Астрид Линдгрен
Суперсыщик Калле Блумквист
II. Суперсыщик Калле Блумквист рискует жизнью
1
- Ты не в своем уме, - сказал Андерс. - Ты абсолютно не в своем уме! Опять размечтался? Валяешься тут!… Тот, кто был абсолютно не в своем уме, быстро вскочил с зеленой лужайки и оскорбленно уставился на парочку у забора. Светлая как лен челка свисала ему на лоб.
- Миленький, добренький, славный Калле, - сказала Ева Лотта. - У тебя будут пролежни, если ты не прекратишь изо дня в день валяться под грушей и глазеть в газеты, вытаращив глаза. Лето ведь длинное-предлинное!
- Я вовсе не валяюсь тут изо дня в день, да и не глазею, - сердито возразил Калле.
- Да, Ева Лотта, не преувеличивай, пожалуйста! - сказал Андерс. - Разве ты не помнишь воскресенье в начале июня? В тот день Калле ни разу не прилег под грушей и ни разу за весь день не был сыщиком! Воры и убийцы могли тогда бесчинствовать вовсю!
- Да, вспомнила, - подыграла ему Ева Лотта. - У воров и убийц в начале июня и в самом деле было счастливое воскресенье, настоящий праздничный день!
- Убирайтесь к дьяволу! - послал их Калле.
- Да, как раз туда мы и собирались, - сознался Андерс. - Но мы хотели и тебя взять с собой. Если только воры и убийцы смогут хоть часок, или около того, обойтись без твоего присмотра.
- Ой, что ты! Они никак не смогут! - радостно и бессердечно дразнила приятеля Ева Лотта. - Их надо пасти, как маленьких детей.
Калле вздохнул. Безнадежно, абсолютно безнадежно. Суперсыщик Блумквист! Вот он кто! И он требует уважения к своей профессии! Но где оно - это уважение? Ни от Андерса, ни от Евы Лотты он его не видит. А ведь прошлым летом он, абсолютно один, что легко доказать, выследил трех похитителей драгоценностей! Да, конечно, Андерс и Ева Лотта помогли ему, но все-таки это он, Калле, благодаря своей проницательности и умению наблюдать напал на след мошенников.
В тот раз Андерс и Ева Лотта поняли, что он в самом деле сыщик, знающий свое дело. А теперь дразнят его так, словно этого никогда и не было. Словно вообще на свете нет никаких преступников, за которыми нужен глаз да глаз. Словно Калле какой-то болван-мечтатель, голова которого набита глупыми бреднями.
- Прошлым летом вы не очень-то важничали и задирались, - сказал он, возмущенно сплюнув на лужайку. - Когда мы захватили воров, никто не жаловался на суперсыщика Блумквиста!
- Да и сейчас никто на тебя не жалуется, - возразил Андерс. - Но неужели ты не понимаешь, что такое случается раз в жизни! Этот город тихо стоит тут с четырнадцатого века, и до сих пор, насколько мне известно, здесь не нашлось ни одного преступника, кроме все тех же похитителей драгоценностей. С тех пор прошел год, а ты по-прежнему валяешься под грушей и решаешь разные криминальные загадки. Калле, миленький, прекрати это! Поверь мне: куча мошенников не может появиться так сразу.
- И всему есть свое время, ты это знаешь, - добавила Ева Лотта. - Когда-то надо охотиться на мошенников, а когда-то и делать отбивные из Алых.
- Отбивные из Алых - вот это да! - воскликнул с энтузиазмом Андерс. - Алые Розы снова объявили нам войну. Час тому назад явился Бенка и принес грамоту, в которой нам объявляют войну. Читай сам!
Вытащив из кармана большой плакат, он протянул его Калле. И Калле прочитал:
«ВОЙНА! ВОЙНА!
Спятившему предводителю преступного клана, именующего себя Белой Розой.
Тем самым ставится в известность, что во всем государстве Швеции не найдется ни одного крестьянина, у которого был бы поросенок хотя бы приблизительно такой же глупый, как предводитель Белой Розы. Свидетельством этого является следующее: встретив вчера высочайшего из Алых и всеми почитаемого их предводителя посреди большой площади, вышеуказанный подонок не соблаговолил уступить ему дорогу, а в своей неизмеримой дурости позволил себе толкнуть нашего благороднейшего и высокочтимого предводителя и разразиться мерзкими оскорблениями в его адрес. Этот позор может быть смыт только кровью.
Теперь снова начинается война между Алой и Белой Розами. И тысячи тысяч душ, пойдут на смерть во мраке ночи.
Сикстен, дворянин и предводитель Алой Розы».
- А теперь дадим им по кумполу! - сказал Андерс. - Идешь с нами?
Калле усмехнулся, он был доволен. От войны с Алыми, которая с недолгими промежутками бушевала уже много лет, добровольно не отказываются. Она вносила напряженный интерес и увлекательность в их летние каникулы, которые иначе могли бы показаться чуть однообразными. Кататься на велосипеде и плавать, поливать клубнику, исполнять разные поручения в отцовской бакалейной лавке, сидеть на берегу реки и удить рыбу, торчать в саду у Евы Лотты и гонять мяч - этим время не заполнишь! Ведь летние каникулы такие длинные!
Да, летние каникулы, к счастью, были длинными. И, по мнению Калле, это было самое лучшее изобретение на свете. Правда, невозможно даже представить, чтобы такое придумали взрослые! Фактически они позволяли тебе два с половиной месяца болтаться на солнышке, ничуть не беспокоясь ни о Тридцатилетней войне, ни о чем-либо другом в этом же роде. Ну просто нисколечки! Вместо зубрежки можно было посвятить себя войне Роз, что куда приятней!
- Еще бы не пойти! - ответил Калле. - Спрашиваешь!
Учитывая, что с преступниками в последнее время было туговато, великий сыщик Блумквист был даже рад ненадолго освободиться и посвятить себя более благородной войне, которую снова развязали Алые. Интересно поглядеть, какую кашу заварили они на этот раз.
- Отправлюсь-ка я в небольшую разведку, - сказал Андерс.
- Давай! - согласилась Ева Лотта. - Стартуем через полчаса. А я пока что наточу кинжалы.
В словах ее им послышалась внушительность и угроза. Андерс и Калле одобрительно кивнули. Ева Лотта - настоящая воительница, на которую можно положиться!
Кинжалы, которые предстояло наточить, были всего-навсего ножами для хлеба пекаря Лисандера, но все-таки! Ева Лотта обещала папе, прежде чем уйти, повертеть для него точильный камень. Стоять на жгучем июльском солнцепеке и вертеть тяжелый точильный камень - дело трудное. Но если представить себе, что ты делаешь эту адскую работу потому, что точишь необходимое оружие против Алых, то становится гораздо легче.
- Тысячи тысяч душ пойдут на смерть во мраке ночи, - бормотала про себя Ева Лотта, стоя у точильного камня; она так усердно вертела его, что пот выступил у нее на лбу, а светлые волосы завились колечками у висков.
