— Это очевидно, — сказал судья Лестер, повысив свой кроткий голос, чтобы вмешаться, — что данное слушание может тянуться до бесконечности, скажем так. И может быть, созванное заново, оно будет в должном порядке. На данный момент, однако, я готов предложить суду удалиться и обсудить полученные сведения. — Судья остановился и снова разложил свои бумаги. — Я хотел бы задать последний вопрос основной стороне, — продолжил он, глядя прямо на доктора. — Доктор, вы сказали, что вы знаете этот промежуток дороги. Я делаю вывод, что это ваш обычный маршрут. Это ваш ежедневный маршрут?

— Ежедневный, — ответил доктор, — пять дней в неделю. И обычно дважды в день, в оба конца, скажем так, поскольку я часто езжу на ланч домой.

— Понимаю. Дальше. Это ваша привычка. И в вашей привычке — судя по частоте таких явлений — засекать ваш спуск на светофоре в Дрексале?

— В восточном направлении, на обратном пути — да. В западном направлении — нет. Западный маршрут, строго говоря, не спускается к Дрексалу, это почти горизонтальный подступ, с отклонением, которое начинается не более чем через 75 ярдов от светофора. До этого пункта это слепой промежуток дороги.

Судья Лестер кивнул, положив одну руку на висок. Через мгновение после этого он посмотрел на часы и обратился к присяжным заседателям:

— Если у вас нет больше вопросов, суд может удалиться. Полученные сведения не совсем ясны, но дискуссия по этому поводу может оказаться плодотворной. В любом случае мы хотели бы сейчас удалиться на ланч. Не будет ли любезен назначенный старшина присяжных провести суд через эту дверь, пожалуйста? — Судья закончил, показав жестом на маленькую дверь между своим столом и Жюри, после чего бизнесмен, сидевший слева в нижнем ряду, встал и, официально кивнув судье и доктору, резко повернулся и повел процессию через маленькую коричневую дверь.

— Доктор, — судья Лестер, повысив голос, монотонно заговорил, — вы, наверное, хотели бы тоже пойти на ланч? На втором этаже есть кафетерий: это через дверь, через которую вы входили, и вверх по лестнице направо. Пожалуйста, возвращайтесь до двух часов.

После этого двое мужчин обменялись маленькими кивками, слегка отрывистыми, каждый сошел со своей трибуны, и они пошли в разных направлениях, судья через маленькую коричневую дверь, идентичную остальным, которая была напротив, ту, в которую проходил суд, пока сам доктор выходил обратно через большую переднюю дверь, ту самую, через которую он входил.

9

Тем временем в Клинике, как раз в тот момент, когда Большое Жюри удалилось на обсуждение, Барби Минтнер была в комнате отдыха для медсестер и переодевалась из своего белого халата в уличную одежду. Это был субботний полдень, и ей пора было уходить.

Рядом с угловым диванчиком в самом дальнем конце от окна стоял лакированный соломенный экран, припасенный вот для какой цели: чтобы эти юные женщины-медсестры могли спокойно переодеваться в свои халаты. Это было удобно, поскольку все они — за исключением медсестер, проживающих здесь, Элеанор Торн и Бет Джексон, — жили не в Клинике. Теперь, однако, Барби Минтнер могла только воспользоваться половиной преимущества ширмы, стоя с одной стороны и переговариваясь с медсестрой Торн, которая сидела рядом на диванчике, оживленная, с лучезарным взглядом, но все же немного суровая.

— Какая замечательная блузка, — сказала медсестра Торн, когда девушка одела светлую серую английскую блузку через голову. — Где ты такую нашла? — И она сузила глаза, чтобы рассмотреть блузку получше.

— Это было не точно то, что я хотела, — начала Барби, встряхнув застенчиво кудрями, но тут же улыбнулась, легкой походкой подойдя к зеркалу, и стала заправлять края под темно-синюю юбку.

— О, она очень красивая, — с настоящим обожанием продолжала медсестра Торн.

— Но мне нравится, — скучным тоном ответила Барби, поворачиваясь так и эдак перед зеркалом, видимо, пытаясь удобно расправить надетую блузку. Она начала что-то тихонько напевать, поправляя воротничок блузки, затем вытянула назад руки, чтобы справиться с застежками на спине. Медсестра Торн встала, чтобы помочь ей, и Барби воскликнула: «О, спасибо!» с легким оттенком благодарного удивления, хотя вообще-то медсестра Торн очень часто помогала ей с этими застежками, поскольку она очень часто находилась рядом, когда Барби переодевалась.

— Я надеюсь, что я говорю по делу, Барби, — сказала Элеанор, твердо нажав на первую застежку, — и это, я думаю, тебя не обидит, но… Ты должна понимать, какова моя позиция, я имею в виду, ответственность, моя ответственность за персонал… — Она пристально посмотрела в зеркало, в котором отражалось лицо Барби с выражением стыдливой невиновности. И тут же продолжила более мягким тоном: — Бет — медсестра Джексон — полагает, что есть некоторые причины полагать… что один из наших молодых людей вас побеспокоил. — Она спешно закончила работу с застежками — и тут же снова посмотрела в зеркало, в котором ее глаза, с металлическим отблеском, встретились с мягкими, огромными голубыми глазами девушки.

И Барби начала с негодованием:

— Меня? Да я никогда… Бет это сказала? Меня побеспокоили? Но что именно она сказала?

— О, я ее заверила, что она преувеличивает, — торопливо ответила медсестра Торн в попытке успокоить девушку и положила руку ей на плечо, — потому что если бы с тобой обошлись неучтиво — то ты бы сразу же пришла и сказала об этом мне.

Лицо Барбары от этих слов стало малиновым, и она опустила свои большие глаза.

— Так что если он, — продолжила медсестра Торн, — я не буду сейчас назвать никаких имен… или если кто-то из них… попробует сказать тебе что-то неприличное или попытается заигрывать… Да! Ты должна мне немедленно все об этом рассказать!

В этот момент Барби, казалось, полностью пришла в себя, по крайней мере, она снова взглянула в зеркало, мило и удивленно.

— Я ссылаюсь, конечно, — продолжила медсестра Торн слегка раздраженно, — на этого мальчишку из аптеки, племянника мистера Эдвардса. Ральфа.

Барби продолжала разглядывать себя в зеркале, расчесывая волосы, беспечно улыбаясь и даже попытавшись легко рассмеяться в знак протеста.

