Айрис Мердок

ЗАМОК НА ПЕСКЕ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

— Пятьсот гиней! — воскликнула жена Мора. — Какое безобразие!

— Рыночная цена, — пробормотал Мор.

— Что ты там бормочешь? Выплюнь эту дурацкую сигарету, а то ничего не разобрать.

— Я говорю, это рыночная цена, — повторил Мор уже без сигареты.

— Бладуард написал бы задаром.

— Бладуард сумасшедший. По его мнению, писание портретов — порочное занятие.

— А я считаю, что правление вашей школы — собрание сумасшедших. У вас, должно быть, денег куры не клюют! Сначала это прожекторы для освещения, а теперь новая напасть. Освещать школу прожекторами! Словно за день эта школа не успевает намозолить глаза!

— Подождем Фелисити или без нее позавтракаем? — спросил Мор.

— Нет, ждать не будем. Она всегда приезжает домой такая хмурая, ей будет явно не до еды.

Фелисити, дочь Мора и Нэн, вот-вот должна была вернуться из пансиона, так как занятия отменили из-за эпидемии кори.

Они сидели за столом друг против друга. Крошечная столовая. Массивная полированная мебель. Створки окон распахнуты во всю ширь, а за ними жаркий, томительный полдень. И небольшой палисадник, А дальше дорога, по обочинам стоят аккуратные домики, глядясь окнами друг в дружку, как в зеркало. Городок застроен сплошь новыми домами, вполне в современном духе и весьма солидными. Над крытыми красной черепицей крышами, над поникшей листвой деревьев возвышается в сонном мареве середины лета неоготическая башня школы Сен-Бридж, где учителем и куратором служит Мор. Сейчас время ленча.

— Пить хочешь? — спросила Нэн. И налила себе из большого сине-белого кувшина.

Мор передвинулся вместе со стулом, чтобы выбрать что повкуснее из ряда наполненных компотом бутылок, стоящих на буфетной доске. Единственное преимущество этой столовой — до всего можно дотянуться рукой.

— А Дональд придет вечером повидать Фелисити? — спросила Нэн.

Дональд, сын Нэн и Мора, учился в шестом, выпускном, классе Сен-Бридж.

— У него дежурство в младших классах, — сказал Мор.

— Скажите, пожалуйста, дежурство в младших классах! — передразнила Нэн. — Ты бы мог избавить его от дежурства в младших классах! Вы трусы оба, каких свет не видывал. Не дай Бог нарушить правила! Можно подумать, ты дал клятву верности Сен-Бридж!

— Дон сам против привилегий, — коротко бросил Мор. В сущности, с этого пункта и начался сегодняшний спор. Без особого энтузиазма Мор резал ножом мясо. — Поскорее бы Фелисити приехала.

— Нет, я все-таки поговорю хорошенько с Доном, — сказала Нэн.

— Только не пили его насчет экскурсии.

Дон мечтал на каникулы поехать в горы. Родители были против.

— Что значит — «не пили»! — возмутилась Нэн. — За поступки детей отвечаем мы, взрослые.

— Пусть сначала сдаст экзамены, потом поговорим. Зачем ему лишние волнения. Дональду вскоре предстоял вступительный экзамен по химии в Кембридж.

— Пустим все на самотек, а потом нас поставят перед фактом, — возразила Нэн. — Мне Дон сказал, что от этих альпинистских планов они отказались. А вот миссис Пруэтт вчера сообщила, что вопрос все еще обсуждается. У вас там детишки, кажется, взяли за правило лгать родителям, вопреки всем разговорам о правдивости.

Хотя Мор нынче полностью отошел от религии, все же воспитан он был как методист. Поэтому глубоко верил, что безупречная честность — основа и условие существования всех прочих ценностей. Тем горше было обнаружить, что его собственные дети, можно сказать, достаточно равнодушно воспринимают этот постулат. Он отодвинул тарелку.

— Не будешь есть? — деловито спросила Нэн. — Ну так я доем, согласен? — Потянувшись острозубой вилкой через стол, она забрала мясо с тарелки Мора.

— Слишком жарко, не хочется есть, — сказал Мор. Он посмотрел в окно. Башня школы нелепо торчала в дрожащем от зноя мареве. С проходящей неподалеку магистрали доносился приглушеный, не прекращающийся и днем шум автомобилей. Городок расположился на полпути между Лондоном и побережьем. Среди полуденной жары этот шум напоминал жужжание насекомых в зарослях. Летом время тянется, тянется, тянется бесконечно.

— Помнишь, как Лиффи, бедная, не любила жару? — произнес Мор.

Лиффи, их собаку, золотистого ретривера, два года назад на шоссе сбила насмерть машина. Пес связывал Мора и Нэн, это была связь которую не смогли создать даже их дети. И Мор интуитивно нашел средство — чтобы задобрить Нэн, он вспоминал Лиффи.

Лицо Нэн в самом деле тут же смягчилось.

— Бедняжка, — вздохнула она. — Любила носиться по лужайке за собственной тенью. Просто до изнеможения.

— Любопытно, сколько еще продлится эта жарища, — проговорил Мор.

— В других странах наслаждаются летним теплом. А у нас только и разговоров что о жаре, — вздохнула Нэн. — Невыносимо.

Нэн доедала завтрак, Мор молчал. Семейная идиллия навевала на него дрему. Потянувшись, он зевнул и принялся разглядывать пятно на скатерти.

— Сегодня вечером мы обедаем у Демойта, ты не забыла? — напомнил он жене.

Демойт, бывший директор Сен-Бридж, ныне вышедший в отставку, по-прежнему жил в собственном обширном доме поблизости от школы. И по заведенному обычаю приглашал супругов Мор к себе отобедать. Для написания его портрета и была выделена сумма в пятьсот гиней, столь возмутившая Нэн.

— Вот наказание, я и забыла, — расстроилась Нэн. — Но там же скука смертная. Позвоню и скажу, что заболела.

— Неужели? Тебе же нравится туда ходить.

— Ах, оставь. А кто еще будет? — Нэн сторонилась шумных сборищ. А Мор, наоборот, любил.

— Будет художница, портретистка. Кажется, вчера приехала.

— А, я читала о ней в нашей газетке. У нее еще имя такое, потешное. Похоже на дождик…

— Рейн Картер.

— Рейн Картер! — воскликнула Нэн. — Бог мой! Дочь Сидни Картера. Он-то уж точно хороший художник. По крайней мере, знаменитый. Если уж так захотелось ухнуть кучу денег, пригласили бы его.

— Он умер. В начале года. Но, по общему мнению, дочь тоже справится.

— Еще бы, за такие деньги. Придется одеться соответственно. Она-то наверняка явится разряженная. Француженки — они такие. Вот не было заботы! Кстати, где же она остановилась? В «Голове сарацина»?

— Нет. Мисс Картер поживет в доме Демойта. Прежде чем начать писать, она хочет изучить характер, познакомиться с его окружением. Она подходит к портретистике фундаментально.

— Демойт, этот старый осел, наверняка будет в восторге. Но каково выражение! «Фундаментальная портретистика!» Сногсшибательно!

Ехидство Нэн больно задевало Мора, даже в тех случаях, когда не он, а другие становились его объектом. Когда-то Мору казалось, что злословит она лишь для того, чтобы защитить себя. Но время шло, и ему все труднее было верить, что Нэн так уж ранима. И все же он держался за созданный когда-то образ беззащитной Нэн уже исключительно ради собственного спокойствия.

— Ты ведь с ней не знакома, зачем же так злословить?

— Это что, вопрос? Прикажешь подумать над ответом? Они взглянули друг на друга. И Мор отвел глаза. Жена сильнее его. Мора глубоко ранило это открытие. И как ни уговаривал он себя, что сила-то ее идет от упрямства и от бессмысленного жестокосердия, чувство стеснения и обиды не проходило. Он видел ее насквозь, и прошло уже то время, когда удавалось укрываться от этого знания во влюбленности или, на худой конец, в равнодушии. Он порабощен. Он под пятой. Его непрестанно оскорбляют. Ранние годы их брака прошли в общем-то безоблачно. В те времена у супругов был один предмет разговоров — они сами. Этот источник не мог не иссякнуть, а новый им отыскать не удалось… и пришел день, когда Мор понял — та, с которой он до конца дней своих связан, вовсе не считает себя связанной: способность изменяться, возможность отдаляться от него, становиться независимой — эти права она сохранила за собой. В тот день Мор поспешил обновить в памяти свои брачные обеты.

