

Брианна улыбнулась, ободряюще коснулась плеча Кэтрин и двинулась в направлении Хэнгтауна. Вскоре ее высокая фигура исчезла в кустарнике за лобным рогом Гриауля. Кэтрин на некоторое время перестала обращать внимание на то, что творится вокруг, однако резкие порывы ветра и прохлада, наступившая после того, как облака закрыли солнце, вернули ее к действительности, и она пожалела о том, что послушалась Брианну и не пошла вместе с ней в Хэнгтаун. Она крепко зажмурилась. Тут же, сменяя друг друга, перед глазами всплыли две картины: лицо Кея, когда он хватал ее, и его же лицо с торчащим из глаза крюком.

Наконец она решила, что теперь уж Брианна, вне всякого сомнения, добралась до городка. Кэтрин поднялась на рог и взглянула на тропинку, что вилась меж деревьев и кустов по спине дракона. Прошло еще минут десять, прежде чем она различила в отдалении трех человек — двух мужчин и женщину. В этот миг сквозь просвет в облаках пробился одинокий солнечный луч — ей пришлось заслониться рукой, чтобы определить, кто идет. Ни один из мужчин не походил на хэнгтаунского мэра: ни седой шевелюры, ни присущей ему осанистости. Когда мужчины приблизились, Кэтрин рассмотрела их получше: долговязые, бледные, черные волосы до плеч, в руках — обнаженные ножи. И хотя лиц было не разглядеть, Кэтрин догадалась, что Брианна не забыла-таки старой вражды и привела с собой братьев Кея.

Владевшее ею оцепенение сменилось страхом, она попыталась сообразить, что делать. Других тропинок, кроме той, что вела в Хэнгтаун, не было, а в кустарнике не спрячешься. Переступив через подсыхающую лужицу крови, Кэтрин попятилась к краю верхней челюсти дракона. Единственная возможность спастись — спуститься на веревке в пасть Гриауля и затаиться. Но при мысли, что она окажется в столь зловещем месте, куда рисковали проникать разве что безумцы, Кэтрин заколебалась. Однако иного выхода, похоже, не было. Брианна наверняка раззадорила Уилленов, обвинив во всем Кэтрин, так что братья пылают жаждой мести и не позволят сказать ей и слова. Она подбежала к краю и, закрепив веревку, скользнула вниз, действуя с лихорадочной поспешностью. Спуск проходил рывками, по десять — пятнадцать футов: драконья пасть словно в прыжке пыталась дотянуться до нее. Перед глазами девушки плясали то кроны деревьев, то высокие, в рост человека, папоротники, то огромные клыки, то вдруг она погружалась в непроглядный мрак чудовищной глотки. Кэтрин преодолела расстояние примерно в пятьдесят футов, когда веревка мягко завибрировала. Девушка подняла голову: один из Уилленов старался перепилить веревку ножом. Сердце Кэтрин бешено заколотилось, ладони взмокли от страха. Она совершила затяжной прыжок, едва касаясь веревки, и остановилась так резко, что позвоночник пронзила боль, а перед глазами все поплыло. Еще один прыжок, уже короче, но тут веревка оборвалась. Кэтрин пролетела последние двадцать футов до нижней челюсти и грохнулась о нее с такой силой, что потеряла сознание.

Очнувшись, она обнаружила, что лежит на ложе из папоротников и смотрит на кирпично-красное небо Гриауля, поросшее темно-зелеными эпифитами и напоминающее купол собора, расписанный растительным орнаментом.

Кажется, она ничего себе не сломала. Правда, на затылке набухла шишка, а основательнее всего она приложилась задом, который, впрочем, хоть и болел, но вряд ли сильно пострадал. Кэтрин моргнула, осторожно встала на колени и хотела было выпрямиться, но тут сверху раздались крики:

— Видишь ее?

— Нет. А ты?

— Наверное, она забралась глубже.

Кэтрин выглянула из-за папоротника. На фоне синего небосвода в сотне футов над ее головой раскачивались две темные фигуры, похожие на пауков. Вот они спустились ниже; девушка в панике упала на живот и поползла к горлу дракона, хватаясь за сухие стебли и подтягиваясь. Продвинувшись таким образом ярдов на пятьдесят, она оглянулась. Уиллены висели в какой-нибудь дюжине футов над макушками кустов, мгновение — и они скрылись из вида. Что-то подсказывало ей, что нужно продолжать движение. Здесь уже было мрачно и темно; ее окружал серовато-зеленый полумрак, ориентироваться в котором было невозможно. Она прислушалась и разобрала диковинные звуки: шелест, шорохи, приглушенный свист. Кэтрин вообразила, что шум производят не неведомые крохотные существа, что обитают в глотке Гриауля, а может быть, это дышит сам дракон. Внезапно она замерла, пораженная тем, насколько велик Гриауль и насколько мала она в сравнении с ним. Не решаясь двигаться глубже, девушка повернула вбок, туда, где маячили в тени густые заросли папоротника. Достигнув места, где челюсть загибалась кверху, она залегла в папоротнике и стала ждать.

Возле ее головы виднелось бледно-красное пятно: должно быть, некое растение оторвалось вместе с землей и обнажило плоть Гриауля. Кэтрин притронулась к пятну указательным пальцем. Оно было холодным и сухим, словно дерево или камень. Она почувствовала разочарование, ибо, как неожиданно поняла, рассчитывала, что прикосновение одарит ее чем-то необычным. Девушка приложила к пятну ладонь, пробуя уловить биение пульса, но плоть дракона пребывала в нерушимом покое, а признаками жизни в его пасти служили только шорохи да случайный шелест птичьих крыльев. Кэтрин охватила дремота. Пытаясь побороть ее, девушка стала обдумывать случившееся. Конечно, Уиллены не посмеют преследовать ее дальше. Их смелости достанет лишь на то, чтобы дожидаться ее снаружи: ведь рано или поздно ей понадобятся еда и питье. При этой мысли Кэтрин тут же захотелось пить, но она совладала с собой. Прежде всего ей нужно отдохнуть. Она вытащила из-за пояса один из своих крюков, стиснула его в правой руке — на случай, если у какого-нибудь зверя храбрости будет больше, чем у Уилленов, — прислонилась головой к бледно-красной плоти Гриауля и вскоре крепко заснула.

2

За прошедшие годы Кэтрин видела немало снов, которые представлялись ей скорее посланиями, нежели отражением пережитого. Но подобного тому, что приснилось ей в тот день в пасти Гриауля, она никогда еще не видела, хотя сам по себе сон был вполне заурядным. В нем словно звучал некий голос, он произносил слова, которые как бы обволакивали Кэтрин. Не слыша звуков, девушка впитывала смысл слов: суля безопасность, они придавали ей уверенности. И это ощущение не развеяло даже пробуждение. Вокруг было темным-темно, только по поверхности одного из драконьих клыков скользили блики света, который исходил от горевшего где-то в отдалении костра. Огромный клык, казалось, был охвачен яростным пламенем, и при иных обстоятельствах Кэтрин наверняка испугалась бы, но теперь лишь порадовалась тому, что правильно предугадала действия Уилленов. Они развели костер у губы Гриауля и дожидаются, пока она к ним выйдет. Ну что ж, пускай подождут. Решимость Кэтрин то угасала, то вспыхивала вновь. Забираться глубже в пасть дракона казалось девушке безумием, однако она сознавала, что в ином случае ее ожидает удар ножом в горло. Кроме того, в ней зрело убеждение, что ее ведет воля Гриауля. Перед глазами девушки на миг встало лицо Кея Уиллена с разинутым ртом и окровавленной глазницей, она припомнила свой ужас, но воспоминания эти больше ее не терзали, наоборот, поддерживали, помогая найти ответ на вопросы, которыми она задавалась с момента убийства. Нет, она ни в чем не виновата, она не соблазняла Кея. Но то, что произошло, не могло не произойти, и причину тому Кэтрин отыскала в бесцельности своей жизни, в уповании на то, что судьба рано или поздно явит ей какой-то смысл. А сейчас, судя по всему, зов судьбы незримо приближается, и девушка неожиданно поняла, что все могло бы сложиться иначе, будь иной она сама, не подчиняясь безвольно обстоятельствам, а владея ими. Быть может, внезапное прозрение хотя бы чуть-чуть изменит цвета, в которые окрашена судьба… Но вряд ли, подумала Кэтрин, слишком уж далеко отклонилась она от истинного пути.

Первый шаг дался ей с немалым трудом. Она двинулась в глубь драконьего горла, касаясь рукой его стенки, чтобы не заплутать в темноте; папоротники хлестали ее по лицу, в глаза лезла паутина, пальцы иногда натыкались на такое, от чего по спине Кэтрин пробегали мурашки. Уши различали жужжание насекомых и звуки, издаваемые прочими ночными тварями. Был момент, когда она совсем уже решила повернуть обратно, но тут сзади раздались крики, и, боясь, что Уиллены все-таки возобновят преследование, она изменила решение. Твердь под ногами пошла под уклон, вдали замерцали розоватые отблески невидимого огня. Они становились все ярче, и Кэтрин устремилась вперед, не обращая внимания на цеплявшиеся за лодыжки плети растений. Наконец спуск завершился, и девушка очутилась в просторной пещере, почти круглой, свод которой терялся во мраке, а по полу растекались лужи черной жидкости; над лужами нависал туман, и, когда он соприкасался с поверхностью жидкости, вверх взметался язычок желтоватого пламени, рассекавший тени и открывавший взгляду многочисленные бугорки между лужами — темно-красные, с дырочками по бокам, откуда просачивались бледные нити тумана. В дальней стене пещеры виднелось отверстие, которое, как заключила Кэтрин, было проходом в нутро дракона. Воздух сделался сырым и теплым, и вскоре девушку прошиб пот. Она помедлила в нерешительности: хотя здесь и светло, но это место еще менее подходит для человека, чем пасть. Однако замешательство длилось недолго, и Кэтрин зашагала дальше, лавируя среди огней и старательно обходя бугорки — от тумана у нее кружилась голова. Из-под свода пещеры донесся пронзительный свист. Подумав о нетопырях, девушка заторопилась и преодолела уже едва ли не половину расстояния, которое отделяло ее от отверстия, когда в пещере вдруг прозвучал голос.