— Нет! — воскликнула она радостно. — Не этот — простите меня, — не он! Господи боже, как Бет могла?! О, это действительно так забавно! — Она резво взмахнула расческой над волосами. — Действительно! — И, зардевшаяся, она повернулась, чтобы посмотреть в лицо медсестре Торн, которая разглядывала девушку с обеспокоенной улыбкой.

— В самом деле, — сказала пожилая женщина, — я не предполагала, что ты была заинтересована в нем. Все, что я пытаюсь понять — это следующее: делал ли он какого-то рода попытки завязать отношения с тобой?

— Он? — воскликнула Барби, пересекая комнату, чтобы взять сумочку. — Ради бога, как он мог? Вы знаете, каковы мальчишки… Ну значит, я этого не заметила! — наконец заявила она, как будто до нее это дошло только что, совершенно случайно. И, торжествуя, в тот момент она снова повернулась, бесхитростная, посмотреть в лицо Элеанор Торн, а затем снова к зеркалу, оглядывая себя с ног до головы, каждый инч, американская девочка-мечта, энергично, почти по-армейски оправляя конусообразную габардиновую голубую юбку и сетчатую жемчужную новенькую блузку.

— Значит, все-таки что-то было, — сказала Элеанор старательно небрежно, хотя ее лицо на какой-то момент казалось до ужаса мрачным, и отвернулась.

— Но, Элеанор, — взмолилась Барби, настойчиво помотав своей хорошенькой головкой, — разве вы не видите? Я даже этого не заметила! — И она посмотрела таким взглядом, который только подтверждал, как сильно она сама изумлена своей добродетелью, остающейся всегда вне подозрений. После этого медсестра Торн, махнув рукой на свой вопрос, подошла ближе к девушке, очень близко, и, все еще оставаясь серьезной, но уже ничуть не хмурясь, дотронулась до ее плеча, а Барби, широко распахнув удивленные глаза, пыталась понять, что же все-таки происходит.

— Ты выглядишь очень привлекательно, — сказала Элеанор, и голос ее слегка задрожал. — Ты производишь чудесное впечатление, — с этими словами она нежно дотронулась до воротничка ее блузки, до серой, сияющей перламутром сеточки. Прозрачная серая блузка, словно созданная для того, чтобы только намекнуть на то сокровище, на гнездышко под кружевами, широкие края синей нейлоновой комбинации многообещающе выглядывали сквозь сияющий серый, и это было как филигранное, невозможное завершение ее нежности — и обещание.

— Мне действительно нравится, — призналась Барби, как будто с откровенной беспристрастностью, глядя на себя в зеркало и дотрагиваясь до волос. Затем она отошла от медсестры Торн вплотную к зеркалу и наклонилась, вглядываясь в свое отражение, как будто на расстоянии ей что-то показалось, но — всего лишь показалось, пятнышко или тень. Она добродушно вздохнула и передернула плечами, видимо, даже слегка раздраженная своей безупречностью. Затем, застегнув сумочку, она направилась за пальто, и настроение ее становилось все лучше и лучше.

— Господи, да мне надо бежать! — воскликнула она, глядя на часики на вытянутой руке. — Я уже не знаю, ухожу я или прихожу! Какой ужас! — И она лучезарно улыбнулась, будто озорной ребенок, Элеанор Торн, но та все еще казалась обеспокоенной.

— Барбара, — монотонно произнесла она, — такая привлекательная девушка, как ты, должна вести себя очень осторожно, потому что мужчины тобой интересуются. Очень осторожно.

— Сказала бы я! — с понимающим видом тягостно вздохнула Барбара, отдав должное серьезным предостережениям медсестры Торн, но тут же снова приняла веселый вид. — Сегодня здесь, завтра там, — легко пропела она, — и пусть все плохое нас не тревожит, они ведь такие дети, в самом деле…

— Будь умницей, дорогая, — сказала медсестра Торн, и в ее голосе еще чувствовалась бесконечная печаль. Затем она наклонилась, чтобы поцеловать девушку в щеку, осторожно, стараясь не запачкать ее, но тем не менее весьма ощутимо надавив плечом.

— До свиданья! — сказала Барби, от всего сердца улыбнулась и помахала рукой, а затем толкнула дверь, открыла ее и ушла.

Медсестра Торн пересекла комнату по направлению к дивану и улеглась, положив руку поверх своих наполовину прикрытых, блестящих глаз.

10

В то время когда Барби дошла до веранды Клиники и стала спускаться по парадной лестнице, было очевидно, что ее воодушевление поуменьшилось и в ней больше не чувствовалось «сияние чистой радостью от жизни», которое было ей так свойственно и отличало ее среди остальных.

Прогуливаясь вдоль дороги, посыпанной галькой, теперь она уже не казалась просто частью окружающего, с легким пальто, перекинутым через руку, с плоской сумочкой, крепко прижатой к груди, свободно размахивая другой рукой, чтобы не испортить силуэт, если кто-то посмотрит на нее из окна Клиники.

Идти на высоких каблуках было неудобно, но она выдерживала это неудобство со снисходительностью, смотрела с интересом вниз, на носки своих туфель, такие маленькие, и даже с оттенком какой-то гордости. И она шла по дорожке маленькими детскими шажками и думала, что она никогда не была совсем одна. И, видимо, так оно и было.

Она дошла до выхода, и от буквально животного чувства присутствия поблизости какого-то другого существа ее плечи вздрогнули и передернулись, и, когда из-за поворота выехала машина, обгоняя ее по дороге, то глядя на ее спину, то на изгиб ее ног, можно было представить, что она чувствует каждый шов на своих чулках, блестящих и плотно облегающих, вся словно натянутая стрела.

Это был Ральф Эдвардс за рулем кабриолета своей соседки.

— Ну привет, — сказал он, сбрасывая газ, когда поравнялся с Барби, а затем останавливая машину в нескольких ярдах впереди нее. Он наклонился и открыл перед ней дверцу машины. — Залезай, я тебя подброшу.

Он произнес это мимоходом, без следа от его обычной усмешки.

Следующий шаг девушки был в направлении двери машины, но она остановилась, как будто бы ее к этому принуждали, и спросила почти раздраженно:

— Зачем, какой дорогой ты едешь?

— Я имел в виду — к автобусной остановке, — сказал Ральф, нахмурившись. — Я еду в школу, но если тебе по пути, я могу тебя подбросить… — он взглянул на часы, — у меня, похоже, еще есть время.

