Тщательный, работоспособный и изобретательный Волошин ценился Березовским, и в ноябре 1997 года, когда Березовский лишился должности заместителя секретаря Совета безопасности, Волошин был двинут им в помощники главы администрации президента.

В то время «семибанкирщины», разгула произвола олигархов, смачно и самозабвенно грабивших страну после сохранения у власти Ельцина, реальная власть принадлежала «семье», а точнее – альянсу «Тани и Вали», как их тогда называли: дочери президента Дьяченко и главы администрации Юмашева, журналиста, когда-то организовавшего написание и издание «Исповеди на заданную тему».

Олигархические кланы, ключевые из которых возглавлялись Березовским и Чубайсом, боролись за власть и «доступ к телу», влияя на президента прежде всего через «Таню и Валю». В этой хаотической и жестокой борьбе Волошин вел себя крайне умно: реализуя интересы Березовского, он быстро наладил контакты со всеми значимыми фигурами.

Разумеется, он не ограничивался госслужбой, – например, участвовал в написании экономической программы продвигавшегося Березовским генерала Лебедя, ставшего губернатором Красноярского края в мае 1998 года.

Обретение самостоятельности

После дефолта, когда попытки Березовского усадить в кресло премьера подчинившегося ему Черномырдина провалились, немедленно после утверждения Е.М. Примакова премьером России Волошин сменил Лившица в качестве заместителя руководителя администрации по экономическим вопросам. Ситуация становилась для Березовского критической, он терял власть и нуждался в продвижении наверх своих людей, которые не имели своего аппаратного и политического веса и исполняли бы его волю безоговорочно.

Пресса смеялась над Волошиным: он не пытался выглядеть мыслителем, не боролся за популярность и на фоне величавого Лившица выглядел жалко. Но он был по-настоящему деятелен и сразу начал засыпать Ельцина аналитическими записками, жестко критикуя правительство Е.М. Примакова – Ю.Д. Маслюкова.

Помимо понятной идеологической несовместимости (Волошин, как прошедший горнило ваучерной приватизации представитель Березовского, не мог не быть крайним либералом), неприязнь к Е.М. Примакову была вызвана, похоже, и коммерческими причинами.

Одним из достижений либеральных реформаторов перед дефолтом было введение упрощенной процедуры банкротства, резко облегчавшей рейдерство и помогавшей олигархам расширять свои империи. Е.М. Примаков отменил ее, так как она дезорганизовывала хозяйственную деятельность, чем вызвал негодование уцелевших олигархов и либералов, выражавших их интересы, – в том числе и Волошина.

Не вмешиваясь в социально-экономическую политику правительства (так как он сам принадлежал к либеральному клану и был проводником того курса, который только что довел страну до катастрофы), Волошин сосредоточил свои усилия на ее критике. Порой она была откровенно нелепа и безграмотна (как, например, возражения против бюджета на 1999 год, авторы которого правильно спрогнозировали начало восстановления экономики, что вызвало животную ярость либералов), так как готовили ее догматики-либералы, воспитанные и отобранные Лившицем, – но и читатели этих документов, включая Ельцина, не пытались разобраться в экономике.

Борьба Волошина с Е.М. Примаковым дошла до того, что, будучи автором экономической части ежегодного послания президента Федеральному Собранию, Волошин до последнего момента не давал премьеру ознакомиться с его содержанием (которое, разумеется, игнорировало позицию правительства и Банка России, воспроизводя убийственные для страны либеральные мантры).

При этом Е.М. Примаков был не только патриотичным, но и крайне комфортным для аппарата руководителем. По воспоминаниям его подчиненных, он был единственным премьером в пореформенной России, который сам формировал повестку дня заседаний правительства. Результатом стала высокая степень свободы руководителей министерств и ведомств при реализации принятых решений.

В частности, в рамках программы преодоления кризиса было снижено налоговое бремя, в том числе введением льготы на прибыль, направляемую на развитие производства. После принятия этого решения от ведомств требовалась только информация о выполнении; бесчисленных совещаний, изнурявших правительство и ведомства до и после Е.М. Примакова, не проводилось.

Так же обстояло дело и с массовой реструктуризацией долгов предприятий перед бюджетом и социальными фондами. Определение параметров отсрочки погашения долгов при неукоснительном обслуживании текущих платежей по инициативе Минэкономики было передано в регионы с минимальными требованиями к заключению соответствующих договоров.

Аналогично ликвидировался бартер: соответствующая мера не вошла даже в пакет антикризисных действий. Ее разработка была поручена Минэкономики, которое разработало графики увеличения доли денежных расчетов основным монополиям (РАО «ЕЭС России», «Газпрому» и МПС). Программа была в полном объеме развернута в марте-апреле 1999 года; как только в условиях оздоровления экономики естественные монополии начали требовать от потребителей «живых» денег, те тоже были вынуждены вернуться к использованию. В результате доля денежных расчетов, упавшая перед дефолтом до 20–25 %, к концу года возросла до 80–90 %, что сразу наполнило бюджет. Реструктуризация же долгов и расчистка балансов предприятий принес огромный выигрыш и бизнесу.

Данная мера была разработана Минэкономразвития совместно со специалистами Всемирного банка (правительство Е.М. Примакова и его смогло поставить на пользу стране!) и реализовывалась также без бесконечных и помпезных совещаний. Единственное возражение против такого «административного» решения проблемы бартера и оздоровления рыночных отношений последовало, как вспоминают сотрудники госаппарата того времени, от возглавлявшегося Чубайсом РАО «ЕЭС России»: мол, это возврат к директивному решению экономических проблем. Оно было оставлено без ответа, и уже к осени коллег Чубайса осенило: оказывается, это именно он решил в стране проблему бартера!

Принципиально важно, что Е.М. Примаков глубоко входил в принципиальные экономические решения и даже лично редактировал Пакет антикризисных мер 1998 года. Получив от него текст первоначального проекта, на котором не было живого места от его правки, разработчики Пакета первоначально пришли в ужас из-за невозможности разобраться в ней. Однако затем оказалось, что правка была сделана очень хорошим разборчивым почерком, а после ее внесения, к глубокому разочарованию, по крайней мере, части разработчиков (если быть точным, автора данных воспоминаний), оказалось, что благодаря правке текст только улучшился.

Однако все это не представляло интереса для Волошина: для него значение имела, по-видимому, исключительно власть и защита интересов своего клана.

Агрессивная позиция Волошина (который критиковал правительство при любом случае, включая встречи с делегацией МВФ, подрывая этим попытки правительства получить жизненно необходимое после дефолта финансирование) вынуждала Е.М. Примакова искать поддержки у парламента, – что немедленно трактовалось Березовским, «семьей» и олигархией в целом как признак политической игры и попытка «подкопаться» под президента.

Ельцину, впитавшему искусство «сдержек и противовесов» едва ли не с первым стаканом водки, нравилось напряжение между администрацией президента и правительством: в раздорах подчиненных он чувствовал залог сохранения своей власти над ними.

Нормально работать в условиях ведущейся Волошиным фактической войны администрации против правительства, даже еще в условиях смертельно опасного кризиса, было нельзя, – и в декабре 1998 года глава администрации Юмашев был заменен бывшим руководителем Совета безопасности Бордюжей, идейно близким к Е.М. Примакову. О влиянии «семьи» свидетельствует то, что сам Юмашев при этом остался в администрации – советником.

Замена Юмашева была частью наступления государственников на олигархов и обслуживающих их либералов; так, в январе генпрокурор Скуратов начал расследование деятельности либералов по организации дефолта, махинаций Березовского с деньгами «Аэрофлота» и «Сибнефти», а также слежкой его личной службой безопасности за окружением Ельцина. В том же январе Е.М. Примаков призвал обе палаты парламента (в которых уже зрела идея импичмента Ельцина) и администрацию президента добиться «гражданского согласия» в обществе перед лицом кризиса.

Однако наступление это велось политическими вегетарианцами, – и ответ олигархата, прошедшего огонь и воду 90-х годов, был сокрушительным. Березовский, желавший вернуться в большую политику, публично назвал призыв Е.М. Примакова «вредным» и, похоже, надавил на Дьяченко, та (как говорят) истерически потребовала у отца устранения Скуратова, и уже 1 февраля Бордюжа был вынужден принудить Скуратова написать заявление об отставке. Чтобы подписать его, Ельцин специально прервал долгое пребывание в ЦКБ и на следующий же день приехал в Кремль, – чтобы, подписав бумагу, немедленно вернуться обратно.

Начался мучительный политический скандал: Скуратов не хотел выступать в Совете Федерации, а сенаторы не хотели его отпускать, уступая ненавистным им олигархам и Ельцину. Через полтора месяца Скуратов выступил в Совете Федерации с обвинениями в адрес Березовского и его агентуры, – и сенаторы, несмотря на показанную накануне по РТР непристойную видеозапись «человека, похожего на генпрокурора», оставили Скуратова в его должности.

Положение Ельцина пошатнулось: парламент восставал против него (Госдума уже добивалась импичмента), правительство опиралось на поддержку народа и все более благожелательно воспринималось на Западе, дела его близких становились предметом уголовного расследования.

Со всем звериным инстинктом власти Ельцин взялся за преодоление кризиса, дистанцировавшись от Березовского, который по его настоянию был снят с должности исполнительного секретаря СНГ (правда, главы государств утвердили его отставку лишь 2 апреля).

Уже 19 марта прямой и честный генерал Бордюжа, не справившийся с внутриполитическим хаосом, был демонстративно заменен на Волошина. С двоевластием в администрации президента было покончено: она вернулась под контроль «семьи», а Е.М. Примаков, решивший задачу стабилизации страны после дефолта и приобретший в ходе этого слишком большую популярность, был обречен. Ельцин присоединился к атаке Волошина на него и сам повел эту атаку.

