Марк Грени
Агент на месте
Возможно, вы не заинтересованы в войне, но война заинтересована в вас.
ЛЕВ ТРОЦКИЙ
Персонажи
Ахмед аль-Аззам: Президент Сирии.
Джамаль аль-Аззам: Покойный отец Ахмеда аль-Аззама, бывшего президента Сирии.
Шакира аль-Аззам: Первая леди Сирии.
Бьянка Медина: Испанская фотомодель, любовница Ахмеда аль-Аззама.
Доктор Тарек Халаби: Кардиохирург, содиректор Союза изгнанников Свободной Сирии, муж Риммы Халаби.
Доктор Рима Халаби: Кардиохирург, содиректор Союза изгнанников Свободной Сирии, жена Тарека Халаби.
Винсент Воланд: Бывший офицер разведки, DGSE, Генеральный директорат внешней безопасности (Французская служба внешней разведки), и DGSI, Генеральный директорат внутренней безопасности (французская служба внутренней разведки).
Себастьян Дрекслер: (Кодовое имя:
Эрик) Офицер швейцарской разведки, сотрудник Приватбанка Meier.
Henri Sauvage: Капитан судебной полиции, Национальная полиция Франции.
Фосс: Лейтенант-стажер, судебная полиция, Национальная полиция Франции.
Аллард: Лейтенант судебной полиции, Национальная полиция Франции.
Клемент: Лейтенант судебной полиции, Национальная полиция Франции.
Малик: Оперативник внешней разведки ГИС, Служба общей разведки, Сирийский отдел внешней безопасности.
Ларс Клосснер: Владелец Klossner Welt Ausbildungs GMBH, службы безопасности и частного военного подрядчика.
Van Wyk: КВА, частный военный подрядчик / руководитель группы.
Сондерс: КВА, частный военный подрядчик.
Броз: КВА, частный военный подрядчик.
Валид: Майор бригады «Ястребы пустыни» (проправительственное сирийское ополчение).
Пол Бойер: Бывший французский иностранный легионер, офицер частной безопасности.
Роберт «Робби» Андерсон: Капитан, 10-я группа специального назначения армии США.
Stefan Meier: Вице-президент, Meier Privatbank.
Джамал Медина: Маленький сын Бьянки Медины.
Ясмин Самара: Няня для Джамала Медины.
Доктор Шаукат Саддики: Хирург-травматолог, сочувствующий сирийскому сопротивлению.
Абдул Бассет Рахал: Боец Сирийского сопротивления в составе Свободной сирийской армии.
Мэтью Хэнли: Директор Национальной секретной службы Центрального разведывательного управления.
ПРОЛОГ
Заключенные были убиты один за другим, с эффективностью, столь же точной, как тикающие часы. Уже две дюжины убитых, а палач только набирает ход.
Сцена резни была полна ужаса: вонь свежей крови, приторный запах тел, плавающих в коричневом озере, вязкое мозговое вещество, разбрызгивающееся и густеющее на выжженном солнцем пирсе.
Скалистый склон над местом бойни сверкал в полуденном зное, отражая битое стекло и искореженный металл, торчащие из-под обломков битвы, произошедшей несколько месяцев назад. Многие погибли, а те немногие побежденные, которые выжили, бежали, спасая свои жизни, и оставили разрушенную землю победителям.
Черные флаги ИГИЛ теперь висели на городской площади, и они развевались с крыш разрушенных зданий и хлестали по кузовам почти каждого пикапа, который проезжал по разбитым улицам: конечно, каждого автомобиля, который был до отказа набит молодыми бородатыми мужчинами в дешевой тактической экипировке и размахивающими оружием, с дикими глазами, полными рвения к их отвратительному культу смерти.
Здесь, у озера, между изломанным склоном холма и водой, проходила узкая береговая линия из солончаков и коричневого кустарника. Сорок три приговоренных к смерти мужчины в оранжевых комбинезонах опустились на колени, остальные из шестидесяти семи, которых доставили сюда на грузовике всего двадцать минут назад.
Пленников окружили бойцы в масках, державшие винтовки наготове; запястья пленников были связаны грубой веревкой спереди, и все они были связаны вместе длинной веревкой. Это исключало шанс, что кто-то из них встанет и уйдет, хотя вряд ли это имело значение. Никто не собирался убегать. До турецкой границы было почти сто километров по мертвой земле раздираемой войной Сирии, так какие у них были бы шансы, если бы они побежали?
Никто, сплетенный и стоящий здесь на коленях, не устоял бы перед ожидающей его судьбой. В этом не было никакого смысла, и практически все эти люди понимали, что последние несколько мгновений, оставшихся им на этой грязной Земле, лучше было бы потратить на молитву.
Палач носил пару кинжалов на поясе, но это было просто для вида. Настоящим орудием убийства были не лезвия; это был автомат Калашникова, модель 74-U, который держал в руках палач в капюшоне, стоявший в конце пирса.
- Але, фирма \"Квадро\"?.. Приветствую вас! Мне бы, господа хорошие... - секретарь наморщил лоб и мутно поискал глазами по столу, видимо, вспоминая, записывал он нужную фамилию или нет. Но уже через секунду лицо его осветилось довольной улыбкой. - Мне бы, ребятки, товарища Смирнова... Да, да! Он работает у вас... Абсолютно точно... Поищите? Хорошо, я жду.
Как было заведено в течение последних двадцати минут, двое охранников поставили заключенного на колени рядом с палачом, человек в маске направил дуло своего оружия за правое ухо приговоренного, а затем, без паузы, комментариев или секундного колебания, нажал на спусковой крючок.
Брызги крови брызнули из головы пленника, и тело дернулось вперед, изуродованное лицо указало путь вниз, к воде. Он врезался в поверхность озера, как и многие другие до него, и как и многие другие, ожидающие на берегу своей очереди умереть.
И видеооператор на береговой линии записал все это для потомков.
Уткнув микрофон трубки в пухлую щеку, Гиншпуг снова неумело засвистел. Поглядывая на него, Евгений Захарович вспомнил, что Юрий не раз обзывал секретаря склеротиком. \"Хороший мужик, но совершенно беспамятный. И делать ничего не умеет. А женщину на должность секретаря не берут. В такой лаборатории, дескать, не положено...\"
Сокращающийся ряд заключенных оставался пассивным, стоя на коленях на берегу озера, более дюжины вооруженных людей наготове стояли со всех сторон от них. Некоторые вздрогнули от выстрела из винтовки; другие вздрогнули от звука всплеска, зная, что их изуродованные мертвые тела через мгновение последуют их примеру; и вскоре двое вооруженных боевиков ИГИЛ спустились по деревянному пирсу длиной пятнадцать метров, ступили на скалистую береговую линию и взяли ближайшего мужчину в оранжевом за плечи. Еще двое похитителей только что перерезали веревку, обвязанную вокруг его талии, поэтому ходячая команда подняла осужденного с колен на ноги и повела его обратно по пирсу, подталкивая его вперед, если он замедлялся на мгновение. Обреченный тихо молился по-арабски, когда он шел, сцепив руки перед собой, его глаза были устремлены на деревянные доски у его ног, а не на воду, не на десятки тел, плавающих недалеко от конца пирса… не на его мертвых друзей и товарищей.
- Что?.. Не работает Смирнов? Да быть такого не может!.. Вы бы еще раз посмотрели, девушка... Да, если не трудно. А я подожду...
Прогулка длилась тридцать секунд, а затем ноги заключенного в сандалиях остановились в луже крови у края деревянных досок. Здесь ждал главный палач, его автомат Калашникова низко висел на перевязи у него на шее.
