Мужчина вытягивает голову вперед, ближе к Саре.
– Да, наш ребенок, – улыбается Давид.
Мужчина серьезно кивает.
– Он совсем крошечный. Сколько ему?
– Около шести часов.
Мужчина кашляет, его глаза наполняются слезами.
– Шесть часов! Вам, должно быть, пришлось уехать.
Он встает на своих трясущихся ногах, кладет изборожденную морщинами руку на голову ребенку, другой руку он поднимает, чтобы закрыть ей глаза. Он бормочет молитву на иврите. Затем он снова садится и закрывает глаза. Когда он открывает их, они ярко блестят под складками кожи.
– Бог позаботится о вашем ребенке. Не переживайте. Но не выходите на станции Этуаль. Она кишит бошами.
Они делают так, как говорит старик, пересаживаются на следующей остановке, Трокадеро, затем снова на Марбеф, а затем выходят из метро у Городской ратуши. У Сары кружится голова, когда они выходят, слишком страшно, что их остановят. Ее дыхание учащается, а между ног становится влажно. Она боится, что у нее все еще идет кровь, но ничего не говорит.
Наконец они находят адрес, который им дал Жак, это высокое здание рядом с бывшей пекарней. Давид наваливается на тяжелую деревянную дверь, толкает ее вперед и придерживает для Сары. Как только они заходят во внутренний дворик, становится ясно, что здесь побывали боши. Ставни распахнуты настежь, а вырванные с корнем растения разбросаны по всей земле. Предметы одежды развеваются на легком вечернем ветру – одинокий бежевый чулок, детская распашонка и порванная рубашка. Порыв ветра подхватывает чулок и сдувает его на лежащее на земле растение. Сара наклоняется, убирает его и ставит растение обратно в горшок. Над этим местом будто надругались.
– Давид, мы не можем здесь остаться!
– У нас нет выбора. Они уже были здесь и все обыскали. Для них тут нет больше ничего интересного. Мы будем в безопасности.
Он осматривается, она следит за его взглядом, гадая, не следит ли кто-то за ними. Вокруг до жути тихо.
– Пойдем. – Он направляется к двери слева от дворика. – Нам на третий этаж.
Сара хочет поскорее лечь. Понимаясь по лестнице, она чувствует, как что-то стекает по внутренней стороне ее бедер. Ее голова кружится все сильнее с каждым шагом. Ухватившись за массивные деревянные перила, она подтягивается, но острая боль пронзает ее живот и заставляет ее согнуться пополам.
Давид ставит скрипку на землю, используя свободную руку, чтобы поднять ее, но у нее нет сил, чтобы пошевелиться.
– Сара, я отнесу Самюэля в квартиру. Я вернусь за тобой.
– Нет! Мы не должны оставлять его одного!
Она смотрит по сторонам, ей кажется, что за ней кто-то следит. Зачем кому-то понадобилось эвакуировать целый квартал? Вряд ли здесь жили одни евреи. Тусклые стены молча смотрят на нее. Вдруг она замечает следы от пуль. Должно быть, здесь была перестрелка. Может, в ней участвовали борцы Сопротивления, может, поэтому им пришлось эвакуировать целое здание. Она содрогается при мысли, где они могут быть сейчас.
Давид забирает Самюэля у Сары и помогает ей встать, оставив скрипку и чемодан на ступенях. Муж ведет ее еще два этажа вверх к квартире.
– Можно мне немного воды?
Она оглядывается в поисках кухни, но шкафы разломаны на части, дверца духовки болтается на одной петле, ящики перевернуты, их содержимое разбросано по полу, кровь разбрызгана по стенам. Сара отворачивается, сглатывая подступившую к горлу желчь.
– Не важно, – говорит она.
Давид ведет ее в маленькую спальню. Затем достает ключ из кармана и вставляет его в крошечную замочную скважину в стене, которую Сара даже не заметила. Он толкает потайную дверь и открывает ее, освещая помещение внутри маленьким фонариком. Она задерживает дыхание, почти ожидания увидеть спрятавшихся внутри людей, но там пусто. Они заходят внутрь при свете фонарика. Это скорее шкаф – едва хватит места, чтобы лечь. Но здесь хотя бы пусто и ничем не пахнет, только пылью.
– Я принесу матрас. – Он отдает Самюэля обратно Саре. – Жди здесь.