* * *

Волошин был главным орудием Березовского, а затем и всей олигархии в их борьбе за власть против Е.М. Примакова, правительство которого заложило фундамент для экономического роста. В ходе этой борьбы он обрел самостоятельность и, видя, как апломб и самомнение Березовского отталкивают от него «семью» и ведут к утрате им влияния, сумел постепенно перейти от него к Абрамовичу, вовремя заручившись поддержкой восходящей звезды российского олигархата. Хотя, с другой стороны, без его поддержки «путь наверх» Абрамовича, вероятно, был бы значительно более тернист.

Одной из наиболее поразительных черт Волошина представляется парадоксальное сочетание стратегического мышления с личностью исполнителя, похоже, не имеющего выраженных собственных амбиций и, более того, собственных целей, подсознательно стремящегося не к постановке и реализации собственных интересов, но к службе интересам кого-либо иного, более высокопоставленного и значимого, чем он сам.

Производящий впечатление неприхотливого и неэмоционального служащего, ограниченного в личных пристрастиях, Волошин, скорее всего, и вправду является таковым.

Боюсь, лишь это может быть причиной столь относительно малого следа (даже с учетом многообразных теневых взаимодействий), который оставил после себя столь мощный, эффективный, разносторонний и привычный к постоянному труду дисциплинированный ум.

Рождение бойца

Через месяц после своего назначения главой администрации президента Волошин был, как на амбразуру дота, брошен в Совет Федерации – добиваться согласия на отставку Скуратова. Это была заведомо провальная, а к тому же еще и совершенно не подготовленная миссия, завершившаяся кошмаром: после робкой и неубедительной речи от имени президента сенаторы (губернаторы и главы законодательных собраний регионов) не отпустили Волошина с трибуны, а начали задавать ему вопросы, ответы на которые выглядели откровенно жалкими. В итоге Волошин бежал из Совета Федерации, не дождавшись даже голосования, – и в этом ужасающем даже при воспоминании о нем фиаско родился стойкий и смелый политический боец.

После провала в Совете Федерации Волошин, по воспоминаниям ряда аналитиков, почувствовал личную угрозу, – и собрал в кулак все свои силы на решении главных задач: увольнения Скуратова и обуздания губернаторской вольницы, сокрушения Е.М. Примакова, недопущения импичмента Ельцина.

На следующий же день после его провала в Совете Федерации губернаторы создали политический блок «Вся Россия» – и тут же заявили о намерении объединить его с лужковским «Отечеством» и «Всей Россией» самарского губернатора Титова. Этот блок носил явный антипрезидентский характер и объединял хозяев ключевых регионов, – а выборы уже были на носу: в декабре 1999 года.

Для Ельцина складывалась катастрофическая, – то есть психологически наиболее комфортная для него ситуация. И он начал действовать, а балансирующий на грани небытия Волошин оказался для него идеальным помощником, – как недавно для Березовского.

Прежде всего, также на следующий день после провала в Совете Федерации, Ельцин указом уволил Скуратова по вздорному предлогу (в связи с возбуждением против него уголовного дела). Деморализованный после показа порнографического ролика по телевидению, Скуратов не стал обжаловать указ в суде.

Следующим шагом стал выигрыш времени в деле об импичменте: Ельцин неформально предупредил Госдуму, что, если та не откажется от идеи импичмента, он отправит в отставку левых вице-премьеров, а затем и Е.М. Примакова. А для подтверждения серьезности намерений заменил первого вице-премьера Густова главой МВД С.В. Степашиным.

Руководство Госдумы в растерянности перенесло срок голосования по импичменту на 15 мая – дав администрации президента время для «обработки» депутатов.

А сразу после майских праздников (перед которыми правительственная делегация во главе с первым вице-премьером Ю.Д. Маслюкова добилась в Вашингтоне поддержки МВФ и Мирового банка) правительство Е.М. Примакова было отправлено в отставку, что столкнуло Госдуму в интриги, связанные с формированием нового правительства. Вопрос об импичменте был вынесен на голосование, но нужной поддержки не получил.

Ситуация была переломлена за три недели, включая майские каникулы. Волошин доказал свою эффективность и реабилитировал себя за провал в Совете Федерации.

На вершине власти

После смещения Е.М. Примакова интересы олигархов, единых в ненависти к нему, разошлись, – и Волошин оказался арбитром. Именно он под давлением Чубайса отклонил предпринятую без согласования с остальными попытку Березовского и Абрамовича сделать преемником Ельцина Н.Е. Аксененко и добился от Ельцина выдвижения С.В. Степашина. При этом Березовский, чьи позиции в «семье» уже сильно ослабли, не стал протестовать из боязни окончательно утратить влияние.

Гусинский, чьи креатуры не попали в правительство Степашина вообще, объявил информационную войну Ельцину и его окружению. Ответные удары наносились контролируемым Березовским ОРТ, но финансовое удушение Гусинского провел, причем с соблюдением приличий, заслушиванием сторон и проведением корректных переговоров, именно Волошин (закончилось оно лишь через год, уже при Путине, памятным и поныне «спором хозяйствующих субъектов»).

В начале августа, вопреки усилиям администрации президента, было объявлено о создании блока «Отечество – Вся Россия» (ОВР) во главе с Е.М. Примаковым и Ю.М. Лужковым, поддерживаемым Гусинским. Объединение губернаторов против президента требовало экстремальных мер, в том числе и для отвлечения внимания от роли в этом процессе Волошина: без его непримиримости к Гусинскому, без его войны против Е.М. Примакова, без его борьбы с губернаторами в «деле Скуратова» такой блок был бы невозможен.

Вторжение банды Басаева в Дагестан снесло правительство С.В. Степашина, а назначение и.о. премьера мало кому известного тогда В.В. Путина было заслонено чудовищными взрывами домов. К этому моменту Волошин вызывал раздражение и Березовского (пытавшегося сделать премьером генерала Лебедя), и Чубайса (из-за немотивированной отставки Степашина), но он уже имел собственный вес, а главное – безоговорочно принял предложенную, насколько можно судить, ими фигуру В.В. Путина.

Возникла новая реальность – и Волошин занялся, среди прочего, созданием блока «Единство», призванного уравновесить ОВР. Идея принадлежала Березовскому, первоначально назвавшему блок «Мужики!», но от него отстранились как от неприемлемо одиозной личности.

У Волошина были неудачи, – скажем, в ответ на серию публикаций в западных медиа о коррупции в окружении Ельцина он разослал в них письмо с просьбой к редакторам газет «тщательно взвесить последствия данной акции». Чувствительные к мафиозной риторике итальянцы (Corriere della Sera) устроили по этому поводу отдельный скандал, но лишь много позже выяснилось, что аналогичные письма получили New York Times, Wall Street Journal, USA Today и Newsweek, – редакторы которых, похоже, восприняли это обращение.

Осенью 1999 года Волошин приложил огромные и тщетные усилия для замены самостоятельного и профессионального председателя Банка России В.В. Геращенко кем-либо из либералов.

Как только окружению Ельцина стало ясно, что тот сделал окончательный выбор в пользу В.В. Путина, Волошин стал энергично и последовательно помогать ему. Во время избирательной кампании Волошин был его фактическим советником и, более того, контролировал все бумаги, связанные как с выборами, так и с обычной работой и.о. президента.

Пришедшие вместе с В.В. Путиным «питерские», как правило, были не искушены не только в головоломных кремлевских интригах, но и в рутинных управленческих процессах, – и Волошин, верно служа новому президенту, был совершенно незаменимым элементом управления, специализировавшимся в том числе на исправлении чужих ошибок.

Именно он стал непосредственным создателем и «вертикали власти», и «управляемой демократии» (потом перекрещенной ради благозвучия в «суверенную»).

Несмотря на управленческую чужеродность (Волошин принадлежал к «семье», от которой В.В. Путин по мере обретения самостоятельности отстранялся), он всегда входил в круг людей, особо приближенных к президенту, не стеснявшихся спорить с ним и при этом высоко им ценимых.

Упрямый, жесткий, работоспособный, не то что забывающий, а попросту и не думающих об обычных человеческих удовольствиях, Волошин был эффективным проводником решений, принимаемых сначала Березовским, потом «Таней и Валей», а затем В.В. Путиным. Его называли «закулисным кукловодом», «безжалостным манипулятором с уникальным талантом интригана», который «своим умением выстраивать сложные интриги превзошел самого Березовского», – но это были обиды проигравших.

К 2003 году В.В. Путин уже решил основные задачи по укреплению власти и окреп в административном плане. Ценность Волошина снизилась, – а, с другой стороны, пришло время подниматься на новый уровень.

Теневой глава либерального клана

Сегодняшним миром правят не государства, а глобальный бизнес. Либералы-чиновники – лишь часть либерального клана, реализующего его интересы в нашей стране. Волошин не просто стал наиболее влиятельным либералом России; насколько можно судить, он является связующим звеном наших либералов с неформальными финансово-политическими структурами, действующими на глобальном уровне.

Это не Чубайс, любивший ходить на переговоры от имени России в одиночку и решать вопросы кулуарно, но при этом не скрывающий своих контактов, известных даже журналистам чуть не поименно.

Волошин, похоже, участвовал в решении вопросов, сама формулировка которых остается табу до сих пор, – и остается неформальным лидером либерального клана, определяющим его смысл и стратегию. Разумеется, он обладает и формальным влиянием – как член советов директоров различных крупных компаний и (с лета 2010 года) руководитель рабочей группы по созданию международного финансового центра. Но главное, насколько можно судить, – связь с глобальными хозяевами российских либералов, созданная не столько оперативными обстоятельствами, сколько четким стратегическим видением, уникальным в современной России.