— О, тебе об этом не нужно беспокоиться, — сказала Барби, оглядев свой путь. — Такой чудесный день! — И она лучезарно улыбнулась, обернувшись вокруг, и на мгновение показалось, что она обожает всех, и саму себя тоже, а затем, подарив свою улыбку всему окружающему, она наконец подарила ее и молодому человеку, потому что он тоже должен был разделить ее радость от жизни.

— Ну так залезай, — сказал он, наклоняясь по направлению открытой двери, явно в нетерпении. — Я могу куда-нибудь тебя подбросить.

Она засмеялась, словно какой-нибудь идиот-ухажер бросил жемчуг к ее ногам.

— Нет, на самом деле, — она дотронулась до волос, рассеянно глядя мимо него. — Такой чудесный день…

— Пожалуйста, Барбара, — искренне произнес юноша. — Я хочу поговорить с тобой.

Барбара пристально посмотрела на него, вероятно, так же она смотрела бы на маленького мальчика, чье шутовство было каким-то забавным, но трудным для понимания. На сиденье рядом с Ральфом Эдвардсом, как низкий подлокотник, отчеркивающий границу между ними, лежала большая книга.

Затем, все же не поверив в его кажущееся отчаяние, она уселась на сиденье, хотя постаралась отодвинуться подальше от него и поближе к своей двери.

— Ну хорошо, если недолго, я не возражаю, — сказала она, все еще улыбаясь. — Такой приятный день для прогулки на автомобиле.

И они поехали.

Держа руль, Ральф Эдвардс, словно бы ему передалась энергия и мощь машины, тут же забыл о собственной стеснительности.

— Мне нужно было заехать за книгой, — сказал он, объясняя. — Я вчера забыл ее в диспансере. — И, словно в подтверждение этого, он кивнул, с каким-то тотальным безразличием, в сторону мышиного цвета учебника, который лежал на сиденье между ними, затем поднял его и положил на пол под сиденье. — Экзамен сегодня днем, — продолжил он, — по биохимии.

Они выехали на бульвар, все больше набирая скорость, и ветер рывками затрепетал в машине, задувая через лобовое стекло, и неистово шарил по их лицам, врываясь через опущенные боковые окна. Было очевидно, что от этого прическа Барби пострадает самым ужасным образом, и она обеими руками схватилась за голову.

— О, это ужасно! — вскричала она.

Ральф слегка замедлил ход.

— Лучше ехать вот так, — сказал он беспечно.

Барби посмотрела на него многозначительным мрачным взглядом, выражая свою раздраженность, и стала закрывать окно со своей стороны.

— В этом больше смысла, — жестко сказала она, а затем уселась обратно и неотрывно уставилась в боковое окно со своей стороны.

На мгновение Ральф сосредоточился на дороге, затем, пару раз посмотрев на Барби, он начал напевать без слов, пресыщенный, постукивая кончиками пальцев по краю руля. Он включил радио, отыскал на волнах популярную танцевальную программу, «Танцплощадка», и стал уверенно напевать чуть громче.

— Любишь танцевать? — спросил он девушку, из осторожности не отрывая глаз от дороги.

— Я? — ответила Барби со смешком, который был одновременно беззаботным и удивленным. — Люблю! — сказала она решительно и начала напевать свой собственный мотив, уставившись вперед.

Ральф Эдвардс полностью повернулся к ней и оглядел ее с ног до головы. Он начал было говорить, но его голос вдруг прервался, и он смущенно рассмеялся и достал сигарету из кармана рубашки.

— Ты куришь? — спросил он, протягивая ей пачку, но, пока он так долго смотрел на девушку и протягивал ей сигареты, машина съехала на один из откосов дороги, и ему пришлось неуклюже выруливать, чтобы избежать столкновения с указателем на насыпи.

Между тем Барби, притворившись, что не заметила этого инцидента, ответила, пытаясь перекричать весь этот грохот.

— Я не курю, спасибо.

— Ты не куришь? — спросил Ральф, в том же тоне, как будто ничего не произошло. — Правда? — Он выдавил усталую улыбку, словно намекая, что она была слишком добродетельна для него. Однако Барби по-прежнему была поглощена тем, что сосредоточенно делала вид, что ничего не заметила, и так увлеклась, что не заметила даже его слов.

— А ты ничего больше сказать не хочешь? — поторопился юноша снова задать вопрос. — И почему так? — Он улыбнулся ей белоснежной улыбкой, но Барби продолжала напевать, вообще не глядя в его сторону.

Затем они остановились на светофоре, на спокойном перекрестке, где сигнал светофора казался бесконечно красным.

— Скажи, ты знакома с этим парнем, Эйхнером? — спросил неожиданно Ральф своим тоном школьника. Поскольку мотор был заглушён, теперь его голос звучал гораздо громче, чем обычно.

Барби вздрогнула и озабоченно осмотрелась по сторонам.

— Кто, Фред? Ты что имеешь в виду?

Недалеко от машины, на углу, стоял мальчишка, склонившись на одно колено, развязывая пачку дневных газет; суконная сумка цвета оранжевого щербета с потертыми черными штампами лежала, свернутая, на солнце у его ног.

Ральф несколько отрывисто рассмеялся.

— Фред? Конечно, старина док Фред Эйхнер! Уверен, они не добили его сегодня перед Большим Жюри! Мой дядя мне об этом рассказывал. Он на днях попал в крупную автомобильную аварию.

Барби от удивления вздрогнула и выпрямилась и теперь сидела точно параллельно своему сиденью.

— Сегодня? О, почему они мне ничего не сказали? — воскликнула она и продолжила, поскольку слова ее практически не были услышаны. — Фред. О, мне нужно было быть… Где это? — затем спросила она юношу умоляющим тоном.

— Ну, в Доме суда, я полагаю, — ответил Ральф, подняв перед собой наручные часы и, нахмурившись, глядя на них. — Но оно, вероятно, уже закончилось. Это было сегодня утром, — добавил он, взглянув на Барби, а та застыла, задумавшись, прижав ко рту ярко-розовый ноготь.

— Мы могли бы туда поехать, — небрежно предложил юноша, когда стало ясно, что ничего больше из того, что он предложит, не подействует на девушку.

— О, мы могли бы? — воскликнула Барби и в первый раз подарила ему действительно полную восторга улыбку.

— Конечно, — произнес Ральф Эдвардс, согревшись этой мыслью, и, поскольку свет теперь был зеленым, он с рывком нажал на газ, и из-за этого рывка колени девушки мягко приподнялись, но только на мгновение.