Женщина падает на пол с ребенком в руках, слишком изнуренная, чтобы ответить.
Глава 30
Сара
Париж, 3 мая 1944 года
Самюэль тихо плачет во сне. Сара бы с удовольствием перевернулась на другой бок и снова погрузилась в глубокий сон. Целебная сила сна, кажется, успокоила боль в ее животе. Но она знает, что ребенок, должно быть, проголодался, и она хочет покормить его до того, как плач станет громче. Очень важно, чтобы они издавали как можно меньше шума, но дело не только в этом. Невозможно вынести мысль о том, что он плачет. Страдает. Вот что пугает ее больше всего. Она старается не думать об этом. Но она видела, как это происходит. Дети, которых отрывают от матерей.
В кромешной тьме комнаты она садится и берет его на руки. Тут так тепло, что она спала голышом. Сара проводит пальцем по его губам, помогая ему нащупать сосок. Он не сразу хватается за него, начинает и снова останавливается, как будто чем-то недовольный. Сара все еще беспокоится, что у нее недостаточно молока.
Как же ей повезло, что роды прошли без осложнений. Только эта боль ее потрясла. Но сколько еще им будет так везти? Они должны были быть в безопасности в своей квартире в богатом 16-м округе. Да ради всего святого, никто даже не знал, что они евреи, пока им не пришлось носить эту чертову желтую звезду, как кровоточащую рану или мишень. Оглядываясь назад, она жалеет, что подчинилась, жалеет, что носила ее, но в каком-то извращенном смысле не носить эту звезду было бы трусостью. Она ведь не стыдиться быть еврейкой. Это ее наследие – то, откуда она родом. Никто никогда не заставит ее стыдиться этого. Так что она пришила эту звезду, как было приказано, и вышла, высоко подняв голову. Как же она была наивна! Это сразу все изменило. Люди теперь видели звезду, а не ее.
Когда она впервые спустилась в метро после того, как носить звезду стало обязательным, контролер грубо сказал ей:
– Последний вагон, мадмуазель.
Ей пришлось выйти на следующей остановке и пойти в последний вагон, проглотив комок жалости к себе, застрявший в горле.
Спустя неделю ее отца арестовали за то, что он приколол свою звезду вместо того, чтобы пришить ее. Он подумал, что так будет проще переносить звезду на другую одежду. Это заметил один солдат, и его отправили прямиком в Дранси – без суда и следствия, без шанса на апелляцию. Они получали письма следующие шесть месяцев, а сами с любовью отправляли посылки с едой и записки со словами поддержки. А потом ничего, и не было никакой информации о нем, как будто он никогда не существовал. Сара моргает, чтобы стряхнуть слезы, которые наворачиваются на глаза всякий раз, когда она думает о нем.
Давид лежит рядом с ней и даже не шевелится. Должно быть, он очень устал. Но она тоже голодна и хочет пить. Может, поэтому ее молоко не выходит наружу.
– Давид, – шепчет она. – Давид, ты спишь?
– А что?
– Ты не мог бы принести мне немного воды?
– Как Самюэль? – бормочет он.
– Он хочет есть, но мне кажется, что у меня недостаточно молока.
– Не беспокойся. Оно появится.
Она чувствует, как Давид привстает.
– Я принесу воды.
– Спасибо. Я ужасно хочу пить.
Он берет фонарик и выходит из комнаты.
Саре хочется плакать, потому что ребенок извивается и хнычет, то цепляясь за грудь, то отпуская ее. Что, если она не сможет его как следует кормить?
Давид возвращается несколько минут спустя и протягивает ей большой стакан воды, освещенный светом фонарика.
– Сейчас три часа утра. Наш малыш спал целых пять часов. Это очень неплохо для новорожденного. Другая хорошая новость – они не разбили все стаканы. Пей из этого, а я пойду наведу там порядок.
Она с благодарностью пьет воду. Ей так сильно хотелось пить. Наверное, в этом была проблема. Теперь уж наверняка у нее появится молоко.
Пока Давида нет, она изо всех сил пытается расслабиться, говорит себе, что здесь они будут в безопасности, что все это сумасшествие скоро закончится, что однажды жизнь снова станет нормальной. Им просто нужно продержаться еще немного.
Давид возвращается, и она слышит радость в его голосе.
– Угадай, что я нашел?
– Что?