— Кэтрин! — окликнул он. — Не спеши так!

Она обернулась, стискивая в кулаке крюк. К ней ковылял седовласый старик, одетый в лохмотья, которые явно знавали лучшие дни: потрепанный сюртук с поблекшим золотым шитьем, рваная рубашка с некогда пышными брыжами, дырявые атласные рейтузы. В левой руке он держал трость с золотым набалдашником, а на костлявых пальцах поблескивала добрая дюжина колец и перстней. Он остановился в нескольких шагах от Кэтрин и оперся на трость. Девушка не опустила крюк, но страх ее куда-то улетучился. Разумеется, наряд старика был весьма необычен, однако по сравнению с другими обитателями чрева Гриауля он хотя бы производил впечатление обыкновенного человека, которого следовало, пожалуй, остерегаться, но никак не бояться.

— Обыкновенный? — хихикнул старик. — Ну да, ну да! Обыкновенный, как ангелы, заурядный, как представление о Боге! — Прежде чем Кэтрин успела удивиться тому, что незнакомцу известны ее мысли, он хихикнул снова. — Как же мне их не знать? Все мы — порождение его разума, выражение его желаний. Все, что наверху казалось невозможным, — здесь становится явью, что было догадкой — здесь оказывается истиной. Ибо здесь, — он взмахнул своей тростью, — мы живем в самом средоточии его воли. — Старик пододвинулся ближе и вперил в девушку взгляд слезящихся глаз. — Тысячи раз я грезил о нашей встрече. Мне ведомо все, что ты скажешь, о чем подумаешь, как поступишь. Он известил меня о тебе и доверил быть твоим пастырем.

— О чем вы говорите? — Кэтрин вновь стиснула крюк. Ее тревога нарастала.

— Не о чем, — поправил старик, — о ком! — Он усмехнулся, и бледная морщинистая кожа его лица сморщилась еще сильнее. — Естественно, о Его Чешуйчатости.

— О Гриауле?

— О ком же, как не о нем? — Старик протянул руку. — Идем, девушка. Нас ждут.

Кэтрин отпрянула. Старик поджал губы:

— Ладно, если так, ступай, откуда пришла. То-то будет радости Уилленам.

— Я не понимаю, — проговорила Кэтрин. — Как вы можете…

— Знать твое имя и то, что тебе грозит? Ты что, не слышала моих слов? Ты посвящена Гриаулю, девушка, тебе снились его сны. Вся твоя жизнь была предвкушением этого мига. Ты не узнаешь своей судьбы, пока не побываешь там, где зарождаются его грезы, — в сердце дракона. — Он взял ее за руку. — Меня зовут Молдри. Капитан Эймос Молдри, к твоим услугам. Я ждал тебя годы… годы! Я должен подготовить тебя к твоему жребию. Следуй за мной, я отведу тебя к филиям, и мы начнем подготовку. Впрочем, — он пожал плечами, — выбор за тобой. Неволить тебя я не стану, скажу лишь одно: если пойдешь со мной, то, возвратившись, ты не будешь испытывать никакого страха перед братьями Уилленами.

Он отпустил ее руку, но взгляда не отвел. Она предпочла бы пропустить слова старика мимо ушей, однако они подтверждали присутствие связи между нею и драконом, связи, которую она ощущала на протяжении всей своей жизни.

— А кто такие филии? — спросила Кэтрин вместо ответа.

— Безвредные создания, — фыркнул Молдри. — Заняты исключительно спариванием и препирательством по всяким пустякам. Если бы они не служили Гриаулю, не избавляли его от паразитов, от них и вовсе не было бы толку. Недостатков у них в избытке, но есть и достоинства. — Старик переступил с ноги на ногу и постучал тростью по полу пещеры. — Ты скоро их увидишь. Ну что, идем?

Настороженно, не выпуская из руки крюк, Кэтрин последовала за Молдри в отверстие в дальней стене пещеры, за которым начинался узкий извилистый проход, освещенный пульсирующим золотистым сиянием, исходившим от плоти Гриауля. Как объяснил Молдри, это светилась драконья кровь; когда она пребывала в неподвижном состоянии, ее свечение меняло яркость из-за химических процессов. Во всяком случае, так полагал старый капитан, к которому вернулось прежнее добродушие. Он рассказал Кэтрин, что командовал грузовым судном, совершавшим рейсы из Порт-Шантея на Жемчужные острова и обратно.

— Мы перевозили скот, плоды хлебного дерева, китовый жир — словом, все что угодно. Скучать не приходилось, но служба была тяжелая, а когда я вышел в отставку… Что ж, жены у меня никогда не было, зато свободного времени стало хоть отбавляй. Я решил отдохнуть, поездить по свету, а больше всего мне хотелось поглядеть на Гриауля. Я слыхал, будто он первое чудо света. Так оно и оказалось. Я был поражен, оглушен, потрясен не могу подобрать слов. Он был истинным чудом, венцом творения. Люди советовали мне держаться подальше от пасти и оказались правы. Но я не слушал советов. Однажды вечером я прогуливался по губе, и тут на меня напали двое добытчиков чешуи. Они избили меня, ограбили и оставили лежать, посчитав мертвым. Да я бы и умер, если бы не филии. — Молдри прицокнул языком. — Сдается мне, тебе полезно будет узнать о том, откуда они взялись, чтобы ты была готова к встрече с ними — а самообладание наверняка понадобится. На вид они не слишком-то привлекательны. — Старик искоса посмотрел на Кэтрин, прошел с десяток шагов и спросил: — Ты что, не собираешься упрашивать, чтобы я продолжил?

— Мне показалось, вы не нуждаетесь в подбадривании, — сказала девушка.

Он хмыкнул и одобрительно кивнул:

— Умница. — И замолчал.

Сутулый, со склоненной головой, он напоминал старую черепаху, которая научилась ходить на двух ногах.

— Ну? — не выдержала Кэтрин.

— Я знал, что ты не выдержишь, — произнес Молдри и подмигнул ей. Сначала они привели меня в замешательство. Но если бы мне было известно, кто они такие, думаю, я пришел бы в ужас. В колонии пять-шесть сотен филиев. Их численность ограничивается детской смертностью и прочими обстоятельствами. В большинстве своем они являются потомками дебила по имени Фили, который забрался в пасть Гриауля добрую тысячу лет назад. По всей видимости, он расхаживал поблизости, когда из пасти начали вылетать стаи птиц и рои насекомых. Заметь, не отдельные птицы или жучки, а целые стаи. Естественно, Фили перепугался. Он был уверен, что животные спасаются бегством от какого-то страшного зверя, и тоже попытался удрать. Но мозгов в его голове было настолько мало, что вместо того, чтобы бежать наружу, он кинулся внутрь и спрятался в кустах. Он просидел в них чуть ли не день напролет, а зверь все не показывался. Единственным признаком неведомой опасности был глухой стук, который раздавался из недр дракона. Наконец любопытство пересилило страх, и Фили пролез в горло. — Молдри откашлялся и сплюнул. — Там он почувствовал себя в безопасности, во всяком случае, в большей безопасности, чем снаружи. Это чувство, спорю на что угодно, ему внушил Гриауль. Ему нужно было, чтобы кто-то поселился внутри него и разобрался бы с паразитами, вот он и завлек Фили. А тот первым делом привел в свое убежище сумасшедшую из Теочинте, а впоследствии к ним присоединились и другие чокнутые. Кроме меня, среди них не было и нет ни единого здравомыслящего человека. Кстати говоря, в том, что касается здравомыслия, они отъявленные шовинисты. Но разумеется, они должны были подчиниться Гриаулю, а потому беспрекословно приняли меня. Он знал, что тебе будет нужен кто-нибудь, с кем ты сможешь поговорить. — Старик ткнул тростью в стену прохода. — Так что теперь это мой дом, моя истина и моя любовь. Жить здесь — значит преображаться.

— Как-то не верится, — проговорила Кэтрин.

— Да? Уж кому, как не тебе, разбираться в его добродетелях, в его достоинствах! Нет защиты прочнее той, чем предлагает он, нет понимания точнее того, каким он наделяет!

— Вас послушать, так он Бог.

Молдри остановился. На лице его вдоль многочисленных морщин залегли тени. В золотистом сиянии он выглядел дряхлым старцем.

— А что, ты думаешь иначе? — справился он с ноткой раздражения в голосе. — И кто же тогда, по-твоему, Гриауль?

Десять минут спустя они достигли пещеры, куда более внушительной по своим размерам, нежели предыдущая. Овальной формы, она походила на яйцо, которое поставили на тупой конец, примерно ста пятидесяти футов высотой и чуть больше половины этой величины в диаметре. В пещере, как и в проходе, мерцал золотистый свет, но тут его пульсация сделалась упорядоченное и насыщеннее, меняясь от тусклого блеска до ослепительного полуденного сияния. Две трети одной из стен пещеры, считая сверху вниз, занимали плотные ряды крохотных лачуг, нависавших над полом под самыми разными углами; в расположении их не было и следа аккуратности, присущей пчелиным сотам, однако чем-то они все же напоминали внутренность улья, обустроенного разве что хмельными пчелами. Дверные проемы были занавешены шторами, к косякам крепились канаты, веревочные лестницы и привязанные к тем же канатам корзины, которые, очевидно, использовались в качестве подъемников. Некоторые из них как раз находились в движении: их поднимали или опускали мужчины и женщины, одетые примерно так же, как и Молдри. Кэтрин припомнила картину, на которой были изображены трущобы на крышах зданий Порт-Шантея. Но даже они, хотя и свидетельствовали о бедности и отчаянии, не пробуждали в стороннем наблюдателе чувства отвращения, ибо в них не ощущалось столь отчетливо убогости и вырождения. Нижняя треть пещеры, в которую выводил проход, — ее пол и склоны — была устлана разноцветным ковром из обрывков шелка, атласа и прочих дорогих тканей; по нему бесцельно бродили люди, человек семьдесят или восемьдесят. Посередине пещеры ковер неожиданно обрывался, там зияло отверстие, сквозь которое, наверное, можно было проникнуть еще глубже в тело дракона. Из этого отверстия высовывались трубы; позднее Молдри объяснил, что они служат для сброса отходов в полость в теле дракона, заполненную кислотой, которая когда-то помогала Гриаулю выдыхать огонь. Свод пещеры был затянут туманом, той же белесой пеленой, какую испускали бугорки, увиденные Кэтрин при входе в драконье горло. Чуть ниже, то залетая в туман, то выныривая из него, кружили птицы с черными крыльями и красными полосками на головах. Сладковато пахло гнилью; Кэтрин слышала характерное журчание воды.