Приведем лишь два вероятных примера реализации этого видения.

Катастрофа «ЮКОСа» началась в феврале 2003 года с обвинения в коррупции, которое Ходорковский публично бросил окружению В.В. Путина в его присутствии. Знающие Ходорковского не могут представить, чтобы он, при всем апломбе и самоуверенности, сделал это без предварительного согласования в президентской администрации, – намек на которое содержится и в одном из его интервью.

В то время богатейший человек России мог согласовывать свои действия с единственным человеком в администрации президента: с ее главой. Логика которого, если это согласование действительно имело место, ослепительна.

Если в столкновении олигарха с президентом побеждает олигарх, – Россия получает слабого президента, как во втором сроке Ельцина, что комфортно для олигархов и обслуживающих их либеральных реформаторов.

Если же побеждает президент, – поражение олигарха выглядит как гонение на бизнес, президент портит репутацию на Западе и нуждается для поддержания отношений с ним в либеральном клане, который становится незаменимым и гарантирует свое будущее.

Да, после ареста Ходорковского Волошин, не желая портить либеральную репутацию, ушел в отставку, – но хлопотная и мучительная административная работа «по 25 часов в сутки» была обменена им, насколько можно судить, на стратегическое и интеллектуальное лидерство.

Поразительно схожая ситуация наблюдалась во время «калийного скандала» 2013 года. Тогда «Уралкалий», создавший единую систему сбыта с «Белкалием», был обвинен белорусской стороной в попытке финансового удушения своего партнера с его последующим захватом, – схема, правдоподобная для олигархии. Дело привело к задержанию в Минске гендиректора «Уралкалия» Баумгертнера и диким обвинениям в адрес белорусских властей со стороны российских либералов, – но скандал удивительно быстро сошел на нет.

В этой истории неясно одно: ключевой человек в «Уралкалии», С.А. Керимов, отличается крайней осторожностью и продуманностью действий. Его репутация в России при всей нелюбви к олигархам исключительно высока – и подобная рода кавалерийская атака на Белоруссию неправдоподобна. На мой взгляд, он просто не мог совершить таких действий, не посоветовавшись с безусловным для себя авторитетом.

А председателем совета директоров «Уралкалия» очень кстати был один из самых авторитетных в России людей – Волошин.

Если предположить, что с ним советовались, логика вновь представляется безупречной: при захвате олигархом «Белкалия» он, по сути, захватывает Белоруссию, так как все видят: он сильнее А.Г. Лукашенко. И тогда Белоруссия становится лакомой добычей для российской олигархии, – и для либералов, которые обслужат этот процесс политически и интеллектуально.

Если же олигарх терпит поражение, скандал резко ухудшает двусторонние отношения и серьезно тормозит постсоветскую интеграцию, – которая неприемлема для либерального клана.

Разумеется, эти и иные эпизоды могут иметь и другие обоснования, – но власть, подкрепленная интеллектом, редко уходит в песок.

* * *

Главная особенность Волошина – ясное, незамутненное стратегическое мышление. В любой ситуации он скрупулезным анализом выявляет ключевое звено и концентрирует на нем все силы, проявляя феерическое упорство и неимоверную изобретательность.

Единственный подлинный стратег в современной России, он отличается предельно простым и демократичным стилем общения. Не прощая глупости и разглашения информации, конфиденциальность которой, на его взгляд, собеседник должен понимать, он с охотой делится ею с известными и понятными ему людьми.

Если Россия рухнет во власть либерального клана, Волошин вновь будет оказывать определяющее воздействие на нашу судьбу, – точнее, на судьбу того быстро сужающегося круга людей, которому удастся выживать в условиях нового уничтожения нашей страны.

Гайдар

Всадник, скачущий в никуда

De mortuis – veritas (О мертвых – правду). Латинская поговорка, привычно замалчиваемая преступниками всех мастей и их покровителями.
Гайдар стал символом либеральных реформ, нанесших России вред, сопоставимый с гитлеровским нашествием, – а по некоторым параметрам (например, по степени деморализации и разложения общества) и превысившим его последствия. Он вписал себя в историю нашей страны навсегда (или, по крайней мере, на все время существования у России истории), – и потому заслуживает внимательного рассмотрения.

О преклонении перед ним введенной им во власть либеральной тусовки свидетельствует не только бюст, установленный в вестибюле ясинской Высшей школы экономики, этого «рассадника либеральных реформаторов», и памятник у входа в Библиотеку иностранной литературы, но и повседневный пиетет, которым до сих пор окружено его имя. Один из видных российских политологов, например, еще в 2010 году был изгнан с государственной радиостанции за недостаточно почтительные отзывы о Гайдаре, данные ему в ходе интервью автором этих строк.



Номенклатурная колыбель

Гайдар – внук двух известных писателей: Аркадия Гайдара (Голикова) и Павла Бажова. Как и во многих других либеральных реформаторах, в нем соединились две противоположные традиции разорванной гражданской войной России.

Ее ужас, живо переживавшийся людьми того поколения и не вытесненный до конца даже адом Великой Отечественной, сегодня трудно себе представить. Мало кто из стыдивших молодежь хрестоматийным «да Гайдар в 16 лет полком командовал!» знал, что в 18 лет его уже лечили в психиатрической клинике. По некоторым сообщениям, дед либерального реформатора был исключен из ВКП(б) с формулировкой «за нечеловеческую жестокость», а «бандой Гайдара» в Хакасии пугали детей еще и в 60-е годы. В его книгах в виде ребенка-убийцы проскальзывают страшные тени того времени, а в дневнике, среди зашифрованных сообщений о снах «по схеме 1» или «по схеме 2» вдруг, как прорвавшийся крик, – «снились люди, убитые мной в детстве». Хотя упоминание о «людях», а не о «врагах», значит многое. В мирную жизнь так и не вписался, тяжело болел, много пил, отчаянно любил детей, для которых написал действительно великие и прекрасные книги, рядом с которыми можно поставить только книги Александра Грина. В 1941 году его категорически отказались брать в армию, но он пошел на фронт военным корреспондентом «Комсомольской правды», попадал в окружение, ушел в партизанский отряд и героически погиб, ценой своей жизни предупредив товарищей о фашистской засаде.

Его сын, Тимур Аркадьевич Гайдар (по некоторым версиям, приемный ребенок), начавший службу подводником, стал военным корреспондентом «Правды» и дослужился до звания контр-адмирала. Насколько можно судить, сыграл большую роль в налаживании отношений советского руководства с революционным руководством Кубы, затем – в событиях Карибского кризиса, во время которого его семья находилась на Кубе (в его доме бывали Рауль Кастро и Че Гевара), а в конце 60-х – начале 70-х – в сохранении Югославии нейтральной и социалистической страной.

Гайдар, родившийся в 1956 году, в силу работы отца много жил за границей: с 1962 по осень 1964 года на Кубе, с 1966 по 1971 год в Югославии. Там он не только занимался шахматами и даже выступал в юношеских соревнованиях, но и заинтересовался проблемами развития экономики, в частности, возникновения дефицита.

Таким образом, Егор Гайдар вырос в номенклатурной советской семье весьма высокого уровня. Биографы подобострастно отмечают, что еще в школе, изучив «теории Маркса», он счел их «архаичными» по сравнению с поверхностным учебником «макроэкономикс» Самуэльсона и даже с трудами Адама Смита, творившего за сто лет до Маркса, но его письма свидетельствуют о восторге от «глубины мысли» классиков.

Окончив школу с золотой медалью, Егор Гайдар поступил на далеко не самый популярный, именовавшийся в кулуарах «спортивно-экономическим» факультет МГУ. Он интересовался конкретными деталями работы плановой экономики и потому специализировался на отнюдь не престижной кафедре экономики промышленности. Получив «красный диплом», остался в аспирантуре и в 1980 году, – вероятно, по горячим следам неудачной попытки хозяйственной реформы 1979 года, – защитил кандидатскую диссертацию «Оценочные показатели в механизме хозяйственного расчета производственных объединений (предприятий)».

Защитившись, Гайдар пришел во Всесоюзный НИИ системных исследований, где стал заниматься сравнением экономических реформ соцстран (ВНИИСИ), и вступил в партию, что было весьма трудным делом для 24-летнего интеллигента и свидетельствовало о его особом положении (стоит напомнить, что Чубайс стал членом КПСС то ли в 22, то ли в 23 года). В 1983 году (некоторые источники называют 1982-й) Гайдар познакомился с Чубайсом, бывшим неформальным лидером ленинградских экономистов, обсуждавших рыночные реформы экономики. По официальной версии, с этого началось плотное сотрудничество московской (базировавшейся во ВНИИСИ) и ленинградской групп будущих реформаторов.

В 1984 году (по некоторым данным, в 1983) Гайдар с его московскими и ленинградскими коллегами был привлечен к подготовке документов для Комиссии Политбюро ЦК КПСС по совершенствованию управления народным хозяйством. Молодые члены Политбюро, приведенные во власть Андроповым и возглавлявшиеся Горбачевым, начали размышлять о возможности умеренных экономических изменений. В подготовленном для них документе за образец брались венгерские преобразования 1968 года, сделавшие Венгрию наиболее успешной в хозяйственном отношении социалистической страной, – но время менялось стремительно.

Весной 1985 года предложения комиссии были отвергнуты: предложенный рыночный социализм был признан находящимся за гранью «политических реальностей». Занятый укреплением своего положения и утративший в силу получения власти потребность в «умствованиях» для привлечения внимания «старших товарищей» Горбачев предпочел более простые меры. Впереди были антиалкогольная кампания, кампания по борьбе с нетрудовыми доходами и полностью противоречившее последней развитие аренды.