– Они спрятали еду в бачке унитаза.
– А ее можно есть?
– Да. Это консервы. Джем из черной смородины, тунец, оливки, маринованный перец.
Он замолкает и как фокусник достает поднос, полный еды.
Вместе они делят эту странную трапезу.
– Мне нравится тунец с джемом из черной смородины.
Сара сжимает его руку.
– Спасибо. Ума не приложу, почему мы раньше так не ели.
Пока она с аппетитом ест и держит ребенка у груди, она больше не беспокоится о том, сможет ли она его кормить. Через какое-то время Сара понимает, что малыш перестал хныкать и, кажется, начал глотать молоко. Он пьет. Она прислоняется спиной к стене и наслаждается новым ощущением, чувствуя, как молоко выходит из ее груди. Все будет хорошо.
Позже она засыпает, полностью удовлетворенная и в кое-то веки не на голодный желудок.
Должно быть, она крепко спит, потому что ей снится, как кто-то стучит в окно и просит, чтобы его впустили. Она только собирается открыть окно, но просыпается.
Действительно раздается стук. Но он исходит не от окна. Ее пульс учащается. Кто-то стучит в стенку шкафа.
– Давид! – испуганно шепчет она, пытаясь его разбудить.
– В чем дело?
– Тихо. Слушай. Там кто-то есть.
Он замолкает. Сара почти видит, как он напрягает слух.
Она сильно сжимает его руку. Вот опять. Легкий стук. Три коротких удара, затем один длинный.
– Это Жак.
Давид идет открывать дверь, пока Сара облегченно выдыхает.
– Все в порядке, – шепчет Жак. – Все чисто. Вы можете выходить.
Жак принес им припасы. В основном это еда, пара детских вещей и несколько подгузников.
– Моя жена хотела, чтобы я принес еще больше, но я не мог нести в руках больше вещей, на случай если меня остановят.
Он делает паузу.
– Завтра вам снова придется уйти.
– Почему? – Давид хмурится. – Саре бы не помешало отдохнуть пару дней.
– Я знаю, но это слишком рискованно. Боюсь, что среди нас есть предатель. Боши слишком быстро находят наши убежища, слишком легко. Не могу избавиться от мысли, что кто-то дает им наводки. Только я и еще два доверенных человека знают, что вы здесь, так что все должно быть в порядке. Но безопаснее перемещаться.
Он улыбается.
– На этот раз я нашел для вас дом за городом. Он находится в Сен-Жермен-ан-Ле. Не слишком далеко, но вам придется ехать на машине. Я все организую. Вам просто надо быть готовыми завтра в полдень.
Давид кладет руку на плечо Жака.
– Спасибо, Жак. Мы никогда не забудем, что ты для нас сделал.
Жак не произносит ни слова, только кладет свою руку на руку Давида.
Глава 31
Сара
Париж, 4 мая 1944 года
Сара просыпается. В шкафу темно, но она знает, что сейчас раннее утро. Ее первая мысль – о ребенке. Ей как будто подарили подарок – самый лучший, самый невероятный подарок в жизни, и как только она просыпается, она хочет его увидеть, потрогать, проверить, что он существует – что он ей не просто приснился.
Она не видит его в темноте шкафа, но чувствует, что он лежит рядом с ней, слышит его легкое, размеренное дыхание. Она инстинктивно чувствует, что он крепко спит. Вдруг скрип заставляет ее подпрыгнуть. Похоже, кто-то стоит на лестнице.
– Давид, – шепчет она. – Ты что-нибудь слышал?
– Нет.
Он переворачивается во сне и протягивает ей руку. Сара берет ее, переплетает свои пальцы с его пальцами и говорит себе, что, должно быть, ей почудилось, что ей следует еще поспать, пока спит малыш. Она должна сохранить силы для того, что ждет их впереди. Возможно, им придется переезжать каждый день. Но она не может успокоиться, зная, что они где-то там ищут их.
Глухой удар сотрясает стену. Она отпускает руку Давида и садится на постели, пот ручьем стекает по ее лбу. Она берет ребенка на руки и крепко прижимает к груди.
Давид тоже садится. Она его не видит, но чувствует, как напряжено его тело, как будто рядом с ней сидит статуя, они оба мечтают превратиться в камень.
