Шепард Люциус
По вечерам подростки сидят на каменных скамьях в неясном свете витрины, потягивая молочные коктейли или уплетая трубочки мягкого сливочного мороженого с эдакой причудливой завитушкой наверху, в то время как другие, газуя, нарезают круги вокруг здания, с врубленными на полную мощность радиоприемниками. Учащиеся средней школы Грааля, Крестоносцы Грааля. В этом году баскетбольная команда дотянула до полуфинала страны, и все страшно гордились. У стороннего наблюдателя складывается впечатление, что не все так просто, как кажется на первый взгляд, что подспудно здесь, должно быть, воплощаются ночные кошмары Нормана Рокуэлла[1]. Подростки словно одержимы силами зла; они переговариваются на тайном языке, коверкая латынь задом наперед, настороженно высматривают врагов Сатаны. Черные силуэты заслоняют рукой глаза от света фар, стараясь разглядеть людей в проезжающих мимо автомобилях. Двое начинают плясать под грохочущий из динамика тяжелый рок. Мотыльки, вспорхнувшие над их головами, суть души обреченных. Патрульная полицейская машина с работающим двигателем стоит на противоположной стороне улицы; ярко-красный огонек сигареты мерцает за лобовым стеклом.
Вопли, дикий хохот, звон разбитого стекла.
Две тени быстро скользят мимо парикмахерской, винного магазина Дилла, склада строительных материалов Джолли.
В витрине магазина «Сад и огород» Катлера вывешен огромный плакат с изображением красных тракторов, зеленых культиваторов и желтых газонокосилок на фоне идеального сельского пейзажа, похожего на лазейку в лучший из миров.
«Это страна Джона Дира» – гласит надпись в верхней части плаката.
Мотель «На заливе» представляет собой шесть оштукатуренных коттеджей с островерхими крышами и мелким бассейном сразу за зданием администрации. Напротив, на другой стороне улицы, находится клуб «Верный шанс», приземистое бетонное здание со световой рекламой пива «Дикси», мигающей в черных окнах, и неоновой вывеской в виде двух игральных костей, которые катятся по крыше и попеременно показывают то четверку, то тройку, а то «змеиный взгляд» – двойку. Стоянка здесь никогда не пустует, музыка никогда не стихает. Мисс Сидель Монро каждый день после двух часов пополудни тихо стареет на своем табурете у самого края стойки, покуда не происходит что-нибудь интересное, проливающее таинственный целительный бальзам на ее страстную душу. О грешной жизни мисс Сидель ходят легенды. Говорят, вы, считай, и не жили, покуда она не научила вас управляться с вашим маленьким другом; просто не уходите, пока она не устремит на вас пристальный взгляд зеленого левого глаза.
Время от времени в клубе играет ударник Элвиса Пресли – Д. С. Фонтана. Он рассказывает о гастрольных поездках по Луизиане в розовом «кадиллаке». Каким успехом они пользовались у женщин, как деревенские придурки хотели разобраться с ними. Люди приезжают со всех уголков страны, смотрят на него как на священную реликвию. Он такой старый, говорят они, тактично удивляясь. Он такой старый.
Недавно в клубе убили двоих: одного пырнули ножом у бильярдного стола, другого забили до смерти в уборной.
Шарлотту Слайдел с Голден-Харвест-стрит, двадцати трех лет, в последний раз видели здесь танцующей апрельским вечером два года назад.
В это время года с наступлением темноты жара усиливается.
Закат нагоняет страх. Работы в городе нет, но патриотизм весьма силен. Говорят, здесь отличное место для воспитания детей. Надежный нравственный климат, свежий воздух. Подростки рвутся поскорее уехать отсюда. Вы можете спросить, почему кто-то вообще остается в городке, таком же бесполезном, как муха, кружащая над помойным бачком? Что заставляет людей год за годом терпеть скуку, местные дрязги, ураганы и жару? Вера, вот ответ. Необязательно вера в Бога или в Америку. Все не так просто. Эти люди умеют верить. Они научились верить всему, во что можно верить. Они расскажут вам о Болотном Детеныше, о царстве Доброго Серого Человека, о вуду и прочих шаманских штучках и о том, как вы можете околдовать любого, кого пожелаете, если у вас есть деньги, чтобы заплатить старухе наниго, которая живет в мангровой роще, где заунывно пищат москиты и аллигаторы плюхаются с берега в черную воду. Иисус жив. Точно так же живы Шанго, Эрцули, Дамбалла и с полдюжины других. Пластмассовая Богородица на стене; вырезанные из бумаги сердца, сломанные ножницы и повязка из козьей шерсти на алтаре под ней. Белая ленточка, повязанная вокруг ствола кипариса. Сто красных свечей, горящих на крыльце. Верующие шепчут. Чуть слышно выдыхают слова. Они улыбаются, они кивают. Здесь чувствуется присутствие мистической силы. Слышатся потусторонние голоса. Духи безымянных страдальцев вступают в общение с живыми. Здесь человек чувствует себя свободно. Им без разницы, верите вы или нет. Они-то знают, им-то виднее. Чужакам не постичь тайн, которыми они владеют.
Мисс Недра Хоус, Гадание и Общение с Духами.
Египетские кресты, полумесяцы и семиконечные звезды.
С шумом пронесшейся сквозь густую листву стайки птиц, внезапный порыв ветра швыряет песок в окна ресторанчика под названием «Лунный свет» – железнодорожного вагона, выкрашенного в белый цвет и сплошь разрисованного пучками ярких разноцветных линий. Veves. Магический знак вуду.
За вагоном, на восточной окраине городка, тянется к Заливу грунтовая дорога, вдоль которой стоят деревянные бараки. Целая улица бараков. Там живут чернокожие, несколько белых бедняков и прочие изгои; вокруг убогих лачуг растут кипарисы, дубы, болотная трава. За бараками, за городской свалкой, по ту сторону от асфальтированного шоссе, к району, где живет большинство состоятельных горожан, пролегает тропа, почти не видная с магистрали. Тропинка, заросшая кустиками цикория, фиолетовыми цветками, папоротником. Здесь никто не ходит, не оставляет подношений духам, хотя детям играть на тропинке не запрещают. В самой тропе нет ничего зловещего; просто это забытое место или место, которое все хотят забыть. Когда вы стоите тут, глядя на галок, прыгающих по высоким ветвям дубов, и на косые лучи предзакатного солнца, касающиеся верхушек кустов, слушая стрекот кузнечиков, птичий щебет и кваканье лягушек, у вас возникает ощущение, будто в тенистых зарослях – вместе с двуглавыми ящерицами, лягушками-альбиносами и прочими мутантами, появившимися на свет в этой грязи, – живет огромное, грузное, неповоротливое существо, не представляющее угрозы ни для кого, кроме себя самого; потерянное, оно бродит в зеленом мраке, глухо ворча и опасливо выглядывая из-за кустов, припадая к земле всякий раз, когда мимо проезжает машина, спеша укрыться в своей норе. Здесь все дышит тайной. В воздухе чувствуется присутствие некой древней силы. Но кто управляет ею, кем она управляет? Эту тайну никто не хочет разгадать.
Лента черной реки вьется, спускаясь к болоту.
Ветер морщинит воду, деревья скрипят и стонут.
Паутина дрожит, но жилец не выходит. Лунный свет стекает с тонких нитей расплавленным серебром; паутина провисает, странный шелковый остов, сотканный жизнью во времени, хрупкий, упругий, несмотря на прорехи, прекрасный, даже с высосанными трупиками недавних жертв и недоеденной лапкой любовника.
Трансляция бейсбольного матча закончилась. Старики убирают в карманы кисеты, собираются домой. Один с отвращением ударяет ладонью по радиоприемнику. Некоторые поднимаются с кресел лишь со второй или третьей попытки. У причала Джо Дилл, накачанный черноволосый мужчина в клетчатой рубашке, выходит из кабины рыболовного катера, в сердцах швыряет на палубу гаечный ключ, поднимает глаза к небесам и говорит: «Твою мать!» Парковка за зданием Дилла постепенно пустеет, автомобили направляются на восток, прочь из города, некоторые останавливаются у клуба «Верный шанс». Пеликаны вереницей пересекают мол, хлопают крыльями, потом плавно взлетают, хором произнося длинную фразу из загадочных зловещих звуков, обращенную к хмурым облакам. Журавль с осанкой древнего египтянина вышагивает по вспененной отмели. Кулики бросаются прочь по неровной полоске желто-коричневого песка к западу от причала. Упитанные, с закинутыми назад головками, они останавливаются и замирают на месте, похожие на крохотных профессоров. Красный «Камаро-З-28» с ревом проносится по Монро-стрит, и лысый мужчина, закрывающий магазинчик в одном из кирпичных зданий, неодобрительно хмурится и качает головой. Хилая, морщинистая старушка в платье с кружевным воротничком, постукивая палкой по тротуару, идет из винного магазина Дилла с тяжелой сумкой, полной недельного запаса водки. Девочки-подростки, тайком курящие травку в проулке между пассажем и банком, наблюдают за ней с серьезным выражением, а когда она скрывается из виду, переглядываются и начинают хихикать.
