Соловьев Владимир
Буддийское настроение в поэзии
Владимир Сергеевич Соловьев
Буддийское настроение в поэзии
Комментарии доктора ист. наук Н.И. Цимбаева.
Сохранено деление на страницы, номер страницы издания проставлен в конце каждой страницы. Курсив в книге заменен на выделение двумя _подчеркиваниями_. Ссылки на комментарии заключены в {фигурные скобки}
Многие из наших писателей уже находили в легендах буддизма мотивы и сюжеты для своих произведений; но настоящим представителем буддийского _настроения_ должно признать такого поэта, который, по-видимому, вовсе не интересуется буддизмом и вообще строго охраняет свой русский стих от всяких чужеродных имен и терминов {1}.
Литературная значительность гр. А. А. Голенищева-Кутузова достаточно признана и публикою,- его стихотворения издаются в третий раз {2},- и Академией наук, избравшей его в члены-корреспонденты и поручающей ему оценку поэтических сочинений, представляемых на Пушкинскую премию. Это признание вполне заслуженно: если не по возрасту, то по литературному типу гр. Кутузов может быть назван \"остальным из стаи славной\" {3} тех поэтов, которые явились вслед за Пушкиным и Лермонтовым; более чем у кого-либо в его стихе слышится какое-то пушкинское веяние; рамки трех главных его произведений (\"Старые речи\", \"Дед простил\" и \"Рассвет\") не выходят из пределов той \"деревни, где скучал Евгений\" {4}, а в первой из этих трех поэм к пушкинскому внушению нужно отнести и главный характер и развязку. Но при этой зависимости, о которой я упоминаю, конечно, не для упрека, между поэзией Пушкина и гр. Кутузова существует - не говоря о силе и размерах ясное различие в настроении и тоне. У Пушкина тон бодрый, радостный и уверенный; при самых языческих, мирских и даже греховных сюжетах настроение его все-таки христианское,- это поэзия жизни и воскресения. У гр. Кутузова, напротив, тон мирный, настроение безнадежное, он поэт смерти и Нирваны, хотя это последнее столь ныне злоупотребляемое слово и не встречается в его стихах.
67
Гейне разделял умы на \"эллинов\" и \"иудеев\"; наш поэт не принадлежит ни к тем, ни к другим; он буддист,- разумеется, не в смысле каких-нибудь догматов и учений, а в смысле того душевного настроения, которое кристаллизовалось исторически в религии Шакъямуни {5}, но может существовать индивидуально, независимо от нее. Я имею в виду не порицание и не похвалу, а пока только _определение_. Я вывожу его из разбора трех названных поэм, на которых главным образом основано литературное значение нашего поэта. Помимо намерения, а может быть и помимо сознания автора, эти три лирические поэмы связаны между собою как последовательные ступени в развитии одного
и того же настроения*.
II
Одинокий, во всем отчаявшийся преждевременный старик возвращается после многих лет странствования в свой деревенский обветшалый дом, где его узнает и приветствует только дряхлый пес. Все остальное ему чуждо, он окружен бледными призраками воспоминаний и мертвыми следами минувшего.
Он в них безмолвно, тихо бродит,
Как гость могил, среди крестов
И сердцу милых мертвецов
По ветхим подписям находит
И внемлет смертный их покой,
К гробам приникнув головой.
В толпе иных воспоминаний
Живей являлоса одно.
Огнем несбывшихся желаний
Больнее душу жгло оно {6}.
Найдя старую тетрадь дневника, унылый шутник читает в ней краткую историю своей любви к жене приятеля и деревенского соседа. Эта история проста и обыкновенна.
Ведь замуж вышла ты и рано и случайно.
Попался \"человек хороший\", полюбил...
Ему ты отдалась, хотя, быть может, тайно
И сознавалась в том, что чужд тебе он был.
Этот \"хороший человек\" оказывается таковым лишь в самом широком смысле. При совершенной умственной пустоте он так груб, что обнимает и целует жену при по
__________
* Внешний признак принадлежности этих пьес в лирической, а не в эпической поэзии состоит в _безымянности_ действующих лиц. Только второй рассказ приближается несколько к эпическому строю, соответственно чему и два главные лица в нем обозначены хотя и не именами, а титулами.
68
стороннем, и в конце концов под влиянием вина увлекается азартной игрой и проигрывает в одну ночь все свое состояние, после чего его постигает удар паралича. Накануне этой катастрофы жена имела краткое любовное объяснение с героем и назначила ему свидание:
\"Я завтра вечером останусь здесь одна
У мужа в городе какое-то есть дело.