Однако будущая команда реформаторов сложилась и, главное, стала хорошо знакома и понятна официальной власти.

В 1986 году Гайдар в составе группы экономистов, готовившей аналитические материалы для лидеров страны и занимавшейся изучением реформ в соцстранах под руководством будущего академика, а тогда блестящего члена-корреспондента Станислава Шаталина, был переведен в только что созданный Институт экономики и прогнозирования научно-технического прогресса АН СССР. Там он стремительно вырос по службе, став старшим, а затем и ведущим научным сотрудником.

Уже на следующий год он был назначен редактором и заведующим отделом экономической политики в журнале «Коммунист», который превратил в одну из ключевых площадок дискуссий по вопросам экономической реформы. Работая там до 1990 года, Гайдар, по воспоминаниям сотрудников редакции, шокировал ее тем, что публиковал статьи в основном рецензентов своей диссертации, отсекая остальных авторов. «Заскорузлым реакционерам» главного теоретического издания ЦК КПСС подобную демонстрацию либеральных ценностей «свободной конкуренции» было трудно даже вообразить. Отвергнутые (в том числе и по формально идеологическим причинам – за поддержку рыночных отношений) авторы жаловались на цензуру. Гайдар в ответ справедливо указывал, что «Коммунист» в то время был фактически свободен от государственной цензуры, – тактично забывая при этом, что цензура была не государственная, а его личная.

В 1990 году он «пошел на повышение», возглавив отдел экономики «Правды». Летом того же года Гайдар еще успел отказаться от предложения Явлинского, назначенного Ельциным зампредом российского правительства, о сотрудничестве в подготовке программы реформ, получившей известность как «500 дней» (заявив, что входит в команду Горбачева и в ней останется), однако бесперспективность карьеры в рамках КПСС была уже очевидной. Защитив докторскую диссертацию «Экономические реформы и иерархические структуры», в конце того же года Гайдар по приглашению руководившего Академией народного хозяйства при Совете Министров СССР академика Аганбегяна создал и возглавил Институт экономической политики этой академии. По некоторым данным, Институт был создан по личному указанию Горбачева в качестве благодарности за нравившиеся ему материалы Гайдара и за отказ сотрудничать со сторонниками Ельцина.

Однако гладкая официальная биография Гайдара советского периода имеет весьма серьезное «второе дно», во многом предопределившее все последующие события.

Советский этап карьеры Гайдара был полностью определен его включением в остающийся загадочным и по сей день андроповский проект «Звезда».

Идея последнего заключалась в глубокой, комплексной модернизации Советского Союза на рыночной основе, – и это была далеко не первая подобная попытка.

Агония советского хозрасчета

Незадолго до смерти Сталин говорил, что без выработки полноценной экономической теории социализма и без подготовки грамотных экономистов для практической работы, что возможно лишь на базе этой теории, Советский Союз неминуемо погибнет. Это было логично: социализм был невиданным в истории человечества строем, созданным, по сути, самим Сталиным по мере решения наваливавшихся на общество насущных проблем. Практику общественного строительства попросту не успевали осмыслять, так как все силы были заняты борьбой за выживание, – и внутренние закономерности, возможности и ограничения нового общества оставались неведомы даже самим его непосредственным строителям.

Скупо отмерявший слова «вождь всех времен и народов» говорил в таком стиле всего лишь второй и последний раз в своей жизни – после 1931 года, когда указывал, что Советскому Союзу надо за десятилетие пробежать путь, пройденный развитыми странами за 50 лет, – «иначе нас сомнут».

Оба раза он оказался прав.

Удивительно, что идея развития рыночных отношений как элемента социалистической экономики и встроенного инструмента повышения ее эффективности была введена в политическую практику отнюдь не Косыгиным и Либерманом в ходе реформы 1965 года: подобные попытки предпринимались практически с самого начала социалистического строительства.

Еще после сворачивания нэпа, в начале коллективизации, в разгаре индустриализации, накануне провозглашения «завершения первой пятилетки в четыре года», летом 1931 года Сталин, обобщая уроки первого (или второго – после «красногвардейской атаки на капитал» конца 1917 года и «военного коммунизма») рывка к социализму, назвал хозрасчет условием успешного развития социалистического хозяйства.

И не потому, что он позволял лучше учитывать расходы и издержки, являлся непосредственным инструментом укрепления контроля (хотя об этом говорилось тоже), а по значительно более глубокой причине: хозрасчет виделся Сталину ключом к осуществлению «внутрипромышленного накопления», то есть наращивания основных фондов, осуществлению производственных инвестиций. Материально стимулируя предприятия и трудовые коллективы, он должен был повышать эффективность и на отдельном заводе, и в экономике в целом.

Этот подход был закреплен XVII партийной конференцией в начале 1932 года, нацеливший страну на «завершение технической реконструкции народного хозяйства» в кратчайшие сроки в преддверии новой мировой войны, стратегическая неизбежность которой в условиях Великой депрессии не вызывала никаких сомнений.

Усилия по развитию хозрасчета в сталинский период существенно расширяют наши представления о том времени. Оказывается, попытка политической демократизации, закрепленная в подготовленной Бухариным Конституции 1936 года (и спровоцировавшая партхозноменклатуру на массовое стихийное уничтожение потенциальных конкурентов, вошедшее в историю как Большой террор 1937–1938 годов), опиралась на прагматичное стремление укрепления экономики развитием в ней элементов рыночных отношений.

Накануне Великой Отечественной войны специально собранная следующая, XVIII партийная конференция (этот формат уже тогда сам по себе указывал на важность и нестандартность решаемой задачи) вновь привлекла внимание к необходимости «всемерного укрепления хозяйственного расчета».

И он действительно применялся довольно широко, хоть в основном и под другими названиями, – и не только в ГУЛаге, но и в высокотехнологичных по тем временам отраслях, в первую очередь военно-промышленного комплекса.

Однако и без формального хозрасчета во всей сталинской экономике в целом действовал четкий принцип: при полном выполнении планов, в том числе по ассортименту, снижению себестоимости и прибылям, предприятие получало разнообразные фонды материального поощрения, включая так называемый «фонд директора», находящийся в его распоряжении. О масштабах этих фондов и их значимости для страны свидетельствовало отдельное решение, принятое с началом войны о передаче их средств в госбюджет.

Подробная проработка планов того времени обеспечивало направление энергии производственников в действительно необходимые экономике русла. Соответственно, одним из ключевых направлений борьбы складывавшегося класса партхозноменклатуры за свои интересы было снижение степени детализации планов и изъятие из них требований роста эффективности, в частности, снижения себестоимости. Эта борьба шла десятилетия, и реформа Косыгина-Либермана под флагом перехода от излишне подробных натуральных к обобщенным стоимостным, валовым показателям стала одним из значимых успехов партхозноменклатуры. Приобретение планами все более общего характера, облегчая жизнь предприятиям и министерствам, делало экономику затратной и переориентировало хозяйственный механизм на повсеместное завышение издержек, в том числе и под флагом «внедрения хозрасчета».

Разумеется, полноценный «хозяйственный расчет», предоставлявший предприятиям определенную свободу и поощрявший их инициативу, прямо противоречил интересам партхозноменклатуры, стремящейся закрепить свое всевластие.

Однако на раннем этапе развития Советской власти, пока партхозноменклатура еще не сложилась в самодовлеющий класс и в силу внешних угроз была вынуждена сосредоточить все силы на повышении эффективности экономики, хозрасчет (как и другие элементы рыночных отношений) применялся значительно более последовательно и успешно, чем в спокойную «эпоху застоя».

Покончил с ним, насколько можно судить, Хрущев, противоречивость правления которого была обусловлена его переходным характером. Он заискивал перед партхозноменклатурой ради политической победы над сталинской «старой гвардией», вслед за Сталиным считавшей партхозноменклатуру «проклятой кастой» и полагавшей, что она должна служить народу, а не себе, – и тут же пытался подавить и подчинить партхозноменклатуру ради укрепления личной власти. Одним из пагубных для страны направлений покупки им лояльности нового правящего класса стало искоренение ограниченных рыночных отношений, создававших не только хозяйственный, но и потенциальный социально-политический противовес власти этого формирующегося класса.

Принципиальная причина провала попыток повышения эффективности социалистической экономики за счет развития рыночных отношений заключалась не только в идеологическом характере власти. С сугубо административной точки зрения рост значения материального стимулирования автоматически вел к перетоку власти из ЦК КПСС в Совет Министров, занимавшийся хозяйством.

В сталинскую эпоху, когда власть партии не была закреплена формально и опиралась на ее положение как объединения лучших людей общества, а непосредственное управление осуществлялось правительством, это не было проблемой.

Однако уже при Брежневе такой переток означал внутреннюю революцию. Последняя серьезная попытка «вернуться к ленинским нормам», то есть к управлению Советом Министров, а не ЦК КПСС, была предпринята Косыгиным в начале 70-х годов. Тогда даже пришлось перенести на полгода пленум ЦК, чтобы не допустить мягкого, ползучего, но, по сути дела, государственного переворота.

Кроме того, «переход на хозрасчет» блокировался коррупцией, пронизавшей в 70-е весь аппарат госуправления. Ведь введение в экономику рыночных отношений ввело бы в нее и объективные критерии принятия решений и оценки их выполнения, что снизило бы значимость лоббизма и ограничило произвол управляющих органов, а с ним и масштабы коррупции.

Поэтому попытка перехода на хозрасчет в 1979 году оказалась совсем робкой и была задавлена практически сразу же. Между тем в том же 1979 году разразился сильнейший потребительский кризис, – в том числе и из-за не подкрепленного ростом эффективности производства материального стимулирования в ходе этой попытки. Почти на трети территории РСФСР были введены карточки, и преодолеть потребительский кризис удалось лишь в 1981 году резким ростом потребительского импорта в связи с Московской Олимпиадой.