Где-то яростно лает цепной пес.
Годы текут и дробятся, распадаясь на дни. Дни дождевыми каплями бегут по оконному стеклу.
Время идет к закату.
2
22 июня 6:66 вечера
Еще один душный вечер в конце еще одного бессмысленного дня. Стоя на крыльце своего домика, Вайда Дюмар смотрела на Великое Облако Бытия, плывущее со стороны Залива, чтобы накрыть тенью город. Она узнала его по Девяти Формам, которые вихрились, расплывались и рассеивались у краев. Когда оно появилось в прошлый раз, одиннадцать лет назад, восемнадцатилетняя Вайда убежала из Грааля, чтобы вести вольную жизнь в Новом Орлеане и жить с колдуном по имени Клиффорд Марш, а потому сейчас она увидела в Облаке предзнаменование скорых перемен в своей жизни. Вайда испугалась. Меньше всего на свете она хотела перемен, особенно если они сулили страдания, каких она натерпелась за время жизни с Маршем. Она хотела закрыть дверь и уверить себя, что Облако испарилось. Но так поступил бы человек несведущий, а Вайда, пусть очень даже помешанная, оставила в прошлом свое неведение, когда убежала из Нового Орлеана обратно в Грааль. Она напряженно всматривалась в Облако, пытаясь найти указание на характер грядущих перемен. Глухое ворчание над головой. Пятно желтоватого света, пробивающегося сквозь облачную пелену на западе. Но никаких знаков. Спустя почти час, снедаемая страхом и тоской, она устало вошла в дом, чтобы приготовить ужин.
В конце концов Облако уползло на северо-восток, скрылось за звездной завесой ночи. Вайда быстро шагала по утоптанной тропинке, которая вилась между чахлыми пальмами, акациями и зарослями бамбука, направляясь к пруду Талии с намерением поплавать. Пруд был затенен могучими виргинскими дубами, окружен густым кустарником; по берегам росли мелкие лесные цветы и дикая капуста. Между деревьями сгущалась тьма. Цикады и лягушки молчали; чуть слышно шептал ветер. Яркий свет звезд отражался в зеркале воды. Когда Вайда нырнула, ей показалось, будто она прорезала своим телом расплавленный черный кристалл, который беззвучно сомкнулся над ней, вновь обратившись в твердый черный камень. Она всякий раз удивлялась, что умудряется вынырнуть на поверхность. Она тряхнула длинными каштановыми волосами, и с кончиков мокрых прядей брызнули мелкие алмазные капли. В прохладной воде тонко вибрировали еще живые частицы демона, которого век назад растворила там одна колдунья-наниго. Вайда часто задавалась вопросом, чувствует ли он ее, получает ли наслаждение от близости. Порой темная вода обнимала ее тело плотнее и нежнее, чем вода Залива. Одна эта мысль доставляла ей чувственное наслаждение.
Она плавала под недавно взошедшей луной, похожей на треснувшее серебряное зеркало, подвешенное среди листвы. Мысли приходили в виде образов, и она парила среди них, вызывая в воображении старых друзей. Некогда они казались насущно необходимыми соучастниками ее радости. Теперь она видела в них простоту древних изваяний, забытые одинокие тайны, подобные надгробным мраморным статуям, опутанным лозой перегоревшей болезненной страсти. Но она все равно видела себя такой, какой была в юности. Ранимой и страшно растерянной, но чистой и желанной, из плоти и крови. Вайда почти верила, что время течет медленнее для нее, чем для всех остальных, выталкивая ее на затененную периферию и не подпуская к залитому ярким светом центру жизни, – и она не знала, хорошо это или плохо. Подобные мысли тянули ко дну свинцовым грузом, выводили из состояния равновесия. Чтобы удержаться на поверхности воды, ей приходилось плавать взад-вперед через пруд, делая ритмичные гребки с неутомимостью заводной игрушки. Укрепляя сердечную мышцу, гладкие мышцы рук и ног. Вайда словно прокладывала тоннель, загребая горстями и отбрасывая назад черную воду, рывком продвигаясь вперед с каждым взмахом руки. Вперед-назад. Касаясь берега и быстро разворачиваясь. Едва успевая разогнаться до разворота. Лунный свет дробился в глазах.
Выйдя из воды, Вайда растянулась на плоском валуне на южном берегу пруда, чтобы обсохнуть. Луна лизала тело прохладным языком, стебли травы колыхались и щекотали ляжку. Она была высокой и длинноногой, без малого шести футов ростом, с тонкой талией и широкими бедрами, с бледной веснушчатой кожей, наводившей на мысль о крапчатой яичной скорлупе, и густо обсыпанной веснушками грудью. На женщину с такими формами разинув рот таращатся парни из автомобилей, подрагивающих перед светофором, и говорят своим приятелям: «Гляньте, мне бы такую», а потом, прокричав какую-то глупость насчет киски, срываются с места и уносятся прочь. У нее были крупные черты лица, – слишком крупные, чтобы считаться красивыми, сказали бы недоброжелатели, – и радужные оболочки темно-карих глаз походили на четко очерченные мишени на фоне белков. Чудилось что-то пугающее в совершенстве ее статного тела, в суровой бесстрастности черт. Она казалась воплощением красоты, лишенной своеобразия и тепла. Марш называл ее Принцессой – и это было не ласковое прозвище, а продуманное определение, призванное выделить Вайду из круга его знакомых, подчеркнуть тот факт, что почти все видят в ней женщину властную и холодную. Конечно, Вайда занята самой собой, говорили люди; конечно, она самовлюбленная стерва. И тем не менее все они в глубине души подозревали, что она слишком хороша для них, что ей предназначена особая участь. Они могли одновременно любить и ненавидеть Вайду и, общаясь с нею, находились под таким неприятным впечатлением от ее невозмутимости и внутренней силы, что лишь задним числом понимали, насколько она красива. Но это было ложное впечатление. Вайда была куда более красива, чем сильна. Даже в лучшие времена ее постоянно одолевали беспричинные страхи, приступы безотчетной тревоги и каждую ночь мучили кошмары. Она считала, что кошмарные сны насылает Марш с целью причинить страдания, какие она знала в Нью-Орлеане, когда терпела издевательства любовника. Ее жизнь превратилась в бесконечное противостояние тяжелым видениям, и с каждым днем борьба становилась все труднее.
Обсохнув, Вайда собрала свои вещи и отправилась домой, не потрудившись одеться, наслаждаясь прикосновением теплого воздуха к коже. Пруд Талии имел дурную славу. Никто не бродил там после наступления тьмы… кроме детишек Гидри, которые сами все бегали голозадыми. Вайда решила, что они не особенно возбудятся, коли подсмотрят за ней. После купания она воспрянула духом; тихий стрекот кузнечиков и цикад радовал сердце. И легкий трепет пальмовых листьев, и тенистые заросли бамбука. Но за поворотом тропинки у Вайды возникло ощущение, будто луна, прыгающая над черными деревьями в такт ее шагам, следует за ней по пятам. Она рассмеялась, пытаясь отделаться от неприятного чувства, но нервный смех лишь вселил смятение в душу. Она пошла быстрее. Пальмы сердито ощетинились под внезапно налетевшим порывом ветра; акации наклонились к ней, а темно-синее звездное небо стало опускаться, тяжело и медленно, словно рушащийся цирковой шатер. Казалось, ночь внезапно рассердилась на Вайду за вторжение в заповедные места. У нее мучительно похолодело в животе. По спине побежали мурашки. Она пугливо осмотрелась по сторонам. На севере, на вершине холма словно из-под земли вырос сухой черный дуб с корявыми руками сучьев и растопыренными пальцами ветвей и запечатлел свой зловещий образ в сознании Вайды. Марш, сказала она себе, это Марш. Но потом подумала: нет, это просто ветер, просто нервы. Она прибавила шаг, стараясь не обращать внимания на таинственные шорохи и шепот. Кусты разговаривали о ней, рассказывали всякие небылицы. Слева раздался отчетливый шелест. Что-то двигалось параллельно тропинке. Вайда побежала, тяжело и прерывисто дыша. Она выронила одежду из рук. Ветки кустов хлестали по груди и плечам; корни выползали из-под земли, норовя ухватить за щиколотки. Что-то прожужжало у нее над ухом и запуталось в волосах, напугав больше всего остального. Вайда представила крохотного крылатого чертенка, который пробирается сквозь путаницу мокрых прядей с намерением прогрызть череп и отложить яйца. На бегу она яростно скребла ногтями голову, прочесывала дрожащими пальцами волосы в попытке вытряхнуть мерзкое существо. Она споткнулась, потеряла равновесие и упала ничком там, где тропинка плавно расширялась, образуя овальную песчаную площадку, обнесенную частоколом бамбуковых стволов.
