Дефо Даниэл

Дневник чумного года

Даниэль Дефо

Дневник чумного года, содержащий наблюдения и воспоминания

о самых замечательных событиях как общественных,

так и сугубо личных,

произошедших в Лондоне

во время последнего великого испытания

в 1665 году

Писано жителем города все это время не покидавшим Лондон

Публикуется впервые (Пер. К.Н.Атарова)

ВОСПОМИНАНИЯ О ЧУМЕ

Было начало сентября 1664 года, когда я, как и мои соседи, узнал из досужих разговоров, что в Голландию снова вернулась чума; снова - потому что она уже свирепствовала там, особенно в Амстердаме и Роттердаме в 1663 году; одни утверждали, что завезли ее туда из Италии, другие - что из Леванта {1} вместе с товарами, прибывшими на турецких кораблях; еще говаривали, будто занесли ее не то из Кандии {2}, не то с Кипра. Да не так уж важно, откуда она появилась; все сходились в одном: чума снова пришла в Голландию.

Газеты в те дни еще не издавались {3}, не то что во времена, до которых мне довелось дожить, когда газеты сообщают о происшествиях, распространяют слухи, да еще и дополняют их, опираясь на собственные домыслы. Однако о таких событиях, как чума, узнавали из писем купцов и других лиц, ведущих заморскую переписку, а далее передавали изустно, так что подобные вести не могли мгновенно распространиться по всей стране, как это происходит теперь. И однако, похоже, правительство было прекрасно осведомлено и предложило даже некоторые меры, долженствовавшие воспрепятствовать распространению заразы {4}, но широкой огласке все это не придавало. Так что слухи вновь как-то заглохли, и мы перестали думать об этом, как о вещах, которые, мы надеялись, не имели к нам прямого отношения, да и вообще, скорее всего, были выдумкой. Так и шло до конца ноября или начала декабря 1664 года, пока двое мужчин по слухам, французов - не умерло от чумы в Лонг-Эйкре, точнее, в верхнем конце Друри-Лейн {5}. Семьи, где они проживали, хотели было, по возможности, скрыть это событие, но слухи о нем вышли наружу и дошли до правительства, которое, желая разузнать всю правду об этом деле, послало в тот дом двух докторов и хирурга {6} для расследования. Так что расследование учинили, обнаружили явные признаки страшной болезни {7} на обоих телах и заявили публично, что скончались они от чумы. После чего сведения передали приходскому служке {8}, а он, в свою очередь, сообщил об этом городским властям, так что сведения, как это обычно бывает, появились в еженедельных сводках о смертности в следующем виде:

\"Чума - 2; зараженных приходов - 1\".

Народ сильно встревожило это сообщение. Волнение охватило весь город, тем более что в последнюю неделю декабря 1664 года еще один скончался в том же доме и от той же болезни. А потом на шесть недель все затихло, и, когда за шесть недель никто не умер от той хвори, стали поговаривать, что чума ушла. Однако 12 февраля еще один человек, теперь в другом доме, но в том же приходе, скончался при сходных обстоятельствах. Это заставило обратить внимание на окраины города, и, когда обнаружилось, что в приходе Сент-Джайлс {9} еженедельные сводки указывают на резкое увеличение числа погребений, стали поговаривать, что чума посетила эту часть Лондона и что многие уже умерли от нее, только обстоятельство это тщательно скрывалось и не предавалось широкой огласке. Это напугало людей, и теперь без крайней нужды никто не решался идти через Друри-Лейн или другие улицы, находившиеся под подозрением.

А увеличение смертности было следующим: обычно еженедельное число похорон в приходах Сент-Джайлс-ин-де-Филдс и Сент-Эндрюс (Холборн) {10} было от двенадцати до семнадцати-девятнадцати человек в каждом приходе, немногим больше или немногим меньше. Но с тех пор, как первые случаи чумы приключились в приходе Сент-Джайлс, обычное число похорон значительно возросло {11}. Например:

С 27 декабря по 3 января Сент-Джайлс - 16

Сент-Эндрюс - 17

С 3 января по 10 января Сент-Джайлс - 12

Сент-Эндрюс - 25

С 10 января по 17 января Сент-Джайлс - 18

Сент-Эндрюс - 18

С 17 января по 24 января Сент-Джайлс - 23

Сент-Эндрюс - 16

С 24 января по 31 января Сент-Джайлс - 24

Сент-Эндрюс - 15

С 30 января по 7 февраля Сент-Джайлс - 21

Сент-Эндрюс - 23

С 7 февраля по 14 февраля Сент-Джайлс - 24

(из которых один

умер от чумы).

Подобный же рост смертности наблюдался в приходе Сент-Брайдс {12}, прилегающем с одной стороны к Холборнскому приходу, и в приходе Сент-Джеймс (Кларкенуэлл) {13}, прилегающем к Холборну с противоположной стороны: в обоих названных приходах средняя недельная смертность была от четырех до шести - восьми человек, тогда как теперь она возросла следующим образом:

С 20 декабря по 27 декабря Сент-Брайдс - 1

Сент-Джеймс - 8

С 27 декабря по 3 января Сент-Брайдс - 6

Сент-Джеймс - 9

С 3 января по 10 января Сент-Брайдс - 11

Сент-Джеймс - 7

С 10 января по 17 января Сент-Брайдс - 12

Сент-Джеймс - 9

С 17 января по 24 января Сент-Брайдс - 9

Сент-Джеймс - 15

С 24 января по 31 января Сент-Брайдс - 8

Сент-Джеймс - 12

С 31 января по 7 февраля Сент-Брайдс - 13

Сент-Джеймс - 5

С 7 февраля по 14 февраля Сент-Брайдс - 12

Сент-Джеймс - 6

Народ с тревогой замечал, что цифры в еженедельных сводках все растут, тогда как обычно в это время года смертность не особенно велика.

Как правило, общее еженедельное число смертей по сводкам было около 240-300. Последняя цифра считалась очень большой, однако теперь мы обнаружили, что цифры все ползут вверх следующим образом:

Похоронено Увеличение

С 20 по 27 декабря 291

С 27 декабря по 3 января 349 58

С 3 января по 10 января 394 45

С 10 января по 17 января 415 21

С 17 января по 24 января 474 59

Последняя сводка была поистине пугающей - число превышало недельную смертность в прошлый чумной мор 1656 года {14}.

Однако все снова начало утихать. Погода с декабря и до конца февраля стояла холодная, морозная, с резкими, хотя и не чрезмерными, порывами ветра, - и цифры в сводках начали уменьшаться. Климат был теперь здоровее, и все стали надеяться, что опасность миновала; только в Сент-Джайлсе все еще держалась высокая смертность, особенно в начале апреля; по 25 человек еженедельно, а с 18-го по 25-е там схоронили 30 человек, в том числе двоих, скончавшихся от чумы, и восьмерых - от сыпного тифа, который по признакам тоже походил на чуму; общая смертность от сыпного тифа также возросла с восьми человек на прошедшей неделе до двенадцати.

Это снова всех нас встревожило; люди ожидали страшных событий, особенно в преддверии летнего тепла, которое было уже не за горами. Однако на следующей неделе вновь забрезжила надежда. Смертность упала - как показали сводки, - общее число умерших составило всего 388 человек, и среди них никто не умер от чумы и лишь четверо от сыпного тифа.

Но на следующей неделе все возобновилось, да к тому же болезнь распространилась на два-три других прихода, а именно: Сент-Эндрюс (Холборн), Сент-Клемент-Дейнз {15} и, к великому огорчению жителей Сити, один человек умер внутри городских стен {16}, в приходе Сент-Мэри-Вулчерч {17} на Бербиндер-Лейн, около Стокс-Маркета; в общей сложности девять человек умерло от чумы и шесть от сыпного тифа. После расследования выяснилось, что француз, скончавшийся на Бербиндер-Лейн, был соседом тех двух французов, что умерли в Лонг-Эйкре; он переселился на Бербиндер-Лейн, спасаясь от заразы и не подозревая, что оная уже угнездилась в нем.

Было начало мая, однако погода стояла умеренная - прохладная, переменчивая, и у людей еще оставались надежды. Их подбадривало, что атмосфера Сити была здоровая: во всех 97 приходах от чумы умерло всего 54 человека, и, так как в большинстве своем это были люди, жившие ближе к окраинам, мы стали верить, что чума и не распространится далее; тем паче что на следующей неделе, то есть между 9 и 16 мая, умерло только трое, и ни один из них не жил в Сити или прилегающих к нему слободах; {18} в Сент-Эндрюсе похоронили 14 человек - тоже низкая цифра. Правда, в Сент-Джайлсе умерло 32 человека, но так как среди них лишь один от чумы, люди начали успокаиваться. Да и общая цифра в сводке была невелика, если сравнить ее с прошлой и позапрошлой неделями, когда умерли 347 и 343 человека. В этих надеждах пребывали мы всего несколько дней, потому что люди теперь стали не так доверчивы: начали осматривать дома, и оказалось, что чума распространяется во всех направлениях и что еженедельно от нее умирает немало народу. Теперь уж все наши преуменьшения были отброшены, и скрывать что-либо стало трудно; напротив того, быстро обнаружилось, что зараза распространяется, несмотря на все наши стремления преуменьшить опасность; что в приходе Сент-Джайлс болезнь охватила несколько улиц; и сколько-то семей - все больные собрались вместе в одном помещении; соответственно и в сводке следующей недели все это отразилось. Там значилось только 14 человек, погибших от чумы, но все это было мошенничеством и тайным сговором; ведь в приходе Сент-Джайлс умерло 40 человек, и, хотя причиной смерти были указаны другие болезни, все знали, что большинство жертв унесла чума. Так что, несмотря на то, что общее число похорон не превысило 32, а в общей сводке значилось только 385, в том числе 14 от сыпного тифа и 14 от чумы, все мы были убеждены, что в целом за неделю от чумы умерло не менее полусотни.

На следующей неделе, между 23 и 30 мая, сообщалось о 17 смертях от чумы. Но в Сент-Джайлсе похоронили 53 человека - чудовищная цифра! - из которых, как утверждалось, только 9 умерло от чумы. Однако при строгом расследовании, учиненном мировым судьей {19} по просьбе лорд-мэра {20}, обнаружилось, что еще 20 умерло от чумы в этом приходе, но были записаны как умершие от сыпного тифа и других болезней, не говоря уж о тех, кто вообще остался не зарегистрированным.

Но все это были пустяки по сравнению с тем, что началось позднее, ведь погода теперь установилась жаркая, и с первой половины июня зараза стала распространяться с ужасающей быстротой, так что число умерших в сводках резко подскочило. Увеличилось и количество умерших от лихорадки, сыпного тифа и других болезней, потому что семьи с больными старались скрыть причину болезни, чтобы не пугать соседей, отказывавшихся с ними общаться, и чтобы власти не вздумали запирать дома - мера, которой угрожали, хотя пока ее не применяли, и которой все очень боялись.