Ждать, как видно, входило в обязанности Гиншпуга, и тем, что одна за другой с безвозвратностью уходили из его жизни минуты, он ничуть не тяготился. Из кабинета начальника тем временем долетели звуки настраиваемого радио. Вращая верньеры, умелые пальцы пытались выловить что-либо не слишком хрипло-визгливое. Шум помех однако заглушал все.
Палач ничего не сказал. Заключенный в оранжевом опустился на колени; он не выказывал никаких эмоций, а только продолжал молиться, теперь его глаза были закрыты.
- Значит, все-таки нет такого?.. Странно, - Хрущев-Гиншпуг не сразу положил трубку, минуту-другую разглядывая телефонный аппарат и словно решая про себя - верить технике или не верить. Затем, поднявшись, он приблизился к двери начальства и деликатно постучал полусогнутым пальчиком.
Двое мужчин, которые доставили его сюда, сделали шаг назад; их собственные ботинки и брюки и даже стойки с боеприпасами на груди были покрыты брызгами крови, и они держали свое оружие поднятым, стволами прямо за ушами своего пленника, но они не стреляли. Они наблюдали, как палач поднял свой автомат Калашникова, взглянул на оператора, стоявшего на краю пирса, чтобы убедиться, что он все это заснял, а затем выстрелил молодому человеку в правый висок.
- Можно?..
Половина головы мужчины взорвалась, выступив на три метра над водой; тело крутанулось, накренилось вперед и упало в кроваво-красное озеро лицом вперед со всплеском, который был идентичен двадцати пяти другим всплескам, которые предшествовали этому.
Радиопомехи мгновенно стихли, что-то загремело, вероятно, задвигаемое под стол, и только после этого секретаря впустили в святая святых. Тускло разглядывая собственные колени, Евгений Захарович расслышал его недоуменный доклад.
Группа сопровождения уже отвернулась, чтобы взять следующего человека в быстро сокращающемся ряду заключенных.
- Подозрительная это фирма, Аркадий Савельевич. Нет там никакого Смирнова. Все ведомости перерыли - и не нашли. Я уже и референта просил, и секретарш...
Сейчас сорок два.
- Вот как?.. А кто он такой - этот Смирнов?
Этим утром на берегу озера аль-Аззам были иракцы, сирийцы и турки, которых оставили умирать, и вскоре сопровождающие положили руки на плечи двадцативосьмилетнего парня со спутанными волосами, завитыми в стиле афро, с размазанной по лицу кровью и подбитым глазом, и они подняли его и повели за собой, начав его короткую прогулку навстречу смерти.
- Как же! Главный префект фирмы \"Квадро\". С ним я, стало быть, и пытался связаться.
В кабинете зашелестели бумаги.
Таким образом, в ряду связанных и стоявших на коленях мужчин в оранжевых комбинезонах остался сорок один, и следующий мужчина, ожидавший своей очереди, выглядел почти так же, как и остальные. Грязные спутанные темные волосы падали ему на глаза, в них были осколки щебня и стекла. Его голова опущена в мольбе, его взгляд отведен от невероятно ужасной сцены, происходящей перед ним. На его бородатом лице запеклась кровь от побоев, которым он подвергся во временной тюрьме прошлой ночью, и его нос распух; удар в челюсть оставил на нем царапины и синяки, и он не смог полностью открыть его. У него также был сильный порез над правым ухом и кровавая рана над левым глазом.
- Забавно! А у меня записано другое. Вместо Смирнова Свиридов какой-то.
Тем не менее, ему было не намного хуже, чем остальным заключенным, все еще живым.
- Да нет же, я спрашивал Смирнова!.. Только его в этом \"Квадро\" нет и, по всей видимости, уже давно. Иначе кто-нибудь да вспомнил. Может, перевелся куда-нибудь?
Основное различие между ним и другими было небольшим отличием и не послужило бы им утешением. Он умрет первым, а они умрут после.
- Может, и перевелся... Вот что, Гиншпуг, этого Смирнова надо срочно найти. Узнать его реквизиты и немедленно созвониться.
* * *
- Конечно, Аркадий Савельевич. Если надо, значит надо...
Заключенный слева от мужчины с избитым лицом теперь поднял голову, игнорируя приказы похитителей, и он посмотрел на ужас вокруг него. Его звали Абдул Бассет Рахал, и он был сирийцем, солдатом повстанцев в Свободной сирийской армии; он был захвачен накануне поздно вечером вместе с заключенным с избитым лицом, который был следующим в очереди на смерть. Рахал был храбрым двадцатичетырехлетним парнем, но сейчас он был напуган; в конце концов, он был человеком. Тем не менее, он находил утешение в том факте, что его смерть станет мученической, как и всех остальных, за исключением человека справа от него. Рахал почувствовал печаль к избитому мужчине у своего плеча, потому что он так много сделал, чтобы помочь; он был львом в битве, настоящим героем в их праведном деле, и теперь он умрет, не приняв мученической смерти.
Конца увлекательного диалога Евгений Захарович не дождался. Стальная дверь лаборатории бесшумно приоткрылась, и показавшийся в проеме Юрий таинственно поманил приятеля пальцем.
Потому что он не был мусульманином.
- А почему халат не одел?
Абдул Бассет Рахал познакомился с этим человеком всего позавчера, но сириец уже думал об американце как о собрате-воине, родственной душе и да… даже как о друге.
- Я одевал, но там таракан... То есть, в кармане.
- Ладно, пока главных сатрапов нет, как-нибудь обойдемся.
Сириец обрел некоторый покой в том факте, что он разделит свои последние вздохи с этим великим солдатом, и покой в том факте, что похитители ИГИЛ не узнали, что этот человек был выходцем с Запада, потому что они, безусловно, сделали бы из его смерти более масштабное шоу для камеры, и какой бы способ они бы ни выбрали, это было бы намного ужаснее, чем простой выстрел из винтовки в висок.
Беспрестанно оглядываясь, Юрий повел его вдоль вереницы компьютерной техники.
Американцу повезло; он получил бы пулю в мозг, и тогда все было бы кончено.
Рахал оглянулся на соленый берег у себя между колен, когда вернулись двое сопровождающих.
- Тут у нас вычислительный зал...
Американец был отрезан от остальных; послышался топот сапог по камням, а затем американца схватили за оба плеча, рывком поставили в вертикальное положение и, оттолкнув, потащили вдоль ватерлинии к пирсу.
- Да помню, помню!
- Тогда давай прямо туда. Только чур не чихать и не кашлять.
Рахал окликнул его, стараясь говорить по-арабски, потому что, хотя он свободно говорил по-английски, это могло бы выдать монстрам ИГИЛ истинное происхождение американца.
«Хабиби!» Друг!» Клянусь, для меня было большой честью сражаться и умереть рядом с вами».
Они обогнули кюветы с водой, выставленные для улавливания лабораторной пыли, отворили еще одну дверь и только тогда вошли в главное помещение лаборатории. Здесь, в остекленных нишах, в статически сбалансированном гравиполе висели шары. Семь вращающихся сфер размерами с футбольный мяч - каждая со своим осевым углом, со своим периодом вращения. И снова, как и в первый раз, у Евгения Захаровича перехватило дух. Он смотрел на туманную, беспрерывно меняющуюся поверхность шаров и испытывал странный трепет. Вращение было едва заметным, но гул, стоящий в зале, наглядно свидетельствовал о том, какие огромные энергии затрачиваются на это вращение. Шагнув вперед, Евгений Захарович почти прижался лицом к стеклу. Шар, на который он смотрел, напоминал гигантский глаз завораживающий и манящий. Может быть, глаз циклопа. Во всяком случае на него хотелось глядеть и глядеть. Живой глаз поражает меняющимся выражением. Нечто подобное наблюдалось и здесь. Шар все время менялся. Что-то там под туманной пленкой искрилось и поблескивало, иногда шар казался мокрым, иногда шершавым и сухим.