С придушенным криком она перекатилась на спину в полной уверенности, что сейчас некое чудовище выскочит на нее из зарослей. Ничего, никого. Тускло блестящие в лунном свете желтые стволы, вяло обвисшие листья. Ветер стих, шелест листвы прекратился. Открытое пространство, казалось, медленно сужалось вокруг нее. Тени бамбуковых стволов косо лежали на волнистом песке и траве. Внезапная тишина испугала Вайду не меньше, чем недавний шум. Если она пошевелится, ветер и шорохи возобновятся с новой силой. Она лежала, опираясь на локти, чуть подобрав колени, и ждала какого-нибудь знака, по которому поймет, что может вскочить на ноги и броситься прочь, что ночь простила ее. Тень одного из бамбуковых стволов, лежавшая на песке прямо перед Вайдой, начала удлиняться. Дюйм за дюймом она ползла по земле. В ужасе Вайда смотрела на нее, словно человек, загипнотизированный коброй, поднимающейся из корзины. Поначалу она не поверила своим глазам. Это слишком походило на ночные кошмары. Однако вот она, черная тень. Медленно ползущая к ней. Нацеленная ей прямо между ног. Вайда увидела мощный бамбуковый ствол, блестящую золотую трубу, которая вырастала над частоколом остальных стеблей, все удлиняясь и утолщаясь. Чем ярче она сверкала, тем чернее становилась тень. Вайда поняла, что сейчас произойдет, и страх полыхнул в душе с такой силой, что на мгновение ей показалось, она сумеет подняться на ноги. Ничего подобного. Силы оставили ее, воля разом сдала. Она не могла повернуть голову, даже моргнуть, могла лишь смотреть и дрожать всем телом. Ее сознание обратилось в холодный камень, сквозь который бежала извилистая огненная прожилка мысли. Тень от бамбука еще немного удлинилась и слилась с тенью от ее ног. Потом дотронулась. Замерла на мгновение. От прикосновения, вызвавшего напряжение всего тела, у Вайды возникло ощущение, будто череп у нее до краев налит горячей жидкостью, которая вот-вот закипит и побежит через край. Она инстинктивно приподняла таз и чуть подалась вперед. Теперь страх усилился до такой степени, ожидание стало таким напряженным, что она испытывала почти наслаждение. Потом тень проникла в нее, сначала медленно. Толчком вошла глубже. Холодная, Боже, какая холодная. Тяжелая и твердая, словно железный прут, она проникла в нее, казалось, на всю длину и на мгновение замерла, прямо как мужчина. Холод сводил горло спазмами, парализовал конечности. Вайда судорожно загребала пальцами песок. Она лежала с приподнятым тазом, и холод растекался по телу, заставляя покориться. Тень двигалась взад-вперед толчками, от которых сотрясались бедра. Что-то обрывалось у Вайды внутри, и она подумала: оно убьет меня. И почти обрадовалась: жить уже не было невыносимо. Но вскоре поняла, что боль не означает смерть. Спазмы поднимались от низа живота, до которого уже давно никто не дотрагивался. Никто после Марша… и тяжелее всего было сознавать, что он по-прежнему может иметь ее, что она по-прежнему лежит под ним, беспомощная. Вайда увидела луну. Безликую, слепую. Но и луна принимала участие в происходящем. И деревья тоже. Они протяжно стонали, пародируя сладострастный восторг. Вайда закусила губу, чтобы не присоединиться к их хору. Каждая волна сладкой боли подбрасывала ее высоко вверх, потом тянула вниз, за пределы сознания – от ослепительного света в жаркую тьму. Небо тяжело опустилось на землю, и звезды светлячками блестели в волосах Вайды. Песчинки кололи спину, травинки липли к бедрам. Мир накренился. Вайда взмыла ввысь на гребне последней волны, перехлестывающей через край. Она сопротивлялась, но волна была слишком мощной. О Господи. Черное солнце. Головокружительное падение в бездну. Безумная радость, судороги восторга. Самое большее, на что может надеяться грешник в аду. Кровь, растекающаяся на земле вокруг черной тени. Миг совершенства, на грани развоплощения, посреди света и тьмы, – как жертва благодарения. Но потом она поняла, что лежит на земле, судорожно ловя ртом воздух, одна-одинешенька, выброшенная волной в глухой край, названия которого не помнит. Струйки песка текли между стиснутых пальцев.
Минуту спустя она села.
Все вокруг, казалось, пришло в состояние полного беспорядка и распада. Неряшливая путаница травянистых стеблей, птичий помет, расплющенные пивные банки. Бамбуковые заросли опять расступились. Тени утратили резкость очертаний, и луна опустошенно висела в темноте.
Ох и дура же она! Чтобы плавать в растворенной плоти дьявола в канун Иоаннова Дня.
Марш, подумала Вайда, искусственно разжигал в душе ненависть к нему; только бы поверить, что именно он виноват во всем, только бы не винить опять саму себя. Она снова и снова повторяла вслух имя Марша, и в конце концов стало казаться, будто она выплевывает черные семена, посеянные в ней бывшим любовником.
– Пожалуйста… – проговорила Вайда. – Пожалуйста… кто-нибудь… помогите. – И сразу же возненавидела себя за слабость. Он нарочно никогда не оставлял ей надежды на спасение, хотел, чтобы она постоянно сомневалась в своих силах. Вайда захотела расплакаться, но усилием воли подавила слезы. Ей было холодно. Не так, как раньше, но все же холодно.
Наконец она поднялась с земли, пошла обратно по тропинке и подобрала свою одежду. Натянула джинсы и клетчатую рубашку, скомкала трусики в кулаке. Всунула ступни в тапочки. Все равно холодно. Вайда напрягла слух, прислушиваясь к кваканью лягушек и стрекоту цикад. Сейчас, когда ветер стих, со стороны Залива явственно доносился плеск волн. Казалось, теперь она узнала нечто новое, овладела неким тайным знанием. Она попыталась понять – что это, и не смогла. Вайда Дюмар – одинокая женщина с сомнительным прошлым, владелица маленького ресторанчика и загадка для всех окружающих. Вот и все, что можно сказать о ней. Скомканные безумные годы, с застрявшей в складках грязью. Она нуждалась в сокровенном знании, которое помогло бы ей вырваться из цепкой хватки Марша. В спасении души, возможно; в очистительном раскаянии перед толпой изумленных прихожан; во внезапном раскрытии сознания навстречу милости Господней. Все горести остаются позади, как только Иисус овладевает вашим сердцем. Мисс Сидель, сидящая в клубе «Верный шанс», могла бы помочь, но Вайда не чувствовала готовности ухватиться именно за эту соломинку, хотя какая разница – с мужчиной ты ложишься в постель или с женщиной.
Ветер снова поднялся, шумел в пальмовых листьях, раскачивал бамбуковые стволы, метал по земле тени. Казалось, он заставлял плясать звезды. Пряди высохших волос щекотали лицо. Щеки горели, кожу между лопатками покалывало. Ветви ее существа дали новые нежные побеги, незаметно разраставшиеся там и сям. Вайда оглянулась назад, потом посмотрела по сторонам и торопливо направилась к дому.
Чем, собственно говоря, она занималась? Стояла, подставляя лицо легкому ветру, словно ничего и не случилось?