- Что ты сказала? - спросил пекарь Лисандер, поднимая глаза от ножей.
- Ничего.
- Но ведь я что-то такое слышал, - произнес пекарь, пробуя пальцем острие ножа. - Ну ладно, тогда беги!
И Ева Лотта помчалась. Она быстро пролезла в дырку забора, отделявшего ее сад от сада Калле. Там в одном месте не хватало доски. Никто и вспомнить не мог, когда она была, и, несомненно, ее не будет до тех пор, пока Ева Лотта и Калле этого не захотят. Им очень нужен был этот обходной путь.
Случалось так, что бакалейщик Блумквист, человек аккуратный, время от времени говорил пекарю Лисандеру, когда они вместе сиживали в беседке пекаря по вечерам:
- Послушай-ка, братец, может, заделаем этот забор? По-моему, дыра эта придает забору какой-то неряшливый вид…
И всякий раз пекарь отвечал:
- О, подождем, пожалуй, пока ребята вырастут так, что застрянут в этой дыре.
Несмотря на то что Ева Лотта усердно поглощала булочки, она по-прежнему оставалась худой как щепка, и для нее не составляло ни малейшего труда пролезать через узкую дыру в заборе…
С дороги послышался свист: Андерс, предводитель Белой Розы, вернулся из разведки.
- Они сидят в своей штаб-квартире, - крикнул он. - Вперед! На битву! К победе!!!
* * *
Когда Ева Лотта убежала вертеть точильный камень, а Андерс ушел в разведку, Калле снова занял свое прежнее место под грушей. Прежде чем разразится война Роз, он решил использовать короткую передышку перед битвой для важной беседы.
Да, он вел беседу, хотя поблизости не было ни одной живой души.
Сыщик Блумквист разговаривал со своим воображаемым собеседником. Это был дорогой его сердцу спутник жизни, существовавший уже много лет. О, какой удивительный человек был этот собеседник! Он относился к выдающемуся детективу с глубоким уважением, которое тот, видимо, заслуживал и которое столь редко выказывали ему другие, а меньше всего Андерс и Ева Лотта. И как раз в ту минуту собеседник сидел у ног выдающегося сыщика, благоговейно внимая каждому его слову.
- Господин Бенгтссон и фрекен Лисандер проявляют достойную сожаления nonchalans
[1] к преступности в нашем обществе, - заявил господин Блумквист, серьезно глядя в глаза своему воображаемому собеседнику. - Временное затишье существует, очевидно, для того, чтобы заставить их утратить всю свою бдительность. Они не понимают, сколь обманчиво подобное спокойствие!
- Неужели? - спросил воображаемый собеседник, в голосе которого прозвучал неподдельный испуг.
- Да, подобное спокойствие обманчиво, - настойчиво повторил суперсыщик Блумквист. - Этот очаровательный мирный городок, это сверкающее летнее солнце, этот идиллический покой - бац! В любую минуту все может перемениться, а преступление в любую минуту бросить свою устрашающую тень на всех нас.
Воображаемый собеседник задохнулся от ужаса.
- Господин Блумквист, вы пугаете меня, - сказал он, бросая вокруг испуганные взгляды, словно для того, чтобы увидеть, не подстерегает ли их за углом какое-либо преступление.
- Предоставьте все это мне, - предложил ему сыщик. - Не беспокойтесь! Я - на страже.
Воображаемый собеседник был так растроган, так благодарен, что едва мог говорить; от волнения он даже начал заикаться. К тому же его бессвязные изъявления благодарности были внезапно прерваны боевым кличем Андерса, стоявшего у калитки:
- Вперед! На битву! К победе! - И суперсыщик Блумквист вскочил, словно его ужалила оса. Нельзя, чтобы его вновь обнаружили под грушей.
- Прощайте! - сказал он воображаемому собеседнику.
Калле чувствовал, что прощается с ним на довольно долгий срок. Война Роз не оставит ему много времени для того, чтобы он, полеживая на зеленой лужайке, рассуждал о преступности. Да это и хорошо. Откровенно говоря - пустое дело ловить преступников в этом городе. Подумать только! Целый год прошел с тех пор, как поймали грабителей!… Воистину, добро пожаловать, война Алой и Белой Розы!
Однако воображаемый собеседник долго и тревожно смотрел ему вслед.
- Прощайте, - снова повторил суперсыщик. - Я призван на военную службу. Но вы не беспокойтесь. Я не склонен думать, будто именно сейчас может случиться что-нибудь серьезное.
Не склонен думать! Не склонен думать! Вот бежит суперсыщик, которому следует охранять безопасность общества, вот он бежит, весело насвистывая, и его босые загорелые ноги усердно топчут садовую дорожку, когда он мчится к Андерсу и Еве Лотте.
Не склонен думать! На этот раз вы ошиблись, господин суперсыщик!
2
- В нашем городе всего две улицы - одна центральная, а другая задворки, - так объявлял, бывало, пекарь Лисандер всем, кто приезжал в их город из других мест. И пекарь был прав. Стургатан и Лильгатан - вот все, что там было, да еще площадь Стура Торьет
[2]. Остальную часть города составляли маленькие, вымощенные булыжником переулки и тупички, расположенные на холмах и ведущие вниз, к реке. Или вдруг неожиданно оканчивающиеся у какого-то старого обветшалого дома, который по праву своего почтенного возраста упрямо стоял, загораживая дорогу и сопротивляясь всяким попыткам современной перепланировки города. На окраинах можно было, вероятно, найти одну или две спланированные по-современному одноэтажные виллы, утопавшие в великолепных садах, но это было исключением. Большинство садов, как и у пекаря, изрядно заросло старыми шишковатыми яблонями и грунтами или же было покрыто отслужившими свой век лужайками, которые никогда не подстригались. Большинство домов тоже было того типа, что и у пекаря, - большие деревянные строения, которые архитектор прежних времен, одержимый безумной страстью к красоте, разукрасил совершенно неожиданными балкончиками, зубцами и башнями. Красивым этот город, строго говоря, не был, но отличался каким-то старинным домашним уютом и покоем. А возможно, в известном смысле и какой-то прелестью. Во всяком случае в такой вот теплый июльский день, когда розы, и левкои, и пионы цвели во всех садах, а пышные кроны лип на Лильгатан отражались в реке, которая медленно и задумчиво текла по своему руслу.