Пройдите прямо в сад - под липой у ручья
Мы с вами встретимся - там ждать вас буду я\".
Но ждать пришлось не ей, а ему, и ждать до самой полночи.
Петух вдали пропел. С ручья вдруг потянуло
Холодной сыростью в тумане спящих вод...
Ждать больше нечего - она уж не придет...
И счастью не бывать! - сомненье мне шепнуло.
Должно быть счастье то чужое,- не мое!
Я поднял голову - и увидал... ее!
..................................
\"Что ж не кидаетесь навстречу вы ко мне?
Я - видите - свое сдержала обещанье:
Я ваша... я пришла на тайное свиданье,
В потемках крадучись, забыв и стыд и честь.
Да смейтесь, радуйтесь же! - добрую вам весть
С собой я принесли: он болен, умирает...
Он в этот самый миг, быть может, призывает
Жену любимую. Да нет жены! Она
Ушла к любовнику - любимая жена!\"
Так как растерявшийся герой хранит глубокое молчание, то героиня продолжает иронизировать и наконец разражается рыданиями. Герой все-таки упорствует в безмолвии и наконец должен выслушать следующее объяснение:
\"Вы видите ли,- так она мне говорила,
Пока он счастлив был, его я не любила.
Вы это поняли, вы это знали... Да,
Скрываться нечего, и тайны нет меж нами.
Мне душно было с ним - легко мне было с вами.
Меня манили вы украдкою.- Куда?
К блаженству ль, к гибели? - Я спрашивать боялась...
Как птица в клетке я бессмысленно металась.
И - правду горькую примите не сердясь
От скуки завлекла и полюбила вас.
.....................................
Тот муж теперь исчез... Полуживой калека,
Беспомощный бедняк явился предо мной
И, глядя мне в глаза с покорною тоской,
Боясь не встретить в них желанное участье,
Молил последнее ему оставить счастье
(То, что он требовать бы мог!) - любовь мою...
И жалко мне его - и я его люблю!
А к вам теперь пришла проститься. Виновата
Во всем случившемся, быть может, я одна.
69
И в наказание за то нести должна
Суровый, тяжкий крест! К былому нет возврата.
Забудьте же меня, как я забуду вас,
А мне... О! мне давно пора расстаться с вами,
Пора идти к нему!.. Все кончено меж нами\".
И, смолкнув, от земли не поднимая глаз,
Как будто торопя забвенье и разлуку,
Она холодную мне протянула руку.
Герой, которому следовало бы говорить несколько раньше, тут вдруг упускает прекрасный случай промолчать и хоть к самому концу соблюсти свое достоинство.
\"Ужель возврата нет? - я горько прошептал,
Ужель за краткий час счастливого забвенья
Должна разбиться жизнь? Ужели нет прощенья?
Не верю! - вновь должны сойтись мы!.. Но когда?\"
Она окинула меня печальным взором;
Не то с усмешкою, не то с немым укором
Тот взгляд ответил мне: \"Конечно, никогда!\"
И молча я смотрел, как призрак удалялся,
Как в мраке скрылся он,- и я один остался.
Итак, дело кончается торжеством des ewig-Weiblichen* - торжеством легким, так как das zeitlich-Mannliche** могло бы быть лучше представлено. История эта есть, конечно, вариация на пушкинскую тему:
Но я другому отдана
И буду век ему верна {7},
вариация, однако, ослабленная. Пушкинская Татьяна отвергает Онегина, которого любит, и остается верна мужу, которого никогда не любила и которого не имеет причины жалеть, так как он здоров, самоуверен и самодоволен. Следовательно, она поступает исключительно в силу нравственного долга,случай редкий и интересный. Для героини гр. Кутузова исполнение долга значительно облегчается двумя обстоятельствами: во-первых, она, в сущности, не любит героя, она сама признается, что только от скуки завлекла его, а во-вторых, она жалеет своего беспомощного мужа. Всякий поймет, как трудно для сколько-нибудь тонкой женской натуры обманывать полуживого, но все-таки сознающего и чувствующего калеку и, следовательно, как легко ей остаться верной долгу при таких условиях. Отвлеченная идея обязанности мало говорит женскому созна
____________________
* Вечной женственности (нем.).- Ред.