Слышно, как открываются и захлопываются двери, как тяжелые ботинки поднимаются по лестнице, слышно, как кто-то выкрикивает приказы на немецком: «Schnell!», «Bewege dich schneller!».
Она хочет прошептать что-то Давиду, что-то про потайную дверь, про ключ, которой он ее открыл. Запер ли он ее изнутри? Заперты ли они? Найдут ли их? Но она едва осмеливается дышать, не говоря уже о шепоте. Как жаль, что она его не видит. Если бы она его видела, то чувствовала бы себя спокойнее.
Громко хлопает дверь – намного громче, чем предыдущие. Кажется, что это входная дверь квартиры. Она слышит, как Давид резко втягивает воздух. Сара молится про себя: Господи, прошу тебя, защити нашего сына. Я никогда больше ни о чем не попрошу.
Раздаются громкие голоса, выкрикивающие немецкие слова, прямо за дверью шкафа. Давид находит ее в темноте и обнимает. Он прижимает ее к себе, а она прижимает к себе ребенка, пока они сидят там и дрожат от страха.
– Hier drin! – кричит кто-то по-немецки.
Сара не понимает, что это значит, но она знает, что голос теперь прямо за дверью шкафа. Она сжимает Самюэля и снова произносит про себя молитву: Господи, пожалуйста, защити его!
Малыш снова уснул, и она гадает, почему он до сих пор не проснулся от всей этой суматохи. Вдруг он тихо стонет. Она замирает, каждый ее мускул напряжен до предела. Сара кладет пальцы на его губы и отчаянно пытается передать ему, что он должен молчать. Она в отчаянии прижимает его к груди, но он отворачивается и снова засыпает.
Она слышит, как с другой стороны тоненькой стены шкафа продолжается громкий разговор на немецком. Как же она теперь жалеет, что не говорит на этом языке. Пальцы Давида больно впиваются в ее плечо, но она не вздрагивает. Она даже почти рада этой боли – отвлекает от страха, переполняющего ее.
Самюэль ерзает в ее руках, тихо всхлипывая. Возможно, она слишком сильно его прижимает, так же как Давид прижимает ее. Она ослабляет объятие и сознательно выпускает воздух, который она держала внутри. Ребенок не должен чувствовать ее напряжения. Это может заставить его заплакать.
Его всхлипы становятся громче. Ее сердце замирает. Она прижимает его к груди, пытаясь заставить замолчать. Но он отстраняется и издает крик. Громкий и пронзительный.
На дверь обрушивается мощный удар. Затем еще один и еще. Большие черные ботинки пробивают дыру в дверце шкафа.
Глава 32
Сара
Париж, 29 мая 1944 года
Мыши снуют туда-сюда днем и ночью, хотя одному богу известно, что им удается найти себе в пищу. Может, это зловоние человеческих испражнений привлекает их и удерживает здесь. Сара почувствовала этот запах в ту же секунду, как зашла в женский блок. Он напомнил ей конюшни, где она бывала в детстве, – застоявшийся запах пота и гнили.
Она не отпускает Самюэля даже на минуту, слишком боится, что он станет легкой добычей для этих падальщиков. Близость к нему успокаивает ее, и она вспоминает слова раввина в метро:
– Бог позаботится о вашем ребенке.
Она цепляется за эту тоненькую нить надежды, уверяя себя, что это было пророчество. Так ее страх уменьшается.
Сорок женщин теснятся в маленькой прямоугольной комнате, они лежат на жестких койках, смягченных одной соломой, но они добры к ней, потому что видят ее крошечного ребенка. Они всегда проверяют, достаточно ли ей воды, а некоторые из них делятся остатками еды. Ей нечего дать им взамен, поэтому она лишь улыбается в ответ. Она понимает, что не может говорить. Разговоры ее утомляют, но нужно сохранять силы, чтобы кормить Самюэля. Это единственное, что имеет значение теперь. Сохранить ему жизнь.
В Дранси есть всего два туалета на тысячи заключенных – один для женщин, другой для мужчин, и они могут пользоваться ими только в определенные часы. Всякий раз, когда Сара идет в туалет, она внимательно рассматривает лица в длинной очереди, надеясь увидеть Давида, но никогда его не встречает. Каждый день она просматривает список людей на очередную транспортировку, боясь, что однажды она найдет там их имена. Если бы они только смогли продержаться, думает она. Эта война не будет длиться вечно.