Когда Калле, и Андерс, и Ева Лотта бежали вдоль берега реки по дороге в штаб-квартиру Алых, они вовсе не задавались вопросом: красив их город или нет? Они знали лишь, что он замечательно хорош как поле военных действий Алых и Белых Роз. Там было столько закоулков, чтобы прятаться, заборов, чтобы перелезать через них, маленьких извилистых переулочков, чтобы отвязаться от преследователей, крыш, чтобы туда взбираться, а также дровяников и разных служб в усадьбах, чтобы забаррикадироваться изнутри. И до тех пор, пока город обладал такими исключительными преимуществами, ему вовсе не нужна была красота. Достаточно того, что солнце светит, а на булыжниках, которыми вымощены улицы, так тепло и приятно ступать босыми ногами. Ощущение было такое, словно в каждой клеточке вашего тела поселилось лето. Чуть гнилостный запах реки, который то тут, то там смешивался со случайными ароматами роз, доносившимися из какого-нибудь ближайшего сада, был приятен, и от него также веяло летом. А киоск на углу улицы, где продавалось мороженое, по мнению Калле, Андерса и Евы Лотты, очень украшал город. Большей красоты здесь и не требовалось.
Они купили себе по порции мороженого за двадцать пять эре каждая и снова двинулись в путь. Чуть дальше, у речного моста, медленно шел патрулировавший улицу полицейский Бьёрк. Пуговицы его мундира сверкали.
- Привет, дядя Бьёрк! - закричала Ева Лотта.
- И вам привет! - поздоровался полицейский. - Привет, суперсыщик! - добавил он, дружески потрепав Калле по затылку. - Нет ли сегодня каких-нибудь новых преступлений?
По лицу мальчика было видно, что он оскорблен. Ведь дядя-то Бьёрк прошлым летом был вместе с ними и пожинал плоды охоты Калле за преступниками. Так что ему-то уж, в самом деле, так шутить не пристало.
- Нет, сегодня никаких новых преступлений не было, - ответил вместо Калле Андерс. - Все воры и убийцы получили приказ прекратить свою деятельность до завтрашнего дня, потому что сегодня у Калле времени для них нет.
- Не-а, сегодня мы отрежем уши Алым, - сказала Ева Лотта, чарующе улыбаясь полицейскому Бьёрку.
Он ей очень нравился.
- Ева Лотта, иногда мне кажется, что тебе следовало бы стать чуточку более женственной, - заметил Бьёрк, огорченно глядя сверху вниз на тоненькую загорелую амазонку, которая, стоя у водостока, пыталась, играя, поймать на согнутый большой палец ноги пустую коробку из-под сигарет. Ей это удалось. Бах! Сильный удар ноги - и коробка из-под сигарет летит вниз, в реку.
- Женственной, о да, но только по понедельникам - непременно, - заверила его Ева Лотта и мило улыбнулась всем своим прелестным личиком. - Привет, дядя Бьёрк, а теперь нам пора отчаливать.
Бьёрк покачал головой и пошел дальше.
* * *
Мост через реку представлял собой большое искушение всякий раз, когда надо было переходить через него. Разумеется, его можно было пересечь в обычном порядке. Но там были перила, совсем узенькие перила. И если перебираться через мост, балансируя на этих перилах, то где-то в животе приятно замирает… Потому что ведь может статься, что плюхнешься вниз, прямо в реку. Само собой, это ни разу еще не случалось, несмотря на многочисленные длительные упражнения на перилах моста. Но кто его знает, никогда ни в чем нельзя быть уверенным. И хотя они очень спешили отрезать уши Алым - дело-то было абсолютно неотложное, - они все - и Калле, и Андерс, и Ева Лотта - сочли, что у них есть еще время для небольшого циркового номера… Разумеется, это было строго запрещено, но полицейский Бьёрк исчез и больше не видно было ни души.
Да нет, одна душа была. Именно в этот момент, когда они целеустремленно карабкались на перила и у них в животе появился леденящий холодок, на противоположной стороне моста показался, ковыляя, старик Грен. На старика Грена никто не обращал внимания. Остановившись перед ребятами, он вздохнул и сказал со своим обычным отсутствующим видом:
- Да, да, веселые забавы у деток! Веселые, невинные забавы у деток, да, да!
Старик постоянно повторял эти слова. Иногда дети передразнивали его. Но, разумеется, он никогда этого не слышал. Когда же Калле по ошибке попадал футбольным мячом прямо в витрину папы Блумквиста, или когда Андерс сваливался с велосипеда, угодив лицом прямо в куст крапивы, случалось, что Ева Лотта, вздыхая, говорила:
- Да, да, веселые забавы у деток, да, да! Они удачно добрались до передней части моста.
И на этот раз никто из них не свалился. Андерс оглянулся, не заметил ли кто-нибудь их фокусы. Но Лильгатан по-прежнему была пуста. Только где-то вдали шел старик Грен. Его ковыляющую походку нельзя было спутать ни с какой другой.
- Никто так странно не ходит, как Грен, - сказал Андерс.
- Грен вообще чудной, - заметил Калле. - Но, может, и станешь чудным, если ты так одинок на свете.
- Бедняга, - пожалела Грена Ева Лотта. - Подумать только: жить в такой жуткой лачуге, и никто у тебя не уберет, не сварит еду и вообще ничего тебе не сделает.
- Чепуха, с уборкой, верно, можно и самому справиться, - после зрелого размышления сказал Андерс. - И я ничего не имел бы против того, чтобы побыть немного одному. По крайней мере тогда оставят в покое модель, которую ты изготовил.
Андерс вынужден был ютиться со множеством маленьких братьев и сестер в крошечной квартирке, и сама мысль о том, чтобы иметь целый дом в собственном распоряжении, была для него не так уж отвратительна.
- О, ты бы стал от такой жизни чудным через неделю, - сказал Калле. - Я имею в виду - еще более чудным, чем ты есть. Таким же чудным, как Грен.
- Папа недолюбливает этого Грена, - сообщила Ева Лотта. - Он говорит, будто Грен ростовщик, процентщик.
Ни Андерс, ни Калле не знали, что такое ростовщик, но Ева Лотта объяснила им:
- Папа говорит, что это такой человек, который одалживает деньги людям, которым они нужны.
- Да, но это, верно, здорово с его стороны, - сказал Андерс.
- Нет, вовсе нет! - возразила Ева Лотта. - Понимаешь, это происходит так. Предположим, тебе необходимо одолжить двадцать пять эре, тебе эти двадцать пять эре до зарезу нужны для чего-нибудь…
- На мороженое, - предположил Калле.
- Попал в точку, - сказал Андерс. - Я уже чувствую, что мне оно необходимо.
- Да, так вот, тогда ты идешь к Грену, - продолжала Ева Лотта, - или к какому-нибудь другому ростовщику. И он дает тебе эти двадцать пять эре…
- Правда? - воскликнул Андерс, радостно удивленный такой возможностью.
- Да. Но ты должен обещать вернуть эти деньги через месяц, - объяснила Ева Лотта. - Но тогда двадцать пять эре будет уже недостаточно. Тебе придется заплатить ему пятьдесят эре.
- Ни за что! - возмутился Андерс. - С какой стати я это сделаю?
- Ребенок! - сказала Ева Лотта. - Ты что, никогда не решал в школе такие вот задачи на проценты? А Грен хочет получить проценты на свои деньги, понимаешь?