11

Когда старик из бюро информации сообщил Барби и Ральфу, что слушание по делу доктора Эйхнера «не было пока что закончено», на лице девушки отразилась буря чувств — от радости и облегчения до жесткой решимости.

— Ну так чего мы теперь ждем? — требовательно спросила она у Ральфа, словно его нерешительность казалась ей жалкой, и потащила его за собой по коридору, вперед, в стеклянную дверь.

Они дошли до вестибюля Восьмой сессии в тот благоприятный момент, когда из зала выходили уборщицы и входили младшие чиновники, таким образом, они смогли пройти в пустой зал суда почти незамеченными.

В центре зала, стоя рядом с трибуной, с которой выступал доктор Эйхнер, Барби обеспокоенно огляделась, очевидно, опасаясь, что драма может внезапно начаться в любой момент.

— Думаю, что Жюри все еще отсутствует, вынося решение, — печально произнес Ральф.

Подавляющая пустота зала, казалось, постепенно и окончательно поглотила решимость девушки, и теперь она стояла перед ним, как будто не слышала его слов. Ральф указал на ближайшие места и даже наполовину развернул девушку в том направлении, поскольку та казалась совершенно беспомощной.

— О, если бы мы только могли что-то сделать, — взмолилась она.

Ральф посмотрел на нее с любопытством.

— Не переживай, — сказал он, и голос его был нежным. А затем, с настоящей нежностью, он положил руку ей на плечо со словами: — Все будет в порядке. — И она, успокоенная, подняла на него глаза, словно он был единственным человеком, кто действительно понимал. И он взял ее руку в свою.

Не раньше, чем Барби соизволила сесть, все персонажи суда, с королевским, как казалось, апломбом, чего не прослеживалось в предыдущей сессии — видимо, поскольку все они к этому моменту сытно пообедали, — начали свое торжественное шествие: марширующие младшие чиновники, один за другим, в строгой последовательности; судебные репортеры, которые теперь выглядели менее сонно, чем раньше, и менее цинично, видимо, даже надеясь найти что-то стоящее среди событий этого дня и написать об этом; приободрившееся Большое Жюри, а также несколько привилегированных наблюдателей; все уже, по-видимому, успели завести во время ланча новые знакомства и приступали к делу с возобновившимся воодушевлением, словно отражающим исключительно их собственную важность; и наконец в зале появился неизменный судья Лестер, великолепный в своем черном, а за ним доктор Фредерик Эйхнер, оба, на первых взгляд, замечательные мужчины.

При появлении доктора Эйхнера, который должен был пройти к своей трибуне прямо мимо Барби и Ральфа, девушка, не отводя глаз от доктора, протянула руку, как бы пытаясь удержать Ральфа, хотя, естественно, не было и намека на то, что он даже попытается привлечь внимание доктора. Доктор Эйхнер мог бы посмотреть на них, когда проходил мимо, но, очевидно, он их попросту не заметил. Он снова занял свое место на трибуне и ждал судью Лестера, который взбирался на высокий президиум, чтобы усесться.

Жюри все еще пребывало в обеденном настроении, перешептываясь и покашливая, пока судья Лестер раскладывал перед собой бумаги.

На дальней стороне трибуны Жюри стоял наблюдатель и разговаривал с одним из присяжных. Это были оба довольно молодые люди, и они непринужденно болтали, обмениваясь множеством улыбок и жестов. Доктор взобрался на трибуну и с интересом оглядывался вокруг, и в поведении его не было и намека на беспокойство, пока внезапно он не наклонился вперед, схватившись за край трибуны, и в мгновение его лицо внезапно стало мертвенно-пепельным, с выражением горечи и недоверия.

— Если угодно! — обратился он грубым тоном к судье Лестеру и, глядя на трибуну Жюри, он сделал несколько указующих обвиняющих жестов в сторону молодого человека, который разговаривал с присяжным. Это бы не кто иной, как Феликс Тривли.

На мгновение доктор казался вне себя, весь — безмолвное презрение, и, хотя только его обвинительного жеста было достаточно, чтобы вывести мужчину из зала, он все еще держал руку вытянутой, дрожа и молчаливо обвиняя мистера Тривли.

— Что, господи боже, этот человек здесь делает?! — затем воскликнул он, пытаясь обрести контроль над собой. — Это же закрытая сессия, так? Ваша честь, я вынужден сомневаться в неподкупности этого Жюри!

Эта вспышка гнева вызвала огромное волнение в зале суда. Почти каждый из состава Жюри сидел, сгорая от любопытства, а молодой присяжный, с которым разговаривал мистер Тривли, уставился на доктора с открытой враждебностью, в то время как сам Тривли, словно в подтверждение замечаний доктора, просто улыбнулся с натянутой вежливостью и кивнул.

— Доктор рассказывает не все, что он знает, — сказал он очень тихим голосом, и его губы изогнулись в болезненной улыбке, которая не покидала его в течение всего инцидента. И, произнеся это, он слегка повернулся в профиль и принял странную позу, мелькнув при этом маленьким белым пятном на своем затылке.

— Да, я знаю! — сразу же парировал его доктор. — Я знаю эту ссадину! А ее ты чем заклеил? Паучьими яйцами? Господи боже! — он тяжело нагнулся, побледневший, опершись на край трибуны, словно ему неожиданно стало плохо.

— Вы хотели бы так думать, хотели бы, доктор? — ответил Тривли, и только его рот изогнулся в фантастической улыбке, а его тусклые глаза оставались неживыми, абсолютно мертвенно-серыми. — Или это расстроило бы вас? Это бы вас расстроило — и ваши весьма особенные сведения?

Судья Лестер поднял свой молоток, но еще до того, как он смог ударить, мистер Тривли мягко повторил фразу:

— Доктор рассказывает не все, что он знает. — После чего доктор Эйхнер, придя в себя, заговорил настолько громко и отчетливо, что судья Лестер продолжал держать в воздухе свой молоток, замерев от слов доктора.

— Я скажу больше, — заорал он, — у этого человека серьезный случай психического помешательства: ярко выраженный педераст, в тяжелой стадии паранойи!

— Это клевета! — закричал приятель Тривли с трибуны Жюри, наполовину вскочив и дико глядя на судью Лестера и ища его защиты.

— Это клевета, — сказал судья Лестер, ударяя молотком, — и я советую вам, доктор…

— Дайте обвинению быть клеветой! — закричал доктор Эйхнер. — И защита будет: Правда!

— Я советую вам, доктор, — сказал судья Лестер очень громким голосом, — помнить о том, что вы можете быть ответственны за выражение неуважения к этому суду! — И он оглушительно ударил молотком. — Я продолжаю настаивать на порядке в зале!

