Алексей Щербаков

«Наполеон. Как стать великим»

Предисловие

ВРЕМЯ ВЕЛИКИХ ДЕЛ

Почему именно Наполеон? Почему из всех Великих Диктаторов последних веков автор предлагает вашему вниманию этого корсиканца в его знаменитой на весь мир треуголке? Конечно, дело не в том, что совсем недавно, 2 декабря 2004 года, исполнилось 200 лет со дня коронации императора. Это памятная дата — французская, не наша… Но, с другой стороны, за два века интерес к этому человеку так и не иссяк. К примеру, большинство наших и европейских «клубов исторической реконструкции» занимаются именно наполеоновской эпохой. И когда рабочие парни из-под Вологды шьют себе мундиры французских гренадер, это никого не удивляет и не возмущает (что случается сплошь и рядом, когда такие же «реконструкторы» надевают, к примеру, мундиры вермахта).

Так почему же?

Раны той эпохи затянулись. Сожженная Москва отстроилась и множество раз перестроилась. Но осталась память о великой эпохе. И память о человеке, история жизни которого не может не поражать. Он — классический пример, как можно «быть ничем, а стать всем». И перевернуть судьбы Европы.

Наполеон позволяет понять многое в биографиях более поздних диктаторов, но, благодаря удаленности во времени, его личность не вызывает столь бурных эмоций, что неизбежны при разговоре, к примеру, о Сталине. Хотя мифов о Наполеоне было создано в свое время великое множество. Только их благополучно забыли. И осталась память о времени героев. Титанов. Возможно, через сто лет и о Второй мировой войне будут вспоминать так же…

То была блестящая эпоха. И, конечно, более всего в ней интересна личность главного актера на исторической сцене. Точнее — и актера, и режиссера одновременно. В чем же секрет его успеха? Это, думается, занимает не только любителей истории. Ведь и человек, начинающий бизнес, может задаваться вопросом: как какой-нибудь провинциал, не имевший ничего — ни денег, ни связей, ни даже крепких кулаков — «сделал» всех? Бизнес — это тоже война. Многое тут очень схоже.

Потрясателем мира на рубеже XIX века стал не бог и не супермен. Это был великий, гениальный, но — человек. Которому, чтобы достигнуть своей бессмертной славы, пришлось проделать путь непростой и извилистый. И во многом этот путь — как и последующий крах — определился свойствами его характера. Причем в гораздо большей степени, чем, к примеру, «славный» путь Гитлера. Наполеон — это так сказать, «герой в чистом виде». Тем и интересен.

В этой книге я часто буду пропускать подробности военных действий и тонкости дипломатических игр. Все это есть в специальной литературе. Мне же интересен именно человек — Наполеон Бонапарт.

ЛИЦО КОРСИКАНСКОЙ НАЦИОНАЛЬНОСТИ

1. «Мы их разобьем»

Утром 4 апреля 1814 года император Франции Наполеон Бонапарт, возвратившись после смотра войск во дворец Фонтенбло, застал своих маршалов со смущением на лицах. Отчаянные вояки, не боявшиеся ни Бога, ни черта, равнодушные к свисту пуль и ядер, чувствовали себя отчего-то очень неуверенно. Они переминались с ноги на ногу и не решались заговорить.

В самом деле, разговор предстоял весьма непростой. Сказать к этому времени, что положение Франции было тяжелым — значило не сказать ничего. После поражения в «битве народов» под Лейпцигом оно стало просто отчаянным. Враги, армии стран антинаполеоновской коалиции, имели теперь подавляющее численное превосходство. Война давно уже шла на территории Франции, совсем недавно войска союзников вошли в Париж.

А у Франции к этому моменту не было уже ничего. Не было сил, не имелось ресурсов и вооружений. Не было больше здоровых мужчин, которых можно было бы поставить под ружье. А самое главное — страна смертельно устала. Нет, семьдесят тысяч солдат действующей армии и теперь готовы были отдать жизнь за своего императора. Об этом они только что заявили Наполеону на смотре. Но это было бы теперь лишь напрасным кровопролитием. Которое ничего уже не могло изменить.

Маршалов перспектива продолжения войны ужасала. Противник — в том числе и русские войска — прочно занял столицу. И военачальники опасались, что если Наполеон попытается отбить Париж, то русские могут вспомнить московский пожар — и оставить от столицы Франции одни руины. Теперь спасение от надвигавшейся катастрофы маршалы видели в отречении Наполеона от престола. Именно об этом они и собрались сообщить императору.

Разговор, как и ожидалось, вышел тяжелым. Бонапарт сдаваться не привык. Ему приходилось терпеть поражения. Но чтобы капитулировать… Поначалу он и слышать не хотел об отречении. Но потом… Потом удалился в свой кабинет. И вскоре, позвав всех туда, зачитал только что составленную бумагу. Наполеон соглашался сделать то, что от него требовали.

Уже взяв перо, чтобы подписать документ, он вдруг замер. Потом внимательно оглядел лица своих давних соратников. И неожиданно спросил:

— А может быть, мы пойдем на них? Мы их разобьем!

Но маршалы угрюмо молчали. Тогда император поспешно подписал бумагу.

Казалось, все было кончено. Но миру еще предстояло увидеть одну из самых невероятных авантюр в истории человечества — «Сто дней».



В этом «может, пойдем на них» — вся суть Наполеона. Суть азартного игрока, готового играть даже тогда, когда шансов на победу нет. Да, вроде всё кончено. Все козыри — на руках у противников. И можно бросить карты на стол. Но…

А вдруг?! Ведь можно сделать еще один ход! Кто знает, возможно, именно он принесет волшебный поворот судьбы — и колесо фортуны начнет раскручиваться в обратную сторону? Так с ним уже бывало. И не раз. В конце концов, вся жизнь Наполеона — бешеная азартная игра, в которой он не жалел ни своей, ни чужой жизни. Почему бы не попытаться еще раз? Ведь он много раз делал то, что сделать невозможно в принципе. Мало кому до него такое удавалось. А ему удалось…

2. «Ни с кем не хаживал я в паре»

А начиналось все вполне обычно. 15 августа 1769 года в городке Аяччо, что на западном побережье Корсики, жена небогатого местного дворянина Карло Бонапарта внезапно почувствовала родовые схватки. Она успела лишь добежать до дома — и прямо в гостиной благополучно разрешилась от бремени ребенком мужеска пола…

Тут я несколько отвлекусь. Честно говоря, авторы многих биографических книг, стремясь к максимальной добросовестности, с одуряющей подробностью прослеживают путь своего героя чуть ли не с колыбели. Читая эти книги, ловишь себя на мысли: скорее бы кончились эти «родился-учился»… Я постараюсь избежать этого, а потому, рассказывая о молодых годах будущего императора, упомяну лишь те обстоятельства, которые сыграли заметную роль в его ослепительной судьбе.

Первое, и очень существенное, — это особенности родины Наполеона. Корсика была в ту пору весьма своеобразным и, откровенно говоря, довольно-таки диким местом. К моменту рождения будущего императора остров вроде как принадлежал Франции. Именно «вроде как». Потому что в состав французского государства он вошел всего годом ранее. А до 1755 года Корсика числилась за Генуэзской республикой — одним из существовавших тогда на территории Италии небольших государств. Жители острова говорили на одном из диалектов итальянского языка. Стоит только взглянуть на карту, чтобы убедиться: даже чисто географически Корсика куда ближе к Италии. Но на самом-то деле жители острова ощущали себя прежде всего корсиканцами. И никем больше. «Островная» психология, стремление к «самостийности» были здесь чрезвычайно сильны. Недаром четырнадцать лет, непосредственно предшествовавших рождению Наполеона, Корсика фактически являлась независимой. Генуэзцев попросту послали куда подальше. Долго, конечно, независимость маленького небогатого клочка суши длиться не могла — и, в конце концов, остров попал в лапы более крупного соседа — Франции. Но сепаратизмом тут было пропитано всё. Паскаль Паоли, лидер местных «самостийников», добровольно удалившийся в изгнание после прихода французов, был для корсиканцев, говоря современным языком, культовой фигурой. Его авторитет продолжал оставаться непререкаемым.

Этим особенности Корсики не ограничивались. Кроме того, что это было весьма дикое место, здесь бурно процветали старинные патриархальные нравы. Население издавна делилось на кланы, между кланами шли постоянные войны. Широко был распространен такой милый обычай, как знаменитая вендетта — кровная месть.

Нам теперь трудно понять, что это такое. Исконная вендетта — это когда мстят не самим обидчикам. И даже не их близким родственникам. Мстят — всем представителям клана. Которые могут даже не знать, в чем, собственно, дело. Как чаще всего и бывало. Причину вражды давно забыли — а вендетта продолжалась. Но — таков обычай…

Конечно, Корсика — это все-таки не Сицилия. В просвещенный XVIII век жители городов уже цивилизовались настолько, что предпочитали гадить враждебным кланам менее кровожадными способами, нежели удар кинжалом. Но сохранялось главное — клановое деление «свой-чужой», и оно было превыше всего. О нравах Корсики свидетельствует то, что отец Наполеона, трудившийся на поприще адвокатуры, был небогатым, а если говорить точно, то просто бедным человеком. Это при том, что в соседней Франции словосочетание «бедный адвокат» уже было равносильно «холодному огню» или «горячему льду». А на родине Наполеона тогда до правовой грамотности населения, коей и определяется благосостояние адвокатов, было еще семь верст до небес и всё лесом…

Клановая психология осталась вбитой в Наполеона на всю жизнь. Он всегда и во всех обстоятельствах поддерживал своих многочисленных родственников. Он спускал им даже такие «подлянки», после которых житель иных краев со спокойной совестью послал бы их не просто куда подальше… А Наполеон терпел. Воспитание — великая вещь.

Еще одной особенностью Корсики было то, что жители острова славились своим непроходимым, дремучим суеверием. Это качество, как известно, укореняется в человеке куда крепче, нежели религиозность. Наполеон это блестяще продемонстрировал сам. К религии он всегда относился с полнейшим равнодушием. Более того, будучи до мозга костей рационалистом, прагматиком, даже можно сказать, циником, он в неприкосновенности пронес через всю жизнь множество корсиканских суеверий. Более всего сказалась в его жизни вера в «свою звезду», в ниспосланную невесть откуда удачу. В «своей звезде» Наполеон был с какого-то момента непоколебимо убежден. И всю свою жизнь слово «судьба» (Fortune) писал он с большой буквы.

И это ни в коей мере не походит на идею «избранности», которой был, к примеру, одержим Гитлер. «Избираются» — за что-то. А «звезда» — это нечто вроде блатного «фарта». И не зря здесь корень слов один. Везет — и всё. Ни с того, ни с сего. Как ни сдавай карты — всё «очко» выпадает.



Вот, пожалуй, и все, что имеет смысл сказать о детстве будущего императора. Остальное неинтересно. Да и детство само закончилось для него довольно быстро. Дело в том, что отец, Бонапарт-старший, сотворивший со своей супругой Летицией тринадцать детей, имел желание дать своим сыновьям достойное образование. Но не имел такой возможности. Потому как денег не было. Что же ему оставалось делать, дабы мальчики не выросли митрофанушками «корсиканского розлива»? Искать места, куда можно было бы пристроить детей учиться «за так». В те времена такими местами были военные училища — нечто вроде нынешних кадетских корпусов. Поэтому в 1779 году юный Наполеон Бонапарт оказался на казенной стипендии в военном училище города Бриенна.

В тамошний коллектив соучеников он не вписался сразу. Он был чужаком, глубоким провинциалом. По-французски будущий «император всех французов» говорил плохо, допуская грубые ошибки (он, впрочем, говорил с ошибками до конца жизни). Но не это, думается, главное. Просто есть такие люди, которые «не в силах стоять в строю». Которые в любом коллективе остаются где-то в стороне. «Я не умею подчиняться», — сказал Наполеон через много лет.

Таких не любят. Вот и Наполеона попытались поначалу травить. Благо был повод — все то же чужое произношение. Да и манеры у корсиканца были тоже весьма странные. Чего же больше?