- Да, но он же может брать умеренные проценты, - произнес Калле, который не хотел, чтобы бюджет Андерса был окончательно подорван.
- А вот этого ростовщики и не делают, - сказала Ева Лотта. - Умеренно они не берут. Они берут слишком высокие проценты. А по закону это нельзя. Потому папа и недолюбливает Грена.
- Да, но почему же люди такие глупые, как пробки, что одалживают деньги у ростовщиков, - удивился Калле. - Ведь они могли бы одолжить на мороженое у кого-нибудь другого.
- Дурачишка! - сказала Ева Лотта. - Тут речь идет не о двадцати пяти эре, а о тысячах крон. Может, есть люди, которым необходимо, необходимо, ну, просто необходимо получить пять тысяч крон сию же минуту. И может, нет никого, кто бы им одолжил эту сумму. Никого, кроме таких ростовщиков, как Грен.
- Пошлем этого Грена подальше, - заявил Андерс, предводитель Белой Розы. - Вперед, на битву! К победе!
Перед ними стоял дом почтмейстера, а за ним в саду одна из служб - длинное строение под одной крышей, которое использовалось как гараж. Как гараж и штаб-квартира Алой Розы. Потому что сын почтмейстера Сикстен был предводителем этой воинственной банды. Сейчас гараж казался пустым и заброшенным. Издалека можно было увидеть, что к его двери прибит большой плакат. Казалось бы, проще простого пройти через садовую калитку, затем к гаражу и прочитать, что там написано, но так войну Роз не ведут. Это могла быть ловушка. Алые Розы, быть может, лежали в засаде в своей запертой штаб-квартире, готовые броситься на доверчивых недругов, осмелившихся подойти столь близко.
Предводитель Белой Розы инструктировал свои войска:
- Калле, проберись тайком вдоль живой изгороди, пока не очутишься за штаб-квартирой вне поля зрения врага. Заберись на крышу. Живой или мертвый, но добудь этот плакат.
- Плакат - живой или мертвый… Что ты хочешь сказать? - спросил Калле.
- Заткнись! - разозлился Андерс. - Это ты, живой или мертвый, должен добыть плакат, понятно? Ева Лотта, ты тихонько лежишь здесь и наблюдаешь сквозь живую изгородь за происходящим. Если увидишь, что Калле грозит опасность, просвисти нам сигнал.
- А ты, что будешь делать ты? - спросила Ева Лотта.
- Я спрошу мамашу Сикстена, не знает ли она, где он, - ответил Андерс.
Все принялись за дело. Калле вскоре добрался до штаб-квартиры. Чтобы подняться на крышу, большого искусства не требовалось. Калле и прежде проделывал это не раз. Нужно было лишь протиснуться сквозь живую изгородь и взобраться на бак с мусором за гаражом.
Он полз по крыше бесконечно тихо, чтобы враг не услышал его. В самой глубине души он очень хорошо знал, что гараж пустой. Знала это и Ева Лотта, а прежде всего - Андерс, который пошел к почтмейстерше узнать, где ее сынок. Но война Роз имела свои особые правила. И поэтому Калле продвигался вперед так, словно речь шла о рискованной попытке, которая могла стоить ему жизни. А Ева Лотта лежала за живой изгородью и напряженно следила за каждым движением, готовая по-капитански свистнуть, если это, против ожидания, вдруг понадобится…
Наконец вернулся Андерс. Мама Сикстена не знала, где обретается ее любимый ребенок.
Калле осторожно перегнулся через край крыши и, как следует вытянувшись, снял плакат, висевший на двери. Затем он тихо и спокойно вернулся назад тем же путем. Ева Лотта по-прежнему была в дозоре.
- Здорово, о храбрец! - одобрительно произнес Андерс, когда Калле передал ему плакат. - А теперь - почитаем.
«Сикстен - благородный дворянин и предводитель Алых Роз» - вот кто написал эту примечательную грамоту. Но приходится мириться с тем, что для благородного воина дворянского происхождения язык этого послания был на редкость сочным. От дворянина, пожалуй, можно было бы ожидать несколько более утонченных выражений.
«Вы, мерзкие блохастые пудели, да, именно вы, Белые Розы, вы отравляете весь город своим зловонным присутствием. Настоящим извещаем, что мы, благородные дворяне ордена Алой Розы, двинули наши силы на поле битвы в Прерию. Приходите туда как можно скорее, чтобы мы вырвали с корнем отвратительные сорняки, именующие себя Белыми Розами, и развеяли их прах над навозной кучей Юханссона, где ему и место.
Приходите, блохастые пудели!!!»
Ни один человек, прочитавший эти «теплые» слова, не мог бы, пожалуй, догадаться, что на самом деле Алые и Белые Розы были закадычными друзьями. Если не считать Калле и Евы Лотты, Андерс не знал ни одного более верного товарища, чем Сикстен; возможно, такими же были и Бенка с Юнте, тоже великолепные Алые Розы. А если и жил кто-то в этом городе, кого бы Сикстен, Бенка и Юнте ценили так высоко и от чистого сердца, то только этих «мерзких блохастых пуделей» - Андерса, Калле и Еву Лотту.
- Вот оно, - произнес, закончив чтение, Андерс. - В Прерию! Вперед, на битву! К победе!
3
Как хорошо, что на свете существует Прерия! Хорошо для всех поколений детей, которые играли там с незапамятных времен. У старых закаленных отцов семейств становилось тепло на сердце, когда они вспоминали свои детские игры в индейцев в Прерии. Дети более поздних поколений умели извлекать из этого пользу. Если вечером Калле возвращался домой после какой-нибудь особенно оживленной баталии в разорванной рубашке, бакалейщик Блумквист не очень-то высказывался по этому поводу, потому что вспоминал рубашку, разорванную однажды весенним вечером в Прерии примерно лет тридцать назад. А если даже фру Лисандер очень хотелось, чтоб ее юная дочь несколько больше вращалась в обществе девочек, своих сверстниц, вместо того чтобы носиться с мальчишками в Прерия, то ей не стоило и выступать с какими-либо возражениями, потому что пекарь смотрел на нее тогда таким лукавым взглядом и говорил:
- Послушай-ка, Миа, когда ты была малышкой, кто из девчонок в нашем городе усердней всех болтался в Прерии?
Прерия, как известно, была большой общинной степью, расположенной на самой окраине города. Она заросла короткой травой, по которой ходить босиком было одно удовольствие. Весной Прерия поражала свежей зеленью и была сплошным холмистым зеленым морем с желтыми вкраплениями пышнорастущей мать-и-мачехи. Но летнее солнце сделало свое дело, и теперь Прерия, бурая и засохшая, широко раскинулась вокруг.