За свои слова Рахал получил прикладом винтовки по затылку, отчего упал лицом вниз и потянул за собой других заключенных за веревку, обвязанную вокруг их талии.
- Сегодня у нас в некотором смысле чепэ, - шепнул ему Юрий. Аспирантов вызвали на ковер, а с ними и главного надзирателя.
Но американец либо не услышал его, либо не понял, или, возможно, у него просто распухла челюсть, потому что он ничего не ответил.
- Что за чепэ?
* * *
- Снова один из шаров погас. И черт его знает почему. Это уже третий \"мертвец\" за последний квартал. Вот начальство и заметало икру.
Босые ноги Кортленда Джентри шлепали по деревянному пирсу; грубая бечевка, обмотанная вокруг его запястий спереди, впивалась в кожу. Стволы АК, которые держали люди по бокам от него, упирались ему в поясницу, и он чувствовал взгляды других четырнадцати боевиков ИГИЛ позади себя. Он пересчитал их, когда они вышли из грузовиков, и пересчитал еще раз, когда его привели к кромке воды вместе с остальными.
- Как же они погасают?
- Да вот, взгляни сам. Шестой по счету уже не дышит.
Он прошел мимо безоружного оператора и продолжил идти, теперь взглянул вверх и сфокусировал взгляд на залитом кровью дальнем краю пирса. Человек в маске, с АК на проволочном прикладе и кинжалами за поясом поманил его скучающим взмахом винтовки; он был плотным мужчиной, но, несмотря на это, Джентри мог видеть, что грудь палача выпятилась, без сомнения, из-за видео и внимания, уделяемого ему всеми на склоне холма, как союзниками, так и врагами.
Считая шары, Евгений Захарович прошел чуть дальше и в конце загадочной шеренги в самом деле разглядел \"мертвеца\". Шар также висел в пустоте и неуловимо медленно вращался, но в отличие от собратьев действительно уже не жил - то есть был абсолютно черен, тускл и не поражал воображение. Евгений Захарович вгляделся. Как смерть отличается от жизни, так и этот шар отличался от своих соседей. И дело было даже не в цвете, в чем-то ином, что невозможно было определить словами. Шар просто \"не дышал\". Ни шевелящаяся над его поверхностью сизая дымка, ни едва угадываемые прожилки на потемневшей коже не оживляли картины. Он действительно был мертв и холоден.
Американский заключенный продолжал движение вперед; его судьба лежала в конце этого пирса.
- Что же с ним такое стряслось?
Прогулка была короткой… Как будто судьбе не терпелось продолжить свой день.
- Кто ж его знает, - Юрий пожал плечами. - Мы уже и пункций не меньше десятка делали, и микроскопами наезжали... Нет там никого, понимаешь? Ни единой живой души.
В шаге от палача Джентри был вынужден упасть на колени; он поскользнулся в крови, покрывающей деревянные доски, но пришел в себя. Он опустился на колени, склонив голову, и пристально посмотрел на трехфутовую поверхность озера, на воду, переливающуюся кроваво-красным в коричневом. Тело самой последней жертвы отнесло на несколько ярдов в сторону, и это означало, что американец не врежется в него, когда он сам упадет в озеро, не то чтобы это дало ему какое-то большое утешение вообще.
- Но ведь были.
Конвоиры позади него отступили на полшага назад, стволы их пистолетов приблизились к его голове, а затем Корт услышал щелчки винтовки палача, когда мужчина поднял оружие и направил его себе за правое ухо.
- Были. Еще позавчера. И сплыли. Его теперь хоть пополам распиливай. Внутренняя температура - абсолютный нуль. И нет там больше никакой плазмы. Остыла. За одну-единственную ночь, - Юрий подошел к столу, достал пару мензурок и большую бутыль с прозрачной жидкостью.
Это было оно.
- Спирт, - объяснил он. - Примешь чуть-чуть?
Кортленд Джентри поднял голову, вздернул подбородок и решительно уставился в глаза.
Евгений Захарович покачал головой.
«Поехали», — прошептал он.
- Ну, а я приму. Мне эти \"мертвецы\" вот уже где, - Юрий чиркнул себя пальцем по горлу. Глаза его беспокойно бегали по лаборатории. Было видно, что ему не по себе. Выпив из мензурки, он с шипом выдохнул из себя воздух, сумрачно крякнул.
* * *
- Затеяли эксперимент, идеологи хреновы... Ты знаешь, сколько ему лет? Я об эксперименте... Так вот, милый мой, - ровнехонько сорок на днях исполнилось. Некоторым образом - юбилей, а только результата по-прежнему нет.
Абдул Бассет Рахал, молодой сириец, который должен был умереть следующим, не наблюдал за казнью американского воина. Он просто закрыл глаза и прислушался к грохоту винтовки. Когда раздался звук, он показался громче, чем все остальные, теперь, когда он был полностью сосредоточен на звуке, и отчет только что затих, когда раздался всплеск.
- Да?.. А какой он должен быть? Результат?.. - голос у Евгения Захаровича сел.
Озеро «Аль-Аззам приняло свою новую жертву, и сириец знал, что пришло его время подойти к краю кровавого пирса.
- Ха! Если б мы знали! - Юрий спрятал бутыль обратно в стол и пересел поближе. - Думается мне, Жень, что все для того и затевалось, чтобы подглядеть, чем оно там кончится. И чтобы, значит, самим потом не повторить... И никто тогда не подозревал, что зачать-то проще простого, а вот сговориться и пронаблюдать... У них ведь все там иное! Наука, языки, обмен информацией... И разиков этак в семьсот быстрее. Несостыковка, понимаешь? Так что наблюдаем одни лишь результаты. А они у нас, сам видишь, какие.
- Тогда стоило ли все это затевать? Такие затраты - и ради чего?
ГЛАВА 1
НЕДЕЛЕЙ РАНЕЕ
- Это, Жень, с какой стороны на все взглянуть. Была, скажем, такая наука евгеника, - запретили. Оно и понятно, - интересы индивидуума - это всего-навсего интересы одиночки. Ну, а если глобальнее за дело взяться? Не о почках с селезенками думать, а разом о миллионах почек и селезенок? Улавливаешь, нет?.. Они ведь там тоже живут, головы ломают - как и что. И ведать не ведают, что рядышком мы с фонендоскопом - пыхтим и ждем, когда кто-нибудь сообразит каким же образом из всего этого выкручиваться.
- Послушай, может, и генетику поэтому запретили? - Евгений Захарович снова поглядел на безжизненный шар. - Чтобы, значит, блюсти секретность и все такое.
Кладбище Пер-Лашез — самое посещаемое кладбище в мире, но в это дождливое, серое и прохладное утро буднего дня достопримечательность Парижа была практически безлюдной. Пожилая пара кормила белок на булыжниках; дюжина молодых людей торжественно стояла перед огороженным, но простым участком Джима Моррисона. Группа немецких хипстеров бездельничала среди могил, окружающих могилу Оскара Уайльда, и одинокий мужчина сфотографировал статую Эвтерпы, музы музыки, когда она плакала над мавзолеем композитора Фредерика Шопена.
- Может, и так, - голос Юрия снизился до шепота. - Только я, Жень, так думаю: Господа Бога не переплюнешь. Как там ни суетись. И на чужом горбу в рай не въедешь...
Всего на территории могло быть семьдесят пять посетителей, но кладбище занимало более ста акров холмистой местности и лесов, так что любой, кто хотел уединения, мог легко найти его здесь, в лабиринте могил, склепов, мощеных дорожек и старого дуба.