— Извини. — Мор поставил себе за правило: виноват ты или нет, извиниться надо в любом случае. Нэн всегда была готова рассердиться, и надолго. Он первым шел на попятную. Ее упорство было бесконечно. — На самом деле, если верить Эверарду, она чрезвычайно застенчивая, наивная девушка. Рядом с отцом вела совершенно монастырский образ жизни.

Преподобный Джайлз Эверард был новым директором Сен-Бридж и носил прозвище Эвви-реви.

— Совершенно монастырский! — насмешливо воскликнула Нэн. — Во Франции? Это Эвви-реви так думает, он ведь как завидит кого-нибудь противоположного пола, сразу опускает очи долу, словно барышня. А с другой стороны, далее хорошо, что эта девица будет на обеде. По крайней мере, избавимся от Хандфорт, ты от нее без ума! — Мисс Хандфорт, домоправительницу Демойта, Нэн числила среди своих заклятых врагов.

— Совсем я не без ума от нее, но она такая энергичная, а Демойту рядом с ней хорошо.

— Никакая она не энергичная, — возразила Нэн, — просто голос громкий и болтовню не прекращает ни на минуту, даже когда прислуживает за столом. Меня прямо в дрожь бросает. Кто вообще против условностей, тому незачем держать слуг. Вот мороженое. Хочешь? Нет?

— Она поддерживает в Демойте бодрость духа. По его мнению, когда вокруг шум и гам, перестаешь углубляться в собственные горести.

— Несносный старикан. Глупости все это. Мор симпатизировал Демойту.

— Поскорее бы Фелисити приехала, — произнес он.

— Не тверди все время одно и то же. Можно у тебя взять ложечку для мороженого? Я свою в подливке испачкала.

— Мне пора в школу, — Мор взглянул на часы.

— Ты поел, но это не означает, что завтрак закончен. Еще не пятнадцать минут третьего, колокол не зазвонил. И нам надо поговорить с Фелисити о ее будущем, ты не забыл?

— А надо ли? — спросил Мор. Эта реплика была своего рода провокацией, от которой он не мог удержаться и на которую Нэн всегда ловилась. Часть повторяющейся схемы. Его грешок.

— Что значит «надо ли»? — Нэн умела спросить так, что ответ извергался из Мора автоматически.

— «Надо ли» значит, что я не знаю что по этому поводу думать. — Он ощутил внутри холодок, обычно предшествующий раздражению.

— Не беда, я знаю. Наши финансы и ее способности порядком ограничивают выбор, тебе не кажется? — Она посмотрела на Мора в упор. И снова не избежать ответной фразы.

— Давай подождем немного. Фелисити и сама еще не разобралась в своих желаниях. — Мор знал — Нэн может часами продолжать в таком же духе и при этом оставаться совершенно спокойной. Никакие доводы его не спасут. Рассердиться — вот его единственная по-настоящему действенная защита.

— У тебя привычка считать, что люди не знают чего хотят, если они не хотят того, чего хочешь ты, — заметила Нэн. — Ты смешон, Билл. Фелисити, конечно же, мечтает бросить школу. И если в следующем году она все же поступит на эти курсы машинисток, то уже сейчас нам надо подумать о средствах.

— Я не желаю, чтобы Фелисити стала машинисткой.

— Но почему? Если повезет, она может сделать приличную карьеру. Стать секретарем у какого-нибудь состоятельного мужчины.

— Я не хочу, чтобы она стала секретарем у состоятельного мужчины. Я хочу, чтобы она сама стала состоятельной женщиной и чтобы у нее самой был секретарь.

— Ты витаешь в облаках, Билл. Дети у нас совсем не вундеркинды, а ты их убеждаешь в обратном и уже тем самым делаешь несчастными. Втянул Дона в историю со сдачей экзаменов, ну так успокойся на этом. И если бы ты наш брак воспринимал более ответственно, то старался бы быть реалистом. Почувствуй же хоть немного ответственности за детей. Я знаю, насчет себя ты строишь разные фантастические планы. Но хотя бы ради детей сними розовые очки.

Мору стало не по себе. Выражение «наш брак» всегда резало его слух. Потому что всплывало всегда в связи с каким-нибудь неприятным замыслом, в правильности которого Нэн тут же начинала его убеждать. Он сделал над собой усилие:

— Может, ты и права. И все же я думаю, мы должны подождать.

— Я, несомненно, права.

Последняя реплика эхом отозвалась в голове Мора. Он постоянно осознавал опасность — в пику безапелляционности Нэн самому стать излишне безапелляционным. И он попробовал заговорить о другом:

— Ты сделала перестановку в комнате Фелисити. Но понравится ли ей?

Нэн любила переставлять мебель. Ее стараниями все в доме постоянно двигалось, смещалось, ничья собственность не уважалась, ничьи взгляды, ничьи привычки не учитывались: таким образом удовлетворялось, или так Мору казалось, желание Нэн ощутить себя полновластной хозяйкой в доме. За долгие годы он привык к этой нескончаемой кутерьме, но пренебрежение желаниями детей его обижало.

О другом Нэн не пожелала говорить.

— До чего же ты простодушен. По-твоему, все реакционеры считают женщин тупыми, а прогрессисты, наоборот, умными! На такой сентиментальный феминизм у меня нет времени. А вот ваш обожаемый Эверард ему очень привержен. Я тебе не рассказывала, он уговаривает меня произнести речь на этом глупом обеде.

В честь вручения школе портрета Демойта должен был состояться торжественный обед, дату еще не определили.

— Да, он мне говорил. Надеюсь, ты согласишься. У тебя наверняка хорошо получится.

— Нет, не хочу. Ну зачем и мне, и тебе строить из себя дурачков? Я и Эвви сказала. Ох, и глуп же он. Мужчины его поколения буквально напичканы возвышенными идеями насчет эмансипации женщин. Но если он представляет себе свободное общество в виде женщины, произносящей речь на торжественном обеде, то пусть поищет кого-нибудь другого. Он попросил меня «обдумать». Но я лишь рассмеялась. Да он просто смешон.

— Но ты должна попытаться. Вот ты жалуешься на замкнутость нашей жизни, но при этом не пытаешься ничего изменить, внести в нее что-нибудь новое, другое.

— Если ты думаешь, что из-за дурачеств на каких-то там глупых обедах моя жизнь станет, как ты прелестно выразился, менее замкнутой, то могу тебя поздравить — попал пальцем в небо.

Над деревьями поплыл колокольный звон. Пятнадцать минут третьего. Начало первого послеполуденного урока.

— Мне не нравится, что ты забросила немецкий. Давно уже ничего не учишь, разве не так?

Когда-то Мор тешил себя надеждой, что в силах расширить ее кругозор. В способностях Нэн он никогда не сомневался. И все надеялся отыскать в ней какой-нибудь талант. Дом был завален кучей вещей, намекающих на области, которыми он пытался заинтересовать жену: французские грамматики, грамматики немецкие, книги по истории, биографии, альбомы репродукций, среди них была даже гитара, на которой Нэн какое-то время бренчала, но так и не научилась играть. Нэн любила сокрушаться по поводу собственной бесталанности и в то же время совершенно не пыталась взяться за дело серьезно, это огорчало Мора. Она намеренно выбрала именно его в посредники между собой и миром и потом на него за это же сердилась. Знакомых у нее было мало, и из занятий только домашняя работа.

— Не зли меня. У тебя нет урока в два пятнадцать?

— У меня «окно», но надо пойти проверить тетради. Вот, кажется, и Фелисити?

— Это молочник. Кофе выпьешь?

— Возможно.

— Если не особо хочешь, не наливай, кофе стоит дорого. На самом деле, тебе ведь все равно, учу я немецкий или нет. Бредни, которыми тебя потчует Тим Берк, вот что тебе интересно. По-твоему, именно я, такая ограниченная, мешаю тебе сделаться в конце концов премьер-министром!