— Ну, — осведомился Молдри, обводя тростью пещеру, — нравится тебе наш приют?

Филии уже заметили их и приближались маленькими группками, останавливаясь, принимаясь оживленно шептаться, потом возобновляя движение, — словом, вели себя точь-в-точь как любопытствующие дикари. Хотя никто не давал никакого сигнала, из-за штор на дверях показались головы крохотные фигурки устремились вниз по веревкам, полезли в корзины, поползли букашками по лестницам. Сотни человечков ринулись к Кэтрин, и она невольно подумала о потревоженном муравейнике. Как ни странно, с первого взгляда у нее сложилось впечатление, что они и впрямь смахивают на муравьев: худые, бледные, сутулые, почти все без волос, с покатыми лбами, водянистыми глазами и пухлыми губами. В своем рванье из шелка и атласа они походили на недоразвитых детей, маленьких уродцев. Задние напирали на передних, и Кэтрин, приведенная в смятение их вниманием, начала, несмотря на уговоры Молдри, отступать к проходу. Молдри повернулся к филиям, взмахнул тростью, словно жезлом, и воскликнул:

— Она с нами! Он наконец-то привел ее к нам! Она с нами!

Услышав его слова, филии в передних рядах вскинули головы и счастливо засмеялись; смех сопровождался завываниями, которые становились все громче по мере того, как золотистое свечение усиливалось. Другие подняли руки, вывернув их ладонями наружу, потом крепко прижали к груди, а затем запрыгали на месте от восторга; прочие же крутили головами из стороны в сторону, скашивая глаза то туда, то сюда, по всей видимости, они никак не могли сообразить, что происходит. Это зрелище, убожество и скудоумие филиев поразило Кэтрин. Однако Молдри казался счастливым и продолжал подбадривать их своими криками: «Она с нами! Она с нами!» Постепенно его голос утихомирил филиев, задал ритм их движениям. Они принялись раскачиваться то вправо, то влево и хором повторять за ним: «Она с нами!», причем у них выходило нечто вроде: «Онасми!» По пещере пошло гулять раскатистое эхо, словно внутри дракона внезапно проснулся и часто задышал некий великан. Звук накатывался на Кэтрин приливной волной, захлестывал ее, едва ли не сбивая с ног своим напором, и она прижалась спиной к стене пещеры, ожидая, что строй филиев вот-вот распадется и они бросятся к ней. Но филии, поглощенные массовым действом, как будто забыли про девушку. Они сталкивались друг с другом, порой колотили тех, кто преграждал путь, обнимались, хихикали, обнажались и раздевали соседей, но из их глоток по-прежнему вырывался все тот же крик.

Молдри обернулся к Кэтрин — в глазах его отражалось золотистое сияние, лицо приобрело свойственное филиям выражение бессмысленного восторга — и простер руки, а затем произнес тоном истово верующего жреца:

— Милости просим домой!

3

Кэтрин выделили две комнатушки в средней части настенных сот, по соседству с обителью Молдри, в избытке украшенные шелками, мехами и расшитыми подушечками; на обтянутых тканями стенах висели зеркало в отделанной самоцветами раме и две написанные маслом картины. Молдри пояснил, что все предметы роскоши добыты из клада Гриауля, основная часть которого находится снаружи, в пещере к западу от долины; а где она, известно только филиям. В одной из комнатушек помещалась большая ванна для купания, но поскольку воды было в обрез — ее собирали там, где она просачивалась снаружи сквозь трещины в чешуе, — то мыться Кэтрин позволили всего лишь раз в неделю. Впрочем, как бы то ни было, жилищные условия в горле Гриауля мало отличались от хэнгтаунских, и, если бы не филии, Кэтрин, возможно, чувствовала бы себя здесь почти как дома. Однако девушка никак не могла справиться со своим отвращением к ним и лишь скрепя сердце согласилась взять в услужение женщину по имени Лейта. Она бессильна была разобраться в том, почему филии поступают именно так, а не иначе, почему они то и дело останавливаются и прислушиваются, словно к некоему зову, или всматриваются в нечто, хотя перед ними пустота. Они сновали вверх-вниз по веревкам, смеялись, болтали и устраивали совокупления прямо на полу пещеры. Говорили они на диковинном наречии, которое она едва понимала, и часами висели напротив ее жилища, препирались, обсуждали свои наряды и поведение, цеплялись к сущим мелочам и судили соплеменников по чрезвычайно сложному моральному кодексу, который Кэтрин, как ни старалась, не в состоянии была постичь. Они следовали за ней по пятам, куда бы она ни направлялась, но никогда не подсаживались в ее корзину, предпочитая спускаться или подниматься рядом, жадно глазели на нее и тут же отворачивались, если она смотрела на них. Обноски и драгоценности, детская застенчивость и ревность — филии одновременно раздражали и пугали Кэтрин. Ей не нравилось то, как они глядят на нее; она боялась, что их благоговение может в любой момент смениться неприкрытой ненавистью.

Поэтому первые недели своего пребывания в теле дракона она провела в отведенном ей помещении за размышлениями о том, как бы отсюда сбежать; ее одиночество нарушали только Лейта и Молдри. Последний приходил по два раза на дню, усаживался на подушки и принимался вещать о величии Гриауля. Кэтрин с трудом выносила его речи. Патетическая дрожь его голоса внушала ей отвращение, ибо напоминала о бродячих монахах, что время от времени проходили через Хэнгтаун, оставляя после себя незаконнорожденных детей и пустые кошельки. Рассуждения Молдри нагоняли на нее скуку, а то и вселяли страх, когда он пускался в разговоры об испытании, которое якобы предстояло девушке у сердца дракона. Она не сомневалась, что за всеми событиями ее жизни стоит Гриауль. Чем дольше она оставалась в колонии, тем ярче становились ее сны и тем сильнее Кэтрин убеждалась, что ее присутствие зачем-то нужно дракону. Однако филии с их убогой жизнью придали ее старым фантазиями о связи между нею и Гриаулем новый оттенок, так что постепенно она начала презирать себя с тем же неистовством, как и всех вокруг.

— В тебе заключено наше спасение, — сказал ей как-то Молдри. Он сидел в ее жилище, а она шила себе брюки, поскольку отказывалась носить лохмотья, в которые облекались филии. — Лишь тебе доступна тайна драконьего сердца, только ты способна открыть нам, чего же он хочет на самом деле. В этом твое предназначение.

Сидя среди разбросанных по полу шелков и мехов, Кэтрин выглянула в щелку между шторами и заметила, что золотистое свечение меркнет.

— Вы держите меня в плену, — ответила она. — С какой стати мне помогать вам?

— Ты хочешь покинуть нас? — спросил Молдри; — А как же Уиллены?

— Вряд ли они до сих пор дожидаются меня. Но даже если и так, то вопрос лишь в том, какую смерть я предпочту — медленную или быструю.

— Ты права, — кивнул Молдри, погладив набалдашник своей трости. Уиллены тебе больше не страшны.

Кэтрин пристально посмотрела на него.

— Они умерли в тот миг, когда ты спустилась в горло Гриауля, — добавил старик. — Он наслал на них свои создания, ибо ты наконец пришла к нему.

Кэтрин припомнила крики, которые слышала, когда спускалась.

— Какие создания?

— Не важно, — отозвался Молдри. — Думай о другом: ты должна постичь утонченность его власти, его абсолютное превосходство, должна осознать, что ему подвластны не только твои мысли, но и все естество.

— Зачем? — спросила она. — И почему я должна? — Молдри замялся, словно подыскивая слова, и она рассмеялась. — Что, Молдри, твой бог отвернулся от тебя? Или он не может подсказать тебе, что ответить?

— Тебе, а не мне дано понять, зачем ты здесь, — проговорил Молдри. — Ты должна изучить Гриауля, узнать загадки его плоти, может статься, даже слиться с ним воедино.

— Если вы не отпустите меня, я умру! — Кэтрин в раздражении отпихнула от себя подушку. — Эта пещера прикончит меня! Так что изучать твоего дракона будет некому.

— Уверяю тебя, ты не умрешь. — Молдри одарил девушку елейной улыбкой. Это мне ведомо.

Заскрипел подъемник. Мгновение спустя шторы разошлись, и в комнатку, неся перед собой поднос с едой, вошла Лейта, молодая женщина в платье из небесно-голубой тафты с глубоким вырезом на груди. Поставив поднос на пол, она спросила:

— Еще, мэм? Или зайтить пожее? — Она неотрывно глядела на Кэтрин; ее близко посаженные карие глаза то и дело мигали, пальцы мяли складки платья.

— Как хочешь, — ответила Кэтрин.

Лейта продолжала смотреть на нее, и понадобилось вмешательство Молдри, чтобы она повернулась и вышла. Кэтрин бросила угрюмый взгляд на поднос. К ее удивлению, там в дополнение к обычной порции овощей и фруктов, которые филии собирали в пасти дракона, лежали несколько кусков слегка поджаренного мяса, чей красноватый оттенок незамедлительно напомнил девушке плоть Гриауля.

— Что это? — поинтересовалась она, дотронувшись до одного куска.