И когда в зале суда волнение утихло, был слышен только голос доктора Эйхнера, обращающийся к одному из близко сидящих чиновников.

— Задержите этого человека. Я хочу допросить его. — Он говорил в таких уверенных обертонах, но было сомнительно, что чиновник, один из учетных клерков, даже расслышал его. В любом случае он отреагировал на слова доктора ледяным молчанием.

— Я сказал — порядок, доктор, я не буду предупреждать вас еще раз! — Он остановил доктора тяжелым, приказывающим взглядом, безотрывно глядя на него почти полминуты. Однако доктор, казалось, погрузился в свои собственные мысли. Его агрессивное поведение переросло в явную глубокую озабоченность, его глаза уставились на Жюри, не фокусируясь, брови сдвинулись, и весь вид его выражал размышление и сосредоточенность, словно в уме он пытался сопоставить какие-то факты и связать их воедино.

— Вполне очевидно, — начал судья Лестер, прочистив горло, — что развитие событий приняло другой оборот, и ваши претензии к Жюри вполне обоснованны… эти сессии — закрытые, и я должен буду кое-что сказать охранникам, ответственным за допуск в зал неуполномоченных лиц… На совещании мы пришли к выводу, что сведения и факты по этому делу на данный момент отрывочны и недостаточны для того, чтобы Суд мог прийти к какому-либо выводу. Поэтому повторное слушание будет проходить в должном порядке. Я собираюсь назначить это слушание через десять дней, если начинать отсчет с сегодняшнего дня, то есть во вторник, второго мая, и за это время, вероятно, офис прокурора округа продвинется с расследованием, и у нас будет гораздо больше фактов и сведений по этому делу. Настоящее Жюри не будет созываться заново. Основная сторона получит вызов в день, предыдущий слушанию. — Судья Лестер сделал паузу и оглядел Жюри перед тем, как обратиться к ним со своим серьезным заявлением. — Служба в Жюри — это обязанность и привилегия каждого хорошего гражданина. Наши демократические принципы в основном зависят от уважения к этой обязанности, соблюдения этой привилегии. От лица правительства и народа округа Лос-Анджелес я хотел бы напоследок выразить признательность тем из вас, кто присутствовал сегодня в этом зале, за ваше пожертвование и сотрудничество. Суд окончен.

— Что это значит? — прошептала Барби Ральфу — и, хотя и случайно, — крепко сжав его руку. Они поднялись вместе с остальными, и она снова казалась совершенно беспомощной. Он понимающе пожал ее руку в ответ, и они оба огляделись вокруг, отыскивая доктора Эйхнера. Но доктор уже прошел к выходу и, как они сейчас видели, исчезал за дверью, пытаясь догнать кого-то впереди себя. Совершенно очевидно, что именно Феликс Тривли был тем человеком, которого он пытался догнать.

12

Барби и Ральф покинули зал суда в молчании, окруженные возбужденной толпой. Они шагали по холлу здания, уже не держась за руки, и тогда Ральф взял руку девушки и нежно сжал ее. Она отпрянула в сторону, быстро посмотрев на Ральфа с видом обиженного ребенка.

— В чем дело? — спросил Ральф, не в силах скрыть свое раздражение. Он должен был быть сейчас в библиотеке, и, естественно, готовиться к своему экзамену.

Когда Барби не ответила, а вместо этого продемонстрировала свою обеспокоенность какими-то более важными делами, юноша сразу стал хмурым и мрачным. Но внизу лестницы Барби внезапно дотронулась до его рукава, словно пытаясь задержать его, беспокойно озираясь вокруг, словно надеясь, что кто-то ее ждет.

— Послушай. Кем тебе приходится, во всяком случае, этот Эйхнер? — спросил Ральф, положив свои руки на бедра. — Просто друг или еще что?

Барби перехватила:

— Кто, Фред? — И она посмотрела на него своими голубыми, огромными, как блюдца, глазами, полными надежды и смущения. — Нет, ну почему? Почему? — Она сказала это так, как будто он ей не верил — хотя на самом деле это было чистейшей правдой, — и она долго, пристально, умоляюще смотрела на него, переводя глаза с одной части его лица к другой, как будто ища какой-то смысл в его словах.

Казалось, Ральф был уже готов попрощаться, повернуться и уйти. Она смотрела на него, а он стоял на месте и смотрел на нее в ответ оценивающим пристальным взглядом. Барби подняла один пальчик к щеке и теперь взирала с выражением крайнего любопытства.

— Я не знаю, — сказал Ральф в конце концов, снова приняв обиженный вид и наполовину отворачиваясь прочь, — ты кажешься вполне заинтересованной в этом человеке.

— Дурак! — вскричала она, схватив его за руку и откинув голову назад с легким смешком.

— Ну хорошо, пойдем что-нибудь выпьем, — сказал Ральф, окончательно проиграв, а также как будто глядеть на нее вызывало у него жажду.

— Мне только кофе, спасибо большое, — сказала Барби игриво, и за этим последовала знающая улыбка.

И они снова пошли, хотя на этот раз, по меньшей мере на мгновение, Ральф сознательно избегал дотрагиваться до нее, даже когда они пересекали улицу. Но на противоположной стороне, когда они поднимались вверх по тротуару, он снова положил свою руку ей на локоть.

— Спасибо, — сказала Барби и улыбнулась ему озорной улыбкой, показывая, что она прекрасно осведомлена о том, чего он добивается.

13

В Клинике, за закрытой дверью своей консультационной, доктор Эйхнер имел разговор с Мартином Фростом, частным детективом.

— Если между ними есть связь, значит, я ужасно ошибаюсь, — говорил доктор Эйхнер, — но в одной вещи я уверен точно — однако позвольте мне все же предложить вам выпить.

Мартин Фрост поднял руку.

— Только не тогда, когда я на работе, спасибо, не обращайте внимания. Вы говорите, он извращенец?

Доктор Эйхнер налил себе еще одну рюмку бренди и задумчиво покрутил стакан в своих руках.

— Я бы не стал уделять этому вопросу столько внимания. Факт в том, что я обнаружил это как… характерную случайную информацию, скажем так. Эти отклонения обычно имеют свои параллели, социальные или еще какие-то, видите ли…

Мартин Фрост был очень большим, крепким мужчиной, возраста далеко за сорок, и на его внешности не отражалось никаких эмоций — черта характера, из-за которой на его огромном лице не было ни единой складки или морщинки.