Тим Берк был ювелиром, старинным другом семьи. Попутно занимал кресло председателя местного отделения лейбористской партии и уговаривал Мора стать их депутатом в парламенте. Тут открывались любопытные перспективы. Мора глубоко занимала эта идея.

— Я еще всерьез не задумывался, но вижу, что ты уже напугана. — Он и не предполагал, что несогласие жены с его планами может так обижать его. Но во всем этом еще предстояло разобраться.

— Напугана! Ну и словечко ты нашел! Да я просто трезво смотрю на вещи. Я не хочу, чтобы над нами потешались. Милый мой, я все понимаю, это очень привлекательно, Лондон и все такое, а на деле все обернется вот чем — крохотное жалованье, гигантские расходы и никаких гарантий. Чтобы быть членом парламента, надо иметь постоянный источник доходов. Ты же хочешь объять необъятное. Отправить Фелисити в дорогую школу — твоя придумка. Послать Дона в Кембридж — тоже захотел ты.

— Он будет получать вспомоществование от здешней администрации, — пробормотал Мор. В настоящую минуту он не хотел вступать в спор. Предпочитал поберечь энергию.

— Ты не хуже меня знаешь, — продолжила Нэн, — что вспомоществование от администрации — это капля в море. Он мог бы поработать у Тима. Мог бы попутешествовать, посмотреть мир. А в Кембридже он одному лишь научится — подражать богатеньким приятелям.

— Его заберут в армию.

Убедив Дональда готовиться к поступлению в университет, Мор одержал победу, что случалось нечасто в его жизни. И вот с тех самых пор и расплачивался за эту победу.

— Беда в том, Билл, что, несмотря на все свои громогласные лейбористские декларации, в душе ты просто сноб. Ты мечтаешь, чтобы твои дети стали «леди и джентльмены». Но, не говоря уже о деньгах, ты, увы, просто не из того теста, из которого получаются общественные деятели. Пиши свой школьный учебник, так будет лучше.

— Я уже объяснял — это не учебник. — Мор писал книгу о природе возникновения политических идей. Писал уже несколько лет, работа продвигалась медленно. Но ведь у него так мало свободного времени.

— Ну, не сердись. Зачем сердиться. Что не учебник, это жаль, конечно. На учебниках можно неплохо заработать. А если мы срочно не достанем откуда-нибудь денег, то придется поумерить аппетиты. О каникулах на континенте останется только мечтать. Даже наш скромный отдых в Дорсете по сути своей будет испорчен, особенно если мы с Фелисити уедем прежде, чем закончится учебный год.

— Нэн, Бога ради, перестань! Хватит о деньгах! — Мор встал. Ему уже давно пора быть в школе.

— Когда ты вот так со мной разговариваешь, Билл, я перестаю понимать, зачем мы вообще продолжаем жить вместе. Я думаю, может, нам развестись? — Нэн время от времени повторяла эту фразу, всегда спокойным, бесстрастным тоном, избранным ею для споров с мужем. Это тоже была часть схемы. Настал черед реплики Мора.

— Не говори чепухи, Нэн. Прости, что своими словами тебя огорчил.

Сцена изменилась моментально. Нэн встала, и они вместе начали убирать со стола.

Из прихожей донесся какой-то звук.

— Фелисити! — воскликнул Мор и быстрым шагом прошел мимо жены.

Фелисити закрыла за собой дверь и поставила чемоданчик на пол. Родители смотрели на нее, остановившись в дверях столовой.

— Здравствуй, детка, — сказала Нэн.

— Привет, — ответила Фелисити.

Ей было четырнадцать лет. Тоненькая, стройная, для своего возраста довольно рослая, с очень светлой кожей, к лету имевшей обыкновение покрываться щедрой россыпью золотистых веснушек, с чуть выпуклыми глазами, которым было присуще вопросительно-изумленное выражение. Глаза у нее были материнские, синие, но при этом к синеве примешивался еще какой-то неуловимый затуманивающий синеву оттенок. У Нэн были темно-русые, от природы волнистые волосы. У Фелисити — такого же цвета, но светлее и не вьющиеся, собранные сейчас в конский хвост, торчащий из-под школьной шапочки. От отца она ничего не унаследовала. Дон, вот кто получил и темные, жесткие, курчавые волосы Мора и его костистое лицо с чертами неправильными до некрасивости.

Фелисити сдернула шапочку и метнула ее в направлении столика. Шапочка упала на пол. Нэн подошла, подняла шапочку и поцеловала дочку в лоб.

— Как занятия, детка, все благополучно?

— Ничего, нормально.

— Привет, старушенция, — улыбнулся Мор, похлопав дочь по плечу.

— Привет, папа. А Дон здесь?

— Нет, доченька, но завтра придет наверняка, — ответила Нэн. — Ты проголодалась? Я приготовлю завтрак.

— Я не голодная, — ответила Фелисити, берясь за ручку чемодана. — Ничего, папа, не волнуйся, я донесу сама.

— Что ты собираешься делать вечером? — спросила Нэн.

— Я же только что приехала. Еще не знаю.

Она начала подниматься по лестнице. Родители молча смотрели ей вслед. Через минуту наверху громко хлопнули дверью.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Был светлый тихий вечер. Затворив двери шестого класса, Мор широким шагом прошел по коридору. За дверью тут же поднялся приглушенный гул. Он только что провел урок истории на классическом отделении. Дональд тоже учился в шестом, но на естественнонаучном отделении, и вот уже два года как выбыл из числа учеников Мора, к величайшему облегчению последнего. Мор преподавал в Сен-Бридж историю, а если требовалось, то и латынь. Он любил свою профессию и знал, что обладает педагогическим талантом. В школе его уважали, а с уходом Демойта стали уважать еще больше. И созание этого в какой-то степени вознаграждало его за все неудачи в других «департаментах» жизни.

Выйдя из застекленных дверей главного корпуса школы и окунувшись в теплый солнечный свет, он почувствовал себя вполне довольным, частью оттого, что урок прошел хорошо, частью от предвкушения приятного вечера. В обычные дни между окончанием занятий и ужином повисала тягостная пауза, которую приходилось чем-то заполнять — чтением, проверкой тетрадок, бестолковыми разговорами с Нэн. Обычно это было самое бесполезное время дня. Но сегодняшний вечер сулил живую, захватывающую беседу с Демойтом в его необыкновенном доме. Если потороплюсь, думал Мор, то успею, прежде чем явится Нэн, выпить с Демойтом пару бокалов хереса. Нэн взяла за правило приходить позже, что неизменно сердило Ханди. Несомненно, будут вино и закуска. Нэн вообще-то не употребляла алкоголя, да и Мор позволял себе выпить лишь изредка, отчасти из-за того, что был воспитан в традициях трезвости, отчасти из соображений экономии, но с Демойтом или с Тимом иногда выпивал, хотя при этом почему-то всегда испытывал чувство вины.

Демойт жил в трех милях от школы, в прекрасном георгианском доме, именуемом «Брейлингское Подворье».

Этот дом он приобрел во времена своего директорства и его же намеревался отписать школе в своем завещании. Он наполнил дом сокровищами, среди которых выделялись старинные восточные ковры — предмет особой гордости Демойта. Он даже написал монографию на тему восточного ковроткачества, небольшую, но очень толковую. Демойт был истинным ученым. И Мор, которого природа наделила талантом учителя, но никак не ученого, без всякой зависти искренне восхищался его недюжинным умом; а в сильный, независимый характер и великолепное чувство юмора был, можно сказать, влюблен; к тому же и Демойт чрезвычайно благоволил к Мору. Мор частенько задумывался, что окажись Демойт в стане противника, это было бы очень и очень неприятно. Долгое пребывание Демойта на посту директора знаменовалось постоянными стычками с учительским коллективом, и о времени его директорства до сих пор упоминали не иначе как об эпохе «террора». Чувство, что ты надежно укрепился на своем месте, было в те времена для учителей Сен-Бридж роскошью, которой Демойт, ничтоже сумняшеся, их лишил. Как только в работе того или иного преподавателя случались погрешности, Демойт тут же начинал хлопотать о его увольнении; а уж если Демойт стремился к осуществлению чего-либо, то быстро добивался своей цели.