На второй неделе июня Сент-Джайлский приход оставался главным очагом заразы. В нем было похоронено 120 человек, и, хотя утверждалось, что из них от чумы умерло 68, все говорили, исходя из смертности в период до поветрия, что настоящая цифра составляет не меньше сотни.

До той недели в Сити все было спокойно: ни один человек во всех 97 приходах не умер от чумы, за исключением француза, о котором упоминалось выше. Теперь же умерло четверо в пределах городских стен: один на Вуд-стрит {21}, один - на Фенчерч-стрит {22} и двое на Крукт-Лейн {23}. В Саутуэрке {24} все было спокойно: пока ни одного заболевшего по ту сторону реки не было.

Я жил за Олдгейт - примерно на полдороге между Олдгейт-Черч и Уайтчепл-Барз {25}, на левой, то есть северной, стороне улицы; и, так как зараза не достигла этой части города, наша округа жила довольно спокойно. Но в другом конце города страх был велик, так что люди побогаче, а особенно знать и дворянство, жившие в западной части, потянулись из Лондона вместе с чадами и домочадцами. Это было особенно заметно на Уайтчепле: рядом с Бродстрит {26}, где я жил, все заполонили фургоны и телеги со всяким скарбом, а в них женщины, дети, слуги и прочее; потом кареты, где разместились те, что почище; их сопровождали мужчины на лошадях. И все торопились вон из города. Затем появились пустые фургоны, телеги, лошади без седоков и слуги, которые возвращались в город за очередными отъезжающими; особенно много было мужчин, путешествующих верхом, некоторые в одиночку, другие в сопровождении слуг, но почти все, сколько можно было судить со стороны, с багажом для дальней дороги.

То было ужасное, гнетущее зрелище, а так как я был принужден смотреть на него с утра и до вечера из окна (потому что ничего другого за этой толпой не было видно), я предался мрачнейшим размышлениям о грядущих несчастьях, ожидающих город, и о незавидном положении тех, кто в нем останется.

Это бегство продолжалось несколько недель кряду; лишь с огромными трудностями можно было в то время достучаться до лорд-мэра - подход к его дому заполонили целые толпы желающих получить пропуск и удостоверение о состоянии здоровья {27} для поездки за границу, без которых нельзя было проехать через города, лежащие по дороге, и тем более остановиться в гостинице. Так как на данный момент в Сити никто еще не умер от чумы, лорд-мэр свободно раздавал удостоверения о здоровье всем, проживающим в 97 приходах, а в течение первого времени - и жителям слобод.

Так вот, это лихорадочное бегство длились несколько недель, точнее, весь май и июнь, и усугублялось оно еще слухами, что правительство собирается установить на дорогах заставы и кордоны, дабы воспрепятствовать людям, отправляющимся путешествовать, а также, что города, лежащие близ дороги, не будут разрешать жителям Лондона в них останавливаться из страха, что они занесут заразу. Однако в то время все эти слухи были чистейшей выдумкой.

Теперь я стал серьезнее обдумывать собственное положение и как мне лучше поступить, а именно: оставаться в Лондоне или запереть дом и спасаться бегством, подобно многим моим соседям. Я останавливаюсь на этом с такой подробностью потому, что, может статься, те, кто будет жить после меня, столкнутся с подобной бедой и им тоже придется делать выбор; вот я и хотел бы, чтоб мой рассказ был для них указанием, как надо действовать; а сама по себе история моя гроша ломаного не стоит, и незачем было бы привлекать к ней внимание.

Я должен был сообразоваться с двумя важными обстоятельствами: с одной стороны, надлежало продолжать вести свое дело и торговлю, довольно значительные, - ведь в них вложено было все мое состояние; с другой стороны, следовало подумать о спасении собственной жизни перед лицом великого бедствия, которое, как я понимал, очевидно надвигалось на весь город и, как бы ни были велики мои страхи и страхи моих соседей, могло оказаться ужаснее всех возможных ожиданий.

Первое соображение было для меня очень существенным; торговал я шорными товарами, и не столько в лавке или по случаю, а все больше с купцами, вывозившими товары в английские колонии в Америке; {28} таким образом, мой доход в значительной степени зависел от них. Правда, я был холост, но при мне жили слуги, которые помогали мне в моем деле; да еще дом, лавка и склады, набитые товаром; короче, оставить все его, как пришлось бы оставить в данном случае (то есть без присмотра и без человека, на которого можно было бы положиться), означало не только прекратить торговлю, но и рискнуть самими товарами, а это все, что у меня было.

В то время в Лондоне жил мой старший брат, незадолго до того вернувшийся из Португалии; посоветовавшись с ним, я получил ответ, состоящий из трех слов, точно такой же, как был дан в совсем ином случае, а именно: \"Спаси Себя Самого!\" {29} Короче, он был за мой отъезд из города; именно так собирался он и сам поступить вместе со своим семейством. За границей, сказал ом, есть поговорка: лучшее лекарство против чумы - бежать от нее подальше. Что же до моих возражений, что я прекращу торговлю, потеряю товар, залезу в долги, - он показал мне их полную неосновательность, при этом пользуясь моим же доводом - упованием на милость Божию: не лучше ли, уповая на Бога, рискнуть своими товарами, чем оставаться в таком опасности и, уповая на Бога, рисковать собственной жизнью?

Не мог я сослаться и на то, что мне некуда ехать: у меня были друзья и родственники в Нортгемптоншире {30}, откуда была родом наша семья; и главное - у меня была единственная моя сестра в Линкольншире {31}, которой очень хотелось, чтобы я приехал погостить у нее.

Брат - он уже отправил жену и двоих детей в Бедфордшир {32} и собирался сам последовать за ними - очень уговаривал меня уехать, и я уж было решился подчиниться его желанию; но в тот момент не смог раздобыть лошадь, потому что похоже было, что все лошади покинули город, хотя о людях этого никак нельзя было сказать, и в течение нескольких недель в городе невозможно было купить или нанять ни одной клячи. Тогда я решил путешествовать пешком, с одним слугою, и, как многие в то время, не останавливаться в гостиницах, а ночевать в солдатской палатке, прямо в поле, благо погода стояла теплая и нечего было опасаться простуды. Я сказал \"многие\", потому что так действительно поступали нередко, особенно те, кто принимали участие в недавней войне; {33} и должен заметить, что, если бы большинство путешествующих поступало именно так, чуму не занесли бы в такое количество городков и деревенских домов {34} множеству людей на погибель.

Но тут мой слуга, которого я собирался с собой прихватить, надул меня; напуганный все растущей опасностью и не зная толком о моих планах, он сам принял меры и покинул меня, так что мне пришлось и на этот раз отложить отъезд; потом же, так или иначе, мой отъезд каждый раз откладывался благодаря какому-нибудь непредвиденному обстоятельству; все эти подробности я сообщаю, лишь чтобы показать, что эти задержки были посланы Небом; а не то все это были бы никому не нужные отступления.

Упоминаю я об этом еще и потому, что, по-моему, для каждого это самый лучший способ принимать решение, особенно если человек обладает чувством долга и ждет какого-либо указания, как себя вести; в таком случае он должен внимательно приглядываться к знакам или знамениям, которые приходятся на это время, и смотреть, как они соотносятся друг с другом и как, вместе взятые, соотносятся со стоящей перед ним дилеммой; а потом, думаю, он может уверенно рассматривать их как указания свыше относительно того, что является его истинным долгом в данных обстоятельствах - я хочу сказать, уезжать или оставаться, когда твое место жительства посетила заразная болезнь.

И однажды утром, когда я в очередной раз размышлял обо всем этом, мне вдруг пришла в голову совершенно ясная мысль: если то, что случается с нами, происходит лишь по воле Божией, значит, и все мои неурядицы неспроста; {35} и мне стоит обдумать, не является ли это указанием свыше и не показывает ли совершенно ясно, что Небу угодно, чтобы я никуда не уезжал. И вслед за тем я тут же понял, что, ежели Богу действительно угодно, чтобы я остался, то в Его воле уберечь меня среди свирепствующих вокруг опасностей и смерти; и, ежели я попытаюсь укрыться и спастись, убежав из своего жилища и поступая наперекор указаниям, которые, как я убежден, исходят свыше, это будет все равно, что пытаться скрыться от Бога, и в Его власти будет наказать меня, когда и где будет Ему благоугодно.

Эти мысли заставили меня изменить решение, и когда я пришел опять к брату, то сказал, что намерен остаться и ждать своей участи там, где Богу угодно было поставить меня, и что в этом-то и состоит мой долг, как мне представляется в свете всего вышесказанного.

Мой брат, хотя и весьма набожный человек, высмеял все мои предположения об указаниях свыше и рассказал несколько историй о таких же, как он выразился, \"сорвиголовах\", как и я; он сказал, что будь я неспособен к передвижению из-за немощи или недуга, тогда должен я был бы принять это как волю Всевышнего и подчиниться Его указаниям, так как Он, будучи моим творцом, имеет безусловное право располагать мною. Тогда можно было бы без труда понять, что является указанием свыше, а что нет. Но смешно считать указанием свыше, запрещающим мне отъезд, тот факт, что я не могу нанять лошадь или что мой слуга, с которым я собирался отправиться в путь, сбежал. Ведь я в полном здравии, у меня есть другие слуги, и я с легкостью могу пропутешествовать день-другой пешком, да и с моим великолепным удостоверением о состоянии здоровья вполне способен нанять лошадь или карету в дороге, если захочу.

Он продолжал далее и рассказал о пагубных последствиях, проистекающих из самонадеянности турок и прочих магометан в Азии и других местах, где он побывал (ведь мой брат, будучи купцом, только несколько лет назад, как я уже говорил, вернулся из-за границы, а именно из Лиссабона), о том, как, полагаясь на божественное предопределение, на то, что срок каждого человека предрешен и нерушимо установлен еще до его рождения, они, не предохраняясь, входили в зараженные дома, беседовали с больными и, вследствие этого, мерли по десять-пятнадцать тысяч в неделю, тогда как купцы из Европы, то есть христиане, державшиеся обособленно, в целом избегали заразы.

Эти доводы брата вновь изменили мое решение: я вознамерился ехать и сделал соответствующие приготовления, потому что зараза распространялась, сводки насчитывали почти семьсот человек в неделю, и брат сказал, что он не решается медлить долее; а так как я уже все приготовил, уладил, как мог, свои дела и договорился, кому я все оставляю, то мне действительно оставалось только одно - принять решение.