Кстати, первый полномасштабный потребительский кризис, вызванный необеспеченностью денежной массы, разразился в Советском Союзе за 10 лет до этого, в 1969 году, когда реформа Косыгина-Либермана под видом введения хозяйственного расчета усилила стимулы для завышения издержек. Это резко снизило эффективность экономики и, соответственно, сделало значимой долю «лишних», не обеспеченных товарами и услугами приемлемого качества денег населения. Именно тогда появились «колбасные электрички» в Москву.

Третий же кризис, вызванный также неадекватным материальным стимулированием и накачиванием деньгами теневого сектора в ходе горбачевской «катастройки», разрушил потребительский рынок Советского Союза в ноябре 1987 года, – и из него страна уже не вышла. (Правда, свою роль сыграли и выдающиеся менеджерские способности «развивавшего рынок» советского правительства.)

Проект «Звезда»

Слишком хорошо видя, что загнивающая партия тащит на дно всю страну, долгие годы возглавлявший КГБ Андропов, по целому ряду оценок и воспоминаний, выработал проект комплексной модернизации страны, иногда называемый проектом «Звезда» (другие встречающиеся названия – «корпорация „Звезда“», «Красная звезда» и даже «Левиафан»). Известно о нем немного и, скорее всего, при своей разветвленности и комплексности он не был детально проработан, а существовал в виде концептуального замысла, системы приоритетов, базовых принципов и достаточно четкой последовательности действий.

Его трагедией стала методологическая ошибка, предопределенная характером создавшей и реализовывавшей его впоследствии структуры: спецоперации не работают в долгосрочной перспективе, потому что тайное знание в силу самой природы знания не развивается и достаточно быстро умирает.

Твен Марк

Телефонный разговор

Косвенные оценки позволяют реконструировать четыре основные направления проекта «Звезда» (возможно, разрабатывались и даже осуществлялись и другие направления); в случае его успеха то, что сегодня известно как «китайский путь», называлось бы «советским».

Разговор по телефону, когда вы просто сидите рядом и никакого участия в нем не принимаете, — это, по моему разумению, одна из интереснейших диковинок в современной жизни. Например, вчера, когда я сидел и писал серьезную статью на возвышенную философскую тему, в комнате происходил подобного рода разговор. Оказывается, когда под рукой кто-нибудь говорит по телефону, пишется намного лучше. Ну вот началось все так: одна особа — член нашей семьи — зашла в комнату и попросила меня соединить ее по телефону с домом Баглеев, в деловой части города. Я давно заметил, что женщины, причем во многих городах, всегда стараются уклониться от переговоров с центральной телефонной станцией. Не знаю почему, но это так. Словом, я вызвал центральную, и между нами произошел такой разговор:

Прежде всего, Андропов намеревался использовать объективное преимущество Советского Союза над Западом. Наша страна тогда представляла собой одну огромную корпорацию, хозяйственно замкнутую, финансово независимую, обладавшую сконцентрированным в основном в военно-промышленном комплексе колоссальным технологическим потенциалом. Теоретически в решающий момент он мог, в отличие от Запада, концентрировать все свои огромные ресурсы на достижении главных задач.

Центральна (грубо). Алло!

Предполагалось, что советские министерства и ведомства, пройдя коренную управленческую перестройку и технологическую модернизацию, превратятся в коммерчески эффективные концерны, которые выйдут на мировой рынок и, привлекая частные западные капиталы, в силу своих масштабов захватят его ключевые элементы. При этом наработанный в области внешнеэкономических связей опыт позволит эффективно манипулировать в своих интересах мировыми рынками (эксперименты в области такого манипулирования оказались вполне успешными).

Я. Центральная?

Центральная. Конечно центральная. Что надо?

Управлять новым обществом должно было, разумеется, КГБ. Это представляется вполне оправданным с учетом наименьшей в тогдашнем государстве коррумпированности этой структуры (по авторитетному свидетельству академика Сахарова) и показавшей свою эффективность, например, в Турции модели, в которой парламентская демократия развивается и управляет страной в рамках довольно широких ограничений, задаваемых военными из соображений национальной безопасности. Возможно, именно для решения этой задачи КГБ стало нарушать считавшийся абсолютным запрет на вербовку членов политического руководства страны (по имеющимся данным, Ельцин во время руководства Московским горкомом, уже будучи кандидатом в члены Политбюро ЦК КПСС, полностью и беспрекословно подчинялся руководству регионального управления КГБ, что можно объяснить лишь его завербованностью).

Я. Соедините меня, пожалуйста, с Баглеями.

Механизм перехода власти к КГБ (и это было вторым направлением проекта), похоже, заключался в дестабилизации социально-экономической сферы и разжигании сепаратизма в рамках национально-демократических движений (сейчас уже не секрет, что почти все их руководители времен перестройки были агентами КГБ, выполнявшими приказы своих кураторов). Предполагалось, что партийное руководство обнажит свою гнилость, а партия утратит авторитет, способность к управлению и сохранению власти, – и та сама упадет в руки «подготовивших ситуацию» спецслужб.

Центральная. Соединяю. Не вешайте трубку.

Строго говоря, так и произошло, – но уже без Андропова, когда цель проекта «Звезда» была забыта, и его разрозненные элементы развивались по инерции, ставшей принимаемой без осмысления традицией. В результате власть досталась не КГБ, который утратил после смерти Андропова стратегическое видение, а Западу, успешно перехватившему управление его агентами и перевербовавшему многих из них, в том числе, насколько можно судить, и находившихся на верхних этажах советской власти.

Потом я слышу: клак, клак, крак… кррак, крак, клак, клак; потом — ужасный скрежет зубов; и наконец — пискливый женский голос:

Третье фундаментальное преобразование, которое предполагал Андропов, заключалось в разделении Советского Союза на примерно 49 примерно равных по своему экономическому потенциалу регионов с упразднением управления, основанного на республиках, автономных республиках и областях. Это уничтожило бы сложившуюся национально ориентированную элиту республик в составе Советского Союза, устранив угрозу его существованию, и качественно упростило бы управление. Поскольку за образец было взято устройство США (регионы даже назывались условно «штатами»), проработка этой задачи была поручена американисту академику Г. Арбатову.

— Да-а?.. (Постепенно голос повышается.) Вас слушают, кто говорит?

Четвертое известное к настоящему времени направление проекта «Звезда» заключалось в подготовке управленческих кадров для будущей рыночной экономики: Андропов понимал, что в рамках сложившейся системы сделать это не удастся (как по политическим причинам, так и из-за отсутствия знаний о рынке) и, следовательно, обучение ядра нового хозяйственного руководства страны надо вынести за пределы страны.

Не отвечая, я передаю трубку и усаживаюсь за стол. Тут-то и произошла самая странная вещь на свете — разговор, при котором слышно только одного собеседника. Вы слышите вопросы, но не слышите ответов. Слышите приглашения, и в ответ не слышите ни слова благодарности. Мертвая тишина вдруг прерывается неожиданными, ничем не оправданными восклицаниями то радостного изумления, то печали, то ужаса. И вы никак не можете взять в толк, о чем разговор, ибо не слышите ни слова из того, что говорится на другом конце провода. Так вот, за время этого разговора я услышал множество самых разнообразных реплик и ответов, причем все они выкрикивались, — ведь женщину невозможно убедить, что по телефону можно говорить и тихо.

В то время существовал значительный и весьма авторитетный корпус специалистов по реальным управленческим проблемам социалистического хозяйства: «системщики», как их называли, занимались «расшиванием узких мест» и были незаменимыми специалистами. Однако принципиальная установка официальной науки на полное отрицание каких бы то ни было объективных внутренних противоречий развитого социалистического общества не позволяла этой специальности ни приобретать широкую известность, соответствующую их общественной значимости, ни тем более становиться интеллектуальной и образовательной модой (без чего невозможно широкое распространение нового знания).

— Да?! Но как же это случилось?

Более того: «системщики» работали лишь на уровнях от предприятия до министерства (и, соответственно, от отдельного населенного пункта до союзной республики). Попытка расширения сферы их деятельности на наиболее значимый, общегосударственный уровень, не говоря уже о подготовке соответствующих кадров, неминуемо была бы расценена как антисоветская деятельность со всеми вытекающими административными и, скорее всего, даже уголовными последствиями.

Молчание.

Обучение необходимых специалистов за рубежом было традиционным для нашего общества способом, ранее, правда, применявшимся в отношении идеологически нейтральных технических специалистов: если внутри страны учителей нет, значит, надо готовить их вовне, на основе иностранного опыта.

— Что вы сказали?

Новое хозяйственное руководство Советского Союза должно было обогатиться новыми рыночными знаниями и синтезировать их с задачами модернизации страны и с ее реалиями. Контроль за обучавшимися за границей его будущими членами для разоблачения и отбрасывания западных провокаций должны быть осуществлять системно мыслящие и должным образом подготовленные сотрудники КГБ, которых собрали «под крышей» Госстроя. Выбор был не случаен: строительство с его постоянной и отчаянной борьбой за ресурсы на всех уровнях, бригадами «шабашников» и колоссальной «незавершенкой», а главное – с огромными объемами неучтенных дефицитных материалов (как шутили, «советские СНиПы[1] исходили из того, что некоторые рабочие по неизвестной причине иногда трезвы, а 30 % материалов исчезают неизвестно куда») являлось наиболее рыночной из легальных сфер советской экономики.