— Я вижу, в чем дело, — сказал он, просто опустив глаза в пол и таким образом демонстрируя свое серьезное отношение к этому делу.

— Я хотел бы, чтобы вы разузнали об этом человеке, — важно продолжил доктор Эйхнер, — добыли о нем сведения. Нам необходимо определить точную природу его связи с присяжным, и так далее. На самом деле вы должны будете документировать любое свидетельство его извращения, любое, которое найдете. Если есть случай клеветы, по крайней мере будем во всеоружии!

Данная перспектива, по-видимому, согревала доктора все это время, и он уютно расположился в своем кресле, нежно перекатывая хрустальный стакан между четырьмя вытянутыми пальцами.

— Между прочим, какова ваша ставка, мистер Фрост?

— Я могу вам назвать дневную ставку, если угодно, доктор, — сказал Мартин Фрост, прочищая горло и пытаясь устроиться удобней, переминаясь с одной ноги на другую, — это тридцать пять долларов плюс расходы… В настоящий момент я не занимаюсь другими делами, так что я посвящу вам полный день, и на самом деле я именно так и люблю работать — чтобы у меня было только одно дело.

— Хорошо!

— Будем работать в этом направлении, — Мартин Фрост посмотрел на свои могучие руки, — и сосредоточимся.

— Вот так! Да. Скажите мне, каков был ваш последний случай, мистер Фрост? Если вы, конечно, можете это рассказывать.

— На самом деле нет. Большинство моих дел полностью конфиденциальны, видите ли. Хотя я не против рассказать вам, что я работал над делом Битона-Битона — вы совершенно недавно могли об этом прочитать в газетах.

— О да. Да, конечно. Я хотел бы знать, кто раскрыл это дело.

— Ну, на самом деле я не один над этим работал. Вместе с полицией, я имею в виду. Да, как раз в том самом деле было много подводных камней!

Доктор Эйхнер отхлебнул из стакана, задумчиво и облегченно, а затем снова заговорил:

— Тридцать пять в день? И расходы. Теперь вот еще что…

Мартин Фрост, белый великан, наклонился вперед, прочищая горло.

— Под расходами, доктор, мы подразумеваем затраты, которые непредусмотрены, то есть это включает в себя: плату за такси, чаевые, фотосъемку, затраты на кассеты, маленькие усики — которые иногда бывают необходимы — и так далее, в зависимости, естественно, от специфики дела. В данный момент я не вижу никаких непредусмотренных расходов, хотя, конечно, в конце работы вы получите список по пунктам — и, естественно, мы постараемся снизить их до минимума.

— У нас есть десять дней, чтобы раскрыть это дело, — словно не расслышав всего вышесказанного, с пафосом произнес доктор Эйхнер. — Это интервал, так сказать, между сегодняшним слушанием и следующим собранием суда.

— Хорошо, доктор, — начал Мартин Фрост, взглянув еще раз на свои руки и повертев их над коленями, как два тяжелых вертела, — я не вижу причин, по которым мы не можем этого сделать.

Доктор Эйхнер встал и подошел к окну, сложив руки и обхватив самого себя. Затем он резко развернулся.

— Вы беретесь за это дело?

— Да. Да, я хотел бы поработать над этим делом.

Принимая это решение, Мартин Фрост не продемонстрировал замешательства или колебания, ни единой эмоции, только неспешно мял своим пальцем толщиной с добрую веревку огромную костяшку на правой руке, которая затем щелкнула, как огромный треснувший орех.

14

Барби и Ральф снова уселись в кабриолет и проехали два квартала по направлению к большому и модному ресторану для автомобилистов, где Ральф, вытянув правую руку по спинке сиденья над плечами Барби, заказал пиво, а Барби, испуганная донельзя, чашку кофе.

— Ты любишь бостонский кофе? — приветливо спросила она молодого человека.

— Ты имеешь в виду кофе с большим количеством сливок?

— Половина сливок, половина кофе, — сообщила она.

— Да, думаю, да. А ты?

— Люблю! — Она произнесла это спешно и с вызовом, как если бы они говорили про гашиш или героин.

— Ты могла бы заказать сейчас себе этот кофе, — заметил Ральф, очень сухо.

— Что ты имеешь в виду?

— Ну, — объяснил он, — ты могла бы заказать такой кофе вместо простого черного.

— О, я сейчас не в настроении, — сказала Барби. — Я забыла тебе сказать, — неожиданно сообщила она, как будто по секрету, — я человек настроения! — И она лучезарно улыбнулась ему, а ее голубые глаза сверкнули, как влажные искорки, словно обещая.

— Послушай, Барби, — начал он внезапно, с грустью и нежностью в голосе, и она посмотрела на него удивленно, широко распахнув глаза, как будто никогда не знала, чего ожидать. И Ральф уже был готов вытянуть руку и дотронуться до ее плеча, когда появилась официантка с их подносом, и оба они, казалось, слегка отдернулись друг от друга легко с облегченным вздохом.

— Я выпью половину, а затем закажу бостонский кофе, — объявила Барби минутой позже, пристально уставившись на юношу поверх своей чашки. Ральф неуклюже улыбнулся, но ничего не ответил, пил большими глотками свое пиво и пару раз посмотрел на наручные часы. Когда он передал сливки Барби, она позволила их пальцам томительно соприкоснуться, хотя, видимо, сама себе не отдавая в этом отчета, все это время оживленно комментировала окружающее. Это выглядело так, как будто разговор ей казался чем-то типа рекламных роликов по радио, и когда получались паузы, она пугалась до полусмерти.

— Ты забавный, — сказала она без обиды.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Ральф, пытаясь изобразить удивление.

— Ну, я не знаю, — сказала Барби, раздумывая, как выиграть время, — ты такой — тихий. — Затем она оживленно рассмеялась и, чтобы приободрить его, дотронулась до его руки. — Я не имела в виду, что что-то не так! Я имела в виду — то, что я болтаю без умолку, — это совсем не смешно! И на самом деле это я должна тебя сидеть и слушать!

— Хорошо, — начал Ральф смущенно.

— Элеанор Торн — ты знаешь Элеанор Тори, правда? Извини меня! Я имела в виду, мисс Торн — она говорит, что я просто не по летам развита!

— Да? — сказал Ральф, перемещая свою руку на сиденье за ее спиной.

— Да. Ты ведь знаешь Элеанор, правда? — спросила Барби, замешкавшись.

— Она старшая медсестра, да?