С тяжелым сердцем вернулся я домой в тот вечер - растерянный, не знающий, на что решиться. Весь вечер посвятил я серьезным размышлениям; сидел в полном одиночестве, потому что горожане, по общему соглашению, взяли привычку не выходить из дому после наступления сумерек; о причинах такого решения у меня будет случай рассказать позднее.

В уединении этого вечера надеялся я прежде всего понять, в чем состоит мой долг; я начал с доводов моего брата, при помощи которых он пытался убедить меня покинуть Лондон; им я противопоставил свое сильнейшее интуитивное желание остаться {36}, законную заботу о сохранении своего имущества, которое, можно сказать, составляло все мое достояние, неслучайные, как мне казалось, недоразумения, связанные с готовящимся отъездом, и, наконец, те указания, которые я считал ниспосланными свыше и которые означали для меня призыв рискнуть и остаться; и тут мне пришло в голову, что, если я получил указание остаться, я вправе допустить, что оно содержит и обещание сохранить мне жизнь, если я ему последую.

Это запало мне в душу; умом я более, чем когда-либо, склонен был остаться, воодушевляемый тайным упованием, что буду спасен. Добавьте к этому, что, склонившись над Библией, которая лежала передо мной, и сосредоточившись всецело на мучившем меня вопросе, я воскликнул:

- Увы, не знаю я, что мне делать! Господи, направь меня!

И далее в том же духе. В этот момент я перестал листать книгу на 90-м псалме {37} и, опустив глаза на второй стих, прочел все подряд до седьмого, а потом до десятого стиха:

\"Говорит Господу: \"и прибежище мое и защита моя, Бог мой, на Которого я уповаю!\"

Он избавит тебя от сети ловца, от гибельной язвы;

Перьями Своими осенит тебя, и под крыльями Его будешь безопасен; щит и ограждение - истина Его.

Не убоишься ужасов в ночи, стрелы, летящей днем,

Язвы, ходящей во мраке, заразы, опустошающей в полдень.

Падут подле тебя тысяча и десять тысяч одесную тебя; но к тебе не приблизится.

Только смотреть будешь очами твоими и видеть возмездие нечестивым.

Ибо ты сказал: \"Господь упование мое\"; Всевышнего избрал ты прибежищем твоим.

Не приключится тебе зло, и язва не приблизится к жилищу твоему\" - и т. д.

Нужно ли говорить читателю, что с этого момента я решился остаться в городе, и, вручив себя полностью благости и покровительству Всевышнего, не искать более никакого иного укрытия? Ведь, поскольку в Его руке были дни мои {38}, Он мог так же сохранить мне жизнь во время мора, как и в любое другое время, а если я не заслужил спасения, то все равно я пребывал в Его руке и должен был положиться на милость Его.

С этим решением улегся я спать и еще более укрепился в нем на следующий день, когда заболела женщина, на которую собирался я оставить дом и все свои дела.

Но было и еще одно принудительное обстоятельство: на следующий день я сам почувствовал себя нездоровым, так что, если бы я и захотел уехать, то не смог бы; я проболел три-четыре дня, и это окончательно определило, что я остаюсь. Так что я попрощался с братом, который уехал в Доркинг в Сарри {39}, а оттуда собирался перебраться в Бакингемшир {40} или в Бедфордшир, где нашла пристанище его семья.

Все это вместе взятое совсем отвлекло меня от мыслей уехать из Лондона. Да и брата моего уже не было рядом, так что мне теперь не нужно было ни с ним, ни с самим собой обсуждать этот вопрос.

Теперь, в середине июля, чума, которая свирепствовала, как я уже говорил, на противоположной окраине города: в приходах Сент-Джайлс, Сент-Эндрюс (Холборн) и в районе Вестминстера {41}, начала двигаться на восток, к той части города, где жил я. Было замечено, что распространяется она, однако, не прямо на нас, так как Сити - то есть территория, окруженная стенами, - оставался совершенно незатронутым. Не добралась она по воде и до Саутуэрка. Ведь, хотя общее число смертей от всех болезней за прошедшую неделю составило 1268 человек, из которых, судя по всему, от чумы умерло 900 {42}, то в стенах Сити в общей сложности умерло 28 человек и около 19 человек в Саутуэрке, включая и Ламбетский приход; {43} тогда как в это же время только в приходах Сент-Джайлс и Сент-Мартин-ин-де-Филдс {44} умер 421 человек.

Но мы понимали, что болезнь особенно свирепствует на окраинах - более густонаселенных, более бедных, так что болезнь там находит больше жертв, чем в Сити, о чем я еще буду иметь случай сказать подробнее. Понимали мы и то, как я уже говорил, что болезнь движется в нашем направлении, а именно: через приходы Кларкенуэлл, Крипплгейт {45}, Шордич {46} и Бишопсгейт; {47} последних двух приходов, граничащих с Олдгейтом, Уайтчеплом и Степни {48}, зараза достигла позднее, но зато уж и свирепствовала там с особенной силой, даже когда в западных приходах, с которых болезнь, собственно, и началась, она стала утихать.

Странно было видеть, что в ту самую неделю, между 4 и 14 июля, когда, как я уже сказал, в двух приходах - Сент-Мартин и Сент-Джайлс-ин-де-Филдс умерло от чумы более 400 человек, в приходе Олдгейт умерло всего четверо, в приходе Уайтчепл - трое, а в приходе Степни - только один человек.

То же повторилось и на следующей неделе, с 11 по 18 июля, когда по общей недельной сводке умерло 1761 человек, - на всей Саутуэркской стороне реки от чумы погибло не более шестнадцати.

Но такое положение вещей вскоре изменилось. Особенно участились смерти в Крипплгейте и Кларкенуэлле; так, за вторую неделю августа в одном Крипплгейте похоронили 886 человек, а в Кларкенуэлле - 155. Из них в первом не менее 850 умерло от чумы, а во втором - 145.

Весь июль, пока наша часть города жила, как я уже говорил, в относительной безопасности по сравнению с западными приходами, я свободно ходил по улицам, когда того требовали дела, и обязательно ежедневно или раз в два дня заходил в Сити, в дом моего брата, который он оставил на мое попечение, чтобы удостовериться, что там все в порядке. У меня был ключ, и обычно я заходил внутрь и обходил все комнаты, проверяя, все ли в целости; потому что, как ни невероятно звучит, что люди способны душевно огрубеть настолько, чтобы грабить и воровать, пользуясь общим бедствием, однако всякого рода злодейства, беспутства и дебоши столь же открыто совершались в городе, - не скажу \"столь же часто\", ибо число людей сильно поубавилось.

Но теперь и в Сити - я хочу сказать, внутри городских стен - отмечались случаи болезни; число людей там значительно уменьшилось, так как множество народу покинуло город; продолжали уезжать и в течение июля, хотя меньше, чем раньше. А в августе бегство достигло таких масштабов, что мне стало казаться, будто в Сити останутся только магистрат да слуги.

Теперь все бежали из столицы; двор же, должен сказать, покинул ее еще раньше, а именно в июне, и переместился в Оксфорд {49}, где Богу угодно было уберечь всех придворных от заразы; как я слыхал, ни один волос не упал с их голов, однако они и не подумали выказать хоть малейшие признаки благодарности и раскаяния, хотя знали, что именно их вопиющие грехи могли столь безжалостно навлечь жестокое наказание на весь народ {50}.

Облик города теперь до странности изменился: я имею в виду здания в целом, Сити и прилегающие к нему территории, пригороды, Вестминстер, Саутуэрк и прочее; хотя именно Сити - то есть то, что находилось внутри городских стен, - не был еще сильно заражен. Но в целом, повторяю, облик города сильно изменился: грусть и печаль читались у всех на лицах, и хотя некоторые районы города еще не были затронуты, все выглядели глубоко встревоженными; и так как все мы видели, что зараза приближается, каждый считал себя и свою семью в величайшей опасности. Если бы только возможно было точно изобразить то время для тех, кто не пережил его, и дать читателю правильное представление об ужасе, обуявшем горожан, это и теперь произвело бы глубокое впечатление и исполнило людей удивлением и трепетом. Можно без преувеличения сказать, что весь Лондон был в слезах; плакальщицы не кружили по улицам {51}, никто не носил траур и не шил специальных одежд, даже чтобы почтить память самых близких усопших, но плач стоял повсюду. Вопли женщин и детей у окон и дверей жилищ, где умирали, или, быть может, только что умерли их ближайшие родственники, разносились столь часто, стоило только выйти на улицу, что надорвалось бы и самое твердокаменное сердце. Плач и причитания раздавались почти в каждом доме, особенно в начале мора, потому что позднее сердца ожесточились, так как смерть была постоянно у всех пред глазами, и люди утратили способность сокрушаться потерей близких и друзей, ежечасно ожидая, что их самих постигает та же участь.

Иногда дела заставляли меня идти на другой конец города, хотя там и был главный рассадник заразы; странно было мне - да и каждому на моем месте видеть, сколь безлюдны улицы, некогда такие оживленные: ведь если б сейчас там заплутался человек, он вполне мог пройти всю улицу (точнее, переулок), не повстречав никого, кто указал бы дорогу, если не считать сторожей запертых домов, о которых я сейчас расскажу.

Однажды, когда я зашел по делам в эту часть города, любопытство подстрекнуло меня повнимательнее ко всему присмотреться, и я прошел лишку, куда мне и не нужно было - вверх по Холборну; улицы были там полны народу, однако люди шли прямо по середине мостовой, потому, полагаю, что не хотели приближаться к выходящим из домов или пропитываться зловонными запахами домов, быть может, несущими заразу.

Все Судебные инны {52} были закрыты, и почти не осталось адвокатов ни в Темпле {53}, ни в Линкольнз-инн {54}, ни в Грейз-инн {55}. Все было спокойно, никто не затевал тяжб и не нуждался в адвокатах, да и время стояло каникулярное, так что все они уехали за город. Местами целые ряды домов стояли запертыми; их владельцы бежали из города, оставив все на одного-двух сторожей.

Когда я говорю о целых рядах запертых домов, то вовсе не имею в виду, что они были заперты по распоряжению магистрата; просто множество народу уехало вслед за двором по долгу службы; другие же покинули город из страха заразиться, так что некоторые улицы стали совсем заброшенными. Но испуг у жителей Сити был не так уж силен; это был отвлеченный страх, если можно так сказать, и, скорее всего, именно потому, что вначале народ обуял прямо-таки неописуемый ужас; однако, как я говорил, первое время болезнь довольно часто затухала; люди начинали тревожиться, а потом вновь успокаивались; и так несколько раз кряду, пока все не привыкли настолько, что, даже когда разгорелась сильнейшая вспышка, так как она не сразу распространилась на Сити, восточные и южные районы города, люди начали помаленьку храбриться и, я бы сказал, черстветь. Правда, как я уже говорил, много народу уехало, но то были в большинстве своем жители западных окраин и принадлежали они к \"цвету общества\", то есть к среде зажиточных людей, не связанных с торговлей и деловым миром. Остальные же по большей части остались и ожидали худшего; таким образом, в районах, примыкающих к Сити, в пригородах, Саутуэрке и в восточной части - Уоппинге {56}, Рэтклиффе {57}, Степни, Роттерхитте {58} люди в основном не тронулись с места, если не считать немногих богатых семей, которые, как я уже говорил, не были связаны делами.