С Демойтом было трудно ужиться, но и с должности снять не так-то просто. Когда пришел возраст выхода на пенсию, он убедил правление продлить срок его директорства еще на пять лет, но и это время истекло, а он все продолжал возглавлять школу и ушел только в результате сильнейшего нажима, после того как школьный инспектор обратился в арбитраж. Лет десять назад Мор стал доверенным лицом Демойта, его правой рукой, посредником между директором и учительским коллективом, и, сначала неофициальным, а после уже и общепризнанным заместителем Демойта. Исполняя свои обязанности, Мор отдавал отчет, что наслаждается абсолютной властью, не испытывая при этом никаких угрызений совести за последствия. Он смягчал бремя тираний, будучи в то же время ее орудием и нередко вкушая сладость неограниченной власти.

Демойт хотел, чтобы Мор стал директором после его ухода, но поскольку Сен-Бридж принадлежал англиканской церкви, то и кандидат на место главы школы должен был, так требовало правление, хотя бы номинально быть англиканцем. Этому параграфу Мор не соответствовал, и буря, разыгравшаяся ради того, чтобы в школьном уставе изменили пункт о вероисповедании, окончилась ничем. Наверняка вначале Демойт строго придерживался параграфов устава относительно веры, но ко времени прихода Мора ортодоксальность директора успела поизноситься, превратившись в вежливый, но непоколебимый консерватизм. В годы правления Демойта Закон Божий, в сущности, не преподавался, если не считать избитых сведений и пения древних и новых псалмов; и мальчики знакомились с религией во многом так же, как с вопросами пола, собирая нескромные сведения из каких попало книжек. О чем заботился Демойт, так это о профессионализме в работе. Его подчиненные обязаны были взращивать молодую поросль, а за неумение взращивать их ждало увольнение, и с каждым годом жертв на учебном судне, именуемом Сен-Бридхс, становилось все больше, процесс выбраковки шел постоянно. Относительно морали и тому подобных высоких материй, Демойт придерживался взгляда, что если школяр успевает в латыни, то уж точно не станет негодяем.

Совсем иные взгляды исповедовал преемник Демойта, преподобный Джайлз Эверард, к которому Демойт относился с нескрываемым презрением и всегда, упоминая о нем, прибавлял «бедняга Эвви». Воспитание характера — вот что было ближе всего сердцу Эверарда, а успехи в латинской прозе и поэзии он считал как раз задачей второстепенной. Первым делом новый руководитель изменил учебный план, потому что именно в этом документе ярче всего отражалось увлечение Демойта «звездными» учениками; а появлением нового плана как бы провозглашался новый Сен-Бридж, обещающий сосредоточить свои усилия не на пестовании вундеркиндов, а на воспитании всех учащихся в духе высокой нравственности, в том числе посредственных и даже откровенно тупых. Демойт с гневной неприязнью следил за этими нововведениями.

Нэн всегда прохладно относилась к Демойту. Может, потому, что Демойт прохладно относился к ней; впрочем, как догадывался Мор, в любом случае эти двое не смогли бы стать друзьями. Нэн не терпела эксцентричности, которую раз и навсегда обозвала кривлянием. Наверное, она и мысли не допускает, размышлял Мор, что есть люди, полностью от нее отличающиеся. Помимо всего прочего, Нэн враждебно относилась к неженатым мужчинам, видя в их неустроенности нечто нездоровое и угрожающее, а Демойт за долгие годы одиночества, за годы тиранической власти над коллективом, преуспел в этом, так сказать, в квадрате. Он был страстным спорщиком и в редких случаях жертвовал остроумием в пользу такта. С одной стороны, по своим привычкам он был как бы консерватором, но, с другой стороны, гражданские институты громил на чем свет стоит. И в том числе, разумеется, институт брака. В священном домашнем уединении Нэн частенько позволяла себе выражение «наш брак», но касаться этой области отношений в компании посторонних, в общих чертах или в деталях, считала недопустимым. А где начиналась область обитания «посторонних»? Да тут же, за порогом ее дома. Демойту такая щепетильность была чужда, и он то и дело приводил Нэн в смятение своими пылкими замечаниями на тему семейной жизни. «Семейная пара — это опаснейший механизм»! — говаривал он, поднимая палец и наблюдая за выражением лица Нэн. «Брак есть выражение эгоизма, благоустроенного да еще и санкционируемого обществом. Семейному человеку ох как трудно войти в Царствие Небесное!» А однажды после какой-то его особенно колкой реплики, когда Мор вступился за Нэн, Демойт, можно сказать, выгнал обоих из дома, да еще и прокричал вслед: «Вы можете мириться друг с другом, но я с вами мириться не обязан!»

После этого Мору лишь с величайшим трудом удавалось убедить Нэн ходить вместе с ним на обеды к Демойту. Но в глубине души он понимал — если бросить уговоры и начать ходить одному, враждебность Нэн к Демойту удвоится и она не пожалеет сил, чтобы положить конец этой дружбе. Поэтому они ходили в гости вдвоем, но на обратном пути Нэн всякий раз давала волю своей язвительности. Вяло соглашаясь с жениными комментариями, Мор оправдывал свое мелкое предательство тем, что таким образом предотвращает более чувствительную для его самолюбия капитуляцию. Нэн соглашалась терпеть Демойта, но при условии, что Мор присоединится к ее неприязненному мнению; и чтобы умиротворить жену, Мор присоединялся, но при этом не переставая мысленно бичевать себя за малодушие.

Мор прошел по асфальтированной площадке, по привычке стараясь не смотреть на окна классных комнат, за которыми все еще шли уроки; с некоторым разочарованием он вспомнил, что сегодня Демойт будет не один. Мор иногда заезжал на Подворье поздно вечером, уже после ужина, но почему-то особенно драгоценны были для него короткие встречи перед обедом, когда вырвавшись из тусклых школьных стен, он остро наслаждался отдыхом в необыкновенной гостиной Демойта. Мор радовался, когда к Демойту приходили гости, и вместе с тем ему нравилось встречаться со стариком наедине, и если он успевал приехать к шести, то обычно так и получалось. Но сегодня вечером эта художница, мисс Картер, наверняка будет там. По отношению к данной молодой особе Мор испытывал какое-то смутное любопытство.

После того как несколько месяцев тому назад умер ее отец и газеты запестрели некрологами и хвалебными отзывами о его картинах, в этих заметках часто упоминалась и дочь. Кажется, она слыла талантливой. Эверард поделился впечатлением о ней, но ему, как выразилась Нэн, в том, что касается женского пола, доверять, в общем-то, было нельзя. Мысли о девушке улетучились как облачко, и Мор вновь задумался о Демойте.

Демойт и Тим Берк всегда были противниками в области политических взглядов, но несмотря на это Демойт поддерживал, к удивлению Мора, планы Тима — выдвинуть его, Мора, кандидатом от лейбористов. «Вреда от вас не будет, — говорил он Мору, — потому как, что бы вы там, в Вестминстере, ни делали, страной все равно управлять не будете, зато себе пользу принесете, вырветесь из этой проклятой рутины. Быть на побегушках у Эвви — жалкая роль, а больше вас здесь ничего не ждет. Мне думать больно об этом. Это так несправедливо». В последнем пункте Мор целиком соглашался с Демойтом. Но ему не хотелось, чтобы нынешним вечером, в присутствии Нэн, Демойт заговорил об этих планах, и поэтому надо успеть его предупредить. Если Демойт голосует «за», то Нэн тут же, автоматически, голосует «против».