Но 29 мая их имена появляются в списке на депортацию утром следующего дня: Давид Лаффитт, Сара Лаффитт и их ребенок. Они даже не спросили его имя. Будто они и не думали, что оно ему понадобится.
Глава 33
Жан-Люк
Париж, 30 мая 1944 года
Жан-Люк крепко спит, когда сквозь сон до него доносятся крики:
– Raus! Raus! Время вставать!
Сперва он думает, что это ему снится, но продравшись сквозь сон, понимает, что голоса раздаются за дверью его комнаты.
– Филипп! Филипп, проснись! – говорит он.
Жан-Люк водит рукой по стене в поисках выключателя.
Вдруг их дверь открывается и в комнату врывается свет.
– Achtung! Вставайте.
Он сбрасывает с себя пижаму и влезает в комбинезон. Филипп делает то же самое. Рядом стоит надзиратель, ждет, пока они оденутся, а затем заталкивает их в лифт. В лифте еще четверо мужчин.
– Проблема в поезде, – заявляет надзиратель, залезая в лифт. – Застрял.
Они выходят наружу, там еще темно и холодно, нет даже намека на приближающийся рассвет. Шестеро работников молча едут в грузовике по темным улицам. Наконец-то они смогут увидеть поезд. Теперь он узнает, действительно ли это вагоны для скота. Он гадает, успели ли они запустить внутрь пассажиров до того, как поняли, что он застрял, может, в этот раз он увидит заключенных своими глазами.
Его живот громко урчит, Фредерик поворачивается на него:
– Как ты думаешь, нам дадут позавтракать?
– Сомневаюсь. – Ксавье отрицательно качает головой – Они хотят, чтобы поезд уехал как можно скорее.
– Да, до рассвета.
Фредерик смотрит на часы.
– Сейчас только пять утра.
– Merde! – Марсель смотрит на них. – Вот почему я так не выспался.
Грузовик резко тормозит.
– Achtung! – Надзиратель выпрыгивает наружу, они спешат за ним.
Добравшись до платформы, они замирают как вкопанные, Фредерик врезается в спину Жан-Люка.
– О мой бог!
– Что за чертовщина?
Марсель кладет руку на плечо Жан-Люка, как будто силится не потерять равновесие.
Они слышат крики, стоны и плач, раздающиеся из поезда для перевозки скота, застрявшего на рельсах. Двери вагонов закрыты.
– Вперед! Вперед! – Надзиратель позади толкает их вперед своей палкой. Жан-Люк чувствует, как она больно бьет его по спине. Он справляется с желанием обернуться, вырвать палку у него из рук и швырнуть ее ему в лицо. Но вместо этого он идет вперед, наступая на одежду, разбросанную по платформе: пальто, шляпы, сумки. Он смотрит на поезд и видит длинную худую руку, высунувшуюся из узкой щели на крыше вагона, потом еще одну и еще, все они сжимают клочки бумаги. Они разжимают ладони и выпускают бумажки, которые уносит ветер. Он останавливается, чтобы подобрать одну из них, но в полумраке не может разобрать написанное. Единственный источник света на платформе – огромный луч прожектора, направленного на поезд. Он засовывает клочок бумаги себе в карман, предполагая, что это письмо кому-то – кому-то близкому. Теперь у него не остается никаких сомнений. Эти люди отправляются на смерть.
Чья-то рука толкает его вперед.
– Aussehen! Смотреть!
За ним стоит надзиратель и освещает фонарем пути. Жан-Люк смотрит на освещенный участок. Он тут же замечает неполадку: колесо упало в щель между двумя рельсами. Стыковая накладка, которая обычно соединяет их, отвинчена. Он не понимает, как они смогут поднять колесо и вернуть его на пути. Он оборачивается. Лицо Фредерика сияет в полумраке, и Жан-Люк замечает легкую улыбку на его губах. Неужели это сделал Фредерик? Он надеется, что угадал. Но что им теперь делать? Жан-Люк оглядывается на солдат и охранников на платформе, их очень много, возможно, около сорока. И все они вооружены. У них есть собаки, рычащие и в любой момент готовые сорваться с поводков. Ситуация безнадежная. Жан-Люка снова толкают.
– Видеть проблему?
Но Жан-Люк буквально прирос к своему месту.
– Смотреть!
Он оборачивается на разъяренного надзирателя.