Минуту спустя она замедлила шаг, начала напряженно всматриваться с темноту. Она не хотела оставаться одна сегодня ночью; она нуждалась в обществе, пусть даже придурков и неудачников, которые меняют своих партнеров в «Верном шансе». Марш больше не заставит ее страдать. До поры до времени. Она принадлежала ему, и он слишком дорожил сознанием своей власти, чтобы доводить Вайду до крайности. У него было чувство меры.
На сегодня, во всяком случае, он оставит ее в покое.
3
22 июня, 9:11 вечера
Мустейн ждал прибытия машины техпомощи под придорожным щитом на окраине Грааля. Вот уж поистине странное сооружение, думал он, исполненное достоинства, никак не вязавшегося с сельским пейзажем Луизианы. Щит крепился на металлических стойках и возвышался над шуршащими зарослями кустов у дороги, футах в тридцати от обочины, где стоял красный «БМВ» Мустейна, размером с двуспальную кровать, освещенный потрескивающей неоновой трубкой, которая сверкала ярко, будто вспыхивал магний. Вокруг нее кружили мотыльки, похожие на тени листьев, гонимых потусторонним ветром. «Добро пожаловать в Грааль – сердце Луизианы!» – гласила надпись в верхней части щита; а все остальное пространство занимало нарисованное одной линией изображение чаши – вероятно, поначалу предположил Мустейн, здесь имелась в виду чаша Грааля. Однако при ближайшем рассмотрении он понял, что линии вполне могут изображать два человеческих профиля, обращенные друг к другу; все зависит от того, что вы хотите увидеть – чашу или профили, – как в старом психологическом тесте, призванном выявить особенности восприятия.
Со стороны города приближался автомобиль с зажженными фарами. Возможно, техпомощь. Мустейн вытащил из пачки сигарету и закурил, задумавшись, что за городок такой – Грааль. Скорее всего, он получит возможность выяснить это. Вряд ли там найдутся запчасти к «БМВ». Москит противно запищал у него над ухом. Он вяло хлопнул ладонью по щеке. Пот струйкой стекал по спине. Влажный воздух стоял вязким комом в горле. Мустейн снова уставился на щит. Интересно, почему сначала он увидел в рисунке чашу? Возможно, он провалил тест. Ты не остановишься на ночлег в Граале, сынок, коли не увидишь здесь два профиля. Он рассмеялся. Вполне вероятно, рисунок просто означал, что ему нужно пропустить пару рюмок. Автомобиль свернул к обочине, ослепляя светом фар, и Мустейн прикрыл глаза ладонью, напрягая зрение. Мигалки на крыше. Полиция. Свой последний косяк он выкурил в Техасе, но все равно задергался. Он расправил плечи, собрался было щелчком отправить окурок в кусты, но потом передумал. Из полицейской машины вышла черная тень, оставив двигатель включенным, и неспешно направилась к нему. Луч фонарика резанул по глазам.
– Добрый вечер, офицер, – сказал Мустейн. – Я просто жду техпомощь.
Полицейский был молодым парнем, помоложе Мустейна, но повыше и поплотнее, с прыщом под носом, и имел унылый вид человека, находящегося в глубокой депрессии.
– Почему бы вам не предъявить удостоверение личности? – осведомился он.
Мустейн вытащил из кармана бумажник.
– Вы не обгоняли по пути машину техпомощи? – спросил он с самым невинным видом. – Недавно тут останавливался один человек, обещал выслать мне эвакуатор.
Полицейский взял водительские права Мустейна и посветил на них фонариком; темная от глубоко въевшейся грязи паутинка морщинок на костяшках пальцев.
– Это не вы, – сказал он после значительной паузы.
На фотографии Мустейн был с волосами ниже плеч и с более полным лицом, не таким осунувшимся и изнуренным, как сейчас. В голубых глазах горели красные огоньки от вспышки. Фотография являла образ маниакальной одержимости, болезненной мечтательности, и при виде нее у Мустейна слегка закружилась голова, ноги стали как ватные, словно сила земного притяжения вдруг ослабла, – такие ощущения вы испытываете, когда смотрите в повернутую другим концом подзорную трубу на близкие предметы.
– Я подстригся, – сказал он. – И немного похудел.
– Дата и место рождения? – Полицейский держал права так, чтобы Мустейн не мог заглянуть в них.
– Двадцать первое августа шестьдесят девятого года. Деланд, Флорида.
Мустейн положил ладонь на капот «БМВ» и сразу же отдернул руку. Все еще слишком горячо, чтобы притрагиваться. Все вокруг горячее. Воздух, стрекот сверчков, похожий на треск масла на раскаленной сковородке, пылающий лоб. Даже почти полная луна над Заливом походила на пышущий жаром прожектор. Возможно, это и есть правосудие, подумал он; наверное, оно именно такое. Душное и неумолимое, подстерегающее человека в темноте, как ублюдок, которому больше делать нечего.
Приближающийся автомобиль замедлил ход. Полицейский махнул рукой, и автомобиль – черный «корвет» – просигналил и пронесся мимо с явным превышением скорости.
– Парень спешит, – сказал Мустейн в надежде, что полицейский обратит внимание на нарушителя и бросится в погоню.
– На вашем месте я бы беспокоился о себе, а не о нем. – Полицейский еще с минуту изучал права, а потом отдал обратно и, прищурившись, посмотрел на Мустейна. – Получше парикмахера не нашли?
Да пошел ты… подумал Мустейн и с трудом подавил желание спросить, неужели здесь по-прежнему ненавидят хиппи. Неужели все еще не могут забыть Вьетнам?
Автомобиль с желтыми мигалками на крыше свернул на обочину и остановился ярдах в двадцати от них. Эвакуатор. Мустейн все понял. В аварийную службу поступило сообщение, что какой-то парень в крутой тачке с калифорнийскими номерами застрял на восточной окраине города, и диспетчер из соображений собственной выгоды (как насчет того, чтобы вытянуть пару долларов из этого дурака?) позвонил в полицию. Мустейн перевел взгляд на щит и на сей раз увидел там два профиля; в синей тьме чуть выше мерцали частые звезды.
Водитель эвакуатора приблизился и остановился сразу за границей света от неоновой лампы на щите. Двигаясь боком, полицейский обошел «БМВ» сзади и посветил фонариком в окно.
– Что это? – спросил он, указывая на три футляра с гитарами.
– Гитары, – ответил Мустейн, одолеваемый новым приступом паранойи.
– Откройте.
Мустейн вытащил футляры, положил на капот и расстегнул застежки. В футлярах находились – вишневая с искрой «Джибсон-Л-5», старый белый «Телекастер» и большая акустическая «Гилд».
– Вы музыкант?
– Точно.
– Мой младший брат сколотил рок-группу, выступает у нас в городе.
– Да неужели? – Мустейн изобразил интерес. – И что он играет?
– Производит дикий грохот и считает себя Господом Богом. – Полицейский с отвращением фыркнул. Щипнул вторую струну «Гилда». – Полагаю, у вас есть чеки на инструменты.
Мустейн постарался не выдать раздражения.
– Я приобрел их десять – пятнадцать лет назад. Никто не хранит чеки так долго.
– На вид они чертовски дорогие. Благоразумный человек хранит доказательства своего права на владение ценными вещами.
– В магазинах, где я их покупал, остались записи.
– Надо полагать, но вам придется потомиться ожиданием, коли они не поторопятся выслать подтверждение. – Полицейский протянул руку. – Дайте ключи от машины.
– Послушайте, – сказал Мустейн. – Это мои гитары, ясно? Если вы позволите мне сделать пару звонков…
– Я не говорил, что они не ваши. – Полицейский нетерпеливо пошевелил пальцами. – Ключи.
Он перебросил брелок с ключами от «БМВ» Мустейна стоявшему рядом водителю и сказал:
– Садись за руль, Уоллес. – Потом указал на футляры. – Закройте. Можете затолкать их в патрульную машину.
Застегивая футляры, перенося их к полицейской машине и укладывая на заднее сиденье, Мустейн вяло размышлял, не дать ли деру. Положим, надежды смыться мало, но в свете сложившихся обстоятельств ему терять нечего. Они забрали у него машину и гитары. Все стоит немалых денег. Что мешает им утопить его в болоте и разобрать «БМВ» на запчасти? А инструменты продать или подарить братьям и племянникам. Мустейн стоял у открытой задней дверцы, начиная дрожать от возбуждения, приготавливаясь рвануть с места.