Не следует забывать, что Сити и пригороды были значительно перенаселены ко времени этого мора {59}, то есть к моменту его начала (хоть я и дожил до времен еще большей населенности {60}, когда в Лондон стало стекаться больше народа, чем когда-либо): ведь с окончанием войн, роспуском армий, реставрацией монархии {61} количество людей, обосновавшихся в Лондоне, чтобы открыть собственное дело, либо обслуживать двор, либо посещать его в надежде получить награду, отличие и тому подобное, было таково, что город насчитывал более ста тысяч жителей (этого в прежние времена никогда не было); да что там, многие удваивали эту цифру, так как семьи всех разорившихся приверженцев королевского дома переселились в Лондон. Бывшие солдаты открывали там торговлю, и множество семей осело в городе. Придворные вновь возродили блеск и моду. Все веселились и роскошествовали; ликование Реставрации привлекло в Лондон массу семей.

Я часто думал, что, подобно тому, как Иерусалим был осажден римлянами, когда евреи собрались отпраздновать свою Пасху, в результате чего неслыханная масса людей была застигнута врасплох из тех, кто в другое время не был бы в городе, - так и чума пришла в Лондон, когда там случился небывалый наплыв людей из-за указанных выше обстоятельств. Такое стечение народа вокруг молодого, веселого двора повлекло за собой оживление торговли, особенно предметами роскоши и модными товарами; в результате увеличилось число рабочих, ремесленников и прочих, - по большей части бедного люда, зарабатывающего на хлеб собственными руками. Помню, например, что, когда докладывали лорд-мэру о положении бедняков {62}, сообщалось, что не менее ста тысяч плетельщиков лент живут в Лондоне и его окрестностях, более всего в пригородах Шордич, Степни, Уайтчепл и Бишопсгейт, то есть в районе Спитлфилдса {63} (а надо учесть, что в те времена он был раз в пять меньше, чем сейчас).

По этим примерам можно судить о населении в целом, и, по правде говоря, я частенько удивлялся, какое огромное число людей все же осталось после массового бегства из Лондона.

Но я должен вернуться назад, к началу этих удивительных событий {64}. Когда страхи только еще зарождались, их сильно подогрели несколько странных происшествий, которые, если бы их сопоставили и собрали воедино, весьма вероятно, могли бы подстрекнуть все население города подняться как один и покинуть свои жилища, оставляя город как место, самим Богом предуготованное стать \"землей крови\" {65}, осужденное быть стертым с лица земли вместе со всем, что будет там находиться в тот момент. Назову только некоторые из этих событий; но их было так много и столько провидцев и предсказателей указывало на них, что я часто дивился, как вообще хоть кто-то (особенно женщины) отважился остаться в городе.

Во-первых, пылающая звезда, или комета {66}, появилась за несколько месяцев до чумы, как появилась через два года другая - незадолго до пожара {67}. Старухи, а также флегматичные ипохондрики {68} мужского пола, которые ничем не лучше старух, отмечали (однако позднее, когда и то и другое событие были уже позади), что обе эти кометы прошли над домами так низко, что несомненно это был какой-то знак именно для жителей города; и что комета, предшествовавшая чуме, была бледновато-розового цвета, еле горящая, движение ее неторопливое, торжественное и замедленное, в то время как комета, предвещавшая пожар, была яркой {69}, искристой или, как некоторые говорили, пылающей; движение ее - быстрое и вихревое; и что, соответственно, одна предвещала тяжелое испытание, неспешное, но суровое, ужасное, пугающее, каким и оказалась чума; другая же предрекала удар внезапный, быстрый и яростный, как пожар. Да что там, некоторые рассказывали о кометах в таких подробностях, что про комету, предшествующую пожару, утверждали, будто можно было не только видеть ее быстрый и бурный полет, но и слышать оглушительно громкий, яростно-устрашающий звук, хотя на деле ничего подобного не было слышно.

Я видел обе кометы и должен признаться, что, согласно общему представлению о значении подобных явлений, склонен был смотреть на них как на предупреждение и предвестие Божьей кары; особенно когда, после того как чума последовала за первой, я увидел вторую комету, - тут уж мне оставалось только сказать, что Господь еще недостаточно покарал город.

Но в то же время, в отличие от многих других, я не придавал этим вещам решающего значения, так как знал и о естественных причинах, которыми объясняют астрономы подобные явления {70}, и что их движение и направление вычислены (или считается, что вычислены), так что нельзя их назвать в полной мере предшественниками или провозвестниками, а уж тем более причиной таких событий, как чума, война, пожар и прочее.

Но каковы бы ни были мои собственные мысли или мысли философов, подобные явления оказывали исключительное воздействие на сознание простых людей; все находились в самом мрачном ожидании грядущих бедствий и кары, надвигающейся на город; и причиной тому было появление этих комет, а также гибель в декабре, в приходе Сент-Джайлс, двух людей, о чем я рассказывал выше.

Тревоги людей до странности усугублялись заблуждениями того времени; мне представляется, люди тогда (почему - сам не знаю) были более склонны верить пророчествам, астрологическим расчетам, снам, ведьминским сказкам, чем когда-либо до или после. Не знаю, развилось ли это плачевное настроение в результате безумств тех людей, которые наживались на нем - я хочу сказать, наживались, публикуя всякого рода прогнозы и предсказания; {71} но твердо можно было утверждать: люди были страшно напуганы такими изданиями, как \"Альманах Лилли\" {72}, \"Астрологические предсказания Гэдбери\" {73}, альманах \"Бедный Робин\" {74} и тому подобные; вышло и несколько так называемых религиозных книг: одна под названием \"Выйди от нее, народ Мой, чтобы не участвовать вам в грехах ее и не подвергнуться язвам ее\" {75}, другая \"Благое предупреждение\" {76}, еще одна, озаглавленная \"Напоминание Британии\" {77}, и многие другие, все, или почти все предсказывающие, явно или косвенно, гибель города. Да что там - некоторые вошли в такой раж, что бегали по улицам города с устными предсказаниями, утверждая, будто они посланы проповедовать в столицу; особенно один - подобно Ионе в Ниневии кричал на улицах: \"Еще сорок дней - и Лондону конец!\" {78} Правда, я не уверен, говорил ли он \"еще сорок дней\" или \"еще несколько дней\". Другой, нагишом, в одних только штанах, бегал по улицам и непрестанно кричал, как тот, вопивший \"Горе Иерусалиму!\" незадолго до его падения, о котором упоминает Иосиф {79}. Так вот, этот голый бедняга кричал: \"О великий и грозный Боже!\" - и больше ничего; он только с ужасом, не замедляя шаг, повторял эти слова непрестанно; и никто не мог его уговорить, во всяком случае, насколько мне известно, остановиться, отдохнуть либо поесть. Я несколько раз встречал беднягу на улицах и пытался заговорить с ним, но он никогда не вступал в беседу ни со мною, ни с кем-либо другим и лишь повторял свои мрачные восклицания.

Все это крайне пугало народ, особенно, как я уже говорил, когда в сводках сообщили, что в Сент-Джайлсе двое или трое умерли от чумы.

Поменьше, но тоже изрядно страху нагоняли пророческие сны старух или их толкования снов других людей; {80} многие буквально помешались на этом. Одним слышались голоса, подстрекавшие их к бегству, так как Лондону грозит столь страшная чума, что живые не будут поспевать хоронить мертвецов. Другим представали видения; но я должен сказать, и, надеюсь, никто не упрекнет меня в бессердечии, что слышали они голоса, которых не было, видели знаки, которых не появлялось: просто воображение людей было напряжено и одержимо навязчивой идеей. И не диво, что те, кто беспрестанно всматривался в облака, видели очертания и фигуры, напоминающие привидения, тогда как это были лишь воздух да испарения. Тут они видели средь облаков огненный меч с воздетой рукой, там - катафалки и гробы, ждущие погребения, а еще - груды трупов, лежащих незахороненными, и тому подобное, - все это рисовало воображение этих несчастных запуганных людей.

Больной фантазьи мнится - в небесах {81}

Сраженье, флот, солдаты, паруса...

Но трезвый взгляд развеет сей обман:

Причина тех картинок - лишь туман.

Я могу дополнить свой отчет удивительными рассказами, в которых люди, что ни день, сообщали о своих видениях; и каждый был столь убежден, что он действительно видел то, что ему хотелось бы видеть, что нечего было и думать возражать ему, если не желал порвать с ним дружбу или прослыть огрубевшим, неучтивым, невежественным и бесчувственным человеком. Однажды, кажется, в первых числах марта, еще до начала чумы (если не считать двух вышеназванных случаев в Сент-Джайлсе), я увидел толпу на улице, подошел к ней из любопытства и обнаружил, что все уставились в небо, надеясь разглядеть то, что только что ясно увидела одна женщина, а именно: ангела в белых одеждах с огненным мечом в руках, размахивающего им над головой. Женщина многословно описывала каждую подробность фигуры, ее движения и очертания, а бедняги слушали ее так охотно, с такой готовностью! \"Да, я тоже его вижу, - сказал один. - Меч вырисовывается совсем явственно!\" Другой увидел ангела. Третий четко разглядел его лицо и воскликнул: \"Какое великолепное зрелище!\" Один видел то, другой - се. Я так же честно вглядывался в небо, как и остальные, но, возможно, не с такой готовностью подчиниться внушению; и должен признаться, я не увидел ровно ничего, кроме белого облака, позлащенного с одного края прятавшимся за ним солнцем. Женщина взялась было показывать, но не могла заставить меня признаться, что я вижу ангела: ведь в таком случае мне пришлось бы солгать. Тут женщина перевела на меня взгляд и вообразила, будто я усмехаюсь; это было тоже плодом ее воображения, потому что я вовсе не усмехался, а с полной серьезностью размышлял о том, до какой степени бедняги запуганы своими же собственными выдумками. Однако она отвернулась от меня, назвав меня глупцом и зубоскалом, сказала, что настало время гнева Божия, страшная кара уже близка и насмешников, подобных мне, ждет неминучая гибель.

Люди вокруг казались возмущенными не менее, чем она, убедить их в том, что я не насмешничал, невозможно было; они скорее растерзали бы меня, чем признали свое заблуждение. Так что я ушел от них; а об этом видении стали говорить с не меньшей уверенностью, чем о самой комете.