Калле, Андерс и Ева Лотта, поспешив последовать дружескому приглашению Сикстена, не спускали ослепленных солнцем глаз с поля битвы, пытаясь обнаружить врагов. Однако Алые не показывались. Правда, значительная часть Прерии была покрыта орешником и кустами можжевельника, среди которых легко мог укрыться пробирающийся тайком рыцарь Алой Розы.
Белые Розы, издав свой устрашающий боевой клич, прорвались, теснясь, в заросли. Они осматривали каждый кустик, они сновали в зарослях и искали, но ни одного недруга там не было. Они продолжали искать, пока не добрались до окраины Прерии, до самой Господской усадьбы, но и это им не помогло.
- Что за дурацкая шутка? - спросил Андерс. - Их же нигде нет.
Тогда тишину Прерии разрезал презрительный хохот, исторгаемый тремя мощными глотками.
- Нет, теперь… - начала было Ева Лотта и беспокойно оглянулась по сторонам. - Я думаю, не забрались ли они в Господскую усадьбу?
- Да, они на самом деле в Господской усадьбе, - восхищенно произнес Калле.
Там, на окраине Прерии, среди трепещущих осин стоял старинный дом, благородный старинный дом восемнадцатого века, видавший лучшие дни. Его-то и называли: Господская усадьба. А теперь из окна с задней стороны дома высовывались три торжествующие мальчишечьи физиономии.
- Горе тому, кто приблизится к новой штаб-квартире Алых Роз, - вскричал Сикстен.
- Вот так штука, как это вы… - начал было Андерс.
- Да! Все-то вы хотите знать! - закричал Сикстен. - Очень просто! Двери были открыты настежь!
Господская усадьба, необитаемая уже много лет, пришла в страшный упадок. Считалось, что ее нужно реставрировать и перевезти в городской парк, чтобы превратить в краеведческий музей; такое решение было уже давно принято членами городского муниципалитета. Но деньги для этого собирались путем добровольных пожертвований, и дело шло туго. Тем временем дом все больше и больше приходил в упадок. До недавнего времени запертый, он тем самым оставался недоступным и для городских юнцов. Если сгнившая дверь не могла больше устоять перед захватчиками, то, вероятно, членам городского муниципалитета необходимо было быстренько вмешаться, пока еще существовали какие-то останки для краеведческого музея. Потому что, судя по доносившемуся из дома шуму, прыжки Алых Роз среди панелей восемнадцатого века были не очень-то преисполнены почтения. Старые половицы боязливо стонали от жизнерадостного топота ног, так быстро и неосторожно совершавших дикие прыжки радости по поводу новой штаб-квартиры.
- Мы возьмем этих блохастых пуделей в плен, запрем их здесь, и пусть подыхают с голоду! - восторженно прокричал Сикстен.
Предполагаемые жертвы, преисполненные надежд, промчались навстречу своей судьбе, и Алые ничего не сделали, чтобы им помешать. Дело в том, что Сикстен принял решение: во что бы то ни стало ценою жизни и крови удержать второй этаж, который было легче защищать, ибо туда вела великолепная лестница, а посредине ее уже стояли Алые, которые с помощью воинственных Жестов дали понять, что для них на свете нет ничего приятнее, чем обрушиться на врага.
Белые Розы неудержимо кинулись в атаку. И когда обе сражающиеся стороны встретились, поднялся такой шум и гам, который, услышь его члены краеведческого общества, заставил бы их всех рвать на себе волосы. Их будущий музей трясся до основания, а изящные деревянные перила лестницы скрипели и выгибались. Дикий вой поднимался к старинному, гипсовой лепки, потолку, а предводитель Белой Розы летел с лестницы задом наперед с таким грохотом, который заставил бы всех призраков минувших времен, если таковые здесь существовали, еще больше побледнеть и испуганной толпой попрятаться по углам.
Военное счастье переменчиво. То Белые Розы гнали своих противников почти по всей лестнице вверх, то они, не выдерживая ужасающего натиска, беспорядочно отступали на самый нижний этаж. Когда волны битвы уже полчаса перекатывались то туда, то обратно, обе стороны пожелали некоторого разнообразия. Белые Розы на какой-то момент оттянули свои войска, чтобы подготовиться к последней яростной атаке. Тогда Сикстен тихо отдал своим войскам быстрый приказ. Секунду спустя Алые без предупреждения оставили свои позиции на лестнице и с быстротою молнии ретировались на верхний этаж. Сикстен и его верные соратники, основательно изучившие весь дом в этот же день еще раньше, знали, что здесь есть масса возможностей укрыться в комнатах верхнего этажа и в шкафах. И когда Андерс, Калле и Ева Лотта, стремительно взяв штурмом лестницу, взбежали наверх, Алых словно ветром сдуло. Они сумели использовать свое преимущество в несколько секунд. И сейчас как раз стояли, окопавшись за дверцей прекрасно расположенного шкафа, и наблюдали сквозь щелку, как Белые Розы прямо у них на глазах держали торопливый совет.
- Рассеяться! - приказал предводитель Белой Розы. - Отыскать неприятеля, в какую бы щель, дрожа за свою жизнь, он ни забился! А когда мы найдем его, суд и расправа будут короткими.
Алые, притаившиеся в шкафу, с удовлетворением услышали эти слова. Глаз чрезвычайно довольного Сикстена поблескивал в дверной щели, но Белые ничего об этом не знали.
«Рассеяться»! - приказал их предводитель. Глупее ничего не придумаешь. Это и решило его судьбу. Он первым занялся непосредственно тем, чтобы рассеяться, и исчез за углом.
Как только он оказался вне поля зрения, Калле я Ева Лотта осторожно двинулись в противоположную сторону. Там была дверь, и они открыли ее. За дверью оказалась красивая, залитая солнцем комната, и хотя они прекрасно видели, что комната эта свободна от врагов, они все равно вошли туда и позволили себе небольшую передышку в военных действиях, чтобы выглянуть в окно. Но это, как выяснилось, было серьезной тактической ошибкой. Они вернулись к двери как раз для того, чтобы услышать, как с наружной стороны в замке поворачивается ключ. И услыхать также грубый смех и страшные ликующие крики предводителя Алых:
- Ха, блохастые пудели! Ну, теперь вы в западне! Отсюда вам живыми не выйти!
И еще услыхали они пронзительный голос Бенки:
- Нет уж! Будете сидеть там, пока мхом не порастете! Но мы ведь можем прийти сюда и навестить вас… ну, например, вечером в Сочельник.
И еще голос Юнте:
- Да, не беспокойтесь. Мы придем сюда в Сочельник вечером. Что вам принести в подарок?
- Ваши головы на блюде! - крикнула Ева Лотта.
- С гарниром, как и все поросячьи головы, - поддержал ее Калле.
- Бессовестные до ужаса, - печально сказал предводитель Алых своим соратникам по оружию. Затем, повысив голос, крикнул пленникам: - Есть ли у вас какое-нибудь последнее желание, которое вы хотели бы передать дорогим вашему сердцу дома?
