Александр Щербаков

Рассказы из жизни А. П. Балаева

«Тук!»

Любой уважающий себя специалист по ближней зоне знает про «казус Балаева». Знать-то знает, но объяснить не может. Я тоже не могу. Единственное, в чем я твердо убежден, так это в том, что моя фамилия там не по существу. А чья по существу, так я бы и сейчас с удовольствием выяснил.

Было это на программе Синельникова по свободному поведению. Этот Синельников был большой человек, всех знал, все мог. Идея у него была такая: «Каждый может быть космонавтом!» Он считал, что готовить космонавтов по нескольку лет и зубрить каждый полет до автоматизма в земных условиях — это искажение великой идеи. И что все корабли неправильно конструируют. В них человек по рукам и ногам спутан. А полетов уже десятки в год, обучение чересчур усложнено, программы затягиваются. Корабль должен быть прост в управлении, как велосипед, а космонавт должен, как велосипедист, руководствоваться минимальными рефлексами. Для определения этих рефлексов ему нужны были неподготовленные люди. Их сажали на корабль, отгоняли на пять-шесть гигаметров от Земли на полуторамесячный эллипс и создавали, как Синельников говорил, неустойчивые ситуации с правом приема самостоятельных решений в естественных условиях. Хороши естественные! Аукнешься, а откликнется тебе с Земли чуть ли не через минуту.

Короче, Синельников эту идею пробил. Иные на него как на сумасшедшего смотрели. И вправду, чепухи там много было, но дело он сделал хорошее. Разве нынешний корабль с прежними сравнишь?

А метод у него был такой: он требовал себе медкарты и персоналки чуть ли не со всей академии, обрабатывал на машине, отсеивал острые противопоказания, вызывал человека за месяц до старта и предлагал полет. Курс обучения — в основном на карданном тренажере с автопротивовесами, и ступай, за Луну не зацепись!

Вроде чушь несусветная, академики при одном звуке его имени багровели, а полеты шли без сучка, без задоринки. И после десятого полета с кораблей начали разные блоки снимать. За ненадобностью.

Я у него был двадцать седьмой. Как сейчас помню, спрашивает он меня; «Спортом занимаешься?» — «Нет», — говорю. «Ну и дурень! — говорит. — Слава богу, мне таких и надо. Специальность твоя?». Я набрался нахальства и говорю: «Левша». — «То есть как?» — «А вот так — блох подковываю». Он хохочет: «Хорошее дело. Захвати с собой стаю, потом лично приму. Но только чтобы прыгали! А то какой в них толк?» И на кардан меня.

Сунули меня на конвейер, а я не пойму, то ли мне смеяться, то ли плакать: учат меня полковники, не ходят — выступают. А сами закон Ома преподают, Кеплера, Ньютона, опыт Прадо — короче школьный курс физики. Буссоль на стол ставят, словно чашу с ядом. Священнодействуют.

Но вытерпел. В космос-то мне хотелось. Я уж там был не знаю какой тысячный, орденов за это не давали, и премий особых тоже не полагалось, но ведь интересно же!

И про левшу это я, конечно, так брякнул, а у нас с Оскариком Джапаридзе была одна идея насчет расслоения сложных структур излучения звезд. Это длинно рассказывать, в другой раз как-нибудь расскажу. Но лучшей возможности кое-что проверить ожидать не приходилось. Так что мы согласовывали, добывали аппаратуру, расписывали эксперименты, голова у меня была полна забот. И когда я наконец выстрелился, крутанул стандартный пируэт, получил разрешение и побежал на свой эллипс, мною овладело тихое блаженство.

Это уже тысячу раз описывали, я все эти описания читал и до полета, и после. И скажу вам по-честному — словами ничего не передашь. Ведь вот простое дело — ставишь корабль на Канопус, висишь в бездне, витаешь, а мироздание коловращается, Солнце проваливается куда-то под ноги. Земля над тобой словно по шее перекатывается, жонглируешь планетой, как Атлас вверх ногами, и впадаешь в какое-то солипсическое птоломейство. И такое чувство, что между кораблем и Канопусом струна натянута, тонко-тонко вибрирует, «поет».