— Да, и она действительно потрясающий человек. Так много девушек не любит ее — они говорят, что она «сплошной ужас», но, правда, она абсолю…

Ральф украдкой опустил свою руку и наклонился, нерешительно попытавшись поцеловать девушку, и несколько насильственно попытался привлечь ее к себе. Но Барби резко отшатнулась, зарделась и приняла рассерженный вид.

— О нет, — сказала она, украдкой оглядываясь вокруг на другие машины, как будто испугалась, что ее заметили, а затем повернулась, чтобы посмотреть на Ральфа, одновременно в смущении и отчаянии.

— Я полагаю, я не того типа девушка, как ты думаешь, — сказала она и замерла в ожидании.

— Я всего лишь хотел поцеловать тебя, Барби.

Ты такая… такая красивая, — жалобно пояснил он.

— Правда? — сказала Барби и отвернулась, чтобы молча уставиться в окно, словно угрюмая принцесса, на самом же деле вполне довольная.

— Но это же естественно, не правда ли, Барби? Я имею в виду — что в этом плохого?

— Ну да, мне это нравится! — сказала она, снова глядя на него. — Я имею в виду, это же не так, как если бы у нас было свидание, правда?

— Ну так давай назначим свидание, — предложил Ральф. — Сегодня вечером.

— И тогда ты будешь меня целовать? Хммм! Нет, спасибо! Спасибо большое, но не тогда…

— Нет, я не стану тебя целовать, если ты этого не захочешь, — пообещал Ральф. — Это значит всего лишь то, что я хотел бы быть с тобой и… Я имею в виду, что мы могли бы вместе хорошо провести время.

— Сегодня вечером! — сказала Барби. — Честно! Тебе не кажется, что это слишком запоздалое предупреждение?

— Только не тогда, когда двое людей нравятся друг другу, Барби, — сказал Ральф, и его голос звучал несчастно.

— Да, я могу себе представить, как ты себя ведешь с твоей подружкой-блондинкой, зовешь ее в тот же день, когда хочешь назначить свидание! — Она посмотрела на него пронизывающим взглядом, а затем отвернулась и снова уставилась в окно. — Знаешь ли, не все же такие, спасибо, — сказала она, и казалось, она сейчас расплачется.

Ральф нежно сжал ее плечо.

— Барби, пожалуйста, — попросил он умоляюще. — Я так хочу быть с тобой — но послушай, мне нужно сейчас ехать обратно в школу, сдавать экзамен, и… не мог бы я забрать тебя попозже, и тогда мы бы куда-нибудь сходили?

— Честно! — воскликнула Барби. — Я думаю, что это просто ужасно — просить девушек прервать свидание. Как ты себя будешь чувствовать, если я с тобой прерву свидание и уеду?

— О, так ты, значит, его уже назначила?

— Ну в самом деле! — сказала Барби, теперь уже окончательно обидевшись.

Барби, с кажущейся неохотой, дала ему свой адрес, после этого Ральф расплатился, и они в молчании поехали прочь. Несколькими минутами позже она снова попыталась завязать оживленный разговор, но Ральф угрюмо прервал ее:

— Я просто тебе не нравлюсь.

— Ты мне нравишься, — сказала Барби как само собой разумеющееся, а затем возмущенно добавила: — Но ты будешь думать, что я была ужасна соглашаясь с тобой на свидание через такой короткий срок. Я знаю, что думают мальчишки!

— Но я не буду! — сказал Ральф. — Я не буду!

— Хммм! — сказала Барби.

— Послушай. Посмотри на это с другой стороны. Мне нужно посмотреть фильм, связанный с работой, которую я пишу по английской литературе, и ты могла бы поехать со мной. Это все. Я не имею в виду, что это будет как свидание — просто что-то мы поделаем вместе, ты понимаешь, ну как сегодня мы приехали вместе в Дом суда? Это же не было настоящим свиданием, но все же мы были вместе, и нам было хорошо. Ты понимаешь, что я имею в виду?

— Да, это было чудесно, — мечтательно признала Барби. — Я имею в виду, это было замечательно, что ты это сделал. О, я надеюсь, все будет в порядке с Фредом — доктором Эйхнером. Это же было ужасно?

— Пожалуйста, Барби, — взмолился Ральф, — только один раз, и начиная с этого момента я буду просить у тебя о свидании за неделю.

— Ну, — сказала Барби, капитулировав, — я только надеюсь, что у тебя нет никаких глупых мыслей насчет этого.

Ральф лучезарно улыбнулся, и Барби продолжила, серьезно и подчеркнуто:

— Я имею в виду, что обычно я такого не делаю!

15

В 6.30, не позднее чем через четыре часа с момента их первой встречи, Мартин Фрост снова разговаривал с доктором Эйхнером, на этот раз по телефону. Язык у него заплетался.

— Мне не нравится это, док, — признался он. — Мне не нравится, как это выглядит.

— Где вы находитесь, Фрост?

— «Мэйфэйр Рум»… Почему бы вам сюда не приехать?

— Я понял. Хорошо. Теперь — что он делает — в эту минуту? Вы его, естественно, видите с того места, где стоите?

— Он в баре, пьет свой мартини, очень мило — и он вместе со своим другом! — Была какая-то горечь в этой грубой имитации Фроста, почти что мстительная женоподобность. — Скажите, почему бы вам не приехать? — добавил он более нормальным тоном.

— Вы видите его с того места, откуда вы звоните?

— Ну, вообще-то я не могу его видеть прямо отсюда, но он точно все еще там. Он в баре.

— Плохая работа! Послушайте, я сейчас туда приеду. Держите его на прицеле. Добывайте о нем сведения. Если он уйдет до того, как я приеду, оставайтесь с ним — преследуйте его, как хвост, да? При первой же возможности свяжитесь со мной прямо из бара. Я буду ждать там вашего звонка. Поняли?

— Хорошо.

— Ведите себя осторожно, настолько ненавязчиво, насколько это возможно. Когда я приеду, я сяду сзади вас, но мы не должны обмениваться ни единым знаком, не показывать, что мы друг друга узнали. Вы понимаете?

— Хорошо, когда вы приедете?

— Я сразу же выезжаю. Я буду там в течение четверти часа.

— О\'кей.

— Тогда все очень хорошо… Вы делаете хорошую работу, Фрост. Похоже, дело сдвинулось. Мы можем распутать это дело раньше, чем вам кажется.

— Увидимся тогда здесь, — сказал Фрост с громким глотком. Он явно держал свой напиток с собой прямо в телефонной будке.