- Да, попроси папу позвонить в воспитательное заведение и сказать, что тебя можно забрать туда, - сказала Ева Лотта.
- Прощайте, блохастые пудели! - сказал Сикстен. - Крикните, когда проголодаетесь, мы нарвем вам немного травы.
Затем, повернувшись к Бенке и Юнте, он стал удовлетворенно потирать руки.
- Мои доблестные братья по оружию! Где-то в этом доме пребывает в настоящий момент маленький жалкий крысенок, именующий себя предводителем Белой Розы. Одинокий и беззащитный! Ищите его! Ищите его, говорю я вам!
Алые не жалели сил. На цыпочках прокрались они вдоль длинного коридора, тянувшегося через весь верхний этаж. Они осторожно заглядывали во все комнаты. Устраивали засаду у дверей шкафов. И знали: где бы ни находился предводитель Белой Розы, он сознает, какая ужасная опасность ему угрожает. Его соратники уже заперты. Он один против троих. Троих, горевших желанием схватить его. Потому что такой подвиг, как пленение предводителя противников, был в войне Роз единственным в своем роде. Примерно таким же, как если бы американцам во время прошлой мировой войны удалось упечь Гитлера в тюрьму Синг-Синг.
Однако предводитель Белой Розы спрятался очень хорошо. Как ни вынюхивали, как ни искали Алые, они и следа его не нашли. До тех пор, пока Сикстен не услышал внезапно слабого потрескивания над головой.
- Он наверху, на чердаке, - шепнул Сикстен.
- А здесь есть чердак? - удивленно спросил Юнте.
Чердак Алые не заметили, хотя основательно обшарили весь дом. Но, возможно, ничего удивительного в этом не было, потому что дверь, выходящая на узенькую винтовую лестницу, была обыкновенной оклеенной обоями дверью, которую едва ли можно было заметить, если не знать, что она существует. Поиски ее отняли немало времени.
Но потом все пошло быстро. Разумеется, Андерс стоял уже в полной боевой готовности наверху, на чердаке, и громогласно предупреждал, чтобы каждый, кто не составил приличного завещания, к нему не приближался. Но это не помогло.
Сикстен, не по возрасту рослый и сильный, шел во главе воинства. Бенка и Юнте ассистировали ему, когда это было необходимо. И вот дико барахтавшегося Андерса поволокли вниз по лестнице и дальше - навстречу неизведанной судьбе.
Калле и Ева Лотта кричали ему слова утешения через запертую дверь.
- Мом-ы, сос-кок-о-рор-о поп-рор-и-дод-е-мом и сос-поп-а-сос-е-мом тот-е-боб-я!
На тайном языке Белых Роз это означало: «Мы скоро придем и спасем тебя!» Перейти на тайный язык - был самый верный способ разозлить Алых. Они уже давно тщетно пытались изучить этот странный язык, которым Белые Розы владели в совершенстве и на котором могли болтать с такой безумной быстротой, что для непосвященного их речи звучали как абсолютная абракадабра. Ни Сикстен, ни Бенка, ни Юнте не видели ни одного из слов этого языка написанным на бумаге, иначе у них не было бы никаких трудностей с разгадкой его тайны. Потому что каждый согласный удваивался и между ними вставлялось «о». Так, например, имя Калле звучало на тайном языке так: «Кок-а-лол-лол-е», Андерс же - «А-нон-дод-е-рор-о-сос».
Язык этот, так называемый воровской жаргон, перешел к Еве Лотте по наследству от ее отца. Однажды вечером пекарь чисто случайно рассказал ей, как он и его товарищи-мальчишки имели обыкновение разговаривать таким образом, когда не хотели, чтобы кто-нибудь понял, о чем они говорят. Безумный интерес Евы Лотты к воровскому жаргону изумил в какой-то мере ее отца, который никогда не замечал у нее сколько-нибудь похожего энтузиазма, когда речь шла о спряжении неправильных глаголов в немецком языке и тому подобном. Но добрый отец послушно просидел с ней весь вечер, тренируя ее, а назавтра она передала все свои знания Андерсу и Калле.
Выжать из Белых Роз ключ к их тайному языку было одной из главных военных целей Алых. Другой - еще более важной - считалось отвоевать у них Великого Мумрика. Великий Мумрик - таково было внушающее почтение название совершенно незначительного предмета, представлявшего собой попросту камешек, своеобразной формы камешек, который некогда нашел Венка. Обладая даже незначительной фантазией, можно было внушить себе, что он похож на какого-то небольшого задумчивого старичка, который, подобно Будде, сидит и созерцает свой пуп. Алые немедленно превратили его в особый талисман, которому приписывали ряд исключительных свойств. Большего и не требовалось, чтобы Белые Розы считали своим священным долгом добраться до него. Самые жестокие битвы бушевали из-за Великого Мумрика. Может показаться странным, что маленькому камешку придавалось такое огромное значение. Но почему бы Алым и не почитать столь же сильно своего Великого Мумрика, как шотландцы, например, свой бриллиант в короне, и не волноваться столь же сильно, когда Белые Розы захватили его, как волновались шотландцы, когда англичане поместили этот бриллиант в Вестминстерское аббатство?
Печально, но факт, что Белые Розы в настоящий момент владели Великим Мумриком и прятали его в неизвестном месте. Вообще-то не составляло труда хранить камешек там, где никому не было бы под силу найти его. Но в неписаные правила ведения войны Роз входило, что тот, в чьих руках случайно оказывался Великий Мумрик, оставлял противнику хоть какую-то путеводную нить, намек, где искать сокровище. Путеводная нить могла существовать в виде карты, которую очень трудно было расшифровать, а частично и сбивающей с толку. Или же в виде ребуса, нацарапанного на клочке бумаги, который темной ночью подбрасывался в почтовый ящик врага и из которого, применив всю проницательность, можно было вызнать, что Великий Мумрик спрятан в пустом вороньем гнезде на верхушке вяза, который растет в самом северном углу кладбища, или под одной из черепиц на дровяном сарае сапожника Бенгтссона.
Но как раз сейчас ни в одном из этих тайников его не было. Камешек как раз был в другом месте. И одним из главных поводов для того, чтобы в этот теплый июльский день снова вспыхнула война Роз, было как раз то, что Алые хотели бы узнать поточнее, где находится этот тайник сейчас. Взяв предводителя Белых Роз в качестве заложника, было, очевидно, не так уж сложно это узнать.
- Мы скоро придем и спасем тебя, - крикнули Ева Лотта и Калле.
И их предводитель действительно нуждался в том, чтобы его чуточку подбодрили. Так как в этот момент сильные руки вели его на мучительный допрос, чтобы дознаться, где Великий Мумрик и каков ключ к их тайному языку.
- Я нон-и-чоч-е-гог-о нон-е сос-кок-а-жо-ж-у! - героически и громогласно заверил Андерс, проходя мимо двери, за которой томились в плену его товарищи по оружию.