Другой случай тоже произошел со мной среди бела дня, когда я шел по узенькому проходу между Петти-Франс {82} и Бишопсгейтским кладбищем мимо ряда лачуг. Там два кладбища при Бишопсгейтской церкви и приходе. Мимо одного мы проходим, чтобы попасть с Петти-Франс на Бишопсгейт-стрит и выходим прямо ко входу в церковь; другое находится рядом с узеньким проходом, где слева стоят лачуги, а справа - невысокая ограда с палисадником, и еще немного правее - городская стена.

И вот в этом узком проходе стоит человек и смотрит мимо палисадника на кладбищенский дворик; его обступил народ, заполонив проулок и оставив лишь малюсенькую щелку для проходящих мимо; человек говорит громко, с видимым удовольствием, указывая то на одно место, то на другое. Он утверждает, что видит привидение, разгуливающее вон у той могильной плиты; человек описывает его наружность, позы и движения так точно {83}, что до глубины души изумлен, почему остальные не видят его столь же явственно, как и он сам. Вдруг мужчина внезапно вскрикивает: \"Да вот оно! Теперь сюда пошло!\" {84} А потом: \"Теперь возвращается!\" И в конце концов он до такой степени убеждает народ в присутствии привидения, что кто-то из толпы воображает, будто тоже его видит; потом другой; и так он приходит ежедневно, порождая страшную давку и сутолоку, если учесть, что все это происходит в таком узеньком проходе; это продолжается, пока бишопгейтские часы не пробьют одиннадцать: тогда привидение испуганно вздрагивает, будто кто-то зовет его, и исчезает.

Я старательно смотрел и туда и сюда, в точности как указывал этот человек, но ничего не видел; однако бедняга говорил так убедительно, что все пришли в страшное возбуждение, а потом расходились дрожащие и напуганные; и в конце концов лишь немногие из тех, кто знал об этой истории, решались ходить по этому проходу, а уж вечером и подавно.

По утверждению бедняги, привидение указывало на дома, на людей и на землю, явно давая понять, - во всяком случае, так его понимали - что многие будут похоронены на церковном кладбище, как оно и случилось в действительности; но я никогда не мог поверить, что оно предвидело эту перспективу, как не мог увидеть и его самого, хотя старался изо всех сил.

Эти случаи показывают, насколько люди находились во власти собственных заблуждений; а так как у всех было представление о надвигающейся болезни, то и предсказания были связаны с ужасами чумы, которая, по их утверждению, поразит страшным мором город, а то и целое королевство, погубит чуть ли не все живое - и людей и зверей.

К этому, как я уже говорил, добавились еще прогнозы астрологов, утверждавших, что расположение планет неблагоприятно и предвещает несчастья. Особенно роковое сочетание планет ожидалось в октябре, другое - в ноябре {85}. Астрологи забивали людям головы предсказаниями, на которые якобы указывали небесные светила, утверждая, что их расположение предвещает засуху, голод и чуму. В отношении двух первых они, однако, ошиблись: у нас не было засушливого периода - в начале года стояли сильные морозы, продолжавшиеся с декабря по март, а потом была умеренная погода, скорее теплая, чем жаркая, с освежающими ветрами, короче говоря, самая обычная погода с несколькими очень обильными ливнями.

Были предприняты кое-какие усилия прекратить публикацию подобных книг и брошюр, наводящих ужас на людей, пробовали также запугать их распространителей, некоторые из которых были арестованы; но из этого, насколько мне известно, ничего не вышло: правительству не хотелось вызывать возмущение людей, и так уже ополоумевших от страха.

Не могу оправдать я и тех священников, которые своими проповедями скорее повергали в уныние, чем вселяли надежду в сердца слушателей. Многие из них, несомненно, поступали так, чтобы укрепить решимость людей, поторопить их с покаянием, и все же это не оправдывало цели, особенно если учесть вред, который это приносило; ведь, подумайте, раз сам Господь - это проходит через все Священное Писание - привлекает к себе скорее призывами обратиться к Богу, а не стращает всякими ужасами, то, должен признаться, по моему разумению, и священникам следовало бы поступать соответственно, подражая в этом Господу нашему и Спасителю; ведь в Евангелии столько сказано о милосердии Божием, о Его готовности принять покаявшихся и простить им, о Его сокрушении: \"Что не приходите вы ко Мне, дабы обрести жизнь\"; недаром Его Евангелие зовется Евангелием Мира и Евангелием Благодати.

Но встречались и порядочные люди - и это по общему мнению и убеждению, - которые все же говорили только о мрачных вещах, рассуждали о всяческих ужасах, так что запуганный народ расходился от них весь в слезах, слыша лишь жуткие пророчества о неминуемой гибели, - и все это вместо того, чтобы наставлять людей молить Небо о милосердии.

В то несчастное время в религиозной жизни, и правда, наступил полный разлад. Появилось несметное множество сект, движений и отдельных учений {86}. Официальная англиканская церковь, правда, была восстановлена года четыре назад вместе с реставрацией монархии; {87} но проповедники пресвитериан, индепендентов {88} и всяких других течений стали организовывать собственные общества и громоздить алтарь на алтаре: они собирались на сходки, как и теперь, только не столь многочисленные; диссиденты {89} в то время еще не сформировались в сплоченное общество, как теперь; те же немногочисленные конгрегации, которые все же собирались вместе, преследовались правительством, стремившимся помешать их собраниям {90}.

Однако чума вновь примирила многих, во всяком случае на какое-то время; и немало знаменитых священников и проповедников из диссидентов служили в церквах, которые покинули приходские священники, так как многие из них уехали, напуганные надвигающимся бедствием; и люди стекались в церковь, не различая, кто там проповедует, чье и какое напутствие они слушают. Но с окончанием мора дух благорасположенности сильно поубавился; в каждой церкви вновь появился старый священник, или - если священник умер - новый был направлен на его место; и все возвратилось на круги своя.

Беда никогда не приходит одна. Эти страхи и предчувствия толкали людей на тысячи безрассудных и неблаговидных поступков, которые при других обстоятельствах они не стали бы совершать и к которым их подстрекали всякие дурные люди; например, многие стали бегать по предсказателям, колдунам и астрологам, чтобы узнать свою судьбу или, как в простонародье говорили, что им на роду написано, - то есть сколько они проживут и тому подобное; в результате этой глупой мании весь город тут же заполонили толпы подонков, выдававших себя за знатоков магии, или, как они выражались, чернокнижников, и сам не знаю за кого еще; да что там, они готовы были приписать себе тысячу значительно более чудовищных сношений с дьяволом, чем те, в которых были повинны в действительности. И этот промысел стал таким открытым и общераспространенным, что на дверях нередко виднелись вывески: \"Здесь живет предсказательница\", или: \"Здесь живет астролог\", или: \"Здесь вы сможете узнать срок вашей жизни\" и тому подобное; и почти на каждой улице можно было увидеть либо бронзовую голову монаха Бэкона {91} - обычный знак на жилищах такого рода людей, - либо изображение матушки Шиптон {92}, либо голову Мерлина {93} и так далее.

Сколь нелепыми, смехотворными и глупыми выдумками эти пособники дьявола услужали народ - не могу судить, но точно одно: ежедневно несметное число посетителей толклось у их дверей. И чуть только какой-нибудь мрачный тип в бархатном камзоле с пояском и в черном плаще (а именно такой наряд эти квазиволшебники обычно носили) показывался на улице, люди шли за ним толпой и осаждали вопросами прямо на ходу.

Стоит ли говорить, какой все это был чудовищный обман и к чему он приводил? Но лекарства от него не было до тех пор, пока прекращение мора не положило тому конец и не очистило город ото всех этих \"исчислителей жизни\". К несчастью, когда бедняки спрашивали этих горе-астрологов, будет ли чума, те дружно отвечали \"да\", так как это поддерживало их промысел. И не будь люди столь смертельно напуганы надвигающимся бедствием, все эти провидцы тут же оказались бы не нужны и искусству их пришел бы конец. Но пока только и разговору было, что о таком-то и таком-то влиянии звезд, о сочетании таких-то планет, которое с неизбежностью предвещает болезни и бедствия, а следовательно, чуму. Некоторые с уверенностью утверждали, что чума уже началась, и это было чистейшей правдой, хотя те, кто так говорили, и не подозревали о том.

Надо отдать справедливость священникам и проповедникам самых разных течений, людям умным и ответственным, - они как могли клеймили все эти дурные занятия, обнажая их безрассудность и мерзостность, так что народ трезвый и здравомыслящий в большинстве относился к ним с презрением и отвращением. Но невозможно было воздействовать на обывателей и на бедный рабочий люд. Страх подавил у них все прочие чувства, и они швыряли деньги на все эти бредни самым безумным образом. Особенно горничные и лакеи - те были самыми частыми посетителями, и обычно после традиционного вопроса, будет ли чума, следующий вопрос был таким: \"О сэр, Бога ради, что меня ожидает? Оставит ли меня хозяйка или уволит? Останется ли сама она в городе или уедет в провинцию? И, если уедет, возьмет ли меня с собой или оставит здесь и обречет на голод и болезнь?\" Подобные же вопросы задавали и лакеи.

Дело в том, что положение старых слуг было весьма тяжелым (у меня еще будет случай по ходу рассказа поговорить об этом) - ведь значительная часть их должна была бы остаться на улице, - да так оно и случилось впоследствии. Многие погибли, особенно те, в кого эти лжепророки вселили надежду, посулив, что господа, уезжая из города, возьмут их с собой; и если бы не общественная благотворительность, пришедшая на помощь беднягам, число которых, как и следовало ожидать, было весьма велико, они оказались бы в самом трудном положении из жителей, оставшихся в городе.

Все это на многие месяцы, пока народ пребывал в тревожном ожидании, а чума по-настоящему еще не разразилась, страшно будоражило умы простых людей. Но не следует забывать, что здравомыслящая часть жителей вела себя по-иному. Правительство поощряло благочестивые настроения, устанавливало дни публичных молитв, поста и покаяния, дабы всем миром каяться в грехах и молить Создателя, чтобы Он Своею милостию отвел страшное наказание, нависшее над их головами; и невозможно описать, с какой готовностью люди любых убеждений принимали участие в таких молениях, как они толпились вокруг церквей и молитвенных домов; {94} народу стекалось столько, что иногда нельзя было протиснуться поближе даже к дверям самых больших церквей. Кроме того, в нескольких церквах устраивались ежедневно утренние и вечерние молебны; в других же в определенное время каждый мог сам зайти и помолиться; и все эти церкви, могу сказать, народ посещал с необычайной набожностью. В некоторых семьях самых разных убеждений придерживались семейных постов и богослужений, на которые допускались только родственники. Короче говоря, люди здравомыслящие и набожные предавались молитве и покаянию, как и подобает добрым христианам. Общество вновь обнаружило всеобщую готовность принять участие в происходящем. Даже двор, в те времена очень веселый и роскошный, выказал глубокую озабоченность общественной опасностью. Пьесы и интерлюдии, которые на манер французского двора получали у нас все большее распространение, были запрещены к представлению {95}, игорные дома {96}, танцевальные и музыкальные залы {97}, которых развелось очень много, что способствовало развращению нравов, были закрыты и запрещены; паяцы, шуты, кукольники, плясуны на канатах и прочие устроители подобных развлечений, которые завораживали простолюдинов, принуждены были закрыть свои балаганы, так как туда никто не ходил; все умы были сосредоточены на совсем иных предметах, грустных и ужасных, отпечаток этого ужаса читался даже на лицах обывателей. Перед глазами у всех была Смерть, все думали о могилах, а не о веселье и развлечениях.