** Преходящей мужественности (нем.).- Ред.
70
нию - другое дело, когда она осязательно воплощается в лице беспомощного жалкого существа, требующего любви и попечений. Если эта женщина от скуки готова была полюбить другого, то теперь ей некогда скучать, ее жизнь перестала быть пустою, у нее есть хотя скорбное и тяжелое, но зато ясное и настоятельное дело. И однако, несмотря на то, что нравственный исход коллизии так облегчен для нашей героини, все-таки не видно, чтоб этот исход был ее собственным, безусловным и бесповоротным решением: является сильное подозрение, что добродетельная развязка обусловлена неловкостью и безответностью героя. Еще до катастрофы ясно, что этому человеку счастливым любовником не бывать. Когда ему назначают тайное свидание, он говорит merci.
Я руку взял ее - рука ее дрожала.
С блаженной радостью прижав ее к губам:
\"Вы осчастливили меня,- спасибо вам!\"
Сказал ей тихо я. Она не отвечала.
Люди, не лишенные такта, в известных случаях воздерживаются от прямых изъявлений благодарности. Дальше - еще хуже. Когда не нужно, он говорит, а когда необходимо поддержать и ободрить бедную женщину, он молчит как рыба, чтобы опять заговорить, когда уже все кончено. Вообще он не обнаруживает ничего, кроме чистосердечия, а с таким прекрасным душевным качеством никак не следовало бы забираться ночью в чужой сад. Что касается до героини, если бы ее благое решение было принято сразу и окончательно после катастрофы с мужем, из жалости к нему, то ей вовсе незачем было бы идти на тайное свиданье. Для холодного объяснения достаточно было бы письма. Или она боялась, чтобы герой, просидевши до утра над ручьем, не получил насморка? Впрочем, как мы видели, он и сам оказался достаточно благоразумным и собирался уходить домой еще при первых петухах. Мне кажется несомненным, что решение было принято на месте свидания, вынужденное безнадежно пассивным поведением героя. Она пришла в состояние крайне возбужденном, полуистерическом и сама не знала, чем это кончится; но когда оказалось, что герой так же мало способен на какие-нибудь поступки, как если бы и он был поражен параличом, тогда в ней произошла спасительная реакция, и она совершенно искренно объявляет свое решение расстаться с ним навсегда и вернуться к исполнению долга. Но так как другого ей ничего и не оставалось, то здесь нет места для нравственной коллизии, и читатель остается в не
71
известности относительно будущей судьбы героини: сохранит ли она свою добродетель при возможной встрече с другим, менее простодушным, поклонником?
Нужно, однако, заметить, что слабость характеров и неясность положения закрываются здесь великолепными лирическими местами. Читатель забывает и несостоятельность героя, и сомнительную доблесть героини, под впечатлением таких, например, стихов:
Она умолкнула, и посреди молчанья
Ясней, понятней слов, послышались рыданья.
Я их не прерывал. Что мог сказать я ей?
Сама природа-мать ее слезам внимала,
И ночь-волшебница любовней и нежней
Свой голубой покров над нею простирала.
Смиряла бережно мятеж больной души
И ласковый привет шептала ей в тиши.
А месяц между тем всплывал все выше, выше,
Все необъятнее, все глубже был покой,
Неотразимей он овладевал душой,
И слезы все лились обильнее и тише.
Грозы стихал порыв, и грусти кроткий луч
Из-под густых ресниц, слезами отягченных,
В глазах, вновь для меня знакомых и смягченных,
Блеснул мне как лазурь сквозь убегавших туч.
За подобные стихи можно простить автору и недостатки содержания, и некоторые странности вроде следующей. Выплакавшись вволю, героиня обращается к своему безмолвному собеседнику, между прочим, с такими словами:
Вас - _пришлого в дому, чужого человека_
Я мужу предпочла! Я с вами заодно
Его обманывать _тайком_ хотела...
Непонятно, какой смысл имеет здесь указание на _пришлого, чужого_. Разве было бы лучше, если бы она захотела иметь любовником своего родного отца, брата или рожденного в дому служителя? Это напоминает известный анекдот о девице, которая говорила: \"Хорошо было тебе, матушка, за батюшку замуж идти, а мне-то каково - за чужого!\" Было бы более понятно и согласно с обстоятельствами дела, если бы вместо того, чтобы упрекать себя за предпочтение чужого, она упрекнула своего сообщника за то, что, будучи не совсем чужим, а близким приятелем ее мужа, он решился его обманывать; но и в таком случае не следовало бы видеть отягчающего обстоятельства в том, что обман производился _тайком_, ибо \"откровенный и прямодушный обман\" еще менее возможен, чем \"родной любовник\". Если бы
72
героиня говорила так несообразно в начале своей истерики, то можно было бы подумать, что автор намеренно изобразил замешательство ее мыслей, но так как она говорит это, уже успокоившись, то здесь очевидный недосмотр, который необходимо будет исправить в следующем издании.