– Что вы хотите, чтобы я сделал?
– Чинить его. Поставить поезд обратно.
– Я не могу. Стыковая накладка сломалась. Надо будет освободить поезд, убрать его с путей и снова соединить рельсы.
– Что? – Надзиратель еще сильнее хмурится.
К ним подходит другой надзиратель, он говорит на немецком. Кажется, он переводит слова Жан-Люка. Первый надзиратель трясет головой.
– Нет убрать поезд с рельс. Нет освободить.
– Невозможно! Сейчас он слишком тяжелый!
Жан-Люк поднимает руки в воздух, чтобы показать безнадежность этой затеи.
– Ладно, ладно.
Первый надзиратель уходит, возвращается через минуту с группой людей болезненного вида – одни кожа да гости, а сами они бледные, как призраки.
– Нет!
Жан-Люк смотрит на кучку обессиленных мужчин. Это просто не сработает, даже дураку ясно. К ним подходит группа людей побольше, и шесть работников отходят в сторону, давая им возможность громко спорить на немецком.
– Ja, освободить поезд! – раздается чей-то приказ. В ту же секунду засовы открываются, двери скользят на полозьях, и дрожащие заключенные вываливаются на платформу. Они плачут и выкрикивают имена, тянут руки друг другу.
Вдруг раздается выстрел.
– Тишина!
Шум утихает, крики и громкий плач превращаются в стоны и всхлипывания. Но дети заключенных не подчиняются приказам немцев, а их матери не могут их успокоить, и стенания продолжаются.
Раздается еще один выстрел. Раздается собачий лай.
– Я сказал тишина!
Какая-то фигура падает на землю. Раздаются новые крики. Еще один выстрел. А потом становится тихо, слышно только собак. Солдаты снуют туда-сюда по платформе, покачивая своими автоматами и выкрикивая приказы на немецком, пока все больше и больше людей выходят из вагона.
– Боже мой, да сколько их там? – Фредерик дотрагивается до локтя Жан-Люка.
– Должно быть, только в этом вагоне их около сотни!
Солдаты и надзиратели подталкивают заключенных к задней части платформы.
Жан-Люк все еще не может пошевелиться. Толпа заключенных протискивается мимо него, пытаясь избежать тяжелых ударов солдатских палок. Кто-то засовывает клочок бумаги ему в руку. Потом еще и еще. Он все еще не двигается. Никогда еще он не чувствовал себя таким беспомощным. Он хочет крикнуть: «Стойте!» Хочет направить оружие солдат на них самих. Но его будто парализовало, он просто не верит своим глазам. Солдаты открывают второй вагон. Еще сотни людей покачиваясь выходят наружу. Когда они прижимаются друг другу, снова становится шумно, люди кричат и плачут.
Вдруг он чувствует, как кто-то тянет его рукой за воротник комбинезона. Он оборачивается и видит молодую женщину с ярко-зелеными глазами. Она отчаянно притягивает его голову к своим губам.
– Кто вы? Вы не заключенный!
Он берет ее за талию, чтобы поток людей не унес ее вперед, и шепчет ей на ухо:
– Я работник железной дороги. Вы хотите, чтобы я передал кому-то сообщение?
– Нет.
Она плачет, слезы стекают по ее щекам. Он хочет обнять ее и никуда не отпускать. Он разворачивается, чтобы оградить ее от нарастающей толпы. Шум вокруг становится громче, когда все больше и больше людей выходят из поезда. Жан-Люк ждет, когда раздастся еще один выстрел.
Она обнимает его за шею и тянется к его уху. Он хочет вытереть ее слезы, но понимает, что она пытается что-то ему сказать.
– Прошу вас, – говорит она.
Он чувствует, как что-то упирается в его грудь. Что-то мягкое и теплое.
Он смотрит вниз.
Маленький вздернутый носик выглядывает из слоев одежды, и вдруг открываются глаза темного цвета и смотрят прямо на него. Шум на заднем фоне как будто исчезает, когда младенец, не отрываясь, смотрит на него.
– Пожалуйста, заберите ребенка.
Глава 34
Париж, 30 мая 1944 года
– Его зовут Самюэль.
Слезы продолжают стекать по ее лицу.
– Заберите его!
Жан-Люк пытается сделать шаг назад, но толпа за его спиной слишком плотная.
– Нет! – Он трясет головой. – Я не могу!