– Давайте… залезайте, – сказал полицейский. Рядом притормозил автомобиль, двигавшийся в западном направлении. Черный «корвет» возвращался в город; глухо урчал мотор, зажженные фары отбрасывали длинные дрожащие блики на капот. Он остановился у обочины за «БМВ», высветив фарами глубокие выбоины на земле. «Черт побери!» – сказал полицейский, когда черноволосый мужчина в джинсах и синей рабочей рубашке вылез из машины и направился к ним. Женщина-азиатка в красном кимоно, с бутылкой водки в руке вышла следом со стороны пассажирского сиденья и прислонилась к «БМВ». Мужчина дружелюбно кивнул Мустейну и спросил полицейского:
– В чем дело, Рэнди? Опять взялись с Уоллесом лохов динамить?
Его голос – баритон – казался слишком громким для человека такого невысокого роста, но не особенно глубоким и выразительным; просто громкий повелительный голос, с фальшивыми театральными интонациями, как у начинающего актера.
– Нечего совать нос не в свое дело, – сказал полицейский.
– Я ждал эвакуатор, – сказал Мустейн, понадеявшись на незнакомца. – Я не понимаю, что за чертовщина здесь происходит.
Мужчина заложил большие пальцы рук в задние карманы джинсов и неприязненно уставился на полицейского. Он был невысоким и мускулистым, с копной курчавых волос. Загорелое лицо было изборождено глубокими морщинами, но они не свидетельствовали ни о мрачном настроении, ни о добродушии; казались несущественной деталью. У него были крупные, но невыразительные черты. Он напоминал, подумалось Мустейну, фоторобот итальянца, передающий внешнее сходство, но не характер.
– У него с собой ценные музыкальные инструменты, – сказал полицейский, указывая на футляры. – И ни одной бумажки, подтверждающей, что они принадлежат ему.
– Я правильно понял? – спросил мужчина. – Ты задерживаешь парня потому, что нашел у него пару гитар?
Азиатка рассмеялась и глотнула водки из бутылки. У нее было чувственное кошачье лицо с полными губами и миндалевидными глазами. Острые соски отчетливо вырисовывались под шелковой тканью кимоно; черные волосы в беспорядке падали на плечи. Она заметила, что Мустейн пялится на нее, и снова рассмеялась.
– Ну что мне с тобой делать, Рэнди? – спросил мужчина тоном человека, чье терпение подвергается жестокому испытанию. – Я предупреждал, что не потерплю таких безобразий. – Он взглянул на водителя эвакуатора. – Перенеси вещи этого человека обратно в его машину, Уоллес. И пришли мне счет за ремонт.
Водитель эвакуатора кивнул и принялся перетаскивать гитары в «БМВ»; полицейский нахмурился и положил ладонь на кобуру.
– Послушай, Джо, – сказал он. – Я знаю, что ты в каждом встречном-поперечном видишь невинную жертву, когда заложишь за воротник, но ты не вправе вмешиваться в дела полиции.
– Довольно безрассудно с моей стороны, верно? – сказал мужчина.
Мустейну показалось, что дело запахло дракой. В бесстрастном взгляде мужчины читалась своего рода пассивная угроза, не явная угроза, которая пугала больше, чем открытая ярость.
– Не знаю, безрассудно или нет. – Полицейский заговорил примирительным тоном теперь, когда решил, что доказал свою правоту. – Я первый готов признать, что ты очень много сделал для города. Видит Бог, ты имеешь право высказывать свое мнение. Но есть вещи…
Мужчина положил ладонь полицейскому на грудь. Мустейн подумал, что сейчас он толкнет парня, но он просто держал ладонь у него на груди, словно не давая упасть вперед. У полицейского запрыгал кадык; он медленно опустил взгляд. От его былого задора и следа не осталось. Мустейн понимал реакцию парня; он хорошо представлял, как под этой твердой, каменной рукой бешено колотится слабое сердце, начиная мучительно ныть, как кожа становится болезненно чувствительной.
– Вали отсюда, – спокойно сказал мужчина. – И не попадайся мне на глаза в ближайшее время.
Полицейский смотрел немигающим взглядом в одну точку над головой мужчины с таким озадаченным видом, словно пытался вспомнить нечто чрезвычайно важное.
– Даже не думай, – сказал мужчина. Мгновение спустя полицейский резко повернулся и стремительно зашагал к патрульной машине. Через несколько секунд он круто развернул автомобиль и поехал в город.
– Тупой ублюдок! – Мужчина выдохнул и потряс головой.
Мустейн почувствовал, что у него самого ноет в груди. Он глубоко вздохнул, пытаясь избавиться от болезненного ощущения. Мужчина с еле заметной усмешкой наблюдал за ним.
– Спасибо, – пробормотал Мустейн. – Я… э-э…
– Не стоит благодарности, – сказал мужчина. – Ситуация требовала вмешательства. – Он протянул руку и обменялся легким, коротким рукопожатием с Мустейном. – Меня зовут Джо Дилл.
– Джек Мустейн.
– Вы из французов, да? – спросил Джо Дилл.
– Вроде бы.
– А я… – Джо Дилл похлопал себя по груди. – Я сицилиец. Наша настоящая фамилия Дилагрима, но мой дед сократил ее.
– Гм… – сказал Мустейн.
– Ну что? – Джо Дилл деловито потер руки. – Не пропустить ли нам по рюмашке? Позвольте мне оказать достойный прием гостю Грааля.
Такое великодушие насторожило Мустейна, но Джо Дилл уже вел его к «корвету».
– Я не могу допустить, чтобы у приезжих складывалось неблагоприятное впечатление о моем городе, – сказал он. – Для меня это вопрос чести.
– Я вам очень признателен. – Мустейн скользнул на переднее пассажирское сиденье. – Но я валюсь с ног от усталости. Может, как-нибудь в другой раз?
– По одной рюмашке, – сказал Джо Дилл. – А потом найдем вам комнату.
К великому удивлению Мустейна, женщина забралась в машину за ним следом и уселась к нему на колени, обдав ароматом жасмина. Она улыбнулась через плечо, а потом слегка поерзала, отчего в паху у Мустейна растеклось тепло.
– Рад с вами познакомиться, – сказал он, стараясь сохранять невозмутимый вид; ему показалось, что она хочет возбудить его.
– Привет, пехота. – Женщина захихикала.
– У вас есть знакомые вьетнамцы? – спросил Джо Дилл, усаживаясь за руль и хлопая женщину по ляжке.
– Доводилось общаться с двумя-тремя.
– Они исключительные люди. Просто исключительные.
– Вы были во Вьетнаме? – спросил Мустейн. По лицу Джо Дилла пробежала тень раздражения.
– Нет, не пришлось. – Он задумчиво кивнул, словно соглашаясь с самим собой, а потом подмигнул Мустейну. – Но сейчас я наверстываю упущенное.
Странная живость, с какой он выдал последнее заявление, насторожила Мустейна, и он решил закрыть тему.
– Вам надо заглянуть ко мне в гости, – сказал Джо Дилл. – Вы поймете, о чем я говорю. – Он бросил взгляд на Мустейна. – Я серьезно. Бьюсь об заклад, вы останетесь в восторге. Может завтра, а? Только утром. После полудня я буду занят подготовкой к ночи накануне Иоаннова Дня. – Очевидно, он заметил недоумение Мустейна и добавил: – Вернее, ночи. Важное событие для нас. Настоящий праздник. Вы выбрали удачное время для поломки машины.
Мустейн сказал, что завтра должен будет проследить за ходом ремонтных работ, но возможно, зайдет. В обществе Джо Дилла, по непонятной причине лезущего к нему со своей дружбой, и женщины у него на коленях, стесняющей движения и загораживающей обзор, он начинал чувствовать себя в большей опасности, чем недавно наедине с полицейским.
– Тайет – вьетнамка, – сказал Джо Дилл.
– Я так и понял.
– Да… – Джо Дилл прибавил газу. – Лет десять назад одни мерзавцы доставали ее семью в Солт-Харвест. Я их выручил. Теперь она выручает меня.
– Джо Дилл – первоклассная американца, – сказала Тайет.
Джо Дилл фыркнул:
– Не покупайтесь на ее ломаный английский. Она получила степень в университете Сары Лоуренс.