— Охотникам сегодня повезло, — объяснил Молдри. — Филии часто отправляют охотничьи партии в желудок дракона. Опасно, конечно, но там обитают звери, которые могут причинить вред Гриаулю. Мы избавляем его от них, а их мясо идет в пищу. — Он подался вперед, всматриваясь в ее лицо. Завтра как раз выходит очередная партия. Если желаешь, я устрою так, что они возьмут тебя с собой. И кстати, будут беречь как зеницу ока.

Первым побуждением Кэтрин было отказаться, но потом она подумала, что ей, быть может, представится случай сбежать; она догадалась, что с ее стороны мудрее всего будет соглашаться на все предложения Молдри и выказывать интерес к миру дракона. Чем больше она узнает о географии Гриауля, тем вероятнее найти путь к спасению.

— Ты упомянул об опасности. Что ты имеешь в виду?

— Для тебя? Никакой. Гриауль всегда защитит тебя. А вот что касается охотников… Нескольких они наверняка не досчитаются.

— Они выходят завтра?

— Или послезавтра.

— А кого они будут ловить?

— Змей.

Энтузиазма у Кэтрин немного убавилось, но выбора не было.

— Отлично. Я пойду с ними.

— Чудесно, чудесно! — Молдри удалось подняться на ноги лишь с третьей попытки. Отдуваясь, он навалился на трость. — Я загляну к тебе рано утром.

— Так ты тоже идешь? С твоим-то здоровьем…

— Я, конечно, немолод, — хихикнул Молдри, — но рядом с тобой, девушка, я не чувствую возраста. — Он галантно поклонился и заковылял вон из комнаты.

Вскоре после его ухода возвратилась Лейта. Она задернула на двери вторую штору, отчего внутри воцарился полумрак. Стоя у входа, она уставилась на Кэтрин.

— Хошь иметь Лейту? — справилась она.

Этот вопрос не был для Кэтрин неожиданностью. Лейта неоднократно, прикосновениями и откровенными жестами, предлагала ей заняться любовью. Полумрак скрадывал уродство филийки, и она выглядела сейчас девочкой в бальном платьице. На какой-то миг, захваченная одиночеством и отчаянием, глядя на Лейту и невольно прислушиваясь к доносящемуся снаружи шуму, Кэтрин ощутила странное возбуждение. Но мгновение миновало, она разозлилась на себя за проявленную слабость, рассердилась на Лейту и подумала мельком, что постепенно утрачивает, похоже, человеческий облик.

— Убирайся! — холодно приказала она, а когда Лейта замешкалась, прикрикнула на нее, и та стремглав вылетела из комнаты. Кэтрин улеглась на живот и оперлась локтями о подушку. К горлу подступили слезы и встали там комом, не давая освобождения… Девушка упала лицом в подушку, чувствуя, что недостойна даже того, чтобы выплакаться.

За одной из лачуг в нижней части пещеры скрывался вход в широкий, обрамленный хрящами коридор. Именно по этому коридору и направился на следующее утро на охоту отряд, состоявший, помимо Кэтрин и Молдри, из тридцати мужчин-филиев. Они были вооружены мечами и освещали себе дорогу факелами, ибо тут кровеносные сосуды Гриауля залегали слишком глубоко, чтобы давать достаточно света. Отряд шел в молчании, которое нарушалось разве что кашлем да топотом ног. Тишина столь разительно не соответствовала характеру филиев, что Кэтрин начала волноваться. Чад факелов, едкий, все усиливающийся запах, озаренные пламенем бледные лица охотников — все наводило на мысль, что она очутилась в преисподней, среди грешников, обреченных на вечные муки.

Уклон сделался круче, и какое-то время спустя они достигли места, откуда Кэтрин могла видеть впереди завесу непроглядного мрака, в которой, словно золотая паутина на фоне ночного неба, искрились и переплетались диковинные золотистые нити. Молдри велел девушке обождать. Охотники с факелами разошлись, и только теперь Кэтрин поняла, что они очутились в большой пещере, однако об истинных размерах ее не догадывалась, пока среди мрака не вспыхнул вдруг громадный костер, сложенный из стволов молодых деревьев и целых кустов. Костер был огромен, но пещера, малую часть которой он худо-бедно освещал, потрясала воображение. В длину в ней было никак не меньше двухсот ярдов, а стенки образовывала свисавшая тонкими складками белесая кожа, сквозь которую проступала сетка капилляров и вен; эта кожа облегала поверх еще более тонкой пленки кривые ребра. Пол пещеры плавно понижался и кончался озером, заполненным черной жидкостью; костер разожгли на самом берегу озера, его дым тянулся к поврежденному участку драконьей кожи, где виднелось лиловатое пятно футов пятидесяти в диаметре с прорехой посредине. На глазах Кэтрин пятно заколыхалось. Охотники выстроились у костра и подняли мечи. Из прорехи с торжественной медлительностью выползло нечто длинное и белое. Гигантская безглазая змея повела из стороны в сторону головой, разинула пасть, которую трудно было разглядеть среди множества извивавшихся вокруг нее щупалец, и испустила пронзительное шипение. От стен отразилось эхо, Кэтрин зажала руками уши. Змея неторопливо выбиралась из своего логова; девушка восхитилась мужеством охотников, которые, судя по всему, ничуть не боялись ужасной твари. Дым костра обволок змею, и ее шипение сделалось невыносимым. Она металась то туда, то сюда, крутила головой и в конце концов рухнула в огонь, подняв целый сноп искр. Дернувшись всем телом, она выкатилась из костра, придавила нескольких охотников, но остальные кинулись на нее, рубя мечами; их клинки оставляли на мертвенно-бледной шкуре кровавые следы. Кэтрин внезапно заметила, что ее руки сжаты в кулаки, а из горла рвется воинственный клич. Кровь змеи растеклась по полу пещеры, на шкуре пузырились многочисленные ожоги, с головы лохмотьями свисала отсеченная плоть. Однако шипение ее не смолкало, громадное тело выгибалось дугой и раз за разом обрушивалось на охотников. Уже треть отряда лежала неподвижно, среди тел дотлевали угли. Уцелевшие по-прежнему сражались со змеей, которая мало-помалу становилась все более вялой. Наконец змея из последних сил взметнулась под потолок, на мгновение застыла в молчании, потом издала звук, похожий на свист вскипевшего чайника — пещера словно завибрировала, — упала на пол и, дернувшись, замерла. Пасть ее оставалась полуоткрытой, щупальца все еще судорожно подрагивали.

Охотники в изнеможении столпились вокруг, многие стояли, опираясь на мечи. Пораженная внезапной тишиной, Кэтрин шагнула вперед. Молдри следовал за ней по пятам. Она было заколебалась, но мысль о том, что кому-то, возможно, нужна помощь, заставила ее отбросить страх. Однако пострадавшие, все до единого, были мертвы и лежали на полу пещеры бесформенными окровавленными комками. Кэтрин прошлась вдоль тела змеи — она была втрое толще человека; поблескивающая кожа, вся в морщинках, отливала голубым и казалась от того еще более отвратительной.

— О чем ты думаешь? — справился Молдри.

Кэтрин покачала головой. Она попросту не могла ни о чем размышлять сейчас, настолько поразило ее открывшееся величие дракона. Раньше она полагала, что знает Гриауля, и только теперь поняла, что знание было, мягко говоря, поверхностным, а потому необходимо приспособиться к новой перспективе. Позади послышался шум. Охотники принялись отсекать от тела змеи куски мяса. Молдри обнял девушку за плечи, и, когда он прикоснулся к ней, она вдруг осознала, что дрожит.

— Пойдем, — сказал он. — Я отведу тебя домой.

— В мою клетушку? — спросила она с горечью.

— Быть может, ты никогда не думала о ней как о доме, — произнес Молдри, — но лучшего места тебе не найти. — Старик подозвал жестом одного из охотников; тот приблизился, зажигая попутно потухший факел.

— Ты будто видишь меня насквозь, — проговорила Кэтрин со смешком.

— Я знаю не тебя, — отозвался Молдри, — хотя кое-что мне, разумеется, известно. Понимаешь, за годы, проведенные здесь, я хорошо узнал его, — он постучал тростью по полу пещеры, — того, кто читает в тебе, словно в книге.

На протяжении двух следующих месяцев Кэтрин трижды пыталась бежать, но в итоге была вынуждена отказаться от этой затеи: когда за тобой следят сотни глаз, любая попытка заведомо обречена на провал. После того как ее поймали в третий раз, она совсем пала духом и почти шесть месяцев не выходила из своего жилища. Здоровье ее расстроилось, и она дни напролет валялась в постели, вспоминая свою жизнь в Хэнгтауне, которая теперь представлялась ей исполненной радости и веселья. Праздность, в которой пребывала Кэтрин, привела к тому, что девушка осталась в одиночестве. Молдри, правда, часто навещал ее и старался как мог подбодрить, но из-за его склонности к мистическому обожествлению Гриауля старик оказался бессилен утешить Кэтрин. И вот, не имея ни друзей, ни возлюбленных, ни даже врагов, она все глубже погружалась в пучину жалости к себе и начала поигрывать с мыслью о самоубийстве. Жить, не видя солнца, не посещая в пору карнавала Теочинте, — вынести такое было чрезвычайно трудно. Однако в последний миг ей не хватило то ли храбрости, то ли глупости; она решила, что каким бы нелепым и омерзительным ни казалось ей теперешнее существование, оно все же лучше вечного мрака, а потому всецело предалась единственному занятию, которое не возбранялось филиями, — исследованию Гриауля.