- Но ты говорил, что один-единственный у вас получилось. Что был какой-то контакт. Лет пять назад.
И один человек сделал именно это. Смуглый пятидесятипятилетний мужчина с редеющими седыми волосами сидел в одиночестве в нескольких рядах вверх по холму от могилы Мольера, на маленькой скамейке, о которой нужно было либо знать, либо наткнуться, чтобы найти. Его звали доктор Тарек Халаби, и в этом человеке было не так уж много такого, что выделяло бы его среди среднего парижанина ближневосточного происхождения, хотя кто-то, разбирающийся в моде, мог бы обратить внимание на тот факт, что его плащ от Kiton стоил к северу от двух тысяч евро, и поэтому они могли бы прийти к вполне разумному предположению, что это был человек со значительным достатком.
Пока он сидел там в тишине кладбища, Халаби вытащил свой бумажник и посмотрел на маленькую фотографию, которую он хранил там. Молодой мужчина и молодая женщина стояли вместе, улыбаясь в объектив, с надеждой и умом в глазах, которые говорили, что будущее принадлежит им, чтобы командовать.
В течение двадцати секунд Халаби смотрел на фотографию, пока не начали падать капли дождя, разбрызгиваясь по изображению и размывая улыбающиеся лица.
Юрий скривился.
Он вытер фотографию этим большим пальцем, положил бумажник обратно в карман пальто и поднял глаза к небу. Он поднял свой зонтик и приготовился раскрыть его, но затем телефон, который он положил на скамейку рядом с собой, зажужжал и загорелся.
- А что толку?.. Спалили и тот шар. Как сотни предыдущих. Термитная печь и вытяжной шкаф - вся здешняя перспектива. То есть, может, и вышло бы что путное, только не с нашими Гиншпугами. Пока расшифровывали сигнал, пока докладывали по инстанциям - то да се, неделя прошла. В общем сдох шарик. Устал ждать. А тот сигнал, очень даже возможно, был их последним SOS. Дали по вселенной радиопосылом и сгорели.
Он забыл о надвигающемся ливне, положил зонт и прочитал сообщение.
- Мда... И что теперь будет с этим? - Евгений Захарович кивнул на висящего в гравиполе \"мертвеца\".
Крематорий. Один. Избавьтесь от головорезов.
- А что с ним может быть? Приедет комиссия волкодавов - обнюхают, сфотографируют со всех сторон и спишут за ненадобностью, - Юрий похлопал ладонью по лежащим на столе папкам.
Мужчина в плаще сел прямее и нервно огляделся. Он никого не увидел: только могилы и надгробия, деревья и птиц.
- Будет желание, загляни ка-нибудь сюда. Вот где пик шизофрении! Железобетонный цикл без единого пробоя: стадия первая - зачатие, стадия вторая - выявление разума, стадия третья - крах.
Сзади на его воротнике выступил холодный пот.
- Таких папок и у нас внизу хватает, - Евгений Захарович вскользь глянул на часы, нехотя поднялся. - Ладно, не буду тебя засвечивать. Пойду.
Он встал, но прежде чем начать ходить, он отправил ответ.
Уже на выходе, он оглянулся на Юрия и тихо спросил:
Я один.
- Послушай, а может, и мы для кого-нибудь - то же самое? А? - он многозначительно шевельнул бровями.
Появилось новое сообщение, и человек в плаще почувствовал, как его сердце бешено заколотилось в груди.
- Что то же самое? - Юрий вскинул на него испуганные глаза. - Ты хочешь сказать...
Двое мужчин с пистолетами в пальто у входа. Еще два в пятидесяти метрах к востоку от вас. Они уходят… или я ухожу.
- Да нет... Просто взбрело тут кое-что на ум, - Евгений Захарович устало помахал рукой и поспешил выйти.
Доктор Халаби мгновение смотрел на телефон, прежде чем дрожащими пальцами напечатать свой ответ.
Место это было примечено им давно. Зеленый скверик для детей и старушек в окружении глухого генеральского квартала. Кряжистые старинные шестиэтажки надежно укрывали крохотный оазис от уличного грохота, от дыма, от людской толчеи.
Конечно.
Он набрал номер, поднес телефон к уху и заговорил по-французски. «Он видит тебя, и он не будет делать этого, когда ты здесь. Возьми остальных, сходи за кофе и жди моего звонка.» Пауза. «Все в порядке».
Он сидел на скамье, расслабленно вытянув ноги, лениво ворочая тяжелыми белками глаз, чувствуя невероятную усталость во всех членах. Неподалеку от него, на такой же скамейке, сидели молоденькие девицы и тянули из полиэтиленового кулька пиво. Впрочем, может быть, это был и квас, но Евгений Захарович все же склонялся к тому, что в кульке шипело и пенилось пиво. Скверик ему определенно нравился. В подобных местах - в детстве он взрывал бомбы и с проволочных самодельных установок запускал ракеты. Топливо изготавливалось из обыкновенных газет, пропитанных раствором селитры и после высушиваемых полосами на кухонной батарее. С треском, сообщающим о готовности, бумажные полосы отваливались от радиатора, и он собирал их в пачки, как какой-нибудь Гобсек, сортируя и обвязывая бечевкой. В те времена подобное горючее считалось дворовой валютой, и за несколько подобных полос можно было преспокойно выменять пригоршню автоматных гильз или даже блатной нож с выскакивающим из рукояти лезвием. Евгению Захаровичу казалось, что он был не слишком мудрым в детстве, и сейчас это ему нравилось. Кто-то когда-то сказал: скучно быть мудрым, ибо не о чем вспомнить. Память Евгения Захаровича отнюдь не пустовала.
Мужчина закончил разговор, сунул телефон в карман плаща и начал подниматься на холм по направлению к крематорию.
Прикрыв глаза, он дремотно прислушивался к интонационно небрежным замечаниям девиц, к крикам малышей и оживленной болтовне воробьев. Удивительно, но шумливый этот фон ассоциировался у него с тишиной, с абсолютным покоем. Он не мог осмыслить, почему того же самого никогда не ощущал в институте, где пощелкивали пишущие машинки, приглушенно доносились разговоры из курилок и шелестели на столах документы. Он не понимал разницы, но отчетливо ее чувствовал.
* * *
Прищурившись, Евгений Захарович скосил глаз в сторону девиц и тотчас поймал на себе заинтересованный взгляд. Ага! Вот тебя и запеленговали, дорогуша! Брюнетка со вздернутым изящным носиком, с сигаретой в наманикюренных пальчиках... Наверняка какое-нибудь ПТУ. А может, институт или школа. Он совершенно не разбирался в женском возрасте. Промежуток от шестнадцати до тридцати представлялся Евгению Захаровичу единой цветущей порой. Снова зажмурившись, он с неожиданным удовлетворением подумал, что не сдвинется с места, даже если девушки откровенно заинтересуются им. Пусть караулят кого-нибудь помоложе - из говорливых да веселых. И чтоб без странностей, без этих заумных причуд и кислых состояний. Да и не сумеет он с ними объясниться. В речах их через слово мелькали непонятности, а в целом преобладал гарлемский фольклор. \"А я такая - раз! - и срауже ему ручкой. А он, блин, весь заулыбался и срауже за мной. Ну, вооще...\"
Пять минут спустя доктор Халаби, держа зонтик над головой, шел под непрекращающимся дождем. Огромный крематорий Пер-Лашез находился выше на холме, еще на шестьдесят метров, но Халаби все еще пробирался по узким проходам между высокими мавзолеями вокруг. Когда он приблизился, его взгляд остановился на другом мужчине, который сам держал зонтик. Он появился сбоку от огромного крематория, затем ступил на парковку между Халаби и зданием. Халаби ожидал, что мужчина продолжит движение в его направлении, поэтому был удивлен, когда тот вместо этого сел в небольшой рабочий грузовик и уехал на запад.