Но тут коса нашла на камень. Наполеон был худ, маленького роста, он никогда не отличался физической силой. Но «наезжать» на себя — не позволил. Первые же попытки «наезда» окончились несколькими свирепыми драками. Бонапарту досталось здорово, но и его обидчики поняли, что с этим парнем лучше не связываться. И оставили его в покое. Наполеона, судя по всему, такой расклад вполне устраивал.

Он остался один. И отдушиной для него стали две вещи. Во-первых, пламенная любовь к родному острову. Не беда, что Наполеон, покинув Корсику в десятилетнем возрасте, не слишком многое запомнил. Это было даже к лучшему. Недостаток информации заполнялся фантазией. В мозгу мальчика Корсика представала как лучшее место на земле. Как остров, сплошь населенный героями. Вторым душевным убежищем для Наполеона стали книги. Он читал жадно, быстро и много. Причем Бонапарт был не из тех людей, которые смотрят в книгу, а видят фигу. Обладая исключительной памятью, он хорошо запоминал прочтенное. И, к тому же, делал из этого выводы.

Что же касается учебы, то юность Наполеона прекрасно опровергает популярные среди юных лоботрясов теории о том, что все великие люди были двоечниками. Он двоечником не был. Совсем наоборот. Вот, правда, языки ему не давались. До конца жизни он так и не сумел сносно овладеть ни одним иностранным языком. Но, в самом деле, не может же человек быть гениален во всем…

Как бы то ни было, но в пятнадцатилетнем возрасте, окончив училище, Наполеон впервые оказывается в Париже. Он поступает в Парижскую военную школу. Это — уже кузница кадров для армии. Ее выпускники надевают офицерские эполеты. И тут-то следует первый удар судьбы. Умирает его отец.

Событие, очень грустное само по себе. Но усугубляет беду то обстоятельство, что если и раньше финансовое положение будущего императора было не ахти, то теперь оно становится просто ужасным. Потому что у семьи никаких средств к существованию не имеется. Вообще-то в таком случае, по корсиканским понятиям, заботу о семье должен взять на себе старший брат. Но лень родилась раньше Жозефа Бонапарта. Он как-то не особо горел желанием надрывать ради родственников спину. Ради себя, впрочем, тоже. И Наполеон берет ответственность на себя. Что тоже очень характерно. Впоследствии это будет повторяться часто. Наполеон будет двигаться вперед и вверх по одной простой причине: он не будет бояться брать на себя ответственность, когда другие будут переминаться в нерешительности.

В 1785 году для шестнадцатилетнего Наполеона началась взрослая жизнь. Он получил чин подпоручика (по-нынешнему — лейтенанта) и отправился тянуть служебную лямку в городок Валанс, что неподалеку от Лиона.

Мало найдется в мире армий, где лейтенантам платили бы хорошую зарплату. Во Франции тех времен к младшим офицерам тоже не проявляли особой щедрости. А на шее Бонапарта была семья, которой он отсылал большую часть своего жалованья. Оставалось до смешного мало. Порой весь обед господина подпоручика состоял из куска хлеба и кружки молока. Согласитесь, для молодого человека это не слишком сытно.

Культурно отдыхать, не имея денег, молодому подпоручику тоже было непросто. Особенно если учесть, что его ровесники-сослуживцы жили отнюдь не на жалование. У них-то деньги были. Впрочем, подробнее об этом — чуть позже. Да что там развлечения! В те времена в армии даже форму казенную офицерам не выдавали. Одеваться приходилось за свои деньги. Так что Наполеону, по большому счету, ходить было не только некуда, но и почти не в чем.

Истина банальная, но верная: трудности закаляют характер. Можно еще добавить: не было бы счастья, да несчастье помогло. Какое оставалось Наполеону развлечение? Книжки читать. Благо он договорился с хозяином ближайшей книжной лавки — ходил туда и читал вволю «за бесплатно». Круг его чтения и сегодня ошеломляет. Кто из добровольных читателей — не по работе, а для души — способен изучать труды по математике, физике и химии? Вот то-то же. А он — изучал. И кроме того — историю, модные тогда труды просветителей (о них — тоже позже) и многое другое.

Впрочем… была у него одна, но пламенная страсть, которая как-то не слишком сочеталась с интеллектуальным времяпрепровождением. Порой Наполеон все-таки выбирался в общество товарищей. Чтобы поиграть в карты. Его любимой игрой, заметим, было не что-либо заковыристое. Это было обыкновенное «очко», оно же «двадцать одно», оно же «Блэк Джек». Что тоже — весьма характерно. «Хорошо играть» в эту игру нельзя. Здесь все зависит исключительно (или почти исключительно) от везения — какая карта пришла. Азарт, стремление играть — это у него с юности. Причем, заметим, Наполеон в этих «сражениях» рисковал гораздо больше, нежели его партнеры. Потому что проигрыш всегда оборачивался тем, что потом несколько дней приходилось голодать. Но Наполеон все равно рисковал. Такой уж он был парень.

Кстати, если уж речь зашла об играх… Наполеон, обладавший безусловно выдающимся аналитическим умом, отвратительно играл в шахматы. Буквально — на уровне «как ходят, как встают». Собственно об игре он представления не имел. Что отлично укладывается в характеристики, которые ему давали впоследствии: «гениальный тактик и никудышный стратег». «Просчитывать ходы» он и не научился до конца своей карьеры. На том и сгорел.

Расчетливый игрок и азартный игрок — это два разных человека. Тут уж либо одно, либо другое. Но героями становятся именно азартные игроки. Расчетливые, порой, добиваются большего. Как, к примеру, Сталин. Но выглядит это не так эффектно.

В своем полку подпоручик Бонапарт выделялся еще одним качеством — он тщательнейшим образом выполнял свои служебные обязанности. В то время как другие младшие офицеры на службе не слишком горели. Конечно, тому есть и чисто житейское объяснение: надо же было продвигаться по служебной лестнице! Но причина — не только в этом. Будущий император занимался тем, что ни тогда, не теперь офицеру по должности делать не полагается. Он считал, что командир должен уметь выполнять и солдатскую работу. В том числе и такие рутинные вещи, как, например, чистка лошадей и орудий. Лошадь мне чистить приходилось, и если вам — тоже, то вы поймете, что добровольно взвалил на себя Наполеон. А бронзовые орудия чистить… Попробуйте почистить какую-нибудь бронзу без «кометов» — и вы поймете, что это такое.

Может быть, именно отсюда та беспредельная любовь к нему солдат? Тех самых, которых он гонял на смерть по всей Европе? Прозвище «маленький капрал» тоже надо заслужить! Видимо, в нем чувствовали своего. Он понимал, что, как и когда им сказать.

Мы, конечно, не знаем, о чем думал Бонапарт в те времена. Привычки изливать душу кому бы то ни было он не имел. Да и в написанных на острове Святой Елены воспоминаниях Наполеон говорит о чем угодно, только не о своих личных переживаниях. Но можно с большой долей вероятности предположить, что его нередко посещали мысли о предстоящей жизни. И мысли эти, скорее всего, были не слишком веселые.



Тут необходимо рассказать о том, что представляла из себя французская армия накануне революции. Так вот, ничего хорошего. Карьеру в ней делали по-разному, но служебные качества офицеров стояли здесь чуть ли не на последнем месте. А для кого «горел зеленый свет»?

Самой надежной гарантией продвижения по службе было знатное происхождение. Закон 1780 года черным по белому ограничивал карьерный рост офицеров, не принадлежащих к высшему дворянству. Такого даже в те времена не было ни в одной европейской стране, включая Россию.

Во Франции тому, кто принадлежал к так называемой «исторической знати», можно было служить спокойно и ни о чем не беспокоиться.

А что такое «историческая знать», «высшее дворянство»? Это когда список знатных предков теряется во мраке веков… По сути, те, чей род прославился давным-давно, могли просто снимать пенки со славы своих предков. И вот Наполеону, провинциальному дворянину «в четвертом поколении», ничего такого не светило.

Не светила ему и карьера «по знакомству». Назначение на высокие должности «по блату» в те времена было явлением общепринятым. Должности и чины можно было просто купить. Речь не идет о взятках. Нет, вполне официально: «отстегнул» сколько надо, и вчерашний подпоручик — уже капитан.

У Наполеона не было ни знатного имени, ни связей, ни тем более — денег. Так что перспектива рисовалась невеселая. Сидеть всю жизнь в захолустном гарнизоне, под старость выбившись — в самом лучшем случае — в майоры. И глядеть, как мимо тебя идут со свистом наверх те, кому более повезло с рождением… Грустно.

Но сидеть и грустить — не в характере Наполеона. Он начинает попытки самореализации в другой сфере. В литературе и журналистике. Да-да. Человек, прославившийся в веках как гениальный полководец, в молодости обильно марал бумагу, сочиняя произведения в самых разных жанрах. От стихов до философско-социальных трактатов.

О двух его повестях и нескольких рассказах литературоведы отзываются сдержанно. Говорят — неплохо. Но все же не Бомарше. Мы все писали понемногу…

Публицистика — здесь уже более занятно. Юношеское литературное наследие Наполеона можно условно разделить на две части. Первая — всяческое прославление Корсики, порой доходящее до абсурда. В этих произведениях жители острова предстают носителями всех возможных добродетелей. Прямо-таки народ, сплошь состоящий из гомеровских героев. Словом, «великокорсиканский» патриотизм в полный рост. А вот другая часть его работ…

В них Наполеон пропагандирует идеи просветителей. Которые были тогда популярны среди «продвинутой» европейской молодежи примерно так же, как в России конца XIX века — марксизм. Сегодня идеи просветителей несколько подзабыты. Так что имеет смысл напомнить. Итак, Дидро, Руссо и Монтескье — идолы тогдашней «передовой» молодежи — по большому счету занимались тем, что развенчивали все, до чего могли дотянуться. Знакомая картина — они полагали, что люди живут неправильно. Что, исходя из здравого смысла, можно все перестроить на разумных началах. Культ Разума. Которым впоследствии французские революционеры даже попытаются заменить католическую религию.

Если посмотреть глубже, то суть идей просветителей: как захотим, так сделаем. Исходя из нашего понимания, что есть «хорошо», а что «плохо». И что нам не нравится, то…

Не нравилось же просветителям многое. К примеру, религия. Именно от них, кстати, в европейской культуре пошел миф о «реакционных и невежественных попах», которые всячески давят науку. Возьмем истории, на которых воспитаны поколения школьников — о Копернике, Галилее и Джордано Бруно. Якобы им «клерикалы» не давали развернуться и вообще их истребили. Что вообще-то — полная чушь. Но это — тема для отдельной книги.

Другое дело, что к концу XVIII века католическое духовенство во Франции и в самом деле в значительной степени выродилось в прослойку зажравшихся паразитов, практически утративших авторитет. По крайней мере, среди образованных людей. Это началось давно. Вспомним знаменитую трилогию Дюма, который в описании быта и нравов был весьма точен. Как развлекается Арамис, будучи аббатом, то есть настоятелем монастыря? Пьет, дерется на дуэлях и бегает по бабам. Да и вообще относится к своему сану с великолепным цинизмом — как к хорошей кормушке. При этом, судя по тексту, ничего экстраординарного в его образе жизни не было. Трудно всерьез почитать таких «духовных отцов»… Это было в XVII веке. А еще через сто лет, к концу XVIII века, французские «отцы» утратили не только благочестие, но и мужество, которое имелось у Арамиса. Уважать их стало совсем не за что.

Сильно доставалось и королевской власти. Просветители нападали на самую ее суть, на ее идеологическую основу. Она, как известно, заключается в том, что монархия имеет божественное происхождение. Поэтому бунтовать против королевской власти — означает бунтовать против Бога. Ну, а просветители эту самую санкцию (или «принцип легитимизма») отрицали полностью. Взамен они выдвинули теорию «общественного договора». Суть его в том, что любую власть устанавливает народ. По взаимному согласию. Собрались, к примеру, как-то, и договорились: ну, пущай будет у нас король… А следовательно, если одна форма власти перестала людей устраивать — народ имеет полное право установить другую (впоследствии этот принцип именно так был сформулирован в Декларации независимости США). По тем временам это было сверхреволюционно.