Я опять отклонился. Да, так вот. Ушел я за Луну, подразогнался от нее, полюбовался, получил с нее пеленг, проконтролировал орбиту, лег в плоскость, нацелил детекторы на Крабовидную, спектры шлепаю, считаю, Синельников задает мне свои комбинации, ворочаю мозгами, реагирую, даю рефлексы, письма домой шлю. Тишина великолепная. Только фосфены мешают. Это когда какой-нибудь сумасшедший протон глазное яблоко пронижет, в глазу как будто вспышка. Считаю я их отдельно для правого глаза, отдельно для левого. Получается что-то вроде междуглазного соревнования.

Сижу я таким образом, услаждаюсь и вдруг сутки на десятые слышу снаружи: «Тук!».

Что за черт! Никакого «тука» не должно быть!

Проходит час, и опять: «Тук!» И еще через час) Я решил, конечно, что это Синельников мне сюрприз приготовил.

На связи со мной в тот день был Сережа Поликарпов. До сеанса было три часа, так что я еще три «тука» прослушал и Сереже излагаю: мол, так и так, снаружи регулярное постукивание с периодом в один час, нарушений в системах корабля нет, предлагаю выход в открытый космос для оценки ситуации. Он мне, как положено, дает контрольный тест по кораблю, контрольный тест по выходу и входу, тем временем запрашивает Центр и вдруг выдает мне «ферт», то есть отмену выхода. И выводит на связь с шефом. Шеф запрашивает рабочую гипотезу, я докладываю: вероятнее всего, вошел в гравитационный контакт с неопределенным телом, решил снять со станка стыковочный лазерный дальномер и провести сканирование с руки, по обнаружении предполагаю контейнировать в так называемый кошель для отходов — у меня их штук пятнадцать было, по одному на три дня, чтобы не загрязнять среду, как говорится, — до очередного контакта осталось двадцать минут. Шеф зарядил мне повторный тест минут на пятнадцать, а потом пожелал услышать мой «ту к». «Тук» не подвел, сработал точно в срок, и шеф выдает мне «добро».

Я — как ни в чем не бывало, а там, на Земле, оказывается, целая буря! Шефа моего винят в том, что подобный опыт ставит меня под угрозу и так далее, а он доказывает, что я здоров и что ситуация возникла самопроизвольно.

Ну, я всего этого не знаю, облачаюсь в скафандр, проверяю все, как надо, забираю кошель, забираю дальномер, шлюзуюсь, контролирую фал, разворачиваю опорный шест, колечки в желобках шеста закрепляю, ориентирую Солнце в задний сектор, подаю газ, вываливаюсь наружу и, конечно же, как положено, обалдеваю.

Но Сережа мне покою не дает, проводит контроль позы, контроль жеста, контроль шага. Я все это проделываю, а у самого в голове, как сейчас помню, одно: «Мама-мамочка!» Перед носом у меня Орион, руки-ноги подсвечены, и топчусь это я передним коньком по Южному Кресту. Вот уж воистину неустойчивая ситуация!

В корабле в полумагнитном жилете невесомость почти не ощущается, а здесь уже невесомость полная. Чувство такое, что меня опрокидывает, опрокидывает, хочется в комочек собраться, вот сейчас кубарем покачусь! Присел я на корточки — легче стало. Взялся левой рукой за щиколотку — и вовсе хорошо. А то ноги куда-то в бесконечность уходят. Докладываю Сереже: все в порядке, приступаю к сканированию. А сам за пятку себя придерживаю, между прочим.

Ловил я эту штуку с перерывами три часа. Ответный импульс пришел на лазер с третьего квадранта. Было это вроде игры в кошки-мышки. Ничего не видно, только Сережа в уши бубнит, а я выслушиваю, высматриваю, где же мой «тук». Потом я сообразил, что «тук» сейчас на солнечной стороне, иначе бы я его увидел. Идет он вокруг корпуса по дуге эллипса, как я вокруг Земли, ткнется, отойдет, опять ткнется и выписывает сложную фигуру, вроде ромашки.

На солнечную сторону я выходить не хотел. Уж больно глаза слепит, надо поляризатор монтировать на шлеме, а он тогда был неудобный, больше мешал, чем помогал. Я решил ждать. Спускаюсь в корабль, кислородные патроны меняю и жду.