Подобно грандиозным тибетским изваяниям Будды, помещенным в башнях, которые лишь на самую малость превосходят размерами их самих, недвижное сердце Гриауля — золотистая громада высотой с собор — находилось в полости, чьи стенки отстояли от него всего-навсего на шесть футов. Проникнуть в полость можно было по вене, которая разорвалась и ссохлась еще в незапамятные времена; она выводила в крохотный закуток позади сердца. Ползти по ней было для Кэтрин сущим наказанием, но постепенно девушка притерпелась. Горячий воздух полости был насыщен едким запахом, который напоминал зловоние, что возникает, когда молния попадает в скопление серы; сердце окружала атмосфера тревоги, словно где-то поблизости затаилась неведомая угроза. Кровь в сердце не только пульсировала, причем менялась как насыщенность цвета, так и частота пульсации, но и циркулировала благодаря колебаниям температуры и давления внутри огромного органа. Приливая к стенкам, она как бы наносила на них узоры из света и тени, замысловатые и причудливые, будто арабески. Мало-помалу Кэтрин начала угадывать, какой узор придет на смену предыдущему, стала замечать их некую загадочную последовательность. Словами этого было не выразить, но игра света и тени вызывала у девушки диковинные ощущения. А если она разглядывала узоры дольше обычного, ее обволакивали грезы, необычайно яркие и отчетливые. Один из снов повторялся снова и снова.

События в нем начинались с восходом солнца. Светило поднималось на юге, заливало своими лучами побережье, на котором громоздились черные скалы. На скалах дремали драконы. Разбуженные солнцем, они с ворчанием задирали головы, издавая звук, похожий на тот, который исходит от наполненных ветром парусов, раскидывали крылья и взмывали в фиолетовое небо, где тускло мерцали нездешние созвездия. Драконы кружили в поднебесье и ревели от восторга — все, кроме одного, который, едва взлетев, замер в воздухе, а потом камнем рухнул в воду и исчез среди волн. Зрелище было впечатляющим: трепет крыльев, разинутая пасть с громадными клыками, когти царапают пустоту в тщетном поиске опоры. Однако какое отношение имел этот сон к Гриаулю? Во всяком случае, ему-то опасность падения явно не грозила. Но многочисленные повторы убедили Кэтрин в том, что сон должен что-то означать. Быть может, Гриауль боится той опасности, которая повергла летевшего дракона? Или то был сердечный приступ? Кэтрин тщательно обследовала сердце, вскарабкалась с помощью своих крючьев на самый его верх, — этакий светловолосый паучок на огромном сверкающем валуне. Но никаких внешних признаков болезни ей отыскать не удалось, а сон перестал повторяться и сменился другим, куда более простым, в котором Кэтрин наблюдала за дыханием спящего дракона. Новое сновидение представлялось ей бессмысленным, а потому она уделяла ему все меньше внимания. Молдри, который ожидал от нее чудесных озарений, был разочарован.

— Наверное, я ошибался, — проговорил он. — Или впал в детство. Да, вероятно, я впал в детство.

Несколько месяцев назад Кэтрин, истерзанная отчаянием, уверила бы старика, что так оно и есть, но исследования драконьего сердца успокоили ее, внушили ей смирение и даже некоторое сочувствие к ее тюремщикам — ведь в конце концов их нельзя было винить в том, что они стали тем, кем стали.

— Я только начала учиться, — ответила она Молдри. — Сдается мне, пройдет много времени, прежде чем я пойму, чего он добивается. И потом, разве спешка в его характере?

— Пожалуй, ты права, — признал старик.

— Конечно, я права, — сказала Кэтрин. — Рано или поздно ответ будет найден. Но Гриауль не из тех, кто раскрывает свои тайны всем и каждому. Дай мне время.

Она хотела всего лишь поднять настроение Молдри, но внезапно собственные слова прозвучали для нее чем-то вроде откровения.

На первых порах она изучала дракона без особого энтузиазма, но Гриауль с его многочисленными и экзотическими паразитами и симбиотами оказался столь интересным объектом для исследований, что Кэтрин и не заметила, как промелькнули шесть с лишним лет. За работой она и думать забыла о том, что когда-то жизнь чудилась ей пустой и бесполезной. В сопровождении Молдри и любопытствующих филиев она излазила внутренности дракона и нанесла их на карту. От проникновения в череп ее удержало нарастающее с каждым шагом чувство тревоги. Выбрав среди филиев наиболее толковых, она отправила их в Теочинте с наказом приобрести мензурки, колбы, книги и бумагу для записей. Так у Кэтрин появилась возможность создать примитивную химическую лабораторию. Она установила, что, если бы дракон ожил, пещеру, в которой располагалась колония, заполнили бы кислоты и газы; под воздействием сокращений сердечной мышцы они затем перетекли бы в соседнюю полость и смешались там с прочими жидкостями, а в итоге возникла бы горючая смесь, которую Гриауль мог бы по желанию воспламенить и выдохнуть или вывести из организма иным путем. Девушка взяла образцы всех этих жидкостей и получила из них сильный наркотик, который назвала по имени своей недоброжелательницы брианином. Из мха, что рос на наружной поверхности легких дракона, удалось извлечь вещество, которое оказалось отличным тонизирующим средством. Она составила каталог Гриаулевой флоры и фауны; стены жилища Кэтрин со временем покрылись разнообразными таблицами и рисунками. Животные в большинстве своем были ей знакомы — пауки, летучие мыши, ласточки и тому подобное. Однако некоторые из них вряд ли принадлежали нашему миру, и самым примечательным тут был метагекс (так назвала его Кэтрин) — существо с шестью одинаковыми телами, обитавшее в брюхе Гриауля и питавшееся его желудочным соком. Каждое тело метагекса напоминало размером и цветом истертую монету, было немногим плотнее медузы, имело множество ресничек и пребывало в состоянии постоянного возбуждения. Сперва девушка подумала, что перед ней шесть представителей одного вида, но изменила свое мнение, когда, исследовав со скальпелем первого, убедилась, что остальные пятеро тоже мертвы. Тогда она провела ряд экспериментов и в итоге выяснила, что между телами метагекса существует определенная связь, своего рода поле, которое позволяет, так сказать, сущности животного перемещаться из одного тела в другое, а наличие целых шести тел является уникальной формой мимикрии. Но даже метагекс казался заурядным в сравнении с призрачным виноградом, растением, которое Кэтрин обнаружила только в одном месте — в пещере у основания черепа.

Филии не отваживались забредать туда, ибо испытывали то же чувство страха, что и Кэтрин. Считалось, что, если кто-либо подберется чересчур близко к мозгу дракона, Гриауль нашлет на неразумного какую-нибудь тварь из числа своих паразитов-хищников. Однако Кэтрин превозмогла страх. Расставшись с Молдри и отрядом филиев, она двинулась по проходу, который выводил к пещерке. В руке у нее был факел. Проход заканчивался отверстием не шире окружности ее бедер. Кэтрин кое-как протиснулась в него. Света в пещерке было вполне достаточно, он исходил от многочисленных кровеносных сосудов, бегущих по потолку. Девушка погасила факел. Оглядевшись по сторонам, она удивилась: вся пещерка футов двадцати в длину и восьми в высоту заросла, кроме потолка, диким виноградом, лозы которого были усеяны темно-зелеными глянцевитыми листьями; на их поверхности проступали бесчисленные капилляры. Подъем по проходу утомил Кэтрин, причем, подумалось ей, утомил гораздо сильнее, чем можно было ожидать, и она села, привалившись к стене пещерки, чтобы перевести дыхание, а потом глаза ее сами собой закрылись, и она задремала. Разбудили ее отдаленные крики Молдри. Сонная, недовольная его нетерпением, она отозвалась:

— Ну что тебе? Могу я отдохнуть хотя бы пару минут?

— Пару минут? — донеслось издалека. — Да ты пробыла там три дня! Что случилось? С тобой все в порядке?

— Не говори глупостей! — Она было приподнялась, но тут же снова опустилась на пол. В углу пещерки, не далее чем в десяти футах, лежала, свернувшись калачиком, обнаженная женщина с длинными светлыми волосами. Плети винограда ниспадали на ее тело и не давали увидеть лицо.

— Кэтрин! — крикнул Молдри. — Ответь мне!

— Я… Подожди, я сейчас.

Женщина шевельнулась и застонала.

— Кэтрин!

— Я сказала, подожди!

Женщина потянулась. На правом ее бедре розовел шрам в форме крюка. Точно такой же шрам имелся и у Кэтрин: она заработала его еще в детстве. А с тыльной стороны правого колена кожа женщины была бурой и сморщенной опять же, как у Кэтрин: год назад она облила себя кислотой. Девушка пришла в смятение, но тут женщина села, и Кэтрин поняла, что смотрит на своего двойника, схожего с ней не только обликом, но и выражением лица, и смятение ее переросло в страх. Она готова была поклясться, что ощущает даже, как сокращаются лицевые мускулы незнакомки, и уже сознавала, что делит с ней и ее чувства — радость и надежду.

— Сестра, — произнесла женщина. Она оглядела свое тело, и Кэтрин на мгновение почудилось, будто ее зрение раздвоилось: девушка видела, как женщина наклонила голову, и одновременно как бы созерцала обнаженные грудь и живот своей собеседницы ее собственными глазами. Но вот зрение восстановилось, и она посмотрела на лицо женщины… на свое лицо. Хотя она ежедневно изучала себя по утрам в зеркале, Кэтрин до сих пор не замечала тех перемен, какие произошли с ней за время жизни внутри дракона. Очертания губ приобрели резкость, в уголках глаз появились морщинки, щеки слегка запали, а скулы стали оттого казаться выше. Сияние и свежесть юной красоты померкли сильнее, чем она ожидала, и это ее опечалило. Однако главная перемена, которая и поразила ее больше всего, произошла с выражением лица: теперь оно передавало характер, тогда как раньше, до того, как Кэтрин попала в дракона, на лице девушки можно было прочесть только высокомерие. Она никак не ожидала, что ей столь язвительно напомнят, какой все же она была дурой, и потому смутилась. Женщина словно услышала ее мысли, протянула руку и сказала:

— Не кори себя, сестра. Мы все жертвы своего прошлого.

— Кто ты? — спросила Кэтрин, инстинктивно стараясь отодвинуться подальше. Она чувствовала, что женщина чем-то для нее опасна.

— Ты. — Женщина вновь попыталась дотронуться до нее, и Кэтрин вновь отпрянула. Женщина улыбалась, но Кэтрин ощущала ее разочарование. Она заметила, что незнакомка как будто вобрала в себя виноградные лозы и, похоже, не в силах оторваться от них.