Подобные взгляды развивал в своих работах и Наполеон. «В Европе остается очень мало королей, которые не заслуживают быть низложенными». Это печатно заявляет офицер королевской армии. Ясно: на тот момент это не просто революционно, а сверхреволюционно. О том, чтобы скинуть короля, большинство людей еще даже не задумывалось. Ограничить его власть — это возможно. Но не свергать. Для сравнения: кто в СССР, скажем, в 1982 году всерьез говорил о необходимости ликвидации советской власти? Кучка диссидентов. Вот и во Франции в 80-е годы XVIII века все стояли за реформы, но не за полную смену формы правления.

Тут возникает вопрос: а верил ли сам Наполеон в то, что писал? Профессиональные журналисты прекрасно знают, КАК пишутся статьи. И порою сами авторы не верят в то, что провозглашают. Нужно еще учесть, что, согласно многочисленным свидетельствам, Наполеон всегда с величайшим презрением относился к «народным массам». То есть ни в какую «волю народа» он никогда не верил…

Но, с другой стороны, идеи просветителей можно понимать по-разному. В конце-то концов суть их: «как хотим, так и сделаем». И всё. Почему же народ, посредством «свободного договора», не может установить диктатуру? В 1933 году в Германии такое случилось…

А можно предположить вовсе просто и цинично. Наполеон, будучи умным человеком, видел, куда ветер дует. И всеми силами старался подставить под этот ветер свои паруса.



И тут хочется поразмышлять над вопросом, с точки зрения высокой науки еретическим. А что было бы с Наполеоном, родись он, скажем, на тридцать лет раньше? Когда существующий порядок держался крепко, когда никто ни о каких переменах и не помышлял? Куда бы девался человек с таким талантом и умом, но — лишенный каких бы то ни было карьерных перспектив?

Думается — не пропал бы он. Возможно, стал бы кондотьером в какой-нибудь из тогдашних «горячих точек» планеты. Да хоть бы в Россию поехал с турками воевать. Может быть, подался бы в землепроходцы или путешественники. Благо в те времена белых пятен на карте было хоть отбавляй. И опередил бы Ливингстона и Стенли.[1] Может, стал бы актером (о его талантах в этой области разговор будет впереди). Да мало ли что еще…

Только в одном качестве трудно представить Наполеона — сидящим в кабаке и, размазывая пьяные слезы по лицу, сетующим на то, что жизнь не удалась… Не тот это был человек.

Но это — фантазии. А реально 14 июля 1789 года произошло событие, которое перевернуло мир. И вместе с миром — жизнь офицера Наполеона Бонапарта. Была взята Бастилия. Началась Великая французская революция.

3. Пожар в бардаке

В России о событиях первой великой европейской революции помнят плохо. Оно и понятно. В школе ее проходили в том возрасте, когда на мировую историю наплевать. Да и проходили как-то вяло. Не знаю как теперь, а в советское время «классовый анализ» был способен сделать невыносимо тоскливым все, что угодно…

Между тем Наполеона, каким он стал, справедливо называют порождением революции. Поэтому стоит напомнить, что же происходило во Франции. Тем более, что эта революция подчас до мелочей напоминает нашу Февральскую с Октябрьской в одном флаконе.

Для начала — почему так вышло?

Дореволюционная Франция была дворянской монархией. Даже не просто дворянской, а аристократической. То есть власть действовала исключительно в интересах ничтожной по численности привилегированной кучки «исторического дворянства». Большинство населения, так называемое «третье сословие», было создано, как полагали наверху, только для того, чтобы этих самых дворян кормить. А между тем именно «третье сословие» пахало и сеяло, работало и торговало. Словом, занималось общественно-полезной деятельностью.

Претензии были у всех. Французских крестьян (как и сто лет спустя — их русских собратьев) более всего волновал аграрный вопрос. Земли им, понятно, хотелось побольше. Потому как мало ее было. Вот и глядели они на плохо обрабатываемые дворянские угодья и размышляли: а не пора ли «кавалерам» поделиться? К тому же, крестьяне были опутаны сложной и крайне запутанной и противоречивой сетью феодальных повинностей, многие из которых тянулись еще со средних веков. Ясно, что это не нравилось.

У тогдашних предпринимателей были свои проблемы. К тому времени они уже вполне процветали, а иные накопили огромные средства и работали с размахом. Но для власти они были никто и звать их было никак. Пусть и богатые, но — люди второго сорта. Тогда деньги определяли еще не всё. К управлению государством французских буржуа и близко не подпускали. А эти люди полагали, что они вполне могут рулить государственным кораблем получше, чем дворяне.

Но все-таки главное заключалось в самом дворянском сословии. В чем, по сути, смысл дворянства? В том, что эти люди служат родине — с оружием в руках или на гражданских должностях. Именно за это им и даются привилегии, за это они поставлены «над всеми».

Так когда-то было и во Франции. Было, да прошло. К концу XVIII века французское «историческое дворянство» упорно не желало чем-либо заниматься. Что там служба! Они и своим собственным поместьям не желали уделять внимание. Поэтому поместья быстро приходили в упадок. А кушать дворяне хотели. И не только кушать. Дворяне хотели жить широко и весело.

Государство же продолжало действовать исключительно в их интересах. И всеми силами старалось всю эту сволочь прокормить. То есть «благородное» сословие превратилось в класс откровенных паразитов, обходившихся стране чудовищно дорого. Чтобы стало еще понятнее, можно привести несколько примеров. Для утоления ненасытных дворянских аппетитов король создал множество очень высокооплачиваемых должностей, которые являлись откровенной халявой. К примеру, каждое утро во дворец приходили два благородных дворянина в роскошных камзолах и при шпагах и торжественно выносили королевский ночной горшок. Получали они за это очень хорошие деньги. Множество проходимцев просто толкалось во дворце. И они тоже получали. Огромные деньги тратились на «королевские пенсии». Это означало, что здоровым мужикам платили только за то, что они коптят небо.

Халявные деньги тратятся легко. Поэтому дворянство, особенно высшее, превратило жизнь в погоню за наслаждениями. Королю Людовику XVI приписывают фразу: «после нас — хоть потоп». Возможно, так он и не говорил, но дворяне — так жили. Тон задавал королевский Двор. Жил широко и шумно, выкидывая огромные деньги на бесконечные праздники. А кто платил? Народ, который давили налогами по самое «не могу». Это могло нравиться? Вряд ли.

С «благородством» выходило еще хуже. Веселью дворянской жизни сопутствовала полная распущенность нравов. В среде высшей аристократии она была такой, что современная «сексуальная революция» отдыхает. Не существовало таких пороков, каким не были бы подвержены тогдашние аристократы. Впрочем, об этом можно писать отдельную книгу. Здесь же стоит лишь упомянуть, что не зря именно в эту эпоху появился маркиз де Сад. Который не только строчил книжки, но и применял свои идеи на практике. Вообще-то, чтобы лучше представить психологию тогдашних дворян, стоит просмотреть писания де Сада. Но не пространные и достаточно нудные описания сексуальных извращений, а столь же многословные философские рассуждения маркизовских развратников. Суть их проста: мы что хотим с вами, то и делаем. По какому праву? А вот так. А вы терпите.

Это — не преувеличение. Дворяне, особенно титулованные, имевшие доступ к «кормушке», были свято убеждены в том, что порядок, при котором они имеют право сидеть на шее у народа — справедлив и совершенно естественен. Они чувствовали себя эдакими сверхлюдьми, для которых крутится вся жизнь.

Современным россиянам непросто даже приблизиться к пониманию этой непоколебимой уверенности в собственном превосходстве. Сравнить не с чем. Русские дворяне предреволюционной поры нередко чувствовали смутную вину «перед народом». Сегодняшние новые русские… Они малосимпатичны, но, по крайней мере, новые российские хозяева жизни часто могут сказать: «я этого добился своими руками». Украли, ограбили — но все-таки сами. А французские аристократы не имели даже этой «отмазки». Сами-то они не заработали ничего! Не сделали ничего. Не завоевали ничего. Они тупо проедали наследие предков. Для сравнения снова вспомним книжную серию Александра Дюма о трех мушкетерах. Действие там происходит, как уже отмечалось, примерно за сто лет до революции. Так вот, из всех главных героев только один — Арамис — дожил до «пенсионного» возраста. Остальные — умерли, а большей частью погибли, не дожив до шестидесяти. Веселая у ребят была жизнь. И ведь эти люди были не выдумкой господина Дюма — они реально жили, и жили именно так.

А вот в следующем веке дворяне жили уже куда как тише.

Еще одной проблемой была крайняя замкнутость высшего дворянского мира. Вспомним бессмертную комедию Мольера «Мещанин во дворянстве». Сейчас мы воспринимаем пьесу несколько иначе, чем первые зрители, придворные «короля-солнца» Людовика XIV. Тогда-то главный «прикол» и состоял в том, что такой случай был редчайшим! Потому-то герой так пыжится. Вот зрители и веселились. Эка, мол, куда он полез со свиным-то рылом в калашный ряд!

Опять же для сравнения: в России начала XX века пробиться в дворяне было сложно, но возможно. Лично знаю людей, предки которых стали дворянами «по службе». Среди них, кстати, были — ложитесь, «национал-патриоты» — и евреи. Потомственным дворянином мог стать любой, дослужившийся до полковника или до соответствующего гражданского чина. Недаром герои Белого движения, такие как генерал Корнилов, генерал Марков, в большинстве — выходцы из низов. Ивановы и Петровы сражались как с большевиками, так и за них!

Любой биолог вам скажет: отсутствие притока свежей крови ведет не к улучшению «породы», а к вырождению. Вот англичане — те поступили умнее. У них в XVII веке тоже случилась революция. Которая была похожа на Великую французскую, как пьяная перестрелка бандитов в кабаке — на Курскую дугу. Хотя и там король не сносил головы.

Так вот, после того, как все более-менее улеглось, новый король Яков I радикально «освежил кровь» дворянского сословия. Был придуман специальный титул «баронета». Любой желающий мог купить этот титул и стать аристократом. Заплатив две тысячи фунтов. Деньги по тем временам серьезные. Но тот, кто мог себе это позволить, — попадал в привилегированный класс. К примеру, известный по классической детективной повести род Баскервилей — потомки удачливых купцов и предпринимателей. Результат был налицо — никаких особо крутых потрясений в Великобритании больше не было.

И еще одно. Король Людовик XVI был, мягко говоря, профессионалом не самого высокого уровня. Ну, что делать? Родился он не на своем месте и не в свое время. Его же многочисленные родственники, как показали дальнейшие события, тоже не обладали ни умом, ни силой воли. Правящая верхушка упорно не желала ничего менять, предпочитая плыть по течению. Вот и доплавались. Все рухнуло. 14 июля 1789 года с падением Бастилии началась совершенно другая эпоха.

Подробно описывать ход революции в этой книге нет смысла. Она — о другом. Но замечу следующее: то, что Наполеон оказался на стороне революционеров, совершенно закономерно. Что он не видел на другой стороне? И терять ему было, в общем-то, нечего. Напомню, что к моменту падения Бастилии он вот уже четыре года сидел без продвижения в чине подпоручика. А перспективы на стороне революционеров были огромные.



Любая революция открывает множество путей, которые социологи называют «социальными лифтами». И возможностей для тех, «кто был ничем», мгновенно «стать всем». Многие взлетают — и тут же падают. А кое-кто и удерживается. И этими «лифтами» пользуются, прежде всего, молодые. Можно вспомнить, к примеру, что на состоявшемся в 1919 году VIII съезде РКП(б) средний возраст делегатов был 22 года! Одному из самых ярких лидеров Французской революции, Максимилиану Робеспьеру, на момент штурма Бастилии исполнился 31 год. Наполеону было двадцать. Революция смела все препятствия на его пути — вроде упомянутого закона 1780 года. Да и вообще все дворянские привилегии. Теперь от человека требовались только ум и энергия. А вот это-то у Наполеона имелось в избытке.