Гараж, где стояли учительские велосипеды, представлял собой ветхое деревянное строение, оплетенное вьюнком, скрытое в мрачных зарослях, именуемых «учительским» садиком, и существовал параграф в «Правилах поведения школьника», запрещающий ученикам приближаться к этому участку. От гаража вела усыпанная гравием и поросшая сорняками тропинка. По ней можно было проехать к площадке, на которой стоял новенький «остин» Эверарда и громадный дряхлый «моррис» Пруэтта. Мор отыскал свой велосипед, проехал по чуть бугристой дорожке между деревьями; затем, одолев площадку, подъехал к воротам, за которыми в нескольких шагах чернела гладкая лента асфальтового шоссе. Автомобили мчались в обоих направлениях, и Мору пришлось ждать. Наконец он перебрался на другую сторону и поехал по склону вверх к железнодорожному мосту. Подъем был довольно крутой. Как обычно, он дал себе приказ — одолеть подъем единым махом, не сходя с велосипеда. И, как обычно, пришлось сделать передышку. Наконец он добрался до вершины и начал спускаться.

И вот вдалеке между деревьями замелькало Подворье. Отсюда, с этого места дороги, казалось, что дом стоит в полнейшем уединении. Городок на мгновение скрылся за мостом, а возвышающийся по другую сторону полей возле проходящей параллельно дороги торговый центр еще не успел показаться. Величественно-меланхолический дом Демойта вырисовывался как на картине; точно таким же был этот дом в те времена, когда в экипажах через грозящие нападением разбойников вересковые пустоши сюда наезжали из Лондона гости, привозя провинциалам известия о последнем театральном триумфе Гаррика и новейшие остроты Доктора. Вновь переждав на обочине, Мор переехал на другую сторону и свернул на обсаженную старыми вязами аллею, ведущую к дому. Трухлявые вязы давно уже были угрозой для проходящих и проезжающих под ними, но Демойт отказывался их выкорчевывать. «Пусть Эвви корчует после моей смерти, — отвечал он. — Я завещаю ему это удовольствие. У него в жизни так мало радостей».

Длинный фасад дома, выстроенного из розовых кирпичей, был снабжен четырьмя эркерами. Гости, идущие по аллее, могли видеть широкий, украшенный каменным фронтоном подъезд, но чтобы оказаться возле дверей, предстояло еще объехать обширный квадратный газон. Объехав, Мор оставил велосипед у стены бывшего каретного сарая и направился к дверям. Почувствовав, что за ним наблюдают, он поднял голову и в окне над парадным входом увидел мисс Хандфорт. Приветливо помахал ей. Мор был из числа любимцев Ханди.

Мисс Хандфорт встретила его в вестибюле, спустившись по витой лестнице с топотом, от которого затрясся дом. Это была крепкая, властная женщина средних лет с лицом льва и поступью носорога. В свое время она преподавала в начальных классах.

— Привет, — произнес Мор. — Как дела, Ханди? Как его светлость?

— Ленив и несносен, как обычно, — зычным голосом доложила мисс Хандфорт. — Вы, как всегда, пришли слишком рано, но ничего страшного. — Ханди никогда не называла людей по именам. Во время разговора она то и дело покашливала. — Подхватила какую-то ужасную простуду, хотя, как это меня угораздило в такую погоду, уму непостижимо. Может, это сенная лихорадка, но сено ведь уже убрали, впрочем, кто его знает. Если хотите умыться, идите, не стесняйтесь, дорога вам известна, сегодня лучше воспользоваться туалетной комнатой на первом этаже, если вам угодно. Его величество никак не встанут, а юная особа — в гостиной, это я говорю на тот случай, если вы хотите соблюсти приличия. Не хотите, так ступайте к гардеробной и стучите. А мне надо на кухню, обед на плите.

После чего, кашляя и чихая, мисс Хандфорт скрылась за обитой зеленым сукном кухонной дверью. А Мор проделал описанный ею путь к умывальнику и попытался отмыть руки. От износившейся резины велосипедного руля ладони сделались черными. Мылу грязь уступать не хотела, зато охотно перешла на полотенце. Тон, каким мисс Хандфорт упомянула о гостье, недвусмысленно намекал, что домоправительница относится к постоялице не очень дружественно, поэтому и Мор, махнув рукой на приличия, пошел наверх и постучал в дверь гардеробной. Изнутри донеслось какое-то ворчание.

— Можно войти, сэр?

— Нет, — раздался голос. — Уходите. Вы дьявольски рано притащились. Три минуты назад я еще спал. И вот теперь надо что-то решать относительно брюк. Не являться же перед вами в кальсонах. Там внизу, в гостиной, очаровательная леди.

Мор повернулся и медленно побрел вниз. По дороге зачем-то поправил галстук. Остановившись у двери гостиной, он посмотрел вдаль, туда, где комнаты, идущие одна за другой, сходились в перспективе на дверях кухни, в которых стояла Ханди и, по всей видимости, прислушивалась. Мор пожал плечами, этот жест мог означать что угодно. В ответ Ханди тоже пожала плечами и звучно втянула носом воздух. Что она хотела этим сказать, Мор не понял. Он вошел в гостиную и тихо притворил дверь.

В комнате, наполненной желтоватым вечерним светом, три высоких окна были широко распахнуты. Гостиная находилась в торцевой части дома, окна ее выходили на лужайку, отгороженную от ведущей к парадным дверям дорожки сложенной из крупных камней стеной. В глубине лужайки темнела густая тисовая изгородь, украшенная каменной аркой с железной калиткой, ведущей на следующую лужайку, которую из окон гостиной нельзя было разглядеть. Эту лужайку со всех сторон окаймлял широкий цветочный бордюр и ступени вели к расположенной на возвышении третьей лужайке. По обеим сторонам лестницы росли подстриженные кусты остролиста, а по верху обсаженного вьющимися растениями склона шла изгородь из самшита, как бы подчеркивающая разницу уровней. Наверху, на третьей лужайке, цвели розы, за ними начиналась шелковичная аллея. Еще дальше стеной стояли высокие деревья, в просветы которых зимой гляделись красные крыши домов, но летом ничего нельзя было разглядеть, разве что в одном месте, где зеленую стену разрезал указующий перст башни Сен-Бридж.

В гостиной никого не оказалось. Мор почувствовал себя спокойнее. Он вновь поправил галстук и осторожно опустился в кресло. Эта комната ему нравилась. В его собственном доме, несмотря на титанические старания Нэн подобрать всю обстановку по цвету и стилю, ощущения гармонии не возникало. Предметы оставались замкнутыми в себе, их форма и цвет никак не проявлялись. А здесь, в этой переполненной небрежно расставленными вещами комнате, все объединялось в вихре красного и золотого, и каждая вещь, отдавая дань целому, еще ярче проявляла свою индивидуальность. На полу лежал драгоценный ферганский ковер, наполовину скрытый под слоем плотно уложенных поверху маленьких ковриков, не менее прекрасных. Мебель стояла без всякого склада и лада, обеспечивая лишь одно — обилие ровных поверхностей, на которых теснились чашки, кубки, вазы, шкатулки вперемешку с фигурками из слоновой кости, нефрита, черного и желтого янтаря, агата. Вышитые подушечки громоздились на стульях и креслах в таком количестве, что толком и присесть было негде. Стены были оклеены бело-золотыми обоями, но являлись взгляду лишь фрагментами мехе развешенных под различными углами, переливающимися, подобно шерсти сказочных животных, коврами. Мор сидел, прикрыв глаза. Окружающие формы и ритмы расплывались и вместе с тем становились все более впечатляющими. Цветовой поток беспрепятственно вливался в него. Он отдыхал.

И вдруг очнулся, словно от неожиданного толчка. В глубине комнаты на столике стояла на коленях женщина. Он не заметил ее раньше, не только потому, что цвет одежды сливался с фоном, но и потому, что не ожидал увидеть кого-то здесь, в этой точке пространства. Она стояла спиной к нему, поглощенная, по всей видимости, изучением висящего на стене ковра.

— Простите! — вскочил Мор. — Я вас не заметил!

Она резко обернулась, столик накренился и едва не опрокинулся вместе с ней, но она успела спрыгнуть, хотя и очень неловко. Мор устремился вперед, чтобы поддержать ее, но она уже вскочила на ноги.

— Вы меня испугали. Я не слышала, как вы вошли. Они смотрели друг на друга. Мор увидел, что она очень маленькая, выглядит совсем юной, у нее короткие, по-мальчишески подстриженные черные волосы и очень румяные щеки, что на ней черная хлопчатобумажная блузка и цветастая красная юбка, что на шее бусы из больших красных шариков; и в тот же миг он будто увидел себя со стороны — немолодой учитель с унылым бледным лицом, уже начинающий седеть.