В качестве базы для подготовки советских реформаторов был выбран Международный институт прикладного системного анализа (МИПСА, или IIASA), учрежденный еще в октябре 1972 года, в самом начале разрядки, в нейтральной Австрии (в летнем дворце Габсбургов – Лаксенбургском замке под Веной) США, Советским Союзом, ФРГ, ГДР, Канадой, Японией и рядом европейских государств. В 1976 году был основан, фактически на положении его советского филиала, хотя и при полной организационной самостоятельности, Всесоюзный НИИ системного анализа (ВНИИСИ). В 1981 году между их компьютерными системами был создан канал связи, обеспечивший Советскому Союзу первое постоянное включение в международные компьютерные сети и доступ к западным информационным системам. Специалисты ВНИИСИ совместно с западными коллегами разрабатывали программное обеспечение для работы сетевых протоколов.

Молчание.

— Нет, нет! Я этого не думаю.

Помимо научно-технического сотрудничества, IIASA использовался для решения общих системных управленческих проблем, возникавших в социалистических и капиталистических обществах по мере их усложнения. Поскольку и на Востоке, и на Западе эти проблемы на государственном уровне интересовали прежде всего органы безопасности, в силу специфики своих интересов сталкивавшиеся с ними наиболее быстро и неотвратимо (ведь эти проблемы действительно угрожали безопасности обществ!), IIASA быстро стал площадкой взаимодействия, а часто и сотрудничества в деликатных вопросах (и, разумеется, противоборства, неотделимого от такого рода сотрудничества) разведывательных и в целом специальных служб Востока и Запада, – если, конечно, не создавался совершенно сознательно для этой цели с самого начала.

Молчание.

Стоит отметить, что 70-е годы контакты между СССР и Западом были значительно более интенсивными, чем кажется сейчас. Запад интенсивно коррумпировал (а заодно и изучал, что в конце концов окупилось сторицей «открытием» Горбачева) советских лидеров, приглашая высокопоставленных партийных функционеров читать бессвязные лекции о марксизме-ленинизме и политике партии за головокружительные гонорары, составлявшие порой 10 тыс. долл. В рамках западной концепции о «размывании» советского общества и будущей советской элиты развивался достаточно заметный студенческо-аспирантский и преподавательский обмен.

— Нет! Нет, нет, я вовсе не то хотела сказать. Я хотела сказать, положите, пока он еще кипит или совсем перед тем как закипит.

Молчание.

Андропов понимал, что будущее управление во многом будет опираться на достижения кибернетики (в частности, опыт, поставленный советскими специалистами в правительстве Сальвадора Альенде, позволивший ему долгое время противостоять комплексному американскому давлению, оказался оглушающее успешным). Поэтому в новое хозяйственное руководство страны отбирали не только экономистов, но и экономистов-математиков (породив тем самым держащуюся до сих пор моду на эту специальность). Отбор был тщательным: по имеющимся воспоминаниям, решения принимал лично Андропов, причем в ряде случаев он даже просматривал сделанные скрытой камерой съемки кандидатуры – как человек двигается, как говорит, какова его мимика. Требования к двум десяткам стажеров были жесткими, а необходимое сочетание качеств исключительно редким: люди должны быть талантливы и профессиональны, обладать твердым характером и при этом легко поддаваться внешнему управлению (без этого существовал риск их выхода из-под контроля КГБ после прихода к власти).

— Что?!

На регулярных семинарах в IIASA (обычно ежеквартальных) советские «стажеры» в сопровождении «кураторов из Госстроя» встречались с западными «специалистами по управлению» – наполовину настоящими экспертами мирового уровня, наполовину офицерами западных спецслужб. По воспоминаниям, некоторые западные участники встреч совмещали эти качества.

Молчание.

Несмотря на хорошую осведомленность о советской элите и в целом советском обществе, руководство стран Запада (как и транснациональных корпораций) не имело представления о замысле Андропова (как, впрочем, не имело о нем представления и советское руководство) и рассматривало семинары в Лаксенбурге как один из многих существовавших тогда каналов подготовки специалистов. Западные специалисты всеми силами убеждали советских «стажеров» в необходимости наиболее выгодных для Запада рыночных преобразований. Базовая установка заключалась в том, что рынок сам по себе разом решил бы все значимые социально-экономические проблемы советского общества.

— Я прострочила по самой кромке со всех сторон.

Вечером каждого дня после занятий советская сторона проводила свой, внутренний семинар, на котором тщательно анализировались западные рецепты. Основная часть предложений, направленная на подрыв СССР, разоблачалась и отвергалась, но при этом выявлялись полезные схемы и принципы; они тщательно анализировались, и определялись границы, возможности и последствия (как позитивные, так и негативные) их применения.

Молчание.

Невозможность слепого копирования западных схем и рецептов обнажалась сразу же; представители КГБ потом признавались, что «многое нам нравилось, многого мы не понимали, и наши более образованные стажеры часто разъясняли нам подводные камни».

Состав стажеров обновлялся: за время работы группы отсеялась примерно половина. Кто-то из-за недостатка способностей, кто-то из-за моральной неустойчивости, кто-то почувствовал, что им манипулируют, и восстал против этого (несмотря на исключительное материальное обеспечение: по некоторым сообщениям, за каждый семинар его советские участники получали более чем по 5 тыс. долл. на человека, что в тогдашнем Советском Союзе было запредельными, просто непредставимыми деньгами). Некоторые отказались от работы в семинаре, когда после смерти Андропова американцы перехватили контроль за его работой и стали целенаправленно и вполне открыто превращать его участников в проводников своих интересов. Соблазн был высок: никаких интеллектуальных затрат, просто повторяй сказанное, – и обеспечена и карьера, и все виды поддержки, от финансовой до дипломатической, – а страна все равно рушится, и спасти ее невероятно сложно, если вообще не невозможно.

— Да, мне тоже так нравится; но, пожалуй, все-таки лучше отделать валансьеном, или бомбазином, или чем-нибудь в этом роде. Это придаст вид… и сразу же бросится в глаза.

Молчание.

Всплытие в «проекте Андропова»

— Это сорок девятая Второзакония… от шестьдесят четвертой до девяносто седьмой включительно. Мне кажется, нам всем следовало бы почаще перечитывать их.

По некоторым воспоминаниям, Гайдар вошел в группу советских «стажеров» в IIASA именно благодаря ее обновлению. Несмотря на трогательно поддерживавшийся впоследствии миф о «железном Винни-Пухе», он не обладал волей и твердостью, которые требовал от своих стажеров профессионал сталинской выучки Андропов, и при его жизни не мог бы даже близко подойти к этому процессу. Характерно воспоминание о том, как, попав на Ладоге во внезапный жестокий смертельно опасный шторм, которыми она славится, Гайдар утратил самообладание, лег на дно лодки и стал молиться. Долгую тяжелую борьбу за свои и его жизни вели два других члена экипажа, в том числе чуть не впервые оказавшийся под парусами Чубайс, не дававший себе поблажки, хотя он был залит кровью из изрезанных тросами рук.

Молчание.

Однако после смерти Андропова укорененность Гайдара в советской элите принесла плоды: он не просто вошел в «команду реформаторов», но и стал ее лидером.

— Может, и так. Я обычно употребляю шпильку для волос.

Вспоминавшие тот период ее члены объясняют это лидерство тем, что у каждого из них была своя конкретная сфера интересов, и лишь Гайдар занимался всей проблематикой сразу – реформами как таковыми. У этого объяснения есть и оборотная сторона: каждый из «птенцов гнезда Андропова» имел свою квалификацию, свое дело, которым интересовался и занимался в первую очередь. И лишь у Гайдара специальности как таковой не было: он занимался «всем вообще», то есть ничем конкретно.

Но именно это отсутствие специализации, отсутствие конкретного дела позволило ему видеть картину в целом и, первым выделяя наиболее значимые направления и привлекая к ним внимание, обеспечивать себе постоянное интеллектуальное лидерство, – которое до поры до времени, пока сохранялось хотя бы эхо советской системы, означало и лидерство административное.

Молчание.

«Команда реформаторов» получилась отличной: целостной, беспощадной, нацеленной на результат, способной рекрутировать и проверять в деле новых членов.

— Что вы сказали? (В сторону.) Дети, тише!

Принципиально важно, что ее члены в ходе своей повседневной работы тщательно анализировали предложения западных специалистов и в своих докладных записках подробно показывали пагубность их предложений, – тех самых, которые потом, через 5–8 лет реализовывали с упоением и твердой верой в свою безнаказанность.

Молчание.

Поэтому их последующие разговоры о том, что они хотели «как лучше» и просто не ведали, что творили, или же совершили «отдельные ошибки», представляются заведомо лживым самооправданием. Подобные разговоры для большинства либеральных реформаторов того времени – простое прикрытие их кипучей, иррациональной (хотя, возможно, и вполне естественной для их происхождения, жизненного пути и ситуаций, в которые их ставили в ходе отбора и подготовки к «стажерству») ненависти к своей стране и своему народу.

— Ах, год! Господи, а мне показалось, будто вы сказали кот.

Насколько можно судить, они стали врагами и сделали все, чтобы стать могильщиками России, отнюдь не из-за неграмотности (хотя она значительно облегчила им исполнение их задачи) или ошибок, а в силу своей мотивации.

Молчание.

— И с каких пор?

«Зря денег не дают»?

Молчание.

Одним из важных эпизодов пребывания Гайдара в редакции «Коммуниста» стало решительное выступление против проекта одновременного начала пяти крупных строек в Западной Сибири. Причиной, насколько можно судить сейчас, являлась жестокая межведомственная конкуренция за ресурсы, весьма ограниченные из-за уже развернувшегося тогда кризиса советской экономики: как значимый функционер партхозноменклатуры, Гайдар решительно выступил на стороне конкурентов нефтегазового лобби. Однако нельзя забыть, что эти проекты, призванные качественно повысить глубину переработки сырья и решительно увеличить добавленную стоимость, извлекаемую нашей страной из ее природных ресурсов, объективно обеспечивали повышение эффективности советской экономики. Многие проекты, приводимые им в качестве примеров неэффективности, сегодня являются не только гордостью, но и опорой российской экономики.