Халаби был вдвойне удивлен, услышав голос позади себя, менее чем в трех метрах, доносящийся из ниши между двумя склепами.
Остро щипнуло в плечо. Вздрогнув, Евгений Захарович стряхнул внезапную боль и заметил комара. Хотел сказать \"черт\", но на полпути сдержался, и получилось вполне цивильное \"чшшш...\", как будто он требовал у города и его проказливой фауны немножечко тишины. Комар же оказался удивительно крупным, рыжеватым, с жалом в пол-иглы, с алеющим под крылышками пузцом. Все-таки успел, подлец! Или это не его кровь?.. Евгений Захарович нахмурился. И ведь какой огромный! Не комар, а целый шмель!.. Вот и остерегайся венерических заболеваний, - такие что угодно перенесут.
«Остановись на этом. Не оборачивайтесь». Мужчина говорил по-английски, негромко, его голос был едва громче шума дождя, бьющего по зонтику Халаби.
«Как скажете», — ответил доктор, теперь стоя неподвижно, изо всех сил стараясь унять дрожь в руках. Он был частично защищен с трех сторон мраморными стенами склепов, а перед ним ряд за рядом из мокрой травы выступали надгробные плиты высотой по пояс.
К комару присоединилась компания приятелей. Возможно, они намеревались запугать присевшего на скамейку обывателя количественным превосходством, но так или иначе вызов Евгений Захарович принял, правда принял как-то вяло без настроения. Расслабляющая покойная лень настолько овладела им, что, отмахиваясь от гундосых мушкетеров, он только заводил их. Движения были лишены злости, и целехонькие гурманы кружили над человеком, обмениваясь впечатлениями знатоков. Войны не получилось, и Евгений Захарович в очередной раз вспомнил изречение Сенеки насчет доброты. Мысленно внес поправку: наверное, чтобы быть добрым, достаточно не хотеть быть злым. А активное добро - вещь сомнительная, и тот же Сенека умудрился воспитать наиболее кровавого из Цезарей. Вот вам и наглядный пример! Ответ на вопрос, что сильнее - гены или воспитание. Во всяком случае знаменитый убийца Британика, наверняка, понимал добро как-то очень уж по-своему. И эксперимента, проводимого на институтском чердаке еще с бериевских времен он, вероятно бы, не оценил. Тиран минувшего жил сегодняшним днем. Будущее его интересовало лишь собственным возможным участием в таковом. И никак иначе. Вероятно, поэтому за каждым из таких деспотов тянется кармический шлейф неблагополучия. Увернувшийся от беды на деле лишь переваливает ее на плечи наследников. Ибо миром правит железный принцип: от каждого по его хитрости и каждому по труду. Пережить несчастье - значит потрудиться, а подобные вещи мало кто любит. Даже из седобровых и мудрых...
Голос позади него произнес: «Ты принес это?»
В очередной раз вспугнув неутомимую эскадрилью, Евгений Захарович с удивлением отметил, что голова его просветлела. Тишина скверика, осмысленность происходящего излечили его. И более всего, пожалуй, подействовало второе. Он был свободен и принадлежал самому себе, в полной мере сознавая волю своих поступков! Он сидел, потому что хотел сидеть, желал покойной недвижности и не говорил лишнего. Ему не надо было улыбаться и изображать вежливую заинтересованность. Лицо, мысли, ноги и руки - все принадлежало ему! Эта безраздельная власть над собственным телом, должно быть, и произвела могучий эффект исцеления.
Халаби был сирийцем, он жил во Франции, но его английский был хорошим. «В соответствии с инструкциями. Он у меня в переднем кармане брюк. Должен ли я дотянуться до него?»
«Ну… Я не собираюсь засовывать руку тебе в штаны».
Память Евгения Захаровича услужливо преподнесла картину далекого дня, когда, собравшись в кружок, активисты лаборатории принялись рассуждать об отгулах и командировках. И тот же безжалостный Паша стал доказывать тогда, что на каждой из поездок можно выгадать два-три дня. \"Представляешь, старик? Три дня - и твои! Это ж рай персидский, сказка!.. Что хочешь, то и твори! Рыбалка, книги, грибы...\" Пашку прямо-таки распирало от волшебной возможности выкраивать из командировочных расписаний денек-другой для личных хлопот, и только сейчас Евгений Захарович ужаснулся открывшейся перед ним картиной. Эти самые два-три дня Паша выкраивал не из чьей-нибудь, а из своей собственной жизни. Для себя...
«Да». Тарек Халаби медленно полез в карман и достал синий значок в пластиковом футляре, свисающий с ремешка. Там также был сложенный лист бумаги с адресом на нем. Он перекинул оба предмета обратно через плечо. «Значок поможет вам попасть на мероприятие. VIP-доступ. Как вы знаете, фотографии нет. Вам придется предоставить это самостоятельно».
По телу Евгения Захаровича прошла дрожь. Он был просто оглушен. Но как же так?.. Выходит, они воруют жизнь кусочками - у обстоятельств и времени, как воруют собственное наследство у скуповатых опекунов?.. Но отчего же с такой легкостью они уверовали в предлагаемую несвободу, в законность купли-продажи месячных отрезков в конторах и кассах, рассеянных по всему миру? Или иной жизни они себе никогда не рисовали? А та же рыбалка, те же грибы и книги?..
Мужчина позади него забрал значок и бумагу. «Есть что сообщить нового?»
Внезапная атака отвлекла Евгения Захаровича. Огромный комар, приземлившись прямо на лоб, без промедления пустил в ход свою шпагу. Излишняя жадность подвела летуна. Евгений Захарович звонко хлопнул себя по лбу, убив комара на месте преступления. На соседней скамье сдержанно захихикали. Скосив глаза, Евгений Захарович отметил, что замеченный им курносик нет-нет да и поглядывает в его сторону. Чем-то он все-таки заинтересовал девиц. Возможно, неумелой войной с комарами, а может быть, просто возрастом. Как ни крути, годы - это опыт, а опыт в некотором смысле - вещь тоже привлекательная. Во всяком случае - столь же привлекательная, сколь и отталкивающая...
Теперь Халаби уловил американский акцент, и он знал, что это был, наверняка, человек, которого ему так настоятельно рекомендовали. Он мало что знал об американце, кроме его репутации. Ему сказали, что этот агент — легенда в мире шпионажа и тайных операций, поэтому, конечно, он будет тщательно готовиться, требователен в своих требованиях.
Халаби ответил: «Все то же самое, что и в информации, которую вы получили вчера».
Сменив положение ног, он сменил и направление мыслей. Раздумья о проданном и утерянном времени отступили вдаль, за холмы, ожидая своего часа. Удобно облокотившись о деревянную спинку, Евгений Захарович склонил голову набок. С содержимым полиэтиленового кулька девицы, судя по всему, покончили. Отгоняя сигаретками комаров, они обсуждали какую-то общую тему. Возможно, какого-нибудь очередного Аркадия, а возможно, и его самого, сидящего неподалеку. Воистину тема \"сволочей-Аркадиев\" неисчерпаема. По крайней мере в эмоциональном плане. И завтра, разумеется, будут повторены те же фразы, и те же имена в дополнении к нелестным эпитетам будут мелькать в нескончаемых монологах молодых обвинительниц.
«Охрана вокруг цели?»
«Как вам и было сказано. Пять человек.»