— Меня зовут Рейн Картер, — представилась девушка.

— А меня — Уильям Мор. Извините, что напугал вас.

— Не беспокойтесь. Я просто слишком углубилась в рассматривание ковра.

В ее интонациях промелькнула забавная значительность.

— Это одно из сокровищ мистера Демойта, — пояснил Мор. — Кажется, ширазский. — Какая же она маленькая, подумал он, совсем ребенок. Может, Эвви и в самом деле прав. Глаза темно-карие, беспокойные. Нос несколько широковатый, вздернутый. Довольно приятное лицо.

— Вы не ошиблись, ширазский, — отозвалась мисс Картер. — Как непостижимо сочетаются краски на ковре, вы обратили внимание? Каждая частичка переливается присущим только ей оттенком, а потом они сливаются в единый для всей поверхности цвет, точнее, в единый розоватый отблеск. — Она говорила наставительно и так важно, словно читала лекцию, и Мору это казалось и трогательным и вместе с тем чуточку смешным. Интересно, есть ли у нее талант живописца? Он протянул руку к ковру и осторожно притронулся к гладкой поверхности.

Мор подыскивал слова для ответа, но тут вошел Демойт. Повернувшись, Мор оглядел его с некоторым удивлением. В это время дня старик обычно появлялся в старой, усыпанной табаком, рыжей вельветовой куртке, с небрежно повязанным галстуком. Но сейчас он предстал в сером костюме, который надевал, насколько Мор знал, лишь по праздникам, и в приличном строгом галстуке. Плюс к этому — чистая сорочка. Наклонив голову, он не вошел, а как бы неожиданно вонзился в пространство комнаты. Годы ссутулили его спину, но он по-прежнему был высок ростом, и голова его была почти до смешного велика для ветшающего тела. И нос с возрастом тоже укрупнился. На испещренном морщинами сухом старческом лице ярко голубели глаза. Редкие седые пряди плотно прилегали к черепу, обнаруживая его шишковатость.

— Что я вижу! — возопил Демойт. — Вы не предложили мисс Картер вина? Деревенщина вы, Мор! Простите нам, мисс Картер, нашу неотесанность, уж такая у нас здесь жизнь. Я налью вам хересу. — И тут же взялся за бутылку.

— Спасибо, но я не осуждаю мистера Мора. Он лишь минуту назад разглядел меня. А вначале принял за орнамент на ковре. — С Демойтом девушка говорила чуть поживее, чем с Мором. И Мор это отметил. Хотя в ее английской речи не чувствовался акцент, все же закрадывалась мысль, что это не ее родной язык. Мору припомнилось, что мать у нее француженка.

— И не удивительно, дорогая, — ответствовал Демойт, — ведь вы прекрасны, как цветок, как птица, как антилопа. — Старик торжественно вручил девушке бокал.

И тут в дверях появилась мисс Хандфорт.

— Обед готов, — провозгласила она, — чего не скажешь о вас.

— Ступай, Ханди, — буркнул старик, — еще не время. Похоже, всем хочется как можно быстрее отправить этот вечер в прошлое. А между тем, лучшая половина мистера Мора все еще не явилась.

— Ну хорошо, так что же делать с обедом? Пусть кипит дальше до полного уничтожения или выключить и подать уже холодным? Мне все равно, хоть так хоть этак, но вы мне дайте указание.

Раздался стук в дверь, и в холл вошла Нэн. Мор увидел ее голову, неожиданно возникшую поверх плеча мисс Хандфорт.

— Нэн! — воскликнул он так, будто хотел оградить ее от враждебности этого дома. Он поспешил в холл и помог ей снять пальто, чего ни Демойт, ни мисс Хандфорт никогда не делали, потом, взяв за руку, привел в гостиную. Нэн, как она сама любила выражаться, постаралась ради общества: на ней было элегантное черное платье, а на шее жемчужное ожерелье, купленное Мором по сниженной цене у Тима Берка в честь какой-то годовщины свадьбы. Ее волнистые, безупречно уложенные волосы обрамляли белый овал лица, гладкого, напудренного ровным слоем, от чего еще заметнее стал крупный рот и глаза, наблюдательные, все оценивающие, не собирающиеся сдавать свои позиции. Высокая красивая женщина, хорошо одетая, уверенная в себе. Такой она предстала перед собравшимися. Мор глядел на нее с одобрением. В любом конфликте с внешним миром Нэн, несомненно, надежный союзник.

— Нэн, разреши представить тебе мисс Картер, — вместо молчащего Демойта произнес Мор. — Мисс Картер, позвольте представить вам мою жену.

Женщины, улыбаясь, поприветствовали друг друга, и Нэн как всегда отказалась от бокала хереса, который Демойт как всегда предложил ей.

— Итак, как я уже сказала, еда готова, — по-прежнему стоя в дверях, повторила мисс Хандфорт. — Если дамы хотят привести себя в порядок, дорогу они знают. Мне же пора нести суп.

— Да будет тебе, Ханди, — отмахнулся Демойт. Дай нам допить и не дергай дам.

Нэн и мисс Картер все же воспользовались предложением и удалились, а мисс Хандфорт промаршировала на кухню. Мор посмотрел на Демойта. Демойт, в свою очередь, смотрел на Мора, поблескивая глазами и морща нос. Судя по этим признакам, старика явно что-то рассмешило. Просто его рот, как всегда, с некоторым опозданием подхватывал возникшую в глазах усмешку.

— Что за фантастический наряд, сэр? — удивился Мор, указывая на костюм.

— Тише! — тоном заговорщика произнес старик. — Неужели я должен отдать себя на растерзание какой-то девчонке? Вы и вообразить не можете, что я пережил за последние сутки! Она требует, чтобы я показывал ей фотографии родителей, свои детские фотографии, студенческие фотографии. Ей необходимо знать, что я пишу. Не постеснялась спросить, веду ли я дневник. Такое впечатление, будто в доме поселился психиатр. Это не художница, а прямо какой-то паровой молот! А глядя на нее, не скажешь, правда? Ну так вот, я ей не дамся. Направлю по ложному следу. Этот наряд — часть моего замысла. Тш-ш, возвращаются! — И все направились в столовую.

* * *

Вот уже и десерт подали. Нэн сосредоточенно разрезала грушу, а мисс Картер изящно отщипывала маленькие виноградинки от кисти. Мор наслаждался портвейном. Демойт сидел во главе стола, Мор — напротив, а между ними, по обеим сторонам стола, сидели дамы. Предсказание Нэн сбылось — в тот вечер мисс Хандфорт отодвинули на обочину. При этом она возвышалась над столом, словно башня, часто наклонялась, делала какое-то замечание, время от времени чихала, и дышала гостям в затылок.

— Я попросил старину Бладуарда почтить своим визитом наше общество, — произнес Демойт, — но он нашел отговорку, скорее всего фальшивую. Мисс Картер, вы еще не знакомы с Бладуардом?

Бладуард преподавал в Сен-Бридж изобразительное искусство и слыл чудаком.

— Очень хочу с ним познакомиться. Я видела кое-какие его работы. Талантливые.

— Неужели? — удивился Мор. — А мне казалось, он ни одной картины не написал.

— Ну почему же. Я видела три прекрасно выполненных пейзажа. Но насколько мне известно, у него есть теория, как бы запрещающая ему заниматься живописью?

— О, теорий у него множество, — вступил в разговор Демойт. — Они ему и нужны-то, чтобы оправдать собственный творческий крах. Так мне кажется. Но, вообще, человек он неплохой. В нем есть твердость. А вот бедняга Эвви, тот вскоре наводнит школу своими благочестивыми фантомами. И вам тоже пора становится на путь благочестия, не то, неровен час, обвинят в отступничестве, — заметил старик Мору.