Но даже эти здравые размышления, - которые, будь они верно направлены, привели бы людей к коленопреклонению, покаянию и мольбам к Спасителю нашему о прощении грехов и о милости в дни бедствий, которые обрушились на нас, почти как на Ниневию {98}, - приводили обывателей к противоположной крайности: не менее невежественные и тупые в своих размышлениях, чем ранее безрассудные и озверело-озлобленные, они под влиянием страха шли на любые безумства и, как уже говорилось выше, бегали по колдунам, ведьмам и прочим обманщикам, чтобы узнать свою судьбу (а те еще подогревали их страхи и держали их в состоянии постоянной тревоги и ожидания, чтобы и дальше морочить им голову и набивать себе карманы), они как одержимые устремлялись за каждым знахарем и шарлатаном, за каждой практикующей старушкой в поисках лекарств и снадобий; они пичкали себя таким количеством пилюль, микстур и предохраняющих средств, как их называли, что не только швыряли деньги на ветер, но и заблаговременно из страха заразы отравляли себя, ослабляя свой организм перед началом чумы, вместо того чтобы укреплять его. В то же время невозможно даже вообразить, сколько объявлений всяких профанов, подвизающихся в знахарстве и предлагающих людям обратиться к ним за лекарствами, было наляпано на дверях домов {99} и у перекрестков; составлялись они в следующих цветистых выражениях: \"Безупречные предохранительные пилюли против чумы\", \"Самое действенное предохранение против заразы\", \"Наилучшее укрепляющее средство против нездорового воздуха\", \"Точные указания о принятии мер, дабы избегнуть заразы\", \"Противочумные пилюли\", \"Несравненная микстура против чумы, никогда не применялась ранее\", \"Универсальное лекарство против чумы\", \"Единственно действенная лечебная вода против чумы\", \"Королевское противоядие от любых заболеваний\" - и еще многие, многие другие, которые я не запомнил, а если бы и запомнил, то они одни заняли бы целую книгу.

Другие помещали объявления, предлагающие их навестить и получить указания и советы на случай заболеваний. Подобные объявления были весьма пространными. Например:

\"Знаменитый голландский врач, недавно приехавший из Голландии, где он жил в Амстердаме во время прошлогоднего чумного мора и вылечил массу людей, уже заразившихся чумой\".

\"Матрона из Италии, только что прибывшая из Неаполя, обладает секретом предотвращения заразы, открытым ею благодаря большому опыту лечения чумы; она совершала чудеса во время последней чумы в Италии, когда умирало по 20000 человек за день\".

\"Старая женщина, с успехом практиковавшая во время последней лондонской чумы, то есть в 1636 году, дает свои рекомендации только женщинам. Обращаться и т. д.\".

\"Опытный врач, который долгое время изучал противоядия против любых ядов и инфекций, после сорока лет практики достиг такого мастерства, что может, с Божьей помощью, наставлять людей, как избежать любой заразной болезни. Бедняки получают советы бесплатно\".

Я привел эти объявления как образцы. Я мог привести еще две-три дюжины, и все равно многие остались бы неучтенными. Но и этих достаточно, чтобы составить представление о настроениях того времени; о том, как воры и мошенники не только обманом грабили бедняков и выуживали у них денежки, но и травили их вонючими жуткими смесями {100}, некоторые из которых содержали ртуть, а некоторые и кое-что похуже, не имеющее ничего общего с лекарствами и, в случае заболевания, скорее приносящее организму вред, чем пользу.

Не могу не упомянуть о хитрой уловке одного из таких знахарей, обманом заставившего бедняков толпиться вокруг него, но ничего не делавшего для них бесплатно. Он добавил к тем объявлениям, что расклеивал на улице, следующую фразу, написанную заглавными буквами: \"Беднякам советы даются бесплатно\".

Естественно, очень много бедняков понабежало к нему; он наговорил им массу пышных слов, осмотрел их и сообщил о состоянии здоровья каждого и дал всяческие советы, которые не относились непосредственно к делу. Однако в заключение он сказал, что располагает лекарством, которое, если принимать его в таком-то количестве по утрам ежедневно, полностью предохраняет от чумы, в чем он ручается собственной головой; да что там - зараза не пристанет, даже если жить в одном доме с зачумленными.

Всем захотелось иметь это лекарство, но стоило оно очень дорого, кажется, полкроны {101}.

- Послушайте, сэр, - сказала одна бедная женщина, - я нищенка, живу на средства прихода, а в вашем объявлении сказано, что вы задаром помогаете беднякам.

- Да, добрая женщина, - сказал доктор, - я поступаю именно так, как там сказано. Я даром даю беднякам советы, но не лекарство.

- Увы, сэр, - сказала она, - тогда это просто насмешка над бедняками; вы даете им советы задаром, но это просто означает, что вы задаром советуете им покупать ваше лекарство; так поступает и любой лавочник, предлагая свой товар.

И тут женщина начала обзывать врача всякими бранными словами и весь день не отходила от его дверей, рассказывая об их разговоре другим посетителям, пока наконец хозяину, понявшему, что она распугает всех его покупателей, не пришлось позвать ее наверх и дать коробку с лекарством задаром, хотя, впрочем, едва ли оно пошло ей на пользу.

Но возвратимся к людям, чьи заблуждения позволяли всяким мошенникам и шарлатанам облапошивать их. Несомненно, все эти знахари страшно наживались на страданиях ближних; мы ежедневно видели, как за ними толпами бежал народ, а у входа в их жилища собиралось больше людей, чем у дверей доктора Брукса, доктора Аптона, доктора Ходжеса, доктора Бервика {102} или любого другого из знаменитых врачей того времени. И мне говорили, что некоторые из них выручали до пяти фунтов в день за свои снадобья.

Но было еще и другое поветрие, почище первого, по которому можно составить представление о растерянности бедняков в те времена; речь идет о склонности людей верить еще худшему роду обманщиков; потому что те мелкие жулики-шарлатаны просто нечестным путем очищали карманы люден, выманивая у них деньги; и дурное это дело ложилось целиком и полностью на совесть обманщиков. В тех же случаях, о которых я собираюсь рассказывать, оно ложилось больше на совесть обманутых, точнее на обоих в равной степени; речь идет о заклинаниях, магических формулах, заговорах, приворотных зельях, талисманах, амулетах и сам не знаю каких еще приготовлениях, чтобы укрепить тело против чумы; как будто чума не ниспослана Господом, а подчиняется злому духу и может быть предотвращена с помощью крестиков, знаков зодиака, бумажек, завязанных столькими-то узлами, на которых значатся определенные знак или слово, как, например, слово \"Абракадабра\" {103}, расположенное треугольником или пирамидой следующим образом:

АБРАКАДАБРА

АБРАКАДАБР

АБРАКАДАБ

АБРАКАДА

АБРАКАД

АБРАКА

АБРАК

АБРА

АБР

АБ

А

Другие имели иезуитскую мету на кресте:

Третья - просто вот такой знак и больше ничего:

Я мог бы потратить немало времени на возмущенные возгласы по поводу безрассудства и, по сути, греховности такого рода ухищрений в период страшной опасности, связанной с заразой, распространившейся на весь народ. Но мои воспоминания обо всем этом ставят целью лишь обратить внимание на тот или иной факт, лишь сказать: \"Это было так\". О том, как бедняки обнаружили бесполезность подобных ухищрений и сколько их позднее увезено было в погребальных телегах вместе с этими дьявольскими амулетами и прочей мишурой и сброшено в общие могилы, которые были вырыты в каждом приходе, я еще расскажу по ходу дела.

Все это происходило из-за паники, когда люди впервые услыхали, что чума приближается - пожалуй, где-то незадолго до Михайлова дня {105} 1664 года, особенно же после того, как двое умерли в Сент-Джайлсе в начале декабря; а потом - после следующей тревоги - в феврале. Когда же чума действительно разразилась, люди быстро поняли, как глупо доверять этим безграмотным созданиям, которые просто выманивали у них деньги; потом их страхи приняли другое выражение: они повергли всех в полнейшее оцепенение и отчаяние; народ не знал, куда податься и что предпринять для собственного спасения. Люди бегали по соседям, от дома к дому, и даже кричали прямо на улицах: \"Господи, помилуй нас! Что же нам делать?\"

И действительно, бедняков стоило пожалеть: ведь спасения им, почитай что, не было; это вызывает ужас и наталкивает на серьезные размышления они, быть может, придутся по вкусу не всем читателям, - которые заключаются в следующем: поначалу смерть заносила свой серп не над любой головой, а все больше заглядывала в жилища бедняков, в их постели, всматривалась в их лица. И хотя в поведении бедняков могли проявляться (да и проявлялись в избытке!) и тупость и недомыслие, но было в нем немало совершенно оправданной тревоги, идущей из глубины души, если можно так выразиться. У скольких пробудилась совесть; сколько суровых сердец смягчилось; сколько было сделано покаянных признаний в преступлениях, долгое время хранившихся в тайне! Не нашлось бы такого христианина, который остался бы безучастен к предсмертным стонам стольких отчаявшихся созданий, умиравших в одиночестве, так как никто не решался приблизиться к ним, чтобы облегчить их мучения. А о скольких убийствах и грабежах поведано было тогда громогласно, только никто из слушателей не уцелел, чтобы сообщить об этих признаниях! Даже прохожим на улицах было слышно, как люди призывали милосердие Божие, моля Спасителя нашего Иисуса Христа и восклицая: \"Я был вором!\", \"Я был прелюбодеем!\", \"Я был убийцей!\" - и тому подобное; но никто не смел остановиться, чтобы расспросить подробнее об этих преступлениях или оказать помощь беднягам, страждущим телесно и душевно, которые выкрикивали свои признания. Некоторые священники поначалу навещали больных, но это длилось недолго {106}. Ведь это было все равно, что предстать перед лицом Смерти. Даже могильщики, самые закоснелые люди в городе, иногда отступали, не решаясь переступить порог иных домов, где целые семьи были начисто скошены болезнью и где обстоятельства смерти были особенно ужасны. Но так было только попервоначалу.