- Ну погоди! Ты скоро перестанешь чочокать, - пригрозил Сикстен, еще сильнее сжав его руку. - Не беспокойся, мы из тебя вытрясем, что это значит.
- Будь сильным! Будь стойким! - кричал Калле.
- Держись, держись, мы скоро придем! - кричала Ева Лотта.
И сквозь запертую дверь услыхали они последние слова своего предводителя:
- Да здравствует Белая Роза!
А следом за этим:
- Отпусти мою руку! Я следую за вами добровольно. Я готов, господа!
Потом они больше ничего не слышали. Великая тишина воцарилась над их тюрьмой. Неприятель покинул дом, захватив с собой предводителя Белой Розы.
4
Разумеется, Алые намекнули, что Калле и Ева Лотта останутся там, куда их посадили, пока мхом не порастут. Но это, вероятно, сказано было не слишком буквально. Даже в войне Роз ребята вынуждены были принимать во внимание весьма обременительный и постоянно мешающий элемент, именуемый родителями. Конечно, в глубине души благородным воителям бывало досадно, когда в разгар самых жарких сражений приходилось прекращать боевые действия, отправляться домой и есть жаркое и кисель из ревеня. Но родители раз и навсегда решили, что дети, как бы там ни было, должны соблюдать время трапез. И неписаным правилом войны Роз являлось, что нужно смириться с этими дурацкими родительскими требованиями. А не сделав этого, рискуешь очень серьезным перерывом в военных действиях!
Ведь родители обладают таким безграничным отсутствием такта, что спокойненько могут запретить тебе выходить из дома в тот самый вечер, который станет решающим в битве за Великого Мумрика. Да и вообще родители прискорбно мало разбираются во всех этих Великих Мумриках, даже если в их собственных детских воспоминаниях о Прерии, словно случайная полоска света, брезжит иногда искра их былого, ныне померкнувшего разума.
Когда Алые ушли вместе с Андерсом, оставив Калле и Еву Лотту запертыми в пустой комнате необитаемого дома умирать с голоду, то это, следовательно, означало лишь то, что они будут умирать примерно два часа или, другими словами, до семи часов вечера. В семь часов как у бакалейщика Блумквиста, так и у пекаря Лисандера, да и в других домах городка, обильно и питательно обедали. За некоторое время до рокового удара часов Сикстен пошлет Венку или Юнте крайне тихо открыть дверь пленникам. Поэтому Калле и Ева Лотта с непоколебимым спокойствием смотрели в глаза голодной смерти. Но быть запертыми таким гнусным образом казалось им оскорбительным. Кроме того, это означало окончательную, сокрушительную победу Алых. Их превосходство именно сейчас, когда они взяли в плен и увели с собой предводителя Белых Роз, было, по правде говоря, катастрофическим. И даже то, что Великим Мумриком владели теперь Белые Розы, не могло уравновесить этот позор.
Ева Лотта с горечью смотрела в окно вслед уходившим врагам. Они шли, окружив со всех сторон предводителя Белой Розы. Они шагали вперед боевым шагом по земле, поджариваемой солнцем Прерии, по дороге к городу. И вскоре исчезли вдали.
- Интересно, куда они его поведут? - спросила Ева Лотта.
- Ясное дело, в гараж Сикстена, - сказал Калле и огорченно добавил: - Будь у нас хотя бы газета или еще что-нибудь!
- Газета! - раздраженно сказала Ева Лотта. - Читать газету, когда надо попытаться выбраться отсюда!
- Ты абсолютно права, - согласился с ней Калле. - Нам надо выбраться отсюда. Поэтому мне и нужна газета.
- Думаешь, там будет что-нибудь про то, как лучше спускаться по стенам домов?
Ева Лотта свесилась из окна, чтобы смерить взглядом расстояние, отделявшее их от земли.
- Ясное дело, прыгнем - разобьемся, - продолжала она. - Но тут уж ничего не поделаешь!
Калле вдруг удовлетворенно свистнул.
- Обои! О них я и не подумал. Они сгодятся.
Он быстро сорвал большой кусок отклеивавшихся обоев. Ева Лотта удивленно смотрела на него.
- В восемнадцатом веке это были, верно, очень красивые обои! - сказал Калле.
Наклонившись вниз, он просунул большой кусок обоев в щель под дверью.
- Азбука сыскного дела, - заявил он, вытаскивая из кармана складной перочинный нож.
Выбрав самое маленькое и самое тонкое лезвие, он осторожно сунул его в замочную скважину. С наружной стороны двери послышалось легкое звяканье. Это упал на пол ключ.
Калле снова втянул обои в комнату, и действительно на них лежал ключ. Он упал туда, куда надо.
- Как говорится, азбука сыскного дела, - сказал суперсыщик Блумквист, намекая тем самым Еве Лотте на то, что его деятельность сыщика вынуждает его ежедневно открывать запертые двери тем или иным хитроумным способом.
- О, Калле, мы победим! - восхищенно воскликнула Ева Лотта.
Калле отпер дверь. Они были свободны.
- Но мы не можем двинуться в путь, не попросив извинения у Алых, - сказал Калле.
Он выудил огрызок карандаша из неистощимого кармана своих брюк и протянул его Еве Лотте. И она написала на обратной стороне обоев:
«Упрямые черепушки, именуемые Алыми Розами! Ваши попытки заняться выращиванием мха позорно провалились. Примерно пять минут и тридцать секунд мы ждали, что мох начнет расти, но нам надоело, и мы уходим. Жалкие сопляки, разве вы не знаете, что Белые Розы умеют проходить сквозь стены?»
Тщательно закрыв окно, они набросили крючки, затем заперли дверь снаружи, оставив ключ в замочной скважине. На ручку двери повесили прощальное письмо.
- Придется им поломать голову. Окно закрыто изнутри, а дверь заперта снаружи - ну и удивятся же они, как мы выбрались оттуда, - сказала Ева Лотта, замурлыкав от удовольствия.
- Очко в пользу Белой Розы, - воскликнул Калле.
* * *
В гараже Сикстена Андерса не оказалось. Калле и Ева Лотта чрезвычайно осторожно провели рекогносцировку, чтобы узнать, как освободить оттуда Андерса. Но гараж стоял все такой же тихий и пустой, как всегда.
Мама Сикстена развешивала в саду выстиранное белье.
- Не знаете ли вы, тетушка, где Сикстен? - спросила ее Ева Лотта.
- Да нет, но он был здесь недавно, - ответила почтмейстерша. - Вместе с Бенкой, Андерсом и Юнте.
Алые явно увели своего пленника в более надежное место, но куда?
Ответ находился совсем рядом с ними. Калле увидел его первым. В зеленую лужайку был ввинчен перочинный ножик и на его острие торчал маленький клочок бумаги. Это был ножик Андерса, и Калле, и Ева Лотта тотчас узнали его. А на клочке было написано одно-единственное слово: «Юнте».