4. Когда умирают иллюзии

Во время бурных революционных событий Наполеон занимает круто радикальную позицию. Как говорится, левее его только стенка. В Валансе он вступает в местный якобинский клуб. Это были «ультра». Как по целям, так и по методам. Цель была — все «разрушить до основанья, а затем…» И далее — по тексту. Без преувеличения. Знай якобинцы «Интернационал», они бы его с восторгом исполняли. Методы якобинцы предлагали соответствующие: если враг не сдается, его уничтожают. Кто не с нами — тот против нас. Забегая вперед, замечу: свою программу они выполнили на 200 процентов…

Историки много спорят о «якобинстве» Наполеона. В конце восьмидесятых такая позиция была все же чересчур радикальной. Большинство революционеров до таких людоедских взглядов еще не докатились. Да и популярность якобинцев тогда была такой же, как у большевиков в марте 1917 года. То есть — практически нулевой. Так что самое простое объяснение — карьерные соображения — отпадает. Не тот это был путь. Примерно то же самое, что сегодня ради политической карьеры вступить, скажем, в Национал-большевистскую партию. Или податься в скинхеды. Ничего «перспективного» из этого не выходит. Проверено.

Вот и перед Наполеоном закрылись двери многих домов — не только «контрреволюционных». Не говоря о том, что и о военной карьере можно было теперь уже забыть навсегда.

Но, с другой стороны, подобные «финты» — скорее, закономерность. Вспомним диктаторов XX века. Сталин и Гитлер — о них все знают. Менее известно, что Мао Цзэдун и Бенито Муссолини начинали, как анархисты. То бишь уж вовсе «левые».

Ничего странного здесь нет. В эпоху крутых революционных потрясений именно экстремисты наиболее соответствуют духу эпохи. И, в конце концов, они берут верх. Политолог Борис Кагарлицкий остроумно сравнил крайние политические течения со стоящими часами. Которые показывают точное время два раза в сутки. Так вот, великая революция — именно «тот самый момент»… Экстремисты — честнее всех. В то время как более умеренные останавливаются на полпути, «ультра» договаривают все до конца.

Так что нет ничего удивительного в том, что будущие «отцы народов» прислоняются в начале к самым крайним. Потому-то они и «отцы», что чувствуют, куда ветер дует. И на что ставить. Люди начинают большую игру. Где ставка — жизнь.



Впрочем, в случае с Наполеоном все было сложнее. В те времена на Францию ему было, по большому счету, наплевать. Он оставался упертым корсиканским националистом. А как же, заметит ехидный читатель, взгляды Бонапарта, описанные выше? Тут нет никакого противоречия. Да, он был сторонником радикальных идей. Только реализовывать их собирался на Корсике. В конце концов, в XX веке, во время русской революции Петлюра по взглядам был радикальным социалистом. Что не помешало ему отчаянно бороться за самостийную Украину. А что? Все логично. Мы у себя наведем такой порядок, какой хотим. Но для начала — пошлем всех вас на фиг.

В 1789 году Наполеон под благовидным предлогом выбивает себе длительный отпуск и отправляется на родину. И там наводит изрядный шорох. До его прибытия Корсика оставалась сонной провинцией. Наполеон начинает активно действовать. Он добивается того, что местный законодательный орган принимает декларацию, приветствующую события во Франции. Подтекст этого очевиден: раз вы там провозгласили свободу, то мы имеем полное право отложиться и жить по своему разумению. Знакомая логика. Вспомните Прибалтику эпохи перестройки.

Однако будущего императора в этом шабаше местного значения быстро задвигают на третьи роли. Вскоре из изгнания прибывает местный вождь и учитель, культовая фигура корсиканцев — Паоли. Наполеон, как все его соотечественники, встречает лидера националистов с полным восторгом. В искренности его чувств сомневаться не приходится. Еще бы! Это — кумир его детства и юности. Живая легенда. Как относился Наполеон к Паоли, говорит следующее. Он делает то, что не совершал никогда больше — ни до, ни после. Бонапарт почтительно набивается к местному кумиру в друзья. Чуть ли не бегает вокруг с заискивающей улыбкой. Все его тогдашние статьи и брошюры сводятся к желанию быть полезным корсиканскому лидеру.

Вообще-то, для начала средненькой политической (и не только политической) карьеры такое начало — дело обычное. Чтобы пробиться в боссы — сперва приходится ради них побегать. Примеров — тьма. Да только вот с характером Наполеона это уж больно не соотносится. Всю свою жизнь он делал карьеру не так и не такими методами. Ну, не такой он был человек, чтобы, простите за выражение, задницу кому-то лизать! Впоследствии Наполеон гордо отказывался от очень заманчивых предложений, суливших куда большие выгоды — потому что это не соответствовало его взглядам на жизнь. А вот тут…

Что ж, юношеские идеалы — вещь сильная. Напомню, что весь строй мысли Наполеона, все его надежды были связаны тогда с Корсикой и только с ней. Во Франции он в те годы ощущал себя кем-то вроде гастарбайтера. Который вынужден работать на чужбине, потому что дома жрать нечего… В этом, кстати, его отличие от Сталина или Гитлера. Сталин никогда не испытывал особой привязанности к Грузии. Австриец Адольф Шикельгрубер свою малую родину тоже не особо высоко ставил. Фюрера интересовала лишь «германская нация», после Первой мировой войны он в родном Браунау ни разу не был. А вот Наполеон был другим…

Но самое-то интересное — в том, как повел себя Паоли, глядя на такое вот откровенное виляние хвостом. Он демонстративно оттолкнул Наполеона. Не пожелал с ним «играть». У будущего императора получается как в песне Александра Башлачева: он вынужден «протягивать свою открытую руку, чтоб снова пожать кулак».

Самое простое объяснение такого нежелания дружить — в клановых корсиканских пережитках. Наполеон действительно был представителем другого клана. Да и отец Наполеона Карло Бонапарт был, по понятиям Паоли, «предателем». Потому что предпочитал жить с французами в мире.

Но согласитесь, трудно предположить в опытном политическом деятеле, пусть и провинциального масштаба, такую непроходимую ограниченность, понятную разве что в каком-нибудь неграмотном горном пастухе. Занятия политикой быстро отучают от подобной деревенской ксенофобии.

Видел в Наполеоне соперника? Но «ум, честь и совесть» Корсики и молодой, никому не известный офицер — персонажи совершенно разных весовых категорий. А ум и талант Наполеона всяко бы пригодился Паоли.

Проблема была в том, что на самом-то деле Наполеон уже был на Корсике чужаком. Хотя сам, возможно, до поры до времени этого не осознавал. Это похоже на один из рассказов Чехова. Приезжает студент на каникулы домой, в глухую провинцию. Он искренне рад видеть своих домашних, счастлив очутиться на родине. Но вскоре понимает: он для всех — совсем чужой человек. Они говорят на разных языках… Никак он не вписывается в местный пейзаж. Хотя очень этого хочет.

Вот и в случае с Наполеоном — то же самое. Бонапарт жил во Франции, бывал в Париже, прочел бездну книг. И потому, в глубине души, понимает: масштабы уж больно разные. Франция и Корсика…

Глаза Наполеона открываются быстро. Иллюзии рассеиваются. По сравнению с великими делами, творящимися на «материке», деревенские корсиканские страсти — детский сад. Это в мечтах Корсика была милой родиной. А в реальности — глухая дыра. Подобное отношение проскакивает в его работах времен пребывания на родине. И чем дальше — тем больше. Все более ясно он формулирует мысль: залог процветания родного острова — в совместном развитии с Францией. Понимал он и другое. Время подобных микроскопических государств, осколков средневековья — стремительно уходит. Накатывалось время империй. А политических недомерков все равно сожрут более крутые соседи. Как совсем незадолго до этого Россия, Австрия и Пруссия раздраконили Польшу. Разделили. Захотелось им так — и всё. Взяли и стерли страну с карты. А Польша-то — все-таки не Корсика…

Паоли, умный и чуткий человек, не мог не почувствовать настроений Наполеона. И конечно — не мог одобрить. Дело в том, что культовый корсиканский лидер был по своим взглядам законченным, непроходимым «самостийником». По сравнению с которым Стефан Бандера просто отдыхает. Паоли являлся типичнейшим «человеком одной идеи», на служение которой положил жизнь. Его политические взгляды были просты, как штопор. Пункт первый. Корсика должна быть независимой. Пункт второй. Если имеются какие-то вопросы, смотри пункт первый. И всё. Точка. Паоли даже не пытался задумываться, какой общественный строй он желает видеть на своем острове. И уж тем более — не пытался просчитать, сколько корсиканская «незалежность» продержится. Не волновали его такие мелочи!

Вот тут-то всегда и начинались расхождения. Любой местечковый национализм неизбежно скатывается к оголтелой ксенофобии. А если «местечко» еще и глухое — то обязательно дело сводится к идеализации «старых добрых обычаев». В этом случае перемены, происходящие в метрополии, автоматически проходят как «чуждое влияние». От которых стоит держаться подальше. Вот здесь и была зарыта собака! Наполеон, безусловно, являлся сторонником революции — и наступающих с ней перемен. Хотя бы потому, что лично ему они были выгодны. А вот Паоли был из тех бескорыстных людей, слуг идеи, которые оказываются порой хуже любых проходимцев. В том числе — хуже и для идеи, ради которой они жизнь кладут. Паоли на Корсике оказался в числе самых непроходимых консерваторов. Которые вопили, лишь только речь заходила о каких бы то ни было переменах.

И проблема здесь была даже не в том, хороши или плохи перемены, принесенные французской революцией. Даже если допустить, что они были кошмарны на сто процентов, как тогда казалось многим. Беда была в другом. Великая французская революция стремительно вкатывалась в неизбежный этап гражданской войны. Когда логика любого революционного правительства сводится к лозунгу: «Дави контрреволюцию!» Да и никакое революционное правительство не горит желанием «отпускать на волю» территории, доставшиеся ему в наследство от старой власти. Лидер английской революции Оливер Кромвель потопил в крови ирландское движение за независимость. В России в 1918 году Тихий Дон тоже решил отложиться, и большевики пресекли это почище Кромвеля. То, что тогда отпустили Прибалтику и Финляндию — это только «от плохой жизни». Грузию и Армению не отпустили. И там «самостийников» было полно. А во Франции уже шла война с мятежной «контрреволюционной» Вандеей. Перед тем, что там творилось, блекнут ужасы «разказачивания».

К тому же Паоли стал заигрывать с главным врагом Франции — Англией, которая поддерживала врагов революции. То есть он откровенно подставлял свой любимый остров под карательную операцию. Мало бы там никому не показалось. К счастью для корсиканцев, в те времена у революционеров до Корсики руки не дошли.



Подробно рассказывать о политической деятельности Наполеона на его родине не имеет смысла. Мелко это все. Да и, честно говоря, нудно. Во многом это походило на какую-нибудь «республику атамана Козолупа» — каких наплодилось множество во время российской гражданской войны. Для нас интерес состоит в том, что чем дальше — тем более Наполеон расходился с Паоли. А значит — неизбежно оказывался в подавляющем меньшинстве. Потому что, как обычно бывает, население увлеченно играло в сепаратизм. Ведь кажется: стоит только отделиться — и заживем, как у Христа за пазухой. Это нам тоже знакомо… Наполеон, шаг за шагом, занял откровенно профранцузскую позицию. Значит — гад, предатель. И вообще «москаль»!

Кончилось все это плохо. Бонапарта по приказу Паоли арестовали — и ничего хорошего ему этот арест не сулил. Наполеону удалось бежать. В родной город ему пришлось пробираться глухими горными тропами. В последний момент Бонапарт успел отправить семью во Францию. Вовремя это он сделал. Озверевшая толпа сожгла отчий дом Бонапарта и разграбила оставшееся имущество. На Корсику путь ему был теперь заказан. У Наполеона не стало больше родины.



Как видим, Наполеон отнюдь не был баловнем Фортуны, как о нем принято думать. Первый период его жизни закончился полным крахом. Он пустил псу под хвост свою военную карьеру — взамен получил шиш с маслом. Его юношеские мечты оказались сплошной иллюзией. Все разлетелось в прах. Наполеон не просто не сумел заняться тем, что полагал делом своей жизни — борьбой за свободу Корсики, он попал в число ее врагов и фактически остался без родины. И ко всему еще — имел теперь на своих плечах бездомное семейство, которое требовалось куда-то пристроить и содержать. Кто-то из мудрых людей сказал, что юность кончается тогда, когда умирают юношеские иллюзии. Если это так, то с июня 1792 года, времени окончательного возвращения во Францию, у Наполеона началась взрослая жизнь.