III
Повторяю, не только эти мелочи, но и более существенные недостатки характеров и действия не имеют особенной важности в этой _лирической_ поэме. Главное здесь - не лица и не то, что с ними происходит, а настроение, которое воплощается в живых образах рассказа и остается после его чтения. Это настроение есть с начала до конца - безнадежность. Жизнь бессмысленна, а счастье - мгновенная и обманчивая случайность. Герой раньше своей неудачи уже не верит в возможность счастья - разве только в ту единственную минуту, когда он стал неуместно благодарить за него. Он уже не верит на другой день, когда \"объят неведомой и странною тревогой, он шел не торопясь пустынною дорогой... И самая любовь, как ночь в красе своей, все становилася бледней и холодней\". А вот его заключение и мораль всего рассказа.
К чему мечтания, надежды лживый бред?!
Блажен, чье счастие судьбою позабыто.
Мое мелькнуло мне на миг и уж разбито!
Разбито почему? За что? - Ответа нет.
Но если бы оно и не было разбито несчастным случаем, то все-таки оно оказалось бы несостоятельным. В чем герой (или автор за него) полагает цель жизни, как он понимает ее смысл? Что мог и хотел он предложить бедной женщине, неудовлетворенной житейскою пустотою?
Той целью жизнь была во что бы то ни стало,
Жизнь, полная страстей, веселья и тревог,
С мечтами юности, с исканьем идеала,
Невиданных небес, неведомых дорог!
Она манила нас волшебной красотою
Туманов голубых, мерцаний и лучей
К той сказочной дали, любимой с детских дней,
Куда, летая, мысль уносится порою
На отдых от мирской, печальной темноты,
От скуки будничной, от зла и суеты.
Из всех этих прекрасных слов только три имеют некоторый определенный смысл, именно: страсти, веселье и тре
73
воги. Но эти три реальные фактора счастья были вполне доступны и мужу героини.
Доволен жизнию, он время проводил
И, кажется, равно от всей души любил
Тебя, и сельское хозяйство, и охоты,
Обеды жирные с гостями и вином,
И споры вечером за карточным столом.
Тут было, значит, место и страстям, и веселью, и тревогам, с присоединением еще такого полезного и интересного занятия, как сельское хозяйство. А сверх этого герой мог предложить своей возлюбленной лишь несколько \"голубых туманов\", которые вообще никому не заказаны и которые легко совмещаются со всею житейскою пошлостью. Если материальная жизнь бессмысленна, то она не приобретает смысла от присоединения к ней идеалов в форме неопределенной фантазии или праздного мечтания о невиданных небесах и неведомых дорогах. Это не жизнь; а жизнь - в законном браке или в прелюбодеянии - все равно сведется к тому, чем жил элементарный муж героини, и с тем же - рано или поздно - концом. Заключение, значит, остается отрицательное, безнадежное.
Тем не менее, если бы наш поэт остановился на этом первом рассказе \"Старые речи\", то я не решился бы обозначить его настроение как буддийское, даже в самом широком смысле этого термина; впечатление здесь двоится благодаря заключительным словам героини, которые, хотя без достаточной психологической мотивации, все-таки указывают на новый смысл жизни, открываемый нравственным подвигом и самопожертвованием. Этот мотив, хотя и неоригинальный, и невыдержанный, высказывается, однако, нашим поэтом с неподдельным вдохновением.
Один - вновь для нее далекий и чужой;
Один - униженный, забытый, оскорбленный,
Поверженный во прах, коленопреклоненный
Пред новой, чистою могучей красотой!
К ней не дерзает страсть поднять с моленьем очи,
Уста не властны ей слова любви шептать;
Ее желать нельзя, но и забыть нет мочи,
Возможно лишь бежать, бежать, бежать!
Куда-нибудь скорей в чужое отдаленье
В надежде там найти желанное забвенье.
Эта новая красота, хотя автор называет ее могучей, оказывается, однако, бессильной возродить своего поклонника к новой жизни; она оставляет ему только бегство и забвение.
74
Как бы то ни было, сам поэт не принимает буддийской морали своего рассказа, и господствующий в нем безнадежный тон он, в посвящении, пытается объяснить случайными, личными причинами:
От одиночества, от скуки
Я повесть эту написал;
Но труд свершая одинокий,
Все о себе, мой друг далекий,
Я вспоминал и тосковал.
......................
Казалось мне, что безвозвратно
Любовь и счастье скрылись вдаль!
Не оттого ль в строках тех внятно
Звучит сердечная печаль?