Предводителю Белых Роз удалось в какой-то - миг, когда за ним не наблюдали, оставить это лаконичное сообщение своим соратникам.
Калле глубокомысленно наморщил лоб.
- Юнте! - сказал он. - Это означает только: одно: Андерс сидит в плену - у Юнте дома.
- Да ты что? - спросила Ева Лотта. - Если он сейчас у Юнте, то куда хитрее было бы написать «Бенка», а вовсе не «Юнте».
Калле не ответил на это ни слова.
Юнте жил в той части города, которая называлась Плутовская горка. Там в небольших лачугах ютились не самые сливки общества в этом городе. Но Юнте и не претендовал на то, чтобы принадлежать к ним. Он вполне довольствовался покосившейся лачугой, где жила его семья, лачугой, вмещавшей комнату с кухней в нижнем этаже и маленькую мансарду наверху. Мансарда была обитаемой только летом. Зимой там было слишком холодно. Но сейчас на дворе стоял июль, и в мансарде было жарко, словно в свинцовых тюремных камерах Венеции, и, следовательно, она очень подходила для мучительного допроса. Юнте имел единоличное право на мансарду. Здесь он спал на простой походной кровати, здесь была его модельная полка, сбитая из ящиков из-под сахара, здесь он хранил свой склад детективов и коллекцию марок, и все самое дорогое, чем владел в этой жизни. И ни один король не мог бы быть более доволен своим дворцом, чем Юнте своей маленькой каморкой, где неподвижно застыл теплый воздух, а на потолке жужжали мухи.
Вот туда-то Алые и привели Андерса. Потому что, к их счастью, папа и мама Юнте были сегодня на принадлежавшем им маленьком участке земли сразу за городом. Юнте должен был хозяйничать один и сам поджаривать себе колбасу и картошку, если проголодается.
А поскольку мама Сикстена развешивала в саду белье прямо против штаб-квартиры Алых в гараже и поскольку дома у Юнте было так замечательно благодаря отсутствию родителей, Сикстен счел великолепной выдумкой перенести мучительный допрос подальше, в каморку Юнте на Плутовской горке.
Калле и Ева Лотта держали совет. Конечно, они могли начать свою спасательную экспедицию немедленно, но, немного поразмыслив, решили, что разумнее подождать. Глупо показаться Алым прямо сейчас. Скоро обед. Скоро Сикстен пошлет Бенку или Юнте в Господскую усадьбу, скоро Бенка или Юнте застынут в безмолвном удивлении по случаю бегства Калле и Евы Лотты. Мысль об этом была глубоко сладостной. Жалко было бы уничтожить такое прекрасное очко в их пользу.
Калле и Ева Лотта решили перенести свою спасательную экспедицию на время после обеда. Кроме того, они очень хорошо знали, что Андерс получит отпуск под честное слово, чтобы пойти домой и тоже пообедать. И вероятно, ничего не может быть унизительней для спасательной экспедиции, как прибыть как раз в тот момент, когда тот, кого надо спасти, самостоятельно отправляется домой поесть.
- А вообще, - сказал Калле, - если собираешься кого-нибудь выслеживать, кто сидит дома, то нужно подгадать, когда стемнеет и люди зажгут свет, но не успеют еще опустить штору. Это знает всякий, кто хоть сколько-нибудь смыслит в технике криминального дела.
- У Юнте нет никакой шторы, - сказала Ева Лотта.
- Тем лучше, - произнес Калле.
- Ну, а как же мы сможем их выслеживать через окно мансарды? - недоумевала Ева Лотта. - Правда, я длинноногая, но…
- Видно, что ты ничего не читала по технике криминального дела. Как ты думаешь, что делают криминалисты в Стокгольме? Если им надо наблюдать за квартирой на четвертом этаже, где находятся мошенники, они ищут доступ в квартиру на другой стороне улицы, лучше всего на пятом этаже, чтобы подняться чуть выше этих негодяев. И вот полицейские стоят там с биноклем и смотрят прямо на них, пока они не опустят шторы.
- Будь я негодяйкой, я опустила бы штору прежде, чем зажечь свет, - сказала практичная Ева Лотта. - А вообще, в какую квартиру, ты думаешь, мы найдем доступ, чтобы наблюдать за Юнте?
Об этом Калле еще не думал. Криминалистам в Стокгольме, верно, куда легче добывать доступ в квартиры. Им достаточно показать свое удостоверение полицейского. Маловероятно, что так же хорошо пройдет этот номер для Калле и Евы Лотты. Кроме того, напротив дома Юнте никакого дома не было, так как там текла река. Но совсем рядом с домом Юнте стоял другой дом, да, другой. И это был дом старика Грена. Старая, полуразвалившаяся двухэтажная деревянная лачуга. Столярная старика Грена находилась в нижнем этаже, а сам он жил наверху. «Можно ли получить доступ в жилище Грена? - ломал себе голову Калле. - Заявиться к нему и учтиво спросить, нельзя ли расположиться в его окне, чтобы немножко понаблюдать?»
Калле и сам понимал, каким глупым было бы такое предложение. Кроме того, здесь была еще одна загвоздка. Дом Юнте и дом старика Грена были, конечно, обращены фронтонами друг к другу, но в доме старика Грена не было, к сожалению, окон против окон Юнте в верхнем этаже.
- Я знаю, - сказала Ева Лотта. - Мы влезем на крышу старика Грена, это единственный способ.
Калле восхищенно взглянул на нее.
- Если учесть, что ты вообще ничего не читала по криминалистике, ты в самом деле не так уж и глупа! - сказал он.
Да, крыша старика Грена - единственное, что им оставалось. Она была расположена чуть выше чердачной каморки Юнте. И на окне Юнте - никакой шторы. Просто бесподобный наблюдательный пункт.
С легким сердцем отправились Калле и Ева Лотта домой - обедать.
5
Было темно и тихо, когда они часа через два крались по Плутовской горке. Совершенно темно и тихо. Маленькие деревянные лачуги стояли там совсем рядом, тесня друг друга в борьбе за жизненное пространство. Частица жаркого июльского дня еще витала среди домов. Было темно, вся Плутовская горка покоилась, окутанная теплым пушистым мраком. Порой из какого-нибудь маленького окошка или двери, открытой навстречу летнему вечеру, темноту прорезали лучи света. Мрак был напоен разными запахами. Запахи кошки, и жареной салаки, и кофе смешивались с одуряющими ароматами цветущего жасмина и таким же одуряющим благоуханием от какого-нибудь помойного ведра, которое уже давным-давно следовало опорожнить.
В тихих переулках не было ни души. Обитатели Плутовской горки не проводили ночи вне дома. Они все замкнулись в четырех стенах своего жилища и вкушали отдых и покой после дневных трудов в маленьких тесных кухоньках своих лачуг, где на плите ворчал кофейник, а на подоконниках цвела герань.