ФОРМУЛА ПОБЕДЫ

1. Слава берется с бою



Когда в Париже смылилось все мыло,
С петицией в Конвент явились прачки.
Не плакаться и не просить подачки.
А требовать того, что их кормило.
Над сыплющими пудрой париками
«Горы» и жирондистских депутатов
Махали прачки красными руками,
Срывая ход парламентских дебатов.
А депутаты белыми платками
Отмахивались от насевших прачек.
И бледный якобинский аппаратчик
Грозил им полицейскими полками.
Но руки прачек были как знамена,
Которых ввек не целовали принцы.
И проголосовали поименно
В их пользу представители провинций.
И председатель с помутневшим взором,
Поправив парика седые клочья,
Указом предоставил полномочья —
Особые — парижским живодерам.
«Тяф-тяф!» Болонок выдали бордели.
И пуделей — балконы и мансарды.
В напуганных предместьях поредели
Голодные и тощие бастарды.
Закон гласил: кто тявкнет — вне закона.
Мулен кричал: «где грязно, там измена».
Меж красных пальцев протекала пена.
И намокал воротничок Дантона.

(Е. Сливкин)


В этом небольшом стихотворении, описывающем реальное событие 1793 года, — вся суть Французской революции. Что же произошло? С начала 1793 года нормальная жизнь в революционном Париже совсем расстроилась. И в июне депутация парижских прачек пришла на заседание Конвента и в ультимативной форме потребовала: хоть разбейтесь в лепешку, но мыло нам дайте! Спорить с пролетарскими массами было опасно. И Конвент издал указ, по которому парижские живодеры смогли хватать на улице любых подвернувшихся собак — основное «сырье» для производства мыла. Даже «благородных» болонок и пуделей, не говоря уж о безродных и тощих «бастардах» предместий. Характерная картинка… Для тех, кто не знает: Мулен и Дантон — революционные деятели, они кончили жизнь на гильотине. Да их-то и не жалко. Но попались и многие другие. Мочили не только бедных собачек, но и людей. За что? А так, на всякий случай. У нас вот теперь модно ругать большевиков за «красный террор». А во Франции было куда хуже. Существовал специальный «декрет о подозрительных», по которому можно было забрать любого. Вот вам, к примеру, не нравится сосед. Пошли и настучали: он, мол, явно сочувствует врагам революции. И — всё. Приезжали и забирали. А во Франции Колымы не было. Все шли под «вышку». Но самое-то смешное — революционеры были по-своему правы! Вот хоть ногами меня бейте, а эти монстры вызывают все-таки больше сочувствия, чем их враги. Потому что у них были хоть какие-то идеи. И лозунг «аристократов — на фонарь» французы понимали просто. Раз все дворяне окажутся на фонарях, обратно требовать «свое законное» уже никто не явится… А землю крестьяне получили? Получили. Феодальный хомут с шеи скинули. И предприниматели перестали чувствовать себя в своей стране людьми второго сорта. Поэтому до поры до времени даже террор воспринимался как неприятная, но необходимая вещь.

Но Бог с ними, со взглядами революционеров. Проблема-то, повторим, была как раз в том, что у их врагов, по большому счету, никаких особых идей не было! Нет, они, конечно, говорили что-то о «легитимизме», то есть о святости королевской власти. Но королю — а потом и королеве — к тому времени уже отрубили головы, и у большинства французов это особенного волнения не вызвало. На принцип легитимизма им было наплевать. Какие еще идеи имелись в запасе у роялистов? А никаких! По сути, вся «белая» французская эмиграция была сборищем людей, которые клянчили у всех европейских государств об одном: «берите, что хотите, только верните нам наши поместья и привилегии». Немногие из них вроде, «отца Одессы» герцога Ришелье, способны были заняться хоть каким-то полезным делом. Большинство же бегало, интриговало, толкая государства, в которых они обосновались, на войну со своей родиной. В России в XX веке нашлись среди «белых» настоящие люди, которые сражались за свои убеждения. А вот во Франции — как-то не сложилось. Ну, в самом деле. Можно уважать генералов Корнилова и Деникина. Да и адмирал Колчак — все-таки он не слабый деятель был. А где вы встретите таких среди тогдашних французских «белых»? Нет их!

Точнее, люди-то были. И не так уж их было мало. Но с вожаками получилось хуже. Не нашлось. В итоге эмигранты так и не смогли организоваться хоть в какую-то работоспособную структуру. Но мстить — и кушать — хотелось. А значит, эмигранты превращались в обыкновенных платных агентов различных враждебных Франции государств. В первую очередь — Англии, которая их охотно подкармливала. На Родине к ним относились как к предателям. Кстати, написание слова «родина» с прописной буквы — тоже изобретение той революции.



Стоит, наверное, рассказать, откуда пошел и сам термин «белые». Так вот, он пошел не от ангельской чистоты, как теперь пытаются объяснить некоторые. А просто от того, что тогдашний королевский флаг являлся фамильным штандартом династии Бурбонов — белое знамя и три золотые лилии на нем.

Между тем положение Франции было не просто тяжелым. Оно было критическим. Мало кто верил, что революции удастся продержаться хотя бы еще несколько месяцев. Для начала отметим, что в стране царил полный экономический хаос. Когда народ борется за «свободу, равенство и братство», то работать — никто не работает. А раз так… Цены растут, жрать — нечего. И народ в Париже шатался с революционными знаменами и всё что-то требовал. В стране ширились восстания крестьян, которым уже немножко надоел такой «революционный порядок».

И со всех сторон лезли вражеские войска. Дело-то обычное. Как только в стране смута, так сразу появляются «добрые соседи», желающие навести порядок.

Казалось уже всем: этот режим — должен пасть. Но — не вышло! Оказалось вдруг, что люди, когда они идут в бой за идею — может, и ложную, но все-таки эта идея у них в головах имеется… Так вот, оказалось, что эти люди способны совершать чудеса.

Тут надо сказать поподробнее. Наполеон ведь пришел не на голое место. Во Франции уже появилась армия, равной которой в мире не было. Никакой мистики здесь нет. Все очень просто. Армии всех европейских государств были весьма консервативными структурами. В тогдашней войне преобладал принцип «линейного боя». Я вот хочу спросить читателей, служивших в армии: представьте себя в батальоне, идущем по пересеченной местности, шеренгой по фронту в пятьдесят человек. И как вы выполните команду «полуоборот налево?» Вот именно. Не выполните. И я не выполню. Нас так не учили. А тогда именно в этом и была суть маневра.

Для того, чтобы научиться так шагать и поворачиваться, требовались долгие годы обучения (именно с тех пор, кстати, в армии принята шагистика как средство воспитания). Но у французских революционеров не было времени учиться такому цирку. Офицеры прежней армии, как уже говорилось, были на сто процентов дворянских кровей. Они, спасая себя, в подавляющем большинстве быстро сбежали в эмиграцию. И что было без них делать? Но… Не было бы счастья, так несчастье помогло. Французы придумали новый способ наступления — колоннами. Для тех, кто не служил в армии, поясняю: колонна — это воинская часть, построенная прямоугольником, обращенным к противнику меньшей стороной.

Простое это изобретение оказалось гениальным новаторством. Дело было и в том, что к тому времени уже успели изобрести достаточно скорострельные ружья и пушки, выставлять против которых широкий фронт — смерти подобно. Так что «линейный бой» уже поэтому стал анахронизмом. Но в армиях всех других стран сидели старенькие генералы, которые мыслили по-старому. А во Франции — пришла молодежь. И стала бить всех! Исключение — лишь Александр Суворов. Который долбил французов в хвост и в гриву. Но исключение лишь подтверждает правило.

И все-таки главным в новой французской армии был высочайший моральный дух. Кстати, именно во времена французской революции такое понятие из чисто литературного перешло в область военной науки. До этого большинство генералов держали своих солдат за тупое быдло. Которое должны идти и умирать, куда скажут. И не рассуждать. А тут вдруг выяснилось: люди, которые знают, за что сражаются, способны на невозможное. Каковое они и совершают. Вся история французских войн того времени — как революционных, так и впоследствии наполеоновских — это история солдатских подвигов.

Могут возразить: Суворов тоже ценил в своих солдатах «умение знать свой маневр». Но он, повторяю, был исключением. Над ним в русской армии смеялись как над чудаком. Как, кстати, впоследствии и над его учеником, Кутузовым. И в результате получили позор Аустерлица. Но это было потом…



Вернемся к нашему Бонапарту. К 1793 году во Франции сложилась странная ситуация. Солдаты-то имелись — и очень неплохие — а вот с генералами выходило хуже. Одни подались за бугор. Иных просто прихлопнули под горячую руку — вроде как за измену. Правильно или нет — судить не нам. Но положение получилось паршивое. Руководить было некому, и «на безрыбье» брали кого попало.

Типичный пример генерала, попавшего на пост потому только, что ставить было некого, — генерал Карто. Он командовал республиканской армией, осаждавшей мятежный Тулон. Этот город был, что называется, знаковым. Над ним развевалось белое роялистское знамя. Конечно же, не обошлось и без оккупантов. Как иначе! Как в стране бардак — тут же набегают добрые соседи, жаждущие и себе отхватить кусочек. Вот и здесь присутствовали все старинные соперники Франции. В бухте стоял английский флот, а в крепости, в компании с местными сторонниками королевской власти, сидели испанские солдаты…

Взятие Тулона было делом принципа. Иначе — мятеж мог перекинуться и на другие города. Как говаривал в другое время другой революционный классик, промедление было смерти подобно.

А генерал Карто особо не суетился. Не потому, что сочувствовал восставшим. Просто он прекрасно понимал свои возможности. Которых было немного. Потому-то он благоразумно и не предпринимал никаких резких движений. Чтобы не опозориться. И хорошо, что не предпринимал. Тем более, что тогда за неудачную операцию легко было отправиться на гильотину. И тут — как в анекдоте. Появляется Наполеон в белом мундире…

Его назначили командовать артиллерией тоже потому, что больше некого было. Подвернулся в Париже приехавший из отпуска офицер — его и послали.

Оказавшись на новом месте, Наполеон оценил ситуацию и предложил план взятия города. Который и осуществил. Фактически — на свой страх и риск. Карто от командования самоустранился.

Не стану утомлять читателя подробным описанием военных действий. Желающие могут обратиться к многотомной литературе на эту тему, написанной более компетентными людьми. Суть же в том, что Наполеон ПОСМЕЛ. Это его качество, как мы еще увидим, много раз приносило ему удачу. Пока другие «щелкали клювом» — он действовал.

В ночь на 19 декабря, после трехдневного артиллерийского обстрела и двух дней отчаянного штурма Тулон был взят. Английский флот вынужден был убраться. Форпост мятежников перестал существовать. Сторонники старого режима не прошли. И, что самое смешное, их остановил человек, который, по большому счету, идейным противником монархии не был. Просто так жизнь складывалась — яркие и талантливые люди оказывались на стороне революции.

Во время наступления Наполеон проявил не только полководческий талант, но и личную храбрость. А по-другому тогда было и нельзя. Вести в бой штурмовые колонны — дело рискованное. Сам Наполеон расплатился за победу штыковой раной. Впрочем, тогда это было обычным делом. Ран не считали.

Тулон продемонстрировал еще одно достоинство Наполеона — умение «подбирать команду». Он начинает собирать вокруг себя людей. Таких же, как он — молодых, ярких и талантливых. Так, адъютантом Бонапарта становится Андрош Жюно, ставший на всю жизнь одним из самых близких ему людей. Это был человек, кажется, вообще не знавший, что такое страх. Ближайшим помощником Бонапарта стал Жан-Батист де Мюирон, девятнадцатилетний (!) капитан артиллерии. Впрочем, и самому Бонапарту, который теперь стал генералом, было всего двадцать четыре года.

Впоследствии Наполеон всегда считал Тулон поворотным пунктом своей биографии. Так оно и было. Он сумел, наконец, по-настоящему развернуться, продемонстрировать, на что способен.