Более всего Евгения Захаровича удивляла неиссякаемость человеческого любопытства. Однажды он вдруг открыл для себя, что таблицу умножения можно изучать вечно - изо дня в день, на работе и дома. В сущности ответы мало кого занимали. Наверное, потому, что не приносили удовлетворения. Люди спорили и говорили об одном и том же, обсуждали вчерашнее и прошлогоднее, ругаясь до хриплого исступления, превращаясь в злейших врагов, глотая пустырник, валидол и нитроглицерин. Аналогичным образом крепли приятельские союзы. Покладистый человек обрастал собеседниками, как мухомор пятнами. Он был всюду желаем, ему с удовольствием жали руку, встречали приветственными возгласами, а провожали с искренним сожалением. И если сегодня от него слышали \"да\", то завтра услышать такое же \"да\" хотелось во сто крат сильнее. Это превращалось в хроническое заболевание, в какую-то неутолимую страсть.
«А в чем угроза?»
Уже не раз Евгению Захаровичу приходило на ум, что главным стимулом к возобновлению пройденных тем является тот самый нулевой результат. Именно в нем нуждались спорящие, ибо менять себя они вовсе не собирались. Редкий человек доволен своей судьбой, но редкий человек недоволен самим собой, и результат \"пшика\" крайне выгоден, позволяя затевать все заново, не истребляя детского любопытства к тайнам, которые не хочется познавать. Не доедая, люди оставались вечно голодными, и их не очень беспокоило, что голод исподволь подводит кое-кого к настоящей дистрофии. Мир дистрофиков может и не ощущать собственной неполноценности. Здоровье, как и другие вещи, - понятие относительное, и мир вправе считать себя здоровым, потому что заблуждение - это тоже один из признаков здоровья.
«Тоже такой же, как и раньше. Не более четырех противников. Максимум пять.»
«Пять — это больше, чем четыре».
Оглядевшись, Евгений Захарович неожиданно подумал, что он по-прежнему, как в далеком детстве, боится этой жизни, рассматривая ее с некого безопасного расстояния, но не изнутри, принимая наличие в ней своего тела за чудовищную ошибку. В этом большом загадочном мире он существовал на положении диверсанта, мастерски подражая окружающим, играя по правилам, которые представлялись ему стопроцентно чужими. Он подчинялся общепринятым канонам, как подчиняется ребенок, которого заставляют глотать и глотать невкусную пищу. В свои неполные тридцать лет он чувствовал себя объевшимся. Более того, его мутило. Может, оттого и приходила столь быстро ежедневная усталость. Иногда прямо с утра, тотчас по пробуждению...
Теперь Халаби сглотнул. «Да… ну… Мне сказали, что, вероятно, только четверо противников, так что разведданные не уверены. Но не беспокойтесь, потому что противники не начнут действовать до завтра, а вы продолжите сегодня вечером. Не ли ты?»
Лениво приподняв ладонь, Евгений Захарович хлопнул себя по колену и, конечно, промазал. Зудливо насмешничая, комар отлетел в сторону, спиралью понесся вверх, спеша поделиться с коллегами пережитыми ощущениями. Провожая его глазами, Евгений Захарович улыбался улыбкой кота Леопольда. Мультфильм этот ему не нравился, но затюканного всеми кота он в чем-то понимал.
Агент не ответил на вопрос. «А цель? Все еще вылетаешь завтра из Франции?»
Скверик вдохнул в него силы. Вернувшись на работу, он взглянул на проспект почти весело.
«Это без изменений. Рейс вылетает в час дня, Опять же, сегодня последняя ночь, когда мы можем…
- И никто-то тебя, брат, не прочтет и не перелистает. Недоношенный ты мой... - он погладил пухлую папку и отодвинул от себя подальше.
«Адрес, указанный на этой бумаге. Это тот самый RP?»
Кто-то, впрочем, рассказывал ему, что доверчивых чехов все-таки сговорили на покупку расхваливаемой в проспекте аппаратуры, и где-то в недрах института спешно настраивался экспортный комплект, способный работать энное время без вмешательства специалистов. Евгений Захарович не слишком этому верил. Аппаратура - аппаратурой, но он представить себе не мог, во что превратится безмозглый труд после перевода на чешский язык. Как говорится, наши беды - непереводимы. Но если все-таки безумцы-чехи решились на покупку, то доброго им, бедолагам, пути!..
«Этот… что?»
«Точка сбора».
Взяв чистый лист, он принялся рисовать рожицы. Просто так, мимоходом - носы и носища, лбы, переходящие в лысины, выпуклые глаза, бакенбарды. Было в этом занятии что-то успокаивающее, радующее душу. Он рисовал, не задумываясь, по наитию, и очень удивился, когда из-под мелькающего карандаша внезапно материализовался Пашка. Отточенный носик грифеля испуганно замер. Он и сам не понимал, как это у него вышло. С нарастающим любопытством Евгений Захарович поднял перед собой правую руку, медленно сжал и разжал пальцы. Вот и не верь после этого в чудеса!.. Он попробовал нарисовать кого-нибудь еще, но ничего не вышло. Чудо блеснуло одним-единственным лучом и померкло. Волшебной энергии хватило только на одного Пашку. Подумав, Евгений Захарович аккуратно вырезал портретик из зачерканного листа и, вволю налюбовавшись, отправился в лабораторию.
«Мне жаль. Я не знаю, что это значит».
Увы, Пашки на месте не оказалось, и рисунок Евгений Захарович попросту положил на Пашкин стол. Спохватившись, вернулся и поставил в уголке размашистую роспись. А позади него уже стоял и перетаптывался пунцовый от смущения Костик. Что-то он снова собирался попросить. Он даже сделал почтительный шажок вперед и снова назад, неуклюже шаркнув ножкой. Он просчитал ситуацию до мелочей и не сомневался в успехе, но в эту самую секунду обвально загрохотали башмаки, кроссовки и босоножки, одна за другой захлопали тяжелые двери, и не сразу до них дошло, что наступил конец рабочего дня.
Халаби показалось, что он услышал тихий вздох разочарования от другого мужчины. Затем: «Это то, куда я пойду, когда все будет сделано?»
«О… Да. Это адрес нашей конспиративной квартиры здесь, в Париже».
Девушка в остроносых туфельках, с сумочкой через плечо, стояла у самой бровки, корпусом отклонившись назад, не двигаясь и странно скосив глаза. Была в ее позе напряженность и вместе с тем какая-то неясная нега. Только приглядевшись, Евгений Захарович догадался, что она загорает, повернув лицо профилем к солнцу и одновременно стараясь следить за дорогой. Автобус мог появиться в любой момент, а желающих ехать набиралось прилично. Картина показалась ему забавной, и чтобы не рассмеяться, Евгений Захарович отвернулся. В эту минуту мимо остановки прошла пышногрудая блондинка, в мини-юбке, с распущенными по плечам волосами. И даже не прошла, а продефилировала. Такой походки не встретить у спешащих на рынок или в магазины. Длинные загорелые ноги знали себе цену, остренькие каблучки двигались неспешно и ритмично. Чуть поотстав от блондинки, смешно покручивая на крючковатых пальцах брелковые цепочки, небрежно, но почему-то в ногу шествовали два нарочито невозмутимых кавказца. Агатовые их глаза смотрели чуть поверх девушки, лица отражали загадочное спокойствие.
Теперь пауза была более продолжительной. Осколок приземлился на надгробие всего в нескольких метрах перед мужчиной с зонтиком, и дождь усилился.
Как и добрая половина мужчин на остановке Евгений Захарович проводил троицу любопытствующим взглядом. Ему неожиданно подумалось, что есть в этих кавказцах что-то от старорусских щеголей - в цилиндрах, в белых перчатках, с тростями в руках...