— Увидимся, — сказал доктор Эйхнер. «Мэйфэйр Рум» — это салон в одном из крупных центральных отелей. Темный овальный бар мерцает тяжелым светом, словно в попытке передать британскую респектабельность, а всюду вокруг бара — кабинки и крохотные столики, окруженные стенками с трех сторон. Почти у всех этих кабинок есть маленькие дверцы, которые можно закрыть, — и некоторые были закрыты и выглядели просто как панельные стены, только через открытый верх мерцали отблески горящих внутри свечей, отражаясь на потолке, перемежаясь фрагментарными тенями тех, кто находился в кабинках.

Из дальней комнаты гостиной постоянно доносилось тяжелое эхо от играющей музыки, поток утроенного хохота пролетал вокруг бара, подгоняемый легким звоном льда в стаканах.

В поведении этих хорошо одетых людей, сидящих в баре, чувствовалась какая-то неловкость. Изо всех присутствующих половина пыталась сохранить чопорно-мрачный вид, а другая половина отчаянно старалась этого не замечать. Однако было очевидно, что мужчины пребывают в состоянии глубочайшей нервозности, а женщины, видя это, нервничают тоже.

Мартин Фрост контрастно выделялся среди этой публики. Когда доктор Эйхнер вошел, он тут же увидел Фроста, перевесившегося через бар. Неряшливый, в своем мятом костюме, он переговаривался с одним из трех губастых официантов и выглядел при этом как растрепанный великан.

Доктор продумал превосходную линию отчужденного поведения для этой ситуации, но весь его план был сметен в прах, когда Фрост повернул лицо с наполовину прикрытыми глазами навстречу ему и, не меняя позиции, перегнувшись через бар, он сказал громким голосом:

— Ну как поживаете, док? — Очевидно, он набрался вполне изрядно, поскольку, даже когда доктор вплотную подошел к нему, он снова заорал: — Как вы поживаете, док?!

— Привет, — ровным тоном сказал доктор Эйхнер. Пока что он не был уверен, что такое вызывающее поведение — не очередной стратегический акт Фроста.

— Что вы будете, док? — Фрост говорил очень громко, и несколько человек даже обернулись и одарили Фроста колкими взглядами, пытаясь таким образом завуалировать смятение под циничным удивлением.

— Да? Мартини для меня, пожалуйста.

— Двойной мартини для доктора Фреда Эйхнера! — сказал Фрост, ударив по столу рукой, но сделал это достаточно мягко, чтобы не произвести никакого звука.

— Смотри на вещи проще, дружище, — сказал бармен, глядя мимо Фроста.

Фрост широко распахнул глаза и с постепенно нарастающим удивлением уставился на бармена, который начал энергично вытирать невидимое пятно на стойке бара. Фрост обратился к нему драматическим шепотом.

— Все правильно! — согласился он. — И ты знаешь почему? Иди-ка сюда, да? — бодро и хладнокровно провозгласил он, подмигнул бармену и взял его за запястье, осторожно, но крепко подтянул его поближе к себе и привстал на стуле. — Потому что все делается легко! Да? Ха! Ха-ха-ха! — и, говоря это, он поднял стакан, который он держал в другой руке, и, медленно сжимая одним пальцем от верха до дна, сплющил его в осколки. — Двойной мартини для Фреда Эйхнера! — заключил он, возвращаясь с тяжелой ухмылкой в свое пьяное состояние.

В тот же самый момент двое людей вышли из кабинки, располагавшейся прямо позади них. Коротко кивнув на пустое место, доктор Эйхнер обратился к бармену:

— Мы выпьем наши напитки вот там, внутри, — а затем к Фросту: — Вы не возражаете, не правда ли, Фрост? Я изрядно устал, и там свет, кажется, мягче.

Фрост скорчил идиотскую гримасу.

— О\'кей. Ведь вы же доктор!

Когда они уселись, доктор Эйхнер мимоходом осматривал комнату, а Фрост застенчиво улыбался, глядя в свой собственный стакан. Не было и намека на мистера Тривли.

Доктор воздержался от разговора с Фростом, ожидая, что тот заговорит первый. Когда стало понятно, что этого не предвидится, а Фрост — хотя было ясно, что его никто не мог видеть, никто, кроме самого доктора Эйхнера, — продолжал пребывать в счастливой растерянности, кивая и тихонько напевая, так что доктор был вынужден сам начать разговор.

— Ну? — требовательно прошептал он.

Было совершенно ясно, чего ждал Фрост, поскольку сейчас он лучезарно заулыбался, и, кругами размахивая пальцем с видом конфиденциальности, он театрально подмигнул Фреду Эйхнеру.

— В сумке! — сказал он.

Доктор осторожно прикрыл дверцы кабинки.

— Где он?

— Он уже не здесь, он уехал, пока я говорил по телефону.

— Плохо дело! — рявкнул Эйхнер.

— Нет, подождите, — сказал Фрост, очень искренне, по было видно, что тот вполне под хмельком. — Подождите. Я добыл сведения об этом парне, док. Понимаете, я знаю, где он находится.

Доктор Эйхнер нетерпеливо глотнул половину своего мартини.

— Продолжайте.

— Да, а сколько сейчас времени?

— Двенадцать минут восьмого.

— Хорошо! Хорошо. Теперь слушайте. Тривли и его друг собираются быть на съемках телепрограммы в восемь часов, на студийных съемках, так что вот! Да? — Он допил свой напиток одним глотком.

— Вы уверены насчет этого, — сказал доктор жестко.

— Это стоило нам пятерку, — громко сказал Фрост, — но я настолько же в этом уверен, насколько вы… являетесь доктором Фредди Эйхнером! Да? Ха! Ха-ха-ха!

— Говорите тише, — сказал Эйхнер. — Нет никакой пользы в том, чтобы привлекать внимание к нам на данном этапе. — Он окинул Фроста оценивающим взглядом. — Кажется, у вас интоксикация. Вам это известно?

До того как тот смог ответить, в дверь кабинки осторожно постучали, почти что поскреблись, и мягкий голос девушки произнес: «Марти… Марта…»

Мартин открыл дверь хорошо одетой, оживленной молодой блондинке, которая стояла, переводя взгляд с кабинки на людей, сидящих позади нее. Доктор Эйхнер отметил про себя, что почти каждый, кто находился в поле зрения, смотрел на их кабинку.

— Док, я хочу тебя познакомить с одной из самых замечательных юных леди в нашем бизнесе. Джин, крошка, это доктор Фред Эйхнер.