Когда он резко увеличил скорость и машину вынесло на полосу встречного движения, Тайет воспользовалась моментом и снова поерзала на коленях у Мустейна, тесно прижимаясь к его паху. Он мельком увидел еще один белый придорожный щит и рой ночных бабочек вокруг. Стоит один раз увидеть профили – и чашу Грааля разглядеть уже сложно. Он подумал, что должен извлечь урок из этого: внимание к внешним деталям лишает нас понимания сути. Бешеная скорость «корвета», неопределенность ситуации заставляли его чувствовать себя молодым и беспечным. Мустейну пришло в голову, что он покинул Флориду с целью еще раз испытать ощущение стремительного полета сквозь мир, мелькающий перед глазами расплывчатыми полосами света и тьмы.
– Как вы там? – прокричал Джо Дилл, перекрывая шум ветра.
– Просто здорово, – ответил Мустейн.
Они резко повернули, и купол звездного неба, казалось, повернулся вместе с ними, словно машина была стрелкой компаса, неизменно указывающей строго на север. Луна прыгала вслед за ними по верхушкам деревьев, точно серебристая обезьяна, перескакивающая с ветки на ветку. Ветер погасил огонек паранойи, горевший в мозгах Мустейна, и он начал думать о предстоящей ночи.
– Куда мы едем? – спросил он, крепко придерживая руками Тайет за талию, чтобы она сидела спокойно.
Переключая передачу, Джо Дилл ответил:
– В одно местечко. Вам там понравится.
И Тайет снова рассмеялась.
4
22 июня, 11:07
Музыкальный автомат в глубине зала «Верного шанса» походил на полуразрушенный неоновый собор в стиле рококо. Мустейн в жизни не видал ничего более яркого и безвкусного: высотой почти шесть футов, из сверкающей красной пластмассы, с золотыми резными драконьими ножкам, с мигающими лампочками, которые разбрызгивали в полумраке тонкие лучики рубинового и темно-синего света, и изогнутой в виде арки жемчужной неоновой трубкой, венчающей все это дело. Мустейн представил такой вот автоматический проигрыватель, величиной с семиэтажный дом, на огромном облаке, с уходящей вдаль бесконечной вереницей грешников, – Истинный Музыкальный Автомат, по образу и подобию которого созданы все прочие, наглядно подтверждающий викторианскую концепцию о Старом Добром Времени, о степенной, праведной жизни. Из динамиков гремела музыка. Пляшущие люди походили на святых с сияющими нимбами. Мустейн, уже здорово захмелевший, нашел здесь безопасное убежище, где можно собраться с мыслями и избежать дальнейших раз– говоров с Джо Диллом и Тайет – она изводила его насмешками с той самой минуты, как он не подыграл ей в «корвете», и он потихоньку начинал раздражаться. Эти двое бросали кости у стойки с владелицей клуба, мисс Сидель, стройной рыжеволосой женщиной лет сорока, в зеленом коротком платье, а один из барменов, мертвенно-бледный мужчина с зачесанными от лба черными волосами, комментировал происходящее.
В длину зал был раза в два больше, чем в ширину. Деревянные полы и обшитые дубовыми панелями стены, увешанные фотографиями, изображения на которых скрывались под яркими бликами. Свисающие с потолка лампы, стилизованные под керосиновые фонари, светили тусклым желтоватым светом. Справа от автоматического проигрывателя находилась эстрада, совершенно пустая, если не считать одинокого усилителя и микрофона; на стене за ней сверкали наклеенные звезды, игральные кости и растянутые в улыбке губы, вырезанные из серебряной фольги. Слева стоял игровой автомат, вокруг которого толпились старики, потягивавшие пиво из бутылок и наблюдавшие за игрой мужчин помоложе. За бильярдным столом слабоумного вида паренек с острым кадыком и срезанным подбородком вяло гонял взад-вперед шары и поглядывал на кружащихся над головой мух. С десяток пар – по большей части в джинсах – притопывали под музыку, а за столиками вокруг танцплощадки парни орали, гоготали и размахивали руками. Официантки в шортах и тесно облегающих топах, с серьгами в виде игральных костей, сновали между столиками, хлопая посетителей по шаловливым рукам и расплескивая пиво. Здесь царила атмосфера чисто американской тупости, жизнерадостного идиотизма и пролетарского неистовства – целый зоопарк темных страстей. Но сама стойка бара казалась частью другого, более спокойного, мира. У одного конца стойки сидели несколько накрашенных женщин в платьях с низким вырезом, потягивая экзотические коктейли с фруктами и слегка нервничая. Они обращали взгляды на дверь всякий раз, когда она открывалась, а одна вела переговоры со стариком в розовом пиджаке и клетчатых брюках. Чуть дальше карлица в залатанном комбинезоне болтала с чернокожим мужчиной в синем шелковом костюме, с усыпанными золотыми перстнями пальцами. За ними сидели восемь высоченных парней студенческого возраста в строгих костюмах и галстуках, которые вяло тянули пиво и имели вид людей, не очень хорошо понимающих, что они здесь делают. А еще – огромный бородатый мужчина с телосложением профессионального борца, длинноволосый паренек с серебряной стальной гитарой и две девушки, которые своим деланным безразличием и модным прикидом напомнили Мустейну певиц. Плюс Джо Дилл, Тайет и мисс Сидель. Охватывая взором всю картину, Мустейн задавался вопросом: представлены ли в этом на удивление гармоничном сочетании все элементы Грааля и можно ли по части получить представление о населении городка?
Он листал железные страницы музыкального автомата. Среди множества кейджуна и зайдеко встречались знакомые имена – Спрингстин, Рэнди Тревис, «Алабама», – однако на некоторых страницах подборки сплошь состояли из композиций не только незнакомых, но и в очередной раз свидетельствующих об эксцентричности выбора. Таблички были не отпечатаны, а написаны от руки, тонким небрежным почерком; Мустейн никогда не слышал таких песен и исполнителей и сомневался, что когда-нибудь услышит где-нибудь, кроме Грааля, поскольку названия композиций и имена музыкантов отличались своеобразием доморощенной безвкусицы. Например, АА-108: «В поисках приключений на свою задницу» от «Каких-то типов из синего форда». АА-112: «Последний танец Шарлотты» от «Неизвестного лица или лиц». ВВ-139: «Я не знал, что она замужем» от «Коммивояжеров». А также «Ветер из прошлого» от «Бывшей зазнобы Коди»; «Сатана не ждет» от Минориты Приббыль-мл., и «Угадай, что у меня в кармане?» от «Идиотика». Движимый любопытством, Мустейн опустил в прорезь четвертак и выбрал «Демоницу из преисподней» в исполнении «Жертвы». Он нетерпеливо барабанил пальцами по пластиковой стенке автомата. Послышалось тихое жужжание и щелчок; пластинка встала на диск проигрывающего устройства, и кто-то хрипло задышал под нестройные аккорды.
После нескольких тактов кто-то выключил проигрыватель. Лампочки погасли, вращение диска замедлилось, и музыка превратилась в тягучую мешанину искаженных звуков. Несколько человек на танцплощадке с нескрываемой неприязнью смотрели на Мустейна, который почувствовал себя еще неуютней, чем прежде. Потом лампочки снова замигали, и на диск опустилась другая пластинка. Заунывные переборы акустической гитары. Несколько человек снова принялись танцевать, а мисс Сидель протолкалась сквозь толпу, собравшуюся у края танцплощадки. Она была хорошенькой хрупкой женщиной, с высокими скулами, с морщинками в уголках светло-зеленых глаз, похожими на мелкие царапинки на камне, и с тонкими губами леди Круэллы[2], которые казались полнее благодаря толстому слою помады. Волосы у нее были уложены в высокую прическу, и лишь два изящных локона свисали по вискам; ее белые полные груди поддерживал тесный лиф зеленого платья. Она нахмурилась, подбоченилась и сказала Мустейну:
– Надо полагать, ты не знаешь.
– Чего я не знаю? – спросил Мустейн с долей вызова.
– Многие пластинки здесь ставят только по особым случаям.
– И о каких же случаях идет речь?
– О таких, когда я решаю, что они наступили. – Сидель взяла его за руку. – Ты неважно выглядишь, милый. Давай-ка я приведу тебя в чувство.
Она провела Мустейна к стойке, где Джо Дилл и Тайет продолжали играть в кости. Он плюхнулся на табурет рядом с Сидель, задев локтем паренька с гитарой. Джо Дилл подался вперед и неодобрительно посмотрел на Мустейна.
– В таком виде я тебя никуда не повезу.
Мустейн обвел рукой зал, полный орущих, беснующихся людей; от резкого движения все выпитое с новой силой бросилось в голову.