Выступление Гайдара не могло остаться незамеченным. Целых шесть министров во главе с тогдашним Министром нефтяной и газовой промышленности СССР и будущим многолетним ельцинским премьером В.С. Черномырдиным ответным письмом в журнал обвинили Гайдара в том, что он «в поспешном и недостаточно взвешенном экономическом обозрении, не утруждая себя аргументами, ставит под сомнение необходимость комплексного развития производительных сил Западной Сибири».

— Да что вы! Вот не знала!

В начале 1989 года Гайдар ответил министрам яркой и убедительной статьей под говорящим названием «Зря денег не дают». Поскольку финансовое положение страны стремительно ухудшалось, ЦК КПСС отказался от планов строительства новых заводов: поле боя осталось за Гайдаром, и уже в следующем, 1990 году он как победитель стал редактором отдела экономической политики «Правды».

Молчание.

В той статье Гайдар с редкими умением и виртуозностью, опираясь на реальную неэффективность советского управленческого организма и подчеркивая тактические проблемы в интересах уничтожения стратегических проектов, выступил против экономического развития нашей страны.

— Вы удивляете меня! Ведь это ж, по-видимому, совершенно невозможно!

Поразительно, что вместе с тем он столь же уверенно и убедительно выступил и против своей собственной, – правда, тогда еще будущей, – социально-экономической политики.

Молчание.

Энергично разоблачая советский корпоративный лоббизм на уровне министерств и ведомств, Гайдар не жалел и западные корпорации, с которыми тогда уже сращивались советские внешнеэкономические структуры, и прямо подчеркивал: «Современные западные корпорации могут приспосабливать рынок к своим целям», – за 2,5 года до того, как, придя к власти, стал вместе со своими помощниками с пеной у рта пропагандировать этот самый приспосабливаемый к нуждам западных корпораций рынок как панацею от всех бед общества.

В 1989 году Гайдар жестоко и справедливо издевался над теми, кто «на фоне ломки стереотипных представлений о современном капитализме» начинает путать «западные фирмы… с благотворительными обществами» и даже вынес в заголовок статьи предостережение против западных займов! Политкорректно пользуясь примером Мексики, он показал опасность, в том числе и коррупционную, «бесконтрольного привлечения иностранных займов».

— Кто делает?

Трудно представить себе, что этот же человек через 2,5 года будет рассматривать привлечение иностранных инвестиций и получение иностранных кредитов в качестве смысла существования государства! Правда, уже российского…

Молчание.

С едкостью, достойной сатирика, Гайдар описывал этапы принятия бюрократией необоснованных решений о реализации крупного проекта; похоже, они так хорошо врезались в его память, что были с фотографической точностью воспроизведены им при подготовке либерализации цен и, далее, при подготовке им и его коллегами почти всех либеральных реформ. Особенно показательной в этом отношении стала реформа электроэнергетики, основанная на запугивании грядущим дефицитом электроэнергии при помощи абсолютно произвольных и заведомо ложных прогнозов.

— Господи помилуй!

И, наконец, подлинное умиление вызывает сегодня апелляция Гайдара к необходимости расширить социальную помощь. Буквально через три года в адрес ее получателей будет вынесен бессмертный приговор «они не вписались в рынок», – но в начале 1989 года их интересы еще были хорошим аргументом для противодействия реиндустриализации нашей страны.

Статья Гайдара 1989 года «Зря денег не дают» воспринимается сегодня как блистательный обвинительный акт в адрес его собственной политики последующих лет и всей его последующей жизни.

Молчание.

Она представляется исчерпывающе убедительным доказательством того, что реформаторы, – и, в частности, Гайдар, – прекрасно сознавали порочность и убийственность своих действий для страны и народа.

— И что только на свете творится!.. Неужто прямо в церкви?

Агония Союза

Молчание.

На IV съезде народных депутатов СССР в декабре 1990 года провалилась тщательно проработанная попытка смещения Горбачева частью консервативного крыла партхозноменклатуры и силовых структур. Шеварднадзе, подавший в отставку со знаменательными словами, произнесенными с трибуны съезда: «Грядет диктатура… я ухожу», поторопился: премьер Рыжков, уже не справившийся с реформами и утративший управление распадающейся экономикой, который, насколько можно судить, тем не менее должен был заменить Горбачева (такой выбор заговорщиков сам по себе свидетельствовал о степени разложения системы управления), не выдержал волнений и получил тяжелый инфаркт буквально накануне намеченного триумфа.

Его замена в середине января сторонником жестких административных мер Министром финансов СССР Валентина Павлова была, тем не менее, уступкой сторонникам ограничения реформ и наведения порядка твердой рукой.

— И ее мать там была?

Гайдар оказался фактически вычеркнут и из научной, и из политической жизни; Горбачев, на которого он ориентировался, утратил интерес к экономическим преобразованиям, занимаясь тушением разнообразных политических пожаров в распадающееся из-за его деятельности стране. По некоторым оценкам того времени, в 1991 году Гайдар погрузился в отчаяние. Его институт даже выпустил несколько толковых докладов о состоянии советской экономики, – ровно для того, чтобы убедиться в их ненужности. Хозяйство вошло в штопор, аналитика устаревала раньше, чем ее успевали написать, а власть в отчаянии бросила всякие попытки научного управления и действовала по наитию.

Молчание.

Конфискационный обмен денег в конце января, в среднем трехкратное шоковое повышение розничных цен 2 апреля 1991 года (власть впервые в истории испугалась Дня дурака) под появившимся именно тогда неформальным лозунгом «лучше ужасный конец, чем ужас без конца» дискредитировали государство и «вздернули на дыбы» общество. 16 июня 1991 года Кабинет Министров СССР принял постановление, восстанавливавшее централизованное планирование в условиях уже давно распавшейся системы распределения ресурсов; нелепость этой меры была такова, что ее не то что не попытались исполнить, но даже просто не заметили.

— Господь с вами! Миссис Баглей! Я б со стыда сгорела! Что же они делали?

Конец Советского Союза был близок, – а власть и возможность влиять, не говоря уже о возможности осмысленного проведения экономических реформ, не просто оставалась безнадежно далекой, но и еще более отдалилась от Гайдара.

ГКЧП был отчаянной попыткой сохранить советскую государственность накануне подписания Союзного договора, который, скорее всего, не сохранил бы в составе СССР даже Украину, но разрушил бы Россию, дав ряду республик в ее составе права, аналогичные правам союзных республик.

Молчание.

Провал ГКЧП был предопределен не столько полной социально-экономической безграмотностью тогдашней правящей элиты (включая и будущих демократических реформаторов), сколько несамостоятельностью путчистов: насколько можно судить, они действовали по согласованию с Горбачевым и в рамках его тактической комбинации. Победи они – Горбачев бы вернулся в новую страну ее президентом и стал бы с удовольствием руководить по новым жестоким правилам. В случае же поражения он оказался бы (и оказался в итоге) невинной жертвой, свободной от ответственности за то, что, по всей вероятности, разрешил сторонникам жестких мер попытаться их осуществить, – разумеется, исключительно в свое отсутствие.

Такое поведение Горбачева было обычным для него, но оно отражало и глубину разложения советской управляющей системы, которое проявлялось на всех уровнях.

— Я, конечно, не могу быть совершенно уверена; ведь у меня нет под рукой нот; впрочем, мне кажется, это будет вот так: тра-ля-ля-ля-ля-ля-ля, трам-та-рам-ля-ля-ля-ля! Ну а потом повторяется.

Насколько можно судить сейчас, первоначально ГКЧП был подготовлен по всем правилам науки о государственных переворотах небольшой группой специалистов. По этим правилам демократические лидеры и представители либерального крыла ЦК должны были быть интернированы в ночь с 18 до 19 августа, до официального сообщения о создании ГКЧП, и помещены в санатории и пансионаты ЦК КПСС. И страна, проснувшись, увидела бы по теленовостям пламенных борцов с «привилегиями номенклатуры» на фоне советской номенклатурной роскоши, в столовых закрытых спецраспределителей, на прогулках по аллеям роскошных по тем временам парков.

Молчание.

На этом массовое сочувствие к ним в тогда еще далеко не голодной, но разъяренной дефицитом и полным отсутствием некоторых привычных продуктов стране закончилось бы, и ей стало можно бы нормально руководить.

Однако в разложившейся системе управления сохранилась сильнейшая внутренняя конкуренция, заложенная Сталиным, но еще при Брежневе окончательно сменившая свои критерии. В результате профессионалы были отодвинуты от подготовки «спецмероприятия», и осуществление плана взяли на себя совершенно другие люди, не обладавшие должным опытом и кругозором. Некоторые из них в силу своей некомпетентности чудовищно прославились в последующих событиях, в частности, в первой чеченской войне.

— Да… по-моему, это очень мило… и очень торжественно и выразительно, но только если выдержать андантино и пианиссимо.

Не имея должной квалификации и мысля категориями десантных полков, а чаще и вовсе батальонов (по некоторым свидетельствам, ключевую роль в подготовке и реализации плана «перетянул» на себя герой Афганистана и будущий Министр обороны России «Паша-мерседес» Грачев), эти люди не могли представить себе целых аспектов взятой на себя работы. Соответственно, не могли они и предусмотреть практически неизбежного развития событий. Все, что им удалось, – это заботливо и умело сконцентрировать в руках все рычаги управления… и продемонстрировать свою полную некомпетентность.

Молчание.