Наполеон становится заметным человеком. Ему покровительствует Огюстен Робеспьер, младший брат Максимилиана, который был фактическим диктатором Франции. Вообще, отношения Наполеона с якобинцами, которые пришли тогда к власти — дело темное. Якобинцы были людьми идеи. До слез напоминающими русских большевиков. Наполеон же в особой идейности никогда замечен не был. Нет, он, конечно, высказывал в своих статьях революционные мысли. Но… Как-то всё это без особого запала. Не было в нем фанатической одержимости Робеспьера или неистовости другого знаменитого бунтаря того времени — Сен-Жюста. И то, что он оказался в одной компании с ними — вполне закономерно. Они были готовы идти до конца. Невзирая ни на что. Не жалея ни чужой, ни своей жизни. В этом Наполеону было с ними по пути.

Хотя на тот момент не очень понятно — а что ему, все-таки, нужно в жизни? Некоторые историки, подгоняя решение задачи под результат, описывают всю жизнь Бонапарта как целенаправленное движение к власти. Факты этого не подтверждают. В первой половине 1794 года Наполеон выглядит человеком, вполне довольным своим новым положением. Он не пытается лезть в политику, а ведь мог бы попытаться. В феврале его утверждают в звании бригадного генерала и направляют командовать артиллерией Итальянской армии (штаб — в Ницце), где он настойчиво пропагандирует наступательный поход в Италию против австрийцев (продвижению этой идеи помешал антиякобинский переворот 9 термидора в Париже).

К счастью для Бонапарта, он не лез в варившуюся в Париже кровавую кашу «классовой борьбы». Он жил в свое удовольствие. Именно к тому периоду относится первое серьезное любовное увлечение Наполеона. Дело было в Марселе. В этом городе жила теперь семья Наполеона. Бонапарт, который никогда не забывал о родне, часто туда наведывался. Там-то он познакомился с дочерью местного судовладельца, Дезире Клари. Отношения их были весьма романтичны. Свои письма к возлюбленной Наполеон подписывал так: «Твой на всю жизнь». Впоследствии они даже были официально объявлены женихом и невестой. Правда, дальше дело не пошло. По независящим ни от кого причинам. Но о них — речь впереди.

Здесь же стоит затронуть тему, которая до сих пор была как-то обойдена. Отношения Наполеона с женщинами. Конечно, в своем месте мы расскажем и о Жозефине, и о других знаменитых романах императора. Пока что стоит сказать несколько общих слов. В бескрайнем «агитпропе», накатанном роялистами — особенно после их возвращения во Францию — часто выдвигается следующая мысль. Вся бурная деятельность Наполеона была обусловлена тем, что он был маленький и некрасивый — его, мол, женщины не любили, вот он и самоутверждался за счет войны… К этому приложил руку и великий писатель Лев Толстой. Купающийся Наполеон из «Войны и мира» — тип довольно противный.

Все это — чушь. Да, Бонапарт был небольшого роста. Но кому это когда-то мешало? Маленький, но… — как там говорят в народе? А Наполеон был «парнем фактурным». Тем более в молодости, когда не имел еще знаменитого брюшка. К тому же в обращении с представительницами прекрасного пола он был цинично-остроумен, а это женщинам нравилось во все времена. И, кроме всего прочего, обладал незаурядным актерским талантом. Да и вообще, внешность для мужчины — далеко не самое главное. Взять хотя бы современника Наполеона, его же министра иностранных дел — Талейрана. Тот был маленьким, хромым, страшным как война, и совершенно омерзительным типом во всех отношениях. А до старости пользовался ошеломляющим успехом у красивейших женщин своего времени. Почему? А вот поймите.

Так что с женским полом у Наполеона было всегда и всё в порядке. Даже во времена нищей юности. Уже будучи первым консулом, Наполеон попросил кого-то из своих приближенных передать пятьдесят луидоров молодой хозяйке трактира в Валансе. Как пояснил Бонапарт, в те времена он заплатил не за все ужины. Шутка вполне в наполеоновском духе. Трудно себе представить, чтобы трактирщица кормила молодого офицера исключительно из доброты… Кто когда-нибудь сталкивался с французскими мелкими буржуа, согласится: такого не бывает.

Но это так, шутка. А вообще о мимолетных связях Наполеона известно много. Но он всегда соблюдал чувство меры. Ну, бегал по бабам. А кто не бегал в двадцать лет? Другое дело, что Наполеон никогда, ни в молодости, ни в бытность уже императором, не позволял женщинам вмешиваться в свои дела. А уж тем более — руководить собой хоть в чем-то. Никогда и ни при каких условиях. Вот в этом Бонапарт был кремень. Постель — сколько угодно. А дальше — ни шагу. Его отношение к женщинам отнюдь не было циничным и потребительским. Но старая казарменная острота: «женщина должна, во-первых, лежать и, во-вторых, — лежать тихо» очень к нему подходит. Многих женщин такое отношение просто выводило из себя. Возможно, поэтому впоследствии его мимолетные подружки с удовольствием рассказывали о нем разные гадости. Пересказывать их нет смысла. Откройте любую желтую газетенку и прочтите сплетни о первой попавшейся эстрадной звезде.

2. Последняя соломинка

Все хорошее когда-нибудь кончается. Завершился и беспечальный период в жизни Бонапарта. Для него это было хорошее время. А для страны, вообще-то, — не слишком. Революционный террор дошел уже до точки и до ручки. Машина пошла вразнос и косила всех, кто попадался ей на пути. На гильотину шли уже не «контрреволюционеры» и даже не «подозрительные». С азартом уничтожать друг друга начали вожди.

Лучше всего обстановка того времени описана в романе Анатоля Франса «Боги жаждут». Вчера казнил ты — сегодня приходят за тобой. Дело известное.

В конце концов, кое-кому из вождей это надоело. Потому как жить на пороховой бочке — не слишком приятно.

Якобинской диктатуре пришел конец. Ее лидеры, в том числе и покровитель Наполеона, Робеспьер-младший, в свою очередь отправились на гильотину. «Под раздачу» попали и все их друзья. В том числе и Наполеон. 9 августа его тоже посадили в тюрьму. Это могло для молодого генерала кончиться очень плохо. В те времена не церемонились. Но, в конце концов, Бонапарта отпустили. По некоторым сведениям, за него сильно похлопотала одна из подружек…

Конечно, на свободе лучше, чем на нарах. Но получилось так, что Наполеон снова оказался «вне игры». Дружбы с радикалами новые власти ему не простили. Не доверяли такому человеку. Так что Бонапарт оказался фактически «не при делах». Вернее, это не совсем точно. Его не то, чтобы оттерли совсем… Так, Бонапарту предлагали возглавить дивизию. Не так уж плохо для двадцати четырех лет… Только он отказался. И остался сидеть на половинном — читай нищенском — жаловании.

Советские историки этот отказ обычно объясняют тем, что артиллерист Наполеон не захотел командовать пехотной частью. Поверить в такую трогательную преданность своему роду оружия трудно. Суть, скорее всего, в другом. В том, ГДЕ ему предстояло воевать. Ему предлагали возглавить дивизию, занимавшуюся подавлением крестьянского восстания в Вандее (нынешняя Бретань).

Об этом я уже мельком упоминал. Крестьяне этой провинции как-то не особо прониклись идеями революции. Дело в том, что, во-первых, у французов революционеры землю не раздавали, а продавали. У местных жителей денег на покупку земли не было. К тому же вандейцы не считали себя французами. Они и вправду — совсем другой народ, с иным языком и обычаями. А тут наехали горожане — чужаки вдвойне — и стали наводить свои порядки. Да еще закрывать церкви и истреблять священников. Вот крестьяне и восстали.

В истории Великой Французской революции есть немало страшных страниц. Но то, что происходило в этой провинции — превосходит все. Это был кошмар, затмевающий даже ужасы российской гражданской войны. Наш «красный» и «белый» террор по сравнению с тем, что творилось там — детский сад и сплошной гуманизм. Обе стороны проявляли совершенно запредельную жестокость. Революционные войска не зря получили прозвище «адских колонн». Они уничтожали целые области. До единого человека. Всех — и женщин, и детей. И, понятное дело, повстанцы отвечали тем же. Не дай Бог попасть кому-то из республиканцев в руки мятежников…

Так вот, Наполеону предложили командовать именно такой вот «адской колонной». Нет, он не был особым гуманистом. Но согласитесь, что служба солдата и работа карателя — это разные вещи. Наполеон, как мы многократно увидим дальше, никогда не останавливался перед жестокостью. Когда она была необходима. Но добровольно лезть в дерьмо — это как-то чересчур…

Так или иначе, Бонапарт остался сидеть в стороне. А жизнь между тем продолжалась. И катилась она в очень нехорошую сторону. Террор, конечно, поутих. Но радости от этого было немного. После уничтожения якобинцев к власти во Франции пришла так называемая Директория. Эти люди внушают уже откровенное омерзение.

Робеспьер и его подельщики были, конечно, жутковатыми ребятами. Но, по крайней мере, они были по-своему честными. Возможно, всё, что они делали, было страшной ошибкой. Но уж себе выгоды они не искали. Счетов в швейцарских банках и сейфов, набитых бриллиантами, после них не осталось.

А вот после них пришла откровенная сволочь. Крови на этих людях было не меньше. Лидер Директории, Баррас, прославился как раз запредельно зверским подавлением монархических восстаний. Поэт Иосиф Бродский сказал: «лучше уж воры, чем кровопийцы». Эти люди были и тем, и другим.

Ребята из Директории явились как циничные вороватые крысы. При якобинцах воровать было сложно, за это очень легко отправляли на эшафот. Как это случилось с одним из лидеров революции, Дантоном. Обвинили его при этом, кстати, в измене (как при Сталине, когда банально проворовавшихся людей ставили к стенке как изменников и «врагов народа»). И в этом нет особой неправды. Для Робеспьера такое поведение изменой и представлялось.

А вот тут-то «крысы» дорвались! Крали все, кто мог и сколько мог. Никто даже особо не стеснялся и не прятался. Лови момент! Вот все и ловили. Вовсе не стесняясь. Наоборот, Баррас и компания выставляли свои гнусности почти напоказ. Современники утверждают, что не было таких пороков, которыми бы он не обладал. И все это демонстрировалось честному народу с эдаким веселым цинизмом. Для деятелей Директории и им подобных революция и была только лишь средством дорваться до хорошей кормушки и завалиться в нее с ногами. Читая его биографию, постоянно хочется вымыть руки…

Но даже это было бы только половиной беды. Главная проблема заключалась в том, что Директория, кроме как воровать и с довольным хрюканьем валяться в грязи, ничего более не умела. При ней ситуация, и без того тяжелая, начала стремительно ухудшаться. Когда наверху воруют, внизу героически сражаться не станет никто.

Подняли голову и старые враги — роялисты. Казалось, они дождались своего часа. За годы революции, к тому же, эмигранты изрядно поиздержались, им не терпелось вернуть свои поместья и привилегии. И, что даже важнее — отомстить! Всем припомнить всё! А потом забыть годы революции, как страшный сон.

Их шевеление становилось все сильнее. Монархисты даже особо не таились. И в самом деле… Директория успела уже надоесть всем хуже горькой редьки. Небогатые — не то что бедные, а уже и просто небогатые парижане — откровенно голодали. И не было уже никакой «идейной накачки». При якобинцах, как и при большевиках, хотя бы говорили: потерпите, вот побьем всех врагов, тогда заживем… Теперь перспектива все более терялась в тумане. Это очень походило на обстановку, которая сложилась в Советской России в середине двадцатых годов. Тогда многие простые люди, до того горой стоявшие за большевиков, стали во весь голос говорить о том, что вожди «зажрались». Перечитайте стихотворение Маяковского «О дряни». Очень симптоматичная вещь.

Да и вообще — народ устал от революции. Ну, достал весь этот цирк! Хотелось чего-нибудь определенного. Конкретного, а не бесконечной болтовни. Тем более, что теперь представители власти даже и не делали вид, что сами верят в то, о чем говорят. Маятник качнулся в другую сторону. И это нам тоже знакомо. Наверное, каждый знает вполне приличных людей, не шпану, которые в 1991 году под триколорами самозабвенно орали: «Да здравствует Ельцин!», а два года спустя, уже под красными знаменами, — «Банду Ельцина — под суд!»