Наконец американский агент снова заговорил, но его голос звучал менее уверенно, чем раньше. «Человек, с которым я говорил по телефону. Он был французом. Вы не француз».
Он не успел довести мысль до конца. Его подхватило и понесло людским течением. Автобусов не было так долго, что теперь их подошло сразу три огромных пузатых короба с туманными окнами и заспанными водителями. Люди хлынули к дверям, а Евгений Захарович неожиданно для себя рванулся назад. И стоило ему воспротивиться, как человеческий поток тотчас обрел мускулы. Нечто единое, сочлененное из множества тел, судорожными рывками продвигало его к машинам. Он не в силах был противостоять этому чудовищу, однако, продолжал рваться, и в конце концов его просто вышвырнуло в пустоту, как выбрасывает щепку на берег бурной реки. Хрипло дыша, оправляя измятый костюм, он наблюдал, как с гвалтом люди вбегают в автобусы, плюхаются на места, занимают кожаные пятачки на себя и на \"того парня\". Ехать ему окончательно расхотелось. От одной мысли, что надо возвращаться в эту толчею, становилось тошно. Развернувшись, Евгений Захарович стремительно зашагал. У ворот в парк споткнулся.
«Тот, с кем вы говорили, тот, кто нанял вас через службу в Монте-Карло… Он работает на меня».
Черт побери, ведь он никуда не торопился! К чему эта скорость?!.. Почти насильно он заставил себя перейти на прогулочный шаг. Вот так степенно и раздумчиво... Перебирать землю ногами лениво и неспешно тоже надо было учиться. Почти с нуля. С усмешкой он припомнил недавних кавказцев.
Халаби услышал мягкие влажные шаги, а затем американец появился в поле зрения из-за зонтика. Ему было за тридцать, чуть ниже шести футов Халаби, с темной бородой и в простом черном плаще. Капюшон низко надвинут на глаза; дождевая вода стекала с него прямо на лицо.
Американец сказал: «Вы доктор Тарек Халаби, не так ли?»
Парк встретил его тишиной и прохладой. Маленький оазис в душном прокаленном городе. Оказавшись в тени аллеи, Евгений Захарович неожиданно ощутил грусть. Он вспомнил, что именно сюда много лет назад их приводили школьные преподаватели. Так начиналось знакомство детей с природой. Кстати сказать, кое-что из природы в те времена здесь действительно присутствовало. В высоких ветвях сновали белки, мелькали красные маковки дятлов и маленькими снарядами прошивали листву тут и там тяжелые шишки. Парк был неухожен и дик. Вместо тротуаров вились тропки, а вместо невзрачных тополей шелестели сосны и ели. Заросли разлапистой акации окаймляли уютные поляны, и диковинными вертолетами перелетали с дерева на дерево длиннохвостые сороки. Должно быть, кого-то здорово раздражал этот зеленый островок, его бесконтрольные заросли и мачтовой высоты сосны. С тех пор парк тщательно проредили, он стал прозрачным и беззащитным. Гипсовых жизнерадостных трубачей убрали, деревянные скамейки исчезли сами собой.
Сердце Халаби бешено заколотилось, когда он услышал, как этот опасный человек произносит его имя. «Да, это верно». Он переложил зонтик в левую руку и протянул правую.
Евгений Захарович поднял голову. В ветвях угадывались лохмато-неряшливые гнезда ворон. Черные крупные птицы смотрели на него настороженно, готовые в любой момент захлопать крыльями, взорвать тишину хриплым карканьем. Вот она нынешняя природа - напуганная и притаившаяся, покрытая серым нездоровым налетом, принимающая человека таким, каков он есть в действительности!..
Агент не пошевелился, чтобы принять рукопожатие. «Вы являетесь директором Союза изгнанников Свободной Сирии».
Завидя человека, вертящего головой, незнакомая пичуга немедленно упрыгала за ствол. Она слишком хорошо знала людей, знала минимально допустимую дистанцию, оберегающую ее и ей подобных. Отчаявшись рассмотреть пичугу, Евгений Захарович тронулся дальше. Уже у выхода из парка неведомое чувство заставило его обернуться. И тотчас горячечно застучало в висках, воздух наполнился звоном.
«Вообще-то, сорежиссер. Моя жена разделяет титул».
Неподалеку от него над асфальтом парил золотистый сноп пыли. Он начинался ровным кругом на тротуаре и, пробивая тополиную листву, уходил прямиком ввысь. Колюще заныло под лопаткой. Евгений Захарович хотел шагнуть вперед, но ноги не слушались. Он всерьез испугался, что сейчас потеряет равновесие и рухнет...
«Вы поставляете медицинское оборудование, медикаменты, еду, воду и одеяла гражданским лицам и бойцам сопротивления в Сирии».
Чужая рука гулко упала на плечо, оторвав от видения. Вздрогнув, Евгений Захарович очнулся. Перед ним стояли рослые замусоленные парни. Не сразу до него дошло, что он загораживает им дорогу. Евгений Захарович торопливо шагнул в сторону, смущенно прикашлянул. В некоторых случаях смущение подводит, - подвело оно и здесь. Парни вмиг им заинтересовались. Один из них дружески взял Евгения Захаровича за локоть, дохнул в лицо перегаром.
«Ну… изначально, да. Помощь раньше была нашей единственной задачей. Но сейчас мы имеем дело с более прямой оппозицией режиму Ахмеда аль-Аззама». Халаби говорил теперь с нервной улыбкой. «Как вы знаете, мы наняли вас не для доставки одеял».
- Куревом угостишь, браток?
Американец продолжал разглядывать его, усиливая беспокойство Халаби. «Еще один вопрос».
- То есть, закурить? - Евгений Захарович оглянулся на золотистый сноп и растерянно сморгнул. Световой столб пропал. Исчез и растворился в воздухе.
«Да, конечно».
- Точно, браток, закурить.
«Как, черт возьми, ты все еще жив?»
- Да, конечно, - Евгений Захарович похлопал себя по карманам и достал пачку \"Беломора\". Ни \"браток\", ни ласковый тон парня его не обманули. Он уже догадывался о том, что произойдет дальше.
Дождь непрерывно барабанил по зонтику и мраморным конструкциям вокруг двух мужчин. Халаби сказал: «Я… я не понимаю».
- Барахло же ты куришь, - парень задумчиво принял пачку, подкинул на ладони. - Ну что, даришь?
«Чертовски много людей хотели бы видеть тебя мертвым. Сирийское правительство, Исламское государство, русские, Хезболла, иранцы. И все же вы пришли этим утром лично, чтобы встретиться с человеком, которого вы не знали. И ты здесь один».
- Берите, чего уж... - Евгений Захарович ощутил мерзкий нутряной трепет и улыбнулся. Снова улыбнулся!.. Тополиный парк, сороки и пестрые пичуги смотрели ему в спину, и этот взгляд он чувствовал физически. А парень все еще стоял перед ним, явно придумывая как бы поразвлечься. Пентюхов вроде этого просто так не отпускают. И поделом! Нечего было улыбаться!
Халаби ответил, защищаясь. «Вы просили меня отослать моих людей».
- Взял и пошли! - второй парень потянул приятеля за рукав. Его подобные приключения занимали, как видно, значительно меньше.
«Если бы я попросил тебя выстрелить себе в лицо, ты бы это сделал?»
- Ты погоди! Погоди, говорю... Он же, смотри, улыбается! - обладатель \"Беломора\" попытался вырвать руку. - Сует барахло, гад, и лыбится!
Халаби попытался выровнять дыхание. Со всей убежденностью, на которую был способен, он сказал: «Я не боюсь». Правда заключалась в том, что он был смертельно напуган, но делал все возможное, чтобы скрыть это. «Мне сказали, что ты лучший из всех, кто есть. С какой стати я должен бояться?»