Но она продолжает прижимать сверток к его груди, ее подбородок упрямо выдвинут вперед. В них врезается крупный мужчина и отталкивает ее вперед. Жан-Люк чувствует, как быстро растет расстояние между ними. Она отходит. Если он не возьмет ребенка в руки, он упадет на землю и его затопчут. Жан-Люк протягивает руку и берет сверток, а другой рукой пытается дотянутся до девушки, но толпа уже поглотила ее. Он ищет ее ясные зеленые глаза в этой человеческой толчее. Но не находит.
Люди снуют повсюду, а он стоит там один, будто прирос к земле. Толпа становится реже, а солдаты приближаются к поезду. Он должен спрятать ребенка. Левой рукой придерживая сверток, правой он расстегивает пуговицы комбинезона. Прячет ребенка внутрь, а затем снова застегивается. Ребенок не издал ни единого звука, но он чувствует его тепло, согревающее грудную клетку. Нерешительность терзает его, паника поднимается вверх по телу. И что он должен теперь делать?
Он оглядывается. Толпа заключенных практически вся вышла из поезда. Вскоре он будет у всех на виду. Он идет за заключенными, пробирается внутрь толпы, пытается затеряться среди них.
Дом начальника станции! Нужно бежать туда. Ему приходится толкнуть старика, когда он пытается расчистить себе путь. На его пути две женщины тянутся друг к другу. Он обходит их, быстро передвигаясь вдоль платформы.
Раздается еще один выстрел, и кажется, что все замирает на мгновение. Но потом снова начинает движение вперед. Пригнувшись, Жан-Люк продолжает идти. Он толкает дверь дома начальника станции. Внутри пусто. Что теперь? Думай! Время теперь решает все. Он поднимается по лестнице настолько быстро, насколько позволяет его раненая нога. Неизвестно, что ему делать, куда бежать.
Туалет находится на втором этаже. Он заходит в него и бесшумно закрывает за собой дверь. Можно было бы бы спрятаться здесь, пока он не придумает, как отсюда выбраться. Во внутренней части дома есть задняя дверь, выходящая на станцию. Обычно ее охраняют, но в таком хаосе охраны там может и не оказаться. Жан-Люк выглядывает из окна. Оно выходит на задний двор, но все что он видит – темнота.
Он как раз собирается выходить, когда слышит стук шагов на лестнице. Он смотрит на кабинку, раздумывая, не спрятаться ли в одну их них, но уже слишком поздно. Дверь открывается, и на пороге появляется солдат.
– Verdammt noch mal was machst du da? – Бош хмуро смотрит на него. – Что ты здесь забыть? Это туалет только для немцев! Raus!
Ребенок издает крик.
– Это еще что? – Лицо боша становится еще мрачнее.
Жан-Люк действует быстро. Он убирает правую руку от свертка, бросается вперед и выхватывает пистолет из открытой кобуры солдата. Это оказывается проще, чем он мог себе представить. Он шевелит рукой, чтобы крепче ухватить оружие. Он впервые держит в руках пистолет, и ему приходится потратить несколько секунд, чтобы найти курок. Когда он находит его, то кладет на него палец, стараясь случайно не спустить его. Еще рано. Он наводит пистолет на немца, прижимая левой рукой ребенка к груди.
Бош бледнеет.
– Dafür konntest du erschossen werden! Тебя за это расстреляют!
Жан-Люк не двигается.
– Снимай одежду.
– Что?
Он приставляет пистолет ко лбу солдата.
– Снимай свою одежду! Schnell!
Пока солдат снимает с себя униформу, плач ребенка становится все громче. Жан-Люк не должен отвлекаться на него. Следующие несколько минут решающие. Направив пистолет на своего пленника, он приближается к раковинам. Он достает ребенка и кладет его в раковину. Плач ребенка становится исступленным, когда он теряет человеческий контакт.
Жан-Люку приходится игнорировать плач, пока он обеими руками хватается за пистолет. Время принимать решение. Снаружи доносятся новые выстрелы. Должно быть, они уже ищут его. Надо действовать быстро. Палец на курке дрожит, а сердце бешено колотится в ожидании неизбежного. Лучше всего не оставлять свидетелей. Но сперва ему нужна его униформа, и он не хочет испачкать ее кровью.