Не оттого ль веселья звуки
И радость жизни чужды им,
Что я слагал их в дни разлуки
Тоской глубокою томим?
Но воротись - улыбкой нежной
Мне душу снова озари,
Как светом утренним зари
Потемки ночи безнадежной
И сердце радостней, живей
Забьется, полное участья,
И - верю я - в груди моей
Еще найдутся песни счастья.
Нашлась только одна такая песня: это \"Сказка ночи\", следующая непосредственно за \"Старыми речами\". Это есть радостный гимн любви, единственный в поэзии гр. Кутузова, но и он оканчивается в минорном тоне.
Мне сказывала Ночь: \"Вас в мире только двое!
Сияние зари, мерцанье звезд полночных,
Равнины тихие и небо голубое
Весь этот мрак и блеск для вас - для вас одних.
Когда б друг друга вы не знали, не любили,
Когда бы чуждою тебе была она,
Ни эти небеса, ни звезды б не светили,
Простор, туман и даль к себе бы не манили,
И я сама, как смерть, была бы холодна\".
.........................................
Так говорила Ночь, и выше все и жарче
Зарницы страстные пылали в облаках,
Теплее ветерок дышал в ночных потьмах,
А образ милый твой все чаще и все ярче
Улыбкой, как лучом небесным, озарен,
Мне в душу проникал, глядел мне прямо в очи,
И взглядом повторял он ту же сказку Ночи
Про счастие любви... _Ужель то был лишь сон_? {8}
75
Да, по крайней мере, для поэзии гр. Кутузова это оказалось лишь сном. У него, как у настоящего поэта, окончательный характер и смысл его произведений зависит не от личных случайностей и не от его собственных желаний, а от общего невольного воздействия на него объективной реальности с той ее стороны, к которой он, по натуре своей, особенно восприимчив. Вторая его поэма, \"Дед простил\", представляет значительное развитие и углубление той же самой буддийски настроенной мысли, которая в \"Старых речах\" выражена еще неясно и которую в \"Посвящении\" и в \"Сказке ночи\" он пытался отвергнуть, хотя лишь на мгновение и без полной уверенности.
IV
Не весел что-то старый князь:
Его тревожат злые думы;
Глубоко в кресло погрузясь,
Молчит он, мрачный и угрюмый.
Пред ним молоденькая дочь
Сидит и книгу вслух читает,
Огонь в камине догорает,
А на дворе метель и ночь {9}.
Этот старый князь, когда-то обманутый и брошенный своею женою, которая ему оставила единственную дочь, скрылся с этою дочерью в деревне.
Кончался день, вставала ночь,
Одна звезда ему светила:
Одна любовь его живила
Его дитя родное - дочь.
И вот ее хотели у него отнять; явился \"человек чужой, веселый, дерзкий, молодой\"; она его полюбила и просит о согласии отца. Старик с гневом отказывает:
\"Нет, свадьбе этой не бывать,
Пока я жив!.. Уж гаснут силы;
Добресть хоть дайте до могилы
И в ней уснуть... Не долго ждать\".
Через три дня жених тайно увозит княжну. Отец, узнавши, пускается за ними в погоню при страшной метели; лошадь падает, он, обезумев, бежит пешком, бросает шубу, и на другой день его привозят домой обледенелого и умирающего. Между тем дочь успела обвенчаться; она пишет отцу и в ответ получает роковое известие:
76
Ужель разлуки краткий миг
Перенести не мог старик?!
Ведь дочь к нему бы воротилась,
Ведь все мгновенно б объяснилось,
Лишь только б увидал он их
Счастливых, светлых, молодых!
Лишь понял бы, что друг без друга
Им невозможно было жить,
Как невозможно птицам юга
Не мчаться вдаль и гнезд не вить.
Но эта птичья философия оказывается несостоятельной. Дочь застает старика уже на столе, и с нею делается страшная перемена:
Прислушайтесь: то не рыданья
Печали жгучей - то стенанья
Навек разбитой жизни - в них
Ни слез, ни звуков нет живых!
Давно ли полон был веселья
Влюбленный взгляд тех чудных глаз?
Теперь, как в мраке подземелья
Заглохший светоч, он погас.
Погас - и красота увяла,
И не играет в жилах кровь,
И жизнь поблекла, и любовь
Для сердца непонятной стала!
На мужа юная жена
Глядит с враждебностью немою;
Отныне навсегда чужою
Ему останется она.
Для них уж нет уединенья!
Их трое, муж, жена... и он!
Мертвец, не давший им прощенья,
Неумолим, непримирен
Стоит - и смотрит прямо в очи,