- Да нет же, я ничего, - Евгений Захарович глуповато пожал плечами. Идиотская улыбочка точно приклеилась к губам. Он не мог с ней никак сладить.
«Потому что, бьюсь об заклад, вам сказали, что я лучший в убийстве».
- Брось его, пошли! На кой он нам сдался.
Халаби побледнел, но быстро пришел в себя. «Ну… мы на одной стороне, не так ли?»
Парни грузно сдвинулись с места. Обернувшись, задира кинул на Евгения Захаровича запоминающий взгляд.
«Я беру деньги за выполнение работы. Это не совсем сторона, не так ли?»
- Ну мы с тобой, братан, еще встретимся, не переживай!
Мужчина постарше выдавил из себя улыбку. «Тогда, я полагаю, мне следует надеяться, что другая сторона не предложила вам больше, чтобы устранить меня». Когда американец не улыбнулся в ответ, он добавил: «Было важно, что я встретил вас. Я хотел, чтобы вы знали, насколько важен сегодняшний вечер для нашего движения».
Парк за спиной Евгения Захаровича многоголосо зашелестел. Ветви, листва и птицы - все они смеялись над ним. Сцена и в самом деле получилась презабавной... Евгений Захарович с отвращением взглянул на свои трясущиеся руки и, задыхаясь от ненависти к себе, шагнул следом за парнями.
Американец, казалось, обдумывал ситуацию, как будто он мог просто бросить значок в грязь, отвернуться и забыть обо всем этом деле. Вместо этого он просто сказал: «Доверие убьет тебя».
- Минуточку!..
Несмотря на то, что он был напуган, Халаби понял, что теперь он находится под пристальным вниманием, и он знал, что должен заявить о себе, чтобы заслужить уважение этого человека. Он расправил плечи и вздернул подбородок. «Что ж, месье, если вы здесь, чтобы убить меня, продолжайте, а если нет, давайте закончим эту встречу, потому что у нас с вами сегодня много дел».
Приятели с готовностью остановились.
Мужчина в плаще с капюшоном фыркнул. Его не следовало торопить. Его глаза на мгновение обвели кладбище, а затем снова остановились на докторе. «Я поддерживаю то, что вы делаете. Я взялся за эту работу, потому что хотел помочь».
- Он что-то сказал? Ты слышал?
Халаби издал тихий вздох облегчения.
- Он забыл подарить нам свой галстук...
«И вот почему меня бесит, когда я узнаю, что ты любитель. Тебя прикончат задолго до того, как ты или Союз изгнанников Свободной Сирии действительно чего-нибудь добьетесь. Такие чуваки, как ты, недолго продержатся революционерами, если не предпримут крайних мер для защиты себя и своей операции».
- Я действительно кое-что забыл, - стиснув кулаки, Евгений Захарович ринулся на парней.
Халаби никогда в жизни не называли «чуваком», но он нечасто общался с американцами, за исключением редких хирургических симпозиумов. Он сказал: «Я вполне осознаю опасность. Мне сказали, что нанять вас было правильным решением. Я надеюсь, вы докажете, что я прав. Своими действиями мы, возможно, сможем нанести серьезный удар по сирийскому режиму и ускорить окончание этой жестокой войны. Ничто из того, что вы могли бы сделать для нашего дела, не могло бы быть важнее, чем сегодняшняя ночь здесь, в Париже». Халаби поднял бровь. «Если только я не смогу убедить вас отправиться в Сирию самостоятельно, чтобы устранить президента Аззама».
Он мчался по парку, и встречные кусты податливо раздвигались перед ним, стремительно смыкались за спиной, хлеща его преследователей. Ныли разбитые губы, располосованный пиджак крыльями трепетал по бокам. И все же с удивлением он успевал отмечать, что ноги его толкает нечто совершенно новое, не похожее на прежние страхи. Он испытывал мстительный и яростный восторг. От прошлого Евгения Захаровича осталось крайне мало. Эти мышцы и эта хрипящая грудь принадлежали дикарю и зверю. Он бежал, уступив только силе, силе и больше ничему. Их оказалось не двое, а четверо, и эти четверо спешили сейчас за ним, сплевывая на ходу кровью, обдирая о ветви одежду и кожу. Евгений Захарович слышал их близкое дыхание, и на мгновение у него мелькнула ревнивая мысль, что его преследователи находятся в том же состоянии, что и он. Жаль, если так. Это пьянящее ощущение свободы он не хотел делить ни с кем.
Замечание явно было шуткой, но агент не засмеялся. «Я сказал, что поддерживаю то, что ты делаешь. Я не говорил, что склонен к самоубийству. Поверь мне, ты никогда не затащишь мою задницу в эту адскую дыру».
Но черт возьми! Мог ли он ожидать от себя такого?! В последний раз он дрался, должно быть, в институте или в школе. И тем не менее получилось совсем неплохо! Им крепко досталось, этим парням. На удар он ответил четырьмя ударами, в полной мере прочувствовав, как прекрасно и восхитительно быть зверем. Может быть, в этом и заключался жизненный смысл - переживать сражение за сражением, наблюдая агонию и кровь. Тогда разом объяснилось бы все - история человечества, его бесконечные войны, любовь к боксу, оружию и детективам. Неужели все так просто?..
«Эта адская дыра… мой дом».
«Ну… это не мое».
Евгений Захарович метнулся вправо, в просвет между кустами. Белой стеной перед ним вырос каменный забор, и он подобно кенгуру взлетел на самый верх. Спрыгнув на другую сторону, оглянулся на множественный шорох. Над забором одна за другой вырастали встрепанные головы. Евгений Захарович хотел было бежать, но внезапно передумал. Зачем? Он ведь уже сказал себе сегодня, что больше спешить не будет. Время снова принадлежало ему. Кроме того позиция была отменной.
Оба мужчины на мгновение прислушались к шуму дождя, а затем Халаби сказал: «Пожалуйста, месье, помогите нам добиться успеха сегодня вечером. Здесь.»
Прицелившись, он подпрыгнул и, давая волю варварскому улюлюкающему восторгу, всадил кулак в ближайшее лицо. Противник исчез из поля зрения, и тотчас послышался шум падения. Восхитившись собой, Евгений Захарович ринулся к верхолазу номер два. Ноги опять упруго сработали, и еще один враг с руганью скрылся за забором. \"Вот они мои Фермопилы!\" - мысленно проскандировал Евгений Захарович. - \"Вернее, мой Фермопильский забор...\"
После очередного приступа молчания американец в пальто с капюшоном сказал: «Переключите все наблюдения на цель. Я беру все на себя. И прикрывай свою спину. Если никто еще не нацелился на вас, это, вероятно, изменится после сегодняшнего вечера». Он отвернулся и начал удаляться вокруг надгробий на запад.
Он вновь бросился вперед, но остановился. Над \"фермопильским\" забором показалось сразу три головы. Парни завелись основательно. Тактику следовало менять, и, издевательски помахав им рукой, Евгений Захарович встал на одно колено и, скомандовав себе \"хоп!\", с низкого старта припустил по пустынной улице.
Халаби окликнул его, заставив остановиться всего через несколько шагов. «Вы спросили меня, как так получилось, что я все еще жив».
Он оторвался от них во дворах, увешенных бельем и заваленных пиломатериалами. Справа и слева высились деревянные бараки, - квартал напоминал маленький шанхайчик. Отсидевшись в ветхом сарайчике и окончательно убедившись, что противник потерял его из виду, Евгений Захарович вновь выбрался под открытое небо и неторопливо двинулся домой.
Американец не обернулся. Он просто стоял там, отвернувшись.