Вскоре униформа лежит у ног солдата, а сам бош дрожит, стоя в одном нижнем белье.
– Не убивай меня. Я дам тебе время убегать.
Жан-Люк пристально смотрит на него, рассматривает его щуплое бледное тело и тощие руки. Он не старше его самого, а может и младше. Еще совсем мальчишка. Снова раздаются выстрелы. Плач ребенка режет ему слух. Нервы Жан-Люка на пределе. Он не может принять решение в такой обстановке.
– Ребенок хочет есть, – шепчет солдат. – Я могу принести тебе молоко.
– Заткнись! Как мне выбраться отсюда? – Жан-Люк снова приставляет оружие к его лбу.
– Дверь, задняя часть станции. Нет охраны сейчас. Показать мои документы.
Все еще держа своего пленника на прицеле, Жан-Люк снимает с себя комбинезон. Будет непросто одеваться и при этом целиться в него пистолетом. Он может пристрелить его прямо сейчас и освободить обе руки. Так будет проще. Но опять же – кто-то может услышать выстрел.
Не обращая внимания на крики ребенка, он надевает брюки левой рукой, затем куртку и фуражку. Затем он засовывает ноги в ботинки. Он почти готов, придется застегнуться позже. Сначала надо разобраться с бошем. Он направляет пистолет ему в голову.
Вдруг солдат падает на колени и начинает умолять его:
– Не стреляй! Прошу! У меня есть семья.
– Мне плевать. Думаешь, у этих людей нет семей?
– Мне жаль! Мне жаль! Я не хотел!
– Ferme ta gueule! Заткнись, иначе я пристрелю тебя прямо сейчас!
Солдат замолкает. Но ребенок все еще кричит.
Что-то в его плаче мешает ему выстрелить. Он достает ребенка из раковины левой рукой, другой рукой он целится в боша.
– Нет! Прошу! – солдат плачет. – Я буду сидеть здесь! Никуда не пойти!
Жан-Люк считает до трех и спускает курок.
Глава 35
Шарлотта
Париж, 30 мая 1944 года
– Кто это так трезвонит? – Мама смотрит на меня.
– Я открою.
Отвернувшись от раковины, я вытираю руки полотенцем. Снова раздается звонок, и я спешу к входной двери. До моих ушей доносится плач ребенка. Я замираю на мгновение, прежде чем открыть дверь.
На пороге стоит Жан-Люк. На нем форма бошей. В его руках ребенок. Моя ладонь соскальзывает с ручки двери. Кровь отхлынула с моего лица, внутренности сжимаются от разочарования. Ребенок! Должно быть, это его.
Он проходит внутрь мимо меня и закрывает за собой дверь.
– Шарлотта, ты должна мне помочь!
Я стою в полном оцепенении. Я не знаю, как задать ему все вопросы, которые вертятся у меня в голове. Чей это ребенок?
– Его надо покормить!
Глаза Жан-Люка бегают по комнате.
Кажется, мой язык разбух во рту. Я хочу им пошевелить, но не могу вымолвить ни слова. Вдруг я чувствую, как сзади ко мне приближается мама.
– Что происходит?
Она удивленно смотрит на Жан-Люка.
– Что вы здесь делаете?
Он делает еще один шаг в квартиру, ребенок плачет еще громче.
– Женщина в Дранси заставила меня забрать ее ребенка. Я не знаю, что с ним делать.
– Вам не стоило приходить сюда, – громко говорит мама.
– Прошу вас! Его надо покормить. Мне некуда больше идти.
Мама поворачивается ко мне, ее слова звучат резко и уверенно:
– Шарлотта, беги к мадам Дешам на шестой этаж. Она недавно родила ребенка. Спроси ее, сможет ли она покормить этого.
Она берет меня за руку прежде, чем я успеваю пошевелиться.
– Не говори ей о Дранси. Скажи, что мы нашли ребенка на крыльце старой пекарни.
Когда я выхожу из квартиры, то вижу, как она забирает ребенка из рук Жан-Люка.
– Спрячься в спальне. Она не должна тебя увидеть.
Я выбегаю из двери, мои мысли путаются. Он взял ребенка!
Запыхавшись, звоню в дверь мадам Дешам. Ее маленький сын открывает дверь.
– Твоя мама дома?
Он поворачивается и кричит:
– Мама!
– Oui, – слышу я из гостиной. – Кто это?