Испугавшись, что Демойт сейчас затронет опасную тему «пути благочестия», Мор поспешно сказал: «В четверг я завтракаю у Эверарда. Надеюсь, мисс Картер, вы тоже? Думаю, и Бладуард будет приглашен». Он выпалил эту фразу и тут же пожалел, потому что вспомнил, что Эверард неизменно допускает грубую бестактность — его, Мора, приглашает, но забывает пригласить Нэн. Сегодня в полдень Эверард уже пригласил его, и он, не подумав, согласился. Нэн со стуком положила нож и отпила воды.

— У Эвви вам вина не подадут, — заметил Демойт. — Так что заправляйтесь сейчас. Мисс Картер, вам налить? А вам, миссис Мор? Поглядите, мисс Картер пьет беспрерывно как рыбка, и все же трезвее нас всех.

Мор тоже это заметил.

Оставив шутку без внимания, девушка произнесла серьезным тоном:

— Я всего лишь раз видела мистера Эверарда. И с радостью с ним встречусь вновь.

— Вот оно как! — воскликнул Демойт. — И как вы себе представляете нашего горемычного Эвви, ну-ка, расскажите! А мы послушаем! — И старик подмигнул Мору.

Мисс Картер ответила не сразу. Бросила быстрый, подозрительный взгляд на Демойта.

— У него хорошее открытое лицо, — решительным тоном заявила она. — Он явно беззлобный человек. А это достоинство, причем редко встречающееся.

Старик как бы опешил на минуту. Мор насмешливо посмотрел на него.

— Маленькая пуританка! — вскричал Демойт. — Этак вы всех нас подвергнете суровому суду! Давайте-ка я подолью вам вина.

— Нет, мистер Демойт, благодарю. Конечно, человек открывается не сразу, и я говорю лишь о первом впечатлении. А вы как думаете, миссис Мор?

Мор затаил дыхание. Какой дерзкий вопрос. Только бы Нэн не ляпнула чего-нибудь обидного.

— Если честно, — сказала Нэн, — я считаю, что мистер Эверард глуп; а глупость, да еще если эта глупость лица руководящего, способна затмить все прочие, быть может и неплохие, качества.

— На сей раз я полностью согласен с миссис Мор, — заявил Демойт. — А теперь, дорогие друзья, время пить кофе.

Кофе был сервирован в библиотеке. Мору нравилась эта комната. Библиотека располагалась над гостиной, и из окон ее открывался все тот же вид, но эта комната была больше. Тут было три окна, соответствующих трем окнам гостиной, и еще одно большое окно в эркере, выходящее на дорогу. Прямо под ним, этажом ниже, находилась отделенная от гостиной маленькая комнатка, которую мисс Хандфорт, в силу своей извечной насмешливости, прозвала «мой будуар». Эркером была украшена и столовая, а еще один находился этажом выше, в спальне Демойта. Рядом с библиотекой располагалась спальня для гостей, из одного окна которой была видна лужайка, а из другого вечерами можно было различить красноватое зарево огней находящегося в двадцати милях отсюда Лондона.

Демойт хранил книги в шкафах со стеклянными дверцами, и поэтому комната была наполнена отблесками. Демойт относился к племени библиофилов. Мора, который к этому племени не относился, довольно долго не допускали к библиотеке. Мор, читая, любил перегибать книгу, имел привычку замусоливать и сгибать страницы, писать на полях заметки и подчеркивать строчки. Ему нравилось, чтобы книжка находилась в пределах досягаемости — на столе, на полу, на худой конец, на открытой полке. И эта близость, и эта измызганность помогали ему чувствовать, что содержание книг уже почти усвоено. Но книги Демойта были существами иной породы. Ему нравилось смотреть на них, таких элегантных, непогнутых и незапятнанных, одетых в дорогие переплеты, украшенных золотым обрезом, словно созданных для того, чтобы их осторожно брали в руки и восхищенно вздыхали, и помнили, что книга — это не только собрание мыслей, но и предмет драгоценный.

Гости расселись возле большой лампы. Мор бродил по комнате. Он чувствовал внутри какую-то легкость, освобожденность, счастье, что ли? Он выглядывал из окон. Шум никогда не смолкал вокруг Подворья — по трассе день и ночь мчались автомобили, чуть поодаль, по железнодорожному мосту, проносились поезда, оглашая воздух пронзительными печальными гудками. Свет автомобильных фар то и дело выхватывал из темноты листву деревьев. Мор отошел от окна. Его взгляду предстала кучка людей возле лампы. И он, только что глядевший в ночь, почувствовал, как они далеки от него, ощутил свое превосходство над ними. Мисс Картер сидела, подвернув под себя ноги, раскинув широкую юбку кругом, и свет лампы зажигал на шелке то красные, то желтые блики. Она похожа, подумалось Мору, на маленькую, яркую птичку. Смущенный собственными мыслями, Мор отвернулся к книжному шкафу.

— Руки прочь от книг! — завопил Демойт. — Идите-ка лучше пейте ваш кофе, не то Ханди унесет чашки. У нее на эту церемонию отпущено семь минут, вы же знаете.

И тут же мисс Хандфорт вступила в комнату. На ней был довольно неопрятный передник — значит, она как раз мыла посуду.

— Забрать сейчас, или прикажете вернуться чуть погодя? — спросила Ханди и чихнула.

Пока она задвигала занавески, Нэн демонстративно глядела в сторону. Мор допил кофе, поднос унесли.

Мор видел, что Нэн сидит как на иголках. По всему видно, изобретает благовидный предлог для прощания. Ему казалось, он даже слышит, как любезные фразы складываются в жениной голове.

— Наверное, нам уже пора домой, — действительно тут же произнесла Нэн. И поглядела на Мора.

— Да, пожалуй, — кивнул Мор. Ему не хотелось уходить.

Однако Нэн уже поднялась на ноги. Демойт не стал ее отговаривать. Вежливо и плавно гости и хозяин проследовали к двери.

— Я заранее попросил Ханди срезать для вас несколько роз, — сказал Демойт, — но боюсь, она забыла. Ханди! — Старик перегнулся через перила. — Розы для миссис Мор!

Мор растрогался. Он понял, что эти розы, на самом деле, подарок ему, потому что именно он несколькими днями раньше восхищался красотой здешнего розария.

Мисс Хандфорт вышла из кухни, громко хлопнув дверью.

— Сегодня я не спускалась в сад, — известила она. — Ну так сейчас спустись, — сварливо приказал Демойт. Вечер утомил его.

— Вам хорошо известно, что в темноте я плохо вижу, — парировала мисс Хандфорт, не сомневаясь, что Демойт не будет настаивать. — К тому же, выпала роса.

— Пожалуйста, не беспокойтесь, — тут же вмешалась Нэн. — Розы, несомненно, прекрасны, но раз уж так получилось, не стоит беспокоиться. — Мор знал, что Нэн не большая любительница роз. Беспорядок и грязь от этих цветов — так она считала. Но в то же время, почему не намекнуть, что Ханди пренебрегает своими обязанностями.

— Разрешите мне пойти! — вдруг вмешалась мисс Картер. — Я прекрасно вижу в темноте. И знаю, где растут розы. Срежу несколько для миссис Мор! — И она побежала вниз по лестнице.

— Чудная мысль! Молодчина! — разулыбался Демонт. — Ханди, достань из буфета, что в холле, большие ножницы ипередай барышне. Мор, вы пойдете с ней, а то, не дай Бог, заблудится. Тем временем я буду развлекать вашу благоверную. Но возвращайтесь, не мешкая.

Захватив ножницы, мисс Картер выбежала из парадных дверей. Мор пошел за ней и прикрыл двери. Вокруг благоухала ночь, прохладная, бархатно-черная. Но Мор и в темноте нашел путь к деревянной калитке, ведущей на первую лужайку. Калитка со стуком отворилась и он ощутил рукой прохладную поверхность. Он ступил на безмолвную росистую траву. Вдали гудело шоссе, то и дело мелькали огни автомобилей, а здесь было темно и тихо. Поморгав, он различил впереди маленькую тень, спешащую через лужайку.

— Мисс Картер! — вполголоса позвал Мор. — Подождите, я иду следом! — После ярких огней дома этот сад, заросший невидимыми сейчас деревьями и кустами, росистый, звездный, казался чем-то фантастическим. Мору даже стало как-то не по себе.