Время приучило их ко всему, и позднее могильщики бестрепетно заходили в любой дом, о чем у меня будет случай рассказать позднее.

Полагаю, что теперь, когда поветрие вот-вот должно было начаться, городские власти стали всерьез обращать внимание на условия жизни людей. Что именно предприняли они в отношении регулирования передвижения и изоляции зараженных семейств, я расскажу особо; относительно же здравоохранения уместно будет сказать здесь, что, видя безрассудство людей, гоняющихся как полоумные за знахарями, шарлатанами, провидцами и предсказателями, как я уже описывал выше, лорд-мэр, набожный и здравомыслящий человек {107}, направил врачей и хирургов облегчить страдания бедняков - я хочу сказать, заболевших бедняков, - а особливо велел Коллегии врачей издать указания, какими дешевыми лекарствами следует пользоваться {108} при всех случаях заболевания. Это была одна из самых милосердных и здравых мер, которые можно было в то время предпринять, потому что она уменьшила число людей, слонявшихся у дверей каждого, помещавшего объявление, и слепо принимавших яд, а не лекарства, тем самым приближая смерть, вместо того чтоб сохранить жизнь.

Эти указания врачей давались после консультаций со всей Коллегией; и так как они были рассчитаны специально на бедняков, принимавших дешевые лекарства, они распространялись таким образом, чтобы каждый мог с ними ознакомиться: экземпляры раздавались бесплатно всем желающим. Но так как перечень этих указаний был очень широко распространен и увидеть его можно было буквально на каждому шагу, мне нет нужды утомлять читателя и приводить его здесь дословно.

Я вовсе не хочу умалять авторитет или сомневаться в познаниях этих врачей, утверждая, что яростная вспышка болезни, когда она достигла наивысшей точки, была подобна пожару, случившемуся годом позднее. Огонь, пожравший то, что чума оставила нетронутым, не поддавался никаким способам тушения; все пожарные приспособления были сломаны, насосы и ведра отброшены прочь, и вся мощь человеческая оказалась поставленной в тупик и совершенно бессильной и несостоятельной. Так и чума не поддавалась никаким лекарствам, и сами врачи угодили к ней в лапы, прямо вместе с предохранительными пилюлями во рту {109}. Люди ходили по городу, поучая других, советуя, что тем делать, пока симптомы болезни не появлялись у них самих и они не падали замертво, сраженные тем самым врагом, бороться против которого учили других. Такова была участь нескольких врачей, среди них были и самые известные {110}, а также участь нескольких самых искусных хирургов. Немало и знахарей перемерло; особенно тех, кто имели глупость верить в свои собственные снадобья, тогда как им следовало бы осознать всю их бесполезность и, подобно прочим воришкам, скорее бежать куда глаза глядят, понимая вину свою, от справедливого наказания, которое должно было воспоследовать за их сознательный обман.

То, что врачи умирали от общего бедствия, вовсе не умаляет их трудов и стараний; утверждать это у меня и в мыслях не было; наоборот, это служило к их чести - они рисковали собственной жизнью - и действительно теряли ее - в служении человечеству. Они стремились делать добро, спасать людские жизни. Но не следовало ожидать, что врачи будут в силах остановить возмездие Божие или предотвратить болезнь, мощно вооруженную самим Небом, и помешать ей выполнять ту миссию, ради которой она была ниспослана.

Несомненно, своим искусством, прилежанием и осмотрительностью врачи помогли многим - многим спасли жизнь, многих поставили на ноги. Но, не умаляя достоинств ни их самих, ни их искусства, должен сказать, что они не могли спасти тех, у кого уже проступили признаки заразы {111} или кто уже был смертельно болен до того, как послал за врачом, что случалось очень часто.

Остается упомянуть, какие меры предпринимались городскими властями для общей безопасности, чтобы предотвратить распространение болезни, когда она только что разразилась. У меня еще не раз будет случай поговорить об их милосердии, осмотрительности, бдительном отношении к бедным, стремлении соблюдать порядок, снабжать население продовольствием и прочим необходимым, когда болезнь начала распространяться, как это было позднее. А сейчас я хочу остановиться на распоряжениях и правилах, изданных ими, относительно содержания зараженных семей.

Ближе к июню лондонский лорд-мэр и Совет олдерменов {112} начали, как я уже говорил, более пристально заниматься регламентацией жизни города.

Мировой судья Миддлсекса {113} по распоряжению министра велел запирать зараженные дома в приходах Сент-Джайлс-ин-де-Филдс, Сент-Мартин, Сент-Климент-Дейнз и других; и это дало хорошие результаты: на нескольких улицах, где было началась чума, она исчезла после того, как стали строго наблюдать за зараженными домами и немедленно хоронить мертвецов, как только их обнаруживали. Заметили также и то, что чума, пожалуй, начала спадать в тех приходах, где она особенно свирепствовала, по сравнению с такими приходами, как Бишопсгейт, Шордич, Олдгейт, Уайтчепл, Степни и другие; и сразу же принятые меры - такие как запирание домов - во многом помогли остановить ее.

Это самое запирание домов впервые применили, насколько я знаю, во время чумы 1603 года {114}, разразившейся в год вступления на престол Якова I; {115} а право запирать людей в их же собственных домах было дано парламентским указом, называвшимся \"Указ о милосердной помощи и содержании людей, заразившихся чумой\"; на основании этого парламентского указа лорд-мэр и олдермены города Лондона отдали распоряжение (оно вступило в силу 1 июля 1665 года, когда количество зараженных приходов в пределах Сити было еще невелико - по последней сводке на 92 прихода было всего четыре зараженных), согласно которому несколько домов в Сити было заперто, а кое-кого из заболевших перевезли в чумной барак за Банхилл-Филдс {116}, неподалеку от Излингтона {117}, и благодаря этим мерам, когда в городе умирало в целом около тысячи в неделю, в Сити их было только 28 человек, и он оставался самым здоровым районом в продолжение всего мора.

Как я уже говорил, эти распоряжения лорд-мэра были опубликованы в конце июня и вступили в силу с 1 июля; звучали они следующим образом:

РАСПОРЯЖЕНИЯ,

сделанные и изданные лорд-мэром и олдерменами

города Лондона в связи с распространением

чумной заразы, 1665 {118}

В период правления светлой памяти суверенного государя нашего Якова был издан \"Указ о милосердной помощи и содержании людей, заразившихся чумой\", по которому мировым судьям, мэрам, бейлифам {119} и другим городским властям дано было право в пределах вверенных им участков направлять наблюдателей, дозорных, сторожей и могильщиков к больным или в места, зараженные чумой, и брать с них присягу, что они будут исполнять возложенное на них поручение. Тот же указ уполномочивал их издавать и другие распоряжения, которые в настоящей ситуации покажутся им уместными. И вот теперь, после всестороннего, хотя и недолгого, обдумывания мер по предотвращению и избежанию распространения болезни (коли на то будет милость Божия), все эти должностные лица должны быть назначены, а нижеследующие распоряжения неукоснительно исполняться.

Наблюдатели должны быть направлены в каждый приход.

Во-первых, представляется необходимым (и отдается соответствующее распоряжение), чтобы в каждом приходе было выделено по одному, два или более благонадежных жителя, назначаемых олдерменом (или его представителем) и общим советом для каждой части города и называемых наблюдателями и остающихся в этой должности не менее двух месяцев. Если же какое-либо лицо, назначенное на подобную должность, откажется от своих обязанностей, то названное лицо будет заключено в тюрьму и будет содержаться там до тех пор, пока не согласится подчиниться распоряжению.

Обязанности наблюдателя

С этих наблюдателей олдермен должен взять клятву, что они время от времени будут узнавать путем расспросов, какие дома в приходе заражены, какие люди захворали, и определять, насколько они окажутся способны это сделать, что это за болезни; а ежели возникнут какие сомнения, запрещать общение с заболевшими до того времени, пока не станет ясно, что у них за недуг. А если окажется, что у кого-либо все же заразная болезнь, дать указание констеблю {120}, чтобы тот запер дом; если же констебль окажется нерадивым и пренебрегающим своими обязанностями, немедля сообщить об этом олдермену соответствующего участка.

Дозорные

К каждому зараженному дому приставляются двое дозорных: один на ночь, другой на день; эти дозорные должны неусыпно следить, чтобы никто, ни под каким предлогом не входил в дом и не выходил из него под страхом сурового наказания. И названные дозорные должны выполнять те поручения, в которых будут нуждаться жители дома и о которых они будут их просить; и если дозорного пошлют по делам, он должен запереть дом, а ключ взять с собой; дневной дозорный дежурит до десяти вечера, ночной - до шести утра.

Осматривающие

Специальное внимание в каждом приходе следует уделить выбору женщин с хорошей репутацией и самыми похвальными качествами, дабы использовать их для осмотра больных и умерших; названные женщины должны дать присягу, что они будут тщательно осматривать и правдиво докладывать, насколько позволяют им знания и опыт, заболел ли тот или иной человек чумой или какой-либо другой болезнью, то же и в случаях смерти. И чтобы врачи, направленные для лечения и предотвращения заразы, вызывали к себе названных женщин, направленных для осмотра больных во вверенный им приход, с целью выяснить, можно ли считать этих женщин пригодными для такой работы, а также попенять им время от времени, ежели они плохо исполняют свои обязанности.

Всем женщинам, занимающимся осмотром больных в период чумной заразы, не разрешается наниматься на общественную работу, содержать лавку или ларек, работать в прачечной или заниматься какой бы то ни было другой работой, связанной с обслуживанием жителей города.

Хирурги

Для помощи названным женщинам, занятым осмотром, а также ввиду того, что огромный вред произошел бы от неверного диагноза из-за дальнейшего распространения заразы, дается распоряжение найти и направить работать способных и надежных хирургов, помимо тех, что уже работают в чумном бараке; Сити и слободы должны быть разделены на наиболее удобные районы, и каждый хирург получить по участку в свое полномочие; и чтобы названные хирурги во вверенных им участках присоединялись бы к женщинам, осматривающим тела, для более точного определения болезни; и чтобы названные хирурги посещали и осматривали тех, кто либо посылает за ними, либо к кому их направляют наблюдатели данного прихода. А так как названным хирургам запрещено лечить от каких-либо других болезней, а велено лишь заниматься чумой, приказано, чтобы они получали по двенадцать пенсов за осмотр каждого тела, выплачиваемых из имущества покойного, а если такового не имеется, то из средств прихода.

Сиделки

Если сиделка перешла в другой дом из любого дома, зараженного чумой, менее чем через 28 дней после смерти последнего из зачумленных, то дом, в который перешла названная сиделка, запирается на те самые 28 дней, о которых говорилось выше.