В конце сентября 1795 года роялисты решились наконец на открытое выступление. Сила была теперь на их стороне. На стороне монархистов оказалась и Национальная гвардия — нечто вроде городского ополчения. К ней, разумеется, присоединилась и многочисленная парижская шпана — те самые «революционные массы», которые за несколько лет до этого свергали королевскую власть. Да ведь шпане-то — всё едино.

Роялисты решились на открытое выступление, и план их был прост — двинуться всей массой на Дворец Тюильри, где заседал парламент, и разогнать всех к чертовой матери. Установить «белую» диктатуру. А потом торжественно призвать Его Величество Короля.

По разным оценкам, силы повстанцев насчитывали от двадцати пяти до сорока тысяч человек. А вот Директорию защищать никто особо не рвался. Большинство предпочитало сидеть и ждать, откуда ветер подует. Командир парижского гарнизона, генерал Мену, откровенно играл с мятежниками в поддавки. Директория, увлеченная хапаньем, опасность заметила слишком поздно. Как пел Владимир Высоцкий: «И пока я наслаждался, пал туман и оказался в гиблом месте я». Наступило похмелье. Члены Директории заметались, словно загнанные в угол крысы. Положение у них было невеселое. Рассчитывать на то, что монархисты захотят с ними договориться по-хорошему, не приходилось. К чему? Влияния и авторитета в стране Директория больше не имела, а зачем договариваться с политическими трупами? А вот крови, напомню, на них было много. И многие из «белых» имели к ним — именно к ним — весьма серьезные личные счеты. К примеру, Баррас пачками расстреливал священников. Только за то, что они были таковыми. Уж он-то на сто процентов был даже не военным, а просто уголовным преступником. Бешеной собакой, которая после победы роялистов не прожила бы и двух дней.

Сил, повторюсь, в Париже не было. Дворец Тюильри охраняли около пяти тысяч человек. И те явно не были намерены сражаться, как панфиловцы. Даже возможности бежать не было. Куда? Баррас не сумел бы отъехать от Парижа и двадцати километров — и украсил бы своей особой одно из придорожных деревьев.

Человек этот был, конечно, редкой сволочью, но вот трусом он все-таки не был. И когда его подельщики полностью потеряли голову, он продолжал мучительно искать путь спасения. Обычно в такой момент у смелого человека мысли обостряются до предела. И он нашел его — выход! Откуда-то из глубин памяти всплыло имя: «Наполеон Бонапарт».

3. Против лома нет приема

И вот будущий император предстает перед нынешним главой государства. По воспоминаниям современников, Наполеон в то время имел довольно непрезентабельный вид. Точнее, просто потасканный. Длинные спутанные волосы, донельзя потрепанная одежда. Но выбирать не приходилось. И Бонапарт получает от Барраса предложение подавить мятеж. Наполеон думает две минуты. И — соглашается.

Надо сказать, что сам Бонапарт откровенно презирал Барраса и всю его компанию. Да и шансов на победу, на первый взгляд, было немного. Ничтожно мало. Но Наполеон идет вперед. Почему? Это был ЕГО шанс. После Тулона Наполеон вновь свято поверил в свою «звезду». Судьба давала козырную карту. Так почему бы не сыграть? Впоследствии он признался: «Если бы эти молодцы (мятежники. — А. Щ.) дали бы мне начальство над ними, как у меня полетели бы на воздух члены Конвента!» Но те не догадались. Им не повезло.

Жребий был брошен. Наполеон не мог не понимать, что теперь мосты уже сожжены. Подавления мятежа ему бы уже не простили. Поэтому он заявляет Баррасу: «Я вложу шпагу в ножны только тогда, когда все будет кончено».



Теперь необходимо было действовать. Требовалось победить одним ударом — да так, чтобы надолго отбить желание бунтовать. И вот тут мы впервые видим еще одно качество Наполеона, которое позднее приведет его к славе. ОН НИКОГДА НЕ ОСТАНАВЛИВАЛСЯ В ВЫБОРЕ СРЕДСТВ. Как гласит одно из старых ковбойских правил: «достал оружие — стреляй».

Наполеон оценивает ситуацию не как политик, а как артиллерист. И находит простое и гениальное решение: пушки! Это было сильным ходом. Не только потому, что этот вид оружия обладает более мощной убойной силой, нежели ружья. Даже тогдашним пушкам противостоять в городе и двадцать тысяч человек не сумели бы. Расчет был в другом. В то время это оружие считалось сугубо полевым, или осадным. В уличных боях их почти не использовали. А уж в Париже во время многочисленных гражданских разборок орудия вообще никогда не применяли! И не из гуманизма. Мы уже видим, что война по всей Франции шла свирепая. Но вот просто… Мозги как-то не доходили. Инерция мышления. Ведь война — одно, а полицейские методы — совсем другое. Между прочим, участники московского декабрьского восстания 1905 года тоже совершенно обалдели, когда по ним стали лупить из трехдюймовок. Они этого никак не ожидали.

Так что расчет был не только на боевой, но и на психологический эффект. Тем более что монархисты в большинстве своем были не профессиональные воины, а национальные гвардейцы. То есть горожане, взявшие ружья. Это вам не последующие наполеоновские солдаты, которые, было дело, погибали под огнем до последнего человека, но не отступали. Эти были послабже.

Итак, выход был найден. Осталось воплотить его в жизнь. Что тоже оказалось не простым делом. Пушки где попало не валяются. Ближайшие сорок орудий находились в военном лагере в нескольких километрах от Парижа. Их надо было протащить сквозь город, который фактически контролировали восставшие. Этот приказ согласился выполнить молодой кавалерийский офицер. Согласился. А ведь мог бы и «послать»… Авторитета в армии у Наполеона пока еще не было. Про Тулон все давно забыли. Но офицер тут же поднял своих людей и весело бросился исполнять приказ. С этой минуты он шагнул в бессмертие. Его звали Иоахим Мюрат.

Как многие «птенцы гнезда наполеонова», Мюрат был человеком «без корней». Сын трактирщика, долго тянувший солдатскую лямку в нижних чинах и только теперь к двадцати восьми годам получивший первый офицерский чин. Он, прямо скажем, не обладал особенным умом. Зато умел добиваться успеха там, где это казалось невозможным. К тому же обладал совершенно уникальной храбростью. Даже в те времена, когда «безбашенность» считалась у кавалеристов нормой, удаль Мюрата была чем-то запредельным. Как полководец он мало что из себя представлял. Но вот как исполнитель…

Что он и доказал во время первой встречи со своим будущим императором. Приказание Мюрат выполнил блестяще и не особо мудрствуя. Он просто пустил упряжки с орудиями вскачь, сшибая все, что попадалось на пути. Патрули мятежников только крестились вслед. Как потом оказалось, они даже не поняли, что произошло. Или не придали этому значения.



Орудийная позиция была выбрана исходя из принципов, по которым Наполеон будет действовать потом десятки раз. В те времена уже существовали достаточно скорострельные пушки. Только вот большинство командиров не особо понимали, что с этим добром делать. Как правило, орудия расставляли на равном расстоянии по всему фронту. Что особого эффекта не приносило. Но Наполеон был артиллеристом по призванию! Именно он сделал артиллерию «богом войны».

Тут немного отвлечемся. В тогдашней иерархии родов войск артиллеристы были, скажем так, далеко не первыми парнями на деревне. Выше всех стояла кавалерия, особенно легкая (гусары, уланы). Потом следовала пехота. А ниже «работников бронзовых стволов» были уже всякие там саперы. Артиллеристы? Да что это за воины, они даже лицом к лицу с врагом не встречаются! Недаром ведь даже лучший полководец предыдущей эпохи, Александр Суворов, отдавал предпочтение штыковому удару.

Наполеон вполне оценил смертоносную силу пушек. И он сосредоточил артиллерию на самом ответственном участке. Бонапарт выбрал мост через Сену, по которому не могли не пойти повстанцы. Впрочем, они не успели даже начать боевые действия.

Утром 5 октября (13 вандемьера по революционному календарю) восставшие стали скапливаться на другом берегу. Они никуда не торопились, они были уверены в победе.

Наполеон открыл огонь первым. Грянули сорок орудий…

Эффект беглого огня был страшным. Роялистов буквально сметало картечью. Их воинственное настроение мигом улетучилось. Да и что могли они сделать? Мятежникам, еще совсем недавно уверенным в победе, оставалось лишь поспешно отступать. Вернее — бежать. Разбегаться кто куда, прятаться и пытаться выбраться из города. Все было кончено.



Для Наполеона эта победа имела огромное значение. Тулон был для него, скорее, моральной победой. Теперь же он по-настоящему был на коне. Спаситель Республики! Правда, пока что Баррас и компания полагали, что Наполеон — это большой кулак или дубина, которую всегда можно будет использовать когда надо, но не больше. Актерские и политические таланты Бонапарта еще не развернулись в полной мере. Но он — все понимал. И великолепно «косил» под туповатого солдафона, у которого две извилины — и те следы от треуголки.

Думал ли он о захвате власти теперь? Никаких подтверждений этому нет. Хотя… Два пламенных желания у него имелись. Первое — получить поле деятельности, где можно развернуться во всю ширь. Обычно гении — а в том, что Наполеон принадлежал к их числу, сомневаться не приходится — прекрасно осознают меру своих сил и возможностей.

Второе желание у него было — убраться как можно дальше от этой вороватой шпаны. Потому-то и начал он потихоньку «пробивать» идею своего назначения командующим итальянской армии. Это устраивало и Барраса. Убрать опасного союзника, который может стать соперником, подальше от Парижа. Но итальянские походы — об этом уже в следующей главе.



А пока стоит заметить еще одну вещь. Как это ни парадоксально, но в те дни Наполеон спас Францию. Конечно, не тем, что уберег от веревки Барраса, по которому та горько плакала. Могут возразить: он спас революцию, о ценности которой можно поспорить. А что было бы плохого, если бы к власти пришел законный король? Не было бы стольких лет кровавых войн? Так-то оно так…

Да только вот вопрос: ЧТО начали бы творить пришедшие к власти роялисты? Вспомним историю. Когда через двадцать лет эмигранты все-таки вернулись, — выяснилось: даже за эти годы они ничего не поняли и ничему не научились. И начался «белый террор», свистопляска, сделавшая возможными «Сто дней» Наполеона. Хорошо еще, что в 1815 году эти самые роялисты сидели, подпертые штыками союзников. И личный враг Наполеона император Александр I приказывал и умолял их: вас здесь не любят, ради всего святого, не делайте резких движений! Но Бурбоны все равно таких дров наломали, что в 1830 году после Июльской революции их снова вышибли вон. Уже навсегда. А многое из того, что создал Наполеон, осталось до нынешнего дня.

А если бы они вернулись в 1795-м? Когда они еще были полны сил и надежд? Когда они еще не стали, (или не понимали, что стали) откровенными куклами в чужих политических играх? Первым делом стали бы вешать революционеров и всех, кто попал под горячую руку. Потом начали бы увлеченно пороть крестьян и — что главное — отнимать у них обратно «свою законную» землю.

Мужикам всех стран, честно говоря, плевать на то, король сидит в столице или парламент. А вот за землю они готовы глотки рвать. В 1918 году на Украине, с приходом немцев, помещики попробовали отбирать свои вотчины назад. В итоге получилась армия батьки Махно, «красные партизаны», «зеленые» и так далее и тому подобное. Мало никому не показалось.

А ведь, в отличие от российских крестьян, французы землицу-то получали не на халяву. Они ее выкупали! За свои, кровные. Так что с возвращением «законного режима» сказочка быстренько началась бы сначала. И было бы еще несколько лет кровавой каши. А там — опять же в белом фраке — пришел бы все тот же Наполеон. И далее — по тексту.

4. Завязка знаменитого романа

Читатель ждет уж рифмы «розы»? На вот, возьми ее скорей. (А. Пушкин)
Думается, многие из тех, кто решил прочитать эту книгу, перелистывая страницы, думают: «когда же автор дойдет до Жозефины?» Ну, вот — дошел.