Действительно, «Альфа», насколько можно судить, не выполнила приказ интернировать Ельцина, который все-таки был отдан. Однако к тому времени военных и представителей спецслужб такое количество раз «подставляли» их руководители, что они просто отказывались выполнять политически опасные приказы, отданные не в письменном виде. (Во время ГКЧП это ярко продемонстрировал заместитель командующего ВДВ генерал Лебедь, после опыта ввода войск в Тбилиси в январе 1989 и в Баку в январе 1990 года выполнивший приказ об «обеспечении порядка» перед Белым домом дословно, так что у его защитников возникло ощущение перехода батальона тульских десантников под его командованием на их сторону.)

— Ах, леденцы, леденцы! Но я никогда не позволяю им есть сладости. Да, впрочем, они и не могут, во всяком случае пока у них нет зубов.

Скорее всего, приказ был отдан в устной, а не в письменной форме, что в случае его исполнения создавало для офицеров «Альфы» заведомо неприемлемые, с учетом накопленного к тому времени опыта, риски.

Молчание.

Другим – и совершенно бесспорным – проявлением разложения системы управления было поведение руководства и личного состава КГБ. Увидев себя отстраненными от процесса государственного переворота и осознав утром 19 августа (при виде демократов на свободе, в отличие от переворота Ярузельского в Польше) полную бредовость действий тех, кто перехватил у него управление, КГБ не стал защищать государственную безопасность ни в одной из противостоявших друг другу форм. Отказавшись от исполнения своих прямых служебных обязанностей, составлявших единственный смысл и оправдание ее существования, самая могущественная структура советской системы управления самоустранилась, по сути дела объявив нейтралитет и подготовившись защищать лишь собственные здания.

— Что?!

Вхождение во власть: почему Гайдар и откуда безответственность

Молчание.

Вопреки распространенным слухам, 19 августа 1991 года Гайдар отнюдь не предал ГКЧП анафеме. В тот день он лишь позвонил экономическому помощнику Горбачева Ожерельеву с вопросом, может ли он чем-то помочь. Отсутствие внятного ответа освободило Гайдара от лояльности своему шефу, – Горбачеву, – и лишь на следующий день, 20 августа собранное им партсобрание его Института приняло решение о выходе сотрудников из КПСС и ликвидации парторганизации. Вечером того же дня (а отнюдь не 19 августа) Гайдар направился в Белый дом.

— Нет, нисколько… продолжайте. Да, он здесь… пишет. Нет, это ему не мешает.

Его вхождение в новую власть началось там в ночь с 20 на 21 августа, когда через будущего руководителя своего аппарата Головкова он познакомился с государственным секретарем РСФСР, свердловским преподавателем марксистко-ленинской философии Бурбулисом. За два с небольшим года до того последний убедил демократов Межрегиональной депутатской группы Съезда народных депутатов СССР сделать своим лидером капризного опального партократа Ельцина и стал для него незаменимым.

Молчание.

Стоит отметить, что путч ГКЧП проходил под контролем расположенного недалеко от Белого дома посольства США (сообщалось даже, что первоначально после своего выступления с танка Ельцин бросился туда), представители которого твердо, ссылаясь на свою полную осведомленность отвечали на панические звонки американских туристов, находившихся в стране, что «все кончится за два дня, ничего страшного не случится и менять никакие планы не надо».

— Хорошо. Я приду, если смогу. (В сторону.) Господи, просто рука отваливается держать эту штуку. Чтоб ей…

Утром 19 августа Ельцин был искренне поражен тем, что его не арестовали, а ночь с 19 на 20 августа еще была страшной даже для руководства демократов. А уже во вторую ночь путча, с 20 на 21 августа выбравшие демократию представители советской элиты твердо уже знали, что «все это понарошку» и что они победили. Вероятно, знал это и Гайдар, когда находился в Белом доме.

После провала ГКЧП власть упала Ельцину в руки, – и он сломал шею, а заодно и страну о вечную проблему всех революционеров: принципиальное несовпадение функций взятия власти и ее использования. Добившись наконец власти, он понятия не имел, что с ней делать, – и отдавал себе в этом отчет.

Молчание.

Как и вся страна, он был захвачен в то время страстной, отчаянной жаждой чуда. Это было естественно, ибо одно чудо свершилось только что, на глазах всех и с участием многих: рухнула власть партхозноменклатуры, казавшаяся незыблемой целым поколениям. А раз чудеса бывают, – они вполне могут (и даже обязаны!) продолжаться.

Любой человек с недостаточной управленческой, да и обычной житейской культурой склонен искать палочку-выручалочку, панацею от всех болезней, – а в условиях революции, слома всей повседневной жизни стремление овладеть ей (а для начала найти того, кто ее даст) становится почти всеобщим.

— Нет, нет, нисколько. Я люблю поговорить… Только боюсь, не задерживаю ли я вас…

В то время в Советском Союзе было довольно много известных профессиональных экономистов, на фоне которых Гайдар не просто терялся, а и вовсе не был заметен. Сегодня, с высоты нашего сегодняшнего знания, они кажутся наивными, – но для своего времени были совсем не плохи. И все, кто хоть что-то понимал в реальной экономике, говорил о сложности ее положения и, соответственно, предлагал сложные меры, обещая лишь медленное и трудное улучшение.

Молчание.

Это раздражало Ельцина и было для него совершенно неприемлемо.

Разрушитель по натуре, он не мог и не хотел склеивать обломки сгнивших государственных институтов управления, – а без этого сложные меры просто некем и нечем было осуществлять. Союзные министерства доработали до 15 ноября, после чего были ликвидированы; российские органы власти имели опыт решения лишь крайне ограниченных, частичных задач в рамках единого союзного управления и при этом, как и союзные, не имели представления ни об управлении рыночной экономикой, ни о переходе к ней.

— Что, гости?

Однако авторитет советских органов власти был колоссален, и при желании его вполне можно было использовать. Достаточно вспомнить, что, когда Ельцин с Кравчуком и Шушкевичем 8 декабря 1991 года окончательно добили Советский Союз Беловежскими соглашениями, они сами боялись, они чудовищно пили от ужаса, потому что прекрасно ощущали, а может, и понимали, что совершают преступление, за которое будут прокляты и они сами, и их потомки. Участники тех событий даже в тщательно выверенных воспоминаниях дают просто феерическое описание действий и интонаций, показывающих: демократы прекрасно понимали, что уничтожают еще вполне жизнеспособный организм, и страшно боялись, – но им очень хотелось власти, хотелось покататься в фольклорных «членовозах». (Кстати, Гайдар вместе с Бурбулисом, Шахраем и Шохиным вился у них под ногами, обеспечивая этот процесс, хотя его обычно не вспоминают, и даже, насколько можно судить, подготовил окончательный текст Соглашения о создании СНГ, автором которого обычно считается Шахрай.)

Молчание.

Но главная причина неприятия Ельциным сложных мер заключалась не в его ориентированности на разрушение и враждебности к самой идее Союза (при том, что реализовывать сложные меры в то время могли только союзные структуры), а в жгучей потребности явить чудо «прямо сейчас». Ельцин опирался на советский «средний класс», – в основном инженерно-технических работников, – который стал главной движущей силой демократической революции и дал Ельцину колоссальный кредит доверия, которого хватило не то что до расстрела Дома Советов, но и до начала чеченской войны, до страшного новогоднего штурма Грозного. Да, потом, в ходе либеральных реформ (и прежде всего либерализации цен) он во многом благодаря Гайдару покончил жизнь социальным самоубийством, – но тогда, после провала ГКЧП, он был колоссальной силой, доверие которой надо было оправдать как можно быстрее, – а для этого требовалось чудо.

— Нет, мы никогда не кладем на них масла.

Гайдар был единственным экономистом, которое это чудо бестрепетно, с драконовской простотой и полной однозначностью пообещал.

Молчание.

Причина поразительной безответственности Гайдара (как и других либеральных реформаторов; безответственность была одним из важнейших критериев их отбора) заключалась далеко не только в специфике его характера, воспитания и участия в перехваченном американцами «андроповском проекте». Важную роль играла простая безграмотность, незнание реалий повседневной экономической жизни, – дополненное, правда, сильнейшим нежеланием эти реалии знать.

Советская система образования в силу своей идеологизации (и того, что практическое управление осуществлялось во многом теневыми и уж точно в основном неофициальными методами) давала выпускникам вузов лишь знания того, «как должно быть». Это знание дополнялось и надстраивалось (а частью и опровергалось) пониманием реального устройства жизни во время завершающей части обучения, которое шло уже непосредственно в ходе работы на производстве или в научных структурах.

— Да, это прекрасный способ. Но все поваренные книги говорят, они становятся вредны, когда проходит сезон. Да он их все равно не любит… особенно консервированные.

Гайдар и представители ядра либеральных реформаторов, попав в «андроповский проект» (или обслуживающие его структуры вроде ВНИИСИ) почти сразу после вуза и тут же погрузившись в зарубежный опыт и проблемы реформ, практически не сталкивались с реальным устройством советской экономики, советского общественного организма в результате не знали ее. Вне зависимости от формальных званий они действительно оказались «правительством младших научных сотрудников», – потому что старшие научные сотрудники уже понимали, как устроена экономика и ее элементы, какова инерция и взаимосвязь управленческих, технологических и инвестиционных процессов и, соответственно, что с ней можно пытаться сделать, а чего нельзя.

Кроме того, техническая интеллигенция в силу своего образования и повседневного опыта понимает наличие объективных законов природы. Грубо говоря, если двигатель крутится, его нельзя мгновенно остановить; если он стоит – его нельзя мгновенно запустить. Если станок рассчитан на 1200 оборотов в минуту, то он не может дать в десять раз больше, у него есть некоторые ограничения.

Молчание.