— С какой стати? — Кэтрин снедало любопытство, однако ощущение того, что прикосновение женщины таит в себе угрозу, постепенно становилось убеждением.

— Так оно и есть! — воскликнула женщина. — Я — это ты, но не только.

— Что значит «не только»?

— Виноград извлекает из тела некую эманацию, из которой творит новое тело, лишенное недостатков прежнего. А поскольку тело хранит в себе и прошлое и будущее, то я знаю, что с тобою случится… пока знаю.

— Пока?

— Между нами установилась связь, — женщина вдруг заволновалась, — ты ее наверняка чувствуешь.

— Да.

— Чтобы выжить, чтобы укрепить связь, я должна дотронуться до тебя. И тогда знание о будущем исчезнет. Я стану тобой, но другой. Не тревожься, я не буду тебе мешать. Я заживу своей жизнью. — Она вновь подалась вперед, и Кэтрин увидела, что к ее спине словно приросли виноградные плети, и снова испытала прежнее чувство: уверенность в том, что прикосновение женщины таит угрозу.

— Если тебе известно мое будущее, — произнесла Кэтрин, — скажи мне, покину ли я когда-нибудь Гриауля?

В этот миг ее опять окликнул Молдри. Она отозвалась на крик, сообщив, что занята делом и скоро спустится, а потом повторила вопрос.

— Да-да, — проговорила женщина, — ты покинешь дракона. — Она попыталась схватить Кэтрин за руку. — Не бойся, я не причиню тебе зла.

Кожа женщины ссыхалась прямо на глазах. Страх Кэтрин ослабел.

— Пожалуйста! — молила незнакомка, заламывая руки. — Твое прикосновение спасет меня. Иначе я умру!

Кэтрин отказывалась верить ей.

— Ты должна понять! — крикнула женщина. — Я твоя сестра! У нас одна кровь, одни воспоминания! — Ее кожа покрылась густой сетью морщин, лицо чудовищно исказилось. — Ну пожалуйста! Помнишь: тогда, под крылом, со Стелом… Ты была девственницей… Ветер срывал со спины Гриауля цветки чертополоха, и они осыпались вниз серебристым дождем… А помнишь тот праздник в Теочинте? Тебе исполнилось шестнадцать лет. Ты надела маску из оранжевых цветов и золотой проволоки, и трое мужчин просили твоей руки. Ради Бога, Кэтрин! Послушай меня! Мэр… Ты не забыла его? Молодой мэр? Ты отдалась ему, но не по любви. Ты боялась любви, ты не доверяла своим ощущениям, не доверяла самой себе.

Связь между ними становилась все более зыбкой. Кэтрин с трудом удерживалась от того, чтобы не броситься к женщине, чьи слова разбередили ее память. Та вся обмякла, черты расплылись, словно были из воска и начали таять. А потом она улыбнулась, и ее губы будто растворились в воздухе, а следом, один за другим, стали исчезать зубы.

— Я понимаю, — проговорила женщина хрипло и издала короткий смешок. Теперь я понимаю.

— Что? — спросила Кэтрин. Но женщина вместо ответа повалилась на бок. Скорость гниения нарастала. За какие-то минуты от нее осталась лишь лужица белого желеобразного вещества, которая сохранила очертания фигуры. Кэтрин испытала одновременно ужас и облегчение. Неожиданно ее стала мучить совесть. Она никак не могла решить, правильно ли поступила и не погубила ли своей трусостью существо, которое заслуживало смерти не более, чем она сама. Пока женщина была жива — если здесь годится это слово, — Кэтрин опасалась ее, но сейчас невольно восхитилась совершенством своего двойника и тем растением, которое сумело его воспроизвести. Она подумала, что женщину отличало не только внешнее сходство с ней. Ведь она, как выяснилось, обладала воспоминаниями Кэтрин! Или память — всего-навсего функция плоти? Кэтрин заставила себя взять образцы вещества из лужицы и срезала плеть винограда с намерением разгадать его загадку. Впрочем, она сомневалась, что с ее примитивными инструментами удастся чего-то достичь. Таким образом она убеждала себя, а в глубине души сознавала, что на самом деле не хочет узнать тайну растения, ибо страшится того, что может ей открыться. С течением времени она хотя и продолжала иногда думать об изучении призрачного винограда и даже советовалась с Молдри, но все дальше и дальше отодвигала от себя эту идею.

4

Температура внутри дракона была постоянной, ритм, в котором пульсировало золотистое свечение, не знал колебаний, не могло здесь быть ни дождя, ни снега, а потому смену времен года для тех, кто жил в Гриауле, знаменовали перелеты птиц, плетение коконов и дружное появление на свет миллионов насекомых. Именно по этим признакам Кэтрин через девять лет после того, как вступила в пасть Гриауля, поняла, что снаружи осень.

Той осенью к ней пришла любовь.

Три года назад ее исследовательский пыл начал понемногу иссякать. Энтузиазм Кэтрин мало-помалу сходил на нет, и это стало особенно заметно после смерти капитана Молдри, скончавшегося в преклонном возрасте просто от старости. Теперь оберегать ее от филиев было некому, и Кэтрин чувствовала, что их безумие исподволь проникает в ее рассудок. Откровенно говоря, она маялась от безделья, ибо карты были нарисованы, образцы перенесены в хранилище, которое занимало уже несколько комнат. Она по-прежнему заглядывала в полость, где помещалось сердце дракона, но толковать сны больше не пыталась, а лишь коротала с их помощью медленно текущее время. От нечего делать она вновь обратилась к мыслям о побеге. Кэтрин полагала, что тратит жизнь впустую, и рвалась возвратиться в мир, чтобы насладиться хотя бы теми крохами удовольствий, которые ей пока еще оставались доступны. Гриауль был для нее многокамерной тюрьмой, она стремилась на свободу, но не могла не признать, что кое-чему здесь научилась. Убеги она вскоре после того, как очутилась здесь, жизнь ее снова была бы непрерывной чередой увеселений и попоек. Иное дело сейчас: вооруженная знаниями, сознающая свои сильные и слабые стороны, она наверняка добилась бы успеха в человеческом мире. Но прежде чем Кэтрин определилась в своих намерениях, колония пополнилась новым членом, мужчиной, которого группа филиев, собиравших ягоды в пасти дракона, подобрала неподалеку от нижней губы. Когда они принесли его в пещеру, он был без сознания. Звали его Джон Колмакос, и в свои тридцать лет он занимал пост преподавателя ботаники в университете Порт-Шантея. Он спустился в пасть вместе с проводниками, которые потом сбежали, а затем угодил в лапы обосновавшихся у губы обезьян. Это был худой, даже тощий человек с мускулистыми руками и копной непокорных темно-русых волос. На его лошадином лице с довольно-таки своеобразными чертами застыло слегка удивленное выражение, словно он не переставал изумляться тому, что видел вокруг. Радужная оболочка больших голубых глаз отливала зеленым и карим; надо сказать, лишь они-то и нарушали общее впечатление топорности и заурядности, которое производил Джон Колмакос.

Кэтрин донельзя обрадовалась тому, что у нее появился собеседник, тем более — профессионал в области ее увлечения, и взялась выхаживать его. У Джона были сломаны рука и нога и исцарапано все лицо. За лечением она постепенно начала представлять его в роли своего возлюбленного. Она впервые встретила мужчину столь обходительного и отнюдь не честолюбивого; к тому же он совершенно не старался чем-либо ее поразить. До сих пор она отождествляла всех мужчин с солдатами из гарнизона Теочинте да головорезами из Хэнгтауна, поэтому не было ничего странного в том, что Джон ее попросту очаровал. Она попробовала было переубедить себя: дескать, в ее положении поневоле влюбишься в кого угодно. Кэтрин боялась того, что любовь только усилит ее отвращение к темнице, в которой она томилась, а также того, что Джон, вне всякого сомнения, послан ей Гриаулем, который тем самым хочет примирить ее с судьбой и меняет Молдри на возможного любовника. Но так или иначе, она не могла отрицать, что ее влечет к Джону Колмакосу, и не в последнюю очередь из-за того, что он откровенно восхищался проделанными ею исследованиями. Кроме того, не приходилось сомневаться, что влечение было взаимным. Несмотря на возникавшую иногда неловкость, они не торопили события и терпеливо наблюдали за происходящим.

— Невероятно, — произнес однажды Джон, оторвавшись от чтения записных книжек Кэтрин. — Кто бы мог подумать, что вы не получили специального образования!

— Знаете, — проговорила Кэтрин, покраснев от удовольствия, — на моем месте и обладая тем запасом времени, какой был у меня, всякий добился бы похожих результатов.

Он отложил блокнот и поглядел на девушку так выразительно, что она потупилась.

— Вы ошибаетесь, — возразил он. — Большинство людей в подобных ситуациях опускается. Мне трудно вас с кем-либо сравнить. Вы совершили подвиг.

Его похвала подействовала на Кэтрин весьма странным образом: ей показалось вдруг, что ее хвалит умудренный опытом взрослый человек, а сама же она превратилась в неумелого ребенка, который неожиданно для себя сделал что-то правильно. Ей хотелось объяснить Джону, что научные исследования были для нее разновидностью терапии, занятием, которое помогало справиться с отчаянием, однако она не смогла подыскать слов, от каких не веяло бы ложной скромностью, а потому ограничилась тем, что воскликнула: «О!» — и принялась готовить брианин, чтобы смазать больную лодыжку Джона.

— Я, наверное, не то сказал, — пробормотал он. — Простите. Я не хотел вас смущать.

— Я не… То есть… — Она рассмеялась. — Я отвыкла от нормального общения.

Он улыбнулся, но промолчал.

— Что такое? — спросила она резко, решив, что он смеется над ней.

— Простите?

— Чему вы улыбаетесь?

— Если вам будет приятнее, я могу нахмуриться.

Кэтрин опустила голову, чтобы он не видел краски, которая бросилась ей в лицо, растерла пасту на медной тарелке, отделанной по ободу мелкими алмазами, затем скатала ее в шарик.