Забавно все-таки устроено наше сознание. Об этом романе императора слыхали даже те, кто думает, что Аустерлиц — это название рок-группы. Хотя, на самом-то деле, история любви Наполеона и Жозефины донельзя банальна. Такое случается во все времена и во всех странах. Между тем в беспредельном море литературы о Наполеоне тема его взаимоотношений с первой женой занимает весьма почетное место. Об этом написана бездна слезливой чепухи. Но, в общем, оно и правильно. Жизнь Наполеона уж больно похожа на хорошо написанный приключенческий роман. А какой роман обходится без мелодраматической линии? А может быть, людям просто приятно сознавать, что человек, которого боялась вся Европа, никакой не небожитель? Что его, такого крутого и гениального, на раз окрутила ловкая бабенка…

Кого-то, кто читал художественные произведения, где автор трактует образы наших героев по-другому, такой цинизм возмутит. Что ж, давайте посмотрим на факты. Забыв на некоторое время, что речь идет не о всемирно известном герое, а, скажем, о свадьбе обычного молодого человека, вдруг успешно рванувшего вверх по карьерной лестнице.

Итак, Мари-Жозефина Таше де ла Пажери. Ее родиной был солнечный остров Мартиника, который в те времена являлся французской колонией. Белые жители подобных экзотических мест, на которые во время дележа колониального пирога успела наложить лапу Франция, назывались креолами. По нравам и темпераменту они весьма сильно отличались от французов. Понятно, не в сторону большей меланхолии. Это уж закон природы — чем солнце жарче, тем более горячие люди под ним живут. Жозефина отнюдь не была исключением. К моменту встречи с Наполеоном ей было тридцать два года, то есть на шесть лет больше, чем будущему мужу. Один раз Жозефина уже успела побывать замужем. Что чуть не кончилось для нее большими неприятностями. Дело в том, что ее супруг, виконт Александр де Богарне, имел несчастье попасть под революционный террор. В 1794 году ему отрубили голову. Это бы ладно, да только вслед за мужем чуть было не потащили на гильотину и жену. В тюрьму ее уже посадили. Так что если для Бонапарта падение Робеспьера было большим несчастьем, то для нее — совсем наоборот.

Об этом факте своей биографии Жозефина любила при случае мельком упоминать. А как же! Пережитые страдания придают женщинам шарм…

Репутацию Жозефина имела довольно веселую, сплетен о ней ходило много. Особой красотой она тоже не отличалась. Да и, как выяснилось впоследствии, была она достаточно пустой женщиной, которую более всего интересовали роскошь и светская жизнь. Но — было в ней что-то… Обаяние. Шарм. Умение себя подать. Возможно, с женщинами такого сорта Наполеону раньше сталкиваться просто не приходилось. Жизнь его протекала в других измерениях. К тому же Наполеон, в силу своего патриархального воспитания, был, в смысле морали и нравственности, человеком достаточно строгих взглядов. Это неоднократно подтвердится, когда он станет императором.[2] Но, как показывает жизнь, именно люди подобного консервативного воспитания пачками падают к ногам обаятельных «авантюрьерок». И начинают вести себя совсем по-другому.

В общем, Наполеон влюбился. Всерьез и надолго. К своей цели он пер с настойчивостью танка, не обращая внимания ни на что. Напомню, что у него на тот момент имелась невеста — Дезире Клари. Экая мелочь! Наполеон, если говорить прямо, просто послал ее подальше. Все мужчины — подлецы, не правда ли, уважаемые читательницы?

Но еще более свидетельствует о силе чувства Наполеона другое. Как я уже упоминал, Бонапарт был сыном, каких поискать надо. Он всегда заботился о матери, неизменно был с ней почтительным. В личных делах он, как правило, весьма ценил ее мнение. До открытых конфликтов между матерью и сыном за всю «наполеоновскую историю» дело доходило лишь раза два или три. Это при том, что мадам Летиция была не из смирных. Она никогда не считалась с тем, какое положение занимает ее Наполеон. Всегда прямо, не стесняясь в выражениях, не смущаясь свидетелями, она говорила сыну все, что о нем думает.

Так вот, случай с Жозефиной как раз и был первым таким конфликтом. Что могла думать женщина с Корсики (а это почти «восточная женщина») о такой вот «авантюрьерке»? К тому же, будучи женщиной чрезвычайно умной и умудренной опытом, Летиция прекрасно видела, во что все это выльется. Так что можете представить себе — на основе собственного опыта или латиноамериканских сериалов — что говорила мать сыну.

Рискну в качестве художественного отступления предложить свой вариант:

— У тебя есть голова на плечах? На ком ты собрался жениться? Она на шесть лет старше тебя! Да про нее весь Париж языками чешет! Ладно, если над тобой все будут хихикать, так ты еще опозоришь весь наш род! Была у тебя невеста — хорошая, чистая девушка. А ты связался невесть с кем…



Однако на этот раз Наполеон остался к словам матери глух. Любовь — не картошка… Так или иначе, но 8 марта 1796 года состоялась свадьба. Пикантность ситуации добавляло то, что одним из свидетелей со стороны жениха являлся Баррас. А по Парижу ходили упорные слухи, что Жозефина была раньше его любовницей. Впрочем, кто только не побывал в любовницах Барраса…

Впоследствии Наполеон доказал свои искренние чувства. Из итальянского похода он писал Жозефине по нескольку писем в день. «Я люблю ее до сумасшествия», — признавался он в письмах к друзьям. Это, заметьте, говорил человек, которого вообще-то трудно назвать очень уж романтичным…

Могут спросить: а что же Жозефина? Какие она испытывала чувства к мужу? Достоверного ответа на это нет. Каждый, кто об этом писал, трактует вопрос по-своему. Но если поглядеть цинично… Счастливая невеста была в возрасте, который по тем временам считался уже весьма солидным. Особых денег у нее не было. Мужнин аристократический титул ничего не значил — во время Республики титулы были запрещены. Да и вообще, быть тогда во Франции аристократом было похуже, чем в сегодняшней Москве — «лицом кавказской национальности». Очень уж их сильно не любили. А тут — молодой генерал, который бодро идет в гору.

По ходу рассказа я еще не раз буду возвращаться к отношениям Наполеона и Жозефины. А пока что счастливая жизнь началась. И продолжалась два месяца. Потом Наполеон уехал в Италию. А семейная жизнь… Летиция оказалась права. Как только Наполеон скрылся из вида, началась старая как мир история: «муж уехал в командировку»…



Забавно, кстати, как сложилась жизнь его несостоявшейся невесты. Дезире Клари вышла замуж за сподвижника Наполеона, Жана Батиста Жюля Бернадота. Впоследствии он стал у Наполеона маршалом. А после того, как в 1810 году шведский король, решив дружить с Францией, его усыновил, Бернадот пролез в наследники тамошнего престола. И фактически стал управлять Швецией, в 1814 году взошел на престол под именем Карла XIV Иоанна. А Дезире, соответственно, стала королевой.

Бывший маршал Франции благополучно «кинул» Бонапарта в 1812 году. Тот рассчитывал на его помощь в походе на Россию. Но Бернадот уже достаточно обтерся в Швеции, чтобы понять: Франция далеко, а Россия под боком. И предпочел договориться с Александром I. А в 1813-м под Лейпцигом вообще сражался против Наполеона.

Бернадот благополучно правил Швецией аж двадцать шесть лет. То есть пережил Наполеона не только на троне, но и на этом свете. Дезире могла злорадствовать.

Самое смешное, что у Его Величества во всю грудь красовалась татуировка: «Смерть всем королям и тиранам!» — память о бурной якобинской юности.

ВОЙНА — АЗАРТНАЯ ИГРА

Далеко шагает, пора унять молодца! (А. Суворов)
1. Как сделать шпану солдатами

Армия, которой должен был командовать Наполеон, была тем еще войсковым соединением. Впрочем, стоп. Для начала имеет смысл пояснить, что, собственно, эта армия собиралась делать в Италии.

Как уже упоминалось, кроме гражданской войны революционная Франция вела войну и со внешними врагами. Боевые действия то затухали, то разгорались с новой силой. Причин этой войны много. С одной стороны, когда в какой-либо стране бардак, соседи всегда спешат вмешаться и получить что-нибудь для себя. Австрия имела с Францией давние взаимные претензии. Англия, конечно же, обрадовалась случаю ослабить свою вековую соперницу. Тем более, что имелся и веский повод — «защита интересов законной династии». Но дело не сводилось к простому желанию пощипать под шумок соседа.

Все обстояло сложнее. К концу XVIII века европейская политическая система достигла некоторой стабильности. Нет, воевали, конечно. Как и всегда. Но все было достаточно предсказуемо и как-то не всерьез. Повоевали, постреляли, да и помирились. В общем, определились некие правила «джентльменской игры», по которым велась европейская политика. Читаешь дипломатические документы того времени, и все кажется: тогдашние вершители европейских судеб, лидеры «великих держав» ведут себя так, будто играют по сети в компьютерную стратегическую игру. Вот один выиграл, другой проиграл. Ну что же, пошли теперь пиво пить…

Международная политика строилась на личных отношениях, на связях, на династических узах. В общем, эдакая большая семья, в которой часто скандалят, порой и дерутся — но не до смерти же… Все было вполне предсказуемо и даже респектабельно.

И тут появляется революционная Франция. Которая возникла в силу совершенно непонятных для тогдашних политиков причин. Которая существует по непостижимым законам. А потому эта страна — абсолютно непредсказуема. Что этим французам надо? Какие еще коленца они там способны выкинуть? А вдруг этот кошмар и у нас начнется? Такое же отношение у «великих держав» было и к большевикам в двадцатые годы двадцатого века.

Стабильная привычная система затрещала и зашаталась. Это было страшно. Автор этой книги — большой любитель стратегических компьютерных игр. И прекрасно представляет чувства, кои возникли бы, если бы в его компьютере одна из «сторон» мало того, что стала бы вести себя «не по правилам» — так ее войска полезли бы еще из экрана, грозя смести всё вокруг.

Но так оно и было. Революционная Франция не являлась исключительно обороняющейся стороной, она вела и наступательные, а если уж честно — откровенно захватнические войны. Так, республиканскими войсками было захвачено королевство Бельгия. И по-простому присоединено к Франции. Экспорт революции в чистом виде. Привет товарищу Троцкому.

Намечавшийся итальянский поход тоже не был для французов оборонительным. Франция собиралась сыграть на опережение и нанести удар по силам антифранцузской коалиции. В то время в нее входили Англия, Австрия, Россия, а также множество всякой пузатой мелочи вроде некоторых мелких итальянских государств. Но игра на опережение — это, согласитесь, все-таки не оборона…

Одним из театров военных действий была Италия. Тогда она представляла собой типичный осколок средневековья. Ряд небольших государств, которые часто становились игрушками в руках более сильных. Австрия была одним из таких «кукловодов». В союзе с ней воевало в числе прочих Сардинское королевство. На этом поле и предстояло сражаться Наполеону. То был далеко не самый важный участок войны. Из Южной Франции ему предстояло нанести удар по Сардинии, на территории которой имелись и австрийские войска. Цель — чисто вспомогательная: отвлечь часть вражеских сил, пока другие генералы будут разбираться собственно с Австрией.



Но возвращаюсь к тому, с чего начал главу. Армия досталась Наполеону не самая лучшая. Укомплектована она была сплошь «революционными кадрами». То есть, проще говоря, всяческой шпаной — как французского, так и итальянского происхождения. И это бы еще ладно. Испокон веков в войска набирали не самых лучших граждан — и ничего, воевали. Дело было в другом. Как поется в песенке кинофильма «Трое в лодке (не считая собаки)», «главное в войнах — это снабжение». А вот оно было ни к черту. Армия снабжалась «по остаточному принципу». Да и все, что выделялось, разворовывалось по дороге. О нравах времен Барраса мы уже знаем. В итоге… Солдаты забыли, когда получали жалование. Не было продовольствия. Не хватало даже сапог. А ведь война того времени — это «война ног», вся суть тогдашней стратегии — бесконечное маневрирование, то есть многокилометровые переходы. Попробуйте-ка потопать босиком по гористой Италии…