РАСПОРЯЖЕНИЯ

относительно зараженных домов и людей, заболевших чумой

Сообщение о болезни

Хозяин дома, как скоро у кого-либо из его домочадцев обнаружатся пятна, нарывы, покраснения или ломота в любой части тела, а также любые другие признаки тяжелого недомогания без явных причин для какой-либо другой болезни, должен сообщить об этом наблюдателю в течение двух часов после появления названных признаков.

Изоляция больных

Как только человек будет сочтен наблюдателем, хирургом или женщиной, занимающейся осмотром, заболевшим чумой, он должен тут же быть ограничен пределами того дома, где он находится; в случае, если больной, пребывающий в изоляции, не умер, дом, где он находился, после надлежащих мер по очистке, должен оставаться запертым еще в течение месяца.

Проветривание вещей

Для устранения заразы с предметов и вещей больного постель, одежда и все драпировки спален {121} должны быть хорошо проветрены и прокурены с употреблением тех ароматических веществ, которые в таких случаях применяются; все это должно быть сделано по распоряжению наблюдателя до того, как вещами вновь начнут пользоваться.

Запирание домов

Если кто-либо навестит больного чумой или же самовольно, без разрешения пойдет в дом, где обитает чума, его собственный дом будет на несколько дней заперт по распоряжению наблюдателя.

Никто не выходит из зараженных домов, кроме и т. д.

Эта статья гласит, что ни один человек не может выехать из дома, где он заболел, ни в какой другой дом города (за исключением чумного барака или дома, которым располагает владелец названного дома и который обслуживается его собственными слугами); при этом необходимо обеспечить безопасность прихода, в который въезжает такой человек, и чтобы сам переезд совершался ночью. Тому, кто имеет два дома, разрешается по выбору перевезти либо здоровую, либо заболевшую часть семьи в свободный дом, но так, что ежели он прежде посылает здоровых, то уже не посылает туда больных, и наоборот - к больным здоровых; и те, кого он переселяет, будут, по крайней мере в течение недели, заперты в доме на случай, если зараза не проявилась сразу.

Захоронение умерших

Хоронить умерших вовремя мора следует в наиболее удобные для этого часы - либо перед рассветом, либо после заката, и не иначе, как с ведома церковного старосты и констебля; ни соседям, ни друзьям не разрешается провожать тело в церковь или заходить в зараженный дом под страхом тюремного заключения, а также под угрозой того, что их собственный дом будет заперт.

Ни один покойник, скончавшийся от чумы, не может находиться в церкви или предаваться земле во время церковной службы, проповеди или обращения к пастве; во время похорон детям не разрешается находиться в церкви или на кладбище, подходить к телу, гробу или могиле. И могила должна быть не менее шести футов глубиной {122}.

После похорон любые публичные сборища запрещены на время мора.

Никаких заразных вещей нельзя продавать

Запрещено выносить или передавать кому-либо одежду, вещи, постельные принадлежности, драпировки из зараженных домов; деятельность уличных старьевщиков и торговцев подержанными вещами категорически запрещается под страхом лишения свободы; всем торговцам подержанными постельными принадлежностями и одеждой возбраняется устраивать выставки или вывешивать товар в лавочках, витринах, окнах, выходящих на улицу, переулок, проход или проезд, а также продавать старую одежду и постельные принадлежности под страхом тюремного заключения. И если какой-нибудь старьевщик или кто бы то ни было другой купит одежду, постельные принадлежности и другие вещи из зараженного дома до истечения двухмесячного срока карантина, его собственный дом будет заперт как зараженный и будет оставаться закрытым не менее двадцати дней.

Ни один человек не вправе покидать зараженные дома

Если кому-либо из людей, могущих переносить заразу, удастся в результате небрежности надзора или по каким-либо иным причинам прийти или быть доставленным из зараженного в какое-либо иное место, приход, из которого эта личность пришла или была доставлена, по получении об этом сведений, должен за счет ушедшего заставить названную личность вернуться обратно в ночное время суток; а виновные стороны должны быть наказаны по распоряжению олдермена данного участка, а дом того, кто принял заразного человека, будет заперт на двадцать дней.

Каждый дом, зараженный чумой, должен быть помечен

Каждый дом, зараженный чумой, должен быть помечен посреди двери алым крестом, хорошо заметным, в фут высотой, а также словами: \"Господи, смилуйся над нами!\", написанными рядом с крестом и остающимися на двери до законного открытия запертого дома.

Каждый зараженный дом должен охраняться

Констебль должен проследить, чтобы при каждом запертом доме был дозорный или сторож, следящий за тем, чтобы из дома никто не вышел, а также снабжающий жильцов необходимым либо на их деньги, если они у них есть, либо на общественные средства, если денег у них не имеется; дома запираются на срок не более месяца.

Строгие указания должны быть даны осматривающим женщинам, хирургам, сторожам и могильщикам, что они не могут показываться на улице без красного жезла или палки трех футов длины в руках, открытой взгляду и хорошо заметной со стороны; кроме того, они не имеют права заходить ни в один дом, кроме своего собственного и того, в который были направлены, и по возможности избегать общения с людьми, особенно если им незадолго до того пришлось посещать зараженные дома.

Жильцы

В случае, если в доме, где проживает несколько жильцов, один из них заболел, ни одному из жильцов или семейств такого дома не разрешается перевозить заболевшего или переезжать самому без справки о состоянии здоровья от наблюдателя соответствующего прихода; если же этот приказ будет нарушен, дом, в который поместят больного или переедут здоровые, будет считаться зараженным и соответственно будет подлежать запиранию.

Наемные кареты {123}

Так как было замечено, что некоторые из наемных карет перевозят заболевших в чумной барак и некоторые другие места, должны быть приняты меры, чтобы после таких перевозок наемным каретам не разрешалось приступать к работе прежде, чем кареты не будут хорошенько проветрены и не простоят без употребления пять-шесть дней после каждой такой возки.

РАСПОРЯЖЕНИЯ

относительно уборки и содержания улиц в порядке

Улицы должны содержаться в чистоте

Во-первых, совершенно необходимо, о чем дается соответствующее распоряжение, чтобы каждый домовладелец ежедневно убирал улицу перед своим домом и содержал ее чисто выметенной в течение всей недели.

Мусорщики должны убирать мусор от домов

Сор и грязь из домов должны ежедневно увозиться мусорщиками; мусорщик должен оповещать о своем приближении звуком рожка, как это делалось раньше.

Помойки и навозные кучи должны быть как можно более удалены от города

Помойки и резервуары с нечистотами должны быть как можно более удалены от Сити и от людных дорог; ночным прохожим, как и всем остальным, строго запрещается облегчать кишечник в садах и окрестностях Сити.

Необходимо остерегаться несвежих рыбы и мяса и подпорченного зерна

Особые меры должны быть приняты к тому, чтобы ни несвежей рыбы, ни протухшего мяса, ни подпорченного зерна, ни гнилых фруктов и других продуктов не продавалось ни в пределах Сити, ни в его окрестностях. А также чтобы пивоварни и другие питейные заведения регулярно осматривались, на предмет - не покрыты ли плесенью и грязью бочки.

Чтобы никаких ягнят, собак, кошек, домашних голубей, кроликов не держали в пределах Сити, чтобы ни одна свинья не забрела на улицы и в переулки Сити, а если таковое случится, названная свинья будет конфискована бидлом {124} или другим должностным лицом, а ее владелец наказан, согласно Указу городского совета; собак же будут убивать специально направленные для этого лица.

РАСПОРЯЖЕНИЯ

относительно бездельников и праздных сборищ

Поскольку ничто не вызывает таких нареканий, как множество оборванцев и бродячих нищих, толпящихся на каждой площади Сити и являющихся первейшим источником распространения заразы (причем пока что с этим бедствием ничего не удавалось поделать, несмотря на уже изданные распоряжения), настоящее распоряжение обязывает констеблей и всех других городских должностных лиц, кому это вменяется в обязанность, принять особые меры, дабы никакие бродячие нищие не слонялись по улицам, ни в каком виде и ни под каким предлогом, под страхом штрафа, положенного по закону, согласно которому они будут должным образом сурово наказаны.

Представления

Представления, травля медведей {125}, игры, состязания с мячом и щитом в руках, пение баллад на улицах {126} и другие увеселения, приводящие к скоплению народа, полностью запрещаются, а нарушившие этот приказ сурово наказываются олдерменом соответствующего участка.

Празднества запрещены

Все публичные празднества и особенно сборища корпораций {127} в Сити, обеды в тавернах, пивных и других местах общественных развлечений запрещены до дальнейших указаний; а деньги, тем самым сэкономленные, должны быть сохранены и употреблены на благотворительные цели и на облегчение страданий бедняков, заразившихся чумой.

Питейные заведения

Беспорядочное распивание напитков в тавернах, пивных, кофейнях {128}, погребках порицается и как в принципе греховное занятие, и как один из серьезных источников распространения чумы. И никакая корпорация или отдельное лицо не должны под страхом штрафа приходить в таверну, пивную, кофейню или задерживаться в них позднее девяти вечера, согласно старому закону и обычаю, принятому в Сити.

А для наилучшего исполнения всех этих правил и распоряжений, как и других правил и указаний, мы, по зрелому размышлению, сочли необходимым, чтобы олдермены, их представители и члены городского совета собирались еженедельно, а если обстоятельства потребуют, то два, три и более раз в неделю, в определенном месте, отведенном в соответствующем районе (содержащемся в чистоте и удаленном от мест заразы), чтобы советоваться, как названные меры могут должным образом исполняться; никто из проживающих около зараженных мест не должен посещать названные собрания до тех пор, пока их приход может представлять определенную опасность. А кроме того, олдермены, их представители и члены городского совета во вверенных им участках могут отдавать и любые другие распоряжения, которые на названных собраниях будут сочтены полезными для ограждения подданных Его Величества от заразы.

Сэр Джон Лоуренс, лорд-мэр

Сэр Джордж Уотермен |

} шерифы {129}

Сэр Чарлз Доу |

Нет нужды говорить, что эти распоряжения были действенны лишь для тех мест, на которые распространялись полномочия лорд-мэра {130}, однако необходимо отметить, что мировые судьи в так называемых поселках {131} и пригородах стали придерживаться тех же правил. Насколько помню, распоряжение о запирании домов не вступило так быстро в силу на нашей стороне, потому что, как уже говорилось, чума не достигла этой, восточной, части города, или, во всяком случае, была не такой жестокой, по крайней мере до начала августа. Например, общая сводка смертности с 11 по 18 июля насчитывала 1761 человек, из которых от чумы во всех пригородах, называемых поселками Тауэра, умерло следующее количество:

на следующей а к 1-му августа

неделе так:

было так:

Олдгейт 14 34 65

Степни 33 58 76

Уайтчепл 21 48 79