– И это, по-твоему, лучшее место в городе? Что ты считаешь верхом кулинарного искусства? Замороженные овощи?
– Ты дурно отзываешься о моем заведении, – добродушно заметила Сидель и знаком подозвала бармена. – Смешай мальчику «криптоверд», Эрл.
– Согласитесь, обстановка здесь ненормальная, – сказал Мустейн. – В духе колониальной готики.
– А кого интересует норма? – сказала Тайет и перевела взгляд на Мустейна.
– У тебя какие-то комплексы? – спросил Мустейн. – Поэтому ты такая стерва?
– А вот этого не надо, – сказал Джо Дилл. Тайет торжествующе улыбнулась.
– Послушай, – сказал Мустейн, пытаясь пойти на попятный, но при этом сохранить чувство собственного достоинства. – Я тебе признателен. Но я не собираюсь ни перед кем расшаркиваться.
– Да успокойтесь вы все. – Сидель похлопала Джо Дилла по руке. – У мальчика был тяжелый день. И он прав. Нельзя наезжать на человека только потому, что он тебе обязан.
– Может, мальчику нужна компания, – презрительно сказала Тайет. – Почему бы тебе не познакомить его с Вайдой?
– Да, тогда уж он получит полное представление о ненормальном.
Сидель резко повернулась к нему:
– Не болтай лишнего про Вайду… во всяком случае при мне!
Наступило напряженное молчание; из динамиков музыкального автомата раздались «Султаны свинга»; изящные длинные тени плавно кружились в мерцающем свете лампочек.
– Я этого не допущу, – проговорила Сидель. – Я не допущу, чтобы о Вайде отзывались пренебрежительно в моем присутствии.
– Кто такая Вайда? – спросил Мустейн, заинтригованный именем и впечатлением, которое оно произвело на окружающих.
Тайет пробормотала что-то вроде «Царица Иоанновой Ночи», но Мустейн решил, что ослышался. Джо Дилл со смешанным выражением почтения и неприязни сказал:
– Чтобы понять, кто такая Вайда, с ней нужно познакомиться поближе.
– И тебе это не светит, верно, Джо? – сказала Сидель. – С тобой она не станет водиться.
– У некоторых еще меньше шансов, чем у меня, – сказал Дилл.
Они уставились друг на друга с такими каменными лицами, что напомнили Мустейну профили на щите с надписью «Добро пожаловать в Грааль». Наконец Джо Дилл сгреб ладонью игральные кости со стойки и отвернулся. Тайет что-то прошептала ему на ухо; он рассмеялся и бросил кости.
Бармен поставил на стойку два стакана с зеленой пенистой жидкостью. Сидель, все еще заметно раздраженная, одним махом выпила почти половину стакана. Мустейн осторожно приложился. Терпкий, сладкий вкус, немного похоже на «Маргариту», но покрепче.
– Что здесь намешано? – спросил он, поднося стакан к глазам. Под шапкой пены плавали золотые нити мякоти; переливы зеленого цвета всех оттенков, если смотреть на свет.
– Всего понемножку, – коротко ответила Сидель. Потом она, похоже, немного расслабилась. – Водка, бамбуковый сок, желчь аллигатора. Вся зелень, что приходит мне на ум.
Мустейн рассмеялся, но женщина сохраняла бесстрастное выражение лица.
– Конечно, есть еще кое-что, – добавила она. Он снова принялся рассматривать стакан на свет.
– Давай пей, – сказала Сидель. – Пара таких коктейлей – и тебе откроется новая перспектива.
Мустейн отпил еще один глоток, побольше.
– Значит, на вас они оказывают такое действие?
– Разумеется! Я не обладала никакими телепатическими способностями, пока не начала пить «криптоверд».
– Ну прямо, – сказал он.
– Не веришь?
– Хотелось бы убедиться.
Сидель развернулась к нему всем телом.
– Дай мне что-нибудь… какую-нибудь личную вещь. Вот. – Она указала на серьгу у него в ухе. – Дай мне это.
Мустейн вынул из уха сережку и отдал Сидель; она блестела у нее на ладони – серебряная кошачья мордочка. Сидель зажала сережку в кулаке и медленно сомкнула веки. Она глубоко вздохнула, и грудь чуть приподнялась над вырезом зеленого платья.
– Это подарок, – сказала она. – Подарок женщины… зрелой женщины. Любовницы. Она несчастна. Я так понимаю, ты поступил с ней некрасиво. – Она распахнула глаза. – Ты что-то украл у нее.
Мустейн попытался выхватить сережку из руки Сидель, но она не дала.
– Мне кажется, – продолжала она, – не то что украл. Но вроде как украл. Не могу понять толком, но у меня такое ощущение. – Она стиснула сережку в кулаке и прижала кулак ко лбу. – Она прощает тебя. И понимает, что ты не мог вести себя так, как она хотела. Но она надеется, что однажды ты поймешь, что потерял, и вернешься к ней. Конечно, ты никогда не вернешься.
Мустейн показал свой пустой стакан бармену. Он чувствовал страшную усталость. Длинноволосый паренек брал простенькие аккорды на своей металлической гитаре. «Нэшнл стандарт стил». Похоже, ей лет семьдесят, не меньше. По всей видимости, в свое время на ней играли по-настоящему талантливые люди. Паренек явно не заслуживал такого инструмента.
– Вероятно, для дамы будет лучше, если ты не вернешься, – сказала Сидель. – Ты просто опять испортишь ей жизнь.
– Закроем тему, ладно? – сказал Мустейн.
– Я тебя не сужу, если тебя это беспокоит. Не мне судить других.
Бармен принес следующий коктейль. Мустейн отпил глоток.
– Хочешь услышать еще чего-нибудь? – спросила Сидель.
– Не на эту тему.
– Хорошо. – Она перекинула сережку из одной руки в другую. – А что, если я расскажу о твоем характере?
– Да ради бога.
Сидель провела подушечкой большого пальца по серебряной кошачьей мордочке.
– Ты думаешь, что все просчитал и все выверил, а значит, тебе нечего бояться окружающих, но на самом деле ты наивен и беззащитен. То, что ты считаешь своей броней, на самом деле является мишенью для стрел. Ты просто ищешь боли, и если никто не причиняет тебе боли, ты сам находишь способ мучить себя. Именно это ты называешь стойкостью. Тупость в чистом виде.
Слушая рассуждения Сидель, Мустейн прикончил второй коктейль. Она не сказала ничего нового: ну да, он мошенник, эмоционально ограниченный человек, и сам сознает это с недавних пор. Больше всего Мустейна заинтересовало, почему она хочет выставить его эдаким невинным созданием, чистым мальчиком. Какой-то тактический ход, подумал он и начал подозревать, что таким образом Сидель пытается соблазнить его. Указывая на предполагаемую наивность Мустейна, она рисовалась перед ним, принимала вид женщины многоопытной и проницательной, у которой он может искать тепла и утешения.
Мустейн здорово опьянел, но внутренне оставался спокойным и собранным; он подумал, что в словах Сидель насчет «криптоверда», позволяющего увидеть мир в новой перспективе, есть доля правды. Он слушал с притворным вниманием, внутренне отчужденный и отстраненный, но все же зачарованный видом ее полных грудей под шелковой тканью зеленого платья и преувеличенной женственностью жестов. За спиной Сидель Джо Дилл и Тайет разговаривали со стариком в рабочей одежде. Из динамиков проигрывателя лилась музыка «Дайр Стрейтс». Под влиянием момента Мустейн пришел в лирическое настроение и решил, что уже достаточно здесь освоился и вполне проникся странной атмосферой.
Сидель заметила, что он пялится на ее груди. – У меня нетрадиционная ориентация, – наконец сказала она. – Так что выбрось это из головы.
Мустейн несколько опешил.
– Ты имеешь в виду, что любишь женщин?
– А кто их не любит?
– Ты любишь и мужчин тоже, – сказал он. – Так почему ты считаешь, что у нас ничего не получится?
Сидель открыла рот, собираясь ответить, но он заговорил первым:
– Меня слишком часто обламывали подобными заявлениями, чтобы я в очередной раз попался на удочку. Насколько я понимаю, ты просто боишься потерять контроль над ситуацией. Ты хочешь, чтобы инициатива принадлежала тебе одной.
– Ах ты самодовольный ублюдок!
Мустейн округлил глаза, изображая удивление.
– Так значит, я прав? Наверное, я тоже телепат в своем роде.