— Я пошутил, — сказал Джон.

— Знаю.

— Что случилось?

Она помотала головой:

— Ничего.

— Послушайте, — не отступал он. — Я не хотел сделать вам больно, честное слово. Что я такого натворил?

— Вы тут ни при чем. — Кэтрин вздохнула. — Я просто никак не могу привыкнуть к вашему присутствию здесь, вот и все.

Снаружи донеслось лепетание филиев, спускавшихся по веревкам на дно пещеры.

— Понимаю, — проговорил он. — Я… — Он замолчал и уставился в пол, его толстые пальцы ощупывали записную книжку.

— Что вы собирались сказать?

— Вы заметили, чем мы занимаемся? — Он откинул голову и расхохотался. Только и делаем, что объясняемся, как будто боимся обидеть друг друга не тем словом.

Она посмотрела на него, встретилась взглядом и отвернулась.

— Но не такие уж мы и хрупкие, — продолжал он, потом добавил, словно поясняя: — Не такие уж уязвимые.

Они вновь встретились взглядами, и на этот раз отвернулся Джон, а улыбнулась Кэтрин.

Если бы она и не догадывалась о том, что влюблена, то рано или поздно сообразила бы, как обстоят дела, хотя бы по тому, как изменилось ее отношение к Гриаулю. Она теперь как бы видела все в новом свете. К ней возвратилось давнее восхищение размерами и чудесами Гриауля, и она с удовольствием открывала тайны дракона Джону: показывала ему ласточек, которые никогда не взмывали в небо; демонстрировала сверкающее драконье сердце; пещерку, где рос призрачный виноград (и откуда она поспешила удалиться); крохотную полость у самого сердца, освещенную не золотистой кровью Гриауля, а тысячами белых паучков-светляков, что сновали по ее потолку, образовывая на нем своего рода созвездия. Именно в той полости они впервые поцеловались. Кэтрин поначалу целиком отдалась охватившему ее восторгу, но потом вырвалась из объятий Джона, ошеломленная чувствами, которые внезапно нахлынули на нее, знакомыми и давно позабытыми, обескураженная тем, как быстро ее фантазии слились с действительностью. Кэтрин выбежала из полости, предоставив Джону, который все еще прихрамывал, добираться домой самому.

Остаток того дня она избегала его и сидела, поджав колени, на лоскуте персикового шелка у отверстия посередине пещеры, в которой располагалась колония, а вокруг мельтешили одетые в роскошные лохмотья филии. Некоторые из них угадали настроение Кэтрин и теперь толпились рядом с ней, изредка прикасаясь к ее одежде. Они издавали скулящие звуки, которые на их языке выражали сочувствие. Собачьи лица филиев были грустными, и, словно заразившись их печалью, Кэтрин заплакала. Она оплакивала свою неспособность совладать с любовью, всю свою безрадостную жизнь, дни, недели, месяцы и годы, проведенные в теле дракона; и в то же время чувствовала, что ее тоска — это тоска Гриауля, обреченного на вечную неподвижность. При мысли о том, что дракон, подобно ей, страдает от безысходности, слезы Кэтрин высохли сами собой. Она никогда раньше не воспринимала Гриауля как существо, которое заслуживает сострадания, да и сейчас не стала относиться к нему иначе, но, подумав о том, какой паутиной древней магии опутан дракон, девушка упрекнула себя, что дала волю слезам. Она осознала вдруг, что плакать можно по любому, даже самому счастливому поводу, если видишь мир не таким, какой он есть; но когда ты различаешь все многоцветие тонов и оттенков, то, понимая, что всякий человеческий поступок может обернуться бедой, хватаешься за первую подвернувшуюся возможность действовать, сколько бы малореальным ни казалось достижение цели. Так и поступил Гриауль, который, будучи обездвиженным, сумел найти способ воспользоваться своей силой. Это неожиданное сравнение себя с Гриаулем даже рассмешило Кэтрин. Стоявшие поблизости филии тоже расхохотались. Один из них, самец с клочьями седых волос на голове, придвинулся к девушке.

— Кэтрин щас веселить с мы, — проговорил он, крутя пальцами пуговицу своего грязного, расшитого серебром камзола. — Хнычь уже нет.

— Нет, — сказала она. — Хныкать я больше не буду.

На другом краю отверстия обнимались множество раздетых догола филиев, мужчины натыкались на мужчин, приходили в раздражение, колошматили друг друга, но тут же успокаивались, едва им попадались самки. Раньше Кэтрин наверняка бы возмутилась, но то было раньше. С точки зрения стороннего наблюдателя, обычаи филиев не вызывали ничего, кроме отвращения. Кэтрин теперь жила вместе с ними и наконец-то приняла это как данность. Она поднялась и направилась к ближайшей корзине. Старик последовал за ней, чинно расправляя на ходу отвороты камзола; он как будто назначил себя глашатаем и объявлял всем встречным:

— Хнычь уже нет! Хнычь уже нет!

Подъем в корзине походил на перемещение от одной театральной сцены к другой, причем на всех на них разыгрывалась, похоже, та же самая пьеса: бледнокожие существа валялись на шелковых подстилках и забавлялись драгоценными безделушками. Кэтрин подумала, что, если не обращать внимания на вонь и атмосферу обветшания, можно представить, будто находишься в каком-нибудь экзотическом королевстве. Прежде ее поражали размеры колонии и свойственная ей гротескность, а сейчас сюда добавилось богатство. Интересно, мелькнула у девушки мысль, у филиев просто не было возможности раздобыть другую одежду или тут опять вмешался Гриауль и по странной прихоти облачил отребье рода человеческого в наряды королей и придворных? На душе у Кэтрин было легко, но, когда корзина почти достигла того уровня, где помещалось ее жилище, она заволновалась. Сколько лет прошло с тех пор, как она была с мужчиной! Быть может, она не сумеет его удовлетворить…

Она привязала корзину к специальному крюку, выбралась на помост, глубоко вздохнула, проскользнула в дверь между занавесок и плотно задернула их за собой. Джон спал, укутавшись до подбородка в меха. В полумраке комнаты его лицо с отросшей за последнее время щетиной приобрело выражение необычной умиротворенности, какая присуща разве что погруженному в молитву монаху. Она решила было не будить его, но сообразила, что это проявление нервозности, а никак не участия. Нужно было как-то преодолеть ее, справиться с собой как можно быстрее. Кэтрин разделась и встала над Джоном, чувствуя себя так, будто сбросила нечто большее, чем просто одежду. Потом она скользнула под мех и прижалась к Джону. Он пошевелился, но не проснулся, и она даже обрадовалась этому, ибо мысль, что она придет к нему как бы во сне, доставила ей необъяснимое наслаждение. Он повернулся на бок, лицом к ней, и она тесно прильнула к нему, удивляясь собственному возбуждению. Джон пробормотал во сне что-то неразборчивое, но ее возбуждение уже передалось ему, она почувствовала твердость его фаллоса, приняла его в себя и начала медленно двигаться навстречу, и еще раз, и еще, и еще… Ресницы Джона дрогнули, он изумленно открыл глаза. Его кожа в полумраке отливала золотом.

— Кэтрин, — выдохнул он, и она коротко рассмеялась в ответ, потому что ее имя прозвучало у него как заклинание.

Он обнял ее теснее, она откинула голову, закрыла глаза и сосредоточилась на своих ощущениях. Неожиданно она проговорила: «Подожди», и он замер в неподвижности, а Кэтрин без сил откинулась на шелк, испуганная захлестнувшей ее волной наслаждения.

— Что случилось? — прошептал он. — Ты не хочешь?..

— Подожди… подожди немного. — Вся дрожа, она прижалась лбом к его лбу, потрясенная тем, что он творил с ее телом: она то как будто парила над полом комнаты, то, когда он шевелился или проникал глубже, на нее словно наваливался тяжкий груз и она тонула в прохладных шелках.

— Ты в порядке?

— М-м-м… — Она открыла глаза. Его лицо было совсем рядом, в каких-то дюймах, и Кэтрин подивилась тому, что ей кажется, будто они с Джоном знакомы уже очень давно.

— Что? — спросил он.

— Да так, думаю.

— О чем?

— О том, кто ты такой. Странно: глядя на тебя, я уже знаю ответ. — Она провела пальцем по его верхней губе. — Кто ты?

— Ты же сказала, что знаешь.

— Может быть… Но ничего конкретного, кроме того, что ты был профессором.

— А тебе нужны подробности?

— Да.

— Я рос сорванцом, — начал он, — отказывался есть луковый суп и никогда не мыл за ушами.

Он притянул ее к себе, поцеловал в губы и в глаза и снова, медленно и глубоко, вошел в нее.

— В детстве я каждое утро ходил купаться. Прыгал со скалы у Эйлерз-Пойнта… Это было так здорово: лазурная вода, пальмы, на берегу гуляют цыплята и свиньи…

— О Господи! — воскликнула она, сжимая его ногами и сладко зажмурившись.

— Мою первую подружку звали Пенни… Ей было двенадцать лет… Как сейчас помню, такая рыжая… Я был на год младше и любил ее за веснушки на лице. Я верил тогда… что веснушки… что-то означают… но вот что, не знал… Но тебя я люблю сильнее, чем ее.

— Я люблю тебя! — Она подстроилась под его ритм и стала двигаться в такт, как бы норовя вобрать в себя Джона всего, целиком. Ей хотелось увидеть то место, где они соединялись, она вообразила, что их тела слились воедино и никакой преграды между ними уже не существует.

— Я плутовал на математике и до окончания школы был не в ладах с тригонометрией… Боже… Кэтрин…

Его голос отдалился и умолк, и воздух словно затвердел и приподнял Кэтрин над полом. Их окружал свет, странное сияние, от которого не исходило и толики тепла. Она слышала свои слова: она называла Джона по имени, говорила ему, какой он добрый, как ей с ним хорошо и прочее, и прочее, — слова, похожие на те, которые звучат во сне, где звуки гораздо важнее смысла. И вновь на нее накатила волна наслаждения, и на этот раз она не стала убегать, а рванулась навстречу ощущению счастья.