Заслышав его голос, девушка остановилась. Там, в доме, посреди толчеи и тесноты вещей, она казалась крохотной, а сейчас, в пустоте, будто выросла. Мор уловил в темноте блеск ее глаз.

— По этой дорожке, — прошептала она. И Мор вслепую побрел за ней.

— Вы и в самом деле видите в темноте, — сказал он, — а мне вот не дано.

Они нырнули под арку в тиссовой изгороди и прошли на вторую лужайку.

Они шли по траве. Мор с удивлением заметил, что идет, затаив дыхание. Мисс Картер ступала мягко, беззвучно. Мор пробовал подражать ей, но у него не получалось, он слышал как шуршит под его ногами влажная, низко срезанная трава. Пронзительный пьянящий запах земли и аромат затаившихся в темноте цветов окружал их плотной стеной, поглощая звуки внешнего мира. Плохо различая, что там у него под ногами, Мор послушно следовал за темным силуэтом девушки. Шел, словно зачарованный.

Они приблизились к лестнице, ведущей на третью лужайку. Мисс Картер легко, как птичка, взлетела по ступенькам и остановилась, ожидая Мора; ее рука белела на фоне черной стены остролиста. Мор с трудом нащупал первую ступеньку, споткнулся и едва не упал.

— Идите сюда, — тихонько позвал сверху голос. Подчиняясь окружавшему их волшебству, она говорила еле слышно. Потом спустилась по ступенькам, и он понял, что она протягивает ему руку. Мор подал свою, она повела его наверх. Держала его руку крепко, по-мужски. Они прошли между кустами остролиста и лишь тогда разняли руки. Мор чувствовал себя потрясенным, будто в глубине души что-то переместилось и забрезжил какой-то свет. Он испытывал нечто, похожее на удивление. Показалась луна, и на мгновение стало видно, как движутся по небу облака.

Цветник, состоящий из одних роз, окружал их со всех сторон, уходя вдаль, к тому месту, где двумя рядами шелковичных деревьев заканчивалось поместье Демойта. Мор впервые видел эти деревья ночью, и аллея показалась ему совсем не такой, как при дневном свете, широкой и невероятно длинной, и почудилось ему, что в конце этой аллеи возвышается какой-то дом, то ли еще один дом Демойта, а может его двойник, где все происходит по-другому.

— Quelle merveilleg![1] — шепотом выдохнула мисс Картер. Она сделала несколько стремительных шагов и остановилась, запрокинув голову к лунному небу. Потом побежала по аллее и обвила руками стоящее рядом дерево. Ветви над ней зашумели, как речной поток.

Мор кашлянул. Его слегка смутило это проявление чувств.

— Знаете, нам нельзя задерживаться, — сказал он.

— Да, да, — отозвалась девушка, отходя от дерева, — я сейчас нарежу роз, это быстро. — И она засновала между клумбами, склоняясь над полураскрытыми бутонами. Защелкали ножницы, и дивные розы на длинных стеблях упали на траву. Белые розы лунный свет выбелил до голубизны, а темно-красные стали черными, как кровь. Мор хотел помочь, но поскольку у него не было ножниц, то лишь исколол ладони и помял цветок.

— Давайте я, — подоспела девушка и срезала поникший стебель. — Ну вот, наверное, хватит.

Мору захотелось вернуться как можно быстрее. Нэн и Демойт наверняка нетерпеливо поджидают их в холле. К тому же, надо кое-что обдумать. Глаза уже попривыкли к темноте, и он заторопился вниз по ступенькам, потом громко топая, прошел лужайку, добрался до тисовой изгороди. Здесь он задержался и, придержав железную калитку, пропустил мисс Картер вперед. Калитка со стуком захлопнулась, и их ослепили освещенные окна дома, возле которых мисс Хандфорт продолжала ежевечерний ритуал задергивания штор. Они прошли через деревянную калитку и минуту спустя уже растерянно моргали в ярком свете холла. Мисс Картер прижимала к груди охапку роз.

— Вас не было целую вечность, — усмехнулась Нэн. — Должно быть, заблудились?

— Нет, — ответил Мор, — просто в темноте идти трудновато.

— Вот розы. — Мисс Картер пыталась вытащить вонзившиеся в ткань блузки колючки. — Надо бы какую-нибудь бумагу, чтобы завернуть.

— «Ивнинг ньюс» сгодится, — взяв со стола газету, буркнул Демойт. — Я так и не прочитал, но черт с ним, день все равно кончился.

Нэн расстелила листы на столе, а мисс Картер, уложив на них розы, расправила лепестки и листья.

— Чудесные! — заметила Нэн. — Мисс Картер, вы несомненно заслужили одну из них. — Она выбрала розу густо-красного цвета и изящным жестом протянула ее девушке. Та взяла цветок и попробовала приколоть к блузке, но у нее не получилось, и она просто сжала стебель в руке.

— А теперь забирайте свои цветы и ступайте, — сказал старик, зевая и всем своим видом показывая, что ему пора отдыхать. — Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, спасибо за приятный вечер, — раскланялся Мор. — Спокойной ночи, мисс Картер.

— Спокойной ночи, — подхватила Нэн. — Благодарю за цветы.

— Спокойной ночи, — сказала мисс Картер.

Нэн и Мор вышли на воздух. Из парадной двери еще мгновение лился яркий свет, Демойт и мисс Картер помахали им на прощание. Потом дверь закрылась, стало темно. У Демойта не были приняты долгие провожания гостей. Нэн подождала, пока в темноте Мор отыщет свой велосипед. И они пошли по дороге. Мор вел велосипед, Нэн держалась за его руку.

— Слава Богу, отбыли повинность! — говорила она. — Скучища какая, правда?

— Да.

— Как тебе понравилась мисс Картер?

— Да так себе, — пробормотал Мор. — Рядом с ней испытываешь какую-то робость. Слишком серьезная.

— Важничает, а на самом деле просто клоунесса. Такая же, как Демойт. Наедине они наверняка прекрасно ладят.

— Может и так, — чуть удивившись ее предположению, ответил Мор.

— Вы столько времени пропадали в саду, — вновь заговорила Нэн. — что случилось?

— Ничего, ровным счетом ничего.

В молчании пройдя под вязами, они вышли на шоссе. Мор вспомнил странное чувство потрясения, пережитое им на ступенях лестницы. Что же это было, он так и не смог себе объяснить.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

— Ригден, — вызвал Мор.

Наступила угрожающая тишина. Мор вел урок латыни в пятом классе. Это бремя иногда возлагали на него, когда болел куратор пятиклассников, мистер Бейсфорд. Это было на следующий день после приема у Демойта. Был жаркий полдень, то время сразу после ленча, которое Мор мучительно не любил. Муха жужжала на оконном стекле. Двадцать мальчиков сидели, раскрыв перед собой элегии Проперция. Ригдена явно застали врасплох.

— Ну, Ригден, — устало произнес Мор, — смелее. Переведи первое слово.

— Ты, — промямлил Ригден. Странноватый мальчик с очень мелкой головенкой. Боготворящий Мора, но неспособный завоевать ответную симпатию. И это стало трагедией его школьной жизни. Он озабоченно склонился над страницей.

— Правильно. Теперь второе слово.

Из соседнего класса слышался веселый смех. Там Пруэтт вел урок математики. К несчастью, он совершенно не умел поддерживать дисциплину. Мор понимал, что умение держать аудиторию дается от природы, и в то же время не мог не порицать Пруэтта. Самому Мору стоило лишь взглянуть на ребят, и тут же воцарялась тишина.

— Только, — произнес Ригден.

— Так. Ну, продолжай.

Ригден уперся взглядом в страницу:

— Пока позволено.

— Lucet, неуч, а не Licet. Кард.

Джимми Кард был одним из врагов Мора. И в то же время закадычным другом его сына Дональда. Мору с ним всегда было тяжело.

— Пока светит свет, — прочел Кард. Слова он произносил небрежно, едва шевеля губами, словно делал одолжение.

— Верно. Ригден, продолжай.

Ригден, по всей видимости, потихоньку впадал в истерику. Он кусал губы, напряженно вглядываясь в строчки.