Она коротко пожала плечом:
– Подожди. Может, я передумаю.
– Сомневаюсь.
– Деточка, ты не представляешь, как я люблю перемены.
Глаза у нее необычные. Зеленые с золотыми крапинками, постоянно переливающиеся подобием хрусталиков. Джунгли, пронизанные солнечном светом. Крохотные искорки, мерцающие вспышки золота.
Сидель протянула Мустейну сережку:
– На, возьми. Она тебе к лицу.
Он вдел в ухо сережку, еще хранящую тепло ее руки.
– Джо говорит, ты музыкант, – сказала она.
– Что, начинаем по новому кругу?
– Просто делаем маленький шаг в сторону. На чем ты играешь?
– На гитаре.
Сидель потянулась рукой за него и похлопала по плечу длинноволосого парнишку.
– Одолжи человеку гитару, Коди.
Паренек хмуро вглянул на Мустейна, потом протянул ему гитару.
– Она тяжелая, – сказал он. – Не уроните. – И отдал Мустейну медиатор.
– Ну? – сказала Сидель, когда Мустейн пристроил гитару на колене. – Сыграй мне что-нибудь. – Повернувшись к Эрлу, она выразительно чиркнула пальцем по горлу, и мгновение спустя музыкальный автомат умолк.
Гитара весила фунтов двадцать пять – тридцать: словно мертвый младенец у него в руках. На плавно изогнутой задней части корпуса была изображена женщина в зеленом купальнике, которая выходила из бирюзовой воды, оставляя за собой белую бороздку пены. Мустейн бросил на стойку медиатор Коди, вынул из нагрудного кармана рубашки свой и пробежался по струнам.
Мустейн собирался сыграть пару пассажей и вернуть инструмент владельцу, но секунд через тридцать музыка начала обволакивать его, превращаться в заповедный уголок, где он мог спрятаться, – так всегда бывало, когда он играл хорошо, не важно почему: старался ли произвести впечатление на девушку, на владельца клуба, на какую-нибудь шишку с большими связями, или же просто пытался убежать от себя самого, сидя в одиночестве в своей комнате. Он играл блюз – на «нэшнл стил» трудно сыграть что-нибудь, кроме блюза. Приходится сильно зажимать струны, чтобы добиться нормального звучания. Звуки, исходящие от резонатора внутри стального корпуса, похожи на глухой звон монет, падающих в шляпу слепого нищего. Чтобы они стали чище, вам нужно здорово постараться, приложить немало усилий, и от усилий струны режут пальцы, и вы зажмуриваете глаза от напряжения – и тогда музыка дышит мучительной страстью преодоления, которая составляет самую суть блюза, и даже если вы не блещете талантом, вы все равно играете настоящий блюз.
Гитара в руках Муйстена пела нервным и напряженным голосом: музыка странствий, музыка прерванного полета, исполненная тревоги и смятения, отражающая душевное состояние человека, занесенного судьбой в Грааль, в этот Богом забытый городишко, такой же встревоженный и смятенный перед лицом неизбежного упадка и полного забвения. Музыка отражала также впечатления от тягостной картины вырождения рабочего класса, наглядно явленной в «Верном шансе», от изысканного увядания рыжеволосой владелицы клуба, от волнующего присутствия удивительно красивой женщины в белом платье, которая стояла чуть в стороне от толпы и пристально смотрела на Мустейна. Он довольно хмыкал всякий раз, когда умудрялся выбраться из очередного дремучего пассажа и вновь выйти на верную дорогу – в погоне за чувством, подобным путеводной звезде, внушающим уверенность, что он почти соприкоснулся с некой магической силой, которая вдохнет в него жизнь и навсегда наполнит страстной целеустремленностью, если только еще немножко постараться, если достичь следующего уровня мелодии – и Мустейн верил, что такое вот-вот произойдет, хотя и понимал, что желанное чувство, такое дразнящее и близкое, навсегда останется недоступным, что оно исчезнет, как только закончится музыка.
5
23 июня, 12 часов ночи
На мгновение задержавшись у порога «Верного шанса», Вайда, по обыкновению, прочитала объявление, наклеенное на окне рядом с входной дверью. Прочитала несколько раз, как ревностная католичка «Аве Марию», прежде чем войти в нечестивый дом. «Данное заведение находится под защитой Охранного предприятия Дилла» – гласило объявление, а ниже было приписано: «Что посеешь, то и пожнешь…» Дверная ручка показалась горячей, словно внутри здания полыхал пожар. Вайда заколебалась и подумала, не лучше ли вернуться домой. Позади нее несколько пареньков, лениво прислонившихся к двум припаркованным рядом машинам, переругивались с двумя чернокожими женщинами, торопливо проходившими мимо по тротуару. Мальчишки сразу обратили на Вайду внимание, когда она появилась, но ничего не сказали. Просто провожали ее взглядами, пока она шла через площадку низко опустив голову, в своем лучшем летнем платье – белом, с низким вырезом, с узором из зеленых полумесяцев.
Вайда толчком распахнула дверь и вошла. Знакомый застоявшийся запах. Вместо серы – табачный дым и дезодоранты. Но тут она услышала одинокий голос гитары. И сразу увидела музыканта. Худой долговязый парень с растрепанными черными волосами, на табурете у стойки, с серебряной гитарой на колене. Рядом с ним сидела Сидель. Музыка дышала нервным возбуждением, заряжала пространство статическим электричеством. В ней прослеживалась сладостная мелодия, заворожившая сердце Вайды. У мужчины было худое лицо с острыми чертами – смягченными, однако, выражением чувства – и темно-темно-синие глаза. Серьга у него в ухе походила на капельку расплавленного серебра. Вайда подошла ближе, чувствуя на себе пристальные взгляды окружающих. Наплевать, она привыкла. Сережка напоминала очертаниями кошачью мордочку, и по этому признаку, по всем остальным признакам Вайда узнала в мужчине воплощение Девяти Форм. Того, кого она мысленно называла Лукавцем, Поэтом, Одноглазым Джеком, хотя его настоящее имя было Зедайл. Вероятно, его принесло Великое Облако. Вероятно, оно вняло просьбам Вайды, страстным мольбам спасти ее от Марша, и послало к ней своего Избранника.
Мужчина закончил играть, и толпа разразилась одобрительными криками и аплодисментами. Казалось, он весь напрягся, когда Сидель потрепала его по плечу, якобы хваля за выступление. На самом деле она пыталась украсть у него силу – так гладят кота по спине, чтобы вызвать электрический разряд, – и это разозлило Вайду. Она быстро подошла, встала около музыканта и уставилась на Сидель, которая удивленно подняла глаза и спросила:
– Вайда, что ты здесь делаешь?
Мужчина смерил Вайду оценивающим взглядом – он был всего лишь телесным воплощением Формы и потому на низшем уровне обладал обычной природой. Он принял невинный, заинтересованный вид, каким, надо полагать, привык очаровывать женщин; но потом их глаза встретились, и она почувствовала исходящие от него прохладные волны, поток энергии, протянувшийся между ними электрической дугой.
– Как тебя зовут? – спросила она. Казалось, вопрос удивил его; Вайда решила, что он не сознает свою высшую природу.
– Джек… Джек Мустейн. – Он криво улыбнулся – один уголок рта чуть опустился, другой высоко приподнялся, – словно хотел сдержать улыбку, но не смог. Вайда повторила про себя имя: Джек.
Еще один знак.
– Могу я поговорить с тобой? – Она осторожно опустилась на табурет рядом с ним.
– Конечно. – Он положил правую руку на корпус серебряной гитары. – О чем ты хочешь поговорить?
– Я Вайда Дюмар, – сказала она. – Держу маленький ресторанчик по соседству. Живу на Барачной улице. – Наступило неловкое молчание, потом она спросила: – А ты где живешь?
– У меня давно нет дома. – Он легко провел пальцами по струнам гитары – и, словно кошка, отвечающая на ласковое прикосновение, она протяжно мурлыкнула.
– Откуда ты?
– С Западного побережья. Лос-Анджелес.
С запада, как и Великое Облако. Вайда заметила, что Сидель переместилась вдоль стойки и разговаривает с Джо Диллом и его вьетнамской ведьмой. Длинноволосый паренек и две девушки, с которыми он болтал, тоже отсели подальше. Словно боялись подцепить от нее заразу.
– Ты там родился? В Лос-Анджелесе?
– Нет, не там.