— Любовь глупа, — сказал Джон однажды, несколько месяцев спустя. Они сидели в полости, где помещалось сердце дракона, и следили за игрой золотистого света и причудливых теней. — Я чувствую себя паршивым студентишкой, который размышляет о том, каких он еще наделает добрых дел. Накормит голодных, исцелит страждущих! — Он фыркнул. — Как будто я только что проснулся и обнаружил, что в мире полным-полно неурядиц, а поскольку я люблю и любим, мне хочется, чтобы все вокруг тоже были счастливы. Но приходится торчать…

— Порой я испытываю то же самое, — перебила она, удивленная его вспышкой. — Может, любовь и глупа, но она дарит счастье.

— …торчать тут, — продолжал он, — не имея возможности помочь себе, не говоря уже о том, чтобы спасти мир. А что касается счастья, оно не вечно… по крайней мере здесь.

— Наше с тобой длится уже полгода, — возразила Кэтрин. — А если оно не устоит здесь, с какой стати ему сохраниться в другом месте?

Джон подтянул колени к подбородку и потер лодыжку.

— Что с тобой случилось? Когда я попал сюда, ты только о бегстве и рассуждала, уверяла, что готова отдать что угодно, лишь бы выбраться отсюда. А теперь, похоже, тебе все равно?

Она поглядела на него, заранее зная, чем кончится разговор.

— Да, я рвалась на волю. Твое появление изменило мою жизнь, но это вовсе не означает, что я не убегу, если мне представится такой случай. Просто сейчас мысль о существовании внутри дракона не приводит меня в отчаяние.

— А меня приводит! — Он опустил голову. — Прости, Кэтрин, — выдавил он, все еще потирая лодыжку. — Нога что-то снова разболелась, ну и настроение, понятно, паршивое. — Он исподлобья взглянул на нее. — Та штука у тебя с собой?

— Да, — ответила она.

— Пожалуй, временами я перехожу границу разумного, — признался он. Зато хоть ненадолго избавляешься от скуки.

Кэтрин вспыхнула, ее так и подмывало спросить, не в ней ли причина его скуки, но она сдержалась, сознавая, что сама отчасти виновата в том, что Джон пристрастился к брианину, ибо уже не раз, словно потеряв от любви рассудок, потакала ему и исполняла те же просьбы.

— Дай мне! — воскликнул он нетерпеливо.

Она, с неохотой повиновавшись, извлекла из своего мешка фляжку с водой и несколько завернутых в ткань шариков брианина. Джон выхватил у нее наркотик, отвинтил колпачок фляжки, сунул в рот два шарика — и только тогда заметил, что Кэтрин наблюдает за ним. Его лицо исказилось от гнева, он как будто хотел прикрикнуть на нее, однако быстро успокоился, проглотил свои шарики и протянул Кэтрин ладонь, на которой лежали два оставшихся.

— Присоединяйся, — пригласил он. — Я знаю, мне пора остановиться. Когда-нибудь я соберусь с силами. Но сегодня давай расслабимся, сделаем вид, что у нас все нормально. Ладно?

Это была уловка, к которой он стал прибегать не так давно: согласись Кэтрин употреблять наркотик, она утратила бы всякое право упрекать его. Она сознавала, что должна отказаться, но спорить с Джоном сейчас у нее не было сил, а потому она взяла шарики, запила их водой и улеглась у стенки полости. Джон пристроился рядом; он улыбался, зрачки его помутнели.

— Пора заканчивать, — проговорила она.

Его улыбка на мгновение исчезла, потом восстановилась, как будто внутри него находились батарейки, энергия которых, впрочем, постепенно иссякала.

— Пожалуй, — согласился он.

— Если мы собираемся бежать, нам понадобятся ясные головы.

— Неужели?

— Я на какое-то время забыла о побеге. Он казался мне невозможным… и не столь уж важным… Да, я отступилась от своей затеи. Перед самым твоим появлением я, правда, вновь принялась строить планы, но не всерьез…

— А теперь?

— Теперь всерьез.

— Из-за меня? Из-за того, что я день за днем твержу о бегстве?

— Из-за нас обоих. Я не уверена, что у нас получится, но вот отступаться мне не следовало.

Он перекатился на спину и прикрыл глаза рукой, словно ослепленный светом, который исходил от сердца Гриауля.

— Джон? — Язык плохо слушался Кэтрин, и она поняла, что брианин потихоньку начинает действовать.

— Проклятая дыра! — пробормотал он. — Гнусная, проклятая дыра!

— Я думала, — произнесла она с запинкой, — я думала, тебе тут нравится. Ты ведь говорил…

— Конечно, мне нравится! — Он криво усмехнулся. — Кладовая чудес! Фантастика! Но неужели ты не чувствуешь?

— Чего?

— Как ты могла прожить здесь столько лет? Или тебе безразлично?

— Я…

— Господи! — Он отвернулся от нее и уставился на сердце Гриауля. Тебе, по-моему, ничто не мешает. Но взгляни на это, — он показал на сердце, — самое настоящее волшебство! Попадая сюда, я всякий раз пугаюсь, что на нем вдруг появится узор, который прикончит меня, расплющит в лепешку, что-нибудь со мной сделает. А ты рассматриваешь его так, будто размышляешь, стоит ли занавесить его шторами или, может быть, перекрасить!

— Хорошо, больше я тебя сюда не поведу.

— Тогда я приду один, — возразил он. — Оно притягивает меня, как брианин.

Наступила тишина, которая продолжалась то ли какие-то секунды, то ли несколько минут. Время потеряло смысл, Кэтрин ощущала, что ее куда-то уносит, обдает жаром, словно она занимается любовью. В ее сознании мелькали диковинные образы: чудовищное лицо клоуна, незнакомая комната с косыми стенами и обитыми голубой тканью стульями на трех ножках, картина, краски которой растекаются и капают на пол. Неожиданно ее мысли перескочили на Джона. Она осознала вдруг, что он с каждым днем становится все слабее, куда-то уходит былая жизнерадостность, и на ее место приходит уныние. Тут же она попробовала убедить себя, что рано или поздно Джон привыкнет к существованию в теле Гриауля, однако почти сразу сообразила, что на это вряд ли можно надеяться. Почему он слабеет — гнетет его, как утверждал он сам, несвобода, или же он чем-то болен? Скорее всего из-за того и другого одновременно. Значит, спасти его может только побег. Под действием наркотика побег представлялся ей сейчас делом нетрудным, но она все же заставила себя не забывать, что, когда помутнение рассудка пройдет, все сложности вернутся на свои места.

Чтобы отвлечься от неприятных мыслей, она стала всматриваться в узоры на стенке драконьего сердца. Сегодня они выглядели куда более замысловатыми, чем обычно, и Кэтрин мало-помалу уверилась, что в них проступает нечто новое, чего раньше никогда не было: ощущение необъяснимой угрозы, которое всегда присутствовало в сердечной полости, сделалось сейчас давящим, но брианин все полнее завладевал сознанием Кэтрин, а потому она не могла сосредоточиться на своих впечатлениях. Ее веки дрогнули и опустились, и она провалилась в сон о спящем драконе, на груди которого виднелся участок без единой чешуйки; белесая кожа словно обволокла ее, втянула в мир белизны, вздымавшийся и опадавший так равномерно, словно им управляли хорошо отлаженные часы.

В течение шести последующих месяцев Кэтрин составила множество планов побега, но в итоге отвергла их все, кроме одного, хотя и далекого от совершенства, но чрезвычайно простого и сулившего наименьший риск. Без брианина осуществить его было невозможно, однако Кэтрин предпочла бы на время забыть о том, что наркотик существует, ибо Джону удалось-таки совратить ее: она стала наркоманкой и большую часть времени проводила в сердечной полости дракона, где лежала бок о бок с Джоном, слишком обессиленная даже для того, чтобы заниматься любовью. Ее отношение к Джону изменилось, чего, впрочем, следовало ожидать, поскольку изменился сам Джон. Он потерял в весе, утратил прежде присущую ему бодрость, и Кэтрин тревожилась за его здоровье, как физическое, так и душевное. С определенной точки зрения он стал ей еще ближе, поскольку невольно пробудил в ней материнский инстинкт, однако она не могла не возмущаться тем, что он подвел ее и, вместо того чтобы помогать, превратился в обузу. В результате они несколько отдалились друг от друга, причем Кэтрин постепенно пришла к тому, что подступалась к Джону лишь в случае, когда ее толкала на то необходимость, то есть отнюдь не часто. Однако она продолжала цепляться за надежду, что побег позволит им начать жизнь заново.

Наркотик полностью подчинил ее себе. Она повсюду носила с собой запас шариков брианина, мало-помалу увеличивала дозу и, вполне естественно, со временем лишилась ясности мысли. Сон ее сделался беспокойным, а наяву ее стали посещать галлюцинации. Она слышала голоса и какие-то непонятные звуки, а однажды увидела среди филиев, что копошились на дне пещеры, старого Эймоса Молдри. Отупение заставляло ее не доверять сведениям, которые сообщали ей чувства, и отвергать, полагая это бредом, значение приходящих снов и смысл игры света на стенке драконьего сердца. Наконец она сообразила, что становится похожей на филиев — слышит то, чего не слышат другие, видит то, чего видеть не дано, — и испугалась, но не так, как испугалась бы раньше. Теперь она старалась приноровиться к ним, пыталась воспринимать их как неразумных исполнителей воли Гриауля и не находила никакого утешения в ненависти к ним и дракону. Гриауль и его порождения были чересчур величественными и диковинными, чтобы служить объектами ненависти, а потому Кэтрин обратила всю свою злобу на Брианну, женщину, которая когда-то ее предала. Филии как будто заметили перемену в ее чувствах, они перестали шарахаться от нее, бежали за ней, куда бы она ни шла, задавали вопросы, дотрагивались до нее; словом, о личной жизни не могло быть и речи. Но в конце концов именно возросшая привязанность филиев к Кэтрин и подала ей идею.