И вот наконец объявился мой «тук»! Выплыл он снизу, засиял в глаза, огромный, как планета. Пришлось мне таки поляризатор ладить. Пригасил я блеск, потихоньку разворачиваю корабль, чтобы «тук» сам ко мне в руки приплыл. Хорошо он плывет, не торопится, так что я успеваю к пульту сбегать.

На двадцати метрах дальномер мою планету уже не берет. Я с кошелем сижу и, вы знаете, не пойму, далеко мой «тук» от корабля или нет. А он как раз в тень корабля зашел и вовсе погас. Я его подсвечиваю. То есть ответный блик, то нет. И блик какой-то неопределенный, форма тела явно не сферическая, медленное беспорядочное вращение. И все мне мерещится, что вот он передо мной, руку протяни — возьмешь. Даже пару раз кошелем хлопал зря. Потом сообразил, велел Сереже молчать, а сам жду, когда «тукнет». Повернул Вселенную чуть-чуть, чтобы «тук» мой не на меня шел, а попал в борт рядом с люком.

Дождался я его, «тукнул» он, и накрыл я его кошелем. Ощущаю — есть небесное тело солидных размеров. Защелкнул я замок — и в корабль.

Кошель, он непрозрачный, но мягкий. На ощупь определил, докладываю: поймано цилиндрическое тело правильной формы, вероятнее всего, обломок какого-то спутника. Определил массу — почти килограмм, а вскрыть кошель до приземления не имею права во избежание потери стерильности. Порядок есть порядок. Поведение свободное, но не до беззакония.

Досиживаю я свою программу, и грызет меня неуемное любопытство: что же это такое я поймал? Ломал я голову, ломал — ничего придумать не могу. На этих орбитах вроде бы никто ничего не терял. Я уж всю статистику потерь и аварий с Земли затребовал. Были даже разрушения старых спутников, но все это на нижних орбитах. Обломкам сюда никак не попасть.

На метеорит вовсе не похоже. Форма правильная, явно рукотворная. Может, это обломок от инопланетного корабля? Если так, думаю, то мне уж так повезло, так повезло! Но тоже не верится. Скорость моего «тука» относительно меня уж слишком была мала, иначе бы я его не притянул. Или он так бы меня «тукнул», что мне бы не поздоровилось. Значит, тело явно земной системы. А может, это все же синельниковские хитрости! Но нет, Земля уж очень любопытствует. Задним числом я узнал, что конструкторам кошелей нагорело за то, что они их непрозрачными делали. Как будто для отходов он, простите, кому-то прозрачный нужен!

Велели мне показать кошель. Я его вертел перед камерой, вертел академики аж крякают и каждый раз предупреждают: «Не вскрывать!».

Я уж так с этим кошелем сжился, такого про его содержимое на досуге навыдумал — век бы с ним не расставался! Хотя и не оставляла меня где-то подспудно мысль, что это меня Синельников развлекает, чтобы я не заскучал. Выяснилось, что наши с Оскариком идеи — сплошная чушь и программу даже до конца вести не стоит, разве что для порядка. Не просить же новую! Подумал я и занялся фундаментальными частицами. Наладил фиксацию треков на монокристаллических пленках. Между прочим, оказалась ценная идея, даже авторское потом получил.

Долго ли, коротко — завернулся мой эллипс обратно. Все корабли такого типа, как мой, садились тогда на Луне. Там их использовали в качестве стройматериалов, а нашего брата отправляли на Землю на рейсовом порожняке. Сел я на Луну без приключений — и меня с моим кошелем мигом препроводили в сектор возвращения на Гагаринскую.

Встречает меня целая депутация и вежливо изымает у меня мой «тук» в мешке. На вскрытие. Смотрю, а там распоряжается знакомый парень, Володя Финкель, мы с ним вместе с Бюракане практику проходили. Я к нему — так, мол, и так, сделай вскрытие при мне. Он говорит: «Саня, не могу. Единственно, что могу, так это я тебе сразу после вскрытия позвоню. Не положено тебя снимать с обследования, а вскрытие будет часа через три. Земля торопит, всех любопытство заело».

Попробовал я было рыпаться — куда там! Медицинское начальство уперлось и ни в какую! «Не затем, — говорят, — мы вас полтора месяца в космосе держим, чтобы потерять весь материал». И ведут меня на тесты. Еле добился, чтобы мне разрешили наблюдать вскрытие по стерео. Иначе, говорю, я не сосредоточусь на тестах и результат выйдет осложненный.

Вот, значит, вызывают меня к стерео. Кошель мой под колпаком, Финкель манипулятором орудует, народу — толпа, все вокруг колпака сгрудились, мне ничего не видно. И звук отключен, попросить показать нельзя. Все руками машут, о чем-то спорят, и вид у всех какой-то недовольный.

— Ну что? Насмотрелся? — говорит начальник. — Я же тебе говорил, что ничего не поймешь. Ты лучше ложись-ка на спинку вот сюда и погляди вверх. Видишь, колечки висят на ниточках? Ну-ка, скажи, какое колечко ближе всех? А какое дальше всех? А какое больше всех? А какое меньше всех?..

Володя Финкель явился в перерыв.

— Отколол же ты штучку, Саня! — говорит.

— А что такое?

— Не заставляй, — говорит, — меня тебе рассказывать, что выудил ты в космосе не мышонка, не лягушку, а банку мясных консервов.

— То есть как? — говорю. — Какой же дурак ее там бросил?

— А вот так, — говорит. — И насчет дурака ничего сказать не могу. А очень бы хотелось, потому что, как тебе, может быть, известно, банка эта выпуска 1910 года, город Чикаго, фабрикант Армор.

— Что за ерунда?!

— Ерунда не ерунда, а половина членов комиссии молчит, будучи совершенно убеждена, что все это глупая шутка, и причем над ними. И что устроил ее ты. А те, у кого есть чувство юмора, интересуются, в основном, тем, откуда ты спустя сто лет смог такую банку достать. Самойлов отправил мясо на анализ по длительности пребывания в космосе. И если что не так, то прими, Саня, мои глубочайшие соболезнования.

— Да какие тут шутки! — кричу. — Мне бы в голову не пришло! Я думал уже, в крайнем случае, это Синельников мне подстроил, чтобы скрасить отсидку! Клянусь тебе, Володя, отцами космоплавания, что я тут ни сном ни духом.

— С другой стороны, очень жаль, если это не так, — заявляет Володя. Уж очень они все тут умные. Пора бы им подстроить что-нибудь в этом роде для возмущения серого вещества!

— Вот, — говорю, — и займись! А я невинен и приму страдания напрасно.

— Напрасно не примешь, — успокоил он. — Самойловские ребята народ дотошный и понимающий.

Вот так я и влип в эту историю. Анализ показал, что эта проклятущая жестянка находилась под космическим облучением 85+-10 лет, так что о каких-то дурацких выходках не может быть и речи.

Но анализу все равно никто не верил. Все же знали, что я мастак на всякие штуки. «Ну не ты, — говорят, — так тебе!» Синельников видеть меня не мог! Посудите сами, какой разумный человек поверит, что банка чуть ли не в 1920 году загремела в космос, ушла на пять миллионов километров и сто лет сопровождала родную планету в качестве тушеной луны! Не поверит разумный человек и будет прав.

А я? Я про этого проклятого Армора слыхом не слыхал, что он сто лет тому назад свою фамилию на банках рисовал. Я всем твержу, что я тут ни при чем, все мне говорят: «Да-да», а сами глаза в сторону. Только один нашелся, писатель такой, лысый, восторженный, взялся доказывать, что, значит, в 1920 году была предпринята тайная попытка выйти в космос, которая окончилась трагически. Он все уговаривал меня выступать перед школьниками и составить вместе с ним призыв к людям доброй воли о поисках материалов. «Наверняка, — говорит, — Алексей Толстой что-то знал. Я теперь понял, почему он написал „Аэлиту“ как раз в те годы!» Послал я писателя к черту! Единственного человека, который мне поверил, сам к черту послал! Ерунда все это! Невозможно, чтобы эта жестянка сто лет в космосе болталась!

Но ведь она же болталась!

Вот вам и «казус Балаева».

И название обидное придумали. «Казус».